1

Из дома Яша и Борис вышли чуть свет, сегодня им не спалось. Еще не прозвучал семичасовой гудок, и на трамвайных остановках было пустынно.

— Давай пока побродим, — предложил Борис.

Яша утвердительно кивнул головой, и друзья отправились вдоль улицы. Неизвестность томила. Как все это повернется, как их примут на комбинате? Юноши решили проситься электромонтерами, надеясь на свои знания, полученные в технической станции и на уроках физики.

Они слонялись по улицам до тех пор, пока не услышали мощный бас гудка металлургического комбината. Тут они сразу заспешили, хотя впереди был целый день. Уж очень хотелось Яше и Борису поскорее узнать, куда и кем их примут.

На трамвайной остановке собрался народ. Трамвай подошел, плотно набитый людьми, а по пути до завода в нем становилось все теснее и теснее.

Но вот трамвай остановился у металлургического комбината. Выйти оказалось тоже не так-то просто, в дверях образовалась давка. Парни и девушки толкались не потому, что опаздывали, а уж так, ради развлечения. Бориса оттеснили от Яши, его светловолосая голова уплыла вперед, а Яшу прижали к окну.

Тут его окликнул голос Любы:

— Яша!

Он попытался обернуться, но ничего не вышло. Его протащили к выходу и, как пробку, вытолкнули из вагона. Вскоре выскочила Люба, за ней Катя и еще две девушки, подруги Любы. На девушках были темно-синие сатиновые халаты.

— Вот, — сказала Люба, — видишь? Мы уже в спецовках, сами сшили. Сегодня начинаем работать.

— Не забыли? — спросила Катя. — Плавильное отделение.

Инспектор отдела найма усадил Яшу и Бориса напротив себя за стол и даже протянул им пачку папирос. От папирос отказались, но радушный прием их сразу успокоил.

— Так кем бы вы хотели к нам поступить? — спросил инспектор, прочитав направление райкома комсомола.

— Электромонтерами, — сказал Яша.

— Дело. В электромонтерах у нас нужда большая.

— Только нам бы в литейный цех, — поспешил предупредить Борис, — в плавильное отделение.

Инспектор вынул изо рта папиросу и удивленно посмотрел на молодых людей. Он хотел что-то сказать, но, видимо, передумал и только карандашом почесал за ухом. Взяв со стола бланки, он переспросил:

— Так, значит, в литейный? — и, получив утвердительный кивок Яши, поинтересовался: — Да вы бывали в литейных цехах?

Яша подумал, что если ответить отрицательно, так их, пожалуй, направят в другой цех.

— Бывали, — поспешил он заверить.

— Это уже другое дело.

Борис и Яша получили направление к начальнику литейного цеха и заявку в бюро пропусков. Из отдела найма они вышли в приподнятом настроении. Им уже не терпелось побывать в литейном цехе и скорее приступить к работе. Но пропуска на комбинате заказывались за два дня и потому предстояло вооружиться терпением.

— Пойдем пешком, — предложил Борис, — у меня голова кругом идет. Путь до города лежал через степь, где Яша пускал когда-то модель самолета. Они шли по краю широкого асфальтированного шоссе, более оживленного и людного, чем улицы города. По обе стороны асфальта двумя рядками зеленели молодые тополи, высаженные во время молодежных субботников.

Спустя два дня Борис и Яша получили пропуска на металлургический комбинат и побывали в литейном цехе.

Прежде всего они разыскали кабинет начальника цеха. Войдя в него, друзья увидели сидевшего за столом плотного коренастого мужчину лет пятидесяти с длинными седыми волосами, широким лицом и выступающим вперед приплюснутым подбородком. Уголки его тонких губ были круто опущены вниз, узкие глаза казались шлифованными полосками стали. Он встретил юношей взглядом исподлобья, молча расчеркнулся в поданных ему направлениях и так же молча отодвинул их к краю стола, около которого стояли оробевшие Борис и Яша. Начальника непрерывно отвлекали телефонные звонки, и он так и не сказал ребятам ни слова. Росчерк его на уголках направлений оказался таким неразборчивым, что, выйдя из кабинета, Борис и Яша вынуждены были обратиться к секретарю-машинистке.

— Идите в плавильное отделение, — сказала она, — разыщите старшего электрика Кашина и передайте ему направления.

Она объяснила, как пройти в плавильное отделение. Борис и Яша спустились в цех. Сначала они шли вдоль центрального пролета, конец которого терялся в густой завесе дыма и пыли. Здесь из огромных ящиков выколачивали стальные, еще дымящиеся отливки самых разнообразных форм. Отливки с глухим звоном падали на пол, следом за ними сыпались спекшиеся куски разбитой формовочной земли. Едкая пыль клубилась в воздухе и тянулась в широкие колпаки вентиляционных труб. Солнечный свет резко очерченными конусами с трудом пробивал насыщенное ею пространство и бледными пятнами ложился на покрытый чугунными плитами пол.

Несколько минут друзья стояли неподвижно, не решаясь пройти сквозь завесу пыли. Потом решились и пошли. От пыли у них запершило в горле, во рту появился привкус горечи.

Вдоль всего пролета по железным каткам, которые вращались между стальных балок (все это сооружение напоминало железнодорожный путь с круглыми шпалами), передвигались черные металлические ящики, наполненные расплавленной сталью. Дорога с ящиками тянулась к чему-то пылающему огнем.

По мере того как ящики подвигались навстречу Борису и Яше, сталь в них, остывая, из золотисто-желтой становилась ярко-красной, рубиновой…

На высоте нескольких метров вдоль цеха тянулся рельс. По нему, прямо над головами юношей проехало странное сооружение — какая-то кабина с крюком. На крюке было подвешено железное корыто, доверху наполненное коричневой землей, в кабине сидела молодая женщина и непрерывно звонил а, в колокол. Она погрозила Борису, когда тот собрался подтолкнуть корыто, и жестом приказала ему отойти в сторону.

В цехе гудело, ухало, громыхало, дробно стучали пневматические молотки.

Дойдя до конца пролета, друзья повернули в другое отделение. Теперь перед их глазами появилось нечто такое, что походило на описание ада. Здесь все было наполнено пламенем, снопами искр, гулом, очень похожим на гул растопленной печи, только в тысячу раз сильнее.

Под самой крышей со скрежетом перекатывался настоящий железнодорожный мост. Он перетаскивал подвешенный к тросу огромный ковш с расплавленной сталью. Люди бесстрашно сновали среди этого огня и грохота, среди передвигающихся механизмов, и звуки их голосов четко выделялись в общем шуме цеха.

Очень скоро Яша осознал, что здесь командует человек, что все здесь подчинено его разуму. Цех представился ему огромным, как Вселенная, и таким значительным, что на фоне всего виденного мечты Яши сразу поблекли, потеряли свое величие. До сих пор он не бывал на заводе и сегодня буквально был оглушен и ослеплен. По одну сторону широкого пролета, на высоких бетонных фундаментах, похожих на огромные усеченные пирамиды, стояли шесть плавильных печей. Две из них не работали (очевидно, находились на загрузке), а над остальными поднимались клубы рыжего дыма, из которых вырывались языки пламени. Дым улетал в колпаки, а из них по железным трубам на улицу.

За печами, вдоль стеклянной стены цеха, виднелась ровная высокая площадка, выложенная из металлических плит.

Озираясь по сторонам, не столько из любопытства, сколько из опасения угодить под ковш или под фонтан искр, сыпавшихся отовсюду, Борис и Яша поднялись на площадку, а с нее по узкой железной лесенке на второй этаж, где находились служебные помещения.

Пройдя несколько прокуренных комнат, они вдруг очутились в химической лаборатории, да еще в такой, что Яша оторопел от восхищения и забыл, зачем он сюда попал.

— Послушай, послушай, — заволновался Борис, — смотреть потом будем. Давай старшего электрика искать.

В одной из комнат за столом, спиной к юношам сидел худощавый мужчина с маленькой головой и что-то писал.

— Скажите, пожалуйста… — начал Яша, но мужчина обернулся и оказался… Григорием Григорьевичем!

Бывший руководитель технической станции удивился не меньше Яши и Бориса. Он смотрел оторопело, вытянув длинную, такую знакомую друзьям шею.

— Здрасте, Григорий Григорьевич, — сказал Борис.

— Экскурсия? — крикнул Мохов. — Почему без руководителя?

— Нам бы старшего электрика.

— Вот старший электрик.

В комнату вошел невысокий и рыхлый, но подвижной мужчина лет сорока пяти. У него было полное, румяное лицо и припухшие бесцветные глаза.

— Ко мне? — Мужчина протянул руку за поданными направлениями, прошел за свободный стол и, шумно вздохнув, словно только что поднялся на десятый этаж, сел. — М-да, м-да, — произнес он, прочтя направления. — Сырец. Куда я вас? Ведь два дня поработаете и к маме запроситесь. С испытанием на две недели. Поняли? Завтра к восьми утра без опозданий, а то сразу от ворот поворот.

Старший электрик хлопнул пухлой ладонью по направлениям, сказал: «Все!», потом воскликнул: «Ах, черт!», вскочил из-за стола и выбежал из комнаты.

Друзья ждали его больше часа, но старший электрик так и не появился. Григорий Григорьевич занимался своими делами, не обращая на них ровно никакого внимания.

— Пошли. — Борис дернул товарища за рукав.

Они спустились на площадку плавильного отделения. Где-то здесь им предстояло работать.

— Смотри, что это? — закричал Борис, хватая Яшу за руку.

Одна из печей начала медленно наклоняться в сторону пролета. Если бы не люди, спокойно стоявшие около нее, можно было бы подумать, что печь потеряла равновесие и опрокидывается.

Часть людей была одета в пропыленные брезентовые штаны и куртки, в широкие войлочные шляпы. Другие — в обычных костюмах. Но у всех на глазах были синие защитные очки.

Над печью замер передвижной мост. На тросе под ним висел ковш. Друзья поняли: сейчас будут выпускать расплавленную сталь. И действительно, золотисто-желтая, ослепительная струя хлынула из узкого отверстия печи. Стало так светло, будто в цехе вспыхнуло солнце. Брызги металла взлетали высоко вверх, бились в металлические фермы цеха и рассыпались каскадами искр. Где-то внизу, под площадкой, гудели электромоторы.

— Кра-а-асота-а! — протянул Борис.

Яша тоже залюбовался невиданным зрелищем.

Около каждой печи находилась стеклянная кабина. Яркий блеск расплавленного металла, отражаясь от стекла, не позволял видеть ее внутренность. Яша заглянул в двери. У пульта с переключателями, кнопками, штурвалами, вольтметрами и рубильниками стояла девушка. Это была Люба. Она довольно ловко орудовала всем, что находилось у нее под руками. За ее спиной стояла пожилая женщина, повязанная синим платочком. Она внимательно следила за движениями Любы, иногда что-то кричала ей.

Присутствие Любы сразу успокоило Яшу. Среди необычной и потому удручающей обстановки серьезное, но очень спокойное лицо подруги вселило и в него уверенность, что все пойдет отлично.

Выпуск металла между тем закончился. Печь стала на свое место, мост увез ковш, свет, исходивший от струи, погас. Люди в брезентовых куртках засуетились, забегали по площадке. По плитам загрохотали электрокары с коробками, нагруженными железным ломом.

Яша и Борис зашли в кабину.

— Это вы, ребята! — обрадовалась Люба. — Я все ждала, ждала, думала, вы уж и не придете. Вы садитесь вот сюда, на сундучок, а я сейчас, одну минуту.

Она подбежала к щитам, стоявшим вдоль всех стенок узкой кабины, и принялась щелкать рубильниками. На мраморных панелях гасли красные сигнальные лампы, вместо них вспыхивали зеленые огоньки. Яша и Борис сели на продолговатый железный сундучок, стоявший в углу, у пульта.

— Что же, и вы к нам работать? — спросила женщина.

— Да, — ответил Яша, — электромонтерами.

Женщина участливо покачала головой.

— Разве же в другой цех мест не было?

— Ой, я вас и не познакомила! — спохватилась Люба. — Это Лидия Семеновна, я у нее пока ученица.

— Да-а… — протянула Лидия Семеновна, все с жалостью поглядывая на юношей, будто им грозило что-то неприятное.

— Лидия Семеновна, — Люба указала на стекло кабины, — вон Кашин идет, вы его, кажется, искали.

— В самом деле, — спохватилась женщина и вышла.

— Ну вот мы и вместе, — сказала Люба. — Здесь, конечно, трудновато, сами видите, да ведь на фронте еще труднее. Там люди жизнь отдают.

Люба еще хотела что-то сказать, но с площадки раздался оглушительный, прямо-таки разбойничий свист. В стекле кабины показалась огромная мужская фигура в брезентовой куртке.

— Пора включать. — Люба повернулась к щитам и защелкала рубильниками.

 

2

Первый день работы в литейном цехе навсегда остался в памяти Яши.

Он и Борис приехали на завод к восьми часам. Едва они поднялись на площадку плавильного отделения, как увидели бегущего навстречу молодого мужчину в черном пропыленном комбинезоне.

— Вы — новички-электромонтеры? — закричал он и, не ожидая ответа, приказал: — Получите спецовки в кладовой. Только быстрее пошевеливайтесь.

— А где кладовая? — спросил Борис, но мужчина уже побежал обратно.

— Узнаем у Любы, — сказал Яша. — Это, наверное, и есть сменный мастер.

— Там, там, — Люба ткнула пальцем в пол. — Скорее, ребята. Беда у нас.

— А что случилось?

— Шины горят. — Она указала на верх печи. — Видите, как раскалились? Если сгорят — плавка пропала, и на сутки простой.

Печь представляла собой большую круглую коробку, высотой примерно в полтора Яшиных роста и около трех метров в диаметре, склепанную из железных листов и выложенную внутри огнеупорным кирпичом. Коробка закрывалась сводом тоже из кирпича.

С одной стороны в печи имелось отверстие для загрузки стального лома, оно закрывалось заслонкой, а с другой стороны — отверстие для выпуска стали. Во время работы печи его заваливали песком.

Через три большие круглые отверстия в своде спускались и поднимались угольные электроды. Они походили на черные полированные бревна. Их верхние, выступающие над сводом концы удерживались металлическими каретками. Каретки с помощью тросов и электромоторов передвигались по высоким металлическим колоннам.

Из трансформаторной кабины, к которой примыкала кабина управления, тянулись к кареткам гибкие кабели. Кабели крепились на свободном конце каретки через специальное изолирующее устройство, откуда ток поступал к электродам по гибким медным пластинам. Люба назвала их шинами. Они были раскалены докрасна.

— Что с ними нужно делать? — спросил Борис.

— Менять, — ответила за Любу вошедшая в кабину Лидия Семеновна.

— У-у, так это же целую неделю придется ждать, пока этакая махина остынет. Непонятно, почему все так суетятся, — пожал плечами Борис.

— Хоть бы плавку успеть выпустить, — вздохнула Люба, глядя мимо Бориса.

— Пошли за комбинезонами, — сказал Яша.

Когда Борис и Яша возвратились на площадку, на ходу застегивая новенькие темно-синие комбинезоны, сменный мастер сидел перед раскрытым железным сундучком и выкладывал на пол различный слесарный инструмент. Тут же лежали три пары валенок.

— Надевайте. — Мастер подтолкнул две пары друзьям, третью надел сам. Потом он подал им по паре брезентовых рукавиц, схватил молоток и зубило. — Пошли!

У печи, тревожно поглядывая на раскаленные шины, стояли сталевар, подручные, начальник отделения, старший электрик Кашин.

— Полунин! — закричал Кашин на мастера. — Ну, чего вы там целую вечность возитесь? Все подготовили? Где новые шины? Силу тока сбавили? Дотянуть нужно.

Полунин хмуро посмотрел на Кашина и перевел спокойный взгляд на печь.

— Дотянем, — уверенно отозвался он. — Грачева знает, что делать.

По сигналу сталевара один из подручных приподнял заслонку над отверстием, через которое загружалась печь, второй подручный подхватил с пола длинную стальную клюшку с ковшиком на конце. Опустив на глаза защитные очки, он сунул ковш в самую середину расплавленной массы металла.

Взятую пробу вылили в металлическую банку с водой. Струя пара ударила вверх. Охлажденный образец разломили, мастер-металлург осмотрел его, передал обратно подручному. Тот метнулся по лесенке в химическую лабораторию. Спустя несколько минут мастеру передали листок с анализом. Мастер что-то сказал сталевару, тот подошел к окну кабины и подал условный сигнал Любе. Загудели электромоторы, электроды с каретками поползли вверх, зазвенел колокол подошедшего мостового крана.

— Дотянули, — облегченно вздохнул Кашин и, вытащив из кармана огромный носовой платок, вытер лицо и шею.

— А что мы будем делать? — спросил Борис у Полунина.

— Жариться, — усмехнулся мастер, — шины менять, вот что. Борис переглянулся с Яшей, а мастер, прикрыв ладонью глаза от света хлынувшей в ковш стали, смотрел, как ползут электроды.

— Да нет, тут что-то не то, — сказал Борис. — Печь наверняка остудят. А так-то кто же на нее осмелится полезть? А? Как ты думаешь?

— Конечно, — согласился Яша.

Сталь слили в ковш, кран увез его вдоль пролета, торжественно позванивая сигнальным колоколом, а печь начали загружать новой порцией лома. Полунин подошел к друзьям в сопровождении Кашина.

— Ну, новички, держитесь, — сказал Кашин. — Сейчас вам тепленькое дельце предстоит. Посмотрим, какие вы храбрые.

— Наблюдайте за мной, — приказал Полунин. — Я полезу первым. Нужно срубить гайки, которые держат шину.

— А разве отвернуть их нельзя? — спросил Яша.

— Нельзя. Они пригорели.

Полунин надел брезентовые рукавицы, повертел молотком и по скобкам, приваренным к колонне, по которой ползла каретка, быстро вскарабкался наверх. Балансируя и прикрываясь локтем от палящего жара печи, он прошел по каретке к зажиму электрода. Там присел, приставил зубило к гайке и стал бить по нему точными и сильными ударами молотка. Срубив лишь одну гайку, Полунин сбросил на площадку молоток с зубилом и поспешно слез сам. Лицо его покрылось крупными каплями грязного пота. Он тяжело и часто дышал.

— Лезь! — приказал Полунин Борису.

Борис в нерешительности посмотрел на Яшу.

— Лезь, лезь! — прикрикнул на него Кашин. — Смерти, что ли, испугался? Не бойся, живым останешься. У нас туда девчонки лазят.

Последний аргумент сразу возымел действие на Бориса. Он подобрал молоток с зубилом и стал карабкаться на колонну.

— Быстрее, быстрее!

Борис заторопился. По каретке он прошел смелее Полунина. Он когда-то лучше всех ребят по заборам бегал. Добравшись до электрода, Борис присел на корточки. Лицо его исказилось от боли, он прикрылся рукавом куртки, приставил зубило к гайке на ощупь и стал наугад бить молотком. Ему удалось ударить всего три-четыре раза. Швырнув вниз молоток и зубило, он задом, на четвереньках отполз от электрода к колонне и стремительно, как кошка, соскользнул на площадку.

— Шляпа! — выругался Полунин и опять полез на печь.

Он дорубил гайку Бориса.

Теперь пришла очередь Яши. Из печи через отверстия в своде, в которые были опущены электроды, устремился вверх, прямо в лицо, раскаленный поток воздуха. Он не только обжигал, он нес с собой окалину металла, превратившуюся в пыль, слепя глаза и затрудняя дыхание…

Сначала Яша вообще не мог разглядеть, где находятся гайки, потом так же, как и Борис, на ощупь попал зубилом на гайку, размахнулся молотком и… так огрел себя по руке, что у него в глазах потемнело. Неизвестно, каким чудом он удержался на каретке. Зубило выскользнуло из разжавшихся пальцев и, угодив между электродом и краем отверстия в своде, исчезло в печи.

— И что это за тюленей мне дали? — проворчал Полунин. — Принеси другое зубило.

Яша побежал в кабину, но в дверях столкнулся с Любой.

— Вот, — сказала она, подавая ему зубило, — возьми, Яша.

Полунин срубил третью гайку и, не слезая с печи, принялся за четвертую, последнюю. Яша с Борисом смотрели на него снизу, Яша вспомнил, что он когда-то преотлично работал зубилом в технической станции. А здесь оконфузился… На работу электромонтеров с нетерпением и тревогой поглядывали сталевар, подручные, мастер, начальник отделения. Что все они подумали, когда наблюдали за ним, Яшей, и за Борисом?

— Здесь нам больше делать нечего, — сказал Борис, словно угадав мысли товарища. — Это ад какой-то, а не работа. Пусть меня бросают в печь, но на печь я больше не полезу. Мне жить не надоело. Жариться заживо и слепнуть я не желаю.

— Сейчас мы сдадим комбинезоны обратно в кладовую, — тихо ответил Яша. — Только исчезнуть надо незаметно. Еще стыдить начнут.

— Все-таки мы добровольцы, — успокоил свою совесть Борис. — Нам должны пойти навстречу. Пусть переведут в другой цех. И все эти сороки: «В литейный цех! В литейный цех!» Им-то что, сидят в кабинах, как на даче: «Это вы, ребятки?» — Он сделал гримасу, передразнивая Любу.

— Ой, ребятки, — произнес около них голос Любы, — загрузка кончается, скоро печь включать.

— Хоть сейчас включай, — огрызнулся Борис, — нам не жалко.

— Но шины…

— Отстань, пожалуйста! А хочешь, так сама лезь на печь… запросто.

— Струсили? — тихо ахнула Люба. — Вы глаза раскройте. Здесь сталь варят.

— А мы думали, кисель. Мерси за консультацию.

— А куда она идет? Знаете, сколько из одной плавки брони для танков получается? Мы с Катькой подсчитали. На десять с половиной машин. Вот!

Яша не вмешивался в разговор. Он молчал и, глядя в сторону, покусывал губы.

В это время с печи слез Полунин. Лицо его было совсем черным от пыли, смешавшейся с потом.

— Несите новую шину, — прохрипел он, — она в кабине.

Яша с Борисом, точно сговорившись, бросились за шиной, быстро вскарабкались на печь, общими усилиями отодрали наполовину сгоревшие полосы меди. Поочередно работали напильниками, зачищая нагар с посадочных мест. На юношах дымилась одежда, раскаленные каретки даже сквозь валенки жгли подошвы ног.

Установка новой шины заняла не более пяти минут, но Яше показалось, что они находились на печи целую вечность. Он чувствовал себя так, словно его опалили и снаружи и изнутри.

На площадку друзья спустились чуть живые. Тяжело дыша, они так и плюхнулись на железный сундучок в кабине. Полунин чувствовал себя не лучше. Он сидел с Яшей и поминутно сплевывал черную, как тушь, слюну.

С площадки раздался свист, в окне появилась фигура сталевара с поднятым вверх большим пальцем руки. Он довольно улыбался.

— Какие вы молодцы, ребятки! — похвалила друзей Люба. — Всего на восемь минут задержали. Это пустяки, это я нагоню.

— Работай, работай, — проворчал Полунин, — за приборами следи.

— Ладно, — обратился он затем к Борису и Яше, — сбрасывайте комбинезоны. Давайте христианский вид примем, а то мы и в самом деле на чертей похожи. По пальцу здорово саданул?

— Пустяки, — смутился Яша, — уже прошло.

— Ну-ка, сними рукавицу.

Рука распухла, пальцем было больно пошевелить.

— Ничего, пройдет. Придется вам на тисках с зубилом потренироваться.

Став под освежающие струи душа, Яша испытал необыкновенное наслаждение. С его плеч спадала многопудовая тяжесть, по телу разливалась приятная истома.

— Скажите, — спросил Борис, — часто эти самые горят… как их… шины?

— Да, частенько. Раньше редко горели. А война началась, людей на ремонт не хватает. Хоть разорвись. Да вы не трусьте, ребята, — становясь совсем добрым, сказал Полунин. — У нас не так уж трудно.

— А мы и не трусим, — бодро ответил Борис, — это мы с непривычки такие неловкие были.

— Идите, отдыхайте. Знакомьтесь с народом, с печами.

Но сегодня им было не до знакомства. Остаток смены они просидели на железном сундучке и ушли домой, едва прогудел гудок.

 

3

Через две недели кончился испытательный срок. Яше и Борису присвоили четвертый разряд дежурного электромонтера. За это время они еще дважды меняли сгоревшие шины, но уже не собирались удирать из плавильного отделения, хотя на раскаленных печах не чувствовали себя лучше. Оправдание было одно: «Война!»

У Любы тоже закончилось ученичество, и она теперь самостоятельно управлялась с кнопками, штурвалами и рубильниками.

Понемногу молодые люди свыклись с заводской обстановкой. Работа их была не такой уж сложной. В обязанность регулировщицы входило включать печь, следить за показаниями вольтметров и амперметров во время плавки металла и выключать аппаратуру, когда сталь была готова. Весь процесс плавки от включения печи до выпуска стали протекал автоматически. Сложная система реле-автоматов обеспечивала необходимый режим в печи, то есть поддерживала постоянную дугу между электродами и металлом. Автоматика работала надежно, с нею дежурным монтерам сталкиваться почти не приходилось.

Круг обязанностей Яши и Бориса также был не широк. Вместе с Полуниным они меняли шины, перегоревшие лампы освещения, ставили новые предохранители, притирали искрившие щетки на электромоторах.

Цех работал в три смены. В двух других сменах плавильного отделения было еще четыре дежурных электромонтера и двенадцать регулировщиц, в основном молодежь.

Михаил, Алексей, Кузя, Колька Чупин и другие ребята попали в различные цехи завода. Первые дни друзья собирались за проходными завода, делились впечатлениями, удачами и неудачами, подбадривали друг друга. Они в одном трамвае ехали до города и слезали на одной остановке, хотя это не всем было удобно. Но по мере того, как каждый из них втягивался в свою работу, встречались они все реже, каждый задерживался на заводе после гудка.

Если случалось, что электрооборудование работало бесперебойно, Яша заходил в кабину третьей печи, к Любе. Он останавливался около пульта. Люба сидела на кругленьком винтовом стульчике, не отводя глаз с приборов. И они беседовали о положении на фронтах, о том, что пишут Дмитрий Васильевич и Володя, вздыхали, хмурились.

Потом Люба неизменно переводила разговор на боевые действия авиации. И хотя Яков не пропускал ни одной сводки Совинформбюро и читал газеты, девушка оказывалась куда осведомленнее.

— На фронте целый полк наших летчиц действует, — вздыхая от зависти, сказала она как-то. — Не читал разве? В «Красной звезде»… Евдокия Бершанская командует. Вот счастливая.

После каждого сообщения о воздушных боях, о новых таранах, на которые отваживались только советские летчики, Люба появлялась на работе с блестящими глазами. У пульта она стояла прямая, молчаливая, плотно сомкнув губы. Вопросы Якова в таких случаях зачастую оставались без ответа. В работе печи появлялись перебои. Обеспокоенный сталевар заглядывал в кабину, громко кашлял в кулак, и Люба, опомнившись, принималась крутить ручки контроллеров, лицо ее становилось виноватым.

При передаче смены в кабине третьей печи собирались и регулировщицы, и сталевар с подручными. Беседа становилась общей. Яше нравился невысокий, но необыкновенно широкоплечий и мускулистый сталевар Стешенко. Говорил он не спеша, рассудительно, словно взвешивая каждое слово. Правая рука его с растопыренными пальцами находилась в непрерывном движении.

— У тебя один брат на фронте, — сказал он Яше, — а у меня их там четыре. И все четыре пушкари. Порядок? А? А что пушкарям, что танкистам нужна такая добрая сталь, чтобы ее немецкие снаряды не брали, а немецкая броня от нее в порошок рассыпалась. Ясна моя мысль?

Кончалась смена. Яша принимал душ и ждал, пока освободится Борис. Потом уже вдвоем они ждали Любу и Катю. Без девушек из цеха не выходили, особенно в ночные смены. Однако «случалось», что у Любы появлялись еще срочные дела в цехе или происходила «задержка» при передаче смены. Люба советовала Кате не ждать ее, а Яша, конечно, не мог оставить свою подругу одну. После часа ночи им не всегда удавалось захватить последний трамвай, и зачастую Люба с Яшей шли до города пешком, о чем они, впрочем, не особенно горевали. По дороге они могли поговорить о своем сокровенном. Там, где дорога бывала безлюдной, шли обнявшись и целовались. Очутившись у дома Любы, не спешили расставаться и, спрятавшись за дверями подъезда, переговаривались шепотом или стояли молча, но крепко прижавшись друг к другу. И только заметив, что уже гаснут звезды, ахали от удивления, жали друг другу руки на прощание, но проходил еще час, два, а они все прощались.

От смены до смены оставался большой промежуток времени. Яша не был любителем поспать. Если он ложился даже в четыре утра, то в девять обязательно бывал на ногах. Больше семи часов он никогда не спал.

После месяца работы, когда Яша привык к цеху, вошел в колею, его опять потянуло к книгам, к реактивной технике. Нет, мечта не погасла. Никакие тревоги и встряски не заслонили от него небесного мира.

В свободные часы он перелистывал книги по астрономии, авиации, реактивной технике. Листал и учебники по химии, но углубиться в нелюбимую науку не отваживался.

В одном из сборников статей «Реактивное движение» Яша нашел указание на водород, как на возможное топливо для реактивного корабля. Правда, в статье была оговорка о том, что для использования реактивного топлива надо создать такую конструкцию, при которой корабль весил бы меньше, чем запас топлива, — задача совершенно невыполнимая для современной техники.

Все же Яша заинтересовался водородом. Он прочитал о нем все, что мог найти в учебниках для технических вузов. Сведения не были обильными, авторы повторяли друг друга. Однако ряд подстрочных сносок привел его в физическую химию, о существовании которой он и не подозревал. Физическая химия оказалась такой же недоступной для Яшиного восприятия, как в свое время высшая математика.

Он посидел в раздумье над первым томом «Физической химии» Тэйлора, более пухлым, чем «Небесный мир», подержал в руках второй том, чуть поменьше, и решительно отодвинул их оба в сторону. Нет, уж тут он заставить себя не мог, к химии у него душа не лежала.

Но мысль, что без химии топлива не найти и, значит, не решить проблемы космического перелета, вынудила Яшу через несколько дней снова вернуться к двухтомнику физической химии. Он решил одолеть только раздел о водороде. Прочел его и… ничего не понял. Прежде надо было усвоить предыдущие разделы — о спектрах, о квантовых числах, уравнения Шредингера.

Его рассеянный взгляд искал на страницах что-нибудь ясное и вдруг задержался на нескольких абзацах, поясняющих атомарное состояние водорода. Яша уже из пройденного в седьмом и восьмом классах знал, что все газы состоят из молекул, то есть из определенной группировки атомов. Под влиянием достаточно высокой температуры или под действием электрического разряда молекулы можно разбить на атомы и тогда получится уже не молекулярный, а атомарный газ. При обратном соединении атомов в молекулы выделялось тепло, затраченное на их разделение. Для расщепления молекул водорода требовалось громадное количество теплоты: одна тысяча больших калорий на килограмм газа. Это же количество энергии выделялось при обратном соединении атомов. Если бы удалось удержать водород в атомарном состоянии, то тем самым было бы получено топливо с колоссальной теплотворной способностью.

Яша вспомнил, что подобного количества тепла не выделяет ни одно известное топливо. Он мысленно применил к атомному водороду формулу Циолковского и получил такую величину скорости космического корабля, что дрожь пробежала по телу. Яша схватился за карандаш, опасаясь самообмана.

На бумаге получилась огромная цифра. Атомарный водород давал скорость почти вдвое больше той, которая необходима, чтобы преодолеть земное притяжение. У Яши тряслись руки.

Это случилось уже в первом часу ночи. В квартире все спали. Яша заметался по комнате. Он боялся поверить себе. Похоже, что он совершил открытие. Недаром же Ира говорила, что у него талант! Вот когда, наконец, начинают проявляться его способности. Он, никому не известный восемнадцатилетний электромонтер, сделал величайшее открытие.

Не чувствуя под собой ног, словно пьяный, Яша оделся и вышел на улицу. Его пылающее лицо не чувствовало холодного октябрьского ветра. Не застегнув пальто, бормоча что-то, пугая редких прохожих, он брел из улицы в улицу.

Ему казалось, что содрогается весь мир, загрохотала, затряслась Вселенная. Замелькали, сменяя одна другую, волшебные картины — последствия его открытия. Яшу то обдавало холодом, то бросало в жар.

Он и сам не заметил, как очутился под окнами Иры. Он готов был уже постучать, но тут вспомнил, что Ира далеко. Иры не было…

Взвинченный до невозможности, Яша долго бродил по городу. Утомившись от ходьбы, он остановился на мосту. В воде колебались отражения редких электрических огней.

И внезапно простая и ясная мысль разом разрушила иллюзии Яши. Почему он решил, что никто из исследователей в области ракетной техники не знает о существовании атомарного водорода? Конечно, тот, кто работал над созданием топлива для ракетного корабли, не мог пройти мимо столь хорошо известного химикам вещества. К тому же атомарный водород давно применяется в сварочном деле, его использовали как отличный восстановитель в химических реакциях.

Обратно Яша бежал. Он одетым прошел в комнату, нащупал на стене выключатель, торопливо раскрыл книгу. Так и есть! За пестрыми рядами химических и эндотермических реакций следовало пояснение: в свободном состоянии атомарный водород мог существовать только сотые доли секунды. И, разумеется, никому не могло прийти в голову, кроме него, Яши, наполнить им баки межпланетного корабля.

Возбуждение уступило место гнетущей пустоте. Яша казался себе ни к чему не способным, бездарным неудачником, пустым мечтателем. Не раздеваясь, в пальто, он бросился на кровать и долго лежал, уткнувшись лицом в подушку, без движений, без мыслей.

Борис засопел, заворочался. Свет разбудил его. Приподнявшись, он в недоумении посмотрел на Яшу.

— Ты чего?

— Так. Спи…

Несколько дней после этого Яша не садился за стол и не раскрывал книги.

А сводки о боях под Москвой становились все тревожнее. Бои шли уже в пригородах. Весь мир, затаив дыхание, следил за исходом решающих сражений.

Опять не было писем от Володи, замолчал Дмитрий Васильевич, не давала знать о себе Ирина. Вечерами семья Якимовых собиралась у репродуктора. Филипп Андреевич курил папиросу за папиросой и тяжело расхаживал по комнате. На коленях у Анны Матвеевны лежало забытое шитье. Она напряженно вслушивалась в неторопливые слова диктора, опасаясь проронить хотя бы одно слово. Яша и Борис стояли по обе стороны репродуктора, переглядываясь и покусывая губы…

С запада продолжала надвигаться грозная черная туча.

И вдруг радостным событием прозвучала весть о параде на Красной площади. Парад в то время, когда немцы под самой Москвой. Значит, Москва уверена в своих силах, значит, не бывать в ней немцам. Следовало ждать ответного удара.

Перед сном Филипп Андреевич решил еще раз послушать сводку Совинформбюро.

— Аня! Борис! Яша! — закричал он. — Слушайте, скорее! Наши наступают!

Начался разгром немцев под Москвой.

Теперь пламя в печи и сияние льющейся стали казались ярче, куда легче стало на сердце. Стешенко, швыряя в зев печи пудовые болванки, как бросают березовые веники, крикнул подошедшему Якову:

— Дали немцам жизни, а? Из нашей стали им снаряды на головы сыпались! Вот оно как оборачивается.

Стешенко думал об одном: как бы побольше выжать стали из печи. Когда регулировщицей в его смене поставили неопытную девушку-новичка, он целую неделю смотрел на людей волком, но не стал требовать замены. Не все ли равно, кому этот новичок достанется?

Девушка оказалась с огоньком. Она громко поддакивала Стешенко, когда тот спорил с Кашиным, требуя повысить силу тока, чтобы хоть немножко раньше срока закончить плавку.

— Ну ты, смотри у меня, — ворчал потом старший электрик на Любу, — не вздумай еще тут самовольничать.

Стешенко нет-нет да и заходил в кабину. Поглядывая на контрольные приборы и откашливаясь в кулак, он спрашивал Любу:

— Нельзя ли, Любовь Дмитриевна, все-таки того… еще подбавить жарку? Минуток бы пять хотя сэкономить.

— Ой, нет, Федор Петрович, — Люба с сожалением покачивала головой. — Мне уж и так от Кашина влетает, трансформатор перегревается.

— Чтоб его, тот трансформатор!

«Подбавить жарку» просили у электриков все сталевары. Это значило повысить силу тока в цепи электродов. У Любы стрелки амперметров лежали на красной черточке, и, оглядываясь на реле-автоматы, она вздыхала. Это были более строгие контролеры, чем даже Кашин. Стоило еще только совсем чуточку прибавить силу тока, как автоматы, наказывая регулировщицу за самовольность, выключали печь. На включение уходило непроизводительное время.

Яша сочувствовал и Стешенко, и Любе, но не мог ничего посоветовать. Он только-только начал разбираться в сложном технологическом процессе варки стали.

На комсомольском собрании Люба весьма недвусмысленно заметила, что у дежурных электриков бывает свободное время — роскошь абсолютно непозволительная.

— Интересуюсь, — возмутился один из монтеров, — как это дежурить, если и другим делом заниматься? Мы что, монтажники или ремонтники?

— Может, ты конкретно разовьешь свою мысль? — сухо спросил Борис и добавил сумрачно: — Сначала бы слазила на печь шины менять, а потом и философствовала.

— У меня конкретного ничего нет, — отрезала Люба, — но только очень неприятно смотреть, как вы иногда без дела болтаетесь.

— Даже на Якимова? — фыркнул кто-то из девушек, и Люба залилась румянцем.

Яша обиделся на Любу. И слова ее, и эта реплика задели его очень больно. Он — лентяй? Только этого еще не хватало! В течение недели Яша избегал заходить в кабину третьей печи и в цехе с Любой разговаривал сухим, официальным тоном.

Однако в глубине души он признавал правоту за Любой. Дежурство дежурством, но если имеется избыток времени, отчего же не использовать его там, где у других времени не хватает?

— Слушай, — сказал он однажды Борису, — давай помогать сталеварам.

— Это как же?

— Да хотя бы на загрузке печи. Дело простое.

— Простое… — проворчал Борис. — Мало мы с шинами жаримся? А принципиально я не возражаю. Давай.

После выпуска металла сталевар осматривал под печи, присыпал песком изъеденные места. Затем начинали загрузку, она производилась вручную. В печь забрасывали куски стального лома, чугунные чушки, а на самый верх стальную стружку. Завалка, действительно, не представляла ничего хитрого. Единственное, что требовалось тут от сталевара, это правильно распределить шихту по поду. Основная трудность состояла в том, что бросать чушки приходилось в раскрытый зев печи, который полыхал жаром.

После первой же загрузки, по примеру сталевара и подручных Яша и Борис сняли рубашки, пропотевшие до такой степени, будто побывали под проливным дождем. Впрочем, высушить их ничего не стоило у той же печи.

Полунин, поглядывая на ребят, скептически улыбался. Кашин говорил: «Молодцы, молодцы! Большое дело делаете», — и так пристыдил электромонтеров из других смен, что те поспешили последовать примеру Яши и Бориса. В стенной газете на друзей нарисовали дружеский шарж.

 

4

Работа на заводе все больше становилась по душе Яше Якимову. Даже в своих несложных обязанностях он умел находить увлечение, удивлявшее и Бориса, и Любу, и Полунина. Яша с особой старательностью притирал щетки в электромоторах, будто собирал часовой механизм. Даже перед тем, как завернуть в патрон обыкновенную лампочку, он протирал стекло до зеркального блеска, заглядывал в патрон, а включив лампочку, проверял, достаточно ли ярко она горит. В поведении Яши на каждом шагу сказывалось какое-то странное и непонятное для посторонних хозяйское отношение к тем предметам, с которыми он обращался. Это раздражало Полунина, считавшего, что Якимов излишне копается над каждым пустяком. Как бы то ни было, но сделанное Яшей переделывать не приходилось. Кашин вслух хвалил его, похлопывал по плечу, приводил в пример.

А Яша все чаще приглядывался к автоматике. Ему нравилось слушать деловитое перещелкивание реле, он мог часами наблюдать, как ползают то вверх, то вниз черные бревна-электроды, следуя за тающими воском чушками стального лома. Вид мраморных щитов с рядами поблескивающих медью рубильников, с глазками сигнальных ламп, с черными коробками реле — все это действовало на его воображение.

Яша попросил Полунина рассказать, как работает автоматика. Тот сделал это с большой охотой, но Яша убедился, что знания мастера скудны. Полунин имел одиннадцатилетний стаж электрика, однако он был только практиком и не смог подкрепить свои объяснения самыми элементарными набросками схемы. Мастер не задумывался над сутью аппаратов, которые ему приходилось обслуживать, и удовлетворялся тем, что знает наперечет все возможные неисправности и рецепты для их устранения. Он обеспечивал бесперебойную работу своего участка, чего же еще?

Поверхностное объяснение Полунина только сильнее разожгло любознательность Яши. Как-то, пользуясь свободной минутой, он снял крышку реле и с немым восхищением стал наблюдать, как покачиваются полированные коромысла, как вздрагивают, точно от укола, сердечники электромагнитов и часто хлопают друг о друга кругленькие ладошки платиновых размыкателей.

За этим занятием его и застал Кашин.

— Немедленно закрой реле, — произнес он раздельно. — И если еще раз увижу, что подходишь к автоматике, — выгоню. Запомни.

— Но должен же я знать все это. — Удивленный Яша указал на щиты с автоматами.

— Что положено, то узнаешь. Повторяю: еще раз увижу — выгоню.

Высокий голос Кашина, его рыхлая фигура с бабьим румяным лицом производили отталкивающее впечатление. Он ходил растопырив руки, точно у него под мышками были положены подушечки.

Яша поделился своим негодованием с Полуниным.

— Автоматика, знаешь, дело хитрое, — сказал Полунин, — сам не заметишь, как что-нибудь разрегулируешь. А потом ломай голову, почему плавка не идет. Время военное, скидки на неопытность не дадут.

В словах сменного мастера заключалась известная доля правды.

— Но если я хочу знать устройство реле?

— Хотеть всякое можно. Только это ни к чему. С автоматикой нам не придется иметь дело.

— А если она сломается или разрегулируется?

— Специалисты ей тогда займутся. Тот же Кашин. Он в автоматике бог. А ты сам не лезь. Раз он пообещал выгнать — берегись. Кашин к автоматике и нашего брата не подпускает.

— За посторонних считает?

— Нет, просто порядок любит.

— Порядочек! — фыркнул Яша. — Из помощников неучей делает.

Желание изучить реле было так велико, что устоять против него Яша уже никак не мог. Он продолжал потихоньку открывать коробки, выбирая для этого ночные смены, когда Кашина в цехе не было, а Полунин дремал, забравшись в укромный уголок. Помня предупреждение Полунина, Яша ничего не трогал руками, опасаясь и в самом деле нарушить слаженную работу механизма. Он ограничивался одними наблюдениями, мысленно определял назначение и взаимодействие отдельных частей. Вот когда пригодилось увлечение моделями! Тут же на листке блокнота Яша набросал схему реле. Затем он закрыл автомат и перечертил схему начисто. Два других автомата ничем не отличались от того, который рассматривал Яша.

Люба, сидевшая за пультом, время от времени поворачивалась в сторону Яши. Даже она не совсем понимала такое назойливое любопытство. Ему категорически запретили касаться реле, пригрозили, а он опять за свое. Вот упрямый!

В технической библиотеке Яша взял несколько книг по устройству электропечей и автоматическому управлению ими. Литература была несколько устаревшей, не соответствовала системе автоматики на металлургическом комбинате, но Яше важно было изучить самый принцип управления.

Решив, что реле более или менее освоено, Яша принялся за изучение всей системы электрооборудования печи. Для этого понадобилось разобраться в паутине проводов, соединяющих отдельные узлы. В те же ночные смены Яша пролезал за щиты, замечая начало какого-нибудь провода и следовал за ним, пока не добирался до его конца. На листе блокнота это соответствовало карандашной линии, соединяющей контакты переключателя с контактами электромотора или контакты реле с контактами пульта и так далее. Так, провод за проводом, линия за линией, все определеннее возникала перед юношей цельная схема электрооборудования.

Дважды Яша попал под напряжение. Первый раз встряска была внезапной и потому очень сильной. Отпрыгнув от щита, он ударился головой о его каркас, до крови рассадил кожу и, не удержавшись, вскрикнул, но Люба, сидевшая за пультом и напевавшая песенку, ничего не услышала. Крик Яши затерялся в гуле электрических разрядов работающей печи.

Он еще не представлял достаточно хорошо, какой опасности подвергается. Более опытный электрик не рискнул бы на его месте разбираться в проводах, которые находятся под напряжением в двести двадцать вольт. Яша нарушал правила техники безопасности, не говоря уже о приказе начальника. Но… в восемнадцать лет ошибки осознаются только после того, как наступает расплата. После первой встряски Яша стал осторожнее, а второй раз попал под ток только самыми кончиками пальцев, которые успел мгновенно отдернуть.

Январь был особенно труден для Яши и Бориса. Каждую неделю горели шины, а в последнюю неделю они перегорали четыре раза. Несмотря на все старания электромонтеров, это обошлось в общей сложности в три с половиной часа простоя печей.

— Почти целая плавка, — заметил Яша старшему электрику, — пять тонн стали.

— А если за сто лет подсчитать? — усмехнулся Кашин. — Еще не то получится.

— А сколько лет нам еще на печи лазить?

— Что, невмочь?

— Невмочь, — нахмурился Яша. — Невмочь на нерадивость смотреть. Неужели нельзя придумать хорошие шины?

— Скажите, пожалуйста, — Кашин развел руками, его круглые бесцветные глаза, в которых нельзя было прочесть никакого чувства, заставили Яшу глядеть в сторону, — какими мы стали взрослыми! Может быть, гениальная мысль зародилась? А?

— Мне подобная заносчивость Якимова и прежде была известна, — произнес за спиной Яши скрипучий голос. — Он, изволите видеть, талантом себя мнит.

Обернувшись, Яша увидел улыбающегося Григория Григорьевича.

— Значит, шины так и будут вечно гореть? — спросил он Кашина, оставляя без внимания реплику бывшего руководителя детской технической станции.

— С тобой я такие вопросы обсуждать не собираюсь. — Кашин повысил голос. — Занимайся тем, что тебе поручено.

Заложив руки за спину, старший электрик пошел прочь.

— О чем же вы говорили? — спросила Люба, увидев расстроенное лицо своего друга.

— А да ну его. — Яша опустился на сундучок. Он все же передал Любе суть разговора со старшим электриком.

— Почему же Полунин не возмущается, как ты?

— Возмущается. Только втихую от Кашина. И потом у него сложилось убеждение, что с шинами ничего не поделаешь и что, мол так оно и должно быть. О! Вот о чем я вспомнил! — Яша хлопнул себя кулаком по колену. — Конструкторское бюро. Кто мне о нем говорил? Не помню. А ведь точно кто-то говорил. Даже слова в ушах звучат. Конструкторское… Там-то наверняка умные люди найдутся, может, и помогут. А так-то мы или пропадем с Борисом… или сбежим.

— Перед вами электромонтеры были, — сказала Люба, — на фронт удрали. Я уж вам ничего не рассказывала. От Кашина и от шин бегут.

— Нет! Мы не побежим! — Яша решительно сжал кулак. — Не побежим, и все тут.

Откладывать задуманное он не любил. В тот же день Яша побывал в конструкторском бюро, разыскал группу электриков.

— Кто у вас начальник? — шепотом спросил он молодого человека, работавшего у крайней чертежной доски.

Молодой человек указал карандашом в сторону стола, окруженного целым морем чертежных досок. Яков тотчас же узнал сидевшего за столом мужчину с черными курчавыми волосами. Это был Гоберман Аркадий Исаевич. Теперь Яша вспомнил и о том, от кого слышал про конструкторское бюро. Его посвящал в секреты конструкторской работы тот же Аркадий Исаевич еще в детской технической станции.

Увидев Якова, Гоберман наклонил голову набок, развел руками.

— Вот так встреча, — удивился он. — Ты на комбинате? Каким образом?

— И ребята тоже: Огородов, Сивков, Быков… Я в литейном работаю. — Яша рассказал, как он очутился на комбинате, и Гоберман, слушая его, одобрительно покачивал головой и выпячивал полные губы.

Потом Яша объяснил, что его привело в конструкторское бюро. Черные выпуклые глаза Гобермана радостно блеснули.

— Ага, отлично! Садись-ка, Яков, садись! — Аркадий Исаевич пододвинул стул своему бывшему воспитаннику. Ему припомнилась неутомимая изобретательность Яши в детской технической станции. Очень хорошо, что судьба снова сводит их вместе. Мальчик превратился в юношу, весь вид его свидетельствует о настоящей мужской зрелости, лицо дышит уверенностью, упрямством.

— Понимаешь, в чем дело, Яков, ты попал, можно сказать, в самую точку. Я давным-давно предлагаю заменить шины более совершенной конструкцией. Шины устарели, хотя и применяются на всех зарубежных электропечах. Они проще, это правда, но как с ними людям приходится мучиться.

— Вот именно! — вырвалось у Яши. — Однако…

— Однако цех не идет на замену.

— Кто не идет? Кашин?

— В него все и упирается. Старший электрик. У Кашина серьезное обоснование: война. Нельзя останавливать печи. А без остановки такую замену, конечно, не сделаешь.

— Останавливать, это действительно…

— Десятки тонн легированной стали.

— А можно мне взглянуть на чертеж этой новой конструкции? — попросил Яша.

Гоберман встал из-за стола и сходил за чертежом. Яша тоже встал. Склонившись над развернутым листом кальки, он выслушал неторопливые и очень обстоятельные объяснения Гобермана. Мощные зажимы с постоянным креплением гибкого кабеля выглядели куда надежнее примитивных медных пластинок.

— Мне нравится, — сказал Яша. — Давайте воевать.

— Давай. — Гоберман крепко встряхнул ему на прощание руку. — Присмотрись у себя в отделении к обстановке, подумай, как можно с максимальной быстротой произвести замену.

— Хорошо. А потом я зайду к вам.

— Буду ждать.

Воевать! Яша и не представлял, как это делается в условиях огромного цеха. Но что он будет воевать — в этом уже не оставалось никакого сомнения. Все существо его восставало против бессмысленного лазанья на горячую печь, тем более, что выход из положения имелся.

Яша передал Борису и Любе содержание своей беседы с Гоберманом. Борис сказал:

— После каждой замены шин я чувствую себя печеной картофелиной.

— А я, когда смотрю на вас за этой работой, — призналась Люба, — мне реветь хочется.

— Как же быть? — спросил Яша.

— Я вот что предлагаю. — Люба отбросила косу с груди на спину. — Давайте поставим вопрос об этом на комсомольском собрании.

— Ясно? — По торжествующему лицу Бориса можно было подумать, что высказанная Любой мысль принадлежит ему.

Яша задумался. Цеховая комсомольская организация — не то что школьная, — это деловитая, боевая, многочисленная, настоящая армия. Тут уж если поддержат, так поддержат. Но и осадить могут тоже — будь здоров…

— Принято!

 

5

В плите весело потрескивали сухие дрова и плясали языки пламени. Очень хорошо после длительной лыжной прогулки по крепкому морозцу собраться плотным кружком друзей и сесть вокруг пышущего теплом очага. Серьезный и заметно похудевший Михаил сидел рядом с Яковом. Последнее время он зачастил к Якимовым. Здесь жили самые лучшие его друзья. Особенно нравилось ему беседовать с рассудительным Яковом, который так быстро осваивался у себя в литейном цехе. Михаила приняли на работу слесарем в электроцех. Ему трудно давалась эта универсальная профессия, требующая большой сноровки, терпения, острого глаза. Немало пришлось потерпеть Михаилу, прежде чем вытянуть на третий разряд. Но осваивал он свою профессию с ожесточением, не щадя сил, жертвуя обеденными перерывами, не стесняясь обращаться за помощью, краснея от насмешек соседей по верстаку и все-таки не унывал. Он старался сохранить невозмутимый вид. Однако огорчение против воли Михаила появлялось на его лице, особенно, когда мастер разносил его за испорченную деталь.

В цехе Михаил сейчас же записался в кружок по изучению истории партии. Его выбрали в редколлегию стенной газеты; уж очень откровенен был он в своих замечаниях, — говорил людям все, что о них думал. Вскоре в цехе заметили, что газета стала интереснее, злее к нерадивым, запестрела карикатурами. После первых же перевыборов редколлегии Михаила сделали редактором.

Оттого и сидел он сегодня у плиты прямее, чем прежде, немножко торжественный.

— Миша в начальники пошел, — заметил рыжий Алешка. — Теперь с него можно портрет писать.

— Видели мы твою писанину, — буркнул Михаил. — На самом видном месте лозунг висит, а в нем грамматическая ошибка: в слове «иной» два «н» вкатил.

— У Алешки головокружение от успехов, — пояснил Кузя.

Действительно, в инструментальном цехе, куда приняли Быкова, приметили его художественные способности и передали Алешку в распоряжение заводского художника. Теперь Алешка писал лозунги, разрисовывал витрины, Доски почета. Жизнь у него по сравнению с товарищами стала куда легче, и те на него за это немножко дулись. Затем ли пошли на завод?

— Ну, а когда у вас будет обсуждаться на комсомольском собрании вопрос насчет замены шин? — поинтересовался Михаил, обращаясь к Якову.

— И на заводе решил выдумывать? — удивился Алешка.

— Его сам начальник цеха поддерживает, — ответил за Якова Борис, раскрывая дверцу плиты, чтобы помешать в ней кочергой. Жар пламени заставил друзей отодвинуться вместе со стульями. По лицам их заплясали багровые отсветы. — А о девчонках и говорить нечего — глаз с него не сводят.

— Особенно та, глазастая? Да? — Кузя подтолкнул Якова.

— Заказ-то на новые устройства к вам в цех поступит, — сказал Яков Михаилу, не обращая внимания на Кузю.

— Нет уж, ты сначала про глазастую расскажи, — не отступал Кузя. — Мы с Алешкой сколько раз видели, как вы вместе с завода под ручку топаете и никого вокруг не замечаете. Любовь, что ли?

— Отстань, пожалуйста.

— Отстань, Кузя, — нахмурился Михаил. — А с заменами шин наши ребята тебя поддержат, Яша. Это уж точно. Тут и я постараюсь, как смогу.

— Видал? — Яков подмигнул Борису. — Союзников-то сколько.

— А ракеты забросил? — неожиданно спросил Михаил.

— Нет, не забросил.

— Даже война не мешает? А что ты изучаешь?

Об этом Якову не хотелось сегодня рассказывать. Но друзья сидели очень плотным кружком, работа на заводе сделала их дружбу еще более прочной и задушевной. Подшучивая над самим собой, Яков рассказал, как чуть было не совершил «открытие».

— Все-таки тяжело тебе одному над такой проблемой трудиться, — посочувствовал Михаил. — Завидую твоему терпению.

— Действительно, — согласился Алешка.

— А на Луну я все-таки полетел бы, — Михаил погладил подбородок, который приходилось теперь брить почти каждую неделю.

— Полетел бы?

— Честное комсомольское!

И тут Яше пришла мысль предложить товарищам работать вместе над созданием межпланетного корабля. Как бы это было замечательно! Их дружба проверена годами, сомневаться в ней не приходится. Такие все настоящие ребята. Особенно по душе был ему строгий и рассудительный Михаил. Тот ничего не обращал в шутку.

Яков высказал свою мысль вслух.

Его слова не были встречены радостным шумом, как случалось в школе, когда он предлагал новую затею. Борис принялся подбрасывать дрова в плиту. Береста на поленьях затрещала, ожила, начала свертываться в кольца.

— Не-е-ет, — потягиваясь, первым отказался Алешка. — Я на Луну не полечу, я боюсь высоко подниматься, у меня голова кружится. А потом чего там делать?

— Я бы полетел, — повторил Михаил, — ни черта не побоялся бы. Но вот насчет научной работы… ты это напрасно, Яков, нам предлагаешь. Тут, понимаешь, надо, чтобы душа к ней лежала, чтобы от нее в тебе все горело, как… вот в плите. Ну сам полюбуйся: что за исследователи из Кузи и Алешки? Кузе уже выговор по цеху за опоздание на работу вкатили. Война идет, а он все хи-хи-хи, да ха-ха-ха. Станок вчера сломал.

— Ладно, — огрызнулся Кузя, — не в твоем цехе работаем.

— Ясно? — Михаил многозначительно посмотрел на Якова.

— Станок неисправным был, оттого и сломался, — начал оправдываться Кузя.

— Перед запуском осмотреть полагается, грамотный человек.

Друзья продолжали препираться, а Яков, вздохнув тайком, уставился на пламя в печи. Ему стало грустно. Как хорошо было бы иметь товарища с общей мечтой… Ну, ничего, когда-нибудь будут и такие друзья.

…Перед комсомольским собранием Яков еще раз побывал у Гобермана. Они долго беседовали над раскрытым чертежом контактного приспособления.

— Значит, борьба пойдет за остановку печей. — Гоберман рассеянно перебрасывал в руке карандаш. — Серьезная задача, очень. Тут не только цех, весь завод против нас поднимется. Потеря стали, а выигрыша в продукции никакого.

— Используем остановку печей для загрузки, — заметил Яков.

— Пятнадцать минут. — Гоберман подчеркнул число «15» на поле чертежа. — Но при самой интенсивной работе на одну печь потребуется не меньше двух, трех часов.

— Верно, — Яша растерянно посмотрел, как ловко перебрасывают карандаш толстые короткие пальцы Гобермана. — Что же делать?

— Думать. — Гоберман бросил карандаш на стол и начал свертывать чертеж. — Думать, Яков, нужно. Необходимо произвести замену вообще не останавливая печей.

— Не останавливая печей! На ходу! — У Яши загорелись глаза. — Правда, вот же выход.

— Выход… Еще далеко не выход. Чтобы снять шины, необходимо выключить печь. Тут как ни вертись, самого себя за волосы не поднимешь.

— Правда…

Яша зашел в комитет комсомола и сказал, что снимает с повестки дня сегодняшнего собрания вопрос о замене шин.

В отделении Яша посоветовался с Полуниным. Мастер сказал: «Задумано хорошо, только лучше и не просить. Печи останавливать никто не даст», — то есть, собственно, ничего не сказал, Стешенко, слышавший этот разговор, с беспокойством посмотрел на Яшу и на Полунина.

— Вы бы вот подумали, как на час раньше плавку давать, — проворчал он, — а переделка не к спеху.

«Не останавливая печей…» Мысль пришлась по душе Яше. От нее веяло героизмом. Но как это сделать? Гоберман сказал — это все равно, что поднять самого себя за волосы… Для того, чтобы поставить контактные устройства, нужно снять шины. Ток по воздуху к электродам не подашь, печь по щучьему велению работать не будет.

Мысль о замене шин без выключения печи завладела Яшей настолько, что на время заслонила даже ракетную технику. С этой навязчивой идеей он ходил по городу, по цеху, по комнатам квартиры. Он видел каретки с электродами во сне и в тарелке супа за обедом, в книге, которую читал.

Однажды, сидя в кабине третьей печи, он вдруг оборвал разговор с Любой, посмотрел на нее ошалелыми глазами и, хлопнув себя по коленям, тихо засмеялся. Смех его был счастливым, на щеках расцвел румянец, появились ямочки.

— Любка, — сказал он, — нашел! Честное слово, нашел!

— Неужели? — Любе не нужно было расспрашивать, она не поняла. Выскочив из кабины, Яша стал смотреть на печь.

Да, все это было не только возможно, но вместе с тем до смешного просто. Снимать шины? А для чего? Бог с ними, пусть себе стоят на здоровье. Вот, пожалуйста, обе стороны каретки совершенно одинаковы. Шины идут по правой стороне, а контактное устройство они поведут по левой, не трогая шин и, значит, не выключая печи.

Яша возвратился в кабину и в двух словах объяснил Любе свою мысль.

— Какой ты у меня необыкновенный, Яшка, — девушка посмотрела на Якова с гордостью. — Можно, я тебя поцелую? И пусть все смотрят. Яшка, ты куда? — она схватила его за рукав.

— В конструкторское — к Гоберману!

— Яшка, ой, Яшка, и я с тобой! Слышишь? Я тоже хочу. Все это так замечательно! Борис! Бо-о-орька! — завопила она, высунувшись из кабины.

Борис, стоявший на дальнем краю площадки, подошел к третьей печи.

— Чего тебе? — спросил он. — Трансформатор взорвался, что ли?

— Вставай к пульту! — приказала Люба. — Яше плохо, я его в здравпункт отведу. Постоишь, ну?

— А чего брешешь? — Борис покосился на нетерпеливое лицо товарища. — Вид у него нормальный. Задумали чего-нибудь?

— У меня идея, — пояснил Яша.

— Так бы сразу и сказали.

Он похлопал глазами вслед Яше и Любе, которые, взявшись за руки, уже затопали вниз по железной лесенке. «Хорошо, вас Кашин не видит, — подумал Борис, — а то бы он показал вам идею».

Гоберман усадил Яшу и Любу за стол и попросил разрешения закончить работу.

— Ничего, мы немножко подождем, — сказал Яша.

У Любы глаза разбежались от множества чертежных досок на ажурных металлических подставках. От наколотой на доску чертежной бумаги и от двух рядов широких окон по обе стороны длинного зала в помещении казалось светлее, чем на улице.

Поверх ближайшей к столу доски на Любу уставился белобрысый плечистый парень с завитыми волосами. «Модник… — девушка презрительно усмехнулась, — ротозей». Она повернулась в другую сторону. Но оттуда на нее смотрело сразу четыре пары мужских глаз. А девушки-чертежницы с безмолвным восхищением рассматривали ее косы.

— Итак? — Гоберман расписался в чертеже, который проверял. — Придумал?

— Он такое придумал, — ответила Люба за Яшу, однако с досадой убедилась, что растеряла все слова, которые собиралась выпалить конструктору, — такое придумал… Мы, девушки, его поддержим. По ночам будем работать.

— Посмотрим, — Аркадий Исаевич сдержанно улыбнулся.

Выслушав Яшу, он стал очень серьезным и побежал за чертежом печи. Вернулся он с ворохом синек. Тут были чертежи кареток, электродержателей и других узлов печи.

— Правильная мысль, — похвалил Гоберман Яшу, — безусловно выполнимая. Теперь наши позиции обеспечивают выигрыш сражения, как говорят военные. Когда у вас комсомольское собрание? Послезавтра? Ну так слушайте, что я вам подскажу… Впрочем, девушка, — он взглянул на Любу, — уже догадалась. Предложите организовать комсомольскую фронтовую бригаду. Борьба за безаварийную работу механизмов цеха.

— Правильно! — подхватила Люба. — Мы организуем бригаду! Вот это идея. За регулировщиц я ручаюсь, они все запишутся. Сгорим на печи, а сделаем.

— Зачем же гореть? Продумать нужно будет, как не гореть и лучше организовать работу. Мы в свою очередь возьмем над вами шефство. Вместе будем пробивать препятствия.

 

6

По совести сказать, Яша изрядно робел, входя в кабинет Андронова. Если бы он только забежал сюда на минутку за визой на спецовку или на однодневное увольнение… Нет, его пригласили на деловое совещание. А комсорг, Саша Агеев, формовщик, узкоглазый, удивительно жизнерадостный юноша, у которого на все случаи жизни имелись прибаутки и народные пословицы, сказал накануне:

— Ты заварил кашу, тебе и пробу снимать. Будешь информировать Андронова. За поддержку не беспокойся, обеспечим.

Вместе с Яшей в кабинет зашли Глазков — начальник плавильного отделения — человек пожилой, в больших роговых очках с полными растянутыми губами, старший электрик Кашин, Полунин, Гоберман, Саша Агеев.

Андронов разговаривал то по одному, то по другому телефону, на кого-то кричал, кому-то приказывал, обрывал разговор коротким окриком и швырял трубку на рычаг аппарата. Одновременно он успевал читать и подписывать бумаги в раскрытой папке.

Освободившись от телефонов и захлопнув папку, он провел ладонью по лицу и поднял усталые глаза.

— Садитесь.

Вошедшие сели вокруг длинного стола для заседаний, Андронов встал и перешел тоже к нему. Был он широк в кости, ступал твердо, неторопливо.

Всем видом своим Андронов вызывал у Яши острое чувство антипатии. Из начальника цеха так и выпирала наружу грубая подавляющая сила. Яша понял, что никогда бы не решился отказаться выполнить приказание Андронова.

— Итак? — спросил он, глядя сразу на всех собравшихся. — Кто докладывает?

Саша Агеев толкнул локтем Якимова. Яша встал.

От волнения он даже заикался. Сердце у него застучало. Яша вдруг пожелал очутиться за стенами этого кабинета, вдалеке от холодных, сверлящих глаз Андронова.

Рассказ оказался настолько бессвязен, что Гоберман, откинувшись на спинку стула, сделал круглые удивленные глаза.

— Яснее, яснее, — нетерпеливо перебил Андронов Яшу, — я не кусаюсь. Шины, контактное устройство… Ничего не понимаю.

Окрик и немигающие прищуренные глаза совсем спутали мысли Яши, он опустил голову и стал теребить конец скатерти. Кашин затрясся от смеха, но Глазков спокойно и внимательно смотрел на оплошавшего докладчика, словно все шло так, как должно было идти.

— Я понял так, что Якимов предлагает заменить шины более совершенной и надежной конструкцией, разработанной в конструкторском бюро нашего завода, — сказал Глазков.

И его спокойствие, как это ни странно, стало передаваться Яше. В Глазкове Яша угадал друга и союзника.

— Да, — сказал он уже тверже, — я предлагаю заменить шины, они горят все чаще. К тому же конструкция эта устарела…

Юноша дал успокоиться своему разошедшемуся сердцу, собрался с мыслями. Он говорил теперь, глядя только на Глазкова, будто больше никого и не было в комнате. И все пошло совсем по-другому. Гоберман облегченно вздохнул, ближе придвинулся к столу.

— Вот оно что, — буркнул Андронов, — шины выбросить… На горячую печь надоело лазить, сразу решили сгореть, сообща. А хитрая затея. — Андронов посмотрел на Кашина. — Как ты думаешь, старший?

— Хитрая, — согласился Кашин. — Шины горят — полбеды. А если эдакая штуковина сгорит — беда большая будет. Тут за пятнадцать минут не заменишь.

Удар был очень точный и сильный. Яша растерянно посмотрел на Гобермана, но тот подмигнул в ответ: «Не падай, мол, духом».

— Умная затея, — возразил Глазков.

— Нет в ней ничего умного, — настаивал Кашин. — Площадь контакта останется той же самой, значит, нарушение контакта будет, как было и на шинах.

— Но вы не учитываете метод крепления, — заметил Гоберман.

— Идея, разумеется, умная, — сказал Андронов, — и глупо с ней не соглашаться.

Обрадованный Яша покосился на Кашина. Нет, в бесцветных глазах старшего электрика не видно ничего: ни смущения, ни гнева. Сидит спокойный, бесстрастный.

— Рискованный эксперимент, — процедил он только сквозь зубы.

— Вот еще, — возразил Яша, — эксперимент… Без всякого эксперимента сделаем. И без риска.

Андронов метнул на него грозный взгляд, словно негодуя, что такой мальчишка вмешивается в разговор взрослых. Яша понял и не решился продолжать.

— А ты что скажешь, комсорг?

— Единодушно поддерживаем предложение Якимова, Валентин Трофимович. Хорошо придумано, своевременно. Совсем невмоготу становится дежурным электрикам — легче к чертям в ад лезть, чем эти шины менять. А проверить можно. Тут полный контакт науки и практики. Из комсомольцев в плавильном фронтовую бригаду организуем.

— Выдержат ли ваши «фронтовики»? — усмехнулся Андронов. — Не сдрейфят ли? За неделю такой работы не провернуть.

— Раньше провернем, — набравшись храбрости, заверил Яша Андронова. — Мы подготовку проведем, под колпаком будем работать.

— Под каким там еще колпаком?

Вместе с Андроновым на Яшу посмотрели все сидевшие за столом.

— А я вот в книгах нашел совет ремонтникам на горячих печах: над кареткой укрепить колпак из листового железа, а в него сверху сжатый воздух направить. Намного легче будет.

— Вот чего мы до сих пор сообразить не могли! — воскликнул Глазков. — Сколько люди мучаются во время этой проклятой замены. Кашин, слышишь? Ты-то в книги не смотришь, что ли?

— У него глаза моложе, — отшутился Кашин, — зорче.

— Та-ак, — узенькие глаза Андронова вовсе сомкнулись. Из-под густых бровей на Яшу поблескивали две серые черточки. — Полунин, слово за тобой.

— Не выдержат, Валентин Трофимович, — неожиданно для Яши заявил сменный мастер, который накануне горячо одобрял контактное устройство. — Печи все равно останавливать придется. Якимов сгоряча да по неопытности вас убеждает. И вообще весь этот шум напрасно. Шины больше горят от того, что монтеры у нас неопытные…

— Как это не выдержат? — крикнул Яша. — Как это сгоряча?

— Якимов, тихо, — Андронов положил ладонь на стол. — Не перебивай, когда начальство говорит. Продолжай, Полунин. — В голосе его послышалась насмешка.

— Монтеры, я говорю, неопытные, — уже не так уверенно продолжал Полунин, бросая вопросительные взгляды на Кашина. — Тот же Якимов. На заводе без году неделя, молоток в руках держать не умеет, а туда же… — Кашин утвердительно наклонил голову. Полунин продолжал: — Хоть с колпаком, хоть без колпака больше пяти минут на печи не выстоять. Конечно, ежели охота кровь носом пускать…

— Кончил? — перебил его Андронов. — Или имеются более веские доводы? Черт знает, какую чепуху ты городишь, Полунин. Можно подумать, что замена шин для тебя самое дорогое дело. Гоберман, покажи чертежи своего изобретения.

Развернутый чертеж положили перед Андроновым. Он потребовал объяснений. Вот у кого следовало поучиться Яше! Гоберман шел от узла к узлу, от детали к детали. Ни одного лишнего слова, будто книгу читал.

Затем началось уже чисто техническое обсуждение: как оформить заказы на изготовление в электроцех, и без того перегруженный срочными заданиями, как обезопасить работающих на включенной печи людей, кому поручить изготовление колпака.

А когда и с этим разобрались, Андронов сказал Яше:

— Бригаду ты будешь организовывать.

— Я?! — ахнул Яша.

— Обсудишь совместно с Кашиным план работы. Когда все будет подготовлено, доложишь.

Он так и сказал: «доложишь», а не «доложите», возлагая основную ответственность на него, на Яшу.

Яше стало не по себе, он испуганно оглянулся на Глазкова, на Гобермана — и увидел их спокойные, ободряющие лица.

— Порядок, — шепнул ему Саша Агеев, — вон какое тебе доверие.

Яша вспомнил, что и в отделении у него есть друзья: Люба, Катя, Борис, Стешенко…

— Хорошо, Валентин Трофимович, — сказал он негромко, но твердо.

— Справишься?

— Справлюсь.

Андронов поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. А за дверями кабинета Кашин взял Яшу под руку.

— Что ж, душа горячая, — сказал он, — давай вместе дело делать. Чувствую, что ссориться мы с тобой будем частенько, да лишь бы на пользу общему делу. Так, а?

 

7

В бригаду записалось четыре электромонтера, три регулировщицы и три подручных сталевара — всего десять человек. Вообще желающих было больше, но на первое время и для десяти человек дело нашлось не сразу. Яша, бригадир, был одиннадцатым. Он вместе с Кашиным составил очень подробный план работ. Решили попробовать сначала на одной печи, прикинули, кому что поручить.

Кашин взялся провернуть заказы на изготовление контактных устройств Гобермана. Он проявил немало энергии, чтобы получить визу главного инженера завода. Без этой визы электроцех заказа не принимал, отговаривался срочной работой.

Эти дни Якимова и Кашина часто видели вместе: то у печи, за обсуждением предстоящей замены шин, то за столом — за изучением чертежей устройства. Яша мог только позавидовать технической грамотности старшего электрика. Кашин видел в чертеже все, он читал его как раскрытую книгу. Тут было чему поучиться.

К замене первой шины приступили только в середине марта — электроцех задержал изготовление контактных устройств.

Предсказание Полунина почти оправдалось. Колпак и сжатый воздух намного облегчили работу при замене шин. А вот когда ставили устройства, колпак работал слабо и находиться на печи больше десяти минут не удавалось: глаза забивало пылью, которую вздымала струя сжатого воздуха. От пыли перехватывало дыхание. Одежда превращалась в раскаленную жесть и начинала дымиться, ключи и напильники накалялись и жгли пальцы сквозь брезентовые рукавицы.

Самой выносливой оказалась Люба. Она могла оставаться на печи больше четверти часа, ухитряясь выполнять работу, которая была не для ее девичьих рук. Она первой закончила разделку отверстия под болт крепления устройства. Яше понадобилось подправлять после нее очень немного.

— Хороша у тебя помощница, — говорил Кашин Якимову, — со всех сторон хороша. Не перевести ли мне ее из регулировщиц в монтеры? А? Как ты считаешь?

— Нет уж, — пугался Яша, — хватит с нее и этого. Не девичья это работа.

Между Якимовым и старшим электриком установились если и не дружеские, то, по крайней мере, очень неплохие отношения. Они укрепились после неприятного случая, который произошел во время вечерней смены.

Смена уже подходила к концу, шел двенадцатый час ночи. Печи работали нормально. Яша договаривался с Любой о том, чтобы завтра пойти в лес на лыжах. Вдруг прибежал подручный с первой печи. Там регулировщицей работала Катя.

— Иди скорее, — попросил он Яшу, — печь стоит.

— Что случилось? — спросил Яша, входя в кабину первой печи.

— Смотри, — Катя включила рубильник и повернула рукоятки на пульте.

Стрелки крайних амперметров поползли плавно, а у среднего стрелка сразу скакнула до упора. Сигнальная лампа замигала и погасла, за стеной глухо ударил сработавший масляный выключатель.

— Выключай! — приказал Яша. — Электрод лег на шихту, короткое замыкание. Видно, с мотором что-то случилось.

Но мотор оказался в полной исправности.

— Что такое? — спросил подоспевший Полунин.

Яша объяснил.

— Мотор проверил?

— Проверил, все в порядке.

Вместе они осмотрели проводку к мотору. И в ней повреждений не было.

— Не врет ли амперметр? — усомнился Полунин.

Тогда бы масляный выключатель не сработал.

Все-таки снова включили печь. Снова мигнула сигнальная лампочка, и пол слегка вздрогнул от удара масляного выключателя за стеной. Якимов оказался прав: реле работало только на опускание электрода, который уперся теперь в не расплавленную еще шихту и создал короткое замыкание.

— Вот так история. — Полунин почесал за ухом. — Нет чтобы днем такому случиться. Теперь, наверное, и Кашина не найдешь.

— Реле, — сказал Яша.

— И без тебя вижу, — огрызнулся Полунин.

Яша схватил отвертку и шагнул к щиту.

— Куда?

— Искать неисправность.

— Стой! Не смей!

— Да ведь печь стоит.

— Не твое дело. Сивков! — крикнул Полунин подошедшему Борису. — Поищи Кашина.

— Он еще два часа тому назад домой ушел.

— Вот черт! Звони тогда ему по телефону.

Борис побежал вверх по лесенке в служебное помещение.

— А мы будем сидеть у моря и ждать погоды? — усмехнулся Яша. — Пока еще наш старший доберется до комбината, добрый час пройдет.

— Ты еще сопляк, — огрызнулся сменный мастер. — А мне нет расчета ссориться с Кашиным. Знаешь, что он со мной сделает?

— Ну?

— Прямой дорогой на фронт. И на года мои не посмотрит, и что семья, ему тоже наплевать.

— Так вот в чем дело… — протянул Яша и вновь рванулся к щиту.

— Башку размолочу! — Полунин схватил молоток.

— Какого черта печь не включаете? — ворвался в кабину сталевар.

За ним ввалились подручные. Полунин, широко расставив ноги, загораживал собой щит. Перед ним лицом к лицу стоял Яков. Один сжимал в руке молоток, другой — отвертку. В позе их было нечто такое, что заставило замолчать сталевара и подручных.

— Сейчас придет Кашин и все будет в порядке, — сказал Полунин сталевару.

В это время появился Борис.

— Не дозвонился, — сказал он. — Никто не отвечает.

— Ну? — У Якова дергались губы. — Продолжаем ждать? Или я сейчас вышвырну тебя из кабины?

— Что здесь происходит? — спросил вдруг знакомый густой голос.

Все, кто был в кабине, разом обернулись. В дверях, заложив руки за спину, стоял Андронов.

— Я спрашиваю, почему печь остановили?

— В автоматике неисправность, Валентин Трофимович. — Полунин поспешно опустил молоток. — Кашина ждем.

— Где он?

— Н-не знаю…

— То есть как это не знаешь? — спросил Андронов негромким, но таким голосом, от которого Яша поежился. — Рехнулся, что ли? Да, может, твоего Кашина давно собаки съели?

— Валентин Трофимович, — обратился Яша к начальнику цеха, — я могу устранить неполадку в реле, но… вот… Полунин не разрешает.

Андронов исподлобья посмотрел на сменного мастера, подумал, потом перевел глаза на Якимова.

— Устраняй, — бросил он коротко.

Яша решительно оттеснил плечом Полунина и подошел к щиту. Он знал, что на него смотрят все, кто находится в кабине. Он чувствовал на себе и стальные полоски глаз Андронова. Конечно, Яша очень волновался, но недаром же он столько времени потратил на изучение системы автоматики. Вот теперь ему дают возможность проверить свои знания, что ж, он рад и этому, он попробует. А если неисправность найти не удастся, не убьют же его за это.

Снимая крышку реле, Яша мысленно пробежал по схеме автоматики. Он помнил ее, ибо вычертил своими руками. Характер неисправности уже позволял ему догадываться, в каком узле она скрыта.

И догадка не обманула его.

Приказывая себе не спешить и не волноваться, Яша стал прощупывать деталь за деталью. Коснувшись контактной пластинки, он чуть не вскрикнул от радости. Пластинка не прижималась к пятке. На пружинке, которая была чуть потолще бумажной полоски, ослаб крошечный винтик — только и всего. Смешно, что такая ничтожная деталь наделала столько хлопот. Два поворота отвертки — и неисправность устранена. Даже Борис, стоявший рядом с Яшей, не сумел заметить, что, собственно, тот сделал.

Яша закрыл крышку реле и крикнул Кате:

— Включай!

Печь заработала нормально. Стрелка среднего амперметра вела себя мирно, и сигнальная лампа горела не мигая. Андронов, не сказав ни слова, пошел вдоль пролета. Сталевар, обозвав Полунина «шляпой», тоже вышел из кабины вместе с подручными.

До самого конца смены Полунин избегал Якимова, а при встрече отводил глаза в сторону. Да и Якову было как-то не по себе, словно он в чем-то виноват перед сменным мастером. Ведь до сих пор юноше не приходилось противопоставлять свою волю воле человека, который старше его и выше по положению.

Только сдав смену и направляясь к выходу из цеха, Полунин бросил обиженно:

— Ну, видать, и характер у тебя.

— Какой же?

— Да не как у людей.

— Плохой, что ли?

Полунин презрительно махнул рукой и поспешил затеряться в толпе, выходившей из ворот цеха.

На следующий день Андронов вызвал Яшу к себе. Он посмотрел на юношу долгим испытующим взглядом.

— Садись. Рассказывай, как у тебя с заменой шин. Слушая, он барабанил пальцами по столу.

— Та-ак… хорошо. Так вот, Якимов, назначаю тебя сменным мастером-электриком. Примешь смену у Полунина.

— Меня?! — Яша вскочил со стула.

— Нет, Илью-пророка. Глухой, что ли? Приказ уже подписан. Можешь идти.

Яша направился к дверям кабинета.

— Самого главного не сказал, — остановил его голос Андронова. — С работой справишься? Не боишься?

— «А чего мне бояться? — Яша пожал плечами. — Люди кругом хорошие, помогут, если что. Работу я люблю, лучшей не сыщешь.

— Ишь ты, какой влюбленный. Автоматику кто тебе рассказал? Кашин? Гоберман?

— Ни тот, ни другой, Валентин Трофимович. Я ее контрабандой освоил.

— Голову морочишь? Что это за контрабанда?

Яша, запинаясь на каждом слове, рассказал. Андронов опять забарабанил пальцами по столу, губы его чуть дернулись в улыбке:

— Иди.

В тот же день к Андронову был вызван Кашин. О чем беседовали начальник цеха и старший электрик, осталось неизвестным, но только, возвратившись в отделение, Кашин на виду у всего народа крепко встряхнул руку Якимова, сказал: «Спас ты меня, молодец. Не исправили бы реле — пропали. Поздравляю с назначением, искренне рад за тебя». Но на лице его не было и тени радости. Наоборот, оно показалось Яше очень странным, угрожающим. Да ведь не задумываться же над таким пустяком?

Когда Полунин узнал о назначении Якимова мастером и о своем понижении, он бросил Яше только одно слово:

— Напросился?

Больше всех назначению Яши обрадовалась, разумеется, Люба. Она так сияла от счастья, будто это не Яшу, а ее назначили мастером.

— Яшка! — всплеснула она руками. — Ты теперь мой начальник? Ой, как мне поздравить тебя, даже не знаю.

— Кра-со-та, — протянул Борис.

На душе у Яши было светло и немножко бестолково.

 

8

На заводе Григорий Григорьевич Мохов устроился механиком литейного цеха.

Вначале его поставили старшим механиком, но Григорий Григорьевич проявил такую пассивность, что очень скоро его понизили в должности и поставили рядовым дежурным механиком по плавильному отделению.

Будь на его месте человек помоложе, ему больше доставалось бы от начальства. Но тридцать пять лет Григория Григорьевича и его сумрачное лицо, лицо человека, много пережившего, смущали старшего механика цеха, человека сравнительно молодого.

Появление в цехе Якимова было для Мохова неприятным событием. С мальчишкой связывались такие воспоминания, которые остро задевали больное самолюбие Григория Григорьевича. Он старался не замечать Якимова, так нет же — тот постоянно торчал перед глазами. Правда, вначале Григорий Григорьевич испытал даже некоторое удовольствие, увидев Якимова в должности электромонтера. Значит, талант из мальчишки не получился. Его не хватило и на окончание десятилетки. Мальчишка сбился с дороги, из него выйдет такой же неудачник, каким стал он, Григорий Григорьевич, а может быть, и что-нибудь похуже. Завод — не школа, уж тут-то не дадут своевольничать.

Три месяца Григорий Григорьевич добросовестно «забывал» о Якимове, пока однажды не увидел в стенной газете дружеский шарж на него и на Сивкова. Их хвалили за хороший почин — помощь в загрузке печей, что сокращало время на одну плавку.

Механик поморщился — невидаль! Бросать чушки в печь — ума не нужно, а золотых рук тем паче. Вскоре он услышал, как старший электрик наказывал Полунину:

— Этот мальчишка сует нос в каждую щелку. Присматривай за ним. Наделает беды, нам с тобой по шее нахлопают. А наказание нынче, сам знаешь, простое — на фронт.

— Да, да, — вмешался в разговор Григорий Григорьевич, — будьте осторожны с Якимовым. Я его преотлично знаю — любитель производить всякие опыты.

Оставшись наедине с Кашиным, он рассказал о своих злоключениях из-за Якимова. Юноша своенравен, заносчив, убежден в своей одаренности. Сколько крови перепортил он ему, Мохову!

Рассказывая, Григорий Григорьевич и сам уже искренне верил, что все несчастья пошли у него только из-за Якимова.

Кашин внимательно выслушал механика.

— Бывает, что и поганая букашка в глаз попадет, а из-за нее света не взвидишь, — посочувствовал он Григорию Григорьевичу. — Я сразу понял, что дрянь этот Якимов.

Впервые Григорий Григорьевич испытал чувство благодарности. Старший электрик своим состраданием завоевал его симпатии.

А спустя еще месяц с небольшим до слуха Григория Григорьевича дошли разговоры о замене шин. Он остался бы равнодушным к этой ничего не значащей для него проблеме, если бы в разговорах не упоминалось имя Якимова. Затем он узнал о совещании у начальника цеха. Андронов, при виде которого Григорий Григорьевич старался исчезнуть, страшась одного его взгляда, назначил Якимова руководителем комсомольской бригады. Такому зеленому юнцу позволили возглавить работу и где — не в технической станции, а на заводе, на ответственнейшем участке!

Больше Мохов не мог не замечать Яшу. Он теперь спешил на завод, чтобы услышать, наконец, что Якимов провалил всю работу и Андронов выгоняет его из цеха.

Увы, замена шин проходила очень успешно. Назначение Якимова сменным мастером ошеломило Григория Григорьевича. Что происходит на белом свете? Ему казалось, что все вокруг него рушится, день становится ночью, мир наполняется сплошной нелепицей и несправедливостью.

Вот когда Григорий Григорьевич ощутил в себе настоящую ненависть. Ведь бывают же на свете несчастья? Отчего же с Якимовым ничего не случается?

Каждый раз, когда Мохов видел Якимова, ему становилось душно. Золотые руки… Талант… Чтоб он провалился!

— А знаете, — сказал как-то Григорий Григорьевич старшему электрику, — что-то Якимов все к вам присматривается.

Кашин резко повернулся к Григорию Григорьевичу. От рыбьих глаз его Мохову стало не по себе. Он уж и не рад был своей выдумке.

— То есть как это присматривается?

— Да все поглядывает, поглядывает. И чего он за вами замечает? Скорее всего уже о должности старшего электрика мечтает.

— А-а-а… — протянул Кашин и сел за стол перебирать бумаги. Григорий Григорьевич видел, что он думает совсем о другом.

«Задело! Задело! — обрадовался механик. — Теперь-то он по-настоящему возьмется за Якимова».

— А я вам другое скажу, — произнес Кашин после долгого молчания. — Я слышал, как он вас разрисовывал.

— Кто?

— Да тот же самый Якимов!

— Позвольте, но… но что же он мог обо мне рассказывать? И кому?

— Да всему отделению. Сегодня в красном уголке, во время обеденного перерыва. Что, вы не слышали — хохот на весь цех был?

— Кажется, н-нет… не слышал, — пробормотал потрясенный Мохов. — И что же он говорил?

— Ну, знаете, я не сплетник. Но если он и Андронову вас в таком свете представит… Не завидую. Валентин Трофимович по шее даст. Прямая дорога на фронт.

Внутри у Григория Григорьевича все оборвалось. День был вконец испорчен, все у Мохова валилось из рук. Какая низость, какая низость! Оклеветать перед людьми его, незапятнанного, и без того несчастного человека…

После конца смены Мохов и Кашин впервые встретились в трамвае. Оказалось, что Кашину нужно сойти на той же самой остановке, что и Григорию Григорьевичу.

— Вы холостяк, Григорий Григорьевич, и я холостяк, — сказал Кашин. — Отчего бы нам не провести вместе сегодняшний вечерок? Зайдемте в ресторан и поболтаем за кружечкой пива. Если вы затрудняетесь с деньгами, — добавил Кашин, заметив нерешительность Мохова, — так не беспокойтесь. Я больше вашего получаю, меня это не разорит.

Григорий Григорьевич согласился. Сегодня он боялся остаться наедине со своими мыслями. В его голове все перепуталось, все перемешалось, можно было с ума сойти.

Он никогда не позволял себе такой роскоши, как пиво. Правда, даже после отчислений по исполнительному листу на содержание сына у него оставалась вполне достаточная для этого сумма, но он старался откладывать кое-что про запас. Мало ли что может случиться. Ему помощи ждать неоткуда.

За бутылкой пива разговор опять перешел на Якимова. Немножко захмелевший Григорий Григорьевич ни о чем больше и говорить не хотел.

Кашин терпеливо слушал, прихлебывая пиво, поддакивал, сочувствовал, щедро подливал в стакан Мохова.

— Из него вырастет деспот, — сказал Кашин, — самовлюбленный человек, зазнайка.

— Именно, именно, — Григорий Григорьевич простер руку над столом. — Нынче это сущее наказание! Кругом кишат Якимовы, именуют себя творцами новой жизни. Тоже мне творцы… А я за среднего человека…

Мохов еще говорил о чем-то, говорил много, чего потом и сам не мог припомнить. Он оживился, почувствовал в себе силу.

— Якимова может урезонить только тюрьма, — заметил Кашин.

— Совершенно правильно! — Григорий Григорьевич хлопнул ладонью по столу, мысль понравилась ему. — Сломать его нужно, сбить гордыню.

— Я бы на вашем месте так и сделал.

— Простите, не понял. — Григорий Григорьевич лег грудью на стол и вытянул шею. — Я… его… в тюрьму?

Кашин равнодушно размял в руках папиросу.

— Нужно искать случай. Вся наша жизнь построена на случайностях, на удачах или неудачах. Представьте себе: регулировщица выключила печь, начала выпуск стали, дорогого дефицитного сплава, а кто-то над ней взял и подшутил — включил за спиной рубильник. Идет мимо старший электрик, смотрит — что такое? На щитах красные сигнальные лампы! Ротозейство! Более того — вредительство. Печь под током, людей может побить. Полное право отдать под суд. Ну, а в худшем случае выставить за ворота завода, а там и… на фронт. Это я к примеру, разумеется.

— М-да… — Мохов пожевал губами, — м-да, конечно.

Он с наслаждением выпил еще один наполненный Кашиным стакан пива. У него появилась цель, это хорошо. Пусть в цехе работают обыкновенные люди. Этого хочет не он один. Вот уважаемый в цехе человек, старший электрик, богатейший знаток своего дела, разделяет его мнение.

Из ресторана Кашин и Мохов вышли друзьями. Григорий Григорьевич поддерживал своего собеседника под руку, и улыбка не сходила с его лица.

 

9

Еще зимой на металлургический комбинат начало поступать оборудование, эвакуированное с Украины. Вместе с ним прибывали эшелоны с людьми. И оборудование и люди поглощались уже работающими цехами. Но к весне комбинат начал расширяться. Рядом с литейным цехом, в котором работал Яков, спешно возводились стены нового литейного цеха. И еще много цехов строилось в степи, заводской забор был перенесен к самой железнодорожной насыпи. Территория комбината удваивалась, утраивалась… К концу сорок второго года выплавка стали на комбинате должна была повыситься в пять раз.

Южноуральск вместе с другими городами Урала работал не только на себя, он с лихвой возмещал выведенные врагом из строя заводы западных районов страны.

С каждым утром все громче звучал над Южноуральском хор гудков, ибо в него почти каждый день вплетался новый гудок недавно введенного в эксплуатацию еще одного завода.

Придя с работы, Филипп Андреевич, прежде чем умыться и поужинать, раскрывал газету. Сводку Совинформбюро прослушивали всей семьей еще утром, но он перечитывал ее вслух. Потом, так же вслух, читал о новых заводах.

— Как грибы растут, — делился он своими впечатлениями с Анной Матвеевной. — Все пути эшелонами забиты, полгорода на разгрузке работает, а работе конца-краю не видать. — И, тыча пальцем в газету, заключал: — Вот она где настоящая выдержка. Это, мать, называется диалектика. А Яков еще не приходил?

— Прибегал, поел да обратно.

Комсомольцы литейного цеха объявили себя мобилизованными до пуска второго литейного цеха. Каждый день, окончив смену, они отправлялись на субботник. Впрочем, это были не просто комсомольские субботники. Глядя на молодежь, выходили на строительство и пожилые люди. Уж такие были дни, что неприличным казалось оставаться не у дел, не помочь заводу, не дать ему больше положенного.

Девушки и женщины подносили кирпич, доски, известь, работали на очистке помещения. Мужчины, вооружившись ломами, передвигали по каткам формовочные машины, фермы мостового крана, металлические основания печей — все то, что когда-то действовало и двигалось на других заводах, за тысячи километров от Южноуральска.

Еще не готова была крыша, а на бетонном полу уже выстроились ряды формовочных машин, прикрытых брезентом от мокрого мартовского снега.

Весенняя сырость пронизывала хуже мороза. Промокала обувь, трескалась обветренная кожа на руках. Особенно трудно было после ночных смен. Тянуло ко сну, тело становилось тяжелым и непослушным. Но Стешенко, бригадир плавильщиков, не признававший никакой усталости, подгонял всю бригаду.

— Р-р-ра-азом взяли! — гремел его высокий раскатистый голос. — Еще-о, взяли!

Лом гнулся в мощных руках сталевара.

Яша очень уставал после субботников. У него бывало только одно желание: спать. В трамвае, опустившись на сидение, он засыпал мгновенно. Рядом с ним дремала Люба, напротив — Борис. Дремал почти весь вагон.

Один раз кондукторша растолкала друзей на конечной остановке у парка.

— Батюшки, — спохватилась Люба, — куда меня занесло!

— Пойдем, к нам, Любушка, — предложил Яков, — отсюда до нас рукой подать, а то тебе придется снова через весь город тащиться.

— Запросто, — подхватил Борис. — Сегодня Анна Матвеевна мясные пирожки обещала. Знаешь, как она их делает? Пальчики оближешь.

— Я бы не пошла, — простонала Люба, — но если я останусь в трамвае, он меня укачает и опять сюда же привезет. Вы меня, ребята, под руки возьмите.

— Хочешь, понесем?

— Ох, — вздохнула Люба, — я так люблю мясные пирожки.

Дом Якимовых находился вовсе не «рукой подать», а кварталов за девять от трамвайного парка. По дороге троица развеяла сон. Люба возмущалась, что ее тащат в такую даль, и грозилась съесть все пирожки.

Ветер вдруг разметал облака, брызнули лучи весеннего солнца. Люба щурилась, бранила Бориса за то, что он все время идет не в ногу, шлепает своими сапожищами и обрызгал ей пальто.

В прихожей Люба отдала Яше пальто, застеснявшись Анны Матвеевны, долго стягивала комбинезон, в котором работала на субботнике, и, отвернувшись в угол прихожей, тщательно оправляла платье и волосы.

— А теперь знакомьтесь. — Яша взял Любу за руку и подтолкнул к матери. — Мама, это та самая девушка, с которой я в Москву летал. Она моя невеста, — сказал он довольно храбро. — Как разобьем немцев, так и поженимся.

Люба вскрикнула, закрыла лицо руками. Румянец покрыл даже ее шею. Между пальцев выглядывали испуганные голубые глаза. Но бежать было не в ее характере. Слова Якова против воли озарили счастьем лицо девушки, выдали ее радостным блеском глаз.

— Вот уж погуляем, — крикнул Борис. — Пирожки, Анна Матвеевна, остыли?

— Если остыли, на себя пеняйте. Нужно было раньше приехать. А вы, Люба, проходите и не обращайте внимания на этих увальней. Мужчины, сапоги снимать в прихожей.

Это был и не завтрак, потому что время перевалило на третий час дня, и не обед, потому что ели только мясные пирожки и пили чай вприкуску.

Любу Анна Матвеевна увела спать в большую комнату, на свою кровать. Девушка ей понравилась: разговорчивая, простая и такая светлая, голубоглазая.

Второй литейный цех выглядел совсем не так, как первый. Особенно это бросилось в глаза Борису Сивкову. Стены цеха еще не были облицованы, в окнах зияла пустота (со стеклом завод испытывал острый дефицит), а глаз уже радовала строгая пропорция линий. И хотя новый цех имел ту же площадь, что и старый, он создавал ощущение объема, простора.

После субботников Борис иногда бродил в пролетах, среди не работающих пока механизмов. Выходил наружу и оглядывал цех со всех сторон. Да, все здесь было и то же самое и вместе с тем какое-то другое. Борис никак не мог сообразить, откуда в простом заводском здании вдруг появилось ощущение красоты.

Во время одного такого осмотра Борис столкнулся с двумя мужчинами, которые, держа чертежи в руках, обследовали здание. Он не сразу признал в одном из них своего дядю. В новом черном пальто, аккуратный, подтянутый, Николай Поликарпович вовсе не походил на прежнего пропойцу дядю Колю.

— Борис? — удивился Николай Поликарпович. — Ты?

— Я.

Встреча вовсе не обрадовала Бориса.

— Как ты сюда попал?

— Здесь работаю.

— В каком цехе? Кем?

— Это не имеет значения.

Борис повернулся к дяде спиной и поспешил скрыться среди формовочных машин. Встреча всколыхнула притупившуюся было боль. Воспоминания об украденных вещах только терзали совесть. И потому Борис как-то не подумал: а что делает на стройке сам дядя?

Внимание Бориса привлекло не только строительство второго литейного цеха. Ему вообще нравилось наблюдать, как из земли поднимаются красные кирпичные стены, как они постепенно освобождаются от лесов, начинают одеваться в светлые наряды облицовок, сверкать стеклами окон — и вот уже в них закипает жизнь.

По дороге от цеха к проходным он иногда сворачивал в сторону и останавливался перед строительством новой компрессорной, замысловатого здания с множеством выступов. Почему-то раньше он не обращал внимания на то, до чего ловко каменщики пришлепывают кирпич к кирпичу. Удивительно: миллионы кирпичей образуют идеально плоскую вертикальную стену. Ни один кирпичик не вылезет вперед, не искривится стена. Юноше это казалось загадкой.

Потом его начало интересовать и другое. Такое огромное здание, а выходит, будто его строит один человек. Почему, например, правое крыло не получается выше или ниже? Наверное, это дьявольски трудное дело подгонять одно к другому.

Торчащая на стройке одинокая фигура Бориса обращала на себя внимание. Женщины, приготовлявшие раствор, однажды «нечаянно» обрызгали его. Сверху, с лесов, кто-то просыпал на него мусор. Но такие мелочи не смущали Бориса.

— Чего тут глаза пялишь? — спросил его бригадир. — Работы, что ли, нет?

— Я после смены.

— Так и шел бы домой.

— Ну, это уж мое дело. Смотреть никому не запрещается.

— Смотреть… Кино здесь не показывают.

— А может, еще лучше что показывают.

Бригадир недоверчиво окинул с ног до головы парня в потертом, уже явно не по росту пальто, взглянул в его спокойные голубые глаза.

— Чем без дела тут маячить, — предложил он, — помог бы кирпич таскать, либо вон девчонкам раствор месить.

Борис покосился на бригадира, двумя пальцами вытер уголки рта. Его вовсе не прельщала возможность делать то или другое. Он без этого устал в своем цехе. Но тут представлялась возможность пройтись по всей стройке, чего он не догадался сделать, когда рядом строили второй литейный цех. Пройтись — не руки в карманы (так бы его сразу прогнали), а с носилками, с кирпичом.

— Давай, — к большому удивлению бригадира согласился Борис. — Время у меня есть, потаскаю. Вроде субботника.

На стройке было очень туго с людьми. Стройтрест задыхался от нехватки рабочей силы. В другое время Бориса посчитали бы за чудака, но сейчас ему обрадовались и вовсе не задумывались, чего ради он согласился таскать кирпич.

Домой Борис вернулся в полном изнеможении. Анна Матвеевна ахнула, увидев, как он отделал свое пальто и брюки. Узнав, что он помогал таскать кирпич, она только развела руками.

— И какая нелегкая тебя занесла гуда? — удивилась Анна Матвеевна. — В цехе тебе работы не хватает? Или субботники не надоели?

Борис, виновато улыбнулся, но промолчал. С трудом умывшись, он степенно сел за стол, на котором уже дымилась тарелка вкусно пахнувшего супа. Но как ни был голоден Борис, он не позволил себе наброситься на пищу в присутствии Анны Матвеевны, ел степенно, не спеша.

— А где Яков? — спросил он.

— С Любой и Катей в кино ушли.

— И Катя была? — у него дрогнул голос.

— Да, и Катя. Тебя ждали.

Борис пожалел о потерянном времени. С обидой он подумал, что впереди еще два сеанса и, конечно, можно было все-таки его дождаться. Но это все Катя, такая нетерпеливая, непонятная. С нею у Бориса сложились очень странные отношения, в которых он все больше запутывался. До сих пор ему никак не удавалось набраться храбрости назначить ей свидание, а уж о том, чтобы признаться в своих чувствах, и говорить не приходилось. Катя пугала его своей смешливостью. Девушка была вся начинена смехом. Она смеялась громко и заразительно, смеялась как над своими шутками, так и над любым промахом друзей, над всем, что в ее представлении выглядело комичным.

Катя любила шум и веселье. В компании у Грачевых громче ее никто не смеялся, никому не удавалось ее перетанцевать. Она вмешивалась во все разговоры и умела вставлять очень острое словцо. Другая на ее месте показалась бы пустой и болтливой, но Кате прощали и шумный смех, и безудержную говорливость, ибо в ее присутствии всем становилось весело, она могла расшевелить самого мрачного человека. К тому же у Кати был очень добрый характер. Катя умела себя вести. Если Люба отмахивалась от ухаживаний парней довольно грубо и зло, то Катя отшучивалась, отделывалась безобидным смехом.

Поскольку Катя больше всего предпочитала общество Любы, а Борис всегда сопутствовал Якову, то встречались они довольно часто. Чтобы скрыть свою застенчивость и не сделать ее предметом насмешек Кати, Борис изображал из себя человека во всем равнодушного, немножко грубоватого.

Проводив Катю до дому, он, вместо того чтобы спросить: «Когда встретимся?», небрежно бросал: «Пока, до завтра» — и, насвистывая, пускался в обратный путь. «О чем я буду с ней говорить? — спрашивал он себя уже не в первый раз. — Она увидит, что я скучнейший человек, и пошлет меня ко всем чертям».

Катя действительно недоумевала: «Что за парень Сивков — под руку не берет, как вдвоем останемся, так на него молчанка нападает».

Когда же по дороге из цеха к проходным Борис вдруг покинул Катю и принялся глазеть на строительство компрессорной, девушка всерьез обиделась. Она даже решила, что просто в тягость Борису. Он ей нравился, но уж не настолько, чтобы она могла приносить ему в жертву свое самолюбие.

Единственное, на что был способен Борис, это мечтать о Кате. По ночам, перед тем как заснуть, он принимался выдумывать необыкновенные приключения. На Катю напали хулиганы и он спешит ей на помощь, «запросто» разделываясь с обидчиками. Или вот они вдвоем оказались в лесу, на охоте. На Катю бросается разъяренный зверь, но меткий выстрел Бориса опережает его прыжок. Мысленно Борис обнимал Катю, осыпал поцелуями. Он придумывал для нее ласковые слова.

Но теперь к этому примешалось еще одно, безотчетно тревожащее.

Прошло еще несколько дней. В ожидании Якова Борис вышел из цеха на заводской двор. Начиналась весна. Солнце согнало снег с асфальтированных пролетов, только на газонах еще слезились грязные бесформенные кучи. Было довольно тепло. Борис расстегнул пальто, подставил грудь ветру и стал насвистывать.

— Здорово, орел, — сказал ему остановившийся рядом мужчина.

Борис взглянул на него и узнал десятника, который предлагал ему таскать кирпичи.

— Привет.

— Ты здесь работаешь? — десятник кивнул на двери литейного цеха.

— Ага.

— Коптилка. То ли дело у нас — свежий воздух. — И, подмигнув, неожиданно предложил: — Давай мы из тебя каменщика сделаем.

Борис усмехнулся. Еще, чего: уйти от товарищей, от привычной работы. Была нужда.

— Шутишь? — Борис сдвинул кепку на самые глаза. Но десятнику было не до шуток — людей нехватка, хоть разорвись. А работу требуют без всяких скидок: война. За невыполнение так трясут, что только зубы лязгают. На строительство народ идет с большой неохотой, все норовят в цеха, где одинаково тепло и зимой и летом. Да и заработок в цехе больше, работа куда интереснее.

Вышел Яков. С ним были Люба и Катя. Забыв о десятнике, Борис зашагал рядом с Катей.

— Какой день замечательный! — сказала Люба. — Предлагаю пешком.

— Правильно, — поддержала ее Катя, — а то в трамвае теснота, косточки трещат.

Обходя широкие лужи талой воды, молодые люди направились вдоль шоссе. Рабочий поселок, через который лежал их путь, почти не строился. Только три начатых еще перед войной дома были в строительных лесах. Их решили довести до конца, потому что некуда было девать эвакуированный в Южноуральск народ.

И Борис к неудовольствию Кати опять начал «зевать» по сторонам. Снова его привлекла четкость линий выросших уже до пятого этажа домов. Они отличались от прочих зданий поселка. Их строили с особой любовью. Если бы их отделать розовым мрамором… Борис вздохнул. Видение было настолько реальным, что он замотал головой.

— Укусил кто-нибудь? — спросила Катя и залилась смехом.

— Да, — ответил Борис, — отодвинься, пожалуйста, подальше.

Катя надула губы. А Борис вдруг вспомнил предложение десятника. Он оглянулся на дома, которые уже остались позади. Да ведь это замечательно — укладывать кирпич к кирпичу, видеть как из-под твоей руки поднимается стена и ты поднимаешься вместе с нею! Там, где был пустырь, вдруг оказывается новый дом или цех.

Всю остальную дорогу Борис молчал. Он думал, опустив голову и не слушая, о чем беседуют его друзья. Ему нужно было время, чтобы совершенно четко сформулировать свое желание. Борис знал, что покажется смешным с таким маленьким, нелепым намерением. Ему самому было как-то не по себе. Лезет дурь в голову, да и только. То ли дело Яков, тот настоящие дела делает. Он у самого Андронова авторитетом пользуется.

Потребовалось еще две недели, прежде чем желание было произнесено вслух. Дома за ужином Борис отважился посоветоваться с Яковом. Яков застыл с поднесенной ко рту ложкой супа.

— Вот тебе раз! — удивился Яков. — Разве в отделении не интересно?

— Интересно.

— Ну?

— А что ну? Ты хочешь на Луну лететь, так тебя никто не отговаривает.

— Посмотрите-ка на него: война идет, мы за каждый килограмм стали бьемся, а он что задумал — из цеха удирать!

Яков взглянул на отца, ища у него сочувствия. Филипп Андреевич покачал головой.

— Ты не прав, Яков, — сказал он. — В желании Бориса нет ничего зазорного. Кроме вашей борьбы за сталь, идет строительство новых заводов.

— Ясно? — обрадовался Борис.

— Ему просто на свежий воздух захотелось.

— Ну, это ты брось!

У Бориса от обиды дернулись губы, он решительно отодвинул от себя тарелку с супом и встал. Лицо его стало злым и холодным, глаза сузились, ноздри задвигались от учащенного дыхания.

— Садись, Боря, садись, — сказала Анна Матвеевна, — Яков свое переживает, ты — свое. Такие дела сразу не решаются. Успокоитесь и разберетесь, кто прав, кто виноват.

— Да они оба правы, — усмехнулся Филипп Андреевич, — только Яков напрасно обижает Бориса. Ишь, распетушились.

Ужин закончился в полном молчании. Яков и представить себе не мог, как это Борис вдруг уйдет из цеха. Впервые между друзьями легла тень. Дело было не только в обиде. Обиды Борис забывал быстро. Но он и сам понимал, что получается как-то неладно. Всегда были вместе с Яковом — и станут работать порознь. Борис чувствовал, что ему трудно доказать свою правоту. Его мечты были скромнее. Ему просто понравился процесс кладки стен, понравился больше, чем автоматика печей… вот, собственно, и все. Правда, нравился уже так, что выбросить из головы было невозможно.

На другой день все пошло по-прежнему. Борис не заговаривал больше о своем намерении уйти из цеха, а Яков не напоминал об этом.

— Вы чего это друг от друга глаза прячете? — удивилась Люба.

— Придумала, — попробовал рассердиться Яков. — Нечего нам прятать.

Люба прищурила один глаз и выпятила губы, передразнивая Якова, но тот, круто повернувшись, вышел из кабины.

По мере того как день уходил за днем, желание работать на стройке поднималось в душе Бориса, как вода у запруды. Вот-вот прорвет преграду. Преградой оставался Яков. Нужно было начинать с него, как с непосредственного начальника. И это оказалось очень трудным: попробуй говорить официально с другом детства.

Вечером к Якимовым пришел Михаил. У него было взволнованное лицо, воинственный блеск в глазах.

— Секретарем цеховой организации избрали, — выпалил он, не ожидая расспросов. — Я уж доказывал, доказывал, что не гожусь для такого дела, не справлюсь. Все-таки в цехе-то я еще без году неделя работаю. Давно ли на четвертый разряд перевели.

— Справишься, запросто, — сказал Борис.

— Эх, кабы здесь Ира была, я бы со спокойной душой взялся за такую работу, а так-то страшно, ребята. Хочется справиться.

— Раз хочешь, значит, справишься, — заключил Яков. И невольно улыбнулся: вид у Михаила стал деловой до невозможности. — А вот нашему Борису захотелось с завода удрать.

Борис сразу вспыхнул, а Михаил вопросительно посмотрел на Якова.

— Ты это серьезно?

— Спроси его самого.

— Ну-ка?

— Ничего плохого я не собираюсь делать, — пробормотал Борис. — Хочу на стройку перейти… только и всего.

— Вот и рассуди, секретарь.

— Расскажи подробнее, Борис, что у вас с Яковом происходит.

Борис объяснил не очень складно, но с необычной для него горячностью. Михаил подумал, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— Я бы на месте Якова отпустил тебя.

— А я его и не держу.

— Ну да, понимаю — на двери показал. Выметайся, мол. Это не по-товарищески, Яков. Тут понять нужно.

Теперь смутился Яков. Он отошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Давно собираюсь сказать тебе, — продолжал Михаил, — ты на весь свет сквозь свою мечту смотришь. По-моему, она тебя ослепляет.

— Ослепляет? — Яков резко повернулся от окна.

— Ну да. Доказать? Помнишь, ты как-то предлагал нам объединиться вместе с тобой для решения проблемы полета на Луну? И обиделся, когда мы отказались. Наверное, ты так и не подумал, что у каждого из нас есть своя мечта. Вот, по-моему, в чем тут дело. Нужно уважать друг друга. И это хорошо, что один из нас мечтает стать строителем, другой художником, третий… ну, третий, скажем, слесарем и так далее.

Слова Михаила звучали жестко, но в них заключалась такая правда, против которой возражать было нелепо… Якову стало стыдно. Следовало немедленно извиниться перед Борисом, но вот заставить себя сделать это он уж никак не мог.

— Борис, — сказал Михаил, — иди на стройку, раз она тебя завлекла по-настоящему.

На другой день Борис, пряча глаза, подал Якову заявление об увольнении. Яков, так же не глядя на товарища, расписался и сухо обронил:

— Иди к Андронову. Я уже ему все объяснил, он согласился.

И отвернулся. Ему больно было видеть радостный блеск в глазах Бориса. Яков так хотел видеть в нем товарища в своих будущих исследованиях, но вспомнились слова Михаила. Видно, не забыть их уже никогда. От товарища такое не забывается.

Без Бориса в отделении сразу стало пустынно. До конца смены Яков ходил злой, придирался к регулировщицам, накричал на Катю, которая пританцовывала у пульта, сделал вид, что не замечает сигналов Любы, которая приглашала его к себе в кабину.

Вечером он едва дождался возвращения Бориса. Утром Яше казалось, что Борис для него вообще исчез, растворился. Нет, привязанность к товарищу стала еще крепче.

Каково же было его удивление, когда он увидел Бориса расстроенным.

— Что, неужели отказали? — спросил Яша.

Борис с остервенением отмахнулся и в сердцах швырнул кепку в угол прихожей.

— Видно, мне всю жизнь будет солоно, — сказал он. — Чтоб оно провалилось все на этом свете…

— Да ты объясни толком.

— Принять-то меня приняли с распростертыми объятиями, да вот начальником у меня знаешь кто будет?

— Ну?

— Дядя Коля.

Яков даже отшатнулся от Бориса. Действительно, его прямо какой-то злой рок преследует.

— Давай обратно, — посоветовал Яков. — Я все устрою.

— Обратно? — Борис сжал кулаки. — Дудки, Марья Ивановна. Мы еще посмотрим, кто кому дыхание вышибет. Со стройки я теперь только в могилу.

Рослый, широкоплечий, Борис сегодня удивил Якова. От него веяло такой силой и таким упрямством, что лучше было не становиться у него на пути.

Вскоре стремительное течение новых дел захлестнуло Якова, отвлекло от мыслей о Борисе.

Третьего апреля отменили очередной субботник. Глазков собрал обе смены в служебном помещении. Выражение лица, с каким он ожидал наступления тишины, многих заставило насторожиться.

— Так вот, друзья мои, — сказал он, — дирекция комбината и партийная организация просили меня довести до вашего сведения, чрезвычайно важную весть: наш комбинат получил задание от Государственного Комитета Обороны освоить выплавку специальной бронебойной стали…

На другой день цех запестрел плакатами и призывами в срок и на «отлично» выполнить ответственное задание, которое поможет одержать победу над врагом.

— Это будет сталь победы, — сказал Глазков на совещании.

Освоение нового сорта стали решили поручить Стешенко. Сталевар повеселел, еще шире расправил свои и без того широкие плечи.

— Держись, Дмитриевна! — сказал он Любе. — Великое дело будем делать. Может, эта сталь всю войну обратным ходом повернет. А?

Люба поджала губы, пригладила завитушки волос за ухом: нам, мол, этого разъяснять вовсе не требуется.

У третьей печи рядом со сталеваром теперь бывали технологи, приходил главный металлург завода. Анализ следовал за анализом. Образцы испытывали и на механическую прочность, и на химический состав. В печь давали уже незнакомые Любе присадки редкоземельных элементов.

Первую плавку принял сам Глазков. Сигнал на выпуск стали подал Любе главный металлург завода. От Глазкова не отходил и Кашин. Старший электрик проявил необыкновенную деловитость, интересовался результатами анализов, вместе с Любой стоял за пультом, покрикивал на Якимова, приказывая ему не отходить от электромоторов.

А тут в новом литейном цехе начался монтаж оборудования.

«Вот когда можно по-настоящему освоить автоматику», — решил Яков и отправился к главному металлургу за разрешением. Ему охотно позволили и присутствовать при сборке и непосредственно участвовать в ней.

Монтажом руководил Гоберман. Он очень одобрительно отнесся к намерению Якова, объявил, что сам будет консультировать его по всем вопросам конструкции. Между юным монтером и старшим конструктором с первого дня их встречи на комбинате установились дружеские отношения.

Но, пожалуй, Яков слишком увлекся. Следовало щадить себя, помнить о головных болях, которые нет-нет да и давали о себе знать.

В тот день, когда третья печь поставлена была на пробную плавку специальной стали, Яков вышел в ночную смену, хотя день провел на сборке автоматики. Для увлекающегося человека время идет незаметно. Якову едва удалось выкроить полтора-два часа, чтобы съездить домой пообедать. О сне уже нечего было и думать. Впрочем, Яков особенно и не горевал об этом. В работе ночь проходит незаметно, быстрее, чем дневная смена, а уж завтра он отоспится сразу за все.

На комбинат Яков приехал в половине первого ночи. С мастером Юркиным он пошел из кабины в кабину, от печи к печи. В приеме смены Яков был очень придирчив. Он научился замечать малейшие технические неполадки.

— На второй печи искрят щетки среднего мотора, — сказал он Юркину. — Притирайте.

— Да они и до нашей смены искрили, — оправдался Юркин.

— Притирайте! — упрямо повторил Яков. — Иначе смену не приму.

— Ч-черт… — пробормотал Юркин.

На третьей печи все было в порядке. Люба уже стояла у пульта. Странная неподвижность девушки, ее окаменевшее лицо с мутными заплаканными глазами сразу привлекли внимание Яши.

— Что с тобой, Люба?

— Ничего, ничего, — тихо и торопливо ответила Люба.

— Ты уж со мной сначала покончи, — заворчал Юркин. — Ребята спать хотят.

— Люба, слышишь? — Яков взял ее за руку. — Ну?

— Отец… — шепнула она, и из глаз ее покатились слезы.

— Дмитрий Васильевич? Что? Говори же!

— Над Берлином…

— Любушка! — Яков порывисто прижал девушку к своей груди. — Любушка моя…

— Сбили, значит? — негромко спросил Юркин.

— Антонина Петровна знает?

Люба утвердительно кивнула головой.

— Зачем же ты ушла от нее? — Голос Яши стал хриплым, он никак не мог проглотить комок, вставший в горле. — Тебе нужно идти домой. Справимся без тебя. Я сам постою у печи. Иди, Любушка.

Попросив Юркина остаться у пульта, он проводил Любу до ворот завода.

 

10

Вся эта ночь походила на тяжелый кошмарный сон. Гибель Дмитрия Васильевича потрясла Яшу. Только теперь он с полной остротой осознал, что такое война. До сих пор он воспринимал ее как-то одним умом, сейчас она задела его сердце. Ненависть к убийцам этого замечательного человека жгла его мозг. Погиб близкий, дорогой ему человек, отец Любушки.

Неожиданно у Яши разболелась голова. Он ходил по кабине, пробовал стоять неподвижно, дважды бегал в душевую и подставлял голову под кран с холодной водой. Боль угрожающе нарастала. Яша знал уже, что теперь она сама по себе не пройдет. Пришлось оставить у пульта монтера-новичка, поступившего вместо Бориса, тридцатилетнего болезненного мужчину, и отправиться в здравпункт. От принятого порошка боль утихла, но в голове осталась тяжесть. Яша забыл, что позади сутки без сна.

Доверять новичку управление печью, на которой шла опытная плавка, было рискованно. Яков опять встал к пульту.

Обычно ночная смена проходила у Якова в беготне, в хлопотах, — он всегда умел находить себе и своим помощникам работу. Хозяйство было большое и сложное. Но в эту ночь, точно по заказу, все шло совершенно спокойно. Монотонно гудели печи, неподвижно замерли стрелки амперметров.

И Яшу неудержимо потянуло ко сну. Неподвижное стояние у пульта было не для него. Оно утомляло несравненно больше, чем перетаскивание мостовых ферм на субботниках или ювелирная работа на монтаже автоматики в новом литейном цехе.

А тут еще голова… После приступа боли мозг требовал сна.

Яша тер глаза, ходил по кабине, размахивал руками и проклинал свою физическую слабость. Вон Стешенко довольно насвистывает, каждую минуту через синее стекло заглядывает в печь, о чем-то советуется с дежурным технологом и показывает Яше большой палец. Шла последняя опытная плавка. Если ее примет государственная комиссия, все шесть печей начнут выпуск особой бронебойной стали.

Яша взглянул на часы: пять часов. Кто работал в ночные смены, тот знает: это самое трудное время, если не выспался днем. Каждое мгновение сон может одержать верх, стоит только ослабить с ним борьбу.

Стешенко заглянул в кабину, посмотрел на приборы.

— Богатая устойчивость! — сказал он довольно. — Что значит — сам хозяин взял вожжи в руки! — и встряхнул Якова за плечо.

Неизвестно для чего заглянул в кабину заспанный Григорий Григорьевич и поискал что-то глазами.

А Яков думал: «Скоро ли кончится эта ночь?»

Без четверти шесть Стешенко засунул два пальца в рот и засвистел так, как еще никто от него не слышал. Плавка закончилась, пора было выпускать сталь.

Теперь надо поднять электроды, выключить напряжение и наклонить печь. У Яши отличная память. К тому же он ни за что на свете не позволил бы себе заснуть у пульта. Но он отвратительно себя чувствовал. Глаза заволакивало туманом, голова кружилась.

В его сознании остались движения, связанные с отводом ножей рубильника, в памяти сохранилось также глухое уханье масляного выключателя за стеной. Кроме того, Яша запомнил свет зеленых сигнальных ламп, вспыхнувших как только погасли красные. Однако все это происходило как во сне. Будто действовал кто-то другой, а Яша только наблюдал его действия сквозь туманную колышащуюся завесу.

Подняв электроды, он стал наклонять печь. Мерно гудел мотор над площадкой, клокочущая струя стали ударила в ковш. Здесь следовало быть особенно внимательным. Чрезмерно поспешный наклон приводил к закипанию стали в ковше. Она разъяренными волнами бросалась на стенки ковша, и ценный металл разбрызгивался по чугунным плитам пола.

Напряжение развеяло сон. С глаз упала пелена тумана, в голове прояснилось. Печь наклонилась плавно, управлять ею Яше труда не составляло.

Высоко поднятые электроды наклонились вместе с печью. Ковш висел на тросе мостового крана. Случалось, что электроды касались троса. Это было нежелательно, но и не страшно, если только… печь не находилась под напряжением. Яша с досадой убедился, что слишком высоко поднял электроды и соприкосновения с тросом избежать не удастся.

Неожиданно между тросом и электродом вспыхнула ослепительная дуга: печь не была выключена! Яше показалось, что он действительно спит и видит самый болезненный, тяжелый сон. Он стремительно обернулся. На распределительном щите горели зловещие огоньки красных сигнальных ламп. Охнув, он бросился к щиту, выхватил рубильник.

Поздно!.. С площадки раздались громкие испуганные возгласы.

Первым в кабину ворвался Кашин, словно его каким-то чудом перенесло из дома в цех. За старшим электриком показался бледный Стешенко, двое его подручных. У Кашина глаза были навыкате, губы дрожали, и он сначала не мог произнести ничего членораздельного.

— И-д-и-о-т! — завопил он. — Ворон ловишь? Разиня! Прочь из кабины! Вон! Прочь из цеха! К чертовой матери, сию же минуту!

Он засуетился у пульта, отшвырнув Якова с такой силой и такой ненавистью, каких от него нельзя было ожидать. Но у пульта уже нечего было делать.

— Что ты наделал? — проговорил Стешенко, не сводя с Якова быстро мигающих испуганных глаз. — Какой металл пролил… Эх!

В дверях собиралось все больше народу. Яша увидел растерянное лицо Кати. Оно больше всего поразило Яшу. Ему казалось, что все внутренности превратились в куски льда.

Трос перегорел, как бумажная нитка, ковш опрокинулся, и расплавленный металл хлынул в пролет разливочного отделения. Что он там натворил — Яша боялся себе и представить. Густой дым, который от блеска расплавленной стали, казался багряным, заволок все пространство над пролетом.

— Вон! — повторил Кашин, но уже таким торжествующим и счастливым голосом, что Яше стало совсем плохо. — Чтобы тебя сию же минуту не было в отделении! Тебе здесь больше делать нечего. Иди, спи на здоровье!

Он хотел сказать что-то еще. Да, да, Яша отлично видел, что из него рвутся потоки слов, его глаза, противные, бесцветные глаза, на этот раз блестели.

Юноша вышел из кабины совершенно ошеломленный. На площадке собралась толпа, сбежались люди со всего цеха. Яшу проводили такими репликами, что ему лучше было бы сгореть в пролитой стали или провалиться сквозь землю…

…На улице подморозило. Плотная ночная мгла еще окутывала завод, поселок, город. После яркого света плавильного отделения она показалась Яше совсем непроглядной.

Он не шел, а почти бежал. Ноги его дрожали, Яша шатался, словно пьяный. Он часто оглядывался и никак не мог осознать случившегося. Казалось, что все это снится…

Если бы это был действительно сон…

— Любушка, Борис, — прошептал он, — Любушка…

Яша с горечью подумал, что будь рядом с ним Борис или Люба, ничего подобного не случилось бы. Вот что значит остаться без друзей, одному.

 

11

Утром за ним прибежала Катя.

— Тебя Андронов вызывает, — шепнула она Якову, — приказал немедленно приехать.

— Не поеду, — отказался Яков. — Мне страшно его видеть. Не хочу.

— Нет, нет, что ты, Яша, — оглядываясь на дверь комнаты, горячо зашептала Катя. — Непременно нужно ехать. Разве ты преступник какой-нибудь или нарочно это сделал? Андронов поймет, он хороший. И тебя все знают.

— Ну, хорошо… Ну, поеду…

— Сейчас? Да?

Сердце у Яши упало. Встречи с начальником цеха он боялся больше всего. Мать обеспокоенно поглядывала на сборы Яши, хотя ничего еще не знала.

Яков вышел из квартиры и на лестнице увидел Любу. Похудевшая за ночь, серьезная, она стояла на лестнице, положив руки на перила. «Это Катя ее с собой привезла», — рассеянно подумал Яков. Он молча спустился по лестнице и вышел из подъезда. Люба с Катей шли позади.

Девушки проводили его до трамвайной остановки, пытались заговорить, но Яша угрюмо отмалчивался.

Подошел трамвай.

— А ты куда? — удивился Яков, увидев, что Люба входит за ним в вагон.

— С тобой.

— Вот еще новости какие. Что я, ребенок, что ли?

— Нужно… Яша…

Губы ее задрожали, глаза повлажнели, она отвернулась в сторону. Сегодня девушке было больно вдвойне.

Они приехали на завод, вошли в цех. У кабинета Андронова Яша остановился, чувствуя, как деревенеют ноги и замирает сердце.

Яша вошел, и Люба вошла следом за ним. Андронов разговаривал по телефону. Его стол окружили механики и монтеры из обрубочного отделения. Пришлось ждать, пока не освободится. Эти несколько минут ожидания совсем истомили Яшу. Когда он, наконец, остался лицом к лицу с начальником цеха, его начало знобить от нервного напряжения.

— А ты еще зачем? — спросил Андронов Любу.

Люба попятилась к дверям, но из кабинета не вышла.

— Выйти! Ну?

Она прислонилась спиной к стене, заложила руки за спину и вскинула голову. Губы ее плотно сомкнулись. Яша понял, что ее можно удалить только силой. Понял это, видимо, и Андронов. Он резко повернулся к Яше:

— Кто научил тебя сделать это?

— Что… сделать, Валентин Трофимович?

— То, что ты сделал сегодня ночью. Ну?

Губы Яши перекосились, его всего передернуло.

— Не смейте говорить мне таких вещей! — проговорил он срывающимся от волнения, но злым голосом.

— Балбес! Шляпа! — загремел Андронов. — Ты знаешь, что натворил — участок вывел из строя, сколько людей покалечил. И опытная плавка — псу под хвост! Все нужно начинать сызнова. Ба-а-ал-ван… Увольняю тебя и отдаю под суд. Иди!

Яша направился к дверям.

— Стой! Садись. Рассказывай…

— О чем… рассказывать?

— Не знаешь, о чем? Как ворон ловил, рассказывай. Молчишь? Дурень… Достукался.

Андронов вскочил из-за стола и тяжело прошел по кабинету. Пол, казалось, готов был рухнуть под его тяжелыми шагами.

— Здесь что-то не так, Валентин Трофимович, — произнес тихий, но отчетливый голос Любы. — Я не верю, чтобы Яша мог допустить такую оплошность.

— Адвокат! — начальник цеха метнул на девушку грозный взгляд. — Ты-то чего переживаешь? Я тебя за одно заступничество из цеха выставлю. Работнички…

— Мы — комсомольцы, Валентин Трофимович.

— Забыли, что комсомольцы. Тетери вы, вот кто. Ну, убирайтесь!

Проходя по цеху, Яша с болезненной остротой почувствовал, как дорого ему стало все в нем: люди, с которыми он успел подружиться, и машины, ставшие понятными, как смена дня и ночи, и даже пропитанный гарью, насыщенный пылью воздух.

— Еще, может быть, все уладится, — пыталась успокоить Люба Яшу.

Нет, он понимал, что ничего не может уладиться, потому что до отчаяния переживал свою оплошность и не мог бы себе ее простить.

В этот день не вышел на работу механик плавильного отделения Мохов. Он вернулся с ночной смены, содрогаясь от озноба, и поспешно лег в постель. Ему становилось все хуже. Григорий Григорьевич постучал в стену к соседям и попросил вызвать врача.

Под вечер к нему в комнату тихо постучали. Однако это был не врач. Григорий Григорьевич увидел Кашина. Глаза механика заметались по комнате, сразу прошел озноб, его бросило в жар, жар сменился ледяными мурашками, побежавшими вдоль спины.

Кашин плотно прикрыл за собой дверь, постоял, прислушиваясь к тишине в квартире, и, не ожидая приглашения, сел на стул у изголовья кровати.

— Так, — резко бросил он, и Григорий Григорьевич отпрянул к стене, словно его ударили в лицо. — Достукался, любезный? А?

— Я, — начал Мохов, — понимаете…

— Понимаю, — усмехнулся Кашин, — месть. А о последствиях вы, дорогой мой, подумали? Вы подумали о том, что идет опытная плавка, выполняется особое задание Комитета Обороны?

— Ну как же так? — забормотал Григорий Григорьевич. — Вы убедили меня…

— Я вас ни в чем не убеждал.

— Вы обещали сразу же появиться в кабине и…

— Не помню никаких обещаний.

— Нет, нет, это вы подвели меня. Я бы никогда не сделал этого, если бы вы не сказали…

— Ничего я тебе не говорил, сам ты все это придумал. Понял? Вредитель ты, враг народа.

Из груди Григория Григорьевича вырвался болезненный стон и, бледнея, он откинулся на подушку — ему стало дурно. Кашин равнодушно смотрел, как сползает набок голова механика. Впрочем, едва ли сейчас кто-нибудь узнал бы в нем хлопотливого и добродушного старшего электрика. Бесцветные глаза его стали ледяными, лицо, жесткое и бесстрастное, обрело выражение воли.

Когда Мохов стал приходить в себя, Кашин сказал:

— Ладно, успокойся, выдавать тебя не буду. Сам держи язык за зубами. Деньги за работу получишь сейчас. — Он положил на стол пачку сотенных бумажек. И жестко добавил: — В следующий раз получишь больше. Только учти — зря платить не стану. А за отказ выполнять задание… сам знаешь, что тебя ждет.

Григорий Григорьевич застывшими, широко открытыми глазами долго смотрел на дверь, за которой скрылся Кашин.

— О! — простонал он и, схватившись за голову, заплакал тихо, но горько, как плачет обиженный ребенок.

 

12

За эти дни Яша очень изменился: лицо, и без того скучное, потемнело, на переносице появилась складочка. Яша словно стал старше. Подавленный, слонялся он по квартире, не отвечая на расспросы матери, отворачиваясь от сочувствующих глаз Бориса. Нет, он не думал, что разом все рухнуло. Он терзался тем, что причинил зло людям, которые доверяли ему, уважали его, несмотря на молодость. А еще он ожесточался на свою физическую слабость, клял головную боль, которая так не вовремя подвела его и стала причиной катастрофы. Ну как же это он не мог пересилить себя? Раскис… Подвел комбинат…

Теперь оставалось ждать ареста. Его будут судить, и весь завод узнает об этом. А как он после посмотрит в глаза друзьям? О том, что сейчас переживают отец и мать, лучше уж и не думать…

Каждый стук в дверь квартиры заставлял Якова замирать посреди комнаты и до боли в скулах стискивать зубы. Его начинала бить дрожь. Чего боялся он? Наказания? Нет, это не был страх за собственное благополучие. Его оторвут от любимого дела, оторвут от всего того, без чего жизнь потеряет всякий смысл.

Уже под вечер пришел милиционер и вручил повестку о вызове к следователю.

Яша долго блуждал среди бесчисленных коридоров старинного трехэтажного дома. Раньше в нем помещалось купеческое коммерческое училище. Переходов было много. Женщина, спешившая с кучей папок под мышкой, указала ему нужную комнату.

В комнате за письменным столом сидел молодой смуглый мужчина с худощавым живым лицом. Он указал Яше на стул и положил перед собой желтую папку.

— Якимов?

— Да.

— Имя, отчество?

Затем последовало много вопросов о семье, о работе. Мужчина старательно записывал ответы Яши. Потом он откинулся на спинку стула и сказал:

— Ну, а теперь рассказывай, что у тебя случилось в цехе.

Это было очень трудно рассказывать. Яша с усилием выдавливал из себя каждое слово. Следователь, казалось, и не слушал, он внимательно изучал кончики своих ногтей. Но на каком-то месте рассказа, на каком именно, Яша и сам не заметил, он вдруг встрепенулся, поднял голову.

Когда Яша умолк, следователь начал расспрашивать его о том же самом, о чем только что было рассказано. Яше, в сущности, пришлось еще раз повторить рассказ. Однако отвечая на вопросы, Яша инстинктивно угадал определенную линию, вокруг которой шел допрос и к которой его настойчиво подталкивал следователь.

— А что это значит: зеленые и красные лампочки? — снова спросил следователь. — Печь включена — красные? Так. А выключена — зеленые? Понял.

Яша внимательно посмотрел на молодого мужчину. Его больше всего интересовали в рассказе зеленые огоньки. И чем дальше шел допрос, тем увереннее складывалось в сознании Яши убеждение, что зеленые огоньки, почудившиеся ему в ту ночь, не мираж, не сон.

— Нарисуй-ка мне расположение кабины печи, — потребовал следователь. Он пересел рядом с Яшей и внимательно следил за движением его руки. Затем он очень методично расспросил о порядке выпуска металла, дважды заставил повторить, что включается при этом и что выключается.

— На каком щите находятся зеленые лампочки? — спросил следователь. — На этом? Хорошо. А ты стоял вот здесь?

Он заставил Яшу подняться на ноги. Стол они приняли за печь, один стул за пульт, второй — за щит управления с автоматами.

— Ты должен был смотреть на печь? То есть вот так?

Да, получилось похоже. Следователь отстранил Яшу, встал на его место и стал глядеть на стол-печь. Яша понял: тот убеждается, виден ли стул, представляющий собой «щит».

— Та-а-ак… — внимательный и пристальный взгляд заставил Яшу потупиться.

— Ничего странного, на твой взгляд, в ту ночь не приключилось? — спросил следователь спустя некоторое время.

— Странного? — Яша недоуменно пожал плечами.

— Может быть, присутствие какого-нибудь незнакомого человека?

— Нет, кажется были только свои.

И вдруг Яшу словно кольнуло. Он вспомнил лицо Кашина, его бесцветные, охваченные непонятной и неуместной радостью глаза. Конечно, это не могло иметь отношения к делу, но появление старшего электрика все же оставалось ему не понятным.

— Кашин… — начал он и опять пожал плечами.

— Ну, ну?

— Да нет, это мне уж от страха, наверное, так показалось.

— Что именно?

— Кашин, — набравшись храбрости, закончил свою мысль Яша, — ночью никогда в отделение не приходил. А тут его словно нечистая сила принесла. Он радовался больше всех.

— Радовался, говоришь?

Сосредоточенное лицо следователя даже испугало юношу. В глазах мужчины появился угрожающий блеск.

— Как вел себя Кашин? Расскажи подробней.

В другое время Яша изнемог бы от подобного допроса, но теперь он начал понимать, что вокруг него происходит что-то неладное, что событие имеет какую-то другую сторону. Очень смутно молодой человек уже догадывался, на какую нить наводил его следователь. Впрочем, отпуская Яшу домой, следователь ни словом не подтвердил Яшиной догадки. Яше он велел ждать следующего вызова и ни с кем не делиться своими показаниями.

На другой день Люба, забежавшая к Якимовым после ночной смены, рассказала Яше:

— Ночью пришел к нам в отделение какой-то чудак, торчал на печах до пяти утра, а в пять вызвал Кашина из дома и начал мудрить: то прикажет включить печь, то выключить. Сам смотрит в окно кабины, на щиты оглядывается.

— Кто же это?

Люба пожала плечами.

Спустя два дня Яшу снова вызвали к следователю. Только теперь он не чувствовал себя подсудимым. Юноша верил человеку, с которым разговаривал в прошлый раз. Яша знал: следователь все объяснит, докажет его невиновность, потому что это наш, советский следователь.

— Как живешь, Якимов? — спросил следователь.

— Плохо.

— Что так?

— Без работы, без комбината, какое житье?

— Это правильно! Что ж, завтра можешь выходить на работу. Рад? То-то. Смотри, впредь почаще на сигнальные лампы оглядывайся и… на людей.

— Значит… Кашин?

— Враг. Но не своей рукой он включил рубильник, пока ты боролся со сном. Кто? А вот подумай. Не знаешь? Врага ищи там, где больше людской грязи. Мохов Григорий Григорьевич тебе знаком? То-то и оно. Так иди, Яков Якимов, работай, живи, как жил.

Следователь крепко пожал Яшину руку. Прыгая через несколько ступенек по широкой парадной лестнице, Яша слетел вниз к раздевалке, кое-как накинул на себя пальто, не застегивая его, не надевая кепки, выскочил на улицу к ожидавшей его Любе. Он схватил ее, закружил и, не стесняясь никого на свете, поцеловал в губы, в щеки, в глаза. Потом, глубоко вздохнув, Яша распахнул шире пальто, подставил ветру свою открытую голову и сияющими глазами посмотрел вокруг себя. Вокруг был его мир. Яша любил эту улицу, на которой стоял, любил всю страну свою, любил этот свой мир. Он хотел жить в нем и ради него.

Но сегодня мир был уже немножко не таким, как вчера. Он был не только светлым. Борьба за его будущее шла не только с теми, кто жил по другую сторону рубежа. Борьба шла и внутри, рядом.

Складочка на переносье так и осталась.

Прошла неделя.

Утром Андронов вызвал к себе Якимова. Он встретил юношу насмешливым взглядом, но на его уставшем лице была простая человеческая теплота.

— Пришел, тетеря? — сказал он. — Садись. Время покуда такое, что нужно работать, да оглядываться. Враги орудуют и в тылу, пакостят, где могут… Тоже… комсомолец. Назначаю тебя временно старшим электриком отделения. Ну, ну, глаз не раскрывай. Выскочат, пожалуй. И похудел уже, желтый стал. Переживал, что ли? В кулаке держи себя. Да заходи, о работе будешь докладывать ежедневно.

И кажется Якову, что вертится вокруг него огромное колесо. Мелькают дни, события сменяют одно другое. Несет его вперед бурное, стремительное течение.