Экран астролокатора мерцал сумеречно и зеленовато. Под сводами низкого квадратного зала, точно крики неведомой раненой птицы, звучали протяжные позывные: «…Хлью-и-сииф… хлью-и-сииф… хлью-и-сииф…»

За пультом сидели трое: дежурный инженер Смыков, пятидесятилетний лысеющий мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами; слева от него — узколицая женщина с зеленоватыми глазами, одетая в строгий серый костюм; справа — мужчина одних лет со Смыковым, крупноголовый, с торчащими во все стороны рыжеватыми волосами, сутулый, нахохлившийся.

Все трое молча смотрели на экран: Смыков — рассеянно, несколько раздражённо, женщина — в раздумье, рыжеволосый — насторожённо и нетерпеливо.

— Всё то же самое, — произнёс Смыков осточертевшую ему самому фразу. — Немножко в ином варианте, но музыка прежняя. Вам ещё не надоело слушать её?

Ему не ответили. Рыжеволосый ещё больше нахохлился, а женщина бесшумно вздохнула и облокотилась на панель пульта.

Прошло одиннадцать лет с того дня, как в сторону Альфы Центавра, ближайшей к нам звезды, стартовал первый магнитоплазменный корабль-автомат «Тантал-1». В течение всего полёта с кораблём поддерживалась регулярная связь: по командам с Земли включалась система бортовых передатчиков «Тантала», корректировалась траектория полёта.

Аппаратуру связи проектировали Минх и Смыкова, те двое, что сидели сейчас по краям большого подковообразного пульта.

Первые сигналы с «Тантала-1» принимал наиболее опытный инженер обсерватории Смыков.

Магнитоплазменный корабль-автомат достиг Альфы Центавра и превратился в её искусственную планету с периодом обращения в тридцать один месяц. Всё шло хорошо: на Землю регулярно поступала информация о состоянии узлов корабля, о тепловых режимах и процессах, происходящих на поверхности далёкого гигантского солнца, об излучениях и магнитных полях в окружающем корабль пространстве.

И вдруг — это случилось полтора года назад, когда «Тантал-1» заканчивал первый виток своей орбиты, — его передатчики умолкли и перестали откликаться на команды с Земли.

Метеориты?

Именно к такому заключению и пришли вначале специалисты. Но едва были опубликованы первые сообщения о предполагаемой печальной участи межзвёздного корабля, как его передатчики заработали сами, без всякой команды с Земли. Сначала самопроизвольное включение передатчиков вызвало радость у творцов «Тантала». Но затем их постигло разочарование: на Землю из бездонных глубин Вселенной сыпались одни позывные. Обычно они занимали пять секунд, после чего следовала научная информация. А тут позывные не прекращались более четырёх часов подряд.

Затем передатчики «Тантала» умолкли снова. К голосу корабля прислушивались все радиообсерватории мира — и через двадцать три дня он зазвучал опять.

И опять это были позывные, только позывные…

С тех пор не прекращалась чехарда: «Тантал» то месяцами безмолвствовал, то передача следовала за передачей с интервалами в несколько часов или суток. Однажды позывные не прекращались всю ночь.

На команды с Земли корабль по-прежнему не реагировал.

Разладка приёмно-передающих устройств… Даже ведущий конструктор Минх и его ближайшая помощница Смыкова не опровергали этого мнения. Но когда их просили публично изложить, что они думают о столь странном поведении спроектированной ими аппаратуры, вежливо отмалчивались или отделывались туманными фразами: «Мы продолжаем анализировать… Нужно сопоставить факты». Однако Минх и Смыкова зачастили на радиообсерваторию, оборудованную наиболее мощными и чувствительными астролокаторами. Они проделывали немалый путь по воздуху на реактивном самолёте, а потом ещё и на вертолёте — обсерватория находилась высоко в горах Памира и посадочной площадки для самолётов не имела.

Зачастую они просиживали у экрана всю ночь напролёт, слушая монотонную песню позывных и не сводя глаз с экрана, на котором вот уже полтора года не появлялось ни одного изображения, переданного «Танталом». Они сидели и молчали, изредка делая пометки в записных книжках, обмениваясь ничего не значащими фразами.

Минх настаивал, чтобы приёмом сигналов в его присутствии руководил наиболее опытный инженер обсерватории — Смыков. Благоговея перед всемирной известностью Минха, директор обсерватории никогда в этом не отказывал.

Потерян счёт ночам, проведённым Смыковьм в обществе угрюмого Минха и женщины, присутствие которой было ему в тягость.

В детстве, как и большинство мальчишек, он мечтал о космических полётах. Верность мечте привела его в школу космонавтов. Среди будущих водителей межпланетных кораблей Михаила Смыкова выделяло нетерпение и страстное желание быть первым — первым ступить на поверхность Марса, первым разгадать тайну красного пятна Юпитера, первым встретить разумное существо с другой планеты.

Товарищи по школе уважали его за горячность, за восторженность, с которой он готовился к полётам в иные миры. Но те, кто однажды побывал в космосе, относились к Смыкову насторожённо. Эти люди успели убедиться, что космос — прежде всего работа, а уж потом — романтика.

Во время одного из тренировочных полётов корабль Смыкова опустился в тайге на берегу реки, едва не угодив на палаточный лагерь туристов.

Там он и повстречал Таню Механошину, девушку с зеленоватыми глазами, громкоголосую, бесшабашную.

Таня работала обмотчицей на электромеханическом заводе. Ей было всё равно, кем работать. В будущее она никогда не заглядывала. Книгам предпочитала странствия по лесным дорогам. Любила шумную компанию, танцы, моды.

Что могло привлечь в ней романтика Смыкова?

Скорее всего, удивительная непосредственность, доброта и главное — живой интерес ко всему, что он рассказывал.

Они поженились, и это уже было подвигом со стороны Тани: ей предстояло надолго разлучаться с любимым человеком, жить в постоянной тревоге за него. Судьба послала Михаилу преданную и самоотверженную подругу.

Сначала он улетел на Луну и пробыл там три с половиной месяца. Сколько рассказов выслушала Таня! И она никогда не думала, что можно так увлекательно рассказывать: сверкающие пики лунных скал, ущелья, дно которых теряется в чернильно-непроглядной тьме, таинственная тишина далёкого мира, гроты, наполненные гигантскими кристаллами, — всё это живо вставало перед её глазами.

Сбылась самая заветная мечта Михаила: его зачислили в экипаж корабля, летящего на Марс. В ожидании старта он горел нетерпением, которое и пугало и удивляло Таню. Она не могла оставаться равнодушной к тем картинам, которые в эти дни рисовала себе фантазия Смыкова.

На Марсе Михаил пробыл почти два года.

Два года — срок немалый. За это время можно многое передумать и переосмыслить. И Таню потянуло в мир необычного, в котором жил Михаил.

В тот день, когда корабль стартовал с Марса обратно на Землю, Татьяна сдала экзамен за первый курс института межпланетных связей. Её намерения не заходили так далеко, как у Михаила, но сменить профессию обмотчицы на специальность проектировщика аппаратуры связи с космическими кораблями не казалась ей уж таким невозможным.

А Михаила на Марсе постигло жестокое разочарование. Он ступил в безжизненную ледяную пустыню. Под его тяжёлыми ботинками гулко звенела многокилометровая толща вечной мерзлоты. Воздух был разрежен и неподвижен. В тёмно-синем, почти фиолетовом небе, на котором не появлялось ни одного облачка, висел маленький негреющий диск Солнца. Только вблизи экватора обнаружили космонавты скудную растительность, напоминающую земные лишайники. Никаких каналов, никаких марсианских городов, никакой древней цивилизации…

Когда Смыков возвратился на Землю, в его рассказах Таня не услышала знакомой ей прежде восторженности.

Но он зарекомендовал себя отличным штурманом космического корабля, и ему доверили вести первый корабль на Венеру.

Полёт на Венеру занял два с половиной года. За это время Таня Смыкова защитила диплом и получила назначение в проектное бюро Минха — самое большое, о чём могли мечтать выпускники института межпланетных связей. Её всё больше увлекали проблемы передачи сигналов и изображений с планеты на планету или с летящего в космосе корабля на Землю.

Венера, как и Марс, оказалась безжизненной пустыней. Но, в отличие от Марса, это была пустыня раскалённая, окружённая плотной ядовитой атмосферой. Ни на минуту не стихающие ураганы подымали над её поверхностью тучи-песка. Только изредка сквозь песчаную мглу просвечивал огромный кроваво-красный диск Солнца, и тогда космонавты, проваливаясь по пояс в песок, спешили укрыться в корабле от нестерпимого зноя.

Потом были полёты на спутники Юпитера. Смыкову довелось совершить мастерские посадки на Цереру и Юнону. Но и там он нашёл только пустыни — холодный и безжизненный камень.

Действительность беспощадно перечёркивала картины, некогда навеянные фантазией. И сердце его начало остывать, медленно, но неумолимо.

Но чем равнодушнее и апатичнее становился Михаил, тем сильнее разгорался в душе Татьяны огонёк, зажжённый им. Она проявила недюжинные конструкторские способности. Минх в ней души не чаял и называл её «зеленоглазой мечтательницей». Татьяна — мечтательница! Михаил только покачивал головой, посмеиваясь про себя.

Пришёл день, когда Татьяна спросила его:

— Что с тобой происходит, Михаил?

Он неловко попытался обратить её вопрос в шутку:

— Космонавт не может болеть.

Ещё несколько лет они оставались вместе, продолжая отдаляться друг от друга. Разрыв наступил, когда Михаил согласился перейти на должность дежурного инженера в Памирскую радиообсерваторию.

Он уехал, даже не попрощавшись, потому что боялся взглянуть в её осуждающие глаза.

А потом началось строительство «Тантала-1». Смыкова приняла участие в проектировании автоматической приёмно-передающей аппаратуры, с головой ушла в работу. Что касается Михаила, он с интересом следил за началом новой фазы освоения космоса, но былого волнения в нём уже не было. Пустыни ближние, пустыни дальние — какая разница…

С тех пор прошло одиннадцать лет.

Смыков постепенно тускнел, даже перестал заниматься спортом, отчего сразу появилась полнота и начало пошаливать сердце.

Работал он хорошо, но с таким же успехом мог бы теперь заниматься и прокладкой труб городского водопровода. Он работал потому, что его натура требовала деятельности.

Появление Татьяны в обсерватории взволновало его. Кто свободен от воспоминаний? С Татьяной были связаны лучшие дни его молодости, его удачи и его разочарования.

В кабинет директора, где его ждали Минх и Смыкова, он спешил со стеснённым сердцем.

— Здравствуй, Смыков, — сказала Таня и пожала ему руку. На её лице не было смятения. Она только пристально оглядела его с ног до головы, и ему стало очень неприятно от этого оценивающего взгляда.

Он ответил кивком. Перед ним стояла незнакомая, чужая ему женщина.

Теперь они сидели за пультом рядом, слушая нудные звуки позывных «Тантала». Присутствие этой женщины, носящей его фамилию, беспокоило Смыкова. Раздражал его и Минх. Что им нужно? И ребёнку ясно: аппаратура «Тантала» разболталась в полёте, как старое пианино, на котором с утра до ночи барабанят бездарные игроки. Втайне он был даже рад этой неудаче. Стыдно, но что поделаешь — рад.

Сегодня, перед тем как принять дежурство, Смыков имел довольно неприятный разговор с директором обсерватории. Он категорически потребовал: или его освобождают от бессмысленного наблюдения за «Танталом» или он уходит из обсерватории. Заниматься бесцельным времяпровождением он не привык. Директор уговорил его остаться ещё на смену.

Шёл третий час ночи.

Мерцал экран. Долбили голову включённые по требованию Минха на полную громкость позывные «Тантала».

«…Хлью-и-сииф… хлью-и-сииф… хлью-и-сииф…»

Так можно сойти с ума!

«…Хлью-и-сииф… хлью-и-сииф…»

— Между прочим, — Смыков заворочался в кресле, — каждый час приёма этой дурацкой музыки обходится государству в сто два и шесть десятых миллиона киловатт-часов электроэнергии. Сущие пустяки, не правда ли?

Минх только повёл в его сторону глазами, Татьяна не пошевельнулась. Оба слушали позывные с таким вниманием, словно улавливали в них ещё и другие, ускользающие от дежурного инженера звуки.

«Ко всем чертям! — Смыков решительно поджал губы. — Довольно с меня. Сейчас выключу телескоп и уйду спать».

Но тут позывные оборвались сами собой. Наступила тишина. Переход к ней был настолько внезапным, что, казалось, воздух продолжает звенеть и вибрировать.

— Ну, теперь недельки на две, — облегчённо вздохнул Смыков и поднялся на ноги. — Всё. Точка.

Он протянул руку к выключателю. Но повернуть его не успел. Снова загремели позывные. Теперь вскочил Минх, обошёл кресло, встал за его спинкой, приглаживая пятернёй волосы. Татьяна тоже насторожилась.

Прозвучав минут восемь, позывные снова прекратились.

— Это уже что-то в новом варианте, — усмехнулся Смыков.

— Но не в окончательном, — громко ответила ему Татьяна.

— И он вам крайне необходим, этот окончательный вариант одиннадцатилетней давности?

— Иначе мы бы не сидели сейчас рядом, Смыков.

— А я-то был уверен, что за одиннадцать лет вам удалось создать кое-что более совершенное. Извините, но извлекать опыт из ветхого взбесившегося пианино… смешно.

— Как вы сказали? — подхватил Минх. — Взбесившееся пианино? Остро! Обидно, но остро.

И, запрокинув голову, захохотал.

— Стареешь ты, что ли, Михаил, — Татьяна с жалостью взглянула на Смыкова. — Как ты слеп. И упрям… Или ты и на самом деле не понимаешь, чего мы ждём?

Смыков изменился в лице. Ещё ничто и никогда не унижало его так, как взгляд этой женщины и тон, каким она с ним разговаривала. Кресло скрипнуло от усилия его руки.

Смыкова впервые охватило чувство ненависти. Его, бывшего космонавта, постигшего высший принцип товарищества! Среди бесконечного пространства он и его спутники становились одним существом. Затерянные в бесконечности, они научились по-настоящему тосковать о Земле, о людях, о каждом, кого знали и не знали. Возвращаясь, были по-особому нежны, внимательны, человечны. С каждым. Со всеми.

А сейчас он ненавидел. И кого — женщину, которая когда-то была самым близким ему человеком! Он ненавидел её за то, что продолжал любить, за то, что тосковал по ней все эти годы, за то, что она осталась верной делу, в котором он разочаровался.

Он готов был не сдержаться и оскорбить её. Он сказал бы ей такое, чего она никогда не смогла бы ему простить, и чего он сам потом не смог бы себе простить. Но тут Минх, видимо угадавший его состояние, подошёл, положил руку ему на плечо.

И это прикосновение помогло Смыкову овладеть собой.

— Мы откроемся вам первому, — сказал Минх. — Мы ждём, когда будет восстановлена работа передатчиков «Тантала».

Тайный смысл, прозвучавший в словах Минха, не сразу дошёл до сознания Смыкова.

— Вот как? — усмехнулся он. — Любопытно… И кто вам восстановит её?

— Те, кто по неведению своему нарушил.

Смыков медленно, всем телом повернулся к Минху.

— На «Тантале» нет ни души, — сказал он.

— Не было, — Минх назидательно поднял палец, — вначале.

Он, не торопясь, возвратился в кресло. Смыков угрюмо наблюдал за ним, мучительно пытаясь разгадать, на что намекает этот похожий на дятла человек. Что-то пугающее подкралось к сердцу Смыкова.

— Простая мысль, которую подсказала нам неисправимая мечтательница и фантазёрка Татьяна Александровна, — Минх улыбнулся. — Вам же отлично известно, что Альфа Центавра имеет планетную систему. И, вероятно, на одной из них…

— Чушь! — с неожиданной для себя яростью перебил его Михаил. — Старая песня! Придумали бы что-нибудь поновее. Пока мы не высадились на Марсе, мы до последней минуты надеялись найти там разумных существ. А что нашли? Что? Ну? Молчите? Пустыню. И на Венере пустыня. И вокруг вашей Альфы Центавра планеты-пустыни.

— Как страшно тебя слушать, — с другого конца пульта отозвалась Татьяна. — Во что-то же ты ещё веришь?

Смыков ответил не сразу. Прежде он дал себе успокоиться.

— Ты хочешь знать, во что я верю? — Он боялся встретить прямой взгляд Татьяны и избегал его. — Хорошо, я скажу тебе. Я верю в человеческое трудолюбие. Все космические пустыни будут обжиты людьми и превращены в цветущие края. Но они станут лишь копиями Земли, обычного, знакомого нам мира. Не более. Да, копии, только так. А я… я искал совсем другого. Разве ты забыла? Искал — и не нашёл. Земля оказалась счастливым исключением. Человечество одиноко среди бесконечного пространства. Конечно, можно строить гипотезы, мечтать. Мечтать! Спать наяву. Смешно… и глупо. От ваших розовых гипотез абсолютно ничего не изменится. Можете тешить себя и торчать на обсерватории, сколько вашей душе угодно, но от этого ровным счётом ничего не изменится.

Татьяна отвернулась, и он сразу же почувствовал облегчение.

Все трое молчали, и если бы это молчание длилось дольше, они бы не выдержали…

Но тут вдруг вспыхнул экран, замигал лиловым светом, и неясные тени поплыли по нему сверху вниз. Запели позывные.

Татьяна выпрямилась и не то вопросительно, не то утверждающе выдохнула, оглядываясь на Минха поверх головы Смыкова:

— Они?

— Похоже, что-то нащупали! — откликнулся тот. — Видимо, техника у них на более низком уровне, им не так-то просто разобраться в наших нейтронно-кристаллических системах. Но, кажется, пошло! Главное, в космос они вырвались, до «Тантала» дотянулись…

— Ну, ну! — желчно подбодрил Смыков Минха. — Продолжайте. Вполне логично и убедительно.

Но в его голосе прозвучал страх. Странное состояние вызвали у него эти лиловые тени, плывущие по экрану: казалось, позади экрана действительно кто-то настойчиво и неутомимо копается в аппаратуре локатора, пытается оживить лучевую трубку и показать ему, Смыкову, что-то такое, чего не выдержат его натянутые нервы.

Словно сжалившись над ним, экран погас, позывные оборвались. В зале в который уже раз наступила тишина. Смыков подавил вздох облегчения, расслабленно вытянулся в кресле.

Время шло. Часовая стрелка описывала круг за кругом. Самообладание возвратилось к дежурному инженеру.

— Может быть, и достаточно на сегодня? — чуть кривя губы в усмешке, спросил он.

Ему не ответили. Те двое, по краям пульта, не сводили глаз с экрана, и он не решился настаивать.

Светало. Плоский прозрачный потолок зала подёрнулся синевой. Звёзды меркли.

Трое за пультом сидели и ждали. Двое — в уверенности, что сбудутся их предсказания. Третий — что всё останется, как было.

Только в четыре часа утра запели знакомые позывные. И звук их на этот раз был чётким. Секундная стрелка хронометра пробежала пять делений — и позывные смолкли. Ещё две секунды — глухое торопливое теньканье посыпалось в зал.

— Информация! — разом вырвалось у Смыкова, Минха и Татьяны.

— Справились… родные, — в голосе Татьяны были слёзы радости.

Вспыхнул экран, вспыхнул знакомой Смыкову чернотой космического пространства. И в этой черноте он увидел висящий в пустоте межпланетный корабль, очень похожий на один из тех кораблей, на каких люди делали свои первые шаги в космос. А позади корабля в радужном голубом сиянии поворачивался вокруг оси похожий на гигантский глобус шар с незнакомыми контурами гор и материков.

И так же внезапно всё смолкло, всё погасло снова.

Дальнейшее ожидание было напрасным. Смыкова и Минх встали.

— Расшифровку информации мы подождём у директора, — сказала Татьяна. — Спокойной ночи тебе, Михаил.

Он остался один. Он стоял посреди зала на сверкающем в лучах солнца пластмассовом полу и видел на нём отражение обрюзгшего тусклого человека. Взглянул на свои руки, вспомнил, что когда-то они уверенно управляли космическим кораблём. А теперь ему не летать больше. И встреча с теми, неведомыми, произойдёт без него.

В сердце была боль и пустота…