Переселение в тоннель позволило освободиться от матрацев, от намотанных на ноги одеял, от полотенец на голове. Люк закрыли, постелили на него матрац для Биронта. Остальные разместились в гамаках, заняв колодец почти до самого верха.

И сразу заснули. Спали долгим и тяжелым сном, не обращая внимания на неудобства. Когда нужно было выходить из колодца, Биронта поднимали в гамак. За пищей, за водой спускались по очереди. Возвращаясь, сообщали неутешительные вести: температура минус тридцать восемь… сорок один… сорок пять… Она теперь падала все быстрее, сначала на четыре градуса в сутки, потом на шесть, на восемь…

А снаружи вокруг подземохода по-прежнему смыкалась раскаленная пластическая масса. Если верить термоизмерителям (а как же им не верить?), температура ее с момента входа в четвертую геосферу, то есть за тридцать два дня, снизилась всего на четырнадцать градусов и составляла две тысячи девятьсот восемьдесят шесть градусов выше нуля. Тепла более чем достаточно! Если бы ничтожную долю его перенести в кабины.

Находиться среди огня и гибнуть от холода - что могло быть нелепее?

Спускаться за водой и продуктами становилось с каждым разом труднее. По другую сторону люка подкарауливал уже шестидесятиградусный мороз. Его ожоги переносили только два человека - Чураков и Николай Николаевич. Прежде чем отправиться в складской отсек, они закутывались в матрацы. Лицо, руки, ноги обертывали одеялами. Люк распахивался, в колодец врывались клубы пара. Далее от Дектярева или от Андрея требовалась быстрота: почти скатиться по скобам, схватить ящик с концентратами, который поближе, и обратно.

Первое время у Николая Николаевича хватало смелости миновать складской отсек и две кабины, чтобы добраться до своего пульта. Взглянув на приборы, он мчался обратно с такой быстротой, на какую только был способен. Вернувшись в колодец, пересказывал Валентину Макаровичу суть добытых сведений и тем несколько успокаивал атомиста.

- Хорошо бы запасти воды, - беспокоился Андрей, - да не во что. Боюсь, подведет синтезатор, уже и так льдом плюется.

Дектярев боялся другого. Он понимал, что наступит момент, когда они не смогут вообще выходить из колодца.

В какой тесноте они находились! Узкое помещение колодца позволяло лишь сидеть в гамаке, как в петле, или стоять на перекладине. Верхний видел затылок нижнего, а нижний созерцал подошвы ботинок верхнего.

Полный и грузный Дектярев страдал от тесноты вдвойне. Поворачиваясь, он задевал плечами стены, а сидя, упирался в них коленями. Но главное - его мучило бездействие. Часами ворчал он на «чертов базальт», на «проклятую температуру», на «невезенье»… К его воркотне сосредоточенно прислушивались Вадим, Андрей и Павел. Ровный голос ученого действовал на них успокаивающе. И вообще даже один вид Николая Николаевича вселял в молодых людей бодрость. Исчезни сейчас Дектярев, они бы сразу растерялись, может быть поддались бы ослепляющему чувству страха.

Все большую тревогу вызывало состояние Биронта… Дектярев за время своих экспедиций немало насмотрелся на простудные заболевания и сейчас без труда поставил диагноз: воспаление легких.

Тело Валентина Макаровича пылало в огне. Его непрерывно лихорадило, мучила жажда. Ему хотелось вытянуть ноги, разбросать руки. Но даже когда его матрац стелили поверх люка, Валентин Макарович мог сидеть только прислонившись спиной к стене и согнув ноги.

Другим в гамаках было еще неудобнее.

В воспаленном мозгу путались мысли. Стоило Валентину Макаровичу закрыть глаза, как тотчас же он оказывался за пультом. Необычайное множество приборов, кнопок, переключателей приводило его в отчаяние. Он никак не мог разобраться в их назначении. И не мог разглядеть, что показывают нити на шкалах. А нужно было спешить, спешить, спешить… Подземоход проваливался куда-то; от пульта, как от включенной электрической плиты, отдавало нестерпимым жаром. Кабина покачивалась, вокруг мелькали незнакомые лица. Валентин Макарович вглядывался в них, но никогда не узнавал.

В страхе звал он Николая Николаевича. Дектярев поминутно выбирался из своего гамака и, кряхтя, спускался к больному. Приложив ладонь к его горячему лбу, подавленный, он подолгу оставался неподвижным в очень неудобной позе.

Валентин Макарович требовал:

- Перечислите, пожалуйста, показания приборов. И главное - интенсивность и жесткость излучения.

Николай Николаевич называл числа, выдумывая их тут же.

- Столько перенести, - жаловался атомист, - и не увидеть самого главного.

- То есть как это не увидеть? - гремел на весь колодец геолог. - Что за разговоры, коллега? Кто же, по-вашему, должен тогда видеть? Я? Андрюшка с Павлушкой? Так мы же ни бельмеса не поймем в вашем нейтрино-балерино. Извольте выздоравливать и продолжать наблюдения.

- Я постараюсь, - Биронт с благодарностью улыбался и тут же снова впадал в забытье. Он звал жену, просил открыть окна, удивлялся, как много голубей слеталось к дому.

Андрей спускался к Дектяреву, спрашивал:

- Плохо?

Дектярев покачивал головой. Если бы он мог помочь Биронту даже в ущерб своему здоровью, он бы сделал это, не колеблясь ни минуты.