Пренебрежительное отношение к компетентности заходит слишком далеко даже в сугубо специальных областях — в том, что касается профессиональных навыков. Известна фраза, может быть легендарная, председателя суда, обратившегося к адвокату, скрупулезно разбиравшему какой-то правовой вопрос: «Сударь, мы здесь для того, чтобы заниматься делом, а не разглагольствовать о праве». Он вовсе не шутил, он хотел сказать: «Судебные решения нынче принимают не с точки зрения права, а исходя из справедливости и здравого смысла. Оставим дотошные изыскания и юридические закавыки кабинетным ученым, а вы уж тут не стройте из себя завзятого правоведа». В прежние времена такая позиция даже в смягченном мною виде шокировала бы работников судебного ведомства, теперь это обычный случай. То есть демократические представления внедрились и сюда.

Как бы ни пытались сегодня судейские чиновники сохранить корпоративный дух, они не связаны уже ни текстом законов, ни судебной практикой — традицией, закрепленной письменно. Они не просто чиновники, видящие свой долг в подчинении власти, они чиновники от демократии — афинские гелиасты. Судят они, согласуясь лишь со своей совестью, они чувствуют себя не членами ученого сословия, претворяющими в жизнь его решения, а носителями истины, подобно остальным своим коллегам.

Несколько экзотичным, по правде говоря, но показательным примером такого умонастроения может послужить один судья, присвоивший себе право не судить по закону, а самому его сочинять, руководствуясь в своих решениях либо общими идеями, то есть теми из общепринятых идей, которые он сам разделял, либо завтрашними нормами — нормами, которые, по его мнению, будут приняты впоследствии. В общем, судил он согласно кодексу будущего.

Знаменательно не то, что столь странный судья существовал в природе, а то, что его принимали всерьез очень многие люди, в том числе и якобы просвещенные. Он пользовался большой популярностью, — значительная часть публики считала его «хорошим судьей» — вот что симптоматично.

И еще один, гораздо чаще встречающийся симптом. Может бьггь, худший вид некомпетентности — это когда компетентный человек полагает себя некомпетентным. По крайней мере в уголовных процессах так настроено большинство судейских чиновников.

В этом смысле очень любопытной представляется брошюра одного провинциального судьи, Марселя Летранже, озаглавленная «Профессиональная привычка» (1909). Эта брошюра о многом говорит. По ней ясно видно, что сегодняшние судьи и прокуроры не верят прежде всего в самих себя и страшатся общественного мнения (газет, кухонных сплетен, всяческих лож, политических кружков). Они знают или думают, что знают, будто продвижение по службе им обеспечит не строгость, как прежде, а снисходительность.

Постоянно видя перед собой сплотившиеся против него силы — публику, почти всегда настроенную в пользу обвиняемого, местную прессу, прессу столичную, судебных медиков, почти всех обвиняемых причисляющих к невменяемым, постоянно опасаясь судебной ошибки (судейская ошибка стала своего рода идеей фикс значительной части общества, готовой в каждом осужденном видеть невинную жертву), — прокурор не отваживается уже требовать сурового приговора, а судья — проводить жесткое дознание.

Да, есть исключения, но они вызывают такое удивление, такое противодействие, что лишь подчеркивают, до какой степени они необычны и выходят за рамки теперешних правил и обычаев.

Чаще же прокурор в своей обвинительной речи проявляет робость, сдержанность, мягкость, недоговаривает, дает повод для снисходительности к подсудимому, демонстрирует неуверенность.

Он требует его голову и боится её получить.

По сути, и прокурор, и судья хотят, чтобы подсудимого оправдали. Тогда всё, с плеч долой, дело будет закрыто, его не возобновят, о нем не вспомнят. В противном случае кто-нибудь заподозрит, что суд не разобрался в обстоятельствах, дело снова поднимут — из злопыхательства, по политическим соображениям или просто забавы ради, и оно, словно фантом, десять-пятнадцать лет не будет давать покоя судейскому чиновнику.

Г-н Летранже рассказывает по этому поводу одну типичную историю. Я наводил справки в провинции, разговаривал со многими людьми и с полной уверенностью могу утверждать, что это абсолютно правдивая история — одна из тысячи подобных.

Девятнадцатилетний браконьер изнасиловал и затем задушил в лесу крестьянку, мать семейства. Судейской ошибки или обвинений по поводу судейской ошибки, на которые публика в наши дни такая падкая, опасаться не приходилось. Подсудимого без труда заставили признаться. Это важный момент.

Во Франции любой обвинительный приговор, который не основывается на признании осужденного, уже судебная ошибка.

Если есть признание, вопрос о судебной ошибке с повестки дня снимается, несмотря на возможность самооговора. Казалось, дело будет завершено без особых помех

Судейские, однако, пуще всего боятся приговорить кого-либо к смерти. Преступление отвратительное, особенно в глазах присяжных заседателей из сельской местности, чьи жены и дочери вынуждены часто отлучаться из деревни. Был там еще совершенно обезумевший муж жертвы, ожесточенно требовавший мести и расхваливавший свою жену. Он привел сына, который безутешно рыдал и кричал, пока отец давал показания. Председатель суда и прокурор совсем приуныли.

«Я сделал всё, что мог, — сказал председатель суда прокурору. — Налегал на то, что подсудимый такой юный, что ему девятнадцать. Нет, я сделал всё, что мог».

«И я сделал что мог, — ответил прокурор. — Я вообще не упомянул о наказании. Ни единого слова не сказал. Просто обвинял. Не мог же я его защищать. Я сделал всё, что было в моих силах».

По окончании судебного заседания капитан жандармерии подбадривает этих господ: «Да бросьте. Ему и двадцати нет. И на суде он хорошо держался. Паренек симпатичный. Наверняка его не казнят. Смертная казнь здесь, в нашем мирном городишке! Да не приговорят его к смерти».

Его и не приговорили. Суд присяжных нашел смягчающие обстоятельства. У прокурора с судьей от сердца отлегло.

Цифры подтверждают выводы г-на Летранже. Преступники, способные вызвать жалость, матери-детоубийцы, женщины, совершившие аборт, подвергаются преследованию всё реже. А те, кто подвергается, часто остаются безнаказанными, несмотря на всю очевидность преступления. В среднем за последнюю дюжину лет из ста таких дел двадцать шесть заканчиваются оправдательным приговором. Современные судьи снисходительны донельзя.

В общем, судья или не уверен в своей компетентности, или для своего душевного спокойствия ею пренебрегает. Душевное спокойствие заботит его больше, чем безопасность общества. От судов скоро сохранится лишь фасад, внушительный, но мало кого пугающий.

Серьезный симптом уже то, что толпа не верит в саму возможность принятия целительных суровых мер наказания. Над преступником, схваченным на месте преступления, нередко устраивают самосуд. И всё потому, что знают: если его не наказать сразу, то, скорее всего, он так и выйдет сухим из воды.

— Но та же самая толпа, вернее, её представители в суде присяжных часто, почти всегда проявляют мягкость.

— Да, потому что между преступлением и заседанием суда проходит шесть месяцев, и если в момент преступления толпа сочувствует несчастной жертве, то в момент суда симпатии уже на стороне несчастного обвиняемого. При этом самосуд, по существу, противовес чрезмерной снисходительности судей и присяжных заседателей.

Само духовенство, значительно более любого другого сословия приверженное традиции, приобретает демократические черты, так что оно учит уже не догматике и таинствам, а всё сводит к одной лишь морали. Тем самым оно снисходит к малым сим, чтобы сподручнее было держать их в повиновении. Разумеется, в этом есть определенный смысл. Вот только, пренебрегая вопросами догматики и толкованием таинств, священнослужители перестают быть членами ученого корпуса и более не внушают уважения. Церковные авторитеты уподобляются любому, кто вздумает проповедовать мораль, иллюстрируя свои выступления примерами из истории, в том числе истории религий, не хуже священника. И люди начинают задумываться: «На что мне сдались священники, не достаточно ли будет простого учителя нравственности?»

Этот американизм не столь опасен и даже не столь плох в самой Америке, где светских проповедников морали не так много. Но во Франции, Италии, Бельгии, где их пруд пруди, ситуация возникает угрожающая.

В целом основной порок современных специалистов в самых различных областях заключается в том, что каждый думает, будто ловкость и сноровка намного важнее знаний, будто практической сметки достаточно и без умственного багажа. Так полагают те, кто отправляет свои профессиональные обязанности, и публике это кажется само собой разумеющимся. Таким образом реализуется в действительности то равенство, к которому инстинктивно тяготеет демократический режим. Компетентное отношение к делу он не уважает, да скоро и уважать станет нечего: оно и сейчас большая редкость, а через какое-то время вовсе исчезнет. Тогда не будет больше разницы между судьями и сторонами в судебном процессе, между паствой и священнослужителями, между больными и врачами. Пренебрежение компетентностью постепенно уничтожает компетентность, и компетентность, отрицая себя, не отличается уже и сама от презрения, которое к ней испытывают. В конце концов приходят даже к большему согласию, чем требовалось.