Что же в результате происходит? А происходит совершенно логичная и даже справедливая с точки зрения демократии вещь, именно: демократия стремится и не может не стремиться, чтобы народные представители делали то, что желает народ, и то, что бы он делал, правь он непосредственно. Демократия хочет всё делать сама, как и народ хотел бы всё делать сам, властвовать напрямую, как на афинском Пниксе.

Монтескьё полностью отдавал себе в этом отчет, разве что он не предвидел, как это осуществляется на практике, когда у власти находятся народные представители, при парламентской форме правления. Однако по существу разницы нет никакой, надо только иметь в виду следующее «Демократические принципы извращаются не только когда нарушается дух равенства, но и когда этот дух подминает под себя всё остальное и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал себе в руководители. При этом народ не терпит над собой власть, которую сам учредил, хочет всё решать самостоятельно, заседать вместо сената, претворять законы в жизнь вместо должностных лиц и заменять собой судей. Народ покушается на функции чиновников, и последних уже не уважают. Заседания сената лишаются своего значения, на сенаторов больше не смотрят...»

Итак, при парламентском, демократическом правлении народ хочет править без посредников. Он желает быть равным тем, кого выбрал, ему не по душе терпеть над собой власть даже тех, кого он сам наделил властными полномочиями. Он желает распоряжаться вместо правительства, исполнять закон вместо представителей исполнительной власти, быть выше судей, заменять собой должностных лиц, он не желает никого и ничего уважать и почитать.

Дух народа, стремящегося творить свою юлю, побуждает к действию демократический режим, верный и послушный народу.

В результате компетентных людей отовсюду изгоняют и удаляют. Подобно тому как народ не подпускает их к власти, его избранники целенаправленно и последовательно лишают специалистов возможности исполнять какие бы то ни было общественные функции.

Народные представители, к примеру, обязаны контролировать правительство, давать ему рекомендации, но, так как оно должно быть независимо, депутаты не могут подменять его собой, иначе говоря — править. Они назначают правительство, и это верно, но, «не желая терпеть власть, которую они сами наделили полномочиями», они пытаются подмять его под себя. Законодательный орган, вместо того чтобы составлять законы, постоянными запросами изо дня в день диктует правительству, как ему следует поступать, то есть попросту правит.

Практически страной руководит палата депутатов. Так и должно быть, если народ желает властвовать сам, на чем, собственно, и строится демократический режим. Так и должно быть, чтобы никакая другая воля не могла проявить себя, кроме юли народа, которая находит выражение в соответствующих актах исполнительной власти. В этом суть режима. Так должно быть, чтобы никому и ничему, даже исходящему от народа, не было позволено ни на какое время, ни даже на мгновение приобрести бóльшую, чем у народа, власть, пусть даже в строго ограниченной области.

Однако умение править — это искусство, которое предполагает необходимые знания, а при данных условиях у власти находятся люди, таковым умением и искусством не обладающие, более того, выбранные как раз потому, что они ими не обладают и гарантировано, что обладать никогда не будут.

И если при демократии такого рода существует либо по традиции, либо по внешним причинам некая властная структура, в течение скольких-то лет независимая от законодательного органа, не обязанная перед ним отчитываться, орган, который не терпит вмешательства в свои действия и который не может быть ликвидирован конституционным путем, такая властная структура представляет собой столь странную, если не сказать чудовищную, аномалию, что она не отваживается проявлять себя из боязни нарваться на скандал, как бы парализованная своим же страхом.

И её можно понять, ведь отважься она проявить себя или просто сделай вид, что правит, это было бы выражением личной, а не народной воли, что противоречило бы духу режима.

При таком строе глава государства может быть только номинальным. Личная юля привела бы его к злоупотреблению властью, собственные взгляды стали бы посягательством на устои, а собственное слою — преступлением против общества.

Даже если конституция формально предоставила ему соответствующие полномочия, это всё равно лишь мертвая буква, иначе нарушался бы неписаный высший закон, сам дух политического устройства.

Один из таких глав государства ad honores сказал как-то: «Весь срок своего президентства я промолчал в строгом соответствии с конституцией». По видимости, он был не прав, конституция вполне позволяла ему высказываться и даже действовать, но прав по существу — предоставление конституцией такого права носит неконституционный характер. Заговорив, он поступил бы конституционно, промолчав, он действовал институционально. Он и предпочел хранить молчание институционально. Он вступил в противоречие с буквой конституции, но прекрасно разобрался в сути дела, восприняв его дух.

При демократии, следовательно, народ через своих представителей осуществляет, насколько это возможно, прямое и реальное руководство страной, диктуя свою юлю исполнительной власти, нейтрализуя главу этой власти, которому диктовать свою волю он не в состоянии.

Однако народу недостаточно общего руководства, ему хочется управлять всем процессом. Ведь если бы управляющие в области финансов, юстиции, охраны общественного порядка зависели лишь от своих министров, зависимых в свою очередь от законодательной власти, которая часто этих министров низлагает и сменяет, администраторы, чье положение было бы более стабильным, чем у их начальников, составили бы особую касту. Они бы правили государством без учета народной воли, в соответствии со своими принципами, правилами, традициями, идеями.

Но это недопустимо. Недопустимо, чтобы существовала иная юля, отличная от воли народа, иная власть — пусть даже в самой узкой области, — отличная от его власти.

Возникает примечательное противоречие — противоположные следствия одной причины. Так как законодательный орган руководит министрами, он часто их снимает; так как он часто их снимает, они, по существу, не управляют своими подчиненными (пример Кольбера и Лувуа), и те сохраняют определенную независимость. В результате законодательный орган, упрочивая свою власть над министрами, перестает управлять администраторами и, разрушая одну конкурирующую власть, создает другую такую же.

Однако это противоречие довольно легко разрешается. Народ не допускает, чтобы какой-либо администратор был выбран без его, народа, одобрения. Более того, он сам старается их назначать. Из места своего пребывания, из дворца, где он осуществляет свои диктаторские функции, законодательный орган внимательно наблюдает за назначением администраторов. Кроме того, каждый член законодательного органа контролирует назначения в своей провинции, в своем департаменте, в своем округе, у него свои кандидаты, их он и продвигает. Делается это для того, чтобы юлю народа выполняли лишь те руководители, которых он сам выбирает из своей среды, чтобы «народ назначал должностных лиц», как выражался Монтескьё.

Он и назначает их через своих представителей. Судите сами, могут ли при этом они не быть плоть от плоти и кровь от крови народа. Так что всё сходится к одному.

Вот и получается, что народ кардинально влияет на выбор должностных лиц. Он по-прежнему «делает всё сам». Постоянно слышатся жалобы на привнесение политики в дела управления, вообще во всё вокруг, на то, что «политика во всё вмешивается», что она везде. Но почему так происходит? Потому что в этом заключается принцип верховной власти народа. Политика, политическая сила как раз выражает волю большинства нации. Этой воле надобно выразить себя, ют она и стремится сделать это, назначая должностных лиц, управляя всем и вся. Идеал демократии — это когда народ избирает всех тех, кто им руководит. Если не идеал, то по крайней мере её основополагающая идея. Народ через своих представителей претворяет в жизнь эту идею при нашей пока еще парламентской демократии.

Всё, казалось бы, замечательно, вот только компетентность снова оказывается в загоне. Ведь чем может понравиться народу в лице его избранников кандидат на административную должность? Своими профессиональными качествами?

Но оценить их могут лишь его начальники и коллеги, народ или его представители — судьи тут никудышные.

По словам Монтескьё, «народ прекрасно умеет выбирать тех, кому он намеревается передать часть своих полномочий». Самое время порассуждать на эту тему. Что имеет в виду философ? «Народ определяет это лишь по признакам, ему известным, которые, так сказать, бросаются в глаза. Так, он знает, что такой-то человек много воевал, что он добился на войне успехов, значит, он достоин быть генералом. Народ знает, что такой-то судья ревностно исполняет свои функции и многие выходили из зала суда довольные им, в коррупции его тоже не уличали, — этого достаточно, чтобы избрать его претором. Народ поражен щедростью и богатствами такого-то гражданина, — этого достаточно, чтобы он выбрал его членом городского муниципалитета. О всех этих фактах народ на площади узнает лучше, чем монарх у себя во дворце».

Это высказывание не кажется мне удачным. Как монарх в своем дворце может не знать о богатстве денежного туза, незапятнанной репутации судьи, победах военачальника, о чем знает народ на площадях? О таких вещах узнать нетрудно. Народ знает, что такой-то был хорошим судьей, а такой-то блестящим офицером. Следовательно, он может назначить их претором и генералом. Допустим, но кто просветит народ, когда надо выбрать молодого судью или офицера, только начинающего свою карьеру? Я, признаться, не очень понимаю. Рассуждая подобным образом, Монтескьё сам ограничивает возможность народа сделать правильный выбор, ведь назначить тот может лишь известную личность и лишь на очень высокую должность, в конечном итоге имея дело с людьми на закате их карьеры. На чем же народ может основываться в своем выборе, где черпать информацию при выдвижении тех, кто только начинает трудовой путь? Монтескьё считает народ способным оценить лишь подтвержденную компетентность, но не ту, которая только начинает себя проявлять. Доводы Монтескьё малоубедительны.

Результат этот — следствие антитезы (в логическом смысле слова). Монтескьё хотел доказать здесь не столько истинность своего утверждения, сколько ложность другого. Вопрос, который он держал в уме, следующий: способен ли народ управлять государством, предвидеть, рассматривать и разрешать проблемы внутренней и внешней политики? Нет. Способен ли он правильно выбирать должностных лиц? Пожалуй. Антитеза так увлекла Монтескьё, что он договорился до того, что, хоть способности управлять у народа нет, способностью назначать должностных лиц тот наделен в высшей степени. В заключение приводится вывод: «О всех этих фактах народ на площадях узнает лучше, чем монарх в своем дворце. Но может ли он управлять ситуацией, находить место, время, удобный случай для вынесения наилучшего решения? Нет, не может».

На самом деле способность народа избирать должностных лиц ненамного выше, чем его способность последовательно уменьшать влияние австрийского правящего дома. Именно ненамного. Уменьшить могущество австрийского правящего дома и найти человека, который сумеет этого добиться, почти одинаково непросто.

И уже совсем не способен народ выдвинуть достойного человека, еще не обремененного лаврами. Но при демократическом режиме он как раз на это претендует.

Чем кандидат на высокий пост может понравиться народу или его представителям? Своими достоинствами, которые те оценить не в состоянии? Конечно, нет. Чем же тогда? Сходством своих мнений с мнениями народа, то есть своими политическими взглядами. Политические взгляды кандидата на высокий пост — лишь на них опирается народ в своем решении, потому что это единственное, о чем он может составить здравое суждение.

— Но взгляды, сходные с взглядами народа, могут сочетаться с высокими профессиональными качествами.

— Разумеется. Однако это дело случая. При этом, по крайней мере, народ не выступает против компетентности, просто она ему безразлична или даже чужда. Компетентность тут не дает никакого преимущества.

Неминуемое следствие: кандидат на высокий пост, не чувствующий за собой никаких достоинств, без труда понимает, что достигнет цели, лишь имитируя необходимые политические взгляды, что он и делает. Но довольно часто и обладающий достоинствами кандидат, прекрасно зная, как это делает недостойный кандидат, и не желая поражения, также обзаводится нужными взглядами. Это и есть «солидарность во зле», о которой так хорошо говорит Ренувье в своей «Науке морали». В результате большинство народных избранников ни на что не годны, а немногие достойные люди, составляющие исключение, — люди слабохарактерные. Между тем сильный характер — неотъемлемая часть компетентности почти на любом поприще.

Остается малое число достойных людей, не выставляющих напоказ нужные взгляды и получивших административную должность по недосмотру со стороны политиков. Эти чужаки стечением обстоятельств порой продвигаются достаточно далеко в своей карьере, не достигая, впрочем, самых высоких постов, которые, естественно, сохраняются для тех, кто пользуется доверием народа.

Вот и правит народ через своих представителей и точно так же через своих представителей диктует министрам, что те должны делать.

— Но я не вижу, чтобы народ правил, он лишь выбирает должностных лиц.

— Прежде всего, это уже чересчур много, что он их выбирает. Так внедряют дух народа в органы управления, так препятствуют проникновению туда какого-либо иного духа и не дают образоваться своего рода управленческой аристократии, к чему управленцы сами стремятся. Кроме того, народ вовсе не ограничивается тем, что через своих представителей назначает чиновников. Он пристально следит за ними, наблюдает, не спускает с них глаз, держит на привязи, и, подобно тому как народные представители диктуют министрам, как распоряжаться властью, они указывают чиновникам, как управлять.

При демократическом режиме положение префекта, главного прокурора, главного инженера чрезвычайно противоречивое. Он действует в связке с министром и местными депутатами. Он должен подчиняться и ему, и им. Случаются любопытные вещи, возникают очень щекотливые ситуации. Так как префект подчиняется и депутатам, и министру, а тот, в свою очередь, — депутатам, создается видимость единоначалия. Министр, а через него префект подчиняются некоей всеобщей воле, однако префект находится еще во власти частной воли каждого отдельного местного депутата. Происходит столкновение интересов, крайне интересное с психологической точки зрения. Однако для префекта, главного инженера, главного прокурора подобное положение дел малоприятно.

Заметьте, как всё содействует тому, чтобы народный представитель оказался столь же некомпетентен, сколь всемогущ. Мы уже говорили, что он некомпетентен изначально, но даже если сперва это было не так, он станет некомпетентен по роду своей деятельности, по многообразию функций, которые ему придется выполнять. Лучший способ сделать человека ни к чему не пригодным — заставить его заниматься всем сразу. Исполнитель воли народа, проводник его духа кроме законодательной деятельности занят еще и тем, что запрашивает министров, диктует им, как они должны управлять, другими словами, он занят выработкой внешней и внутренней политики. Он выбирает и контролирует должностных лиц, надзирает за ними, определяет их действия. Не говоря уже о мелких частных услугах своим непосредственным выборщикам, которые по праву и без зазрения совести требуют их выполнения, он готов сделать всё, что скажут. Этакий Фигаро. Человек-оркестр, вечно занятый и ни на что не годный. Он не может ничему толком научиться, не может ничего продумать, ни во что вникнуть, по существу он ничего не умеет.

Даже если в начале карьеры он в чем-то разбирался, через несколько лет работы он уже абсолютно ни в чем не компетентен. Лишившись своей индивидуальности, он превратился в публичного человека, то есть в человека, претворяющего в жизнь волю народа и ни о чем другом, кроме как о её торжестве, думать неспособного.

И вот еще что. Представьте себе слугу народа, достаточно сведущего в финансовой или юридической области, чтобы из нескольких кандидатов предпочесть не того, у которого лучше политические убеждения, а того, кто обладает большими заслугами, большим знанием или призванием, и одобрить действия, связанные не с сиюминутной политической конъюнктурой, а с долгосрочными государственными интересами. Такого слугу народа демократы тут же возненавидят.

Я хорошо знал одного такого. Рассудительный, умный, прямой человек. Защитник прав третьего сословия. Он, естественно, втянулся в политику. По причинам сугубо частным ему не удалось стать ни депутатом, ни сенатором. Преодолев упорное сопротивление, он, благодаря влиянию друзей-политиков, сумел получить судейскую мантию. В качестве председателя суда он вел процесс, где обвиняемый, личность малосимпатичная, тем не менее прямо не подпадал ни под одну статью закона. Однако этого обвиняемого, бывшего префекта, представлявшего прежнюю, ненавидимую всеми власть, известного реакционера и аристократа, терпеть не могла демократическая общественность как в Париже, так и в провинции. Под ропот недовольства председатель суда начисто оправдал обвиняемого. Потом он сказал не без юмора: «Вот не избрали меня сенатором. Впредь будет им урок!» Другими словами: «Превратив меня в политика, они лишили бы меня компетентности, сделали бы игрушкой в своих руках. Не захотели. Теперь я просто знаток законов, которые я применяю на практике. Тем хуже для них!»

«Превращая человека в раба, Зевс отбирает у него половину души», — говорил Гомер. Превращая человека в политика, демос полностью лишает его души. Если же он оставляет человеку душу, то совершает ошибку.

Вот почему демос терпеть не может, когда какая-нибудь должность является пожизненной. Конституция выводит должностное лицо, чиновника, выполняющего свои функции пожизненно, из-под надзора народа. Такое должностное лицо, такой чиновник всё равно что вольноотпущенник, а вольноотпущенников народ не переносит.

Поэтому если в стране, где он правит, есть пожизненные должности, демос время от времени их отменяет. Прежде всего, чтобы «очистить» чиновников от их функций, но особенно для того, чтобы все остальные уразумели: пожизненная должность — вещь относительная и они должны считаться с волей народа, который может обернуться против них, вздумай они слишком далеко зайти в своей независимости.

По конституции 1873 года во Франции имелись пожизненные сенаторы. Для пользы дела это, наверно, было довольно предусмотрительной мерой. С точки зрения авторов конституции, несменяемые сенаторы должны быть (и были на самом деле) ветеранами политики и управления. Они должны были делиться знаниями, умственным багажом, опытом с коллегами. Было бы даже хорошо, если бы таких сенаторов выбирали не коллеги, чтобы ими становились по закону, к примеру, бывший президент республики, бывший председатель кассационного суда, бывший председатель апелляционного суда, адмирал, архиепископ и так далее. Однако демократы не могут допустить, чтобы народный представитель был неподотчетен народу, чтобы он не боялся, вдруг его не переизберут, чтобы поставленный за свою так называемую компетентность на высокую должность человек представлял вовсе не народ, а самого себя.

Пожизненных сенаторов отменили. Иначе они явно заделались бы политической аристократией, сославшись на свои заслуги, да и сам сенат, их выбравший, подпал бы под подозрение в аристократизме, ведь именно он придавал аристократическую окраску процессу избрания, пополняя свои ряды путем кооптации. Смириться с этим демократы не могли.