Переходя реку по Мосту сонетов — на прямом пути от Дома президента к квартире Дональда Трефузиса во Дворе боярышника, — расстроенный Адриан с силой прихлопывал по каждому каменному шару, что расположены вдоль всего этого благородного сооружения. Ему ненавистны были воспоминания о заседании, о наслаждении, с которым Гарт Мензис зачитывал статью из "Кембридж ивнинг ньюс", о непристойном веселье, которое перло из физиономий команды Би-би-си. Все они смеялись над Трефузисом.

Ад и расплавленное дерьмо, сказал себе Адриан, уж кто-кто, а Дональд…

Подрабатывать в чайной, так это называют в Америке. Секс на скорую руку в общественной уборной.

— Плохие новости, Адриан, — сообщил ему этим утром президент. — Дональд подался в сор-тирные ковбои и влип. Говорит, что в десять тридцать должен предстать перед судом. "Ивнинг ньюс", разумеется, напишет об этом. А нас завтра должны показывать по национальному телевидению. И что нам, черт подери, теперь делать?

Адриан вспоминал, как он, распаренный после крикета, валялся летними вечерами на диване Дональда. И те недели, когда они в пору прошлогодних каникул делили один на двоих гостиничный номер то в Вене, то во Флоренции, то в Зальцбурге. Да старик даже к плечу Адриана ни разу не прикоснулся. А с другой стороны, с чего бы он стал прикасаться? В университете пруд пруди долговязых томных первокурсников, куда более аппетитных, чем Адриан. Не исключено к тому же, что Дональд склоняется в своих вкусах скорее к Ортонучем к Одену. Возможно, только анонимный грубый перепих его и распаляет. Оно конечно, живи и жить давай другим, но лучше бы ему было лапать Адриана, чем преклонять колени перед каким-нибудь сальным шоферюгой, у которого имя Леви Стросс ассоциируется единственно с джинсами, а отсосав у него, выблевывать после и свою репутацию, и карьеру, и образ жизни.

Для Адриана это было последнее университетское лето, но, когда бы он ни шел по мосту и чем бы ни была занята его голова, он всякий раз не отказывал себе в удовольствии окинуть взглядом Парки — зеленую вереницу лужаек и ив, раскинувшуюся вдоль реки за колледжами. Когда на Кем опускалась вечерняя дымка, несуразная красота этого места повергала Адриана в глубокое уныние. Уныние, вызванное тем, что он находил себя неспособным должным образом на нее откликаться.

Было время, когда сочетание присущих природе и человеку совершенств заставляло его поеживаться от наслаждения. Теперь же той частью Адриана, что отвечала за чувства, завладели дела человеческие и долг дружбы, а природа и разного рода абстракции остались ни с чем.

Дональд Трефузис, уринальный Ураниец, сортирный содомит. Кто бы мог подумать?

Адриана, который и сам был не чужд сексуального авантюризма, прелести обращенной в эротический салон общественной уборной не пленяли никогда. Был один случай — вскоре после его изгнания из школы, — когда у него схватило на автобусной станции в Глостере живот и ему пришлось забежать в мужскую уборную.

Сидя в кабинке и ласково понукая свою толстую кишку к действию, он вдруг увидел записку, которую кто-то просовывал сквозь неприятно большую дырку в стенке, отделявшей его от смежной кабинки. Адриан принял записку и прочитал ее — руководствуясь скорее невинным духом гражданственной участливости, нежели чем-то еще. Вдруг там терпит затруднения какой-нибудь горемычный инвалид?

"Люблю молодые болты", — гласила записка.

Адриан потрясенно взглянул на дырку. Записку заменил в ней глаз. Адриан, не сумев придумать в таких обстоятельствах ничего другого, а может, и просто потому, что уродился дураком, улыбнулся. Победительной улыбкой, каковую сопроводило дружеское, отчасти покровительственное подмигивание: то был род сияющего ободрения, с каким человек принимает неумелые каракули от только-только научившегося ходить малыша.

В соседней кабинке тут же зашаркали, переступая, ноги, звякнула о бетонный пол пряжка ремня, и после недолгой паузы в дыру просунулся большой, изрядно возбужденный, призывно подрагивающий пенис.

Махнув рукой на гигиену и чувство комфорта, Адриан рывком натянул штаны и в панике сбежал. Следующие полчаса он мотался по Глостеру в поисках места, где можно было бы подтереться, — рискнуть воспользоваться еще какими-либо общественными удобствами Адриан не решался. И по сей день он никакого обаяния в уборных не усматривал. Один запах чего стоит. А уж риск, но, наверное, в риске-то, полагал Адриан, все и дело.

И тем не менее Трефузис, каким Адриан знал его, человек с поразительно белыми волосами и ирландскими, особой прочности куртками с заплатами на локтях, Трефузис — поклонник Элвиса Костелло и водитель "вулзли", Трефузис — отчаянный болельщик и полиглот, — невозможно было вообразить его давящимся спермой какого-нибудь водилы. Это все равно что нарисовать в воображении картину, на которой мастурбирует Малкольм Маггериджили заходятся в восторге соития Дэннис и Маргарет Тэтчер. Однако, трудно себе их представить или нетрудно, такого рода события все-таки происходят — предположительно.

Адриан заскакал на одной ноге, пересекая лужайку Двора боярышника, — предосторожность, заученная им еще в школьные времена.

— Хили, вы что, читать не умеете? — обычно кричали ему вслед сторожа.

— О да, сэр. Очень хорошо умею, сэр.

— Вы разве не видели, там ясно написано: "По траве не ходить"?

— Я не хожу, сэр. Я прыгаю.

— Нечего тут ум свой показывать, мальчишка.

— Хорошо, сэр. Вам какую глупость лучше показать, сэр? Полную или вполне достаточную?

Он взлетел по лестнице и стукнул по дубовой двери Трефузиса. Двери в квартирах колледжа были двойные, и если дубовая, внешняя, оказывалась закрытой, стучать в нее, требуя, чтобы тебя впустили, означало проявлять невоспитанность. Но Адриан решил, что нынешние обстоятельства оправдывают нарушение приличий.

Из-за двери донеслась приглушенная ругань.

— Дональд, это я, Адриан. Не впустишь меня? Послышался вздох, скрип половиц, дверь отворилась.

— Ну ей-богу, ты что, дуба признать не способен?

— Прости, я подумал…

— Я знаю. Знаю, что ты подумал. Входи, входи. Я записываюсь.

— О, извини.

Нерегулярные выступления Дональда по радио, "беспроводные эссе", как он их называл, в последнее время принесли ему скромную славу, лишь распалявшую обиду людей, подобных Гарту Мензису. Адриану трудно было поверить, что после всего случившегося прошлой ночью и этим утром Трефузис способен хотя бы помыслить о продолжении своих выступлений. Однако тот уже перематывал магнитофонную ленту.

— Присядь, — сказал Трефузис. — Там на столике есть довольно занятное "Батар-Монтраше", можешь налить пару стаканов.

Разлив по стаканам вино, Адриан тронулся по либраринту к кабинету, вмещавшему Дональда, его письменный стол, компьютер и магнитофон. Кабинет этот находился в середке комнаты и представлял собой внутреннее святилище площадью не более чем в шесть квадратных футов и футов восьми в высоту, построенное исключительно из книг, большинство которых было, судя по всему, на румынском языке. Имелась даже дверь. Когда-то она составляла часть декорации в студенческой постановке "Травести", очень понравившейся Трефузису. Режиссер-постановщик, Бриджит Арден, ученица Трефузиса, преподнесла ему дверь в подарок. Поначалу ее удерживали в стоячем положении — как и на сцене — особые противовесы, но потом выросшие вокруг штабеля книг придавили дверь, и теперь она стояла на месте так прочно, что лучше и не придумаешь.

Одно из преимуществ этого странного внутреннего помещения, как уверял Трефузис, состояло в том, что оно образовывало великолепную звуконепроницаемую камеру, в которой очень удобно записывать выступления по радио. Адриан же считал, что оно потворствует присущей Трефузису агорафобии или, по меньшей мере, клаустрофилии, в наличии коих у себя Дональд никогда бы не признался.

Когда Адриан на цыпочках вошел с двумя стаканами вина в кабинет, Трефузис говорил в микрофон:

— …а поскольку это затруднение, во всех его благородных, монументальных пропорциях, теперь уже известно вам благодаря достойным усилиям прессы, я до поры до времени избавлю вас от описания его безвкусных подробностей, хоть и надеюсь поделиться с вами оными — непредвзято, прямо и мужественно — еще до того, как закончится год. А пока я, если позволите, прерву эти беспроводные эссе и отправлюсь посмотреть мир. Когда же мне станет ясно, что он собой представляет, я, будьте уверены, дам вам об этом знать — тем, кому сие интересно, разумеется; прочим останется лишь строить догадки. Тем временем если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.

Трефузис вздохнул и положил микрофон.

— Да, все это очень печально, — сказал он.

— Куда пристроить вино? — спросил Адриан, оглядываясь в поисках свободного места.

— Я бы попробовал в горло, милый юноша, — ответил Трефузис, забирая стакан и отхлебывая из него. — Ну-с, полагаю, ты пришел рассказать мне о заседании?

— Это было возмутительно, — сказал Адриан. — Мензис жаждал твоей крови.

— Миляга. Как глупо с его стороны, ее там и не было вовсе, все время оставалась здесь, струясь в моем теле. Пришел бы и попросил. Он сильно страдал?

— Во всяком случае, моя тактика ему удовольствия не доставила.

Трефузис в тревоге взглянул на него:

— Ты ведь не сказал ничего лишнего? Адриан описал ход заседания. Трефузис покачал головой.

— Ты вел себя, как очень глупый мальчишка. Полагаю, письмо мое Клинтон-Лейси зачитал?

— Да, оно, пожалуй, выбило почву из-под ног Мензиса. Однако в нем не было необходимости, Дональд, никто не хотел твоей отставки. Зачем ты его написал?

— У сердца свои резоны.

— И будь поосторожнее с Мензисом. Готов поспорить, на следующий год он постарается помешать твоему возвращению.

— Глупости, нас с Гартом просто-таки переполняет любовь друг к другу.

— Он твой враг, Дональд.

— Ничуть не бывало, — сказал Трефузис. — И не будет им, пока я его так не назову. Он может страстно желать этого, может встать предо мной на одно колено и молить об открытой враждебности в самых насильственных ее проявлениях, однако для стычки, как и для случки, необходимы двое. Я сам выбираю себе врагов.

— Ну, если ты так говоришь…

— Я так говорю. Адриан отпил вина.

— Маслянистое, верно? И ваниль, как запоздалый сюрприз.

— Да, да, великолепно… м-м…

— Ты хочешь что-то спросить? Момент был довольно трудный.

— Дональд?

— Да?

— Насчет прошлой ночи…

Трефузис смерил Адриана печальным взглядом.

— О боже, ты же не собираешься задавать мне неудобные вопросы, правда?

— Нет, — ответил Адриан. — Если тебе они кажутся неудобными, то нет.

— Я подразумевалтебя, — сказал Трефузис. — Ты ведь не хочешь попасть в неудобное положение?

Адриан безнадежно махнул рукой:

— Просто это выглядит так… так…

— Так гадко?

— Да нет же! — воскликнул Адриан. — Я не это имел в виду, я хотел сказать, это выглядит так…

— Такне похожена меня?

— Ну…

Трефузис потрепал его по плечу.

— Давай отправимся в "Лопатку", — сказал он. — Уверен, у Боба найдется для нас симпатичный и тихий столик.

В "Бараньей лопатке" яблоку было негде упасть. В одном углу хоровики из колледжа Св. Иоанна, уже успевшие набраться "Пимза" на каком-то устроенном по случаю начала мая садовом приеме, исполняли a capella версию "Послания в бутылке", в другом яростно пихали друг друга в грудь двое компьютерных разработчиков, обладателей миллионных состояний. Адриан вспомнил, как два года назад один из них стрелял у него сигареты в "Орле". Ныне его компания стоила шестьдесят миллионов фунтов.

Хозяин заведения живо приблизился к ним и подмигнул.

— Профессор Трефузис, сэр, и юный мистер Хили! — сказал он и откинул голову назад, точно получивший солнечный удар старшина на плацу. — У нас нынче немного шумно, сэр.

— Вижу, Боб, — ответил Дональд. — Можем мы где-нибудь?..

— Я размещу вас наверху, сэр.

Боб повел их через бар. Один-два посетителя, увидев Трефузиса, прервали разговоры. Адриана поразило блаженное спокойствие, с которым Дональд приветствовал их.

— Добрый вечер, Майкл! Мне страшно понравился ваш сержант Мазгрейв. Один в один. А сапоги какие! Саймон! Видел в почте ваши результаты. Третье место! Вы, должно быть, вне себя от восторга.

Вместе с Бобом они поднялись наверх.

— Мы все очень гордились, читая в газете о ваших подвигах, сэр.

— Да ну? Спасибо, Боб.

— Это напомнило мне моего давнего начальника личного состава, когда тот попадал в дворцовый караул. Тогда мы, разумеется, называли это место Ебукингемским дворцом.

— Не сомневаюсь.

— Боже, боже, в те дни Сент-Джеймский парк был просто клоакой, сэр. Ни единого куста, в котором нельзя было бы обнаружить по меньшей мере одного караульного с клиентом. Вы, конечно, помните полковника Брамолла, сэр?

— Благодарю вас, Боб, эта комната нас более чем устроит. Вы не попросите Наиджела принести нам пару бутылок "Грюо-Лароз"?

— Определенно, сэр. Как насчет хорошего пирога с телятиной и ветчиной?

— До смехотворного идеально.

— Я мигом, сэр.

Когда они покончили с телятиной и ветчиной — но не с чатни, каковая приправа, как предупредил Трефузис, совершенно губительным образом действует на вкусовые окончания, — последний разлил по бокалам вино.

Адриан проглотил свое с жадностью, решив, что только опьянение позволит ему совладать с ощущением неловкости. Раз уж Волшебнику страны Оз предстоит обратиться в печального, смущенного старика, Адриану не хотелось быть трезвым, когда это произойдет.

Хотя, если говорить честно, Дональд, потягивавший кларет и одобрительно кивавший, выглядел примерно таким же печальным и смущенным, как "Смеющийся кавалер".

— Пурист мог бы порекомендовать еще год старения, который сгладил бы резкость танинов, — сказал Трефузис. — Однако я думаю, оно уже достигло высшей степени качества.

— Хорошее вино, — отозвался Адриан, наливая себе еще бокал.

Трефузис с довольным видом наблюдал за ним.

— Доброе вино похоже на женщину, — сказал он. — За тем исключением, конечно, что у него отсутствуют груди. Равно как руки и голова. Ну и говорить или вынашивать детей оно тоже не способно. На самом деле, если вдуматься, доброе вино и отдаленно-то женщину не напоминает. Доброе вино похоже на доброе вино.

— Я тоже немного похож на доброе вино, — сообщил Адриан.

— Ты улучшаешься с возрастом?

— Нет, — ответил Адриан, — просто стоит мне появиться на людях, как я оказываюсь хмельным.

— С той только разницей, что тебя укладывают на хранение после распития, а не до.

Адриан покраснел.

— О господи, в сказанном мной не было никаких сексуальных аллюзий. Просто фривольный каламбур на тему порождаемого спиртным бессознательного состояния. Мне особенно нравится "укладывают на хранение". Тебя так и будут приводить в замешательство возможные эротические истолкования каждого моего слова?

— Прости, — сказал Адриан. — Похоже, я — представитель не самого удачного урожая.

— Это глупость, хоть и очень любезная. Мы говорили о винопийстве, — я всегда верил в права молодежи на пьянство. Не до алкоголизма, конечно, это пассивное состояние бытия, а не позитивное действие. Однако пить сколько душа принимает — дело хорошее. Это походит на тост. За излишества.

— За излишества, — сказал, поднимая бокал, Адриан. — За "ничто не слишком".

— Ну что ж, ты раздавить сумел плод Радости на нёбе утонченном— и правильно сделал.

— Китс, — рыгнул Адриан. — "К меланхолии".

— Правильно, Китс, — подтвердил, пополняя бокалы, Трефузис. — На самом деле"Одамеланхолии", но мы, надеюсь, не будем впадать в педантизм.

— И хрен с ней, — согласился Адриан, ненавидевший, когда его поправляли, пусть даже добродушно.

— А теперь, — сказал Трефузис, — нам следует поговорить. В данный момент, — продолжал он, — мне нечего сказать тебе о прошлой ночи. Быть может, когда-нибудь, когда в мире все снова окрасится в тона более радужные, я смогу поведать такую повесть, что малейший звук тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей, глаза, как звезды, вырвал из орбит, разъял твои заплетшиеся кудри и каждый волос водрузил стоймя, как иглы на взъяренном дикобразе, — в общем, привел бы тебя в состояние крайнего возбуждения. Пока же — молчание, и держи все, что ты думаешь по сему предмету, при себе: рот на замке. Впрочем, у меня есть к тебе предложение, и я хотел бы, чтобы ты рассмотрел его со всей серьезностью. Полагаю, устоявшихся планов на следующий год у тебя еще не имеется?

— Нет.

Адриан думал дождаться окончания выпускных экзаменов, а там уж решать, что с собой делать дальше. Если удастся получить бакалавра с отличием первого класса, можно будет все-таки остаться в Кембридже, в противном же случае он, скорее всего, займется поисками преподавательской работы где-то еще.

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы этим летом попутешествовать со мной?

Адриан вытаращил глаза.

— Ну, я…

— Как тебе известно, я собираюсь провести кое-какие исследования, необходимые для моей книги. Но у меня есть и другое дело. Существует проблема, в которой следует разобраться, проблема докучная, но далеко не малообещающая. И я уверен, что тут ты способен оказать мне весомую помощь. Я же со своей стороны, естественно, возьму на себя все расходы, оплату отелей, полетов и так далее. Под конец путешествия мы оба снова осядем в Англии: ты — чтобы стать премьер-министром или осуществить какую-то иную из твоих мелкотравчатых амбиций, я — чтобы возобновить мою загубленную, не оправдавшую надежд карьеру. Какое впечатление производит на тебя такой план?

Сказанное произвело на Адриана примерно такое же впечатление, какое ракетка Роско Таннера производит на теннисный мяч, однако разобраться во впечатлении от собственно плана Адриан не взялся бы. Не сошел ли Трефузис с ума? И что скажут родители? А стоит ли ставить их в известность? Может быть, Дональд ожидает, что Адриан будет с ним спать? Именно об этом и речь?

— Ну так?

— Он… он невероятен.

— Тебе он не по душе?

— Не по душе? Конечно, по душе, однако…

— Превосходно! — Трефузис налил еще два бокала вина. — Стало быть, ты в игре?

"Если я откажусь спать с ним, — думал Адриан, — не выставит ли он меня в шею, не бросит ли где-нибудь посреди Европы без гроша в кармане? Конечно, нет".

— Господи, да! — сказал Адриан. — Я в игре.

— Чудесно! — воскликнул Трефузис. — Тогда выпьем за наше Большое Путешествие.

— Правильно, — сказал Адриан и осушил свой бокал. — За наше Большое Путешествие.

Трефузис улыбнулся:

— Я так рад.

— Я тоже, — произнес Адриан, — но…

— Да?

— Та проблема, о которой ты упомянул. С которой я мог бы тебе помочь. В чем, собственно…

— А, — вымолвил Дональд. — Боюсь, пока я не вполне, как говорится, вправе раскрывать подробности.

— О.

— Но, полагаю, не будет вреда, если я попрошу тебя вернуться мысленно в прошлое лето. Ты помнишь Зальцбургский фестиваль?

— Очень живо.

— Уверен, ты не забыл ту ужасную историю на Гетрейдегассе?

— Человека в музее Моцарта?

— Его самого.

— Вряд ли мне удастся его забыть. Столько крови.

В двери появился Боб.

— Простите меня за вторжение, джентльмены. Подумал, что вы с одобрением отнесетесь к этому превосходному "Арманьяку".

— Какая предупредительность! — вскричал Трефузис.

— Могу я осведомиться, сэр, приятно ли вы проводите вечер?

— Все идет великолепно, Боб. Великолепно.

— О, замечательно, — сказал Боб, извлекая из кармана пиджака три стопки для бренди. —

Тогда я, если позволите, составлю вам компанию.

— Пожалуйста, Боб, пожалуйста. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, так нацедите же нам по мерке вполне отчаянной.

Боб подчинился.

— Мы как раз говорили о Зальцбурге.

— О-о, грязное это было дело, сэр. Бедный старина Молтаи. Я слышал, ему рассадили шею от уха до уха. Хотя вы ведь видели это собственными глазами, не так ли, милорды?

Адриан вытаращился на него.

— Я уверен, вы поквитаетесь за старину Молтаи, юный мистер Хили, — сказал Боб и хлопнул Адриана по плечу. — Разумеется, поквитаетесь, сэр.