I

Три часа просидел он над первой письменной работой, но так и не смог написать ни слова. Когда все закончилось, к нему подошла одна из девушек.

— Я все видела, Адриан Хили! Значит, не сумел ответить ни на один вопрос?

Два года в этом дурацком колледже, где учеников называют "студентами", а уроки "лекциями". Как он это выдержал? Не надо было соглашаться.

— Я думаю, это хорошая мысль, дорогой. Независимости у тебя там будет куда больше, чем в школе. И отец согласен. Ты сможешь ездить автобусом в Глостер и каждый вечер возвращаться домой. А после, когда сдашь экзамен повышенного уровня, поступишь в Кембридж. Да и все говорят, что это очень приличный колледж. Сын Фосеттсов — Дэвид, кажется? — тоже учился там, когда его… после того, как покинул Харроу, так что я уверена, все будет хорошо.

— Ты хочешь сказать, это единственное место на мили вокруг, куда принимают тех, кого выставили из школы?

— Дорогой, это не…

— Как бы там ни было, я не хочу держать экзамен повышенного уровня и не хочу поступать в Кембридж.

— Ади, ну конечно же хочешь! Только подумай, как ты будешь потом жалеть, если не воспользуешься этой возможностью.

Возможностью Адриан не воспользовался, и лекциями тоже. Их заменили кинотеатр "Эй-би-си" и кафе "Стар", где он играл в пинбол и три листика.

"Обсудите использование Лоуренсом в "Сыновьях и любовниках" внешнего пейзажа в его отношении к внутренней драме".

"Только о связи… Как связаны в "Говард-Эндс" Шлегели и Уилкоксы?"

"Сравните и противопоставьте различное использование пейзажа и природы в поэзии Шейма-са Хини и Теда Хьюза".

Неожиданно его увертливый ум оказался бесполезным. Неожиданно мир стал тусклым, липким и недобрым. Будущее лежало за спиной Адриана, впереди же он видел одно только прошлое.

Прощай, Глостер, прощай, Страуд. По крайней мере, он последует литературному примеру. Когда Лори Лилетним утром покинул свой дом, то унес с собой гитару и благословение родных. У Адриана же имелся экземпляр "Антигоны" Ануйя, которую он намеревался почитать во время ланча в виде слабенькой подготовки к послеполуденному экзамену по французской литературе, и пятнадцать фунтов из сумочки матери.

В конце концов его согласился подвезти направлявшийся в Станмор водитель грузовика.

— Могу сбросить тебя, если хочешь, где-нибудь на Северной кольцевой.

— Спасибо.

Северная кольцевая… Северная кольцевая. Это, надо полагать, какая-то дорога?

— Э-э… а до Хайгейта от Северной кольцевой далеко?

— От Голдерз-Грин можно быстренько доехать автобусом.

В Хайгейте жили Хэрни. Может, удастся напроситься к ним на пару ночей, пока он будет решать, что делать дальше.

— Кстати, меня зовут Джек, — сказал водитель.

— Э-э… Хэрни, Хьюго Хэрни.

— Хэрни? Занятная фамилия.

— Я был знаком с девушкой, которую звали Джейн Клиттор. Могли бы и пожениться.

— Правда? И что у вас не сложилось?

— Да нет. Я к тому, что ее звали Клиттор. Вроде как женский хер.

— А, ну да, ну да.

Дальше ехали в молчании. Адриан предложил Джеку сигарету.

— Нет, спасибо, друг. Пытаюсь бросить. Добра от них в моем деле мало.

— Да, наверное.

— Так ты чего, сбежал, что ли?

— Сбежал?

— Ага. Тебе сколько?

— Восемнадцать.

— Иди ты!

— Ну, скоро будет.

Мать Хэрни застыла в дверном проеме, подозрительно оглядывая Адриана. Видимо, волосы у него были длинноваты.

— Я друг Уильяма. По школе.

— Он в Австралии. Отдыхает перед Оксфордом.

— А, да, конечно. Я просто… ну, знаете, подумал… Не беспокойтесь. Просто проходил мимо.

— Я скажу ему, что ты заглядывал, если он позвонит. Ты в Лондоне остановился?

— Да, на Пиккадилли.

— На Пиккадилли?

— А что с ней не так?

— Да просто не самое лучшее место. Автоматы для игры в пинбол, обнаруженные им на Пиккадилли, оказались снабженными более чувствительными механизмами качания, чем те, к которым Адриан привык в Глостере, так что повторных игр он получил не много. При таких темпах больше часа ему не протянуть.

Мужчина в синем костюме подошел к нему сзади и скормил машине монету в пятьдесят пенсов.

— Играйте, — в отчаянии сказал Адриан, со щелчком отпуская кнопку управления, пока последний его серебристый шарик выкатывался из игры. — Я закончил. Похоже, мне эту чертову штуку не одолеть.

— Нет-нет-нет, — сказал мужчина, — это я за тебя заплатил. Попробуй еще раз.

Адриан удивленно обернулся:

— Что ж, очень мило с вашей стороны… но вы уверены?

— Безусловно.

Скоро подошли к концу и эти пятьдесят пенсов.

— Пойдем выпьем, — предложил мужчина. — Тут за углом есть бар.

Они покинули звякающую, погуживающую, полную напряженной, затравленной сосредоточенности игровую аркаду и, пройдясь по Олд-Комптон-стрит, зашли в маленький паб на боковой улочке. Бармен не стал интересоваться возрастом Адриана, что было для того непривычным облегчением.

— Не видел тебя здесь раньше. Всегда приятно встретить кого-то нового. Безусловно.

— Я думал, в Лондоне никто никого не знает, — сказал Адриан. — Ну, то есть, здесь же все больше туристы вертятся, верно?

— О, не уверен, — ответил мужчина. — Тебя еще ждут сюрпризы. На самом деле это большая деревня.

— Часто играете в пинбол?

— Я? Нет. У меня офис на Чаринг-Кросс-роуд. Просто заглядываю в аркаду почти каждый вечер, по дороге домой. Безусловно.

— Понятно.

— Я сначала принял тебя за девушку — волосы… и прочее.

Адриан покраснел. Он не любил напоминаний о том, как долго еще ему дожидаться бороды.

— Не обижайся. Я не в осуждение… тебе это идет.

— Спасибо.

— Безусловно. Безусловно-но.

Адриан поставил в памяти пометку: завтра надо будет пойти подстричься.

— Сдается, ты захаживал в частную школу. Я не ошибся?

Адриан кивнул:

— Харроу. — Так вернее, решил он.

— Харроу, говоришь? Харроу! Так-так, похоже, ты здесь станешь хитом. Безусловно. У тебя есть где остановиться?

— Ну…

— Если хочешь, могу приютить. Просто квартирка на Бруэр-стрит, зато рядом.

— Вы ужасно добры… понимаете, я ищу работу. Вот так просто все и произошло. Сегодня ты нерадивый студент, завтра — безумно занятая проститутка.

— Штука в том, Хьюго, — сказал Дон, — что, едва увидев тебя, я сразу подумал: "Этот не из козликов, он настоящий". Я на Дилли пятнадцать лет, так что засекаю их сразу, будь уверен. Так вот, не хочется тебя огорчать, но уже на следующей неделе я бы в твою сторону и не поглядел. Моя специальность — неощипанные курочки, а ты бы уже к четвергу надоел мне до чертиков. До здоровенных чертей, это более вероятно. Однако подрежь немного волосы — не слишком сильно, — держи наготове выговор из Харроу — и ты будешь зарабатывать две тонны в неделю. Безусловно.

— Две тонны?

— Две сотни, солнышко.

— А что я должен делать?

И Дон сказал ему — что. В окрестностях имелись две главные игровые аркады: одна при "Мясной кормушке" — расположенном рядом с парком "Плейлэнд" заведении, в котором жарили прямо на улице мясо и продавали его прохожим, — тут было наиболее людно; другая — на платформе подземки.

— Но там будь поосторожнее. Полицейские так и кишат.

Дон не был сутенером. Он работал в респектабельном музыкальном издательстве на Денмарк-стрит. Адриан платил ему тридцать фунтов в неделю, что покрывало проживание в квартире и использование таковой в дневное время для встреч с клиентами. По ночам место для встреч клиентам приходилось отыскивать самостоятельно.

— Главное, не начинай резинку жевать, не садись на героин да не поглядывай в сторону улицы, вот и все.

Поначалу дни тянулись медленно, каждая деловая операция дергала за нервы и казалась не похожей на другие, но спустя недолгое время их спокойный рутинный ритм ускорил течение дней. Юность способна с поразительной быстротой прилаживаться к самой нудной работе — вроде уборки картофеля или выполнения домашних заданий. Проституция имела, по крайности, то преимущество, что отличалась разнообразием.

С другими прокатными мальчиками Адриан ладил. Большинство было грубее и мускулистее, чем он, — бритоголовые, неприветливые, в татуировках и браслетах. Серьезным конкурентом они его не считали, а иногда так и рекомендовали потребителям.

— Вы знаете кого-нибудь не такого… крепкого? — мог поинтересоваться клиент.

— Попробуйте Хьюго, он в это время решает кроссворд из "Таймс" в баре "Италия". Расклешенные джинсы из серого вельвета и блейзер. Не проглядите.

Адриана озадачивало то обстоятельство, что большинство преуспевающих, облаченных в полосатые костюмы клиентов предпочитали склонных к садизму крепышей, а публика более беспутная и менее респектабельная интересовалась мальчиками не слишком мускулистыми — такими, как он. Противоположные полюса притягиваются. Иаковам требовались мужчины волосатые, Исавам — гладкие. А это означало, что он больше, чем прочие, нуждался в умении мгновенно различать садистов и психов, подыскивающих себе секс-раба. Адриану меньше всего хотелось, чтобы его заковывали в цепи, секли и поливали мочой.

Ему нравилось думать, что расценки его конкурентоспособны, но не оскорбительны. Отсос стоил десятку при пассивном его участии и пятнадцать фунтов при активном. После недели работы он решил анус свой никому больше не подставлять. Одним это дается легко, другим нет. Адриан пришел к выводу, что относится ко второй категории. Пара мальчиков попыталась, когда он после особенно трудной ночи ковылял по Ковентри-стрит, жалуясь, что задний проход его стал похож на ветровой конус, убедить Адриана, что он скоро привыкнет, однако Адриан уже решил — какие бы финансовые неудобства это ни доставляло, задняя его секция будет отныне украшена табличкой "Вход воспрещен". Таково было условие, о котором он уведомлял клиентов в самом начале переговоров: между ляжек пожалуйста — в конце концов, подобное применение промежности рекомендовалось источником столь авторитетным, как сами древние греки, — но пусть ему вставят в зад, если он позволит кому-нибудь вставлять себе в зад. Против того, чтобы активно предаваться с клиентом содомскому греху, Адриан ничего не имел, однако собственный его бронзовый глаз оставался для посетителей закрытым.

Когда в работе наступал спад, он вместе с другими мальчиками затесывался в компанию журналистов и профессиональных пьянчуг из Сохо, собиравшуюся в заведении "Французский дом" на Дин-стрит. Гастон, называвший себя хозяином заведения, хоть ему и мало кто верил, не возражал против их присутствия, поставив, однако, условие, что они не будут предлагать себя посетителям. Для этого существовал расположенный по соседству "Золотой лев". Тем не менее завсегдатаи — озлобленные художники и поэты, для которых семидесятые были нежеланным вакуумом, каковой надлежало заполнить водкой и дрязгами, — бывали иногда безобразно невежливыми.

— Нам не нужна здесь подобная грязь! — возопил как-то ближе к ночи радиорежиссер, чье водянистое семя Адриан выплевывал всего только вчера. — Убирайтесь отсюда на хер!

— Какая невоспитанность! — восклицал Адриан, пока Гастон выкидывал на улицу самого радиорежиссера.

Как и Адриан, большинство мальчиков работали сами на себя; у одного-двух из них имелись коты, но в общем и целом сутенерство было особенностью более организованной смежной профессии — женской проституции. Мальчики могли приходить и уходить когда захотят, и никто не собирался указывать им, где они должны предлагать свой товар, никто не собирался претендовать на их усердным трудом заработанные деньги. Наличные притекали к Адриану с утешительной быстротой, и вскоре он обнаружил, что тратить их ему, собственно говоря, не на что. К спиртному его особенно не тянуло, а наркотиков он слишком боялся, чтобы соблазниться чем-то большим, нежели одна-единственная таблетка или одна-единственная затяжка какой-либо противозаконной отравой. Каждый день он доходил до почтовой конторы, расположенной за Св. Мартином-на-полях, и клал заработанное на счет, открытый им на имя Хьюго Хэрни. Счет разрастался довольно быстро.

Кто его беспокоил, так это малолетки, называвшиеся также цыплятами. Среди них присутствовали дети одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет. Адриан не походил на мать Терезу и был слишком труслив, чтобы просить их вернуться домой. Тем более что между ними попадались ребята покрепче его, вполне способные послать Адриана куда подальше. Кроме того, они покинули свои дома потому, что жизнь там была хуже, по крайней мере на их взгляд, чем жизнь на улице. Если эти дети что-либо и знали, так именно то, где и когда они были несчастны, и никакие туманы нравственности не застилали ясность их умственных взоров. Тем не менее у большинства прокатных мальчиков они популярностью не пользовались, поскольку привлекали внимание телевизионных документалистов, полиции и поборников очистки улиц, — вся эта публика лезла куда не просят и мешала свободной торговле своими телами. Клиенты малолеток, именовавшиеся, что только естественно, цыплятниками, были людьми более нервными и осторожными, чем те, с которыми имел дело Адриан, так что цыплятам приходилось вертеться куда шустрее, чем мог или когда-либо осмеливался он. Взгляд клиента они чувствовали на себе сразу, а почувствовав, смело шли в атаку.

— Одолжите десять пенсов для автомата, мистер.

— А, да. Конечно. Бери.

— Я вот подумал, папаша, может, пойдем куда-нибудь?

Неприятно было думать, что летами они не отличаются от Картрайта. Конечно, Картрайту шел уже семнадцатый год, но тот Картрайт, которого знал Адриан, так навсегда и останется тринадцатилетним. Цыплята торчали у "Мясной кормушки", подпирая уличное ограждение плотно затянутыми в джинсы попками, а между тем, если бы аист раскидал их по другим дымоходам, они могли бы сейчас, облачась в белую фланель, совершать по правой стороне площадки четвертую перебежку или сражаться в обитом деревом классе с абсолютными аблативами. Интересно, гадал Адриан, если бы существовали точные способы измерения счастья — с помощью электродов или химикатов, — оказались бы школьники более счастливыми, чем мальчики напрокат? Сам он ощущал себя свободным, как никогда, хотя, с другой стороны, типичным представителем кого бы то ни было Адриан себя никогда не считал.

Протрудившись три недели, он решил воспользоваться преимуществами, которые дает гибкий график работы, и провел пять дней на стадионе "Лордз", наблюдая за тем, как Томпсон и Лилли выбивают во Втором международном турнире лучших английских игроков. На стадион он приходил пораньше и направлялся на зады, надеясь увидеть, как в "сетях" разминается кто-нибудь из крикетистов.

Как-то раз, проходя мимо офисов распорядителей и мест, отведенных для членов клуба, Адриан приметил направлявшуюся в его сторону знакомую фигуру. Он тут же развернулся и пошел в противоположную сторону.

— Адриан! Боже мой, Адриан!

Адриан прибавил шагу, но путь ему преградила приливная волна зрителей.

— Адриан!

— О, здравствуйте, дядя Дэвид, — вяло улыбнулся Адриан в нависшее над ним грозное лицо маминого брата.

— Где, черт побери, тебя носило весь этот месяц?

— Да, знаете…

— Матери и отцу ты уже дал о себе знать?

— Ну… я все собирался написать. Дядя Дэвид вцепился ему в руку.

— Ты пойдешь со мной, молодой человек Матьзаболелаот тревоги. Заболела. Да как тысмел…

И Адриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.

— С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? — окликнул их кто-то, пока Адриана тащили вверх по ступенькам.

— Вот именно!

Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, улыбаясь, шедшим им навстречу.

— С добрым утром, сэр Дэвид, — сказал он.

— С добрым утром Тони, удачи вам.

— Спасибо, — ответил высокий и пошел дальше. Адриан остановился как вкопанный — до него вдруг дошло, кто это был.

— Это же Тони Крейг!

— А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе?Вот сюда.

Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Адриана в кресло.

— Ну, так. Говори, где ты живешь.

— В Максвелл-Хилл.

— Адрес?

— Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.

— Чей это дом?

— Это просто пансион, ночлег и завтрак.

— Работа у тебя есть? Адриан кивнул.

— Где?

— Там, в Вест-Энде.

"Там" было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.

— Чем занимаешься?

— Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.

— Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Адриан?

Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. "Почему ты так поступил?"; "Почему ты не можешь сосредоточиться?"; "Почему ты не способен вести себя, как все остальные?"; "Что с тобой творится?".

Адриан знал, что, если он ответит угрюмо: "Не знаю", дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: "Чтозначит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!"

Адриан глядел в ковер.

— Не знаю, — угрюмо ответил он.

— Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!

— Я почувствовал, что несчастен.

— Несчастен? Но почему же ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.

Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра "Уиздена"на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся "господи-как-ты-вырос", дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Адриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, — так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Адриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.

— Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.

— Ну разумеется. Но вот так, тайком… исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.

Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Адриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Адриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана. Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.

Под портретом князя Ранжитсинкхи,

В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,

Крикетный стадион "Лордз",

Июнь 1975.

Дорогие мама и папа!

Простите, что сбежал, не попрощавшись. Дядя Дэвид сказал, что вы беспокоились за меня, — надеюсь, не очень сильно.

Я живу в хайгейтском пансионе, Эндикотт-Гарденз, работаю в театральном агентстве "Леон Брайтс", ЗЦ2,Денмарк-стрит, 59. Я у них что-то вроде посыльного, курьера, впрочем, работа хорошая, и я надеюсь скоро снять квартиру.

Я здоров, счастлив и, правда же, очень жалею, что огорчил вас. Скоро напишу подробнее и объясню, почему я почувствовал, что должен уйти из колледжа. Пожалуйста, постарайтесь простить безумно любящего вас сына Адриана.

P. S. Я встретил сегодня нового капитана команды Англии Тони Грейга.

Двадцать минут спустя дядя Дэвид вернулся и прочитал письмо.

— Полагаю, сойдет. Оставь его мне, я сам отправлю.

Он оглядел Адриана с головы до ног.

— Выгляди ты хоть вполовину пристойно, я пригласил бы тебя посмотреть матч с мест для членов клуба.

— Я бы с радостью.

— Приходи завтра в галстуке, посмотрю, что удастся сделать.

— Вы страшно добры. Буду счастлив.

— Они ведь дают тебе день отпуска, чтобы ты мог посмотреть крикет, верно? Там, на Денмарк-стрит? Дают?

— Как это принято в Министерстве иностранных дел, вы хотите сказать?

— Ладно, дерзкий крысенок, считай, что очко ты отыграл. И подстригись. А то ты походишь на уличную девку.

— Боже мой! Неужели?

На следующий день Адриан в "Лордз" не пошел, он вообще там больше ни разу не появился. Вместо этого он вернулся к работе, находя, впрочем, время и для того, чтобы бродить по Тоттнем-Корт-роуд, наблюдая за девяносто шестью перебежками Тони Грейга и умопомрачительными семьюдесятью тремя — Лилли, — на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов электроники.

Риск столкнуться с людьми, которых он знал, оставался немалым. Адриан вспоминал описание площади Пиккадилли, данное доктором Ватсоном в первом рассказе о Шерлоке Холмсе, — огромная клоака, в которую неотвратимо стекаются все бездельники и лодыри Империи. Теперь казалось, что, поскольку Империя ссохлась в размерах, сила притяжения Пиккадилли возросла. Британия была ванной, а Пиккадилли — ее сточным отверстием, ныне почти булькающим, всасывая последние несколько галлонов грязной воды.

Часть работы Адриана, находившегося в центре этого водостока, состояла в том, чтобы всматриваться в каждое проплывающее мимо лицо. Невинные прохожие обычно не заглядывают посторонним в лица, так что Адриан, как правило, успевал, если навстречу двигался кто-то знакомый, свернуть в сторону.

Однако как-то после полудня, недели через две после встречи с дядей Дэвидом, Адриан, укрывшийся от дождя в своем любимом месте, под колоннами "Суон и Эдгар", и высматривавший клиентов, вдруг приметил доктора Меддлара — без привычного высокого и жесткого воротника, но тем не менее узнаваемого безошибочно, — поднимавшегося по ступенькам из станции подземки.

Триместр, должно быть, закончился, подумал, скользнув за колонну, Адриан.

Он смотрел, как Меддлар, поозиравшись по сторонам, пересекает улицу, направляясь к "Аптеке Бута" с ее неоновой вывеской. Прямо под вывеской вершили свой противозаконный бизнес Грег и Марк, двое бритоголовых, с которыми Адриан был хорошо знаком, — к его изумлению, Меддлар остановился и заговорил с одним из них. Вид он пытался сохранять безразличный, однако Адриану с его наметанным глазом было совершенно ясно, что у аптеки ведутся официальные переговоры.

Прыжками пронизав поток машин, Адриан сзади приблизился к Меддлару.

— Да это же доктор Меддлар! — воскликнул он, дружески хлопнув сященника по спине.

Меддлар крутнулся назад.

— Хили!

— Мой дорогой старина капеллан, до чего же я рад вас видеть! — Адриан тепло пожал ему руку. —

Однако позвольте дать вам совет — verb sap, как выражались мы в милой старой школе, — если они запросят с вас больше десятки за то, что вы у них отсосете, считайте, что вас грабят.

Меддлар побелел и попятился к бордюру.

— Уже уходите? — разочарованно спросил Адриан. — Что ж, надо, так надо. Но если вам потребуется жесткий секс, дайте мне знать, в любое время, я для вас что-нибудь организую. Вы только не забывайте слова того человека из "Касабланки": "Берегитесь, здесь повсюду стервятники. Стервятники, повсюду".

Меддлар исчез среди брызг и воя автомобильных клаксонов.

— Помните о "Кодексе зеленого креста", — крикнул ему вслед Адриан. — Я ведь не всегда буду рядом, когда вам понадобится перейти улицу.

Бритоголовые остались недовольны.

— Сукин ты сын, Хьюго! Мы почти уже договорились.

— Я вам все возмещу, мои дорогие, — сказал Адриан. — Дело того стоило. А пока позвольте поставить вам по "фанте" в "Уимпи". Под этим дурацким дождем все равно бизнеса не сделаешь.

Они сидели у окна закусочной, автоматически прочесывая взглядами текущую мимо людскую толпу.

— Почему он назвал тебя "Хили"? — спросил Грег. — Я думал, твоя фамилия Хэрни.

— "Хили" было моим прозвищем, — ответил Адриан. — Я, видишь ли, часто изображал Денниса Хили, политика. Так оно ко мне и пристало.

— А.

— Ну что за дурачок, — добавил в подтверждение Адриан.

— Точно, он!

— Нет, вообще-то это скорее Майк Ярвуд.

— А этот тип действительно викарий?

— Капеллан школы, жизнью клянусь.

— Черт-те что. Он просил Терри и меня, чтобы мы его связали. А еще воротничок носит.

— "Ударив в стол, я крикнул: Нет!" — произнес Адриан, складывая, точно для молитвы, ладони.

— Чего ты сделал?

— Джордж Герберт. Стихотворение под названием "Воротничок". Оно, по-видимому, ускользнуло от вашего внимания. "О, где веселия венки? Унесены? Разорены? Не то душа моя: в ней плод, а у тебя есть руки".

— А, правильно. Ну да.

— Вы были венками веселия, плодами. А он, подозреваю, вознамерился наложить на вас руки. Должно быть, забыл окончание. "Я в каждом слове слышал зов: "Дитя!" И отвечал: "Мой Бог!"".

— Ты чего, заговариваться начал?

— Замечательные стихи, вам бы понравились. Могу сгонять в "Хатчкардз", купить для вас сборничек.

— Пошел ты.

— Ну что же, это желание в моем предложении также присутствовало, — признал Адриан. — А теперь, если вы меня простите, я загляну в "Бутс" и разживусь примочкой для старых ран.

Еще два месяца спустя Адриана снял актер.

— А я вас знаю, — сказал Адриан, когда они ехали в такси.

Актер стянул с носа темные очки.

— Господи! — Адриан глупо хихикнул. — Вы же…

— Зови меня Гаем, — сказал актер. — Это мое настоящее имя.

"Знаменитость! — подумал Адриан. — Мой клиент — знаменитость".

Адриан остался у актера на ночь, против чего его всегда предостерегали самым серьезным образом. Гай разбудил Адриана поцелуем, к которому присовокупил копченого лосося и омлет.

— Я никак не мог поверить, что ты профессионал, мой сладкий, — сказал Гай. — Увидел тебя идущим от "Плейлэнда" к Дилли и, на хрен, поверитьв это не мог.

— Вообще-то, — скромно признался Адриан, — я этим занимаюсь недавно.

— И Хьюго к тому же! Мое любимое имя. Всегда было любимым.

— Все ж хочешь как лучше.

— Ты не останешься со мной, Хьюго, малыш? Лучшего времени для такого предложения нельзя было и придумать. Тремя днями раньше Адриан увидел свое отражение в зеркале гардеробной отеля "Риджент-палас" и был потрясен глядящей на него физиономией шлюхи.

Как и почему он изменился, Адриан не знал, но изменения с ним произошли. На подбородке его отрастал пока лишь меленький пушок, так что после бритья подбородок становился гладким, точно у десятилетнего мальчика. Волосы были теперь короче, Адриан не прилизывал их, как какой-нибудь сутенер. Джинсы в обтяжку, но не более чем у любого студента. И все же лицо кричало: "Продается".

Он обворожительно улыбнулся зеркалу. И получил в ответ плотоядную, зазывную гримасу.

Он приподнял брови и попытался принять вид растерянный и невинный.

Пятнадцать за отсос; в зад не даю — сообщило отражение.

Пара недель, проведенных вне Дилли, позволила бы ему вновь обрести лицо, наводящее на мысли о землянике со сливками.

Гай жил в Челси, в маленьком доме, в скором времени у него начинались съемки на студии "Шеппертон". На Пиккадилли он забрел, чтобы гульнуть напоследок — перед пятью неделями подъемов в шесть утра и работы до восьми вечера.

— Но теперь у меня есть друг, к которому я смогу возвращаться. Это чудесно, мой сладкий, чудесно!

Адриан подумал, что иметь человека, который отвечает за тебя на телефонные звонки, таскается по магазинам и поддерживает в доме порядок, это и вправду чудесно.

— Ко мне ходила раньше уборщица, ирландка, но эта сучка грозилась обратиться в газеты, так что я теперь никаким приходящим не доверяю. А тебе доверяю, милочка ты моя.

Выговор выпускника частной школы. Если б они только знали.

— Быть может, я прав, а может, не прав, — пел Гай под душем, — но я поклянусь, и ты мне поверь, что стоит тебе улыбнуться мне, и проститутки плачут на Сохо-сквер.

Итак, Адриан остался у него и научился готовить, делать покупки и очаровывать приглашенных к обеду гостей. В друзьях у Гая состояли все больше режиссеры, писатели и актеры, голубых среди них было всего ничего. Гаем его называл один только Адриан, что придавало их дружбе особый, открыто любовный оттенок. Гаю было тридцать пять, он довольно рано женился, в девятнадцать. Плод этого брака жил с прежней женой Гая, актрисой, очень плохо принявшей известие о его гомосексуальности, мгновенно разведшейся с ним и не подпускавшей его к сыну.

— Он сейчас примерно твоего возраста, может, на пару лет моложе. Поспорить готов, что из него уже получилась такая мадам, что пробы негде ставить. И поделом ей, стервуге.

Как-то вечером к обеду пришли агент Гая Майкл Мораган и его жена Анджела. Они появились раньше возвращения Гая из "Шеппертон", и Адриан старался, как мог, развлекая их на кухне, где он шинковал перец.

— Мы много о вас слышали, — сказала Анджела, роняя на кухонный стол оцелотовый палантин.

— Надеюсь, только хорошее?

— О да, Тони не видел от вас ничего, кроме добра.

Майкл Мораган откупорил бутылку вина.

— Это урожай семьдесят четвертого, — сказал Адриан. — Его нужно перелить в графин или, по крайней мере, дать подышать в течение часа. В холодильнике есть "Сансер", если хотите.

— Спасибо, сойдет и это, — последовал резковатый ответ. — Я слышал от Тони, что вы С.Х.

Адриан уже заметил на шее Морагана галстук старого выпускника Харроу, так что ответ у него был готов.

— Ну, по правде сказать, — произнес он, — это всего лишь слушок, который я распустил. Из соображений безопасности, — он похлопал себя пальцем по носу, сбоку. — Могу также сообщить, что и Хьюго Хэрни — не настоящее мое имя.

Мораган неприязненно уставился на него.

— Так. Таинственный человек ниоткуда. Тони об этом знает?

— О боже, а вы считаете, он должен знать?

— Уверена, что нет, — сказала Анджела. — Любой скажет, что вам можно доверять.

Они перешли в гостиную, Адриан вытер руки о синий в белую полоску передник, который любил надевать, стряпая.

— Видите ли, мне приходится присматривать за ним, — сказал Мораган. — А человек ваших лет, да еще и без имени, это настораживает.

— Через пару недель мне исполнится восемнадцать.

— И все равно вы еще три года будете несовершеннолетним. А это может угробить его карьеру. В прошлом году такое уже почти случилось.

— Но ведь оно имоейкарьере добра не принесет, не правда ли? Так что, думаю, мы вправе доверять друг другу.

— А что вы, собственно, можете потерять?

— Совершенный пустяк — репутацию.

— Правда?

— Да, правда. Вмешалась Анджела:

— Понимаете, нам просто нужна уверенность… я не сомневаюсь, вы поймете, Хьюго, милый… нам нужна уверенность, что вы… ненавредитеТони.

— Господи, да зачем я буду ему вредить?

— Ой, бросьте, — фыркнул Мораган. — Вы же знаете, о чем речь.

— Речь о том, что Гай, тридцатипятилетний, богатый, знаменитый и обладающий жизненным опытом, — это бедная доверчивая овечка, которую необходимо защищать, а я, который моложе его в два раза, — демон-совратитель, способный ему навредить? Шантажировать его, полагаю, вы это имели в виду.

— Уверена, Майкл никогда не думал, что…

— Я лучше пойду на кухню давить чеснок. Причиной могли быть чеснок с луком, который Адриан резал, мог — гнев, а могло и всего лишь притворство — поскольку случившееся в дальнейшем представлялось в этих обстоятельствах драматически верным, — в чем бы причина ни состояла, но на глаза Адриана навернулись слезы. Он смахнул их:

— Простите, Анджела.

— Милый, ну не будьте смешным. Все обойдется. Майкл просто хотел… найдите мне сигарету, ладно?.. Он просто хотел увериться.

С лестницы донеслись шаги Гая.

— Эгей, медвежонок мой сладкий! Папочка вернулся.

Слова эти заставили Адриана поморщиться. Анджела погладила его по рукаву.

— Ты ведь любишь его, правда, милый? — прошептала она.

Адриан кивнул. Лучше иметь эту жуткую бабу в союзницах.

— Все обойдется, — сказала она и поцеловала его в щеку.

За едой Адриан демонстрировал точнейшим образом выверенную привязанность к Гаю. Привязанность не падшего, но обожающего существа; не прилипчивую и собственническую, но радостную и доверчивую. По дороге домой Майкл и Анджела на все лады расхваливали друг другу его стряпню, остроумие и благоразумие.

Гай был очень тронут. Он уткнулся носом в плечо сидящего на софе Адриана.

— Ты мой редкостный лисенок, я тебя не заслуживаю. Ты волшебный, чудный, и ты никогда не покинешь меня.

— Никогда?

— Никогда.

— А если я стану волосатым и толстым?

— Не будь глупым ребенком. Пойдем баиньки с Гаинькой.

В вечер перед последним днем съемок Гай попросил Адриана доставить письмо в один из домов Баттерси и принести ответ. Зак, человек, которому предназначалось письмо, будет ожидать его, однако Зак — знаменитая голландская поп-звезда, и всеобщее внимание его стесняет, так что пусть Адриан не удивляется, если он поведет себя странно.

Адриан попытался припомнить хоть одну живущую в Южном Лондоне голландскую поп-звезду, у которой была бы нужда стесняться всеобщего внимания, и не смог, — впрочем, поведение Гая и отсутствие в его тоне обычной сентиментальной ласковости наводили на мысль, что дело это серьезное, поэтому Адриан промолчал и наутро с удовольствием тронулся в путь.

Зак был довольно дружелюбен:

— Дружок Тони? Здорово, рад познакомиться. Ты мне что-то принес?

Адриан вручил ему конверт.

— Гай… то есть Тони… сказал, что будет ответ.

— Ответ? А как же, непременно будет. Подожди здесь минутку.

Конверт с ответом был запечатан, и Адриан, шагая назад по мосту Челси, размышлял, не стоит ли, вернувшись домой, вскрыть его под струей пара и прочитать то, что кроется внутри. В конце концов он решил этого не делать. Гай ему доверял, а побыть для разнообразия честным человеком даже забавно. Он вытащил свою "Антигону" и принялся читать на ходу. Тут присутствовало своего рода притворство — Адриану нравилась мысль, что все видят, как он читает по-французски, однако помимо этого ему хотелось сохранить беглость своего французского. Способность объяснять французским туристам дорогу, а то и вступать с ними в переговоры неизменно производила на Дилли сенсацию.

Он дошел до Кингз-роуд, повернул налево. Около "Таверны Короля" происходила какая-то стычка. Компания ацетонщиков сражалась, используя в качестве оружия баллончики с краской. Один из них окатил красной струей Адриана, спешившего проскользнуть мимо.

— Ой! — воскликнул тот. — Посмотри, что ты наделал.

— Ой, посмотри, что ты наделал! — заорали они в ответ, подделываясь под выговор Адриана. — А ну, ускребывай, жопа!

К мирным переговорам ацетонщики явно расположены не были, и Адриан счел за лучшее убраться. Однако те решили бросить свою игру и помчались за ним.

"Вот черт, — думал Адриан, выскакивая на Байуотер-стрит. — Зачем я вообще с ними связался? Ты идиот, Адриан! Теперь из тебя выбьют двадцать сортов дерьма". Он слышал топот догоняющих его ацетонщиков. И тут… о радость из радостей! Внезапно взвыла сирена приближающейся полицейской машины.

Двое хулиганов ударились в бегство, и один из полицейских помчался за ними. Трех других прижали к стене и обыскали.

— Слава богу! — пыхтя, вымолвил Адриан.

— К стене, — сказал ему сержант.

— Простите?

— К стене.

— Но это за мной они гнались.

— Ты что, плохо слышишь?

Адриан, принимая требуемую позу, уперся руками в стену и расставил пошире ноги.

— А это что?

— Что именно? — спросил Адриан. Он видел только кирпичную стену.

— Вот это, — ответил полицейский, разворачивая Адриана к себе и показывая ему конверт.

— А, это письмо. К моему другу. Частное.

— Письмо?

— Ну да, письмо.

Полицейский надорвал конверт и вытащил из него полиэтиленовый пакетик с белым порошком.

— Занятное письмецо.

— Что это? — спросил Адриан. Полицейский открыл пакетик, окунул в порошок палец.

— А это, цветочек ты мой, — облизывая палец, ответил он, — по меньшей мере два года. Два года, без проблем.

Стол, два стула, скрипучая дверь, сигаретный дым, окно отсутствует, поблескивающая желтая краска, далекий рокот Кингз-роуд, немигающие карие глаза сержанта-детектива Кантера из группы по борьбе с распространением наркотиков.

— Послушай, ты говоришь, что он не твой. Ты нес его другу. Сам никогда ничем таким не пользовался. Ты даже не знал, что в конверте. И честно, Хьюго, я тебе верю. Однако если ты не назовешь нам имя своего друга, то, с сожалением должен тебе сообщить, окажешься в бадье с горячим дерьмом — и без какого ни на есть спасательного пояса.

— Но яне могу, правда не могу. Это его погубит.

— А в противном случае тебе самому ничего хорошего не светит, так?

Адриан сжал руками голову. Кантер был дружелюбен, улыбчив, равнодушен и цепок.

— Понимаешь, я должен подумать о том, какое тебе предъявить обвинение. Из чего я могу выбирать? У нас имеется хранение. Постой-ка… сколько его там? Семь граммов Чарли… ситуация, пожалуй что, щекотливая. Для единоличного использования многовато. Впрочем, это первое твое нарушение, ты еще молод. Думаю, можно рассчитывать на шесть месяцев в ИУ.

— ИУ?

— Исправительное учреждение, Хьюго. Хорошего мало, зато кончится все быстро. Короткая крутая встряска. Имеется также хранение с целью передачи. Тут тебя ждут два года, не сходя с места. Ну и наконец, нам следует подумать о торговле. В этом случае они просто выбросят ключ от твоей камеры.

— Но…

— Вся штука в том, Хьюго, что передо мной проблема, а ты можешь помочь мне справиться с ней. Ты уже сказал, что сам его не принимаешь, стало быть, обвинить тебя в хранении я, собственно говоря, не могу, так? Если сам ты им нос не пудришь, значит, собирался толкнуть его кому-то другому. Так говорит нам здравый смысл.

— Но он же мне не заплатил! Я просто посыльный, я даже не знал, что там.

— М-м, — сержант Кантер заглянул в свои заметки, — у тебя приличная сумма на счету в почтовой конторе, верно? Откуда взялись эти деньги?

— Они мои! Я… я экономил. А с наркотиками я никогда никаких дел не имел, честное слово!

— Да, но я просматриваю мои заметки и вижу в них только одно имя: "Хьюго Хэрни, задержанный за хранение четверти унции боливийской пыли наилучшего качества". Больше у меня никого в списке обвиняемых нет. Один Хьюго Хэрни. А мне совсем не помешало бы имя человека, у которого ты это забрал, и имя твоего друга, не так ли?

Адриан покачал головой. Сержант-детектив похлопал его по плечу.

— Он твой любовник? Адриан покраснел.

— Просто… друг.

— Ага. Понятно. Ну да. Сколько тебе лет, Хьюго?

— На той неделе исполнится восемнадцать.

— Да ладно. Знаешь, будет лучше, если я узнаю его имя. Он совращает симпатичного, хорошо воспитанного паренька и посылает его за своим кокаином. Сынок, да суд, глядя на тебя, попросту обольется вот такими слезами. Испытательный срок и всяческое сочувствие.

Адриан смотрел в стол.

— Тот, другой, — сказал он. — Человек, у которого я это получил. Я назову его имя.

— Ну что же, уже начало.

— Только он не должен об этом узнать. Адриану вдруг явилось видение обрушившейся на него кары в духе "Крестного отца". Его, настучавшего на другого человека, превращают в тюрьме в отбивную, а родители получают бумажный пакет с двумя дохлыми рыбами.

— Я хочу сказать, он ведь не узнает об этом, правда? Мне не придется давать против него показания или еще что?

— Хьюго, старина, успокойся. Если он торговец, мы устроим за ним слежку и возьмем его с поличным. Твоего имени никто и упоминать-то не станет.

Сержант Кантер наклонился вперед, мягко поднял пальцем подбородок Адриана и заглянул ему в глаза.

— Даю слово, Хьюго. Можешь мне поверить. Адриан кивнул.

— Но тебе лучше начать говорить побыстрее. Твой дружок того и гляди удивится, куда это ты запропал. Нам же не нужно, чтобы он взял да и звякнул своему другу торговцу, верно?

— Нет.

— Нет. Торговец соскочит с этого дела, как дерьмо с лопаты, а имя Хьюго Хэрни так и останется единственным в моем списке.

— Он… мой друг не хватится меня до вечера.

— Ага, и где же он работает?

— Послушайте, я же сказал. Я буду говорить только о другом человеке.

— Мой карандаш наготове, Хьюго.

Когда Адриан подписал показания, ему принесли чашку чая. Прочесть показания зашел инспектор. Закончив чтение, он поднял на Адриана глаза.

— Похоже, тебе повезло, Хэрни. Зак человек для нас не чужой. Около шести футов, говоришь?

— Ну, я сказал, что он ростом примерно с сержанта Кантера.

— Гвоздь в левом ухе?

— В левом, тут я совершенно уверен.

— Угу. Мы этого ублюдка пару месяцев назад потеряли из виду. Если он там, где ты говоришь, считай, что ты оказал нам услугу.

— О, хорошо. Всегда рад помочь, чем могу. Инспектор рассмеялся.

— Предъяви ему обвинение, Джон, и составь резюме. Хранение.

— Что за резюме? — спросил Адриан, когда инспектор ушел.

— Для солиситора.

— О. А я думал… ну, знаете, бесплатная юридическая помощь. Разве вы ее не предоставляете?

— Юноше вроде тебя… твои родители наверняка захотят сами найти тебе адвоката.

— Родители?

— Ну да. Какой у них адрес?

— Я… я предпочел бы не сообщать об этом родителям. Понимаете, они не знают, где я, им и так пришлось напереживаться из-за меня.

— Они зарегистрировали тебя как пропавшего?

— Да… ну, то есть, я думаю, что они обращались в полицию. Я недавно столкнулся с моим крестным отцом, он мне так и сказал.

— А тебе не кажется, что они только обрадуются, узнав, где ты?

Но Адриан стоял на своем, и его отвели в контору участка, чтобы официально предъявить ему обвинение как Хьюго Хэрни.

— Выложи все из карманов на стол.

Все, что при нем было, осмотрели и записали в учетную книгу.

— Ты должен расписаться вот здесь, чтобы, получая вещи назад, ты знал, что мы тебя не обобрали, — сказал Кантер.

— О господи боже, да я вам верю, — сказал Адриан, уже начавший получать удовольствие от происходящего. — Если человек не может без подозрений вверить свое имущество честному констеблю, куда же тогда катится мир?

— Тоже верно. Однако подпись твоя все равно нужна. Да, и еще одно, Адриан.

— Что?

— Ага, — сказал Кантер. — Стало быть, перед нами Адриан Хили, так? А не Хьюго Хэрни.

Черт, дерьмо, херня и содомское соитие! Сержант Кантер держал в руке "Антигону" Ануйя. На форзаце ее значилось имя Адриана.

— Умный паренек, а попался на такой простой трюк, — неодобрительно произнес Кантер. — Видишь ли, в чем фокус: в списке пропавших Хьюго Хэрни не значится. Однако готов поспорить, в нем отыщется Адриан Хили.

 

II

В коридоре зазвонил колокол, захлопали двери, послышались сердитые голоса.

— Поосторожнее, Ашкрофт, услышу от вас еще хоть слог — и вы попадете в рапорт.

— А чего я сделал-то?

Адриан закрыл глаза и попытался сосредоточиться на письме.

— Ну вот. Я вас предупреждал. На неделю лишаетесь привилегий.

Адриан взял лист бумаги, разгладил его на поверхности стола. За окном порывами дул ветер, небо потемнело, приобретя серо-стальной оттенок. Скоро пойдет снег.

— Пожалуйста, мистер Аннендейл, можно я схожу в библиотеку за книгой?

— Если поторопитесь.

Адриан взял ручку и начал писать:

13 февраля 1978

Дорогой Гай!

Я уже давно набираюсь храбрости, чтобы написать тебе. А вчера увидел тебя в "Сходстве", и это наконец подтолкнуло меня к действию. Ты был великолепен, как и всегда. Мне очень понравились обе роли — хотя Добрый Шелфорд сильнее напомнил мне Гая, Которого Я Знал (сцена на балконе)..

Не знаю, известно ли тебе, что со мной приключилось? У меня такое чувство, будто ты думаешь, что я улизнул с твоими деньгами. Хотя, возможно, правда тебе известна. Дело в том, что после встречи с твоим другом Заком меня арестовала полиция, которая нашла на мне твой, предназначенный для того, чтобы отпраздновать завершение съемок, кокаин, — если помнишь, ты тогда заканчивал "Красную крышу". Кстати, тебе будет приятно узнать, что Зак не взял с тебя лишнего — добыча полиции описывалась в суде как семь граммов чистейшего, какой только встречается в Андах, снежка.

Возможно, тебя мучает чувство вины за то, что ты невольно втянул меня в эту историю, если так, рад избавить тебя от этого бремени. Обращались со мной хорошо, никто не давил на меня, требуя назвать имена.

Мои старики согнали в суд свидетелей, дававших показания о моем моральном облике: крестных родителей, епископов, генералов, даже директора моей прежней школы, — представляешь? — плюс отряд хорошо вооруженных и очень опасных адвокатов. Какие шансы оставались у мировых судей? Только собрав воедино всю свою гордость и самообладание, они oсмелилисъ дать мне хотя бы испытательный срок. По-моему, одного из них так ошеломили мое спокойное чувство собственного достоинства и круглоокая невинность, что он оказался на волосок от того, чтобы выдвинуть меня в кандидаты на какую-нибудь правителъственную награду.

После этого ко мне приставили в Страуде репетитора, я сдал экзамены и теперь коротаю время, преподавая в норфолкской приготовительной школе, чтобы затем отправиться в Кембридж, в колледж Св. Матфея, — я не то чтобы браконьер, обратившийся в егеря… но, возможно, раб, ставший работорговцем. Что-то в этом роде. Мальчик, ставший мужчиной, так я полагаю.

Мое имя, как ты, вероятно, уже знаешь, настолько далеко от "Хьюго Хэрни", насколько одно имя может отойти от другого, не свалившись от усталости с ног, однако я не буду досаждать им тебе. Я просто хотел пожелать тебе благополучия и поблагодарить за месяц-другой веселья и забав, ни с чем не сравнимых.

Надеюсь, ты проявляешь о своих ноздрях заботу не меньшую, чем проявлял о вечно твоем Хьюго Хэрни.

В дверь постучали.

— Пожалуйста, сэр, могу я задать вам вопрос?

— Ньютон, я отчетливо слышал обоими своими ушами — вот этими, я надел их сегодня утром, потому что они подходят к цвету моих глаз, — что мистер Аннендейл дал тебе разрешение сходить в библиотеку за книгой. Но я не слышал его разрешения заявляться в мою комнату.

— Всего один вопрос, очень короткий…

— Ох, ну хорошо.

— Правда ли, сэр, что у вас роман с экономкой?

— Вон! Убирайся! Убирайся, пока я не рассадил тебе ножом горло и не вывесил тебя, кровоточащего, на флагштоке. Убирайся, прежде чем я вымотаю из тебя все кишки и забью их тебе в глотку. Убирайся, пока я не впал в умеренное раздражение. Пошел, прочь, вон. Не медли здесь, покамест ты еще цел, но удались мгновенно. Беги! Быстро беги отсюда, беги на другой конец Европы, поспешай ради спасения жизни твоей и никогда не оглядывайся назад. Надеюсь ни разу больше не увидеть тебя, ни в этой жизни, ни в следующей. Никогда не заговаривай со мной, никогда не приближайся ко мне, никогда ни малейшим звуком не осведомляй меня о твоем присутствии, иначе, клянусь Богом живым, меня сотворившим, я учиню такое… не знаю какое, но это будет ужас земной. Лети прочь, дабы оказаться не здесь, но в бескрайнем Где-нибудь, к коему я не имею доступа. Мальчиков, которые имеют глупость задеть меня, Ньютон, ожидает тошнотворный конец. Удались, отвали, heraus, сгинь полностью и целиком.

— Я так и думал.

— ГРРР!

Адриан швырнул книгу в поспешно закрываемую дверь, потом подписал письмо и раскурил трубку. Снаружи пошел снег.

Работы на сегодня никакой не осталось, и потому он решил повозиться немного с "Теткой, которая взорвалась" — пьесой, которую его уговорили состряпать, чтобы затем поставить ее в конце триместра.

Если тетю Бевинду будет играть Харви-Поттер, следует постараться как-то сохранить его сопрано. Сегодня за завтраком в голосе мальчика обозначился явный надлом, а Бевинда, говорящая тенором, будет похуже, чем совсем ничего. Надо бы поговорить с Клэр, пусть отыщет в прачечной его подштанники и ушьет их, что ли. Все, что угодно, лишь бы притормозить месяца на два естественный ход вещей.

И придется еще как-то уломать Макстеда, единственного из учителей, до сих пор отказывающегося принять участие в постановке.

— Ты можешь гнать меня пинками отсюда до Нориджа, Адриан, но нет на свете человека, который заставит меня напялить шорты.

Основная идея пьесы состояла в том, что мальчики будут играть взрослых: родителей, теток, врачей и школьных учителей, а персонал школы — мальчиков и, что касалось уже экономки, маленькую девочку.

— Ну брось, Оливер, даже Бригадир и тот согласился. Отлично получится.

— Хорошо, но при условии, что ты сможешь в одно слово объяснить мне, чем не хорош "Микадо".

— Нет, этого я не смогу. Сказать ""Микадо" — дерьмо" — уже два слова, а ""Микадо" — полное дерьмо" — так целых три.

— Разумеется, "Микадо" — дерьмо, но дерьмо основательное, крепкое и густое. Твоя же дурацкая пьеска окажется либо дерьмом сухим и рассыпчатым, либо колоссальным разливом дерьма жиденького.

— Послушай, хочешь, я весь триместр буду дежурить за тебя? Как тебе такое предложение?

— Нет уж, ни черта ты за меня дежурить не будешь.

И то сказать, предложение было не из самых умных. Макстедобожалдежурства.

— Ну так, позволь сказать тебе, что ты подлый подонок, и я от души надеюсь, что рано или поздно тебя уличат.

— Уличат? Что значит "уличат"?

— Хе-хе! — произнес Адриан, прекрасно знавший, что каждый человек на свете живет, опасаясь разоблачения.

Однако сдвинуть Макстеда с мертвой точки ему так и не удалось, и это было досадно, поскольку Макстед с его брюшком и лиловатой физиономией выглядел бы в шортах и школьной шапочке просто роскошно. Возможно, Адриану придется самому играть племянника Бевинды. Не лучший выбор актера: по возрасту Адриан все еще был ближе к мальчикам, чем к любому из преподавателей.

Впрочем, это была проблема уютная — в совершенстве подходящая для того, чтобы ее обдумывал мужчина в твидовой куртке, сидящий с хорошей вересковой трубкой в зубах, стаканом "Гленфиддиша" у локтя и метелью за окном в освещенной камином комнате. Чистенькая проблема для чистого человека с чистыми мыслями посреди чистой природы.

Адриан потер пальцами еле приметную щетину на подбородке и погрузился в размышления.

Все кончено. Все неистовство стихло, желания иссякли, жажда утолена, безумие отошло в прошлое.

В следующем триместре будет крикет, тренерство и судейство, преподавание юношам науки обращения с мячом, чтение им же Браунинга и Хини — на лужайке, когда палит солнце и слишком жарко, чтобы проводить уроки под крышей. А остаток лета он проведет, копаясь в Мильтоне, Прусте и Толстом, дабы в октябре оказаться в Кембридже, где он, подобно Кранмеру— только с велосипедом вместо коня, — найдет занятье для ума и бедер. Несколько пристойных друзей, не слишком близких.

— Какого вы мнения об этом малом из вашего колледжа, а, Хили?

— С ним трудно сойтись. Мне-то оннравится, но он так замкнут, так непроницаем.

— Он почему-то обособлен… почти невозмутим. Потом степень бакалавра и возвращение сюда или в другую школу, — может быть, даже в свою. Или же он останется в Кембридже… если получит отличие первого класса.

Все кончено.

Разумеется, он и на миг себе не поверил.

Адриан глянул на свое отражение в оконном стекле.

— Пытаться одурачить меня бессмысленно, Хили, — сказал он, — Адриану всегда известно, когда Адриан врет.

Но Адриан знал и то, что любая ложь Адриана реальна: каждая из них жила, чувствовала и действовала так же полно, как правда другого человека — если за другими числятся какие-либо правды, — и Адриан верил, что, быть может, эта, последняя ложь останется с ним до могилы.

Он смотрел, как за стеклом подрастает нанос снега, а разум его, доехав подземкой до Пиккадилли, уже поднимался наверх по ступенькам станции.

Вот стоит Эрос, мальчик с натянутой для выстрела тетивой, а вот стоит Адриан, школьный учитель в твиде и диагонали, стоит, глядя на мальчика и неспешно покачивая головой.

— Ты, разумеется, знаешь, почему на Пиккадилли поставили Эроса, не так ли? — помнится, спросил он у шестнадцатилетнего отрока, в один июльский вечер разделившего с ним его постоянное место у стены "Лондон Павильона".

— В честь стрип-клуба "Эрос", так, что ли?

— Ну, довольно близко, однако, боюсь, я не вправе с тобой согласиться, так что придется нам рассмотреть этот вопрос подробнее. Эта статуя — часть общей дани графу Шафтсбери: благодарная нация почтила таким образом человека, уничтожившего детский труд. Альфред Гилберт, скульптор, поставил Эроса так, что он целился из лука вдоль Шафтсбери-авеню.

— Да? Ладно, хрен с ним, вон, видишь, там клиент, глазеет на тебя минут уже пять.

— Можешь взять его себе. Он слишком горазд щелкать зубами. Пусть поищет для обрезания кого-нибудь другого. Так вот, тут своего рода визуальный каламбур — Эрос, выпускающий стрелу вдоль по Шафтсбери-авеню. Понимаешь?

— Так, а чего ж он тогда целится в Нижнюю Риджент-стрит?

— Во время войны его сняли, немного почистили, а дураки, которые ставили его обратно, ни черта ни в чем не смыслили.

— Его неплохо бы почистить еще раз.

— Ну, не знаю. Я думаю, Эрос и должен быть грязным. В греческой легенде, как тебе несомненно извесгно, он влюбился в одну из мелких богинь, в Психею. Что, собственно, означает "Душа". Греки хотели сказать, что, чего бы мы там ни воображали, Любовь тяготеет к Душе, а не к телу; эротическое начало жаждет духовного. Будь Любовь чиста и здорова, Эрос не вожделел бы Психею.

— Он так сюда и смотрит.

— Во всяком случае, его задница.

— Да нет, я про клиента. Во, теперь на меня уставился.

— Уступаю тебе дорогу. Плох тот бордель, в котором слишком много концов. Бери его вместе с моим благословением. Только не приползай потом ко мне с полуоткушенной головкой, вот и все.

— Дам ему минуту, пусть надумает.

— Валяй. А я тем временем поразмыслю над тем, существовала ль когда-либо жизнь более бессмысленная и типичная, нежели та, которую прожил лорд Шафтсбери. Собственного его обожаемого сына убили в итонской школьной драке, а памятник, который воздвигла ему страна, что ни день взирает на детский труд, о самой природе и интенсивности коего граф и помыслить был не способен.

— Все, он на меня точно запал. Еще увидимся. Адриан обронил полено в камин и уставился на пламя. Он пребывал в безопасности, как и всякий другой нормальный человек: настоящий учитель с настоящим именем, настоящими рекомендациями и настоящим опытом работы. Его привели сюда не какие-либо подделки и хитрости — только достоинства. Нет на свете человека, который мог бы вломиться в эту комнату и поволочь его в суд. Он настоящий учитель настоящей школы, по-настоящему ворошащий настоящие угли в безопасной, уютной комнате, столь же настоящей, как зимняя непогода, по-настоящему разгулявшаяся в самом настоящем мире снаружи. У него столько же прав наливать себе на палец десятилетнего виски и попыхивать успокоительной трубочкой, набитой резаным табаком, сколько у любого другого обитателя Англии. Нет уже ни единого взрослого, который обладал бы властью отнять у него бутылку, конфисковать трубку или принудить к заикающимся извинениям.

И все-таки искры, стреляющие в дымоход, говорили ему на неоновом языке Пиккадилли: "Ригли", "Кока", "Тошиба"; а парок над поленьями шипел о ждущей его встрече с идеально продуманным наказанием.

Он знал, что никогда не сможет позвякивать мелочью в кармане или парковать машину, как уверенный в себе взрослый человек, он оставался тем Адрианом, каким был всегда, бросающим виноватый взгляд через украдчивое плечо, живущим в вечном страхе перед взрослым дядей, который вдруг шагнет вперед и ухватит его за ухо.

С другой же стороны, когда он отхлебывал виски, на глаза Адриана не наворачивались слезы и горло не вспоминало о том, что его должно бы было обжечь. Тело бесстыдно приветствовало то, что отвергало когда-то. За завтраком он требовал не рисовых хлопьев и шоколадного масла, но кофе и тостов без масла. И если кофе был подслащенным, Адриан отшатывался от него, точно жеребчик от изгороди под током. Он схрустывал корочки и оставлял мякоть, объедался оливками и отвергал вишни. Но внутренне — оставался все тем же Адрианом, боровшимся с искушением вскочить посреди церковной службы и рявкнуть: "Херня!", принюхивавшимся к собственным ветрам и целыми часами пролистывавшим "Нэшнл джиографик" в надежде увидеть парочку голых тел.

Он вздохнул и вернулся к работе. Пусть Бог беспокоится о том, чем он был и чем не был. А ему еще надо сцену чаепития написать.

Адриан провел за работой не больше десяти минут, когда кто-то вновь стукнул в дверь.

— Если это лица, еще не достигшие тринадцати лет, они получают мое дозволение пойти и утопиться.

Дверь отворилась, в комнату заглянула веселая физиономия.

— Ты как, петушок? Я подумала, может, зайти, поклянчить немного выпивки.

— Экономичная моя, у тебя опять микстура от кашля закончилась?

Она вошла, заглянула ему через плечо.

— Ну, как подвигается?

— Корчи творчества. Нужно, чтобы все были довольны. Для тебя я готовлю роскошную роль.

Она помассировала ему шею.

— На роскошную я согласна.

— О ты, гордая, всхрапывающая красавица, до чего ж я тебя люблю.

То была их приватная шуточка, о которой каким-то образом пронюхали и ученики. Она — его чистокровная кобылка, а он — ее объездчик. Все началось, когда Адриан узнал, что отец ее зарабатывает на жизнь воспитанием беговых лошадей. Она, с ее пышной каштановой гривой и темными глазами, которые выкатывались в поддельной страсти, когда Адриан похлопывал ее по крупу, выглядела точь-в-точь как одна из этих лошадок.

В Чартхэм она попала в шестнадцать лет — помощницей экономки — и с тех пор его не покидала. Среди персонала ходили слухи, что она — лесбиянка, однако Адриан относил их за счет стараний принять желаемое за действительное. К настоящему времени она обратилась в двадцатипятилетнюю женщину, привлекательную настолько, что учителям приходилось отыскивать какие-то извинения тому, что они не вожделеют эту девушку, а ее пристрастие к джинсам и курткам, надеваемым поверх рубашек и блуз, снабжало их сапфическими указаниями о том, в какую сторону от нее лучше улепетывать.

На Адриана она запала, как только он появился в школе.

— Она вечно делает вид, будто неровно дышит на новых учителей, — сказал ему Макстед. — Просто выставляется перед мальчишками, чтобы те не думали, что она розовая. Пошли ее в болото.

Однако Адриану ее общество нравилось: она была живой и свежей. Высокая красивая грудь, сильные и гибкие бедра, к тому же она учила Адриана водить автомобиль. При всей смачности их разговоров они ни разу и близко ни к каким плотским отношениям не подошли, хотя мысль о таковых и била вокрут них крылами при всякой их встрече.

Адриан смотрел, как она слоняется по его комнате, подбирая одну вещь, потом другую, разглядывая их и укладывая совсем не туда, куда следует.

— Она распалилась, ей необходимо пройтись по лугам хорошим галопом, — сказал Адриан.

Она подошла к окну.

— Похоже, ложится, верно?

— Кто?

— Снег.

— По мне, так лучше бы встал и ушел. Мне завтра дежурить, придется искать для мальчишек какое-то занятие. А если он так и будет сыпать, то навалит на поле для регби фута четыре.

— В семьдесят четвертом школу на целую неделю отрезало от внешнего мира.

— С тех пор она так отрезанной и осталась. Она присела на его кровать.

— В конце года я уйду отсюда.

— Правда? Почему?

— Я уже почти десять лет здесь провела. Хватит. Возвращаюсь домой.

Каждый из тех, кто работал в школе, регулярно заводил разговор о том, что уйдет в конце года. Так они показывали, что не застряли на одном месте, что у них есть выбор. Ничего эти разговоры не значили, все и всегда возвращались назад.

— Но кто же тогда будет поить с ложечки виски наших малюток? Кто будет раскрашивать их бородавки и целовать туда, где бо-бо, чтобы им полегчало? Чартхэм нуждается в тебе.

— Я серьезно, Ади. Клэр что-то начала беспокоиться в своем деннике.

— Определенно пора отыскать жеребца, который покрыл бы тебя, — согласился Адриан. — Здешний молодняк — одно разочарование, а учителя так и вовсе сплошь мерины.

— Не считая тебя.

— О, но прежде чем меня пустят на племя, я должен еще несколько сезонов поучаствовать в забегах. Вот приду первым на Кембриджских скачках с препятствиями, и тогда за меня, как за производителя, станут давать куда больше.

— Ты случайно не педик, а, Адриан? Этот вопрос застал его врасплох.

— Ну, — ответил он. — Уж я-то знаю, что мне по душе.

— А я тебе по душе?

— По душе ли мне ты? Я состою из плоти и крови, разве не так? И как же может не пронять кого бы то ни было твой плотно обтянутый плотью экстерьер, подергивающиеся окорока, подрагивающая шея, твой сверкающий круп, вздымающиеся, мерцающие бока?

— Тогда, господа бога ради, отдери меня. Я уже с ума схожу.

Адриан, что бы он там ни болтал, никакого опыта отношений с человеческим существом противоположного пола не имел и потому, сплетаясь с Клэр, лишь поражался неистовству ее желания. Он не ожидал, что женщины и вправду испытывают жажду и аппетит подобные тем, что правят мужчинами. Всем же известно — не правда ли? — что женщин влечет личность, сила и безопасность и с проникновением в них они мирятся лишь как с ценой, которую нужно платить, чтобы удержать при себе мужчин, ими любимых. И то, что они вот так выгибают спины, так широко распахивают уста своей плоти, желая и жаждая тебя, стало для Адриана новостью, к которой он совершенно не был готов. Комната его находилась на верхнем этаже школы, дверь они заперли, и все-таки Адриан не мог не думать о том, что все слышат ее вопли и взревы наслаждения.

— Вжарь мне, ублюдок, вжарь посильнее! Сильнее! Сильнее и глубже, ты, кусок дерьма! Господи, как хорошо.

Видимо, это и объясняло шуточки относительно кроватных пружин. Эротические забавы, в которых ему приходилось участвовать до сей поры, не порождали таких потрясающихся, дерганых ритмов. Он обнаружил, что движется все быстрее, быстрее, что сам начинает кричать, как она.

— Я… думаю… что… я… вот-вот… иииииииии… ууу-уууууу… ааааааааааа…

Адриан повалился на Клэр, уже начавшую сдерживать себя, успокаиваясь. Задыхающиеся, потные, они постепенно впадали в подобие бездыханного покоя.

Она стиснула его плечи.

— Ты охеренно прекрасный сукин сын. Господи, как я в этом нуждалась! Ууф!

— Сказать по правде, — выдохнул Адриан, — я, кажется, тоже.

Клэр многому научила его в этот триместр.

— Секс не имеет смысла, — говорила она, — если заниматься им молча и механически. Его нужно обдумывать, планировать, как званый обед или крикетный матч. Я говорю тебе, когда пора вставить, как я тебя ощущаю; ты говоришь, что тебе нравится, говоришь, что кончаешь и как ты хочешь, чтобы я двигалась. Просто запомни: тебе ни за что не удастся набрести на мысль или вообразить себе акт, которые настолько грязны и порочны, что я о них никогда и не думала: думала, — да еще и тысячи раз. И это верно для всех и каждого. Когда мы перестаем разговаривать и смеяться, то понимаем, что все закончилось.

Через два дня после окончания триместра директор школы с супругой отправились на званый обед, и вся школа осталась в распоряжении Клэр и Адриана. Было холодно, однако они носились голыми по классам, и Клэр валилась на парту, чтобы Адриан отшлепал ее по заду; в кухне они кидались друг в друга джемом и жиром, в преподавательской он накачал ее футбольным насосом, в ученической душевой она помочилась ему на лицо, и, наконец, в спортивном зале оба катались и перекатывались по матам, соскальзывая с них, визжа и лихорадочно сотрясаясь.

Потом Адриан лежал, глядя на свисающие с потолка канаты. Во время любви чувства его были отключены, теперь, когда все завершилось, он чувствовал ссадину на плече, которым впоролся в дверной косяк, кисловатый запах сала, мочи и джема, покрывавших его с головы до ног, слушал, как под полом шумит в трубах горячая вода, как в кишечнике Клэр накапливаются пузырьки газов.

— Ванна, — сказал он. — Ванна, а после постель. Господи, как я ждал этих каникул.

— Полежи здесь со мной немного.

Тут они неизменно расходились. Адриан был лишен способности наслаждаться послесвечением любви.

— Пора помыться.

— Почему, едва закончив любить меня, ты сразу норовишь помыться? Почему не можешь поваляться немного в грязи? — спросила она.

Он подавил привычное посткоитальное раздражение и презрение.

— Не ищи в этом психологических причин, их нет. Я принимаю ванну после любых изнуряющих упражнений. Это не значит, что я кажусь себе грязным (на самом-то деле казался), не значит, что я пытаюсь смыть тебя с моей жизни (на самом-то деле пытался), не значит, что я ощущаю вину, стыд, сожаления или что-то подобное (на самом-то деле ощущал). Это значит всего лишь, что мне хочется в ванну.

— Пидор! — крикнула она ему вслед.

— Лесбиянка! — грянул в ответ он.

Когда он в следующем триместре вернулся в школу, Клэр там уже не было. Ее заменила сорокалетняя баба с одной грудью, которая уж точнобылалесбиянкой, что и предоставляло всему прочему персоналу ничем не омраченную роскошь находить ее неотразимо желанной. Они проводили дни в разговорах о том, какая это шикарная женщина, а вечера — в попытках заманить ее в пивную.

— Ваша подружка уволилась, сэр, — сказал Ньютон. — Что вы теперь будете делать?

— Я посвящу остаток жизни тому, чтобы побоями обратить тебя в желе, — ответил Адриан. — Это позволит мне забыться.

 

III

В утро перед матчем Хант, по присущему ему обыкновению, подсунул под гренок Адриана записку. На сей раз то был большой, вырезанный в форме сердца кусок бумаги, покрытый изображениями целующих губ. Все это заходило слишком далеко.

Теоретически гренки для учителей надлежало готовить дежурному по столовой ученику, однако Наперсток давно уже постановил, что никто, кроме него, Адриановых гренок жарить не будет. И дрался за это право со всеми. Каждый раз, как Адриан спускался в столовую, на его тарелке лежали два гренка с посланием под ними, обычно не более безобидным, чем "Ваш гренок, сэр…" или "Каждый ломтик обжарен вручную по традиционной методе наследственным мастером". Однако любовные письма — это было уже чересчур.

Адриан глянул через столовую туда, где сидел Хант. Мальчик порозовел и слегка помахал ладонью.

— Что вам подсунул нынче Хант-Наперсток, сэр? — спросил Раддер, староста, сидевший рядом с Адрианом. Ханта прозвали "Наперстком" по причинам вполне очевидным, а также потому, что считали его туповатым.

— О, ничего, ничего… обычную околесицу.

— Готов поспорить, что это не так, сэр. Мы сказали ему, что нынче День святого Валентина.

— Но День святого Валентина, дражайший мой Раддер, выпадает на четырнадцатое февраля да так на нем до пятнадцатого того же месяца и лежит. И если даже ваши глупейшие речи утомили меня настолько, что я заснул на четыре месяца, нынче у нас все равно июнь. Что иное, в конце-то концов, способно объяснить вашу крикетную белизну?

— Я знаю, сэр. Однако мы сказали ему, что День святого Валентинасегодня. Подшутили над ним.

— Ну что же, если королеве дозволено иметь два дня рождения, почему не предоставить Ханту-Наперстку право праздновать два Дня святого Валентина?

— Он сказал мне, — сообщил Раддер, — что если не получит от вас валентинку, то удавится.

— Сказал — что? — белея, спросил Адриан.

— Сэр?

Адриан сцапал Раддера за руку:

— Чтоон сказал?

— Мне больно, сэр! Это было всего лишь шуткой.

— Вы считаете самоубийство поводом для шуток?

— Нет, сэр, мы просто…

Наступило молчание. Мальчики, сидевшие за его столом, уткнули носы в тарелки с кашей. Сердиться или прибегать к насилию — это было не в духе Адриана.

— Простите, ангелы мои, — сказал Адриан и попытался изобразить смешок. — Почти не спал этой ночью. Трудился над пьесой. Дело либо в ней, либо в том, что я понемногу съезжаю с ума. Сами знаете, теперь полнолуние, а у меня в семье отмечались случаи ликантропии. Дядя Эверард превращался в волка при первых же звуках главной темы из "Перекрестков".

Раддер хихикнул. Неловкий момент миновал.

— Ну-с, похоже, день сегодня будет хороший. Голосую за то, чтобы перед отъездом погрузить в микроавтобус ящик "коки". Сами знаете, что за чай подают на матчах в Нарборо.

Последовало могучее "ура". Другие столы с завистью оглядывались на этот. Подопечным Хили всегда было весело.

В воздухе микроавтобуса витало напряжение. Адриан сидел между своих игроков, стараясь сохранять вид жизнерадостный и уверенный. Трудновато твердить мальчикам, что это всего лишь игра, когда и у самого тебя нервы натянуты до предела.

— Увидим площадку, — сказал он Хуперу, капитану, — тогда и решим, что делать. Если там не совсем уж слякотно, погоняйте их, коли мы выиграем жеребьевку, по полю. "Измотать и обескуражить"… это правило никогда не подводит.

Адриан был доволен тем, что сумел сделать с одиннадцатью своими мальчиками. Сам он особенно хорошим игроком никогда не был, но знал и любил игру достаточно, чтобы кое-чему научить школьную команду. Все, кто видел товарищеский матч между его первым составом и второй, набранной с бору по сосенке, командой школы, сошлись на том, что он смог всего за две недели проделать блестящую работу.

Однако теперь команде предстояло впервые встретиться с настоящим противником, и Адриан побаивался, что против другой школы она не устоит. В прошлом году, сказал ему Хупер, Чартхэм-Парк стал всеобщим посмешищем.

Автобус, подвывая, поднялся по подъездной дорожке Нарборо.

— Кто из вас бывал здесь раньше?

— Я, сэр, играл в регби, — ответил Раддер.

— И почему у других школ всегда такой устрашающий вид? Они кажутся бесконечно больше и внушительнее, а ученики их все, как один, выглядят так, точно им лет по сорок.

— Это неплохая школа, сэр. Обстановка вполне дружелюбная.

— Дружелюбная? Слонопотам широко разевает рот, однако не следует усматривать в этом свидетельство дружелюбия. Никому не верьте и ни с кем не разговаривайте. А едва услышав это сообщение, тут же съешьте его.

Команду ожидал вьюнош в блейзере Нарборо, присланный, чтобы показать игрокам дорогу. Адриан смотрел, как они уходят за здание школы.

— Увидимся здесь, мои сладкие. Главное, не принимайте от них никаких самокруток.

Из здания вышел, чтобы поздороваться с Адрианом, пожилой учитель.

— Вы из Чартхэм-Парка, верно?

— Верно. Адриан Хили.

— Стейвли. Я в крикете не разбираюсь. Наш тренер произносит речь перед командой. Сейчас как раз утренняя перемена. Пойдемте в преподавательскую, сгрызете с нами челсийскую булочку.

Преподавательская дышала роскошью, а учителей в ней было, как показалось Адриану, куда больше, чем учеников в Чартхэме.

— А, свежая кровь Чартхэма! — прогудел директор школы. — Явились, чтобы задать нам трепку, не так ли?

— Ну, на этот счет не уверен, сэр. — Адриан пожал ему руку. — Мне говорили, что ребята у вас горячие. Двузначный отрыв в счете нас вполне устроил бы.

— Эта ложная скромность никого, знаете ли, не обманет. Я нюхом чую в вас уверенность в себе. Вы ведь, насколько мне известно, собираетесь учиться в Святом Матфее?

— Совершенно верно, сэр.

— Что же, тогда вам будет приятно познакомиться с моим дядей Дональдом, остановившимся у нас до начала триместра в Кембридже. В Святом Матфее он будет вашим старшим тютором. Где же он? Дядя Дональд, познакомьтесь с Адрианом Хили, новым секретным оружием Чартхэм-Парка, он присоединится к вам в Михайлов триместр. Адриан Хили, профессор Трефузис.

Невысокий человек с белыми волосами и испуганным выражением лица обернулся и оглядел Адриана.

— Хили? Ну да, конечно, Хили. Здравствуйте.

— Здравствуйте, профессор.

— Хили, все правильно. Ваша вступительная работа вселила в нас большие надежды. Многообещающе и преисполнено остроумия.

— Спасибо.

— Так вы еще и крикетист?

— Ну, не совсем. Так, занимаюсь немного тренерством.

— Ладно, всемерной вам удачи, дорогой мой. У моего племянника Филипа есть в штате юноша вроде вас — собирается в Тринити, — говорят, он неплохо поработал с командой Нарборо. Истинный молодой чудотворец, так меня уверяли.

— О боже. Полагаю, это означает, что нас размажут по полю. Я-то возлагал все надежды только на то, что Нарборо будет купаться в самодовольстве.

— А, вот и он объявился, вы оба будете арбитрами. Позвольте мне вас познакомить.

Адриан обернулся и увидел направлявшегося к ним сквозь толпу молодого мужчину в крикетном свитере.

Рано или поздно это должно было случиться. Неизбежно. Адриан всегда воображал, что произойдет оно в поезде или на улице. Но здесь? Сегодня? В этом месте?

— Я уже знаком с Хьюго Картрайтом, — сказал он. — Мы вместе учились в школе.

— Привет, Адриан, — сказал Хьюго. — Готов к тому, что тебя расколотят вдребезги?

Они надели белые пиджаки и пошли к площадке.

— Какого рода калитки вы нам приготовили? — спросил Адриан.

— Неплохие, на небольшом уклоне с правой стороны, у павильона.

— И у вас есть боулеры, способные воспользоваться этим уклоном?

— Есть один малыш, умеющий закручивать мяч справа налево, я возлагаю на него большие надежды.

Адриан поморщился: к таким закруткам он свою команду толком не подготовил. Подобный мяч способен пронестись сквозь строй подающих приготовительной школы, как холера сквозь трущобы.

— И финтить умеет?

— Ха-ха!

— Ублюдок.

Он выглядел другим человеком и все-таки тем же самым. Глаза Адриана различали подлинного Картрайта, не так уж и далеко упрятанного под поверхность. За ставшими более резкими чертами он видел гладкие мальчишеские линии, за ставшей более твердой походкой — прежнюю грацию. Память его способна была соскрести четырехлетний налет, восстановив сияющий подлинник. Однако никто другой этого сделать не смог бы.

Если бы рядом была Клэр и Адриан спросил бы ее: "Что ты думаешь об этом мужчине?" — она, вероятно, наморщила бы носик и ответила: "По-моему, он ничего. Только мне всегда казалось, что в блондинах присутствует нечто зловещее".

У каждого свое время, думал Адриан. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретет свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то. Такие есть и в Чартхэме, — лет им пятьдесят или шестьдесят, а истинная их природа улавливается лишь как намек на прежние страстность и силу, проступающие, когда этих людей охватывает волнение. С другой стороны, директору, помпезному господину сорока одного года, еще предстоит дозреть до своих упоительных шестидесяти пяти. Каков его собственный возраст, Адриан представления не имел. Временами ему казалось, что он уже оставил себя позади, в школе, а временами он думал, что наилучшим для него станет упитанный и удовлетворенный средний возраст. Но Хьюго… Хьюго, которого он знал, всегда будет удаляться от своего четырнадцатилетнего совершенства; с каждым проходящим годом свидетельства прежней его красоты отыскивать станет все труднее: золотистые волосы к тридцати поблекнут и истончатся, влажные синие глаза к тридцати пяти станут жестче да такими и останутся.

Хьюго, старина, думал Адриан, сравню ли с летним днем твои черты, нотвоевечное лето не поблекнет. В моем воображении ты бессмертен. Человек, шагающий рядом со мной, это просто "Портрет Хьюго Картрайта", стареющего и грубеющего; настоящий Хьюго у меня в голове, и жить он будет так же долго, как я.

— Похоже, мы отбиваем первыми, сэр, — сообщил, выиграв жеребьевку, капитан Нарборо.

— И отлично, Молтхаус, — сказал Хьюго. — Измотать и обескуражить.

— Хочешь продуться, доверься мне, — сказал Хупер. — Виноват, сэр.

— Не будьте штанами, — ответил Адриан. — При той калитке, что нам досталась, лучше отбивать вторыми, время послеполуденное, как раз земля и подсохнет.

И, прежде чем занять свое место за столбиками калитки, Адриан бросил мяч Раддеру, начинающему игру боулеру Чартхэма.

— Помните, Саймон, — сказал он, — по прямой и через всю площадку, вот все, что от вас требуется.

— Да, сэр, — сглатывая, ответил Раддер. Площадка представляла собой подобие долины, с одного края которой возносилась готика Нарборо-Холла, а с другого — церковь и деревня Нарборо. Выбеленный павильон покрывала тростниковая крыша, погода стояла прекрасная, только легчайший ветерок вздувал короткие рукава полевых игроков. Мрачноватая серьезность готовящихся к игре детей, отрешенная улыбка Хьюго, замершего на квадратной "ноге бэтсмена", отзванивающие полдень церковные часы, круги подкошенной травы на дальнем краю поля, солнце, помигивающее на стоящем рядом с "экраном" катке, далекий перестук шиповок по бетонному полу павильона, открытая синева широкого норфолкского неба, шесть камушков в отведенной в сторону руке Адриана, — вся эта немыслимая иллюзия застыла, и мир представился Адриану затаившим дыхание в неверии, что подобная картина может сохраниться надолго. Эта фантастическая Англия, которую старики берут с собой на смертный одр, Англия без фабрик, сточных канав или муниципальных домов, Англия кожи, дерева и фланели, Англия, очерченная белой границей и управляемая законом, постанавливающим, что каждой команде следует состоять из одиннадцати игроков и каждый из таковых должен побыть бэтсменом, Англия сидений-тростей, флюгеров и чаепитий в доме приходского священника, — все это, думал Адриан, схоже с красотой Картрайта, мгновенным видением, на секунду уловленным в отроческом сне и затем рассеявшимся, точно дым, в реальной атмосфере дорожных пробок, серийных убийц, премьер-министров и квартирной платы в Сохо. И все-таки эта призрачная мгла была отчетливее и яснее, чем резкий свет повседневности, и вопреки любой очевидности воспринималась как единственная реальность, и дымка ее улавливалась и очищалась сознанием, и ее образ, запахи, текстура разливались по бутылкам и закладывались на хранение как средство против долгой, одинокой грусти зрелых лет.

Адриан резко опустил руку.

— Игра!

Раддер пустил мяч через всю площадку, и бэтсмен элегантно выбросил биту вперед, защищаясь, но мяч уже пролетел мимо, а Райс, поставленный ловить мяч за калиткой, ликующе подскочил. Бэтсмен, не веря случившемуся, оглянулся и увидел свой правый столбик лежащим на земле. Он ушел в павильон, покачивая головой, как если бы Раддер был повинен в некоем ужасном, неподобающем в приличном обществе промахе. С края поля донеслись жидкие аплодисменты. В школе шли уроки, зрители появятся здесь лишь после ланча.

Адриан перебросил камушек в правую руку и через поле улыбнулся Хьюго.

— Я достал его, сэр! — сказал Раддер, потирая мяч о ногу. — Черт, я его достал. Выбил, к дьяволу, по нулям.

— Вы, давняя любовь моя, выбили его с первой попытки, — сказал, отводя Раддера в сторону, Адриан. — Следующий бэстмен будет испуган, с силой пустите два мяча поближе к правому столбику, а затем один помедленнее в самую середку, но так, чтобы он не сразу понял, что происходит.

— Сделаю, сэр.

Адриан не был уверен, что арбитр, натаскивающий своего игрока во время матча, не нарушает этикет. Но тут он увидел, как на другом конце площадки Хьюго, прилаживавший на место перекладины, усиленно шепчет что-то подходящему к калитке номеру третьему. Что же, очень хорошо, они будут биться друг с другом, как генералы Первой мировой.

С первыми двумя мячами Раддер проделал что ему было велено, и новый бэтcмен, промахнувшись по первому, со вторым и вовсе связываться не стал. Зато выскочил навстречу третьему, всхрапывая и топая, точно бык. Явное шарлатанство.

— Тонкий маневр, вот уж не ожидал, — сказал сам себе Адриан.

Мяч вылетел из еще не закончившей бросок руки и поплыл по воздуху с половинной, казалось, скоростью. Ко времени, когда он долетел до бэтcмена, тот уже почти завершил отбивающий удар, в результате мяч мягко отскочил от биты и вернулся к Раддеру, и тот с торжествующим воплем подбросил его в воздух.

— Бросок и поимка! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, хвалу тебе пою!

За ланчем Хьюго был вне себя от ярости. Его команда проиграла четырнадцать перебежек И он никак не мог в это поверить.

— Всех убью! — сказал он. — Кастрирую и вывешу мошонки на доске для очков.

— Не волнуйся, — сказал Адриан. — Скорее всего, вы выбьете нас всех за десять попыток.

— Я вот что сделаю — заменю всю команду мальчишками из шестого. У тех хотя бы мозги имеются. Какой прок от чувства мяча, если никаких других чувств у тебя не имеется? Ну что это, в самом деле, — пытаться с полулета отбить мяч направо! Меня чуть не вырвало.

Адриан был уверен, что сам он не впал бы в столь неграциозную хандру, если бы на четырнадцать обставили его команду. Впрочем, Картрайт всегда отличался честолюбием. Адриан вспомнил, как они возвращались с чаепития у Биффена и Картрайт распространялся о своем намерении поступить в Кембридж. Это было как раз в тот день, когда повесился Троттер.

И Адриан подавил внезапное желание пристукнуть, требуя тишины, ложкой об стол и объявить: "Полагаю, вам следует знать, что вот этот мужчина, сидящий напротив меня, мой коллега-арбитр, отсосал у меня как-то ночью в отеле, полагая, будто я сплю".

— Занятная получилась игра, — произнес он вместо этого.

— Послушай, — сказал Хьюго. — Если вы размажете нас после ланча, как насчет того, чтобы устроить матч из двух туров?

— Ну…

— Конечно, будет считаться, что победа осталась за вами, просто нам необходима практика.

— Ладно, — сказал Адриан. — Но сначала я должен посоветоваться с командой.

Хупера одолели сомнения.

— Два тура мы никогда не играли, сэр. И что произойдет, если мы наберем столько же очков, сколько они в первом туре?

— Постараемся сделать столько перебежек, сколько сможем, пока нас всех не повыбьют.

— Сэр, а предположим, они не сумеют выбить всех?

— Вот тогда нам придется объявить о прекращении тура, дорогой. Постарайтесь рассчитать все правильно, чтобы у нас было время начать сначала, повыбивать их и переиграть по очкам до завершения матча. Недоигранный матч нам не нужен.

— А когда он закончится, сэр?

— Мистер Картрайт из Нарборо и я сошлись на семи часах вечера. Мне придется позвонить в школу и договориться с директором. Конечно, лечь спать вам придется позже обычного, зато повеселитесь вы как никогда.

После ланча смотреть игру вышла вся школа. Как и опасался Адриан, Эллис, мастер крученых подач из команды Нарборо, совершенно сбил его ребят с толку. Не успевали они привыкнуть, что мяч летит, отскакивая, в одну сторону, как Эллис посылал его на землю под таким углом и закручивал так, что тот без помех уходил на зачетное поле. После полутора часов мучительного замешательства Чартхэм выбыл из игры со счетом тридцать — девять. Хьюго, пока команда Нарборо готовилась ко второму туру, разгуливал с видом чрезвычайно самодовольным.

— У нас впереди всего двадцать пять очков, — сказал Адриан.

— Но ведь это не страшно, сэр? — спросил Раддер. — Если мы снова обойдем их на четырнадцать, то победим по броскам и одиннадцати перебежкам.

— Если.

Двое игроков Нарборо, открывавших игру, вышли к калитке решительно и уверенно. Они играли перед своими и уже успели получить удовольствие, наблюдая за недавними корчами команды Чартхэма.

Первый мяч Раддера ушел сильно в сторону. Адриан отметил это удивленным поднятием бровей.

— Простите, сэр, — с ухмылкой сказал Раддер.

Следующий был отбит к среднему правому полевому игроку, следующий за ним полетел туда же и принес бэтсмену шесть очков. Четвертый, незасчитываемый, все равно был-таки отбит, что дало еще два очка, которые обратились в шесть, когда к ним добавились четыре за проброс. Следующие два были отражены скользящими ударами и принесли бэтсмену по четыре очка каждый. Раддер повернулся к Адриану, чтобы взять свой свитер.

— Еще два мяча, Саймон.

— Сэр?

— Один в молоко и один незачетный. Еще два мяча.

— Ой. Да, сэр. Я забыл.

И эти два, погашенные, просвистели над головой Раддера.

— Что происходит, сэр?

— А то, что вы подавать толком не можете. Направление и расстояние, дорогой мой, направление и расстояние.

В следующие два часа первая пара отбивала мячи свободно и резко, набрав сто семьдесят четыре, пока один из них, тот самый, которого Раддер выбил утром вчистую первым своим мячом, не уступил место своему другу, также желавшему поучаствовать в бойне.

За чаем Хьюго с его белыми зубами и искорками в глазах веселился почти непереносимо.

— Вот это уже на что-то похоже, — сказал он. — А то я начал было беспокоиться утром.

— Дорогой старый друг моей юности, — ответил Адриан. — Боюсь, вам удалось нащупать главное наше слабое место.

— Какое, неумение как следует бросить мяч?

— Нет-нет. Сострадание. Твоя мрачность за ланчем попросту сокрушила моих мальчиков, и мы решили развеселить тебя, дав немного попрактиковаться. Сколько я помню, ты ведь о практике и мечтал?

— О ней самой. О том, чтобы к половине пятого выпереть вас отсюда с поджатыми хвостами.

— Это что, обещание? — произнес голос за их спинами. Голос принадлежал профессору Трефузису.

— Определенно, сэр, — ответил Хьюго.

— А что скажете вы, мистер Хили?

— Ну, дайте подумать… Набрать до семи часов двести тридцать девять очков? Думаю, мы с этим справимся, если, конечно, не запаникуем.

— Эллис, знаешь ли, нисколько не устал, — напомнил Хьюго. — Он способен подавать еще несколько часов подряд.

— Под конец мои мальчики его раскусили, — ответил Адриан. — Мы справимся.

— Я только что заключил пари с моим племянником Филипом, — сообщил Трефузис. — Двести фунтов на победу Чартхэма по ставке пять к одному.

— Что? — переспросил Адриан. — То есть, нет… что?

— Мне очень понравилась ваша письменная работа, она на редкость забавна. Я просто не понимаю, как вы можете не победить.

— Ну и ну, — сказал Хьюго, когда Трефузис неторопливо удалился. — Надо же быть таким обалдуем.

— Не знаю, не знаю, — ответил, запихивая в рот бутерброд, Адриан, — на мой взгляд, разумное вложение средств. А теперь, если позволишь, я пойду инструктировать мои войска.

— Хочешь, и мы пари заключим? — крикнул ему в спину Хьюго.

— Так вот, — говорил своей команде Адриан. — Тут есть человек, которому увиденное сегодня внушило такую веру в ваши способности, что он поставил двести фунтов на то, что вы разнесете этих ублюдков в пух и прах.

Команда переодевалась в павильоне, отчаявшаяся, но исполненная отваги, — ни дать ни взять христиане, готовящиеся к матчу со львами.

— Но как быть с Эллисом, сэр? — сказал Хупер. — Он нам не по зубам.

— Плевать на Эллиса. На него взглянуть как следует, он от вас на другой конец поля убежит. Ваше дело — целить в ближайших полевых игроков, промажете по мячу, так, может, хоть огреете кого-нибудь из них битой по затылку.

— Разве это спортивно, сэр?

— Чушь. Посвистывайте, напевайте, держитесь беззаботно, напустите на себя скучающий вид. Как только он изготовится к удару, выходите вперед и говорите, что не готовы. Не забывайте, я тоже там буду, а он из-за этого уклона захочет вбрасывать с моей стороны.

— Но вы же не станетежульничать, сэр?

— Жульничать? Боже милосердный! У нас любительский крикетный матч двух команд приготовительных школ, а я англичанин и школьный учитель, которому следует подавать пример своим юным подопечным. Мы играем в самую артистичную и прекрасную из когда-либо придуманных игр. Разумеется, я буду жульничать, да еще и хрен знает как. А теперь подай мне мантию, надень венец. Я весь объят желанием бессмертья.

Выйдя к калитке, малыш Эллис взял мяч и перебросил его из ладони в ладонь с неприятной уверенностью боулера, наделенного врожденным умением подавать крученые мячи.

Адриан погладил его по голове.

— Удачи вам, молодой человек, — сказал он. — Главное, не расстраивайтесь, если вас потом будут ругать. Это всего лишь игра, верно?

Эллис озадаченно взглянул на него:

— Да, сэр.

Ученики Нарборо приветствовали двух открывающих чартхэмских игроков благодушными аплодисментами.

— А, вот и они. У обоих, боюсь, зверские удары. Но если вы не потеряете голову, то больше десяти очков им не набрать. Хотя, знаете, вот что я вам посоветую. Постарайтесь не показывать, что намерены сфинтить… а то по вам сразу все видно.

Эллис в замешательстве постучал по мячу ребром ладони.

— Спасибо, сэр.

— Ну ладно, начнем. Не нервничайте.

Фруд и Колвилл, открывающие игроки, явно восприняли все сказанное им о плане игры буквально. Оба озирали поле с надменным пренебрежением и улыбались замершим справа и слева от них несмышленышам слегка покровительственными улыбками, в которых преклонение перед физической отвагой этих недотеп приятно смешивалось с сомнениями в их умственных способностях. Хотите, чтобы вас развалили пополам, милости просим, но помните: мы вас предупреждали.

— Игра! — произнес Адриан.

Эллис выступил вперед. На другом конце площадки Фруд выбросил вверх руку и наклонился, завязывая шнурок.

— Прошу прощения! — крикнул он. — Я мигом. Эллис вернулся на свою отметку и застыл в ожидании.

— Все в порядке, Фруд? — спросил Адриан.

— Да, сэр, спасибо. Просто не хотел запутаться в них во время перебежки.

— Разумно. — Адриан уронил руку. — Игра! — гаркнул он.

Эллис пустил навесной мяч, который Фруд легко отбил за границу поля. Стоявший слева от Фруда полевой игрок смерил Эллиса свирепым взглядом: мяч едва не снес ему голову.

Адриан показал счетчику очков четыре пальца.

— Очков было шесть, — сообщил от своей калитки Хьюго.

— Виноват?

— Очков было шесть!

— Ты уверен?

— Конечно, уверен! Мяч ушел по воздуху.

— Ну, если ты уверен, — сказал Адриан, показывая счетчику шесть пальцев. — Я просто не хотел приписывать нам две лишние пробежки. Очков было шесть, счетчик! — грянул он, как раз когда Эллис вышел на позицию для броска. Рев Адриана так ударил несчастному по ушам, что Эллис уронил мяч. Адриан поднял его и отдал Эллису.

Второй мяч Эллиса, брошенный "большим отскоком", был отбит направо — четыре очка.

— Вот видите? — сказал Адриан. — Уже на два очка меньше.

Следующий мяч, пролетев над всей площадкой, ушел от биты Фруда к дальнему правому полевому игроку.

— Пару раз обернуться успеем, — крикнул Фруд своему партнеру.

"Гений!" — думал Адриан, пока они перебегали от калитки к калитке и обратно, даром что дальний полевой игрок, изумленный тем, что у противника вообще появилась возможность перебежки, даже не сумел остановить мяч.

Но Эллиса так просто было не сбить. Следующий свой мяч он закрутил до того лихо, что после его отскока Колвилл едва не впоролся в столбик калитки.

Адриан выступил вперед и похлопал ладонью по площадке.

— Следите после броска за ногами, — сказал он Эллису. — Нельзя выбегать в пространство между калитками. Так вы взрыхляете грунт, а это на руку боулеру противника.

Возможность эта настолько перепугала Эллиса, что Адриан мог бы подумать, будто тот и впрямь пытался смухлевать.

— Мне страшно жаль, сэр, — сказал Эллис. — Я не хотел…

— Да я и не сомневаюсь, дорогой мой, что вы не хотели. Это лишь предупреждение, только и всего. Уверен, больше такого не повторится.

Следующий мяч Эллиса прошел так далеко от калитки, что принес Колвиллу столько же очков, сколько четыре перебежки.

После еще трех серий катастрофических бросков Эллис ушел с поля, смаргивая слезы и отмахиваясь от приветственных кликов своих столпившихся у края поля болельщиков.

Крикет, подумал Адриан. Очень закаляет характер.

После крушения Эллиса исход игры ни у кого уже сомнений не вызывал. Боулер, сменивший его, был толков, но скоро выдохся. Были испробованы самые разные, все более фантастические и сумасбродные варианты: игроки, запускавшие мяч по высокой дуге, игроки, с силой раскручивающиеся, точно мельницы, бросая мяч недалеко, но с большим отскоком, игроки, чей мяч совершал два отскока, прежде чем достигнуть середины площадки, — все без толку. Открывающие заработали сто двенадцать, а у пришедших им на смену Райса и Хупера последняя победная перебежка пришлась в аккурат на шесть часов, отбиваемых церковными часами Нарборо.

Адриан наблюдал за происходившим, приподняв брови и бесстрастно улыбаясь. Хьюго бурлил, кипел и сверкал глазами, по временам бросая жалкие взгляды на каменную фигуру своего директора, сидевшего на раскладной трости рядом с профессором Трефузисом.

— Поучительный вышел матч, — сказал Адриан, когда они с Хьюго выдергивали из земли столбики. — На какой-то миг мне показалось, что игра у нас и впрямь не складывается.

— Не могу понять, что за дьявольщина случилась с Эллисом, — сказал Хьюго. — Я ведь и правда думал, что он самый талантливый игрок школы. Едва ли не надежда Англии.

— Он еще молод. Думаю, тут проблема темперамента. Я пытался успокоить его, советовал вести игру в естественном для него стиле, но он был слишком испуган. Не выгоняй его, он приобрел сегодня хороший опыт.

— Когда я с ним покончу, опыта у него прибавится.

Игроки Нарборо, потные и едва переставляющие от усталости и поражения ноги, смотрели из проема дверей, как их противники уходят с поля. Хьюго стоял среди них, потягивая пиво из баночки.

— Троекратное ура в честь Чартхэм-Парка, — крикнул Молтхаус, капитан, поднимая руку и пытаясь изобразить небрежную галантность. — Гип-ип.

— Ра-а! — промямлил Нарборо.

— Гип-ип!

— Ра-а!

— Гип-ип!

— Ра-а.

— Троекратное ура в честь Нарборо-Холл, — гаркнул раскрасневшийся, торжествующий Хупер, кулаком протыкая воздух. — Гип-гип!

— Ура! — взревел Чартхэм.

— Гип-гип-гип!

— Ура!

— Гип-гип-гип-гип!

— УРА!

— Ну что же, до свидания, Хьюго. Увидимся на ответном матче.

— Мы вас в порошок сотрем.

— Конечно, сотрете.

Адрианом вдруг овладело безумие. Сердце его гулко забилось, он наклонился и прошептал Хьюго на ухо:

— А знаешь, я ведь не спал.

— Что?

— Той ночью, в Харрогите. Я вовсе не спал. В лице Хьюго проступила досада:

— Черт, а то я не знал. Совсем уж за идиота меня принимаешь.

Адриан, приоткрыв рот, уставился на него, потом:

— Ты полный… законченный… ты… К нему подошел Трефузис.

— Итак, молодой человек, вы заработали для меня тысячу фунтов. Вот вам две сотни, моя начальная ставка.

— Нет, ну право же, — сказал Адриан. — Я не могу.

— Разумеется, можете. — Трефузис сунул ему в ладонь пачку банкнот. — Потрясающая демонстрация мастерства.

— Да, ребята они неплохие, не правда ли? — Адриан любовно взглянул на свою команду, которая усаживалась в микроавтобус.

— Нет-нет-нет. Я про вас!

— Профессор?

— Я знал, что человек, способный столь искусно закамуфлировать совершенную им покражу чужих сочинений, способный с такой убедительностью и редкостным блеском изрыгать столь благовидную и плохо продуманную дребедень, ни за что меня не подведет. Вы истинный гений словоблудия и обмана. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи в ближайшем триместре.