Лицо профессора Дональда Листера висело над Адрианом, как огромный белый надувной шар. Адриан постарался раскрыть глаза пошире и вспомнить, кем бы мог быть этот самый профессор Дональд Листер. Адриан и не знал, что такая персона существует.

Шар сместился в сторону и разделился, подобно гигантской клетке, на два.

— Ты бы поспал, мой мальчик, — сказал Трефузис.

— Поспал, — эхом откликнулся Листер.

Два новых шара, разъединившись, окончательно исчезли из поля зрения Адриана.

Несколько позже он снова открыл глаза и обнаружил взирающих на него Иштвана Молтаи и Мартина Сабо. Шеи у обоих были гладенькие, без шрамов, карие глаза круглились, полные сострадания.

— Какой он бледный, Элен. Это правильно, что он такой бледный?

— Чего же еще и ждать? — ответил голос леди Элен Биффен.

Адриан улыбнулся.

— Спасибо, что встретили меня здесь, — сказал он. — Я всегда думал, что смерть — это еще не конец. Надеюсь, мы останемся друзьями и в вечности.

Тут он с мгновенным раздражением сообразил, что, хоть и произносит слова вполне отчетливо, звучат они только у него в голове. Губы не шевелились, гортань оставалась неподвижной. Возможно, здесь существуют особые способы общения, которые ему еще предстоит освоить. Адриан мысленно задержался на этой возможности и с дремотным удовлетворением подумал о том, что теперь в его распоряжении бесконечность.

Окончательно пробудившись от грез, Адриан ощутил некоторое неудобство. Кровать показалась ему уж больно знакомой. Туалетный столик, стоявший рядом, он видел, и совсем недавно. Опершись на локоть, Адриан приподнялся, чтобы оглядеться получше, и пискнул — острая боль пронзила живот. Из соседней комнаты донесся торопливый топоток. Когда изнуренный усилием Адриан опал на спину, его посетила мысль, что он находится в том самом номере отеля "Австрийский двор", который занимал Мартин Сабо. Да и лежит в той же кровати, на которой сидел, с перерезанным горлом, Мартин.

— Адриан, тебе лучше не шевелиться, — сказал Трефузис.

— Да, — прошептал Адриан. — Прости.

И закрыл глаза, пытаясь сформулировать вопрос, однако сама суть такового ускользнула от него, и Адриан заснул.

Когда же немного погодя он снова очнулся, то обнаружил сидящего у постели Трефузиса.

— С добрым утром, Дональд. Если сейчас утро.

— Да, — сказал Трефузис, — сейчас утро.

— Выходит, я жив?

— Думаю, этот вывод мы вправе себе позволить.

— Какой нынче день?

— Среда.

— Среда. И давно я здесь?

— Не более нескольких часов.

— Всего-то? — удивился Адриан. — А пулю из меня уже вынули?

— Пулю? Никакой пули не было.

— Но в меня же стреляли.

— Да, в тебя стреляли, но никакой пули не было.

Адриан поразмыслил над этим.

— Почему же мне тогда так больно?

— Ты потерял немного крови. Думаю, какое-то время живот еще поболит. Пластырь, которым заклеили рану, будет стягивать кожу.

— Есть очень хочется.

— Руди тебе что-нибудь принесет.

— Ладно, — сказал Адриан и снова заснул.

Два дня спустя Адриан сидел в люксе "Франц-Иосиф" за роялем, продираясь через бетховенский менуэт. Перед ним стояли тарелка с бутербродами и стакан пива. Посреди комнаты были сложены его чемоданы, ожидающие того, кто снесет их вниз, в вестибюль отеля. Он ощущал себя достаточно окрепшим для долгого обратного пути в "вулзли" Дональда, однако Трефузис настоял на возвращении самолетом.

Живот заживал хорошо, мелкие ранки, с которых уже сняли ватные тампоны, зарастали свежей рубцовой тканью, и теперь Адриан мог притрагиваться к длинному мягкому ожогу на животе, почти не морщась.

Он опустил крышку рояля, распрямился. Эта боль, которую можно только приветствовать, ясная и резковатая, как "пильзнер", — куда лучшая, чем давящая, свинцовая тяжесть чувства вины, которую он ощущал столько времени, сколько себя помнил.

В дверь с силой постучали, вошел Саймон Хескет-Харви, а за ним — лучезарно улыбающийся Листер.

— Gruß Gott, — сказал Адриан.

— Как наш паренек?

— Паренек в порядке, спасибо, Дикон, — ответил Адриан. — Ждет не дождется возвращения домой.

— Дело хорошее, — сказал Саймон.

— Хорошее, — согласился Адриан, нащупывая в кармане пиджака бумажник с билетом.

В верхнем зале "Бараньей лопатки" был накрыт длинный стол. Найджел, бармен, под бдительным присмотром Боба, хозяина, разливал гостям суп. Во главе стола восседал Трефузис с Адрианом по левую руку от него и леди Элен Биффен по правую. Мартин и Штефан Сабо, Хэмфри Биффен, Дикон Листер, Иштван Молтаи, Саймон и Нэнси Хескет-Харви — здесь были все, переговаривавшиеся и посмеивавшиеся с истерическим дружелюбием собравшихся на рождественский прием бизнесменов. Пустовал лишь один стул в самой середине стола — с той его стороны, с которой сидела леди Элен.

— Но для чего были нужны все эти сложности? — выспрашивал у Трефузиса Адриан. — Почему ты не мог просторассказатьмне, что происходит?

— Боюсь, было необходимо, чтобы ты действовал в полном неведении обо всем этом деле. В конце концов, Дэвид Пирси платил тебе, чтобы ты шпионил за мной. Ты верил, что работаешь на его учреждение. Так это и следовало оставить. Мы знали, что он хочет заполучить "Мендакс" для себя, — не для своей страны, но для собственного обогащения. И было лучше, чтобы ты этого не знал.

— А Листер? Он и вправду Голька?

— Листер занимал мелкую чиновничью должность в консульстве Британии в Бонне. Саймон выяснил, что Пирси ни с того ни с сего временно откомандировал его в зальцбургское консульство. Саймона это удивило. Он встретился с Листером и основательно его допросил. Листер — это действительно Голька, и, между нами, — Трефузис понизил голос, — человек, боюсь, не из самых приятных. Стало ясно, что сэр Дэвид готов пойти ради "Мендакса" на убийство. Для нас это было совершенно неприемлемо. Мы сделали Листеру предложение. Он должен был держать нас в курсе планов Пирси — примерно так же, как ты информировал Пирси о наших, — и мы устроили все так, что ему нужно было только притвориться, будто он убивает Молтаи и Мартина.

— Лишь бы я засвидетельствовал эти убийства?

— О да, это было крайне необходимо. Описания убийств, даваемые тобой дяде Дэвиду, имели первостепенное значение. Они показывали ему, что хоть он и не смог заполучить документы по "Мендаксу", но, во всяком случае, преуспел в попытках наложить руку на половину самого устройства. А узнав, что все остальное у меня, он начал действовать в открытую и обнаружил свои подлинные мотивы.

— Вот только одно, — сказал Адриан. — Когда ты подключил меня к "Мендаксу", я не услышал в наушниках ничего, кроме белого шума. Никакого принуждения я не испытывал, мне всего лишь хотелось заснуть. И вся чушь, которую я нес, была просто враньем. Я все это выдумал.

— Ну конечно! — сказал Трефузис. — Разве ты еще не понял? Никакого "Мендакса" не существует.

— Что ты хочешь сказать?

— Все это вздорная выдумка, абсолютно вздорная. Однако нам необходимо было заставить Пирси поверить, что прибор этот действительно работает.

— Но ты же подключил меня к нему!

— Верно.

— Я мог выдать вас. Просто-напросто объявить, что он никак на меня не действует, — шипит в ухо, и только. Как ты мог знать, что я этого не сделаю?

— А я полагался на то обстоятельство, что ты хронический лжец. Как только тебя подсоединят к устройству, которое, предположительно, должно заставить тебя говорить правду и, однако же, не работает, ты, естественно, соврешь и притворишься, будто оно действует и вполне исправно. Это была смесь внушения с моей стороны и твоей ужасающей нечестности. Да, собственно, было уже и неважно, сыграешь ты эту очаровательную и абсурдную репризу или не сыграешь. Пирси к этому времени уже раскрыл свои карты. Жаль только, что ты повел себя так эксцентрично и набросился на Листера с его пистолетом.

— Бедняжка совершил отважный поступок, — сказала леди Элен. — А зарядить пистолет холостыми патронами со стороны Листера преступная глупость. Они бывают очень опасными.

— Ему необходимо было притвориться, что он застрелил одного из нас, — сказал Трефузис.

— Тост! — воскликнул Саймон Хескет-Харви. — За Адриана Хили, святого и героя!

— За Адриана Хили, святого и героя!

— Спасибо, — сказал тронутый Адриан. — На самом деле ничего такого уж особенного я не сделал. — Он улыбнулся всем сидевшим за столом. — Выходит, изобретение "Мендакса" было просто-напросто надувательством.

— Некоторые из нас, — сказал Саймон Хескет-Харви, — уже несколько лет питали сомнения в том, что сэр Дэвид заслуживает доверия. И Дональд предложил идею "Мендакса". Два года он переписывался на эту тему с Белой, зная, что сэр Дэвид рано или поздно пронюхает об их переписке. Как человек тертый, Дональд не мог не ожидать, что кто-то сунет нос в его почту. Он, правда, не предполагал, что доносить на него станет один из его же студентов. Это дало ему потрясающее преимущество.

— Ну-ну, вы все же полегче, — сказал Адриан. — Дэвид как-никак мой дядя, знаете ли. В конце концов, голос крови что-нибудь да значит.

— Надеюсь, не больше, чем голос дружбы, — сказал Трефузис. — Но довольно! Никаких укоров. Ты вел себя великолепно.

Боб, хозяин заведения, склонился к Адриану и подмигнул:

— Я все это время стоял за завесой и целился в сэра Дэвида из вот такущего пистолета, мастер Адриан, сэр.

— Ну, могли бы и мне об этом сказать, — отозвался Адриан.

Волна усталости накатила на него, он зевнул во весь рот, и сопряженное с этим усилие стянуло мышцы живота, напомнив ему о ране.

Хэмфри Биффен, по-видимому, заметил гримасу боли, исказившую лицо Адриана, потому что сразу вскочил на ноги.

— Вы еще слабы, Адриан. Одному из нас следует проводить вас до Святого Матфея.

Адриан, насколько мог твердо, поднялся на ноги.

— Все в порядке, — сказал он. — Прогулка проветрит мне голову.

В пору долгих каникул Кембридж выглядел заброшенным и немного стеснительным, обретая сходство с пустым театром. Ночь стояла теплая. Адриан вгляделся в часовню колледжа Св. Иоанна, в звезды над ней. Теплый летний воздух освежил его. Может быть, и не стоит прямиком отправляться домой и ложиться спать. Ему еще о многом необходимо подумать. В кармане у него лежало письмо от Дженни. Вернувшись сегодня в полдень из Гатуика, Адриан обнаружил его в своем почтовом ящике. Дженни, похоже, получила в Страдфорде место помощника режиссера. Адриан пересек улицу, присел на низкую каменную ограду напротив паба, закурил сигарету. Он находил, что письмо ее можно прочесть и как прощальное, и как содержащее мольбу о его возвращении.

Никак не могу решить, вырос ты или все еще нет. Что представляет собой мир фантазий, в котором обитают мужчины? Не думаю, что в трезвом реализме или безжалостном цинизме содержится что-нибудь такое уж замечательное, так почему же вы неизменно впадаете не в одно, так в другое? Или ты уже безвозвратно обратился во "Врага ожиданий"? Я на днях перечитывала его. Что там говорится под конец обо всех англичанах… что они становятся "трусливыми, сентиментальными и в конечном итоге гомосексуальными"? Господи, это же написано пятьдесят лет назад! Неужели оно все еще и остается справедливым — после мировой войны, социальной революции, рок-н-ролла и всего прочего?

Я так любила тебя в этот последний год. Я верила, что мы самая замечательная пара, какая только существует на свете. Мои друзья считали, что я все придумываю, — ужасная фраза, я знаю, но ты понимаешь, о чем я. Не думаю, что ты вообще веришь в существование женщин. Для тебя они что-то вроде трудных подростков с избытком плоти в одних местах и недостатком в других. Я не уверена даже, что мое общество когда-либо доставляло тебе удовольствие, но, с другой стороны, я не знаю, доставляет ли его тебе чье-то еще, включая и твое собственное. Я понимаю, любительская психология тебе ненавистна, но тут уж ничего не поделаешь.

"Из девчонок вырастают женщины, из мальчишек — мальчишки". Не могу поверить, что наше поколение вырастает лишь для того, чтобы реализовать эти смехотворные стереотипы. То есть я буду рожать, и только, а ты бездельничать перед телевизором, наблюдая за крикетом и Клинтом, так, что ли? Зачем тогда тратить годы на образование? Зачем читать книги и пытаться понять что-то в жизни, если все сводится к одному и тому же?

Тебе и тебе подобным ваши юность и воспитание представляются чем-то мистическим, подобием мифа. Для меня первые двадцать лет моей жизни — это открытая книга, школа и дом, школа и дом, друзья здесь, друзья там. Для тебя они — лишь декорации великого мира фантазий, в который ты должен бесконечно возвращаться. "Бесценная моя, ты не понимаешь…" — я просто слышу, как ты произносишь эти слова, с которыми поколения мужчин обращались, похныкивая, к своим женщинам. Но в том-то все и дело! Я не понимаю. И даже если бы ты владел силой убеждения большей, чем та, которой ты располагаешь, то все равно никогда не заставил бы меня понять. Потому что тут и понимать-то нечего! Вот что следует понятьтебе. Ты рос, учился в такой и такой школах, заводил таких и таких друзей. Все это пустое. Будущее гораздо важнее прошлого, Адриан, гораздо важнее. И не просто потому, что в нем нас ожидают дети, но потому, что в нем мы встретим лучших людей, которые ведут себя лучше, с которыми куда интересней, — там и пейзажи получше, и погода, и воздаяния, и восторги нас ожидают лучшие. Правда, я, если честно, не уверена, что ты когда-либо…

Гам, донесшийся от "Митры", соседствующего с "Бараньей лопаткой" паба, заставил Адриана взглянуть на другую сторону улицы. Оба заведения уже закрывались. Хозяин "Митры" выпроваживал громогласную подвыпившую компанию. Чуть в стороне от него Найджел запирал на ночь дверь "Лопатки". Но внимание Адриана привлекло нечто, находящееся над головой Найджела. Одно из верхних окон — окно той самой приватной трапезной, которую он совсем недавно оставил, — располагалось прямо над входом в паб. И Адриан увидел в нем четкий силуэт стоявшего спиной к окну мужчины. Может, это Трефузис, произносящий тост? Адриан вгляделся. Нет, определенно не Трефузис.

Адриан решил подождать, пока разбредутся покинувшие "Митру" гуляки. Те простояли у паба сто, как ему показалось, лет, оглашая улицу пьяным гоготом, но наконец с криками потопали к мосту Магдалины и скрылись из виду. Улица опустела. Адриан перешел ее, направляясь в узкий тупичок, отделяющий один паб от другого. На первом этаже "Бараньей лопатки" было пусто. Адриан огляделся в поисках ящика или проволочной корзины из-под пивных бутылок, на которую можно было бы взобраться. В самом конце тупичка стоял пластмассовый бак для мусора со сделанной белой краской надписью: "Только "Митра"!" — восклицательный знак содержал в себе всю историю ожесточенного соперничества двух пабов, жалкого и комичного, еще успел подумать Адриан. Он подтащил бак к окну первого этажа "Лопатки" и, утвердив на крышке бака левую ногу, попробовал подтянуться, однако крышка не выдержала, и нога Адриана по самое бедро ушла в отбросы. Боль продрала живот, от поднявшейся вони на Адриана нахлынула тошнота. То, что любая выброшенная человеком дрянь, проведя хоть какое-то время в мусорном баке, начинает смердеть в точности как весь прочий мусор, всегда оставалось для него загадкой. Изо всех сил стараясь не дышать, он перевернул бак и проверил, выдержит ли днище его вес. Днище выдержало, и Адриан, поставив ногу на подоконник, распрямился. Голова его находилась теперь не более чем двумя футами ниже окна второго этажа. Он услышал голос Хэмфри Биффена:

— Я все еще не очень уверен в том, как нам считать очки.

— Виноват? — произнес Сабо.

— Ну, Дональд опять победил. Тут сомневаться нечего, — сказала Нэнси. — Даже если совсем не брать в расчет "Темного врана". В конце концов, его использовали обе стороны. Результат был бы тем же и без него. Он лишь добавил всему пикантности. Признайся, ты не учел правил Уолтона и искренне поверил, что завладел половиной "Мен-дакса": ну и продулся, ведь так, Дэвид?

— Хрен с вами со всеми, — пророкотал голос дяди Дэвида. — Дональд изменил правила в середине игры! Превратил ее в какой-то недопеченный романчик, лишь бы получить возможность перекинуть через колено и выпороть моего постреленка племянника. Хотя порку-то он более чем заслужил, не спорю.

— Что ж, это и тебе давало полшанса, — сказала Нэнси. — Но ты проиграл по всем статьям, и сам это понимаешь.

– Ха! Вы меня еще плохо знаете. Будете мне грубить, я устрою следующий тур в Ливане, поймете тогда, почем фунт лиха.

— Как ты станешь объясняться со своей конторой? — спросил Хэмфри.

— А никак. Ну, потратил немного денег на слежку за Штефаном. Слетал пару раз в Зальцбург. Активизировал в Будапеште Слесаря. Ленивому прохвосту давно уже следовало врезать сапогом по заднице.

Кому от этого стало плохо? Весь мир знает, Дональд, что ты — мой Мориарти. Начальство позволяет мне время от времени вгрызаться в тебя, просто чтобы задобрить сидящую во мне бешеную собаку. Я так думаю, им приятно сознавать, что и во мне присутствует нечто человеческое.

— А когда вы начнете следующую игру? — спросил другой Сабо.

— Мы стараемся, чтобы каждая продолжалась года два-три, — ответил Трефузис. — Как любое другое из достойных человека занятий. Потом отдыхаем с годок, прежде чем приступить к новой. Мы с Дэвидом вечные противники, а помощников себе набираем по собственному усмотрению. Я почти всегда привлекаю Хэмфри и Элен, Дэвиду нравится использовать Дикона. Я — шпион, а Дэвид — ловец шпионов.

— Дональд придумывает сценарий, а я должен его остановить. Что я и сделал в семьдесят четвертом.

— Дэвид вправе использовать все средства своей Службы, но на свой страх и риск.

— На твой тоже, давняя любовь моя, — произнес Дэвид. — То, что ты теперь обратился в грязного сортирного прохиндея, для меня, смею сказать, своего рода победа.

— Это верно, — заметил Саймон. — Ты едва не угодил в тюрьму, Дональд.

— Да, готов признать, оборот непредвиденный, впрочем, такие фокусы лишь сообщают дополнительный блеск репутации стареющего преподавателя, тебе так не кажется?

— Ты не мог бы что-нибудь предпринять на этот счет, Дэвид? — спросила леди Элен. — Сказать словечко кому следует, добиться пересмотра свидетельств, уговорить полицейского, который его арестовал, отречься от своих показаний…все что угодно?

— Разумеется-разумеется, — благодушно пророкотал голос дяди Дэвида.

— Право же, Дэвид, никакой необходимости…

— Простите, а когда вы все это затеяли?

— Когда закончились настоящие игры, — ответил Дэвид. — Лет двадцать назад жизнь в Разведке стала тусклой, чрезмерно помпезной, убогой и нелепой. Отличная у вас рыба по-провански, Боб.

— Благодарю вас, сэр. Это меня в Марселе научили ее готовить.

— Угу, угу.

— Ты мне вот что скажи, Хэмфри, — произнес Трефузис. — Пока мы ехали в Зальцбург, Адриан поведал мне историю, так сказать, своей жизни.

— Ну и?..

— Он рассказал о тебе и о Элен в школе.

— Да, он пару раз появлялся на наших пятничных чаепитиях, ведь так, дорогой?

— И рассказал также, как налетел на тебя, Дэвид, в "Лордзе" году… в семьдесят пятом или семьдесят шестом, по-моему.

— Верно, во время матча с австралийцами. Помню. Не понимаю, правда, что значит "налетел".

— Не понимаешь?

— Его родители отправились отдыхать. Естественно, им не хотелось, чтоб крысенок путался у них под ногами. Вот они и сплавили его мне.

— Так он… выходит…не убегализ дома?

— Господи боже, нет! Так онэтотебе рассказал? Да нет. Абсолютно нормальное школьное детство, насколько я помню. Его, правда, вытурили из школы за то, что он наводнил ее какой-то похабщиной, издавая школьный журнал. Провел пару лет в местном колледже Глостера, сдал там экзамены. Потом преподавал в норфолкской приготовишке. Потом Святой Матфей. А что, он тебе наплел что-то совсем другое?

— Нет-нет. Примерно это. Ну, может быть, добавил одну-две… э-э… прикрасы. Разного рода увлекательную чепуху насчет Пиккадилли, тюрьмы и тому подобного. Уверен, он и не думал оскорбить меня ожиданиями, будто я во все это поверю.

Нога Адриана соскользнула с подоконника. Задергавшись в попытках сохранить равновесие, он высадил ногой окно первого этажа, мусорный бак повалился, и Адриан рухнул, ударившись спиной о землю. Не помедлив, чтобы выяснить, какой ущерб он причинил себе или окну, Адриан вскочил и припустил по улице.