И вот настаёт день премьеры.

Гостиницы переполнены людьми, приехавшими из соседних сел и городков. В конюшнях не хватает места для колясок. На улицах оживлённо, как в праздник. Кафе заполнены странными посетителями — они громко кричат, жестикулируют, спорят. Многие выдают себя за знатоков музыки, немало и таких, кто хвастается личной дружбой с маэстро, но ещё больше тех, кто возмущается, что не досталось места в театре, и всё из-за того, что поздно приехали. Импресарио обещал места на завтра, но — может быть!.. А если нет, так это прямо-таки трагедия, потому что неизвестно, будет ли маэстро и на втором представлении, ведь он приехал только поставить оперу и продирижировать премьерой. Он очень занят.

Театр переполнен так, что локтем не пошевелить. В ложах немыслимая теснота. Дамы наряжены как никогда, украшены перьями, увешаны драгоценностями. Кавалеры в цветных фраках — узкие бедра, неимоверно широкие плечи, монументальные галстуки, несколько раз обёрнутые вокруг шеи, отчего воротник лезет на голову. Зал театра — красивый, огромный, белый с золотом зал, — гордость города, жужжит точно потревоженный улей. Звучный говор публики, шум сдвигаемых стульев, хлопанье дверей, громкие шаги — всё это заглушает голоса настраиваемых инструментов.

Но вот по залу проносится шёпот. Что такое? Что случилось? Маэстро композитор сейчас выйдет в оркестр.

   — Какой он? Ты видишь его?

   — Красивый, но стоит спиной.

   — Тогда откуда же ты знаешь, глупая, что он красивый?

   — Мне говорили.

   — Смотри, оборачивается. Как он молод!

   — Я думала, он блондин.

   — Видела? Он посмотрел на маркизу в ложе. Ого, он здоровается с ней.

   — Он знаком с нею?

   — Разумеется. Этот идиот маркиз пригласил его к себе и познакомил с женой.

   — Не вижу маркиза.

   — Он очень деликатен. Наверное, уехал.

   — Тихо, он подходит к чембало.

   — Маркиз?

   — Как же ты глупа! Маэстро!

Тщательно расправив фалды фрака, маэстро садится за чембало и улыбается музыкантам. Те, кто поближе, слышат, как он ободряет их:

   — Смелее, ребята! Да поможет вам бог!

   — Только нам?

   — Да, потому что за себя я спокоен.

И даёт вступление симфонии. И начинает звучать музыка, литься мелодия. Публика напряжённо внимает, готовая восхититься. А музыка шутит, смеётся, ширится, заполняет весь зал, переливается трелями — льются мелодии, доставляющие сердцу необычайную радость, и при этом как-то странно начинают дрожать колени, а к горлу подступает комок, почему-то хочется двигаться и кричать. Симфония окончена. Взрыв аплодисментов. Бис! Бис! Би-и-и-и-и-с!

Маэстро поднимается со своего места два, три, пять, десять раз, кланяется публике, улыбается.

   — Какая у него чудная улыбка!

   —  Ты находишь? А мне кажется, он насмехается.

   —  Ну что ты! Ему тоже приятны аплодисменты.

   — Да, но говорят, он большой шутник.

   — Может быть. Однако говорят также, что в «Танкреде» он заставляет плакать.

   — Публику. Однако сомнительно, плачет ли он сам!

   — Тише! Тише!

Поднимается занавес. По залу проносится гул одобрения. Импресарио постарался не ударить в грязь лицом. Прекрасные декорации, роскошные костюмы. Намного богаче, чем в прошлом году. Певцы превосходны. Опера изумительна. Успех триумфальный. Аплодисменты, вызовы, вызовы, аплодисменты. По окончании спектакля публика, похоже, решила не расходиться, так долго она аплодирует.

Возле театра синьора Россини ожидает почтовая карета. Как? Прямо сейчас и уедете?

   — Дела, друзья мои, дела! Завтра в полдень у меня первая репетиция другой оперы, все певцы новые, я их не знаю. А путь дальний — шестьдесят километров. Предстоит бессонная ночь.

   — Ничего, зато будете почивать на лаврах.

   — И всё же я бы предпочёл тёплую постель.

   — Ох, как же вы правы! — с загадочной улыбкой вздыхает маркиза.

Маэстро благодарит певцов, пожимает руки солистам, обнимает примадонн.

   — Молодец, ты просто молодчина, ты пела, как соловей. Твоё сопрано такая же редкость, как голубой бриллиант. Я не забуду тебя, когда примусь за новую оперу... А ты, дорогая контральто? Бесподобна, ты была бесподобна. Кто может сравниться с тобой? Твоё контральто такая же редкость, как зелёная голубка... А где тенор? Ты пел феноменально, поверь мне. А бас-комик, какой рай...

   — Маэстро, вас просит импресарио.

   — Иду. Какой райский голос!.. А ты? Блистательно.

Импресарио хотел бы пригласить его и на весенний сезон. Молодой знаменитый маэстро не уверен.

   — Кто знает? Может быть... Я не говорю «нет», но... Сколько?

   — Ещё пятьсот, устраивает?

   — Ах нет, мой дорогой, до весны я напишу ещё две оперы и стану ещё более знаменитым.

   — Шестьсот.

   — Посмотрим. Мне предлагают и семьсот.

   — Но и я дам столько же.

   — И восемьсот.

   — При условии, что вы напишете для меня новую оперу.

   — Ох, ох!

   — Одноактную, всего лишь одноактную!

   — Так вы говорили — девятьсот?

   — Восемьсот.

   — Девятьсот? Посмотрим.

Чао, чао... Пожатия рук... Прошу тебя... Непременно... Не забудь написать для меня партию...

Кучер в плаще-пелерине, в цилиндре, с пышными усами хлещет лошадей. Нужно возвращаться на почтовую станцию, хозяин и так из уважения к маэстро задержал отправление кареты, и остальные пассажиры с нетерпением ждут его. Но, проехав сто метров, маэстро выглядывает в окно и трогает кучера за рукав.

   — Эй, ты что это? Я же никуда не уезжаю, ты что с ума сошёл! На, держи лиру и гони по проспекту до самого моста, высадишь меня там, а потом катись куда хочешь.

   — До моста? Что у дворца маркиза?..

   — Пусть это тебя не заботит. Ну, приехали, стой! Скажи хозяину, чтобы оставил мне место в дилижансе, который уходит завтра в шесть утра.