Итак, возвращаемся к оставленному нами в прошлой главе "зарейнскому казачеству". Представляющему собой в лице франков, алеманов, бургундов, вандалов, лангобардов, готов, саксов и прочей сволочи, не что иное, как военно-разбойную фракцию, отделившуюся от германских племен и пустившуюся в свободное плавание. Именно оно занимает в течение III - V веков нашей эры территории Западной Римской империи. На земли европейских провинций Империи приходят те, кто прошли первичную селекцию и закалили себя в войнах, грабежах и разбоях. Братва!
Римские крупные землевладельцы потихоньку слились в метрополию. Территориальные власти где-то столь же тихо исчезают, где-то демонтируются вооруженной рукой новопоселенцев, где-то номинально остающиеся римские административные должности "навешиваются" на реальную военную власть германцев.
Военные вожди германцев фактически составляют теперь высшую власть на приобретенной территории. И начинается процесс формирования аристократии. Но не сразу, далеко не сразу. Ведь кроме первичной селекции, оторвавшей германских "сечевиков" от родных пашен и коз и заставившей многие годы кормиться копьем и мечом, будущая европейская аристократия сначала должна была пройти еще и вторичную селекцию. Отбирающую из всей массы воинов, грабителей и разбойников - лучших из лучших. Тех, кто в наибольшей степени сумел продвинуться на пути войны, грабежа и разбоя.
Смотрим.
1. Вторичная селекция европейской аристократии.
В процессе вторичной селекции осевшая на земле масса "германского казачества" вновь делится на оседлую и военную фракции. Оседлая фракция смешивается с местными и становится земледельцами, общинниками и принимает участие в военных действиях лишь тогда, когда община, мир поверстает их в ополчение. Меньшая часть остается верна мечу, грабежу и разбоям, составляя дружину и двор королей. Это уже - почти готовая аристократия западной Европы.
Фактически, структура населения, сложившаяся в VI-VII веках в той же Галлии, выглядит теперь так. В сельской местности землепользователи, оставшиеся от римского общества - рабы, колоны, вольноотпущенники и т.д. - достаточно быстро смешиваются с пришлыми. Образуя более или менее однородное земледельческое сословие. Это сословие структурируется в виде крупных соседских общин - то, что позже получит название марки.
Община, марка - полностью независимая и самоуправляемая конструкция, Universitas, мир. Высшая власть - собрание общинников. Исполнительная власть - избранный староста, сотский, и его помощники - десятские. Большинство судебных дел решается общинным судом. Вопросы землепользования - в компетенции общинного собрания. Община разверстывает и собирает подати в пользу королевского двора, а также разверстывает государственную службу. Прежде всего, участие общинников в военных действиях.
Обращаем внимание, что, несмотря на оставшуюся от войска организационную структуру (староста общины - сотский, его помощники - десятские), возникающая община фактически копирует структуру власти старых еще, "досечевых" родовых общин, управляемых стариками, старейшинами. Ибо выборное начальство - старосты - выбираются по авторитету, жизненному опыту, знанию права, опыту правоприменения, моральному авторитету и т.д. Но никак не по военной силе. Старосты не являются военными вождями общины. Они - носители производственного и жизненного опыта.
Военная власть существует теперь отдельно от общин. Это - королевский двор и дружина. Никаких управленческих функций по отношению к общинам она не несет. Все, что связывает королевский двор с общинами, это получение. Получение податей на содержание двора и дружины. И получение ополчения для ведения военных действий. Все. Ах, да! Несколько раз в год королевские чиновники заезжают на территорию общин для вершения суда "по особо важным делам". Теперь точно все.
Все, чем занят королевский двор с дружиной и привлекаемым по необходимости общинным ополчением - это война. Набеги за добычей и округление земельных владений - таково основное и постоянное занятие военной аристократии варварских королевств. И если I - V века можно было назвать временем первичной селекции, когда от основного, стабильного населения германских племен отделялся их военный элемент, становился "бродягами", "сбродом", "свободными", образовывал огромные вооруженные "сечевые" массы и оседал на оставляемых Римом территориях, то VI-VII века - это для германцев время вторичной селекции. Повторное разделение на оседлую и военную фракцию.
Каково соотношение оседлых и военных? Народа и аристократии? Лень искать точные данные, но можно опереться на косвенные оценки. Корсунский и Гюнтер приводят примерные цифры германцев, вторгшихся в середине V в. в римскую Галлию. Оценочно, это 450-500 тыс. человек. Из них примерно 50 тыс. бургундов, от 100 до 150 тыс. вестготов, 100 тыс. алеманнов и 200 тыс. франков. По мнению этих авторов, из полумиллиона вторгшихся германцев было примерно 50-100 тыс. способных нести военную службу мужчин.
Здесь они, конечно, ошибаются. Ведь их расчеты опираются на идею, что в пределы Галлии вступили германские племена. И тогда цифра "военнообязанных" из расчета один к пяти, один к десяти - вроде бы правильная. Вот только вторгались в Галлию не племена, а сечьь. Ватаги, банды головорезов. Дружинный сброд. По большей части бессемейный. А это уже совсем другие цифры. Полагаю, больше половины пришедших в Галлию были воинами. Но даже если взять половину, то одних только франков - около ста тысяч воинов.
А теперь внимание! После победы при Тольбиаке, когда войска франков одержали победу над алеманнами, Хлодвиг I принимает крещение. Вместе с ним крестится вся его дружина - три тысячи человек. Три тысячи человек! Три процента от количества вторгшихся в Галлию франкских вояк. А возможно и меньше.
Иначе говоря, вторичная селекция разделяет пришедших в Галлию разбойников, бандитов, головорезов на две неравные части. На большинство, не окончательно утерявшее способность к простому, обычному труду и осевшее на земле. И меньшинство - всего каких-то несколько процентов от пришедших германцев. Те, для кого война и разбой стали единственно возможным образом жизни. Самые-самые! Истинные носители великого и неукротимого духа разбоя. Превосходно выраженного затем англосаксами, помните? "Когда англосаксу что-нибудь надобно, он идет и берет!"
Если же брать во внимание не количество пришедших франков, а целиком население покоренной ими северной Галлии - а это не менее двух миллионов человек - то соотношение оказывается еще более чудовищным. Собственно королевская дружина, формирующая остов будущей франкской аристократии, составляет доли процента, ничтожные доли процента от населения провинции! Но это настоящие, прирожденные разбойники, лучшие из лучших! Прошедшие многолетний отбор и не одну селекцию! Истинная аристократия.
Именно она, составляющая несчастные доли процента населения франкской Галлии, и поработит вполне еще свободных в VI веке гало-франков. Всего за каких-то два-три столетия! Римской аристократии понадобилось для этого значительно больше. Так что, прогресс, безусловный прогресс!
Как франкская аристократия осуществляла приватизацию народа? Очень, очень интересно. Намного интереснее, чем в Риме. Если римская аристократия грубо и в лоб выгнала свой народ с земли, превратив его в городской пролетариат и завезя вместо него новый народ, изначально прибывающий на землю Рима в качестве рабов, то франкская аристократия поступила намного тоньше. Ей удалось всего за 200-300 лет приватизировать свой народ, не прибегая ни к каким "внешним заимствованиям" народа.
Воистину, это достойно самого пристального снимания!
Смотрим.
2. Мы не рабы, рабы - они! Истоки беспредела по среднеевропейски.
Итак, наш рассказ о переходе от общества военной демократии, где все по-настоящему свободны, к режиму средневекового европейского крепостничества. Где свободна только аристократия, а еще два-три столетия назад свободные общинники наглухо порабощены. Однако, начнем мы повесть о приватизации галло-франкского народа с сюжета, показывающего, насколько чуждо было франкам какое бы то ни было рабство на старте - когда они только еще осели в Галлии.
Григорий Турский в своей "Истории Франков" рассказывает о судьбе некоего Андарахия, ставшего в конечном итоге графом короля Сигиберта. Указанный Андарахий был изначально рабом сенатора Феликса - его личным слугой. А так как он был личным слугой хозяина, то он вместе с ним занимался словесностью и получил, таким образом, хорошее образование. "И вот став из-за этих знаний надменным, он начал смотреть свысока на своих хозяев и отдался под покровительство герцога Лупа, когда тот по приказу короля Сигиберта прибыл в Марсель. Вернувшись оттуда, Луп приказал Андархию находиться в его свите, настойчиво предлагая его королю Сигиберту, и, в конце концов, передал его в услужение ему". Вот так вот, из рабов в графы - вполне показательный для франков пример вертикальной мобильности.
Этот сюжет замечательно демонстрирует, насколько мало значили в ранне-франкских королевствах оставшиеся от римлян рабские социальные статусы. Вообще ничего не значили! Рассказ датируется 568 годом - вторая половина шестого века. Самих же франков мы застаем в это время по-настоящему свободными. Поскольку земля принадлежит общинам, и какая бы то ни было личная зависимость общинников от знати отсутствует. Выплачиваемые общинами подати - вполне посильный "налог на безопасность", который никого особенно не напрягает.
Фактически, на территории общины, марки, сама община является высшей властью. Все вопросы решает общее собрание и избираемые им должностные лица. Согласно "Салической правде", никто не может поселиться на общинных землях без единогласного (!) согласия общинников. Более того, если община дозволяет кому-то поселиться на своей территории - королевскому дружиннику, чиновнику или монастырю - те наряду со всеми платят подати и несут повинности, в соответствии с количеством полученной земли. Это - шестой век от Рождества Христова.
А в девятом-десятом веках мы на этих же землях находим крестьян, находящихся в разной степени личной и поземельной зависимости от сеньоров. Начиная от находящихся фактически в рабской зависимости сервов и заканчивая полусвободными вилланами, грундгольдами и т.д. Откуда взялись сеньоры, и как им удалось скрутить в бараний рог свободных общинников?
На самом деле, борьба феодального и общинного принципов землевладения - это ключевая пружина аграрной истории Средневековья. Схематично эта аграрная история выглядит так. Сначала есть только общины и находящаяся в их собственности земля. Плюс достаточно большое количество "ничейной" земли. Которая и раздается "за службу" королевской дружине и приближенным. Так параллельно коллективному, общинному землевладению появляется и частное землевладение, сеньория. А затем сеньории, разрастаясь, мало-помалу поглощают общины, которые на исходе Средневековья существуют уже полностью на господских землях и, осуществляя функции частичного самоуправления, полностью лишены статуса землевладения.
Победа сеньории над маркой у германских народов, победа боярской вотчины над волостной общиной у славянских народов - так можно в одной фразе уместить содержание аграрной истории средневековой Европы. А если вдаваться в детали, то об этом написаны десятки и сотни томом исторических исследований.
Но как, почему? Как удалось ничтожной доле процента населения стать господами над вчера еще свободными общинниками?
Разумеется, германская, равно как и угро-славянская знать использовали и старые добрые античные схемы закабаления людей. Например, долговое рабство. "Закупы" удельной Руси - это должники, не сумевшие выплатить долга и ставшие холопами.
Разумеется, использовалась и старая добрая земельная ипотека. Когда земельные наделы общинников становились залогом по безнадежным долгам и переходили в собственность заимодавцев. Все это было. И ничего нового тут средневековые господа не изобрели. Порабощение земледельца через ипотечный заклад земельного участка - это мы помним еще из предыстории к реформам Солона. Шестой век до нашей эры.
Разумеется, имел место и простой захват общинной земли. Правда, это было уже чуть позже, когда знать, сеньоры по-настоящему вошли в силу. Особенно часто это касалось выморочных земель, владельцы которых умерли, например, от эпидемии. Вот типичный пример - выдержка из судебного иска крестьян Ликуржской волости о 22 деревнях и починках, захваченных боярами и митрополичьими слугами:
"Волость Ликуржская запустела от великого поветрия; а те, господине, деревни и пустоши волостные разоймали бояре и митрополиты, не ведаем которые, за себя тому лет сорок… И нам, господине, тогда было не до земель, людей было мало, искать некому"
Такого рода крестьянские иски о захватах земли были совершенно типичным явлением, что на Руси, что в Европе. Но и здесь ничего особенно нового мы не находим. Римские земельные оккупации были прямыми предшественниками средневековых земельных захватов. Так что и здесь европейские сеньоры, равно как и славянские бояре всего лишь шли по стопам великих предков. Хотя, в подавляющем большинстве своем, ничего о них и не знали.
И, тем не менее, средневековой аристократии, этим лучшим людям западной и восточной Европы, есть чем гордиться. Ибо и они сумели внести свой вклад в копилку мировой цивилизации. Именно их усилиями была создана социальная технология добровольного самопорабощения вольных земледельцев. То, что римляне только начали было изобретать, но так и не успели довести до ума - Империя закончилась.
На Западе это называлось коммендация. От латинского глагола commendare - рекомендовать, поручать, вверять. Коммендация - это вверение себя более сильному. На Руси это же самое явление называлось закладничество. Заложиться, спрятаться за более сильного - такова этимология понятия.
Коммендационные отношения касались не только личной службы или других обязанностей. Для земледельцев они в первую очередь касались их земельных наделов. Для когда-то свободных общинников покровительство означало включение их земельных участков в земельный фонд сеньории. А затем получение их обратно от господина под условие несения той или иной службы. Отдающийся под покровительство общинник отныне был уже не полноправным владельцем своего надела, а его временным или пожизненным пользователем.
Покровительство "сильных людей" закреплялось грамотами с типовым содержанием такого, например, рода:
"…Всем известно, что я не имею чем кормиться и одеваться. Посему я просил благочестие ваше… отдаться и коммендироваться под ваше покровительство… на условии, чтобы вы помогали мне и снабжали меня пищею и одеждою, сообразно тому, как я буду служить и угождать вам; и пока я буду жив, должен буду нести вам службу и послушание свободного человека и не буду иметь права выйти из-под вашей власти и покровительства… Если один из нас захочет нарушить данное соглашение, то уплатит другой стороне (столько-то) солидов, и соглашение это навсегда сохранится неизменным".
Это типовая Турская формула восьмого века. Под таким договором ставили свои подписи тысячи людей. Но можно и еще круче, например так:
"Знатному и собственному господину моему ____________, от ___________.
По совету злых людей пытался я захватить землю вашу, которую я обрабатываю в месте, именуемом ______________, чего я не должен был делать, и землю ту я хотел захватить в собственность, но не смог, так как для этого не было оснований (quod пес ratio prestitit); вы и ваши должностные лица вернули ее себе, нас же с нее согнали, затем, однако, по просьбе почтенных людей вы отдали нам ее для обработки; вот почему мы и обратились к вашему могуществу с этой прекарной грамотой, чтобы мы держали эту землю доколе это будет вам угодно, не нанося вам тем самым никакого ущерба. Обещаем вам нести те же самые повинности, что и прочие ваши держатели (accolani). Если же мы не станем этого делать и окажемся нерадивыми, медлительными и непокорными, тогда в силу этой прекарной грамоты, как если бы она возобновлялась каждые пять лет, пусть нас публично присудят к тому, к чему по закону присуждают медлительных и нерадивых, вы же имеете право изгнать нас с той земли.
Составлена эта прекарная грамота ___________, в день ___________, в год правления короля_____________".
Здесь типовое обращение за покровительством к знатному лицу подразумевает следующее:
1) Человек свою собственную землю признает как бы изначально принадлежащей этому самому знатному лицу;
2) Человек винится в том, что "по совету злых людей" ее захватил и обрабатывал;
3) Человек признает правомочность того, что его с этой земли согнали;
4) Человек благодарит знатное лицо за то, что "по просьбе почтенных людей" оно обратно отдало эту землю ему для обработки;
5) Человек обещает за эту землю нести те же повинности, что и прочие держатели земель знатного лица;
6) Человек просит грамотку, в которой бы все вышеуказанное законным образом излагалось.
И ведь это не некая уникальная выдумка некоего уникального мошенника и афериста. Это - тоже ТИПОВОЙ ДОГОВОР, который заполняли и подписывали тысячи людей.
Такая операция называлась в Европе прекарий. В рассматриваемом нами сюжете речь идет о прекарии предоставленном (precarium data), означающем закрепление повинностей и службы за тем, кто, вынужденный жизненными обстоятельствами, получал землю "как бы господскую" под обязанности, перечисленные в прекарной грамоте. Хотя были и прекарии возвращенные, где земля общинника прямо передавалась господину с условием обратного возвращения бывшему владельцу, если он обязуется нести за нее определенные повинности.
Но что же это были за жизненные обстоятельства, заставлявшие людей искать "покровительства сильных" - пусть даже за счет потери личной свободы? Это становится совершенно понятным, лишь только мы откроем какую-нибудь летопись того времени. Не важно, германскую или славянскую. По сути, в них написано одно и то же. Различаются лишь имена, география и даты. А суть одна. Раз уж мы столько говорили о франках, возьмем франкскую летопись - "Историю франков" Григория Турского.
- … Герменефред восстал против брата и, послав к королю Теодориху тайных послов, предложил ему принять участие в преследовании своего брата. При этом он сказал: "Если ты убьешь его, мы поровну поделим его королевство". Обрадованный этим известием, Теодорих направился к нему с войском…
- … Хлотарь же и Хильдеберт направились в Бургундию и, осадив Отён и обратив в бегство Годомара, заняли всю Бургундию…
- …А Теодорих с войском пришел в Овернь, всю ее опустошил и разорил…
- Но когда Сигивальд жил в Клермоне, он совершал там много [72][72] Югер (лат. jugerum) - у древних римлян мера поверхности, служившая для измерения поля и составлявшая собственно площадь, которую можно вспахать в день парой (uno jugo) волов, впряженных в ярмо. Причём под словом jugerum подразумевается то же, что под словом jugum (ярмо, запряжка). Фактически, представлял собой прямоугольную площадь в 240 футов длины и 120 футов ширины (28800 кв. римских футов = 2518,2 кв. метра
злодеяний. А именно: он и сам отбирал имущество у разных лиц, и слуги его постоянно совершали кражи, убийства, набеги и различного рода преступления…
- … Но так как готы после смерти короля Хлодвига захватили многое из того, что им было уже завоевано, Теодорих послал Теодоберта, а Хлотарь - Гунтара, своего старшего сына, отвоевать эти области.
- … А Хильдеберт и Теодоберт собрали войско, намереваясь идти против Хлотаря…
- … король Хлотарь послал против них войска и уничтожил большую их часть. Он прошел всю Тюрингию и опустошил ее …
- … Каутин (епископ Клермоны) был таким жадным, что чьи бы границы ни примыкали к его межевому знаку, он считал для себя равносильным гибели, если хоть на сколько-нибудь не уменьшит эти владения. У знатных людей он отнимал их со спором и скандалом, у простых людей захватывал силой.
- … А король Хильдеберт, пока Хлотарь воевал с саксами, пришел в Реймскую Шампань, дошел до самого города Реймса, все опустошая грабежами и пожарами…
- … Король Хлотарь в сильном гневе на Храмна отправился против него с войском в Бретань…
- … Но в то время, когда Сигиберт был занят гуннами, Хильперик, брат его, захватил Реймс и отнял все принадлежавшие Сигиберту города. И из-за этого - что еще хуже - между ними возникла междоусобная война.
- … Цельс выступил и взял город Авиньон. Затем он подошел к Арлю, окружил его и начал осаду города, где заперлось войско Сигиберта
- Говорят, что лангобарды устроили такую резню среди бургундов, что невозможно было сосчитать число убитых. … Они разбредались по виллам соседних городов, грабили и уводили в плен жителей, и все опустошали.
- … Но Базилий и Сигарий, жители Пуатье, собрав войско, решили оказать ему сопротивление. Муммол окружил их со всех сторон, потеснил, напал на них и уничтожил…
- … Но когда войско Гундовальда обратилось в бегство, Теодоберт совершил великое избиение народа и подверг пожару большую часть Турской области…
- …Большинство деревень, расположенных вокруг Парижа, он [Сигиберт] также сжег тогда, и вражеское войско разграбило как дома, так и прочее имущество, а жители были уведены даже в плен, хотя король Сигиберт давал клятву, что этого не будет…
Не надоело, уважаемый читатель? Это выписки всего лишь из двух книг "Истории Франков". Охватывают они временной отрезок в 64 года. Всего же книг - десять. Охватывают два столетия. И выглядят примерно одинаково. "Напал", "пошел с войском", "сжег", "разрушил", "ограбил", "увел в плен" … Свою пятую книгу Григорий Турский начинает почти со стенаниями: "Мне опостылело рассказывать о раздорах и междоусобных войнах, которые весьма ослабляют франкский народ и его королевство…"
Ишь, опостылело ему! Не хочет человек понимать, что основной инстинкт аристократии - это увеличение своего личного могущества. А как его увеличить, если справа, слева, спереди и сзади - точно такие же аристократы? У которых тоже основной инстинкт! Им тоже - надо. И значит - только война! Она одна позволяет расширить собственные границы могущества, за счет сужения границ соседских. Вот и скачут рыцарские кони по крестьянским полям. Куда деваться-то? А ему, понимаешь, опостылело!
Впрочем, уверен, что Григорий Турский был не один такой "диссидент". Наверняка любители и знатоки русской словесности без труда отыщут аналогичные сентенции в древнерусских летописях. Ибо везде было одно и то же. Лишь со сдвижкой в пару веков.
Франкскому летописцу опостылело рассказывать о раздорах и междоусобных войнах. Понимаю. А теперь попробуем представить себе, каково это было - жить на земле, по которой ежегодно, а то и не по разу в год, прокатываются волны этих самых раздоров и междоусобных войн! Каково это - быть тем разменным материалом, кого разоряют, жгут, убивают, уводят в плен, дабы насолить противнику!
А ведь сражались не только короли, о которых писал Григорий Турский. Короли - лишь вершина айсберга. Сражались, жгли и разоряли герцоги, графы, епископы, бароны… И вся эта непрекращающаяся камарилья, сцепившись друг с другом, прокатывалась по крестьянским полям, домам. Тут поневоле задумаешься, такая ли уж это большая цена - собственная свобода - за возможность укрыть себя и свою семью от очередного набега за крепкими стенами господского дома?
И люди платили эту цену. Отдавали себя под покровительство сильным. Ну, как тут не вспомнить старика Гераклита из солнечного Эфеса: "Война - отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других - людьми, одних творит рабами, других - свободными". Средневековые господа сумели сделать нечто, недостижимое для господ античных. Они превратили войну в ежедневную реальность каждого своего соплеменника. И результаты превзошли все ожидания! Разделение на рабов и свободных осуществилось на диво быстро - буквально влет! Мастера, что тут скажешь…
Не удивительно, что когда мудрец Гераклит понял все про людей, то - по свидетельству Диогена Лаэртского - "возненавидев людей, удалился и стал жить в горах, кормясь быльём и травами". Хоть в горы, хоть в пустыни, хоть траву жрать - только подальше от этой мрази! Что тут скажешь, понятная, в общем-то, позиция.
3. Мудрец, король и император.
Однако, далеко не все готовы были следовать примеру Гераклита и удаляться от мира в горы и пустыни. Подальше от непрерывно воюющей аристократии. Многие оставались. И кое-кто даже пытался размышлять на тему - что же со всем этим безобразием делать. Ведь любому человеку, обладающему головным мозгом и время от времени им пользующимся, было понятно, что бесконтрольная резвость лучших людей, их непрекращающаяся борьба между собой за ресурсы может привести только к одному. К ликвидации народа - главного источника этих самых ресурсов. История Рима уже показала, как это бывает.
Решение этой проблемы, ставшее классическим, было описано довольно поздно. Лишь в 1651 году Томас Гоббс переложил данную проблему на язык точной и прозрачной теории. Выдав столь же ясный и прозрачный рецепт ее решения. Правда, его работа "Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского", вышедшая в Англии, была после его смерти по решению Оксфордского университета публично сожжена. А задолго до этого католическая церковь включила произведения Гоббса в "Список запрещенных книг".
Что же такого крамольного написал мудрый англичанин? Да, в общем, ничего особенного. Как и большинство островитян, он был человеком приземленным. И сложных теорий, в отличие от немцев, не измышлял. А просто описывал то, что видел. Видел же он следующее.
Естественная жизнь человека - есть война против других людей. Bellum omnium contra omnes. Война всех против всех. "Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех".
Разумеется, это не относилось ко всяким там портным, горшечникам, зеленщикам и прочим землепашцам. А только к Людям - к тем, кто силой, умом и хитростью вырывает из окружающей действительности кусочек хлеба и на него ломтик масла. Горшечники и зеленщики - это, как раз, всего лишь фрагменты окружающей действительности. Природный ресурс, за который, собственно, и идет война всех против всех. Примерно, как звери в лесу или рыбы в реке.
Поэтому, чтоб не путаться, мы будем людей в гоббсовском смысле слова писать с большой буквы - Люди. Про себя понимая, что речь идет о лучших людях, об аристократии. А вовсе даже не обо всех людях вообще, как это мы себе понимаем. Впрочем, представление о людях лишь как о Людях с большой буквы свойственно было ведь всем гуманистам.
Помните Рабле? Люди живут Телемском аббатстве, ходят по лестницам, "ступени которых были сделаны частью из порфира, частью из нумидийского камня, частью из мрамора-змеевика". Ну и прочие приятности жизни тоже к их услугам. В том числе, горничные, гардеробщики, портные, вышивальщицы, гранильщики, ювелиры и прочие предметы обстановки. Которых к людям никто и не думал причислять. А еще глубже, в самом низу лежит покоренная и обузданная природная стихия - крестьянин, который в форме земельной ренты и оплачивает весь этот праздник жизни.
Так вот, возвращаясь к Гоббсу. Разумеется, он не хуже Гераклита понимал, что подобная ситуация войны всех против всех может вести только к одному - к самоистреблению Людей и деградации всей системы в целом. Но точно так же понимал он и другое: сами по себе эти его Люди положить конец междоусобным войнам или хотя бы как-то их ограничить не в состоянии. И нам-то с вами, знающим их историю, это вполне понятно. Ведь сколько системных селекций было пройдено, чтобы вывелась эта порода. Порода, способная лишь брать, отбирать, зато делающая это безупречно! Ведь сколько сотен лет внутривидовой борьбы отточили это умение до совершенства!
Нет, самоограничение Людей в их борьбе всех против всех было решительно невозможно. И Гоббс это превосходно понимал. Значит, необходимо ограничение со стороны? Разумеется! Но, откуда же ему взяться?
Государство, - понял британский мыслитель, - этот "живой, смертный бог", этот Левиафан, лишь он может присвоить себе естественное право каждого Человека вести войну против остальных Людей. Государство для Гоббса есть воистину живое существо. Верховная власть - его душа. Судьи и чиновники - суставы. Советники - память. Законы - разум и воля, искусственные цепи, прикрепленные одним концом к устам суверена, другим - к ушам подданных. Награды и наказания - нервы. Благосостояние граждан - сила. Безопасность народа - занятие. Гражданский мир - здоровье. Смута - болезнь. Гражданская война - смерть.
Мощь Государства - Левиафана безмерна, она просто несравнима с мощью любого, даже самого могущественного человека. Соответственно, суверен, государь, воплощающий в своем лице мощь государства, и является естественным ограничителем всепоглощающей войны всех против всех.
Власть суверена абсолютна: ему принадлежат право издания законов, контроль за их соблюдением, установление налогов, назначение чиновников и судей; даже мысли подданных подчинены суверену - правитель государства определяет, какая религия или секта истинна, а какая нет. Мощь суверена, многократно превосходящая совокупную мощь любого из Людей - вот сила, способная ограничить бесконечную войну всех против всех или хотя бы свести ее к приемлемым масштабам. Ибо государь, способный дать по кумполу любому не в меру воинственному подданному - действительно прекрасное миротворческое средство.
Фактически, Гоббс дал первое в истории серьезное теоретическое обоснование Тирании как способа "регулирования" беспредела лучших людей. Однако, хорошая теория всегда появляется слишком поздно. Когда в основном всем все уже и без нее понятно. Практики же не могут ждать так долго. И, как правило, начинают действовать без всякой теории - наощупь. В истории франков первым таким практиком стало легендарный Хлодвиг, создатель первой франкской империи. Именно он объединил разрозненные королевства франков под своей рукой, положив начало общефранкскому государственному единству. Как и положено практику, он поступил без выкрутасов - просто физически вырезал всех, кто имел хоть какие-то шансы на ведение войны в сколько-нибудь серьезных масштабах. Вот как описывает сие управленческое решение летописец франков Григорий Турский.
"Короли же, о которых упоминали выше, были родственниками Хлодвига. Их брат по имени Ригномер по приказанию Хлодвига тоже был убит в городе Ле-Мане. После их смерти Хлодвиг захватил все их королевство и все их богатство. После того, как он убил также многих других королей и даже близких своих родственников, боясь, как бы они не отняли у него королевство, он распространил свою власть над всей Галлией. Однако, говорят, собрав однажды своих людей, он сказал о своих родственниках, которых он сам же умертвил, следующее: "Горе мне, что я остался чужим среди чужестранцев и нет у меня никого из родных, которые могли бы мне чем-либо помочь в минуту опасности". Но это он говорил не из жалости к убитым, а из хитрости: не сможет ли он случайно обнаружить еще кого-либо [из родни], чтобы и того убить".
Вот как-то так. Простенько и со вкусом! И без всяких теорий. Раз - и готово! Сколько тиранов до него и сколько - после него поступали аналогичным же образом? Просто не счесть!
С тактической точки зрения решение, предложенное Хлодвигом, можно было считать безупречным. Последние годы его царствования франки действительно наслаждались всеми благами мирной жизни, плодились и размножались. Ну и что с того, что Хлодвиг думал, прежде всего, не об их благе, а о своем собственном? Результат-то налицо!
Однако в стратегической перспективе рецепт первого франкского объединителя оказался - простите за масло масляное - совершенно бесперспективным. Ибо уже дети Хлодвига, поделив папину империю на троих, вновь кинулись в войнушку со всем пылом юных, горячих сердец. А за ними - и все прочие лучшие люди франкского племени.
Нужно сказать, что без всякого контроля со стороны франкская знать резвилась довольно долго. Сто семьдесят лет. Устанавливала все более и более "правильные" границы между владениями друг друга. Примучивала вольные земледельческие общины.
Ах, этот русский язык! Воистину, великий и могучий! Ну, в каком еще языке можно так точно и метко обозначить процесс приведения кого бы то ни было под собственную власть? Примучить… Через мучение привести под себя… Примучить дулебов, примучить вятичей… Кого там еще примучивала угро-славянская военная знать?
А вот франкские лучшие люди примучивали гало-франкские земледельческие общины, и весьма в этом, как мы уже видели, преуспели.
Первую попытку повторить феноменальный успех Хлодвига предпринял Пипин Геристальский, ставший в 680 году мажордомом Австразии - крупнейшего и наиболее воинственного франкского королевства. В течение нескольких лет он подчиняет Нейстрию - еще одно франкское королевство, терпит поражение от бургундов, захватывает Фризию.
И вот здесь Пипин сталкивается с довольно неприятным открытием. Да, объединив разрозненные франкские королевства, он смог прекратить королевские войны. Но положить предел герцогским, графским, баронским, рыцарским войнам он оказался в принципе не в состоянии. Ведь война - это естественное право благородного! Его не поняли бы собственные соратники!
Поэтому, не будучи способен прекратить войну всех против всех, Пипин мог бороться лишь с ее последствиями. То есть, с особо вопиющими, наглыми и циничными случаями порабощения лучшими людьми территориальных крестьянских общин. "Особенно же он подавил злоупотребления должностных лиц, герцогов и графов и принудил их быть справедливыми к населению", - данная формулировка кочует практически по всем интернет-документам, посвященным этому нашему герою. Хотя мне так и не удалось отыскать ее источник в исторических документах VII - VIII веков.
Этим же самым - "подавлением злоупотреблений" - занимался и его сын, Карл Мартелл, и знаменитый внук - Карл Великий. От последнего мы находим уже вполне себе внятные документы. Например, такие:
Из капитулярия 776 г.
Глава 1.
Во-первых, все мы согласно постановили, чтобы обязательственные грамоты, данные некоторыми людьми, закабалившими и себя [самих] и своих жен, сыновей и дочерей в рабство, если будут где найдены, уничтожались и чтобы пребывали свободными, как прежде.
Ну, буквально Солон какой-то! Даром, что император, а вот тоже против рабства выступает. И законные документы уничтожать велит. Что же так не нравится Карлу Великому в прекарных и коммендационных грамотах, ставших к этому моменту самыми массовыми документами эпохи? Об этом мы узнаем из другого капитулярия:
Из капитулярия 811 г.
О том, по каким причинам люди, которые должны нести военную службу, отказывают в послушании.
…
Глава 2.
… бедняки жалуются на лишение их собственности; одинаково жалуются и на епископов, и на аббатов, и на их попечителей, на графов, и на их сотников.
Глава 3.
Показывают, что, если кто отказывается передать свою собственность епископу, аббату, графу или… сотнику, ищут случая, чтобы осудить такого бедняка, а также заставить его идти на войну, и это до тех пор, пока, оскудевши, волею-неволею собственность свою не передаст или не продаст, и те, кто совершит передачу, проживают дома без всякого беспокойства.
…
Глава 5.
Другие же показывают, что тех, кто победнее, притесняют и заставляют идти в поход, а тех, кто имеет что дать, домой отсылают.
…
Глава 8.
Есть еще и такие, которые, оставаясь дома, говорят, что и сеньоры их сидят дома, а они не иначе как с сеньорами своими должны идти, если будет приказание на то от государя императора. Некоторые же по сему случаю коммендируют себя таким сеньорам, о которых они знают, что на войну не отправятся.
Ага, теперь все понятно? Пипиниды столкнулись с той же бедой, с которой в Афинах столкнулся Солон, а в Риме Лициний. И называется эта беда снижение призывного контингента. Когда люди порабощаются или закладываются за господина - они уже не несут никакой ответственности перед верховной властью за несение государственного тягла. В частности - и на службу в армии им теперь начхать. Если раньше свободные общинники обязаны были на любой призыв своего короля снаряжать одного воина от четырех семей, то теперь фигушки! Теперь они лишь "не иначе как с сеньором своим должны идти". Вот к нему - и все вопросы.
Более того, даже пока еще свободные общинники отказываются от императорской службы. Ибо прекрасно понимают, что пока они воюют за императора где-нибудь в саксонских болотах, их хозяйство и земля непременно окажется в руках сильного и богатого соседа. Так что, лучше уж дома остаться.
Задним числом оценивая ситуацию, мы можем констатировать, что все капитулярии великого императора франков, отстаивающие свободу слабых мира сего от поползновений сильных, так и остались жалкими писульками. Не стоящими даже того пергамента, на который были нанесены. Но почему же не мог император Карл Великий вызвериться этаким Левиафаном на нарушителей своей воли и силой заставить их исполнять написанное?
Ответ очевиден. Его силу, с помощью которой он успешно громил саксов на севере и арабов на юге, составляли те самые графы, бароны и рыцари, которые в свободное от императорской службы время как раз и занимались примучиванием соседских крестьянских общин. Они бы его точно не поняли. Против них у него не было никакой силы.
Что собственно, и подтверждается распадом империи Карла Великого сразу же после смерти ее основателя. Его попытку прекратить войну всех против всех и следующее из нее порабощение народа можно смело считать незасчитанной. И еще более сотни лет скачут по полям кони, горят нивы, штурмуются замки, геройствуют героические герои… И геройствовать бы им и по сию пору, но тут за дело берется Католическая Церковь!
4. Движение Божьего Мира.
Как и положено столь солидной организации, Церковь берется за дело неторопливо, но основательно. И первым ходом начавшейся операции по принуждению лучших людей к миру, естественно, становится информационно-психологическая кампания. Ее размах поражает воображение. Ибо во второй половине десятого века всем добрым христианам как-то незаметно и исподволь становится известно, что в 1000 году наступает Конец Света. И сам Сын Божий, сидя одесную от своего Небесного Отца, станет судить своих заблудших овец по грехам их.
Столь же незаметно и исподволь в повседневную жизнь паствы проникает ощущение прошедшей истории как цепи несчастий, неудач и поражений. Крушение великой Римской Империи. Крушение империи Карла Великого. Явная неспособность людей справиться со "злом этого мира"… Все это совершенно определенно должно было закончиться чем-то настолько ужасным, что в страхе сжимались сердца самых свирепых и неустрашимых.
"Эти исключительные несчастья, - пишет Жюль Мишле в своей многотомной "Истории Франции", - разбивали их сердца и пробуждали в них искры милосердия и сострадания. Они вкладывали мечи в ножны, сами содрогаясь под карающим мечом Бога. Уже не имело смысла бороться или воевать за эту проклятую землю, которую предстояло покинуть. Месть также потеряла смысл: каждый понимал, что его врагу, как и ему самому, остается жить недолго".
Впрочем, сам Эдмон Поньон, из работы которого я с удовольствием выдрал сентенцию Мишле, был не склонен очень уж высоко оценивать психологический эффект пиар-кампании "Конец Света". Так, описывая переход Церкви от информационной кампании уже непосредственно к организационным мероприятиям, он обнаруживает не слишком-то обескураженную аудиторию. Вот, что мы видим глазами Поньона.
В 990 году, - рассказывает нам французский историк, - епископ Ги Анжуйский созвал в Ле-Пюи нескольких прелатов южных провинций. Результатом этой встречи явилось очень важное обращение, адресованное всем добрым христианам и сынам Церкви:
"Пусть отныне во всех епископствах и графствах никто не врывается силою в церкви; пусть никто не угоняет коней, не крадет птицу, быков, коров, ослов и ослиц с их ношей, баранов, как и свиней. Пусть никто не уводит людей на строительство или осаду замков, если эти люди не живут на принадлежащей ему земле, в его вотчине, в его бенефиции. Пусть духовные лица не носят мирского оружия, пусть никто не причиняет вреда монахам или их товарищам, путешествующим безоружными. Пусть только епископы и архидиаконы, которым не выплатили подати, имеют на это право. Пусть никто не задерживает крестьянина или крестьянку, чтобы принудить их заплатить выкуп".
Документ этот заставляет задуматься о том, во что превратило славное рыцарство жизнь нормальных людей, коли были выставлены такие интересные требования. И если даже оставить в стороне подозрения, будто лучшие люди вооруженной рукой угоняли коней, крали птицу, быков, коров, ослов и ослиц с их ношей, то оставшиеся пункты также навевают грусть.
- Врывались силою в церкви?
- Врывались!
- Уводили людей на строительство или осаду замков?
- Уводили!
- Задерживали крестьян с крестьянками, чтобы принудить их заплатить выкуп?
- Задерживали!
Скорее всего, в этом призыве были перечислены далеко не все развлечения лучших людей>. Но, как бы то ни было, организационное начало движению Мира Божия было положено.
Всех верующих призывали собраться на специальную ассамблею в середине октября, для того чтобы пообещать не нарушать эти запреты. Впрочем, по свидетельству очевидцев, присутствующие не продемонстрировали ожидаемого от них энтузиазма. И лишь наличие войск двоих племянников епископа подтолкнуло их к тому, чтобы решиться дать требуемое обещание.
Однако, в том и заключалась неведомая для мирских владык сила Церкви, что она была способна, во-первых, к проведению долгосрочных - на многие десятилетия вперед - операций. А во-вторых, к спокойному и методично му наращиванию усилий в выбранном направлении, начиная с малого и достигая к финалу удивительной мощи.
Если ассамблея в Ле-Пюи насчитывала всего лишь несколько прелатов, то через два года уже более крупная ассамблея собирается в Шарру, в Пуату. И вновь созванные по инициативе целого ряда епископов рыцари приносят клятвы больше не нападать на "бедных" под угрозой церковных санкций. А через тридцать с лишним лет мы можем наблюдать, как Роберт Благочестивый созывает в 1024 году уже всеобщую ассамблею, на которую собираются священники, аббаты, сеньоры, крестьяне со всей Франции.
Ассамблеи "Божьего мира" теперь проводятся в Орлеане и Вердене-на-Соне уже регулярно. Более того, движение идет в регионы. Кроме "общефранцузских ассамблей" аналогичные мероприятия проводятся теперь в разных районах королевства. "Почти каждый диоцез, - пишет Эдмон Поньон, - провел свою ассамблею".
Договора, заключавшиеся на этих ассамблеях, сильно отличались друг от друга в деталях. Однако, все они стремились ограничить войны как в плане числа втягиваемых в них людей, так и в плане времени. "Мир Господень" обязывал воюющие стороны щадить бедняков, слабых, женщин, людей Церкви и их имущество; "Перемирие во имя Бога" запрещало военные столкновения с пятницы по воскресенье, в Великий пост и некоторые другие литургические периоды.
В 1054 году Собор в Норбонне составляет исчерпывающий перечень запретных для ведения военных действий дней. Иначе говоря, если раньше война была исключительно предметом естественного права любого сеньора, то теперь ведение войны вводится уже в область канонического, церковного права. Появляется представление о "законных" и "незаконных" войнах. И самое главное, еще раз подтверждается недопустимость убийства христианами друг друга. "Да не убьет один христианин другого христианина, ибо тот, кто убивает христианина, несомненно, проливает кровь Христа".
Наконец, Церковь начинает формировать базу для моральной систематизации войны. Начинается анализ военных действий с точки зрения их "справедливости" - "несправедливости".
Святой Августин, епископ Гиппона: "Справедливыми называют войны, каковые мстят за несправедливости, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих за причиненное ими зло или возвращать то, что было похищено посредством таковых несправедливостей".
Исидор Севильский: "Справедлива та война, которую ведут после предупреждения, с целью вернуть свое добро или изгнать врагов".
Декрет Грациана от 1150 г.: "Война справедлива, если ее ведут с честными намерениями, под руководством законной власти и в оборонительных целях либо с целью вернуть несправедливо захваченное добро".
Итак, на войну и воинствующих сеньоров наложены как правовые, так и моральные ограничения. В силах ли человеческих сделать нечто большее? Еще как в силах! Вы плохо знаете Святую Церковь, если полагаете, будто она остановится на таких мелочах. Ее планы и возможности оказались куда как более солидны и интересны….
5. Клермонский призыв.
С самого утра, 26 ноября 1095 года на равнине у Клермона воцарилось небывалое оживление. Давно прошел слух, что после закрытия созванного в этом городе церковного собора римский Папа произнесет перед народом очень важную речь. Собор открылся 18 ноября и его заседания продолжались уже целую неделю. Всю эту неделю к Клермону стекались толпы людей самого разного звания. Всех их вела надежда воочию увидеть и услышать главу Апостольского Престола и наместника Христа на Земле.
К помосту, сооруженному для понтифика еще накануне славного дня, собралась огромная масса людей. Сотни рыцарей и владетельных сеньоров. Тысячи монахов и священников, съехавшихся из монастырей и приходов едва ли не всей Франции. Десятки тысяч простолюдинов из окрестных селений. Все они ждали появления преемника св. Петра, как дети ждут чудес в новогоднюю ночь.
И вот зазвонили церковные колокола Клермона. Под их звон из ворот города выступила процессия высших сановников католической апостольской церкви. В высокой тиаре и белом облачении - сам Папа. За ним четырнадцать архиепископов в парадных одеждах. Далее на небольшом отдалении двести двадцать пять епископов и сто настоятелей крупнейших христианских монастырей. Гомон толпы превращается в рев, тысячи людей падают на колени и молят о благословении. Но вот Папа всходит на помост и воздевает руку, прося тишины. Людское море медленно стихает, и Урбан II начинает говорить.
- Народ франков, народ загорный, народ, по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой церкви выделяющийся среди всех народов: к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание. Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных католиков. От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем, самих же их частью увел в свой край в полон, частью же погубил постыдным умерщвлением …
Тут, конечно же, нужно сказать, что известие о взятии Иерусалима шло к Урбану довольно долго. Сельджуки захватили его в 1071 году, но лишь через двадцать четыре года, в 1095 году Папа решает донести его до сведения общественности. Ладно, спишем на крайне медленное движение информации в одиннадцатом веке. Самое интересное начинается дальше.
- Они опрокидывают алтари, оскверняя их своими испражнениями, обрезают христиан и обрезанные части кидают в алтари или в крещальни.
Рассказывая об осквернении храмов язычниками-сельджуками, Папа, конечно же, погорячился. Ибо сельджуки были никакими не язычниками, а мусульманами. И вряд ли позволили бы себе такие вольности в храмах, посвященных вполне уважаемому в исламе пророку Исе. Капитулируя перед султаном Алп Арсланом, жители Иерусалима выговорили себе право исповедовать свою религию и владеть своим имуществом. И, в целом, это условие было соблюдено. Однако, военная пропаганда - строгая наука. И если по сценарию требуется, чтобы оскверняли храмы, значит оскверняли!
Далее - очень важный момент. Демонизация врага. Чтобы кровь закипела в жилах и рука ухватилась за рукоять меча с одним-единственным желанием: убивать тварей прямо сейчас, здесь, не сходя с места! С этим в Клермонской речи тоже было все в порядке.
- И если им хочется предать кого-нибудь позорной смерти, пронзают посреди живота, лишают детородных членов, привязывают к дереву и, гоняя вокруг него, хлестают до тех пор, пока из них не выпадают внутренности и сами не падают наземь. Иных же, привязанных к деревьям, поражают стрелами; иных, раздев донага и согнув шею, ударяют мечом и таким способом испытывают, каким ударом можно убить сразу. Что же сказать о невыразимом бесчестии, которому подвергаются женщины, о чем говорить хуже, нежели умалчивать?
Не менее важный раздел речи - о текущем моменте и первоочердных задачах франкского народа. Нужно сказать, что анализ текущего момента был сделан Католической Церковью весьма четко, изложен кратко и доходчиво. Почти приближаясь по лапидарности и выразительности к знаменитому: "Фабрики - рабочим, земля - крестьянам, мир - народам". Впрочем, мы увлеклись. Так что там говорил папа о текущем моменте и первоочередных задачах?
- Земля, которую вы населяете, сжата повсюду морем и горами, и поэтому сделалась тесной при вашей многочисленности. Богатствами же она не обильна и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, аки псы алчущие, ведете войны, наносите смертельные раны.
Что ж, все абсолютно верно. Земли не хватает, желающих - море, приходится рвать глотки каждому, кто только приблизится на расстояние броска. С этим, конечно же, нужно кончать, и Святой престол знает, как. Постановка цели - совершенно на уровне понимания лучших людей. Там, в Палестине - много вкусненького. Иди и возьми!
- Идите ко Гробу Святому, а святая церковь не оставит своим попечением ваших близких. Освободите Святую Землю из рук язычников и подчините ее себе. Земля та течет молоком и медом; те, кто здесь сиры и убоги, там будут счастливы и богаты. Иерусалим - плодороднейший пуп земли, второй рай. Он просит, ждет освобождения и непрестанно молит вас о помощи.
Правда, тут Папа опять слегка погрешил против истины. Малая Азия действительно была житницей Византии. Великолепно организованная сложнейшая система ирригации позволяла совершать тамошним садам и нивам просто чудеса плодоношения. Но все это было до того, как туда пришли сельджуки со своими стадами, шатрами и прочим кочевым укладом. К моменту произнесения речи в Клермоне от ирригационной системы не осталось и колышка, и рекламируемая Папой территория была фактически на грани голода.
Но на что не пойдешь ради достижения главной цели - избавления собственной земли от бесчисленных вооруженных орд лучших людей! И - вот оно! Нет, не устоял, проговорился! Проболтался, ради чего все это затевается.
- Так пусть же они отправятся на бой с неверными - бой, который стоит начать и который достоин завершиться победой, - те, кто до сих пор предавался частным и беззаконным войнам, на великую беду для верующих! Пусть же станут они отныне рыцарями Христа, те, кто был всего лишь разбойниками! Пусть же они теперь с полным правом ведут борьбу с варварами, те, кто сражался против своих братьев и родичей!
- Так хочет Бог!!! - неистовствовали тысячи собравшихся, многие из которых уже сегодня нашьют на одежду крест. Почти двести лет, не оскудевая, будет течь на Святую Землю полноводный поток до зубов вооруженных пилигримов. Но начало ему было положено именно здесь, в Клермоне, 26 ноября 1095 года. Папой Урбаном II.
Ну, вот все и разъяснилось. Операции Святой Церкви по принуждению лучших людей к миру вступила в свою финальную - экспортную стадию. То есть, кого не удалось умиротворить дома - отослали подальше, чтобы они там безобразия нарушали. И ведь получилось, еще как получилось!
В первый крестовый поход отправилось по разным оценкам от шестидесяти до ста тысяч самых отъявленных головорезов. А когда в 1146 г. по призыву Святого Бернарда взяли крест король Франции Людовик VII и император Конрад, число крестоносцев под их началом достигало уже 140000 человек.
В течение двух столетий наиболее агрессивные и воинственные особи лучших людей откачивались на восток, чтобы сложить там свою голову. Десятки и сотни тысяч! Возвращалось меньшинство. Все это означало чрезвычайно важную вещь! Те, кто остался на Востоке - больше не врывались в европейские церкви, на угоняли людей для постройки и осады европейских замков, не задерживали европейских крестьян с крестьянками, чтобы принудить их заплатить выкуп. И даже несчастных европейских ослов с ослицами и их поклажей, - и тех не угоняли.
Накал войны всех против всех ощутимо ослаб. И это не замедлило сказаться на положении народа. К концу двенадцатого века наиболее омерзительные формы крепостничества, прежде всего серваж, сходят на нет. Жизнь несколько успокаивается, и народ получает возможность вздохнуть спокойней. Личная зависимость крестьян все более и более приобретает формы поземельной зависимости, выражаемой всего лишь в выплате земельной ренты. Той самой, что так вдохновляла гуманиста Франсуа Рабле при описании жизни лучших людей в Телемской обители.
Так что, цель, поставленная и достигнутая Католической Церковью в процессе принуждения лучших людей к миру, вполне оправдывала те маленькие хитрости, на которые ей приходилось пускаться в процессе.
В романе, написание которого пришлось временно отложить в сторону, чтобы заняться этой вот книгой, я попробовал представить себе, а какова эта цель. Как с точки зрений церкви должен был выглядеть правильный мир? Как должны жить люди? Каково в этом мире место христианского монарха? Ну, и место самой церкви?
Рискну выложить этот фрагмент здесь. Ибо он - как раз о существе обсуждаемых здесь вопросов. Как сделать жизнь людей безопасней? Как укротить вооруженное сословие? Какова в этом роль монархов и Церкви.
Сам роман - историческая авантюра времен четвертого крестового похода. В выложенном фрагменте инициатор четвертого похода, Папа Иннокентий III обсуждает со своим легатом, Эррико Соффредо полученные им разведданные о планах венецианцев относительно того, как перенацелить направление удара крестоносного войска с Египта на Константинополь. А затем незаметно переходит к рассуждению о мире, о людях, о месте христианского монарха и христианской церкви в этом мире.
Интермеццо 2.
О Граде Божьем.
Рим, Patriarkio
25 октября 1198 г.
- Вот таковы, мессер, планы этих разбойников, этих безбожников, венецианских купцов! И гореть мне в аду, если я когда-нибудь слышал что-то, хотя бы наполовину столь же коварное! - Кардинал Соффредо остановился, ибо последние минуты вел рассказ уже на ногах, нервно меряя покои Его Святейшества из угла в угол. Промокнул лоб платком, хотя было совсем не жарко и разъяренно добавил, - сам Дьявол не смог бы придумать ничего лучшего для посрамления усилий Святой Церкви по освобождению Святой земли от его приспешников!
Его Святейшество, Иннокентий III, молча сидел в своем кресле, задумчиво перебирая в руке четки. По костистому, еще не старому лицу нельзя было прочитать ничего, что свидетельствовало бы о реакции на услышанное. Лишь складки, уходящие от крыльев носа в коротко постриженную седую бороду, стали еще резче. Да жилы на лбу вздулись более обыкновенного.
Прошла минута, другая - пока, наконец, Папа не принял какого-то решения. Взгляд переместился на ожидающего его слов собеседника. Мягкая улыбка тронула уголки рта, и тихие, спокойные слова, как бы подчеркивая взвинченный тон только что умолкшего кардинала, заполнили комнату.
- Ну, что ж, Эррико, ты вновь послужил Святой Церкви, и сделал это лучше, чем кто бы то ни было другой на твоем месте… Не спорь! - возвысил он голос на попытавшегося было возразить мессера Соффредо, - твоя задача была неимоверно трудна. Посылая тебя на Риальто, я молил Господа, чтобы тебе, сын мой, удалось выяснить хоть что-то. Но, честно говоря, не очень-то надеялся на успех. То, что тебе удалось хотя бы отчасти раскрыть планы этих морских разбойников - воистину чудо Господне!
Иннокентий вновь погрузился в размышления, но теперь уже совсем ненадолго, секунд на десять-пятнадцать, не более.
- Да, конечно жаль, что твоя "ящерица" далеко не все смогла услышать из-за шума бури. И еще менее сумела из услышанного понять и донести до нас. Но мы и не вправе требовать большего от уличного мальчишки, выросшего в шайке римских воров. - Иннокентий перебрал несколько бусинок в четках. - Итак, что из услышанного мы можем принять в качестве достоверных сведений?
- Первое. - Папа большим пальцем отщелкнул бусинку. - Готовится покушение на Ричарда. Мы это предвидели и приняли свои меры. Венецианцам они известны, и нечестивцы ищут способы их обойти. Какие способы будут найдены, мы предугадать не можем. Все, что в наших силах, это еще более усилить меры безопасности. Письмо командору гвардии уйдет сегодня же.
- Второе. - Еще одна бусинка отправилась вслед за первой. - Нам известно, кого они прочат в предводители христового воинства. Признаться, сейчас я не вижу ни одного способа отклонить кандидатуру маркграфа Монферратского, если до этого дойдет. Впрочем, время подумать на эту тему у нас еще есть.
- Третье. - Иннокентий задумался, и последняя бусинка далеко не сразу присоединилась к первым двум. - Каким-то образом, мы пока не понимаем, каким, венецианцы намерены завлечь войско в долговую кабалу. И заставить отработать долг, напав на Константинополь. - Папа нахмурился и чуть более угрюмо произнес. - Признаться, это для меня самая темная часть плана. Именно здесь, как нельзя более важны детали. А их у нас, увы, нет.
- Это значит, мессер, - взгляд понтифика уперся в Соффредо, - что ваша задача остается прежней. Быть рядом и все время начеку. Участвовать во всем, что выпадет крестоносцам в проклятой Богом Венеции. И в нужный момент увидеть то, что окажется недоступным взгляду простых воинов. Увидеть под ворохом листьев детали настороженной ловушки!
Соффредо поклонился и отступил, было, к выходу. Однако в движениях его сквозила некая неуверенность, что не укрылось от взгляда Папы.
- Ты испытываешь сомнения, сын мой! Твою душу грызет некая мысль, но ты не решаешься высказать ее вслух. - Повелительным жестом Иннокентий указал на кресло, в которое тотчас опустился его собеседник. Сам сел в кресло напротив. - Быть может, какие-то детали предстоящего дела, которых я не вижу отсюда, из Рима, но которые видны тебе? Тогда самое время обсудить их, пока мы вместе, и расстояния нас еще не разделили…
Мессер Соффредо с видимым трудом оторвал глаза от пола и взглянул в лицо его Святейшества.
- Нет, отче. Я не вижу в предстоящем задании каких-то новых трудностей, кои заметно превышали бы то, с чем мы уже столкнулись в Венеции. Но, … вы правы. Вы правы! - Взгляд Соффредо обрел, наконец, уверенность, а гордый голос вновь напомнил о десятках поколений благородных предков, заседавших в Сенате еще во времена великого Цезаря.
- Вы правы, мессер, мою душу терзает вопрос, и я не нахожу на него ответа! - Кардинал запнулся, не зная с чего начать. Иннокентий терпеливо ждал. Наконец, Соффредо попытался сформулировать свою мысль. - Я неоднократно беседовал с дожем Дандоло. Это великий человек! Он обладает выдающимся умом, великолепным образованием, огромным опытом.
Кардинал, похоже, нащупал свою мысль, и теперь слова лились из него все быстрее и быстрее.
- С мессером Дандоло можно говорить, воистину, на любую тему, и всегда его познания будут поражать своей глубиной, а суждения - своей оригинальностью и непоколебимой логикой. - Соффредо на секунду остановился и тут же продолжил. - Я видел Венецию. И меня не покидало удивление от увиденного - насколько разумно и добротно организована жизнь этого города! Воистину, на одних лишь песках и болотах люди сумели создать державу, способную сегодня бросить вызов любому христианскому государству!
Кардинал снова остановился, сжимая кулаки в душевном волнении. Его дыхание участилось, выступивший, было, румянец тут же сменился бисеринками пота. Папа с видимым интересом наблюдал за всеми этими эволюциями, но по-прежнему хранил молчание. Наконец, Соффредо подошел к главному.
- Я не могу понять - почему?! Почему все эти люди, обладающие мудростью и мужеством, огромной житейской сметкой и невероятной, уму непостижимой изобретательностью - почему они обращают свои таланты во зло? Почему они не с нами, а против нас?!
Иннокентий понимающе кивнул и поднялся из кресла. Придержав за плечи, усадил обратно попытавшегося тоже встать кардинала. Прошелся по комнате. Затем подошел к Соффредо, наклонился и запечатлел у него на лбу легкий пастырский поцелуй.
Удивительное дело, но эта отеческая ласка вдруг разом вымела в душе Соффредо всю горечь и накипь непонимания. Осталось лишь спокойное внимание к тому важному, что сейчас будет сказано.
- Мой бедный Эррико, - Иннокентий ласково улыбнулся, и кардинал невольно ответил на его улыбку своей. Так называла его когда-то мама, особенно когда нужно было смазать щипучей настойкой ободранное колено или синяк под глазом. - Ты слишком много времени провел в седле, мотаясь из города в город, из страны в страну, распутывая козни врагов нашей матери Церкви. Такая жизнь приличествует скорее воину, нежели духовному лицу…
- Молчи, сын мой, - мягко остановил он пытавшегося возразить Соффредо. - Твои труды на благо Церкви воистину бесценны. Но отдавая им всего себя без остатка, ты невольно лишаешь себя возможности размышлять. Размышлять о жизни, о людях, о Боге. То есть, обо всем том, без чего наши земные дела оказываются ничтожной суетой.
- Нет! - Папа вновь остановил встающего кардинала, - это сказано ни в коей степени не в укор. Каждый из нас приносит свою жертву на алтарь Господа нашего. И ты тоже принес свою. Однако за каждой жертвой рано или поздно следует воздаяние, - Иннокентий неожиданно весело улыбнулся. - Вот мы сейчас в качестве воздаяния и попытаемся восполнить пробелы в твоих богословских размышлениях.
Папа положил ладони на "Евангелие" несколько мгновений лаская пальцами телячью кожу переплета. Затем показал его удивленному кардиналу.
- Скажи мне, сын мой, как переводится название этой книги с греческого языка?
- "Благая весть", - ответил ничего не понимающий мессер Соффредо.
- Верно, - поощрительно улыбнулся Папа. - Прости за школьный вопрос: а о чем же эта весть?
- О том, - мессер Соффредо решил про себя уже ничему не удивляться, - что Сын Божий, приняв мученическую смерть, стал искупительной жертвой за все грехи погрязших в пороках и невежестве людей.
- Да, это так, - кивнул понтифик и уже сам продолжил. - То есть, жертва, принесенная Сыном Божьим, искупила весь неисчислимый груз грехов, и люди получили возможность начать жизнь заново, с чистого листа. - Папа чуть заметно усмехнулся и продолжил. - Казалось бы, все просто: веди себе дальше праведную жизнь, и вечное блаженство тебе уготовано!
- Ну и как, - после некоторой заминки продолжил Папа, - стала ли жизнь людей намного безгрешнее?
Мессер Соффредо вынужден был лишь отрицательно помотать головой. Слова почему-то отказывались покидать его напряженное волнением горло.
- А почему же это так? - задал следующий вопрос Иннокентий. Удивительное дело, все вопросы Папы были простые, а вот отвечать на них было мучительно трудно. Слова казались какими-то деревянными, ни в малой степени не отражающими всю сложность скрывающихся за ними смыслов.
- Ну, - начал было мессер Соффредо, - человек несовершенен…
- Стоп! - тут же прервал его Папа. - Энрико Дандоло тоже несовершенен? А ведь ты, сын мой, ровно пять минут назад превозносил до небес его совершенства! Но между тем, злодейство, задуманное им, тысячекратно превосходит все зло, которое могло бы, напрягаясь изо всех сил, совершить население не самой маленькой христианской страны. Причем, каждый из жителей был бы при этом намного менее совершенен, нежели мессер Дандоло.
- Так в несовершенстве ли человека дело?
- Отче, - взмолился несчастный Соффредо, - вы задаете вопрос, на который у меня нет ответа! И это мучит меня уже который день!
- Полно, - улыбнулся Иннокентий. - Обещаю, что из этой комнаты ты выйдешь, унося ответ с собой … Но для начала напомни мне, пожалуйста, первый стих из Нагорной проповеди Господа нашего Иисуса Христа.
- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное… - знакомые слова легко ложились на язык, унося куда-то все сложности, делая мир простым и понятным.
- Итак, блаженны нищие духом. - Папа поднял кверху указательный палец и тут же уткнул его в сторону Соффредо. - А кто это такие, нищие духом?
И вновь простой, казалось бы, вопрос поставил кардинала в тупик. Иннокентий же между тем продолжал.
- Простонародье в темноте своей считает "нищими духом" всяких юродивых и просто сумасшедших. Ты тоже согласен, что Царство Небесное должно принадлежать сумасшедшим?
Господи, от слов понтифика попахивало ересью. Кардинал Соффредо сжал покрепче зубы и помотал головой. Нет, он так не считает!
- Так кто же они, "нищие духом", коим по праву принадлежит Царство Небесное? - Вопросы Папы били в какую-то одному ему известную точку, Соффредо же пребывал в полной растерянности. Слишком уж все это отличалось от вопросов, решаемых им в повседневной жизни.
- Хорошо, поставим вопрос по-другому, - не успокаивался Иннокентий. - Можно ли Энрико Дандоло назвать "нищим духом"?
Тут уже Соффредо замотал с головой с полной уверенностью. Действительно, какой же из венецианского дожа нищий духом. Папа, казалось бы, прочитал его мысли, ибо продолжил:
- И впрямь, какой из Дандоло "нищий духом"? Он умен, образован, обладает огромным опытом, изощрен в искуснейших интригах… Нет его дух никак не назовешь нищенским. Он богат и многосторонен, отточен Аристотелем, могуч и гибок. Так что же с ним не так? Почему закрыто мессеру Дандоло Царство Небесное?
- Его дух - оружие… - неожиданно вырвалось у Соффредо. Чему он и сам несказанно удивился. Довольный же Иннокентий поднял вверх указательный палец.
- Вот! Под духом мы все разумеем старый добрый разум. И слова Нагорной проповеди имеют в виду его же. - Папа на секунду задумался. - Змее Господь дал яд, орлу крепкий клюв, льву когти и зубы, человеку - разум. Чье оружие сильнее?
Соффредо улыбнулся, признавая правоту наставника. Папа же продолжал.
- Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?
Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.
- Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. - Папа заговорщицки ухмыльнулся. - Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Алеппо. Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение - все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, - все так же ухмыляясь, попросил папа, - зачем попусту обижать добрых христиан!
- А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! - Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. - Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. - Ладони понтифика повернулись наружу.
- Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий - ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!
Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.
- Перенесемся теперь в королевские дворы. - Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. - Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!
Папа саркастически улыбнулся и продолжил.
- Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее - вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.
Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:
- То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? - И сам же себе ответил:
-Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Но где же тогда человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил - просто так, что ли, он ходил по улицам Афин с горящим фонарем? А это - важно, сын мой! Ведь не животным, но человеку уготовано Царство Божие. Именно человека наставляем мы на путь, ведущий к Богу. Так кто же он, человек, если почти все, что люди делают, заимствовано ими из животного царства?
В комнате повисла ничем не прерываемая тишина. Добрые христиане в такое время давно спят. Ночные же тати крадутся тихо, стараясь не нарушать лишним шумом спокойный сон своих сограждан.
- Молчишь, сын мой? А ведь ответ прост и содержится в первой главе той Книги, свет которой наша Церковь несет народам Божьего мира. Ну же, вспоминай!
Выждав несколько секунд, Иннокентий взял с полки "Ветхий Завет", безошибочно раскрыл его в нужном месте и прочитал: "Бог создал человека по образу и подобию своему". По образу и подобию своему, - повторил он.
- Помнишь брата Варфоломея, нашего садовника?
Соффредо неуверенно кивнул. При чем тут это?
- А вспомни, сколь дивной красоты розы выращивает он в саду Патриаркио! - Соффредо, и правда, вспомнил. Свежайшие, самых разнообразных расцветок соцветия, удивительный аромат… - А какие прекрасные клумбы и узоры из разных цветов все лето не переводятся в нашем саду? Воистину, Божья красота!
Иннокентий обернулся к мессеру Соффредо.
- Скажи, сын мой, что заставляет отца Варфоломея делать все это?
- Ну, наверное, он любит цветы…
- Вот! - Указательный палец Иннокентия вновь уперся в потолок. - Любовь, творящая и созидающая мир вокруг нас. Ведь и Господа нашего мы называем Творцом, Создателем. Он, своей неизреченной любовью, сотворил наш мир. Но ведь и брат Варфоломей - пусть в меньших масштабах - делает то же самое. Творит то, на что у Господа не хватило времени или терпения. Господь создал шиповник. Но розы из него сделал уже человек! Вот он, брат Варфоломей - и есть истинный образ и подобие Господа! Именно он, любовью своей, сотворил маленький кусочек Божьего мира, что каждый день видим мы, выходя за ворота. То есть, вовсе даже не разум, погрязший в животном естестве человека, но любовь, созидающая мир вокруг нас, делает человека образом Божьим.
- А вспомни, - продолжал папа, - как брат Юлий пять лет назад возглавил наш Скрипторий…
- О, да! - обрадовано припомнил Соффредо. - Очень скоро книги, выходящие из под пера наших переписчиков, стало просто не узнать!
- А все потому, что брат Юлий влюблен в книги, как в родных детей. И знает о них все, что только в силах знать человек. И нет для него большей радости, чем поставить на полку нашей библиотеки еще один хорошо переписанный том!
- Да что далеко ходить, - вспомнил вдруг Иннокентий, - ты же сам рассказывал мне про праздник капусты на ярмарке в Шампани. И как светилось лицо крестьянина, вырастившего самый большой и красивый кочан сезона! Но ведь и Диоклетиан когда-то отказался от императорской власти ради капусты, которую он собственноручно вырастил.
- Кстати сказать, - нахмурился Иннокентий, - намного менее известен другой факт из жизни великого Императора. В 296 году, еще будучи всесильным властителем мира, он издает эдикт, повелевающий уничтожить все старинные книги, учившие тому, как добывать и плавить золото и серебро. Провидец, он уже тогда понимал, что может сделать с миром золото…
- Так вот, только созидающая любовь, - вернулся Папа к своим предыдущим словам, - созидающая любовь - вот что делает человека образом и подобием Господа нашего. Любовь садовника к розам, любовь переписчика к книгам, любовь строителя к дому, корабела - к кораблю, да хотя бы и крестьянина к капусте! Любя и возделывая Божий мир, приближаемся мы к Богу, все же остальное в нас - от животного царства.
- И вот теперь, - Иннокентий вновь уселся напротив мессера Соффредо, - мы переходим к последней стадии наших рассуждений. Попробуем мысленно поставить рядом мессера Дандоло и брата Варфоломея! Кто из них умнее, образованнее, остроумнее, обладает лучшей эрудицией, логикой и риторикой? Кто "богаче духом"? Не правда ли, в области разума Энрико Дандоло оставляет далеко позади скромного брата Варфоломея!
Иннокентий печально вздохну и жалеющим тоном продолжил:
- Ведь со сколькими хищниками дожу Светлейшей Республики нужно столкнуться в борьбе за свои охотничьи угодья! Поневоле отточишь свое главное оружие - разум. И разум великолепного дожа внушает истинное восхищение. Он удивителен! А теперь зададим другой вопрос: кто из них двоих счастливее?
- Брат Варфоломей! - потрясенно прошептал кардинал Соффредо.
- Конечно, - спокойно подтвердил Иннокентий, - ведь у него есть все, что он любит. А другого ему и не нужно. Вот о таких, как брат Варфоломей, как брат Юлий, как крестьянин из Шампани, с его капустой, и сказано Господом нашим: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". Понимаешь, Доменико, - заговорщицки прошептал папа, - им для этого даже умирать не обязательно. Они носят свое Царство Небесное уже здесь, в себе, при жизни…
Пока кардинал Соффредо ошарашено вникал в последнюю мысль, папа встал, прошел к окну, вернулся обратно.
- Семьсот лет назад святой Августин Аврелий назвал христианскую Церковь Градом Божьим, возводимым на земле. Простаки толкуют это как храм, в стенах которого находится алтарь, "дом Божий". Глупцы!
Папа выпрямился, глаза его блеснули.
- Град божий - это весь христианский мир, где брат Варфоломей может спокойно выращивать свои возлюбленные розы, брат Юлий - переписывать свои возлюбленные книги, а крестьянин из Шампани - растить свою возлюбленную капусту. Мир, где никто из них не боится, что придет сильный или умный хищник и растопчет розы, сожжет книги, заберет капусту. Ибо над всем христианским миром стоит на страже единый христианский император и держит всю эту свору двуногих зверей в крепкой узде. А рядом с императором - Святая Церковь, наставляющая его в Божьих заповедях. Вот что такое Град Божий.
Глаза Иннокентия заблестели еще ярче. А голос - казалось, вся резиденция понтифика заговорила вдруг голосом наместника Святого Петра: обшитые дубом стены, резной потолок, яркие светильники вдоль стен…
- Ради него, во имя его наше с тобой служение, сын мой! А еще вернее - ради малых сих, кто воистину суть образ и подобие Божие. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…
Кардинал присмотрелся и не поверил себе. Из глаз человека, повелевавшего отсюда королям и императорам, по впалым щекам в рано поседевшую бороду текли крупные слезы…"
6. Упущенный шанс Святого Престола.
Вот таким могло бы быть идеальное воплощение христианского цивилизационного проекта.
- Люди, спокойно и мирно возделывающие Божий мир.
- Христианский монарх, Император, удерживающий аристократическую свору на крепком поводке и не позволяющий им рвать Божий мир в клочья.
- Церковь, помогающая ему в этом молитвой и отеческим наставлением.
Увы, могло бы быть. Если бы высшее руководство Церкви не состояло точно так же из лучших людей. В 1075 году Папа Григорий VII составляет из двадцати семи тезисов документ, получивший название Dictatus papae, Диктат Папы. Среди тезисов, относящихся в большинстве своем к управлению внутрицерковной жизнью, оказались, к сожалению, и другие. Те, что обозначили претензию Церкви на прямое обладание высшей мирской властью.
- Один папа может носить императорские регалии.
- Все князья должны целовать ногу только у папы.
- Папа вправе низлагать императоров.
Эти три пункта Dictatus papae сыграли роль зубов дракона, взошедших в самом ближайшем будущем неисчислимыми бедствиями для христианского мира. Вместо созидания Христианского государства руководство Католической церкви встало на путь построения Теократического государства.
В чем разница? Разница принципиальная. Концепция христианского государства различает духовную и светскую власть, отводя той и другой их собственные, уникальные, невзаимозаменяемые социальные ниши. Богу - Богово, а Кесарю - Кесарево. Идея же теократического государства отдает всю, в том числе и светскую, власть в руки клира. Иначе говоря, верхушка христианских иерархов "сами захотели царствовати и всем владети". И, разумеется, натолкнулись на жесткий отпор светских владык.
Первый акт драмы - это многолетнее противостояние самого Григория VII и императора Генриха IV. Поводом к конфликту стали спорные выборы архиепископа Миланского. В том же 1075 году, фактически сразу же после написания Dictatus papae, наместник Святого Престола запрещает императору Генриху IV вручать инвеституру прелатам. В ответ император собирает в Вормсе высшее немецкое духовенство и объявляет о низложении Папы. Тогда Папа отлучает Генриха от церкви и освобождает его вассалов от обязательств верности.
Немецкие князья немедленно воспользовались этим, объявив, что отказываются подчиняться императору. У разбитого в нескольких сражениях Генриха не остается другого выхода, как признать своё поражение. В январе 1076 году он с горсткой приближённых совершает тяжёлый переход через Альпы и встречается с папой в северо-итальянском замке Каносса. Сняв с себя королевские одежды, босой и голодный он три дня ждет соизволения на встречу, умоляя понтифика на коленях. Папа даровал прощение и временно вышел из противоборства.
Впрочем, завершается первое крупное сражение пап и императоров лишь через пятьдесят лет. Завершается там же, где и началось - в Вормсе. В 1122 году император Генрих V и папа Каликст II встретились здесь и заключили, наконец, компромиссный Вормсский конкордат. По его условиям избираемые прелаты получали духовную инвеституру - возведение в сан (кольцо и посох) от папы, а светскую - право на землевладение (скипетр) от императора.
Первая битва церковных и светских владык закончилась компромиссом. Но, увы, здесь, в Вормсе закончилась не война, а лишь ее первое сражение. За Гогенштауфенами последовал Карл Анжуйский. За ним Филипп Красивый, противостояние с которым закончилось знаменитым Авиньонским пленением пап. И, хотя пленением это можно было назвать достаточно условно - скорее сотрудничество, но лидерство в этом сотрудничестве принадлежало уже королям Франции.
За Авиньонским пленением, после которого папы возвратились в свою римскую резиденцию, последовал так называемый "Великий раскол". Ведь большинство кардиналов папской курии составляли теперь французы, приехавшие из Авиньона. Они настаивали на избрании очередным папой француза. Римский же народ требовал, чтобы папой был римлянин. Выбран был, наконец, итальянец Урбан VI, человек крутого и даже жестокого нрава.
Новый папа начал свое правление исправлением нравов клира. Коснулось это и кардиналов. Оскорбленные французские кардиналы, захватив папские драгоценности, покинули Рим, объявили избрание Урбана недействительным и выбрали своего папу Климента VII. Тот по старой памяти вскоре тоже поселился в Авиньоне.
Климента признали Франция, Неаполь и Испания. Урбана - остальные государства. Таким образом, в Римской церкви появилось двоевластие.
О борьбе пап и светских государей можно рассказывать дальше и дальше. Но это уже не интересно. Погрязнув в борьбе за мирскую власть со светскими властителями, Римская Католическая Церковь упустила свой шанс стать великим миротворцем христианского мира. Вместо того, чтобы рука об руку с христианскими королями создавать то, что Гоббс назвал бы Левиафаном - великую христианскую империю, покончившую бы раз и навсегда с любой несанкционированной агрессией лучших людей, церковные иерархи сами увлеченно вступили в войну всех против всех.
А потом было уже поздно. Светские государи сами взялись за создание своих, карманных Левиафанов. В Европе наступала эпоха абсолютных монархий.