Остров Риальто, Палаццо Дукале, 6 марта 1199 года

Начало марта в Лагуне — время туманов. Пронзительная ночная сырость сменяется днем почти летней жарой, и это противоборство стихий смешивает воду и воздух прибрежной зоны в какой-то причудливой взвеси, где мелкий моросящий дождик постепенно превращается в большой дождь, а тот в свою очередь вновь вырождается в серую и бессмысленную морось. И все это утопает в безнадежно густом тумане, скрывающем от глаз кормчего не только носовую фигуру и фок-мачту на носовой платформе, но даже находящуюся в десятке шагов грот-мачту его галеры. Все замирает в Лагуне, когда ее накрывают мартовские туманы.

Однако и они как будто отступают от площади Святого Марка, где высится Дворец Дожей — центр и средоточие могущества Светлейшей республики. Здесь жизнь не прекращается ни на секунду. Праздность и лень — утехи простонародья. Истинная власть — есть бьющая через край энергия, перед которой пасуют даже стихии моря и суши. И сейчас она, власть, в лице сорок первого дожа Светлейшей Республики Энрико Дандоло, энергично мерила шагами Малую гостиную Палаццо Дукале, не в силах усидеть на месте. Слишком уж непростые новости пришли сюда с северо-запада.

— Итак, столь тщательно подготавливаемая вами, Себастьяно, ловушка, похоже, не сработает, — дож энергично наклонил сухую, скуластую голову, как бы намереваясь боднуть собеседника. — И к началу лета нам следует ожидать прибытия Ричарда с войском для заключения соглашения о перевозке его головорезов в Святую Землю.

— Не совсем так, мессер, — мессер Себастьяно Сельвио, как всегда, сидел в своем излюбленном углу, где яркий свет канделябров готов был уже поступиться частью своей власти в пользу предначального мрака, а тени сходились особенно густо. — Не совсем так. Нам действительно придется расстаться с надеждами на разгром войска Ричарда в открытом поле. И, следовательно, его слава непобедимого полководца, героя и рыцаря останется с ним вовеки. Но много ли от нее пользы, коли сам король падет в битве, сраженный случайной стрелой?

— А он падет?

— Да, мессер, он падет…

Погрузившись в раздумья, мессер Дандоло вновь дал волю ногам, снова и снова пересекая не слишком большое пространство Малой гостиной. Сосредоточенные размышления еще больше заострили его лицо. Что-то явно тревожило, не давало покоя старому дожу.

— Понимаете, Себастьяно, мне все больше кажется, что мы чего-то не учитываем. Что-то упускаем из виду. И оттого в наши расчеты постоянно вкрадываются какие-то досадные, мелочные ошибки.

Любой военный признал бы ваш план ударить превосходящими силами извне по осадившему Шалю-Шаброль Ричарду, да притом с нескольких сходящихся направлений… Да, без сомнений, любой военный признал бы этот план превосходным и безупречным! Но король поступает так, как никто от него не ожидает. Он ведет в место подготовленной для него ловушки огромную, совершенно избыточную для взятия небольшой крепости армию, и ловушка рассыпается в пыль…

— Полагаете, Ричарда предупредили?

— Ах, это был бы самый лучший вариант! Но боюсь, дело в другом. Изменился сам Ричард, и это внушает мне все большие опасения. Да-да, мой добрый Себастьяно…

— Что вы имеете в виду, мессер? — мессер Сельвио, аж привстал в своем углу, настолько прозвучавшая мысль показалось ему неожиданной и важной.

— Сведения, доставляемые вашими людьми, дорогой Себастьяно, и полны, и точны. Планы Ричарда, его приближенных, его противников — все это очень важно, и нам нет причин жаловаться на их недостаток. И все же этого мало. Ибо в последнее время мы, похоже, перестали понимать, как будет реагировать Анжуец на те или иные наши шаги.

Он изменился, Себастьяно, очень изменился!

Мне рассказывают, что после плена король стал подозрителен и недоверчив. Многие его прежние друзья и доверенные люди вынуждены были покинуть его, впав в немилость. Тогда как их место заняли совсем другие — авантюристы, разбойники, отребье… Вроде того же Меркадье, капитана его брабансонов.

А еще люди рассказывают, что Ричард впал в настоящую одержимость, и что некая страсть поглотила его душу, сожрав там все, что было от весельчака-рыцаря, поэта и повесы. Говорят, сейчас в ней поселились настоящие бесы!

Подозрительность! Он перестал верить кому бы то ни было. Жестокость! Он готов уничтожить любого, кто пытается противиться его воле. Жадность! Король обобрал до нитки владетельных господ Анжу, Англии и Аквитании.

За перемирие с Филиппом-Августом он запросил столько, что французского короля чуть удар не хватил! И торговался с ним за каждый денье, как последняя рыночная торговка! Деньги, собранные на выкуп тех пленных, что еще оставались у Леопольда, он тоже оставил себе. Правда, для выкупа они и не понадобились, после смерти герцога Австрийского пленники все равно были отпущены на свободу. Но все же… И все эти немалые средства Ричард тратит на своих наемников, которых собралась у него настоящая армия.

— Может быть, из короля-рыцаря Ричард начинает превращаться в настоящего властителя? Плен многим добавлял ума…

— Может быть, Себастьяно, может быть… И это, признаться, беспокоит меня больше всего. Ибо намного осложняет нашу борьбу с ним. Если до сих пор Республика вполне справлялась с возникающими трудностями — за счет ваших, мой добрый Себастьяно, усилий, то сейчас…

Боюсь, сейчас мы вступаем в борьбу, которая потребует всех наших сил, всех ресурсов, всех возможностей. Готовы ли мы к этому? И, самое главное, сумеем ли убедить в нашей правоте патрицианские семейства Светлейшей?

Мессер Дандоло замолчал, толстые индийские ковры полностью глушили звуки его шагов, так что казалось, будто некий призрак беззвучно мечется из угла в угол Малой гостиной.

— А тут еще эти ваши колдуны… Кто такие, откуда взялись — непонятно. Каким образом получили сведения о наших планах относительно Ричарда — непонятно. С какими силами, с чьими интересами связаны — непонятно. Каким образом умудрились избегнуть внимания наших людей, находящихся возле Филиппа-Августа — непонятно. Как им удалось выкрасть этого, как его… графа Неверского — непонятно. Да и зачем он им сдался — тоже вопрос. Сплошные вопросы и ни одного ответа. А ведь их, этих колдунов, милейший Себастьяно, теперь тоже придется учитывать во всех наших операциях, связанных с Ричардом. И что? Каковы их возможности? Чего от них можно ждать? Да что им вообще, черт бы их побрал, нужно?!

В целом же, — слепец остановился, повернулся к мессеру Сельвио и уперся невидящим взором прямо ему в переносицу, — в целом мы видим, что в наших планах появляется все больше факторов, на которые мы пока не можем не только влиять, но даже более или менее достоверно предсказывать их поведение. Если раньше мы играли со всеми этими королями, князьями, епископами, да хоть и с самим Папой — как взрослый играет с ребенком, направляя их энергию в нужное нам русло, то теперь игра, похоже, выравнивается.

Именно это беспокоит меня более всего…

* * *

Константинополь, церковь святых Сергия и Вакха, 18 марта 1199 года

Севаст Константин Торник, эпарх славного града Константинова, разглядывал изящные — монастырского письма — буквицы послания. О встрече с Патриархом он попросил всего лишь вчера, и вот, не прошло и суток, как пришел ответ. Его Святейшество, Патриарх Константинопольский Иоанн Х ожидает его сегодня в церкви святых Сергия и Вакха к дневной трапезе.

Место встречи благородного севаста не удивило. О церкви Сергия и Вакха шептали разное. Что-то внятное из этих шепотков выудить было трудно, но то, что место это непростое — понимали многие. Так что, подъехав, Константин еще раз окинул взглядом выложенные чуть красноватой плинфой стены, но, понятное дело, ничего такого разглядеть не сумел.

Церковь встретила его пустотой, гулким эхом, запахом сырой штукатурки и строительными лесами до самого верхнего фриза. Не увидев внизу никого, Константин недоуменно оглянулся, но тут же такой знакомый голос окликнул его откуда-то из-под купола:

— Чего стоишь, сын мой, поднимайся наверх!

Подняв голову, Константин увидел на лесах фигуру в темном облачении, с закатанными по самый локоть рукавами. Черты лица отсюда, снизу, угадывались с трудом, и лишь известная всему Константинополю борода позволяла заключить, что это и есть Его Святейшество. Помянув причудливого старика не самым лестным эпитетом, эпарх подхватил левой рукою полу плаща, дабы не запятнать его известью и краской, и начал карабкаться на верхотуру.

— Уф, — подъем дался грузному эпарху нелегко, — пристойно ли, Ваше Святейшество в ваши годы карабкаться в такую высь, чтобы замесить кадку-другую раствора? Неужто в Константинополе нет иконописцев помоложе?

— Пристойно, сын мой, — бородатый лик Его Святейшества смотрелся бесстрастно и почти сурово, лишь тонкие паутинки морщинок в уголках глаз выдавали веселие и радость от любимой обоими собеседниками словесной игры. — Труд заповедан нам Господом, и в священных книгах нет никаких указаний на то, в каком именно возрасте можно начинать пренебрегать заветами Спасителя!

Мужчины обнялись и троекратно расцеловались, причем видно было, что сие есть не формальное приветствие, а искреннее выражение чувств — сыновних и отеческих.

— Да и не могу я без всего этого, — продолжил Иоанн, с удовольствием вглядываясь в давненько не виденные черты гостя. — Без красок, кистей, извести, гипса… А здесь, среди ликов Господних, сладко душе, как от доброй молитвы.

Эпарх мазнул взглядом по куполу. Ага, недавние толчки земной тверди не прошли без следа. По лику Спасителя змеилась тонкая трещина, а несколько кусков штукатурки и вовсе отпали, обнажив неровную основу. Патриарх тем временем сдвинул рабочие инструменты к краю дощатого стола и водрузил на освободившуюся часть узелок беленого холста. Развязал углы, расправил, разгладил ткань ладонями по столу. Ну, чем не скатерть! Теперь поделить хлеб, овощи и фрукты на две неравные части — себе, как водится, меньшую. Родниковую воду по глиняным кружкам — Великий Пост все же! Завершив приготовления к трапезе, Патриарх присел на низенькую скамью, кивнул эпарху на такую же.

— Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь. 

Перекрестились.

— Ну, приступай, сын мой. Подкрепимся, чем Бог послал.

Бросив в рот финик, ткнул перстом вниз, указывая на выходящего из церкви в сопровождении двух служителей человека.

— Антоний, паломник из русов. Откуда-то, чуть не из Новгорода. Муж достойный и в вере ревностен. Приставил его к Павлу Хитрому иконописный чин наблюдать, пусть учится. Воистину, из всех пределов приходят сюда ищущие, дабы сподобиться тайн иконописи… Ну, рассказывай, сын мой, какая надобность привела. Знаю ведь, что просто так, как в былые годы, в гости не зайдешь. А мог бы и почаще старика навещать, чай не чужие…

— Прости, крестный… — эпарх и вправду смутился.

— Ладно, сыне, знаю, какой крест на тебе. Не всякому в силу. Так что, не сержусь. Говори.

— А-а-а… — эпарх нерешительно повел взглядом вокруг.

— Об этом не волнуйся. Ни одно сказанное здесь слово за пределы этих стен не выйдет. Можешь говорить без опаски.

Вот значит как? Значит, не врут слухи? Непростая это церковь! Ну-ну…

— Отче… — Константин на мгновение запнулся, не решаясь вымолвить тайное, и ухнул, как в пропасть, — Алексей Ангел ведет царство Константиново и всех нас к гибели. Его нужно остановить!

— Знаю, — спокойно ответил Патриарх, — добрые люди докладывали о твоих хлопотах. — Не боишься раньше голову потерять?

— Боюсь, отче. Только сам ведь понимаешь…

— Понимаю. И кого видишь на троне Басилевсов?

— Ричарда Плантагенета.

Патриарх угрюмо вгрызся в кусок черного хлеба, сопровождая пережевывание невеселыми мыслями. Мальчик вырос. И, похоже, научился разбираться в людях. Так что, понять его выбор нетрудно. Хотя… Надо проверить.

— Обоснуй, — хмуро потребовал он, запивая хлеб добрым глотком из кружки.

Эпарх прыснул про себя — ну совсем, как в детстве, когда крестный, разбирая с ним евангельские сюжеты, требовал не простого заучивания, а объяснения: почему тут или там Спаситель поступил так, а не иначе? Что ж, он ждал этого. Ждал и готовился. Готов ли? Ладно, посмотрим…

— В Писании сказано, — ровно и уверенно, как когда-то, начал он, — что всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.

Но всякое ли разделение гибельно для царства?

Патриарх остро взглянул на него, удивленно приподняв бровь, но промолчал. Что уже неплохо. Стало быть, можно идти далее.

— Нет, не всякое. Изучая мыслителей древности, мы находим, что бывают разделения во благо, укрепляющие государства, и разделения во зло — ведущие к гибели. Те самые, о которых и говорится у евангелистов.

— Смело…

— Взять хотя бы Солона. Проведя реформы в Афинах, он разделил всех жителей — а тем самым и само государство — на четыре части.

Пентакосиомедимны, имевшие доход более пятисот медимнов зерна и могущие снаряжать на свои средства боевые корабли. Они могли занимать в государстве должность архонтов и казначеев.

Гиппеи, собирающие более трехсот медимнов зерна и способные содержать боевого коня. Те могли занимать все остальные должности магистрата.

Зевгиты, имевшие доход более двухсот медимнов и служившие в войске гоплитами. Они были равны в правах с зевгитами.

Наконец, феты, имевшие доход менее двухсот медимнов зерна и служившие во вспомогательном войске. Эти не могли избираться на должности магистрата, но могли участвовать в народном собрании…

— Ну, и…

— Казалось бы, царство разделено! Но это разделение оказалось благодетельным для афинского государства, ибо упорядочило отношения между гражданами. Да и продержалось оно много веков, вплоть до завоевания Римом. Который, кстати сказать, в те времена имел внутри себя примерно такое же разделение.

— Что-то не пойму, куда ты клонишь, сын мой!

— Да все просто, отче! Благоденствие или гибель государства определяются не только хорошими или плохими качествами правителя, но в гораздо большей степени тем, как именно оно разделено внутри себя. Благотворно или злокачественно?

И что из сего следует?

— Да то, отче, что — конечно, Алексей Ангел и сам по себе плохой правитель. Но, даже посади мы на его место хорошего правителя, он одними лишь своими добрыми качествами не сможет предотвратить гибель империи. Ибо сегодня ее внутреннее деление порочно и толкает государство к распаду!

— Тогда какой смысл менять плохого Алексея на хорошего Ричарда?

— Смысл самый прямой, отче! Ричард принесет с собой новое разделение внутри государства. То, что только укрепит империю, превратит ее в несокрушимый монолит!

Патриарх поставил кружку на стол, по-простому вытер рот широкой ладонью и хищно наклонился в сторону собеседника.

— А вот с этих пор, сын мой, давай-ка подробнее!

Уф, кажется, пока все идет неплохо. Теперь второй шаг. Ну, с Богом…

— Начнем с того, что устройство и внутреннее разделение государства зависят от вооружения и организации войска…

— Что-о?!

— Не нужно так удивляться, святой отче! Довелось мне недавно перечитывать поучения Аристотеля, написанные им для Александра Великого. Так он там так и пишет. Мол, сначала перевес в войне давала конница, а пехота не имела ни достойного вооружения, ни правильной организации. Именно конные воины тогда были полноправными гражданами государства, а государственный строй был поэтому аристократическим. Затем, когда пехота научилась использовать тяжелое вооружение и разработала правильный пехотный строй, уже гоплиты, объединенные в фалангу, стали играть решающую роль в войне. С этих времен значительно большая часть граждан стала участвовать в управлении государством, и строй превратился в демократический.

— Ну, допустим. А к нам все это какое имеет отношение?

— Так ведь именно изменения в военном деле привели к тому, что империя начала распадаться на части.

— Да ну! Сможешь доказать?

— Попытаюсь, отче. — Константин по старой привычке откашлялся и начал, ну совсем, как в те времена, когда был он юным и вихрастым учащимся Атенея и сдавал отцу Иоанну экзамен по истории или богословию. — Как гласят хроники, углубляющиеся неустройства в той еще, старой Империи заставили императора Александра Севера посадить часть войска на землю. Дабы дать войску собственный источник пропитания и снять с себя заботы по оплате, по закупке вооружения и снаряжения. Тогда это были в основном пограничные войска.

Во времена правления Ираклийской династии сей принцип комплектования войска стал уже главным. Основная часть нашего войска с тех пор — это, по сути, крестьянское ополчение. Стратиот, земледелец-воин — именно он в течение почти пяти последних веков составлял основу боевой мощи Империи. По большей части это была легковооруженная пехота и легкая же конница. Даже гоплитское вооружение было не по карману обычному крестьянину, и тяжелых пехотинцев соседи вооружали в складчину.

Пауза, одобрительное покачивание головой, внимательный и выжидающий взгляд Патриарха. Значит, можно дальше…

— Да, военные качества стратиотского ополчения были не слишком высоки, но они компенсировались высокой дисциплиной, правильным строем, искусной тактикой и опорой на систему крепостей, которыми без устали насыщались пограничные области Империи. Зато у этого способа войсковой организации был огромный плюс. Никому здесь и в голову не могла бы прийти мысль об отделении от Империи. Ведь для крестьянина быть подданным Басилевса — так же естественно, как для рыбы плавать, а для птицы летать…

Здесь эпарх на секунду запнулся: "Ого, — озарило его, — а вот эту мысль я раньше упускал. Ну-ка, ввернем ее…"

— Кстати сказать, примерно так же обстояли дела и в варварских королевствах, образовавшихся на западе. Небольшие королевские дружины при необходимости дополнялись крестьянским ополчением, которое выделялось свободными общинами осевших там франков, готов, лангобардов и прочего германского сброда.

"Молчит? Ну, во всяком случае, не возражает сходу, как это он любит…"

— Все изменилось с появлением на поле боя тяжелой конницы. Пластинчатый доспех или кольчуга для всадника, кожаный или пластинчатый доспех для коня… Все это сделало тяжелого всадника почти неуязвимым для прочих воинов. Участие даже небольшого количества тяжелой конницы стало теперь решающим фактором полевого сражения. И у нас, и в западных королевствах она начала вытеснять остальные виды войск, превращая их во вспомогательные подразделения. Если при Никифоре I у нас было не более полутора тысяч катафрактов, то Иоанн Цимисхий довел их число до восьми тысяч. И с тех пор число их только росло. Число же стратиотов сокращалось. Вплоть до того, что сегодня их почти не осталось.

"Ну, а теперь о главном, ох, помоги Господи…"

— Но, Владыка, катафракт — это вам не стратиот! Стратиот был крестьянин, а катафракт — землевладелец. Ведь для приобретения и содержания тяжелого вооружения, для снаряжения коня и всадника требуется труд целой деревни, а то и не одной. Вот эту-то деревню катафракт и получает в пронию. Вместе с жителями, бывшими стратиотами, а ныне — париками! Нет, он не крестьянин, он — прониар, помещик!

И мысли у него теперь другие, совсем не как у крестьянина. Все, что нужно крестьянину — это спокойная жизнь под рукой у Басилевса. А катафракту нужна земля. Еще земля! Еще и еще!!! Земля с крестьянами! Чтобы отдать ее другим всадником, тем самым получив под своей рукой, пусть небольшое, но уж войско. А Басилевс ему не нужен. Зачем ему Басилевс, если он с компанией таких же тяжеловооруженных всадников способен теперь сам защитить свою землю от кого угодно?

На войне они — войско с командиром. А в мирное время — это господин епархии, дукс, и держащие от него землю всадники. Так живут герцоги и графы со своими баронами и рыцарями на западе. К этому уже почти пришла Империя. Комнины чуть-чуть не дожили до того, чтобы начать делить земли Империи на манер западных герцогств, графств и баронств — спасибо Андронику, так ловко начавшему их вырезать! Но эта дележка может случиться в любой момент…

Патриарх все так же задумчиво внимал речи "отвечающего урок", не пытаясь его прервать или поймать на противоречиях. "Надо же, — удивился про себя эпарх, — даже на Андроника не среагировал! А ведь ненавидел его, как немногие…"

— Нет, императоры пытались сопротивляться! И у нас, и на западе. Любопытно видеть, насколько сходными путями шла их административная мысль! У нас Роман I Лакапин своими новеллами сделал все, чтобы максимально затруднить динатам приобретение стратиотских наделов. Но точно так же поступал за полтора века до него и император франков! Капитулярии Карла точно так же требовали от графов, баронов и рыцарей возвращения общинам захваченных земель, требовали уничтожения кабальных грамот, прикрепляющих крестьян к земельным наделам его вельмож…

Между ними есть только одна разница. Роман сумел на какое-то время сохранить стратиотские наделы за общинами. И поэтому империя ромеев сохранилась. А вот у Карла ничего не вышло. И франкская империя не пережила своего создателя, начав разваливаться еще при его жизни…

— Достаточно, я тебя понял! — Его святейшество, Иоанн Х слегка прихлопнул широкими ладонями по столу. — По твоим словам выходит, что Империя могла существовать как целое лишь до тех пор, пока ее военным сословием являлись крестьяне-стратиоты. Как только роль военного сословия переходит к землевладельцам-прониарам, они рано или поздно растащат земли Империи по своим частным владениям. А, поскольку в военном отношении сегодняшнее прониарское ополчение на голову превосходит ополчение стратиотское, то и раздел Империи неизбежен. Все так? Я ничего не забыл?

— Все верно, отче.

— Ну, и что нового может здесь придумать Ричард? Все тот же выбор: или малобоеспособное крестьянское войско, или рыцарское ополчение — со всеми отсюда вытекающими последствиями для Империи…

— Может, отче. Уже придумал. И даже не Ричард, но еще его отец, Генрих II. Он ввел у себя в государстве "щитовые деньги", взымаемые вместо военной службы. Взымаемые одинаково и с крестьянина, и с барона, и с графа — лишь сообразно величине их земельных владений.

Ричард же елико возможно расширил это правило, всеми силами поощряя своих вассалов откупаться от службы деньгами. А ведь номисмы, которые платит крестьянин, ничем не отличаются от золота, приносимого в королевскую казну бароном или графом. И они так же легко превращаются потом в наемного катафракта, в арбалетчика, в баталию копейщиков или турму легкой кавалерии…

Золото, отче, — великий уравнитель! Ему все равно, из чьих рук притекать в королевские сундуки. Из испачканных в земле рук крестьянина или из благородных рук тех, чьи предки заседали в Сенате во времена Цезаря или Октавиана!

— Значит снова наемные легионы… Как во времена великого Рима?

— Да, отче, как во времена великого Рима!

— Сегодня главные деньги у магистратов портовых городов…

— Первое, что я сделал, это встретился с уважаемыми людьми оттуда.

— Ах да, конечно…

Повисла неловкая пауза. Патриарх сидел молча, лишь глаза, угрюма поблескивая из-под кустистых бровей, выдавали напряженную работу мысли.

— Ты же понимаешь, Константин, что вместе с Ричардом сюда придет Иннокентий…

— Понимаю, Владыка… Именно поэтому я сейчас здесь.

— И что же ты хочешь от меня? Отдать наши храмы и кафедры латинянам?

— Крестный, зачем ты так? Ты же хорошо знаешь, что они и сами ничего такого не требуют! Всегда и обо всем можно договориться, если обе стороны действительно того желают. Особенно сейчас, когда на кону сама жизнь Империи…

— Хм, научился… Значит так. О первенстве Рима не может быть и речи. Святые отцы Константинопольского патриархата готовы обсудить идею пентархии, но не…

— На это не пойдет уже Иннокентий. Какая же это пентархия, если три престола — Антиохийский, Александрийский и Иерусалимский — находятся сегодня в сфере влияния Константинопольского патриархата?

— Ну, м-м-м… а ты что предлагаешь?

— Триархию. Рим, Константинополь, Иерусалим — как престолы равного достоинства, окормляющие христианский мир. На это Иннокентия убедить, думаю, будет можно.

— Хе, хотел бы я уже сейчас поменяться местами с Марком! Ведь в такой конфигурации Иерусалимская кафедра будет всякий раз иметь роль арбитра между Константинополем и Римом.

— Неплохо было бы, отче, перед этим еще вернуть Иерусалим христианам…

— Хорошо-хорошо, сын мой, уязвил старика! Ладно, теперь о главном, что разделяет сегодня латинскую и ромейскую церкви — вопрос об истечении Духа Святого…

— На решение Вселенского Собора..?

— Но не в Риме!

— Значит и не в Константинополе. В Иерусалиме, после отвоевания его у сарацин?

— Ну, это можно будет обосновать… Все же, все Церкви произошли когда-то от Иерусалимской! Когда и как собираешься снестись с Иннокентием?

— Я думаю, отче, что…

* * *

Шалю-Шаброль, Лимузен, 26 марта 1199 года

Спасение короля, ради которого наши отважные герои пустились в полное смертельных опасностей путешествие по средневековой Франции, произошло просто, скучно и даже как-то буднично. Буквально, пришел — увидел — защитил. Хотя, разумеется, в действительности все было не так уж легко.

Начать с того, что пестрой компании, собравшейся под рукой малолетней графини, пришлось три с лишним недели пробираться в Лимузен, скрываясь от многочисленных дозоров, брошенных де Донзи на поиски беглецов. Проклятый голубь, птица, мать ее, мира, все-таки сделал свое дело! Уже на подходе к Вьерзону небольшой отряд графини Маго чуть было не столкнулся с многочисленным конным разъездом. Более двадцати всадников, возглавляемых рыцарем, двигались по дороге встречным курсом. Вымпел с цветами баронства Сен-Эньян не оставлял сомнения в том, кому принадлежал отряд.

От столкновения их спасло чудо. Чудо, да еще предусмотрительность Капитана, настоявшего на высылке передового дозора. Вихрем примчавшийся подчиненный лейтенанта Готье успел вовремя. Беглецы сумели углубиться в чащу достаточно далеко, чтобы пропустить встречный отряд, оставшись при этом незамеченными. Однако всем стало понятно, что отныне двигаться придется именно так — урывками, скрываясь от многочисленных преследователей, прячась и вздрагивая от каждого шороха в лесной чаще.

На дорогу к Вьерзону решили не возвращаться, поэтому далее пробирались лесными звериными тропами, где иной раз коней приходилось вести в поводу — настолько густым оказался подлесок в южной части Орлеанской чащи. Впрочем, очень скоро о ней пришлось вспоминать с грустью и сожалением. Лес все же укрывал их от назойливого внимания людей де Донзи. Гораздо хуже стало, когда он кончился, и наши путешественники выехали в безлесые холмы и виноградники Эндра.

Здесь их маленький отряд был виден на сотни туазов вокруг. Так что, о движении в дневное время суток пришлось забыть. Двигались ночами, скрываясь от солнечных лучей и ловчих де Донзи в каком-нибудь овраге, лесной балке или глухой деревушке на отшибе. Не раз, и не два доводилось им провожать глазами скачущие вдалеке дозоры в столь узнаваемом даже издалека красном и черном. Но, Бог миловал! До поры до времени.

Их везение закончилось одним погожим мартовским утром, когда отряд встал на дневку в небольшой дубовой роще в полусотне туазов от дороги. Лейтенант Готье уже выставил охрану, остальные вот-вот должны были улечься спать в наспех поднятых шатрах, когда молодая графиня подняла тревогу. Исчез один из латников эскорта. Еще ночью на дороге он был с ними, и вот — как корова языком слизнула! Непонятно, как мог Готье не заметить его отсутствия, когда расставлял посты, но тот и сам, казалось, был в полной растерянности.

Разумеется, спать уже никто не ложился. Хотя и двигаться вперед днем было бы полным самоубийством. Оставалось лишь и далее скрываться от посторонних глаз в густом подлеске приютившей их рощи, ожидая, как повернется дело.

Все разъяснилось часа через два, когда следовавший по дороге довольно крупный отряд вдруг свернул в их сторону. Первой заметила это опять-таки леди Маго.

— Тревога! В седло! — ее звенящий металлом голос бичом хлестнул по слуху притаившихся людей. Легкое тело графини взметнулось верхом, и конь со всадницей устремились к противоположному краю рощицы. За ней — кто быстрей, кто медленней — рванулись остальные.

Когда отрыв от преследователей дошел примерно до двухсот туазов, те тоже заметили беглецов и пустили коней в галоп. Впрочем, погоня не сулила убегавшим ничего хорошего. Уставшие за ночь кони явно не смогут сколько-нибудь долго держать нужный темп.

То, что рано или поздно их настигнут, было ясно всем.

Впереди по дороге показались стены какого-то городка. Широко открытые ворота стояли пустые — похоже, все желающие пройти сделали это еще утром.

— Шатору! — на ходу выкрикнула графиня, — даст Бог, попробуем проскочить насквозь!

Случилось, однако, иначе. Когда впереди показались стены какой-то местной церкви, господин Дрон ощутил вдруг резкое жжение на груди. Одновременно с ним за грудь схватился и господин Гольдберг. "Крестики! — мелькнуло в голове у почтенного депутата, — Место Силы !".

Не понимая толком, что он делает, господин Дрон рывком повернул коня к церкви, при этом вопя во все горло: "В церковь, все в церковь!" И столько было в его вопле убежденности, что скачущий во весь опор отряд — все как один — повернул к церкви. Спешились и, сбивая дыхание, нестройной толпой вбежали внутрь.

— Доцент, молитву!

— Господи, иже еси на небеси… — дальше молились уже вдвоем, прижимая руки к груди, захлебываясь словами, прося у Господа не пойми чего. Но общий смысл был вполне ясен — пронеси, Господи! Господи, пронеси!

Нарастающий грохот копыт возвестил, что погоня вот-вот поравняется с церковью. Вот в проеме открытой двери показались скачущие по улице во весь опор всадники в столь знакомых цветах де Донзи. Вот промелькнул последний, и грохот копыт стал удаляться. Вот смолк и он.

— Не заметили! — Шепот графини, казалось, заполнил все пространство церкви. — Они! Нас! Не заметили!!!

В это поверить было трудно. Просто-таки невозможно!

Донельзя изумленные физиономии господина графа, лейтенанта Готье, воинов их небольшого отряда единодушно подтверждали, что такого просто не могло быть! Как! Проскакать мимо полутора десятков брошенных у входа взмыленных лошадей и не заметить их?! Не заметить в проеме раскрытых дверей кучу народа?! Да как такое возможно?!

— Ну, а чо, — голос господина Дрона еще подрагивал, — но самоуверенные интонации уже занимали положенное им место, — если с Господом по-хорошему, так и он в ответ со всей душой. Попросили по-человечески, чтобы помог — и пожалуйста! Проскочили и не заметили.

Как грится, во чо крест животворящий делает!

Впрочем, пока ничего еще не кончилось. Еще почти неделю пришлось нашим героям ночами пробираться по раскисшим дорогам южной Франции. Прятаться от лучей солнца. Вздрагивать при виде любой группы всадников, оказавшейся в пределах видимости. Граф как-то незаметно, но практически полностью самоустранился от командования своими людьми. Так что квест продолжался, лишь благодаря железной воле молодой графини.

Злоключения их закончилась, когда стали уже различимы надвратные башни Сегюра — родового замка виконтов Лиможских… Замок был со всех сторон блокирован войсками Ричарда. Шатры, конные стоянки, костры, множество спешащих по своим военным делам пеших и конных отрядов… Нет, о безнаказанном нападении на эскорт графини среди такого количества народу не могло быть и речи. Хотя, никто не сомневался, что в числе тех, кто окружал сейчас крепостные стены, могло скрываться сколько угодно ищеек де Донзи. Но вот организовать нападение у всех на виду они уже не могли.

К Сегюру господа попаданцы выехали 22 марта. До рокового покушения, унесшего жизнь короля-льва, оставалось еще четыре дня, так что, они могли поздравить себя с успехом. Нет, встретиться с Ричардом прямо под стенами замка им не удалось — они разминулись ровно на один день. Расставив войска для блокады мятежного виконта, король отправился к Шалю-Шаброль добывать "сокровища короля Генриха, своего отца".

Но далеко ли до этого самого Шалю-Шаброля! Каких-то пара дней пути.

Была, правда, совершенно реальная опасность не добраться до пункта назначения, попав в руки людей де Донзи. Но тут неожиданную оборотистость проявил почтенный историк-медиевист. Надев на физиономию выражение сугубой важности и легкого презрения к окружающим — что, кстати сказать, очень ему шло — он быстро выяснил, "кто тут всем командует в отсутствие мессира Ричарда", и, ввалившись в палатку Роберта де Бомона, четвертого графа Лестера, потребовал сопровождения к королю "для себя и своих благородных спутников". Каковое незамедлительно и получил, в количестве двадцати конных сержантов и десятка арбалетчиков.

Трудно сказать, что стало причиной такой покладистости графа. Известия ли о готовящемся покушении, еще месяц назад доставленные гонцом из Шато-Гайара, или донельзя важная физиономия господина Гольдберга, а скорее всего — просто избыток войск под рукой. Как бы то ни было, уже на следующее утро беглецы под надежной охраной, тронулись в путь. Правда, состав их весьма значительно изменился.

Граф Пьер, рассудив, что негоже надоедать королю своими просьбами во время подготовки к штурму Шалю-Шаброля, решил дождаться возвращения Ричарда. Сегюр к этому моменту явно будет уже взят. И тогда ничто не помешает королю со всем вниманием отнестись к его просьбе — выделить "в аренду" часть наемных отрядов.

Юная графиня по понятным причинам также вынуждена была остаться с отцом. Хотя теперь даже безупречно прямая спина пра-пра-внучки Гуго Капета не могла скрыть, как бы молодой леди хотелось продолжить путешествие вместе с мессиром Серджио. Но увы даже самым сильным из нас часто бывает не под силу одолеть условности, накладываемые светом, молвой и "приличиями".

Так что, господин Дрон вынужден был провести весьма романический ритуал прощания с прекрасной Маго, выполненный в духе "я буду с нетерпением ждать новой встречи с Вами". Получив взамен оценивающий и совсем не детский взгляд юной графини, весьма чувственное "я тоже буду ждать Вас, мессир" и шелковый шейный платок на память.

Как бы то ни было, уже двадцать пятого марта господа Гольдберг и Дрон были на месте. А именно, в штабной палатке капитана Меркадье, командовавшего осадой Шалю-Шаброля.

Сам Ричард, видимо заглянувший по дороге еще куда-то, прибыл лишь на следующий день после обеда. До рокового выстрела оставалось несколько часов. Сознавая, что время утекает уже буквально между пальцами, господин Гольдберг тут же ринулся в бой. Заранее объявив Меркадье, что обязан донести до короля известия особой важности, и поэтому ему необходима встреча с Ричардом буквально сразу же по прибытии того в лагерь, он таки эту возможность получил.

Когда длинная кавалькада всадников во главе с королем въехала в расположение войск, Меркадье, после всех приличествующих моменту приветствий, что-то проговорил Ричарду, указывая на стоящих поодаль "заморских колдунов". Тот согласно кивнул в ответ и направился прямо к ним.

— Вы хотели говорить со мной, чужеземцы? Прошу! Я готов выслушать вас прямо сейчас. Но, во имя ран Христовых, постарайтесь быть краткими! До вечера я должен осмотреть замок перед завтрашним штурмом, а тени уже клонятся к востоку.

— Именно об этом я и хочу говорить с вами, мессир. — Голос господина Гольдберга слегка сел от волнения, на лбу и висках выступили капельки пота. — Вам уже, конечно, передали известие о готовящемся покушении.

Король коротко кивнул, всем своим видом выражая нетерпение занятого человека.

— Так вот, звезды указывают на последнюю декаду марта, — историк проглотил мешавший ему говорить ком в горле и продолжил, — а самый же вероятный день, когда произойдет роковой выстрел, это — сегодня, двадцать шестое марта.

— Вздор! Нет, я, конечно, благодарен и вам, и вашему повелителю за столь трогательную заботу о моем здоровье. Но посмотрите вокруг! — Ричард простер руку к крепости, заставляя своих собеседников оглянуться. — Отсюда и до самой крепостной стены местность ровная, как стол. Клянусь сердцем святого Игнатия, здесь не спрятаться даже ребенку, не то, что воину с луком или арбалетом. К стене ближе трехсот шагов я не подхожу. А из баллисты или катапульты прицельного выстрела все равно не сделать. Все у вас?

— Мессир, — это вперед вышел уже господин Дрон, — все, что мы просим, это выдать мне щит и позволить сопровождать вас во время рекогносцировки.

— Рекогнос…, тьфу черт, чего?

— Во время осмотра крепостных стен.

— Хорошо. Меркадье, распорядись о щите. Ждите меня здесь, через полчаса выходим. — Король собрался уже уходить, но глаза его никак не могли оторваться от панциря Капитана. — У вас удивительный доспех, мессир. Никогда не видел ничего подобного! Клянусь мощами святого Иринея, оружейники вашей страны достигли невероятного искусства. После завтрашнего штурма не откажите в одолжении, я хотел бы познакомиться с ним поближе!

Полог шатра сомкнулся, пряча от глаз могучую фигуру короля. На изрядно вытоптанной площадке перед входом остались почтенный олигарх — уже с крупным каплевидным щитом, снятым с одного из всадников — и обильно потеющий господин Гольдберг.

Когда король Ричард в сопровождении небольшой свиты и присоединившихся к ней "заморских колдунов" отправился осматривать крепость и составлять план штурма, солнце уже клонилось к закату. Широкий шаг короля довольно быстро растянул процессию. Вскоре рядом с ним шагали только охрана и почтенный олигарх, не только не уступавший Ричарду в росте, но даже слегка возвышавшийся над ним.

Король осматривал стены, вернее — жалкую пародию на них. Телохранители осматривали все подряд, ведь черт его знает, откуда может прийти опасность! И только взгляд господина Дрона был сосредоточен на одной единственной точке крепостной стены, откуда, согласно историческим хроникам, и был произведен роковой выстрел.

"Крайне правая бойница эркера надвратной башни", - так сказал Доцент. Именно оттуда некто, известный по одним хроникам как Пьер Базиль, по другим — как Бертран де Гудрун, по третьим — Джон Себроз или вообще "Дудо"… да, именно оттуда должен прилететь роковой болт.

А если нет?

"Черт, а что если информация о месте, откуда должен быть произведен выстрел, столь же, прости Господи, достоверна, как имя стрелка?"

Взгляд господина Дрона метнулся, обшаривая крепостную стену целиком, скользнул по бойницам полуразвалившегося донжона, еще каких-то строений, прячущихся за стеной… Заходящее солнце, уютно устроившись между башнями Шалю-Шаброля, било яркими лучами прямо в глаза, слепило, заставляло отводить взгляд от чернеющих прямо под ними крепостных стен.

"Ладно, спокойней, спокойнее… Проморгаться, промокнуть пот, да хоть бы и рукавом, вот только где тот рукав… О, платочек леди Маго подойдет… — господин Дрон быстрым движением протер лоб, брови, веки, виски и вновь упер взгляд в проклятые камни. — Нет, всю стену не проконтролировать… Придется положиться на чертовы хроники… Значит, крайне правая бойница эркера надвратной башни…"

Маленькая процессия во главе с королем как раз поравнялась с воротами, и его Величество остановился, внимательно осматривая подходы к ним. Фигурки защитников замка отсюда, шагов с трехсот, казались игрушечными, но все же можно было разобрать, что они в данный момент делают. По большей части, просто стоят, выглядывая из укрытий и наблюдая за королем. Во всяком случае, ни луков, ни арбалетов ни у кого в руках не видно.

Ричард, по-видимому выяснив все, что ему было нужно, двинулся дальше. "Ну же…!" — сердце господина Дрона сжалось и ухнуло куда-то вниз.

Еще пять-шесть минут, и они выйдут из сектора, где вообще возможно поражение цели при ведении стрельбы из надвратной башни… И что тогда? Откуда тогда ждать выстрела? Просто встать между Ричардом и стенами замка с поднятым щитом? Ага, так он тебе и позволит загораживать обзор…!

"Чертова крайне правая бойница эркера надвратной башни… ну, давай уже, рожай…!"

В этот момент…

Да, собственно ничего особенного в этот момент и не случилось. Просто стайка каких-то птах сорвалась с карниза и взмыла в воздух. Как раз под этой самой крайне правой бойницей эркера надвратной башни. Увидеть их с трехсот шагов? Ну, это газету в тридцати сантиметрах перед носом господин Дрон без очков бы уже не прочел. А триста шагов — хорошее расстояние. Как раз для его дальнозоркости…

Напряжение, копившееся в душе господина Дрона уже не менее получаса, при виде взлетевших птиц подскочило вдруг до совершенно неприличных высот. Полностью сорвав при этом крышу у почтенного депутата. Взревев, он сделал гигантский шаг, даже скорее прыжок…

Все, что произошло потом, прилично отставший господин Гольдберг наблюдал с расстояния метров этак в сто пятьдесят. Вот массивная фигура олигарха резко дернулась и выметнула перед королем щит. Вот встрепенулась пара телохранителей и, мгновенно обогнув короля, отгородила его от крепостной стены еще и своими щитами. Вот свита венценосца в одну секунду перешла с торопливого шага на самый отчаянный бег, стремясь защитить его от всевозможных опасностей. Вот клубящийся человеческий клубок начал со всей доступной скоростью отступать к лагерю, подальше от крепостных стен.

Что, все?!!!

Нет, правда, все?! Миссия выполнена?! Мир, наконец, спасен?! Можно кричать ура и готовить чемоданы для отправки на родину?!

В душе господина Гольдберга, опустошенной всеми предшествующими приключениями и переживаниями, как-то вдруг не оказалось ответа на все эти вопросы. Зато поселившееся в ней непонятное, но тягостное сомнение было весьма ощутимо. Впрочем, наученный горьким опытом не ставить телегу впереди лошади, почтенный историк задвинул сомнения в самый дальний угол и поспешил присоединиться к королевской свите.

Далеко не атлет, он сумел догнать королевскую свиту чуть ли не у самого шатра Меркадье, где все сгрудились, осматривая щит. А посмотреть было на что! Арбалетный болт почти пробил толстую дубовую доску. Острие, вышедшее на внутренней стороне щита, хищно щерилось зазубренным, хитро высверленным вдоль оси наконечником. Перед запыхавшимся историком-медиевистом расступились, признавая его право на участие в осмотре. Даже мельком брошенного взгляда господину Гольдбергу было достаточно, чтобы поставить диагноз.

— Сарацинская работа. Вы, мессир, должно быть, встречали такие в Святой земле. В высверленное отверстие хашшишины обычно закладывают яд. Любая царапина, нанесенная таким острием, смертельна. Впрочем, здесь, — господин Гольдберг тщательно принюхался к торчащему из щита острию, — яда, по-видимому, не оказалось. Его заменили обычным навозом. Должен сказать, это ничуть не менее смертоносная начинка. Частицы навоза, проникая в кровь, непременно вызывают воспаление крови и других телесных тканей. Раненный такой стрелой — без специальной обработки раны — обречен.

С каждым словом господина Гольдберга лицо Ричарда, и так-то довольно бледное, бледнело еще больше. Впрочем, он довольно быстро взял себя в руки.

— Да, разрази меня гром! Мне уже приходилось видеть такие штуки. Но как арбалетный болт смог преодолеть такое расстояние и почти пробить щит? Ни один арбалет, сделанный человеческими руками, не пошлет снаряд с такой силой. Клянусь богом, это просто невозможно!

Господин Дрон поднял взгляд на венценосного собеседника:

— Мессир, это значит лишь то, что после штурма вашим воинам, кроме сокровищ, предстоит искать еще и арбалет. Думаю, нам предстоит узнать немало нового о возможностях этого оружия.

Король тяжело опустился на импровизированный походный трон, установленный в шатре специально для него. Впрочем, какой там трон, так — легкое деревянное кресло с подлокотниками! Похоже, просвистевшая совсем рядом смерть основательно выбила его из седла.

Как он был сейчас непохож на себя прежнего! Воистину, весельчак, поэт и воин, неистово врубавшийся когда-то в боевые порядки любого, самого грозного противника, остался в германском плену. Здесь, в содрогающемся под холодным мартовским ветром шатре сидел поседевший и основательно располневший человек, ведавший истинную цену жизни и смерти. Человек, знающий для чего ему нужен весь остаток его жизни — до самой последней минуты. И более всего боящийся потерять ее из-за какой-то нелепой случайности. Ведь тогда Цель так и останется недостигнутой! А это — самое страшное для того, кто смог ее обрести.

— Мессиры, — Ричард перевел тяжелый и какой-то очень уставший взгляд на "колдунов" из далекой Индии. — Похоже, я обязан вам жизнью. Вашей настойчивости (кивок в сторону господина Гольдберга) и вашей расторопности (это уже Капитану). Чем я могу вознаградить вас за оказанную услугу? Говорите, прошу вас! Поверьте, жизнь Плантагенета стоит немало!

"Колдуны" переглянулись. Во взгляде почтенного историка сквозила едва скрываемая растерянность. Он явно не понимал, как поступить, и что потребовать за спасенную жизнь короля. И тогда вперед выступил господин Дрон.

— Ваше величество! Поверьте, лучшей наградой для нас стало то, что нам удалось выполнить волю нашего повелителя, христианнейшего короля и пресвитера Иоанна. Ваша жизнь, мессир, воистину бесценна для каждого доброго христианина.

Ибо кто еще сумеет провести крестоносное воинство сквозь сарацинские рати, чтобы освободить Гроб Господень и святые реликвии? Мы просим вас не упоминать более ни о каком вознаграждении, ибо случившееся — уже лучшая награда, о какой мог бы мечтать любой подданный нашего повелителя!

— Вот как? — Король недоверчиво покачал головой, потом на пару секунд задумался, кивнул каким-то своим мыслям. — Что ж, быть по сему! Но будьте уверены, я запомню этот день. И, сделанное сегодня предложение остается в силе, пока я жив, перейдя по завещанию и к моим наследникам, когда Господь призовет меня…

* * *

… Солнце уже коснулось нижним краем холмов, тянущихся отсюда на запад до самого Ангулема. Так что, обсуждение завтрашнего штурма решено было не откладывать. Впрочем, что там было обсуждать! Полуразрушенные, залатанные на скорую руку стены. Гарнизон менее сорока человек. Всего два рыцаря во главе. Высадить тараном эту пародию на крепостные ворота, войти внутрь, убить всех, кто будет оказывать сопротивление. Вот и весь план.

Ну, не весь, не весь! Согласно собранной людьми Меркадье информации, пара замков неподалеку могла таить весьма неприятные сюрпризы. Фирбекс, что расположился в паре лье строго на юг, и спрятавшийся среди холмов в трех лье на юго-юго-восток Курбефи. По сведениям лазутчиков, гарнизоны каждого из них составляли до трех-четырех сотен воинов, что для укреплений этого класса было совершенно избыточным. Мало того — что уж и вообще ни в какие ворота не лезло — в замках была сосредоточена в основном конница. Содержать постоянно такое количество лошадей в крепости мог только безумец! Ни сена, ни овса не напасешься. А вот использовать временно помещенную туда кавалерию для внезапного удара в спину осаждающих соседний Шалю-Шаброль — самое то! Так что, копейщиков Меркадье решено было развернуть заслоном на юго-восток, дабы предотвратить возможные неожиданности.

Сам штурм прошел рутинно, можно сказать, скучно. Два десятка здоровенных вестфальцев, прикрываясь щитами, дотащили до крепостных ворот дубовый таран и минут за пятнадцать высадили ворота настежь. Прикрывающая их сотня арбалетчиков не позволила защитникам на стене даже голову между зубцов показать, не говоря уж о том, чтобы попытаться обстрелять или иным образом воспрепятствовать таранной команде.

Затем в пролом вошли две сотни латников, и все было кончено. Последние защитники замка забаррикадировались, было, в донжоне, но и там их отчаянное сопротивление ничего не сумело противопоставить огромному численному, да и качественному — чего уж там, превосходству нападавших.

Некоторую интригу в происходящее добавил удар конницы, все же вышедшей из замков. Но в целом, это была попытка отчаяния. Брабансоны Меркадье аккуратно и точно приняли накатывающуюся конную лавину в копья, а гасконские арбалетчики выкосили чуть ли не половину атакующих еще на подходе к линии соприкосновения.

Завершающий штрих нанесли четыре сотни конных сержантов, ударивших обескровленному противнику во фланг и тем самым завершивших разгром. Ну, а дальше началось любимое представление конницы всех времен и народов — преследование отступающего в панике противника. Каковое и закончилось уже внутри по-быстрому капитулировавших замков. В которые победители ворвались на плечах бегущих…

— Евгений Викторович, примите мои поздравления, — господин Дрон набулькал красного терпкого вина в глиняные кружки, — сдается мне, мы, черт побери, выполнили наше задание! Шалю-Шаброль взят, на короле ни царапины. И значит, история этого мира уже пошла другим путем. Мы таки выполнили наше предназначение!

— Вашими молитвами, Сергей Сергеевич, вашими молитвами! — почтенный историк взял свою кружку и, весьма галантерейно чокнувшись со своим спутником, лихо опрокинул содержимое внутрь. — Теперь немного отдохнуть, прийти в себя, продать немного перца, накупить сувениров — и домой! Домой, к ваннам и унитазам, к нормальной одежде и еде… Дальше Ричард и сам справится. Большой уже мальчик!

— Не, ну с выпивкой и тут все в порядке, — не согласился владелец заводов-газет-пароходов, наполняя кружки по второму кругу.

— А вот не скажите, любезнейший Сергей Сергеевич, не скажите! Выпивка без хорошо покушать, это знаете ли… Эх, да что вы понимаете в добротной кухне! А вот взять молодого карпа, небольшого, на килограмм — не больше… Да аккуратно почистить… Да снять кожицу чулочком… М-м-м! А потом филе отобрать от косточек и в мясорубочку… А потом туда пару яичек, хлебушек беленький, в молоке размоченный, да лучок мелко порубленный, да немножко сахару, да перца, да соли по вкусу… Да хорошенько замесить… Ой-вэй, я уже прямо сейчас захлебнусь! Ну, просто нет уже сил сдерживать такое слюноотделение — что я вам, собака Павлова, что ли?

Или все же со всех сторон приличный кандидат наук?!

На этом риторическом вопросе культурно отдыхающих собеседников прервали. Край отведенного им для отдыха шатра распахнулся, и внутрь, не спрашивая ничьего разрешения, протиснулся незнакомый оруженосец.

— Мессиры, король Ричард приглашает вас к себе, — посланец неуверенно замолчал и все же добавил, почти шепотом. — Из замка принесли арбалет… тот самый…!

Подгоняемая любопытством, парочка уже через пару минут входили в сумрак королевского шатра. На походном столе, покрытом каким-то пледом непонятной расцветки, лежало… оно. Господи, ну и чудовище! Именно эта мысль, одна на двоих, посетила пораженно переглянувшихся господина Гольдберга и господина Дрона. Довольно длинное, слегка обгоревшее, ложе со специальным узлом для крепления вертикальной подпорки. И закрепленный на нем большой МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ лук!

Воистину, чудны дела твои, Господи! Тяжелые крепостные арбалеты с металлическими луками появятся в этом мире лишь во второй половине четырнадцатого века. А полевые версии и того позже. До первых европейских технологий науглероживания железа, позволяющих после соответствующей закалки и отпуска получать пригодную для арбалетных луков пружинящую сталь, еще более полутора веков. Откуда взялся этот монстр в конце двенадцатого века — вот вопрос, который вертелся в головах пришельцев из будущего.

В головах короля Ричарда и его спутников, судя по всему, вообще ничего не вертелось — они просто отказывались верить своим глазам! Ведь мягкое железо, согнувшись, так и остается согнутым. Это всем известно. А твердая сталь и вовсе не может гнуться! Любой изгиб означает просто перелом. Им ли, с детства орудовавшим тяжелыми мечами, этого не знать? Неудивительно, что взгляды окружающих, после появления в шатре "колдунов из Индии", были направлены на них. Может быть, чужестранцы прольют свет на лежащую перед ними загадку?

Господин Дрон шагнул к столу, его ладони бережно огладили шероховатую, не слишком тщательно обработанную поверхность металлического лука. В голове вертелось что-то полузабытое, из подброшенной когда-то отцом популярной книги по истории металлургии. Эх, не вышел из сына инженер, на что так сильно рассчитывал папа. Ну да что уж теперь!

Что же, что же… вертится что-то на языке, что-то хорошо забытое… Да, точно! Тигельная сталь! Тигельная плавка известна в это время в Китае и Индии. Науглероживание древесным углем, закалка охлаждением, отпуск через повторное меньшее нагревание, что повышает текучесть стали… Все верно. Хотя, нет. Китай, пожалуй, слишком далеко.

Значит, Индия… Индия!

Вспомнилось вдруг все и сразу. Как будто и не прошло сорок с лишним лет. Как будто только вчера — отец, не пускающий играть в футбол, а сующий в руки книгу со странными рисунками. Где люди в чудных одеждах проковывают что-то на столь же чудных наковальнях… Да, "вуц", эта индийская сталь называлась вуц… Тигли из белой глины, кварцевый песок, графит и кричное железо…

— Я знаю, где был выкован этот лук. — Голос почтенного депутата звучал негромко, но был слышен в самом отдаленном закутке шатра. — Кузнецы нашей родины владеют секретом изготовления стали, гнущейся как хорошо высушенное тисовое дерево. Из этой стали был выкован когда-то Жуайоз, меч Карла Великого. Из нее же были сделаны и меч Святого Маврикия, и меч Готфрида Бульонского, защитника гроба господня. Щербец Болеслава Храброго и меч Сида Воителя — все они были созданы из стали, привезенной к вам с моей родины. А теперь вот из нее выкован стальной лук. Лук, способный нести смерть на триста шагов. Да, он был выкован в Индии. Его стоимость — не менее полудюжины молодых, здоровых, хорошо выученных слонов. Или два веса золотом!

Все то же напряженное молчание стало ответом на эту реплику. Господину Гольдбергу хотелось постучать пальцем, а еще лучше чем-нибудь тяжелым по меднолобой голове своего партнера. Интересно, он сам-то подумал, откуда у рядового телохранителя индийского "колдуна и алхимика" могут взяться знания о знаменитых мечах европейского захолустья? А если эти вопросы придут в голову принимающей стороне? Впрочем, принимающая сторона все еще пребывала в прострации по поводу невиданного лука.

Судя по всему, все имеющиеся мощности их не слишком-то продвинутых мозгов были отданы под эту нехитрую операцию, поскольку стоящая вокруг стола публика никак на реплику Капитана не отреагировала. Этим не преминул воспользоваться господин Гольдберг, стремясь увести разговор подальше от металлургических откровений напарника.

— А я так интересуюсь узнать, — заблажил он своим самым скандальным тенорком, — кто и зачем привез этот натурально золотой лук в богом забытый Шалю-Шаброль? Каковой в своем нынешнем виде не стоит и четверти цены этой стальной диковины?

Может быть, сарацины? Ну да, ну да, мне нередко приходилось встречать на рынках в Каликуте сарацинских купцов. О, они таки могли бы заказать и купить такой лук! Вот только как бы они доставили его сюда, вглубь христианских земель? Все, что привозят из Индии приверженцы Мухаммеда, оседает во дворце султана и его беев. Кто-нибудь когда-нибудь видел здесь хоть раз сарацинского купца?

Почтенный историк покрутил головой в ожидании ответа, пожевал губами, что-то обдумывая, и неспешно добавил:

— А еще на рынках Каликута можно встретить венецианцев…

Последнее слово мгновенно вывело из задумчивости верного Меркадье.

— Мессир, а ведь все сходится! Слухи о том, что замки Фирбе и Курбефи были выкуплены через третьи руки кем-то из венецианцев, что крутятся в последнее время вокруг Филиппа-Августа, ходят здесь уже не первый день. И ведь кто-то же набил их наемной конницей, чтобы ударить в спину осаждающим Шалю-Шаброль!

Мы, конечно, еще поспрашиваем сдавшихся. У меня найдется, кому хорошо спросить. Так, чтобы звучали только правдивые ответы. Но, кажется и так все ясно. Мой честный провансальский нос чует запах тухлятины. И несет его ветер с Адриатики…

— Говоришь, и так все ясно? И так все ясно… Стало быть, это была ловушка… — лик короля был темен, взгляд кипел еле сдерживаемой яростью. Присутствующие прятали глаза, кто уставившись в пол, кто внимательнейшим образом разглядывая стенки шатра, лишь бы только не встречаться с этим клокочущим взглядом, — … значит ловушка. Горсть никчемных побрякушек, чью стоимость в сто раз преувеличила молва… Не приспособленная к обороне крепость, фактически без гарнизона… И до семи сотен конных латников в тылу… Ловко! Да еще это вот чудовище, что на трех сотнях шагов пробивает дубовый щит… Ай, как ловко! Значит, решили поохотиться на королей? Ну-ну…

— Да мы разнесем это пиратское гнездо…!

— Кайр, ты научился летать? У тебя отрасли крылья вместо рук? — Голос короля прозвучал легко, но за внешней веселостью чувствовалась все та же тяжелая ярость. — Добраться до венецианцев можно только по воздуху! По морю сделать это помешает их флот. И да, между прочим, этот флот нам очень нужен! Ты не забыл, мой добрый Меркадье, что именно на венецианских кораблях мы собираемся пересечь море?

— И что же, мы…

— Мы сделаем вид, что ничего не поняли. Пока.

Нам нужны их корабли, Кайр! Нам нужны их чертовы корабли!!! Поэтому мы будем милы и любезны, как то и подобает добрым христианам. Мы заплатим им за корабли полновесным серебром. Мы переправимся в Египет. Мы… Ладно, хватит! Просто я знаю: однажды настанет день, и мы вспомним про золотой лук. Вспомним, Кайр! И, клянусь волосами пречистой Девы Марии, я очень удивлюсь, если при этом не прольется ровно столько их песьей крови, сколько стоит каждая капля крови короля!

* * *

Шато-Сегюр, 6 апреля 1199 года

На дворе стоит апрель, за окном звенит капель… Сегодня, согласно оригинальной версии истории, должен был умереть король Ричард. Умереть от последовавшего за ранением заражения крови. По понятным причинам, в той версии, что возникла, благодаря неустанным хлопотам наших героев, ничего подобного не наблюдалось.

Король был жив-здоров, бегал по своим королевским делам, как ошпаренный, а вокруг наблюдалась самая настоящая средневековая благодать.

Средневековое солнце лихорадочно пыталось согреть просыпающийся после зимней спячки Шато Сегюр. Средневековые птицы вили гнезда в гуще вполне уже распустившейся средневековой листвы. Средневековые крестьяне вовсю ковыряли землю под средневековый урожай. Наемники Ричарда просеивали сквозь мелкое сито средневековое население внезапно капитулировавшего Сегюра и его окрестностей в поисках исчезнувшего виконта Эмара. А наши герои наслаждались средневековым гостеприимством короля.

Нужно ли говорить, что после всех приключений в окрестностях Шалю-Шаброля Ричард пригласил их слегка расслабиться и отдохнуть в замке Эмара Лиможского? Благо, по всем расчетам, бывший владелец уже должен был освободить место жительства и, либо переместиться в подвалы замковой тюрьмы, либо удариться в бега.

По прибытии к стенам родового замка виконтов Лиможских выяснилось, что ответственный квартиросъемщик предпочел второй вариант освобождения жилплощади. Так что, король вынужден был организовать его поиски. Ведь обещанное ранее повешение на воротах собственного замка никто же не отменял!

Ну, а господин Дрон и господин Гольдберг использовали столь кстати подвернувшийся отдых для знакомства со средневековой действительностью — справедливо полагая, что ознакомление с нею из крестьянской телеги могло быть несколько односторонним.

Нет, разумеется, сначала они, взяв у Меркадье пару десятков латников в сопровождение, наведались в Шатору. В ту самую церковь Святого Стефана, что так удачно укрыла их от погони. Вновь нагревшиеся крестики подтвердили, что они тогда ничего не перепутали, и что здесь действительно то самое место силы, в котором…

В котором, черт возьми, можно после выполнения миссии помолиться о возвращении домой! Ведь именно об этом поведал им когда-то отец Люка. И уже прощай, наконец, изрядно доставшее средневековье!!!

У господина Гольдберга просто сердце выскакивало из груди, когда они с почтенным владельцем заводов-газет-пароходов встали тогда перед алтарем. Даже губы в самом начале молитвы не сразу повиновались.

Господин Дрон, похоже, полностью разделял его чувства, хотя по его арийской физиономии что-то прочитать было непросто. Но, услышав в исполнении сбледнувшего с лица депутата "Хосфади, иже еси на небеси…", ошибиться было трудно. Потряхивало тогда господина Дрона, ох потряхивало!

В описании того, что произошло впоследствии, достойные попаданцы категорически расходились.

Господин Гольдберг впоследствии уверял, что при первых же словах молитвы душа его чуть ли не в то же мгновение как будто выскочила из тела и очутилась — трудно сказать где, но более всего это походило на пустынное побережье. Или даже сама она была в тот момент этим самым пустынным побережьем… Да, в общем, черт ногу сломит — что тогда случилось с его душой!

Но на одном почтенный историк стоял твердо. Гигантская волна, исполинское цунами накатывалось на пустынное побережье. Пенные языки величиной с небоскреб закручивались чудовищными водоворотами на изгибающемся высоко-высоко гребне. Шум и свист ураганного ветра глушил все звуки на свете. И лишь неистовый рев накатывающейся водяной горы складывался в одно-единственное слово…

Совсем другое, спустя годы, рассказывал господин Дрон.

Нет, и его душа точно также после первых же слов выскочила из тела. И очутилась где-то у подножия исполинского вулкана. Или даже сама стала этим подножием — кто теперь разберет?

И в тот же момент вулкан взорвался — как будто тысяча составов, набитых тротилом, рванули все вдруг! Вот только взрыв этот и не думал умолкать. Он длился и длился! Раскаленные каменные бомбы устремлялись из жерла куда-то в стратосферу, чудовищные тучи горящего пепла и струи лавы — но не льющейся вниз, а колоссальным давлением снизу выдавливаемой высоко в расступающиеся небеса.

И все это ревело, взрывалось, бушевало, разрывая в клочья барабанные перепонки, но все же складываясь при этом каким-то непостижимым образом в одно-единственное слово.

Да что же за слово услышали господа попаданцы в исполнении исполинской волны и чудовищного вулкана?

Тут трудно сказать вот так, сразу. Скорее, это было даже не слово, а некая фраза. И, если попробовать перевести ее с языка цунами и наречия вулканов, то означала она примерно вот что:

"НЕ ИСПОЛНЕНО!!!"

Казалось бы, немного. Но нашим героям хватило.

Отдышавшись и придя в себя, они еще с десяток минут бездумно таращились на церковные орнаменты и мозаичные панно, живописующие мученическую кончину Святого Стефана, вертели в руках остывшие крестики, вероятно все же надеясь отыскать там заветную кнопку, позволяющую перезагрузить не сработавшие девайсы…

— Но как же так, — господин Гольдберг чуть не плакал. — Ведь мы сделали все правильно! Король Ричард спасен… И история уже точно пошла по другому пути… И, что бы там ни случилось в 1204 году, оно точно произойдет по другом, чем в нашей истории… Что же не так-то?!

— Стало быть, что-то не так, — хмуро ответствовал господин Дрон, сгибая и разгибая некстати попавший ему в руки серебряный денье. — Это мы с тобой решили, что миссия состоит в спасении короля. Оно как бы и гладко, и логично… Да только, видно, что-то мы с тобой, Доцент, не учли.

— И что теперь делать?

— А я знаю?

— И как же теперь с "исполнением предназначения"? Раньше мы хоть знали, к чему стремиться, а теперь…

— А теперь, Доцент, просто жить. — Господин Дрон приобнял историка-медиевиста, нежно притиснул его к своему железному боку и повлек к выходу из церкви. — Просто жить, Доцент. А там, глядишь, предназначение это долбаное как-нибудь и само выполнится…

Выйдя на свежий воздух, сильно погрустневшие попаданцы постояли, отхлебнули глоток-другой из благоразумно заначенной господином Дроном фляги и отправились восвояси.

(конец первой части)