Нормандия, Шато-Гайар, 16 января 1199 года
К вящему удивлению господ попаданцев, отец Люка оказался чем-то вроде "вездехода" — универсального пропуска куда угодно. Во всяком случае, уже спустя минут десять после прохождения замковых ворот все трое сидели в апартаментах коннетабля Шато-Гайара, мессира Роже де Ласи, ожидая появления хозяина. Филейные части наших героев наслаждались мягкостью диванов откровенно восточного происхождения (а других в те суровые времена просто не было), и, в общем, все складывалось просто замечательно!
Вскоре, впрочем, оптимизм путешественников несколько поубавился — сразу вслед за явлением господина коннетабля. Чем-то неуловимым, но очень явственным, мессир Роже напоминал мессира Ожье, капитана замковой стражи из замка Жизор. Может обветренностью физиономии? Или взглядом в упор, заранее отметавшим всякую лапшу, которую собеседник, может быть, хотел бы ему повесить на уши? Трудно сказать вот так сразу…
Впрочем, государи мои, к чести господина Гольдберга нужно сказать, что он все же попытался. Ну, в смысле лапши. И не его вина, что попытка оказалась столь малоуспешной. Как бы то ни было, когда очередь представиться дошла до гостей замка, почтенный историк честно затянул заранее спланированную программу.
— Знай же, о благочестивый господин, что перед тобой алхимик и звездочет, уже не один десяток лет служащий благочестивому и могущественному повелителю, защитнику веры и великому магистру ордена Чхарданапал, Пресвитеру Иоанну! Я с моим слугой и телохранителем прошел сюда путями волхвов! Пути эти лежат не на земле, но и не на небе. Тонкая грань между явью земной и небесной — вот то поле, по которому прокладывают пути мудрецы. Мудрецы, познавшие тайны тантрических медитаций и глубины хатха-йоги!
Титанические усилия, предпринятые почтенным депутатом и олигархом, чтобы не расхохотаться от завываний наглого пройдохи, сделали бы честь йогу самых высоких ступеней просветления. А безнадежно кислая физиономия мессира де Ласи яснее ясного указывала, что тот и сдерживать себя не собирается. Впрочем, буквально пару секунд спустя господин Дрон сохранял уже то самое безмятежно-тупое выражение, каковое только и приличествующее простому охраннику высоких особ. А высокая особа, тем временем, продолжала.
— Полтора года назад звезды открыли мне тайну о злодейских покушениях, готовящихся на двух коронованных особ христианского мира. На императора Священной Римской империи Генриха VI Гогенштауфена и на Ричарда Плантагенета, короля Англии.
При словах "покушение" и "король Англии" взгляд достопочтенного коннетабля мгновенно потерял сонную одурь и, как сказал потом господин Дрон, "стал до безобразия напоминать взгляд хорошо подготовленного снайпера с большим боевым опытом". Даже в осанке появилось что-то от борзой, взявшей след.
— К сожалению, я уже не успевал предотвратить смерть Генриха, — продолжал тем временем пудрить мозги собеседника господин историк, — проторить пути волхвов не так просто, это требует времени. Но остановить злую волю в отношении другой венценосной особы мне вполне по силам. Именно с этой миссией и отправил меня в путь мой благородный господин.
— Когда, по мнению ваших звезд, должно совершиться покушение? — коннетабль Шато-Гайара явно не очень верил в астрологию, но, как и всякий хороший служака, исповедовал принцип: лучше перебдеть, чем недобдеть. Тем более, в таком деле, как жизнь непосредственного начальника!
— Звезды указали мне на последние десять дней марта. Того, что наступит в этом году.
По лицу мессира Роже было видно, за какого идиота считает он стоящего перед ним типа. И так понятно, что речь не может идти о марте прошлого года. Тем не менее, он справился со своими чувствами (которые господи Дрон где-то даже разделял) и, любезно улыбнувшись, констатировал:
— Да, время для принятия особых мер безопасности действительно еще есть. И что же послужит орудием убийства?
— Лук или арбалет. Звезды пророчат королю смерть от стрелы во время осады крепости или замка.
Коннетабль нахмурился. По его лицу явственно читалось: "А ведь это возможно, черт возьми, вполне возможно!" Затем многострадальное лицо коннетабля посетила еще одна мысль, за которую он тут же ухватился.
— А не могут звезды ошибаться относительно короля Ричарда, как они уже ошиблись с Генрихом Гогенштауфеном? Ведь он-то умер своей смертью, от лихорадки, выпив в жаркий день холодного вина.
Тут вперед вышел уже господин Дрон. С непробиваемым достоинством потомственного телохранителя он раскрыл небольшую сумку, закрепленную у него на поясе, и достал маленький темно-зеленый пузырек. Вообще-то это был клей для затягивания небольших ранок на коже, но кто же собирался ставить господина коннетабля об этом в известность?
— Если у вас есть преступник, осужденный на смерть, вы можете дать ему перед смертью вина. Но предварительно позвольте мне капнуть туда всего одну каплю из этого сосуда. — Капитан поднял глаза на заинтересовавшегося коннетабля и все тем же спокойным голосом продолжил. — К вечеру у обреченного поднимется жар, его охватит лихорадка. Ужасный кашель начнет разрывать его грудь.
Через два-три дня в откашливаемой им слизи появятся сгустки крови. — Голос господина Дрона был по-прежнему спокоен и сух. И это еще более усиливало жуткое впечатление от сказанного. — На четвертый день там можно будет обнаружить уже слегка розоватые кусочки легких, с темной бахромой по краям. А на пятый день он умрет. И все вокруг будут уверены, что преступник умер от лихорадки. Лишь мы с вами будем знать истинную причину его смерти.
— Так вы считаете, сэр алхимик, — ого, мессира Роже де Ласи кажется, проняло! — что Генрих VI был отравлен?
— Я даже знаю яд, которым это было сделано, — холодно и сухо отозвался "посланец Пресвитера Иоанна". В комнате воцарилось молчание, прерываемое лишь звоном кузнечного молота где-то в дальнем крыле замка. Наконец слегка побледневший мессир Роже очнулся и твердым тоном много повидавшего вояки отрезал:
— Обо всем, сказанном в этом зале, король Ричард будет извещен в самое ближайшее время. Гонец с известиями будет отправлен немедленно.
Господин Гольдберг подбоченился, и принялся было вещать в том смысле, что наш де государь повелел им самолично доставить грозное известие его венценосному собрату. На что почтенный коннетабль, окончательно придя в себя и приняв, видимо, вообще свойственный ему холодно-ироничный тон, заявил буквально следующее:
— Разумеется, разумеется! Я даже готов выделить вам лучших в этом замке лошадей. И, если вы готовы скакать, ежедневно покрывая не менее шестидесяти миль, то милости прошу! Можете составить компанию моему гонцу.
Полюбовавшись некоторое время пригорюнившимися физиономиями самозванцев и выдержав приличествующую случаю паузу, мессир Роже решил все же сменить гнев на милость.
— Впрочем, — добавил он, снисходительно улыбаясь, — есть и другой вариант. Гораздо более соответствующий высокому положению посланника великого христианского государя. Вчера в замок прибыла леди Маго, дочь Пьера де Куртене, графа Неверского. Молодая графиня возвращается из аббатства Сен-Дени, куда она ездила, чтобы поклониться мощам своего великого предка, Гуго Капета. — На пару секунд иронично-снисходительная ухмылка даже исчезла с физиономии сэра коннетабля. Похоже, старый вояка всерьез уважал основателя ныне действующей королевской династии франков.
— Здесь, в Шато-Гайар, молодая графиня получит дополнительный эскорт, чтобы отправится в путь с сопровождением, приличествующим высокородной даме. Случится это, — поднял глаза к потолку мессир Роже, — где-то через неделю. Графиня нуждается в некотором отдыхе. Вместе с леди Маго отправитесь и вы, благо путь на Невер пролегает как раз в южном направлении. Оттуда до Лиможа вас проводит сэр Томас с нашим эскортом, благо, там уже не так и далеко. Собственно, в Лиможе вы и настигнете короля, который будет занят там улаживанием кое-каких дел Аквитанского дома.
А сейчас располагайтесь, отдыхайте. Сэр Томас покажет вам комнаты и поможет освоиться в замке. Обед в полдень, в главном зале, звуки колокола известят вас, где бы вы ни были. Меня же прошу простить, я должен как можно скорее отдать необходимые распоряжения…
Когда наши попаданцы, сердечно распрощавшись с отцом Люка, заняли отведенные им апартаменты, господин Дрон поступил так. Он с самым хозяйственным видом вытащил из взявшейся неизвестно откуда плетеной корзины солидный кувшин вина, расставил по столу извлеченный оттуда же хлеб, сыр, мясо, гроздья сушеного винограда, разлил вино по стаканам.
— Ну, давай, Доцент. За новое место непременно требуется!
Выпили, закусили, чем бог послал.
— Значит, про Иннокентия я, Доцент, более или менее понял. Могучий старик, отец русской демократии и все такое… А этот, дож венецианский, который против него черными играет. Это что за перец?
— Энрико Дандоло? О, это фигура не менее крупная, а где-то, пожалуй, и покруче будет. Во всяком случае, в реальной истории вся эта шахматная партия осталась за ним. Уверен, что папская булла с призывом к крестовому походу лежала у Дандоло на столе не позднее, чем через неделю после ее подписания Иннокентием…
* * *
За полгода до появления попаданцев.
Остров Риальто, Палаццо Дукале, 25 августа 1198 года
Когда б Господь в неизмеримой милости своей поручил тебе, добрый мой читатель, выбрать на земле место для резиденции Королевы — мудрой, могущественной и энергичной… Для Королевы, чьи земли год от года расширяются, подданные богатеют, а могуществу ее завидуют соседи, дальние и близкие… Просто поверь: взор твой в самую последнюю очередь остановился бы на этом ублюдочном клочке суши, затерянном среди камышей, зыбучих песков и соляных болот Венецианской лагуны. Но, между тем, именно в этом Богом забытом месте родилась и теперь вот властно заявляла ближним и дальним соседям о своих правах Венеция — Королева Адриатики.
Когда в 810 году Аньелло Партечипацио, десятый дож Венецианской республики, выделил для перенесенной из Маламокко резиденции небольшой безымянный островок с видом на Бачино ди Сан Марко, его фантазия едва ли простиралась дальше небольшой деревянной крепости, защищающей архипелаг от нападений с моря. Каковая к 812 году и была построена, вместе с примыкающим к ней домом дожа.
Через несколько лет к дому была пристроена первая базилика, посвящённая святому Марку, покровителю Адриатической республики. Дом пережил осады, пожары, убийства дожей. В конце десятого столетия от Рождества Христова резиденция был снова перестроена. Теперь это была грозная каменная крепость с башнями по углам, окруженная со всех сторон водой. Однако, неприступная для врагов, крепость не устояла перед пожаром 1106 года, после которого восстанавливать оказалось практически нечего.
Впрочем, гордые венецианцы, для которых море и самый мощный флот Средиземноморья служили к тому времени уже лучшей защитой, не нуждались более во рвах и крепостных стенах. Стены были снесены, рвы засыпаны, а на освободившемся месте вознесся легкий, элегантный дворец.
Нет, разумеется, он ничем еще не напоминал то дошедшее до нас готически-мавританское чудо, что заложил в XV веке Филиппо Календарио. Но и тот Palazzo Dukale, что предшествовал в XII веке творению знаменитого capomaestro, служил откровенным вызовом трусливо прячущейся за крепостными стенами Европе.
Именно здесь, в Зале малых приемов резиденции главы республики Святого Марка, два человека увлеченно обсуждали последние новости. Впрочем, обсуждение это скорее напоминало доклад, каковым, собственно, и являлось. Люстры прославленного венецианского стекла, что столетие спустя примет гордое имя vetro di murano, бросали мерцающий свет на поверхности стенных мозаик, создавая праздничное настроение. Которое, впрочем, никоим образом не соответствовало характеру продолжающейся беседы. Ибо и зал, и дворец, да и сам остров существовали не для праздников, но в первую, во вторую, и даже в десятую очередь — лишь для дела…
— … на этот раз посольство в Константинополь завершилось полным успехом. Пьетро Микеле и Октавио Квирини добились абсолютно всего, что Сеньория требовала от императора ромеев. Деньги, которые Буколеон оставался должен Светлейшей Республике еще по договору с Исааком, уже погружены на корабль…
Докладывал человек средних лет, из всего одеяния которого сторонний наблюдатель мог бы поведать всего лишь о длинном сером плаще с широким капюшоном. Более ничего и видно-то не было. Этот же капюшон скрывал и лицо докладчика. Стало быть, на добротном, тонкого сукна темно-сером плаще нам и придется остановиться.
Зато его собеседник сразу привлекал взгляд. Глубокие морщины, густая, белая, хотя и не слишком длинная, борода, полностью седые волосы и брови говорили о возрасте. Рельефные скулы и упрямая складка у губ — о характере. Въевшийся навсегда загар моряка — о призвании. Роскошный костюм и перстни на пальцах — о положении. Неподвижные глаза — о слепоте, когда-то поразившей его. Все же вместе… Как назвать человека, один лишь вид которого заставляет отбросить даже самою мысль о возможном неповиновении его воле? Вот таким вот и входит в наше повествование один из величайших людей своего времени, Энрико Дандоло, сорок первый дож Венецианской республики…
— … Также, — продолжал тем временем докладчик, — император Алексей подтвердил все хрисовулы, выданные Светлейшей республике его предшественниками. Более того, нам удалось получить исчерпывающий и поименный список всех налогов, сборов и податей, от которых освобождаются венецианские купцы. Ну, вы же помните, мессер, как убедительно эти ромейские пройдохи из налогового ведомства умеют доказывать, что, конечно, да — от всех налогов венецианцы освобождены, но вот эти вот сборы и подати, они вовсе даже и не налоги, и поэтому на них освобождение не распространяется. Теперь этот фокус у них больше не пройдет.
— Хм… Император так спешит раздеться до нижней туники? Кстати, Себастьяно, а почему это вы вдруг докладываете мне об успехе посольства? Насколько я помню, э-э-э… официальная дипломатия не входит в круг ваших обязанностей. Ну-ка, признавайтесь, какие еще новые бесчинства у ромеев учинили?
— Ну, мессер, — человек в сером виновато развел руки, — учинять бесчинства — это моя прямая обязанность. А здесь все просто. Алексей Ангел, да простит меня Господь, — просто коронованный идиот на троне. Любой неграмотный рыбак в Лагуне обведет его вокруг пальца. Но до сих пор все наши инициативы весьма успешно парировал Никита Акоминат, он там еще от Комнинов остался.
— Логофет Геникона?
— Ну да, все налоговые вопросы находятся ведь в его ведомстве.
— И…?
— Пришлось найти в окружении басилевса дюжину бездельников, которые за несколько тысяч номисм единовременного пособия начали шептать Алексею в уши, как Никита его обворовывает. Собственно, они и даром бы шептали — уж очень он им давал по рукам, когда они их слишком глубоко в казну запускали. А уж тут…!
— Что, и впрямь обворовывает?
— Не более, чем другие. Скорее даже менее. Логофету Геникона и так несут столько — просто для хорошего отношения — что можно всю его виллу золотом толщиной в палец облицевать, и еще пять раз по стольку останется. В общем, на этот раз Алексей его не только не слушал, а скорее даже делал все назло. Не удивлюсь, если очень скоро в Гениконе появится новый логофет…
— Расписки в получении денег взять удалось?
— Семеро из одиннадцати расписались.
— Дельно, Себастьяно, дельно — порадовал старика! Идиот в окружении идиотов — нет ничего лучше для налаживания добрососедских отношений! Что еще интересного в столице мира?
— Да ничего особенного, разве что Алексей в очередной раз превратил имя ромейских басилевсов в посмешище!
— Ну-ка, ну-ка? Что учудил трижды величайший на это раз?
— О, мессер! Уже с год тому назад он приблизил и обласкал некоего валахского проходимца по имени Иванко, переименовал его в Алексея и обручил со своей внучкой Феодорой. Затем, как фактически уже своему зятю, Ангел вручил ему все войска Филлипольской епархии и повелел навести порядок среди мятежных валахов. Тот бодро взялся за дело, начал возводить неприступные укрепления в пограничных горных районах. Укрепившись же должным образом, мнимый жених забыл обо всех своих обещаниях, объявил себя господином сей территории и выслал из городов императорских чиновников. Разъяренный столь великим предательством, о возможности которого Ангелу целый год трубили в уши все его приближенные, тот послал войско под командованием протостратора Мануила Комица. Теперь Иванко с протостратором бегают друг за другом в горных теснинах — под дружный хохот всех, кому только становится об этом известно.
Ну, и по Константинополю пока все.
Дож молча кивнул, предлагая продолжать. Докладчик поклонился в ответ, пододвинул к себе новый свиток и, не заглядывая в него, двинулся далее.
— Теперь по германским делам. Из Чехии пришло известие, что недавно короновавшийся в Майнце Пржемысл Отакар решился все же присоединиться к коалиции германских князей, поддерживающих Филиппа Швабского. Так что, в военном отношении их превосходство над сторонниками Оттона еще более увеличилось. Сам же Филипп собрал войско и вторгся в Эльзас. Как передают наши наблюдатели, жатва там фактически сорвана. Все зерно потоптано, сожжено, а то, что уже удалось собрать, отнято для нужд войска. Так что, зимой ожидается голод.
— Хм, любопытно, можешь передать эти сведения Дзиани. У них большие контракты в Сицилии, так что на поставках зерна они неплохо заработают и в долгу точно не останутся. Что-то еще?
— Ничего особо важного. В ходе эльзасской компании Филиппом захвачен и сожжен Мольсхайм, что в четырех лигах к западу от Страсбурга. Также взят в плен гарнизон Гальденбурга. Все вассалы страсбургского епископа и графа Дагсбургского, признавшие Оттона, разорены.
— Стало быть, в обозримом будущем можно ожидать окончания свары германских князей? И они, наконец, осчастливят христианский мир единодушно избранным Императором Филиппом?
— Это вряд ли, мессер. Сторонники Оттона умудрились где-то раздобыть копию договора Филиппа Швабского с Филиппом-Августом французским. Он был вчера помещен в ваш архив…
— Я помню.
— … и теперь вовсю рассылают по княжеским дворам самые постыдные кусочки оттуда.
— Чьих рук дело — известно?
— Достоверной информации получить пока не удалось, — человек в сером пожал плечами, — но по некоторым косвенным признаком можно предположить, что это дело рук старой Алиеноры…
— Ха, старой, — усмехнулся Дандоло, — да матушка короля Ричарда еще нам всем сто очков вперед даст.
"Алиенора…" — Движения старого дожа замедлились, взгляд слепых глаз ушел в себя, откуда-то изнутри всплыли давно забытые — так думалось — воспоминания сорокалетней давности, когда он был еще молод и силен, а глаза видели все до самого горизонта…
— Мессер..?
— Что… Ах, да… Ну, и что там рассылают сторонникам Филиппа?
— Особенно популярен вот этот фрагмент. — Человек в сером взял в руки небольшой кусок пергамента и начал читать. — "Мы, божьей милостью римский король Филипп, обещаем, что будем верным помощником короля Франции Филиппа против короля Англии Ричарда, против графа Оттона — его племянника, против графа Фландрии Балдуина, против архиепископа кельнского Адольфа и против всех его врагов в любом месте и в любое время…"
Негромкий смех старого дожа прервал докладчика.
— А-ха-ха-ха… Нет, каково? "Будем верным помощником короля Франции!" И вот это вот — будущий император?!
— О, мессер, это еще что! Вот когда он там далее обещает преследовать любого из своих вассалов, если тот причинит вред королю Франции, и что он заставит виновного возместить ущерб…
— Да, могу себе представить! Полагаю, по княжеским дворам стоит зубовный скрежет и проклятья в адрес Филиппа Швабского, навеки опозорившего таким договором императорское достоинство. Всем нам урок, милейший Себастьяно, тотчас уходить в сторону, если среди наших врагов оказывается женщина. Особенно, такая женщина… Это все по делам в Империи?
— Ну, если не считать денег, начавших поступать из Англии Оттону. Король Ричард не оставляет заботами племянника. Так что, стекающиеся к Оттону отовсюду наемники очень скоро уравновесят преимущество Филиппа в рыцарской коннице. Брабантские и гасконские арбалеты, знаете ли, чертовски ловко дырявят даже самую лучшую кольчугу… Наш сладкоголосый миннезингер фон дер Фогельвейде, чей язычок столь же остр, сколь сладок голос, недавно высказался в Штутгарте, где он провел Рождество Святого Иоанна Крестителя. Дескать, Иннокентий одной короной увенчал двух алеманов, чтобы помочь немецким землям разоряться, казне же папской наполняться…
— Ну, и славно. Чем дольше они будут пускать друг другу кровь, тем спокойнее будет здесь нам, на побережье. А касаемо казны — не только Иннокентий знает, откуда у кошеля завязки растут… Что на западе?
— О, здесь все по-прежнему. Король Ричард, даже не закончив отстраивать Шато-Гайар, начал отвоевывать у Филиппа-Августа свои владения в Нормандии, которые тот прихватил, пока Ричард гостил в плену у Генриха. И так увлекся, что, пожалуй, через три-четыре месяца упрется носом в стены Парижа. Которых, в общем-то, по большому счету как таковых еще и нет. Так что, никто не удивится, если к анжуйским, аквитанским и нормандским владениям Плантагенетов прибавится королевский домен Иль-де-Франс. В общем, здесь драка в самом разгаре, а всех послов Иннокентия с мирными предложениями Ричард гонит прочь чуть не пинками!
— Прекрасно! — хищная ухмылка слепца была едва различима, но и не увидеть ее было невозможно. — Что по деньгам?
— Наши люди при дворе Филиппа-Августа уже передали его просьбу о кредите. Готовим караван с серебром. Кроме того, в этом месяце им был издан указ, позволяющий евреям невозбранно селиться по всей территории королевства и обещающий королевское покровительство и защиту их вероисповедания.
— Ну, разумно. Сразу денег это ему не даст, но в перспективе… Что Ричард?
— Пока нет, мессер. Его войско весьма успешно наступает. Так что, ему пока хватает военной добычи. Да и, откровенно говоря, денежные поступления из Англии и с его континентальных владений весьма велики. Если не считать басилевса ромеев, Ричард, без сомнения, самый богатый из европейских государей. Так что, до наших кредитов дело, боюсь, может и не дойти.
— Ладно, время терпит. Никуда он не денется. Главное, чтобы не снюхался с Иннокентием. Все остальное — неважно.
— Мессер, позвольте вопрос.
— Вопрос? Что с тобой, Себастьяно? Обычно именно ты отвечаешь на мои вопросы.
— Откровенно говоря, я просто кое-чего не понимаю. Чем вызвано это ваше пристальное внимание к мышиной возне в медвежьем углу на самом западе Европы? Нет, я развернул там самую густую сеть из наших людей, как вы и велели. И еще большой вопрос, кто первый узнает обо всем более или менее важном во Франции — король или вы, мессер. Но зачем вам столь подробные сведения оттуда?
— Себастьяно, Себастьяно… Ты поставил дело добычи сведений для Светлейшей республики на недосягаемую высоту. Но вот делать выводы из полученных известий у тебя получается еще не всегда. Молодость… Ничего, это быстро преходящий недостаток.
— И все же! Что я упускаю?
— Сколько лет длился конфликт Аквитанского дома и графов Тулузы?
— Почти столетие.
— А что сейчас?
— Три года назад Ричард отдал свою сестру Иоанну за Раймунда Тулузского.
— Вот-вот. А кроме этого официально отказался от всех претензий на титул графа Тулузского и отдал в приданое за Иоанной графство Ажен. И вот, пожалуйста: столетний конфликт исчерпан, старый враг превратился в верного друга. Так?
— Так, мессер.
— Сколько лет графы Ангулемские бунтовали против Аквитанского дома?
— М-м… Ровно столько, сколько были его вассалами.
— Пять лет назад Ричард менее, чем за месяц взял все их замки и укрепленные города, срыл стены всех укреплений, выкачал на выкупах за пленных все их золото… Еще лет на двадцать об этой проблеме можно просто забыть. Все верно?
— Да мессер, но…
— Теперь Бретань. Как написал мне шесть лет назад Гийом Бретанский: "Не осталось собаки, которая лаяла бы войскам короля вослед". Все ростки бретонского мятежа вычищены до самого базальта. Проблема лет на десять-пятнадцать закрыта?
— Э-э-э…
— Взглянем теперь на границы континентальных владений Плантагенетов. Герцоги Фландрские — теперь союзники Ричарда. Графы Барселонские — тоже. Рено Булонский, Луи Блуасский, Гуго де Сен-Поль… — куда ни плюнь везде попадешь теперь в друга или союзника Ричарда. Враги же его обессилены настолько, что их еще долго можно не принимать в расчет. Что это? Может быть, Ричард — просто такой миролюбивый человек, и из-за этого стремится окружить себя друзьями и союзниками?
— Ричард — миролюбивый?! — собеседник дожа саркастически ухмыльнулся.
— А, может быть, Ричард к чему-то готовится, и поэтому хочет обезопасить себя от удара в спину?
— Ну, это вполне может быть…
— А к чему он готовится, мы знаем?
— …?
— Вот то-то! Именно поэтому-то мне и нужны там все ваши люди, дорогой Себастьяно. Чтобы узнать об этом как можно раньше. Ну, что там еще у вас? Это все?
— Нет, мессер. Вчера прибыл ежемесячный курьер с восточного пути. Новостей довольно много, хотя ничего такого, что требовало бы немедленных решений.
— Ладно, вываливайте.
— Так… Констанция Арагонская, передают, непраздна. Стало быть, у Имре Венгерского в следующем году можно ожидать наследника. В Кракове князь Мешко раскрыл очередной заговор против себя со стороны наследника. Так что, сейчас готовится новое изгнание княжича Лешка.
В Болгарии царь Калоян всерьез готовится отгрызть у ромеев часть фракийского побережья в районе Томиса и Варны. После того, как наши торговые друзья помогли ему найти взаимопонимание с ордой Бурчевичей, что кочуют в районе Данаприса, решительности у Калояна резко прибавилось. Две недели назад посольство куманов отправилось из болгарской столицы с богатыми дарами. По мнению сведущих людей, летом следующего года можно ожидать энергичных совместных действий болгар и куманов на фракийском побережье Русского моря.
Так… у русов все по-прежнему: княжеская резня и не собирается утихать. Хотя нет, в этот раз купцы рассказывают о большом оттоке городских жителей на север. Уходили от войны и раньше, но с лета прошлого года, после того, как князь Всеволод осуществил большую карательную экспедицию по местам куманских кочевий, в нем почувствовали реальную силу. И теперь жители городов потекли на северо-восток просто валом. Юг и юго-запад Руссии пустеют, тогда как Владимирское княжество принимает все больше людей оттуда и опасно усиливается.
- Напомните мне, Себастьяно, вернуться к этому вопросу отдельно. Продолжайте.
— Да, мессер. Ала ад-Дин Мухаммед, получив немалый выкуп, снял осаду с Герата. Гурхан кара-киданей Чжулху послал армию в Хорезм, но был разбит и едва избежал пленения. В Турфанском идыкутстве…
— Полно, Себастьяно! Никто не ставит под сомнение вашу скрупулезность, но вы отлично знаете, что меня на востоке действительно интересует.
— Как скажете, мессер! Информация, как вы понимаете, полугодовой давности, но быстрее ее все равно не доставить. Интересующее вас лицо чувствует себя превосходно и делает неплохую карьеру. Семь месяцев назад ему был присвоен чин Чжао-тао Ши и он был поставлен во главе юго-западного вербовочно-карательного управления Империи Цзинь. Так что, теперь под его рукой находится несколько десятков весьма многочисленных родов черных татар — его соплеменников. Что составляет более чем внушительную воинскую силу. Каковую он весьма талантливо использует для уничтожения других татарских родов, не связанных с ним родственными или союзническими связями.
— Вооружение?
— Никакого предмета для беспокойства, мессер! Я начинаю подозревать, что имперские пограничные службы одинаковы во всем мире. Даже в тех его частях, о которых мы, возможно, еще даже и не подозреваем. Золотой ключ распахивает сердце любого пограничного офицера. Так что, первый караван с железом из прибрежных областей южной Сун прошел в степь успешно и уже разошелся по полевым кузням. Без сомнения, за ним последуют и другие. Причем, появилась возможность поставлять не только сырое железо, но и готовые наборы пластин для степного кавалеристского доспеха. Собственно, контрабандные поставки южного железа процветали в этих краях и раньше. Но наши уважаемые партнеры подняли указанные операции на совершенно невиданную высоту. Надо признать, действуют они в этом отношении весьма эффективно.
— Прекрасно, прекрасно…
— Мессер, вы придаете такое значение усилению какого-то варвара, находящегося в полутора тысячах лиг отсюда?
— О, Себастьяно, поверьте — пройдет еще десятилетие-другое, и вся Европа будет судорожно вздрагивать при одних лишь звуках его имени. И только мы — ну, и наши уважаемые партнеры — будем иметь ключик к его сердцу. Согласитесь, что это неплохо?
— Признаться, мне это не очень понятно.
— И хорошо, и ладно. Это друг мой, пока еще не ваш уровень.
На несколько секунд в Зале малых приемов повисло молчание. Однако пауза не затянулась.
— Валяйте, Себастьяно. — Старый дож слегка ухмыльнулся в бороду. — Я же знаю вашу привычку все самое важное оставлять напоследок. Будем считать, что преамбула удалась. Приступайте к основному блюду!
— Увы, мессер, вы как всегда правы.
Еще один чуть желтый свиток пергамента перекочевал в его руки, и в зале отдаваясь эхом в углах, зазвучали аккуратно выведенные рукой переписчика слова. Опасные, ах какие опасные слова!
— …Он сбросил в море колесницы и войско фараоново, преломил лук сильных и смёл врагов креста Христова как уличную грязь, дав славу не нам или вам, а имени своему. Он славен в святых и дивен в величии, Он свершает чудеса и творит радость и восторг после плача и рыданий. Датировано в Реатинском дворце, 18 августа 1198 от Рождества Христова".
Это все, мессер.
Человек в темно-сером плаще с капюшоном, совершенно затеняющим черты лица, закончил чтение и отложил свиток в сторону. Эхо последних слов еще несколько мгновений металось над кораллово-красным паркетом африканского падука, и наступила тишина.
Его пожилой собеседник прикрыл глаза и сплел унизанные перстнями пальцы.
— Надо же, восемнадцатое августа. Ваш великий предок, дож Доменико Сельвио мог бы вами гордиться, Себастьяно. Сегодня двадцать пятое, и не удивлюсь, если мы с вами — первые читатели папской буллы.
— Благодарю Вас, мессер. Сьер Антонио провел в седле несколько дней, почти не смыкая глаз, чтобы незамедлительно доставить нам копию.
— Зная Вас, добрый Себастьяно, не сомневаюсь, что его труды на благо Республики будут достойно вознаграждены. Равно как и тех наших друзей, что позволяют быть в курсе последних новостей с Ватиканского холма. Однако к делу. Итак, малыш Лотарио сделал свой ход. Как это там у него, — старик слегка запрокинул голову, вспоминая особо приглянувшееся место, — сам Господь наш Иисус Христос, который, умирая за нас, избавил нас от плена, теперь сам как бы пленён нечестивыми и лишён наследия своего… Прекрасно! Мне передавали, что юный граф Сеньи в бытность свою студиозусом Сорбоны и Болоньи превзошел всех своих соучеников успехами в философии, богословии и риторике. Приходится признать, что это новомодное образование иной раз может оказаться и весьма полезным…
Энрико Дандоло, сорок первый дож Республики святого Марка, поднялся, сделал несколько легких, почти неслышных шагов, помассировал виски, всегда нывшие к перемене погоды — еще одно недоброе напоминание о ранении в голову, некогда ослепившем его.
— Итак, призыв к новому крестовому паломничеству положен на пергамент, — продолжил он свои размышления вслух, — и вот-вот отправится в архиепископства и ко дворам всех христианских государей. Пройдет несколько месяцев, и тысячи закованных в сталь пилигримов заполонят дороги Европы, держа путь к италийским портам. Сколько ему сейчас, — дож на мгновение задумался, — тридцать семь? Прекрасный возраст, время надежд и свершений. — Теперь пауза, сделанная говорящим, была несколько дольше. — И, конечно же, ошибок — кто из нас от них застрахован?
— Вы подвергаете сомнению, мессер, утверждение святой нашей матери Церкви о непогрешимости Папы? — едва заметно улыбнулся его более молодой собеседник.
— Сохрани меня Господь, Себастьяно! Иннокентий III, как и все его сто семьдесят пять предшественников, безусловно, непогрешим. Но ведь грех и ошибка суть две разные вещи. Впрочем, я не силен в богословии. Тем более, что нам и без него есть теперь, чем занять наши бедные головы. — Энрико Дандоло снова помассировал виски, словно бы подтверждая только что прозвучавшие слова.
— Мы живем в страшные времена, Себастьяно.
— Почему, мессер?
— Все рухнуло, внезапно и сразу. И в империи германцев, и в империи сарацинов, и в империи ромеев. Все шатко и неустойчиво. Ничто не занимает положенного места. Ничего не предрешено. И, значит, все возможно. Ничтожные усилия могут привести к самым неожиданным результатам. А уж труд основательный, предпринятый с полным осознанием требуемых результатов и необходимых для этого средств, даст последствия, которые будут ощущаться столетиями. Иннокентий свой ход сделал. Но нужны ли нам те изменения, которые последуют за ним? И не должны ли мы противопоставить ему свои собственные усилия?
Собеседник дожа молчал, понимая, что ответа от него и не требуется. Он сейчас — не более чем возможность для мессера проговорить свои мысли вслух, дабы самому вслушаться в их звучание, на слух проверить их основательность и глубину.
— Иннокентий вбросил в европейский котел камешек, который уже не сегодня — завтра обернется лавиной. Лавиной, сметающей все на своем пути. Храбрый встречает ее лицом к лицу и погибает. Трус бросается наутек и погибает тоже. Умный отходит в сторону и остается жив. Что само по себе уже немало, но это и все его прибытки. — Старый дож на несколько секунд задумался. — И лишь воистину мудрым удается направить ее мощь туда, где это более всего соответствует их целям.
Что ж, благодарю вас, мессер Сельвио, я услышал необходимое. Сейчас мне следует подумать.
* * *
День спустя. Остров Риальто, Palazzo Dukale, 26 августа 1198,
Малый Совет Республики Святого Марка собрался сегодня по настоятельному требованию дожа Энрико в полном составе. Большая гостиная, примыкающая к Залу приемов, легко вместила шестерых человек, представляющих венецианские Сесьтере. Да-да, городские районы уже двадцать пять лет, как отвоевали себе свою долю политической власти, и теперь каждый из них выставлял советника, дабы присматривать за дожем и при необходимости ограничивать его власть. Приглашенный дожем председатель Кварантии и два его первых советника тоже были здесь, настороженно поглядывая на шестерых членов могущественной Синьории.
Девять человек, сидящие в гостиной — это были те, чьи предки веками создавали богатство и мощь Светлейшей республики. У окна с видом на затянутую туманом лагуну расположился Аугусто Партечипацио. Это его пращур без малого триста лет назад организовал похищение мощей Святого Марка из рук неверных. С тех пор евангелист всегда покровительствовал Венеции, не раз спасая ее жителей из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.
Мессер Аугусто не напрасно расположился у самого окна. Доносившиеся с улицы крики, ругань, шум и гомон города-порта наполнял душу почтенного купца радостью и заботой. Из окна была видна его усадьба вместе с примыкавшими к ней складами. Там шла разгрузка прибывшего вчера каравана с богатым грузом пряностей. Плаванье было удачным, работы теперь предстояло на многие месяцы вперед. И лишь настоятельная просьба дожа Энрико немедленно прибыть во дворец оторвала его от того, чтобы самому присматривать за размещением прибывших грузов.
Неподалеку от мессера Аугусто расположился Пьетро Кандиано, о чем-то негромко разговаривая с Витале Контарини. Именно пра-прадед Кандиано когда-то привел в Лагуну первый караван с пряностями, пройдя нанятыми кораблями вдоль всей Аравии, через Красное море, затем на верблюдах через пески Суэца, и вновь — уже своими собственными кораблями — через родные воды Средиземноморья.
А его младший брат Чезаре сумел дойти до самого халифа ал-Мути, покончившего, наконец, с бесконечными раздорами и разбоем в Халифате. И добился таки — уговорами, лестью, богатыми подарками — разрешения венецианским купцам на торговые операции в Египте. Так было покончено с посредничеством хитрых и жадных арабов, а казна республики стала еще быстрее наполнять полновесным золотом.
Вот Контарини резко возразил своему собеседнику, вскинув руки к потолку — явно призывая в свидетели всех святых — и начал что-то доказывать, быстро-быстро жестикулируя. В этом — все Контарини, нетерпеливые, быстрые, неспособные усидеть на одном месте. Семейство испокон веку имеет крупнейшие в Истрии и Далмации обороты по торговле живым товаром. Даже император всех варваров, Карл Великий (ха — "Великий"!) не смог ничего сделать с их бизнесом, как ни пытался.
Казалось бы, чего еще желать?
Но нет, уже в этом столетии неугомонные Контарини сумели как-то договориться с начальством ромейской патрульной эскадры, запирающей Проливы, и проложили дорогу через три моря, чтобы где-то там, в далекой Скифии, в устье реки Дон — ну что за варварское название! — создать новую факторию. Уже сегодня идущий оттуда товар составляет заметную долю в обороте, а ведь это фактически только начало! И грозные папские послания, запрещающие работорговлю им не указ. И правильно, кто может заставить свободного человека в свободной республике что-то делать против его воли?!
Фальеры, Орсеоло, Морозини, Флабьянико, Дзиани, Мастропьетро… — по этим именам можно изучать историю Республики, но они и сегодня крепко держат в руках все нити управления тем огромным могуществом, что как-то незаметно и постепенно сосредоточилось в Венецианской лагуне.
Покрытые изящной резьбой и позолотой створки распахнулись, впуская в гостиную Энрико Дандоло. Крепкий, несмотря на свои без малого девяносто, подтянутый, с навсегда въевшимся просоленным загаром — сорок первый дож Светлейшей республики направился к председательскому месту. Присутствующие — те, кто сидел — встали, в знак почтения к этому выдающемуся человеку.
Не тратя времени на предписанную дворцовым этикетом благодарственную молитву Святому Марку, Дандоло опустился на малиновый бархат кресла.
— Мессеры, благодарю, что сумели откликнуться на мое приглашение, хоть и прозвучало оно в неурочное время. Однако новости, которые нам следует обсудить, слишком важны, чтобы медлить.
Дож положил руку на принесенный с собой свиток. — Здесь копия буллы Иннокентия III с призывом к повторному освобождению Иерусалима из-под пяты неверных. — В зале мгновенно установилась полная тишина, пока грубый — весь в деда — мессер Орсеоло не выразил общее мнение:
— Не было печали!
— Uno avulso, non deficit alter, если отломить одну ветвь, сразу появится другая, — не преминул щегольнуть римской ученостью мессер Дзиани. — Мне казалось, после столь неудачно закончившейся экспедиции в святую землю, предпринятой Генрихом VI, мы на какое-то время можем забыть об этой проблеме. Тем более, сам Господь ясно высказал свое отношение к этому предприятию, послав Гогенштауфену лихорадку. Говорят, он выпил холодного вина в жаркий день, простудился и умер?
— Ничего себе лихорадка, — не унимался разошедшийся Орсеоло, — после которой почти два месяца исходишь поносом и умираешь от страшных болей в животе! Передайте мои поздравления мессеру Сельвио, мы все у него в долгу!
Лицо старого дожа, казалось, ничуть не изменилось, но в зале как будто резко похолодало.
— Мессер Орсеоло, мы все ценим ваше живое участие в делах Республики, но сегодня Совет обсуждает не прошлое, а будущее Лагуны.
— Прошу прощения, мессер, — опомнился оказавшийся вдруг в одиночестве Орсеоло, — просто мне совсем недавно доложили детали этой прошлогодней истории, и я хотел бы… — замявшийся Орсеоло вынул из кармана свернутый вчетверо лист бумаги и протянул его дожу. — Это вексель на предъявителя. Пять тысяч серебряных денариев. Мессер Сельвио может получить их в любой момент и в любой конторе нашего торгового дома. — Орсеоло оглядел членов Совета и уже более твердым тоном добавил, — полагаю, нам следует поощрять столь удачные инициативы…
— Несомненно. Впрочем, каждый член Совета вправе иметь собственную позицию по данному вопросу, — Энрико Дандоло встал, благо этикет не требовал от членов Малого Совета непрерывного многочасового сидения. Чуть покачивающаяся походка явно показывала, что грозный дож все еще чувствует себя на палубе боевой галеры, хотя уже много лет не видит даже собственных рук.
— Им потребуются корабли. Кроме нас сегодня никто больше не в состоянии предоставить флот, способный перевезти целое войско. Готовы ли мы, мессеры, перевезти войско крестоносцев в Палестину, Сирию, Египет, или куда они еще там решат? — Дандоло прошел мимо стола заседаний к окну, вернулся назад. — Этот вопрос нам зададут не раньше, чем через полгода. Но ответ нам нужно готовить уже сегодня. Ибо любой ответ Республики, — голос дожа стал чуть громче, — требует подготовки.
— Палестина, Сирия, Египет! — Себастьяно Морозини вскочил со стула. — А за рыцарями придут купцы! Имперцы, французы, англичане… И что?! Мы, которые многие десятилетия торили пути на юго-восток, обживали их, обустраивали, договаривались с одними разбойничьими шайками, чтобы они очищали море и пески от других… Мы, которые заваливали дорогими подарками халифов, а теперь еще и султана — теперь мы по собственным дорогам должны будем бегать наперегонки со всякими… — Мессер Морозини, не в силах совладать с нахлынувшими чувствами, рухнул обратно на стул.
— Теперь жди очередной папской буллы о запрете торговли с сарацинами, — меланхолично, в никуда проговорил Флабьянико. — Все, как всегда: лес, корабли, парусина, пенька, металлы, оружие… А у меня как раз несколько больших контрактов на далматскую сосну.
— Да подтирались мы этими буллами, и будем подтираться, — снова встрял Орсеоло, что ты Флабьянико, как маленький! Я вообще не понимаю, что нам мешает просто отказаться от перевозки войск? Ну, что они могут сделать?! — Мессер Орсеоло нахмурил кустистые брови, зло сверкнул глазами. — С берега нас не взять, а море — наше!
— Еще двести лет назад, — все столь же меланхолично ответил Флабьянико, — когда земли Республики ограничивались Лагуной, это был бы наилучший выход. Но сегодня наши владения тянутся по всему адриатическому побережью. — Мессер Флабьянико лениво шевельнул кистью, полюбовался на тщательно отполированные ногти, чуть слышно вздохнул. — Белла Венгерский уже отнял у нас Задар. Вы готовы, мессер, позволить крестоносцам, разъяренным нашим отказом, помочь его сыну Имре отнять у нас и остальную часть Террафермы?
— А ведь на этот раз у них может все получиться… — вступил в разговор ранее что-то напряженно обдумывающий Джованни Фальер. Иннокентий выбрал на редкость удачное время. Салладин мертв. Его сыновья и его младший брат увлеченно режут друг друга, пытаясь "по справедливости" поделить оставшиеся без вождя земли. — Фальер широко улыбнулся, как бы сочувствуя ведущейся наследниками Саладина справедливой борьбе. — С караванами из Акры и Тира приходят известия одно занятнее другого. Аль-Адиль отнял Дамаск у Аль-Афдала.
Скептические улыбки собеседников тут же указали оратору, что это для них далеко не новость. Но тот, нимало не смущаясь, продолжал.
— По словам Ибн аль-Асира… а вот ему, — Фальер поднял вверх указательный палец, — я склонен верить более, чем кому-либо, — его господин предался алкоголю и наслаждениям гарема. Затем, выпнутый дядей из Дамаска и мучимый раскаянием, он отправился было в крепость Сархад — дабы посвятить жизнь молитвам и медитации. Но тут, — улыбка мессера Фальера больше походила уже на волчий оскал, — на редкость удачно свалился с коня и сломал шею его брат Аль-Азиз, отхвативший при дележе родительского наследства Египет.
— Кстати, — добавил тут же Фальер, — мне в свое время довелось довольно близко познакомится с Аль-Азизом. Прекрасный, просто удивительно ловкий был наездник! И как это он так…? Да, так вот сейчас, — как бы спохватываясь продолжил рассказчик, — Аль-Афдал передумал предаваться молитвам и медитации и собирает войско окрестных беев, дабы успеть в Египет раньше дяди.
— А когда они туда наперегонки доберутся, — перешел к заключительной части мессер Фальер, — да пару-тройку месяцев погоняют друг друга по пустыне, да устроят где-нибудь генеральное сражение…
— То даже небольшой кучки крестоносцев будет достаточно, чтобы добить оставшихся и оставить Египет с Сирией вовсе без войск, — взялся закончить за рассказчика никак не угомонящийся мессер Орсеоло.
— Благодарю вас, мессер, — иронически поклонился Фальер, — вы удивительно точно сформулировали мою мысль. Кстати, — продолжил он, — по моим сведениям король Ричард неоднократно высказывался в том смысле, что следующую экспедицию, когда она будет объявлена и если ему поручат ее возглавить, будет направлена им именно в Египет.
Малый Совет Республики Святого Марка глубоко задумался, пытаясь осмыслить складывающуюся ситуацию. Дож также молчал, не прерывая размышлений своих соратников.
— Мессеры, — прервал затянувшееся молчание ни разу еще не высказавшийся Аугусто Партечипацио. — А не преувеличиваем ли мы масштабы свалившихся на нас… м-м-м, затруднений? — Мессер Партечипацио оглядел собравшихся и продолжил. — Предположим на минуту, что затеянный Иннокентием поход полностью удался. Палестина, Ливия, Сирия, Египет приведены к покорности Кресту. Толпы купчишек из Европы, как справедливо заметил мессер Морозини, устремляются на Восток.
И что они там найдут? Сарацинских пиратов у анатолийского побережья. Десятки скачущих на своих верблюдах шейхов, прибирающих к рукам все, что им только встретится…Э-э-э, в Красном море пиратов пока нет, но ведь это так несложно организовать. Мессеры, — Партечипацио с достоинством поднялся с кресла, — мы ходим по этой земле и плаваем в этих водах уже больше двухсот лет. Мы знаем каждую кочку в песках и каждый подводный риф в море. — Оратор гордо оглядел присутствующих. — Нам ли бояться новичков, коим понадобится еще двести лет, чтобы только хоть как-то освоиться?
Лица членов Совета посветлели, спины выпрямились, плечи расправились. Кто-то облегченно вздохнул, кто-то улыбнулся. Действительно, что это они? Что за паника на пустом, по сути, месте?
И тут старый дож взревел!
— Тупицы!!! — орал он, — прижитые безголовыми ослицами от тупоголовых баранов! — Разом побагровевшее лицо, красные от гнева слепые глаза… пугали. — Да в одном только мизинце Иннокентия больше мозгов, чем во всех ваших вместе взятых ослиных задницах!
Дож с грохотом опустил ладони на тяжелую столешницу красного дерева и уперся невидящим взором в онемевших от неожиданности слушателей. — Вы что же, вообразили, что на кону всего лишь ваши жалкие доходы?! Слепцы, да вы оглянитесь вокруг!!! — Слепой старик повернулся к окну, как бы показывая, куда именно его зрячие собеседники должны смотреть.
— Корона Священной Римской Империи после смерти Генриха валяется на земле. Против Филиппа Швабского, имеющего на нее хоть какие-то права, Иннокентий — руками Кельнского архиепископа Адольфа — тут же выставил Оттона Брауншвейгского, младшего сына Генриха Льва. — Мессер Дандоло набрал в легкие новую порцию воздуха и продолжил, почти не снижая тона. — Теперь эти двое, в компании поддерживающих их германских князей будут драться за императорскую корону ровно столько, сколько это понадобится Иннокентию.
— А что у нас с короной константинопольских басилевсов? — Дож на мгновение примолк, как бы ожидая ответа. — Она тоже болтается на гвоздике. Алексей III слаб, окружен ничтожествами, нелюбим подданными, ненавидим святошами и запуган усиливающимся могуществом германцев. Единственную свою опору он видит, вы удивитесь, именно в Иннокентии, в Римской церкви!
- Дандоло чуть приподнял голову к потолку и, глумливо передразнивая оригинал, чуть ли не проблеял: "Мы-ы-ы являя-я-я-емся двумя еди-и-и-нственными мировыми си-и-и-лами: единая римская це-е-е-рковь и единая империя наследников Юстиниа-а-а-а-на; поэтому мы должны соедини-и-и-и-ться и постараться воспрепя-я-я-я-тствовать новому усилению могущества западного импера-а-а-а-тора, нашего сопе-е-е-е-рника".
— С копиями писем Иннокентия и Алексея вы можете ознакомиться в моем личном архиве. — Дож слегка усмехнулся, — очень увлекательное чтение. Итак, обе императорские короны болтаются сегодня в воздухе, и жонглирует ими Иннокентий.
Взгляды присутствующих теперь уже не отрывались от фигуры старого дожа, словно завороженные неумолимой логикой его слов.
— Понятно, что бесконечно все это продолжаться не может. Но бесконечно Иннокентию и не нужно. Нужно всего лишь привести Ричарда Английского в Палестину, отбить Святые места, Животворящий Крест и Гроб Господень.
Острое понимание зажглось в глазах его слушателей. — Да, конечно, дальше уже все понятно! Кого, как не героя Священного Похода, образец рыцарства и будущего Святого, предложит организовавший этот поход папа в императоры германским князьям? Разумеется, ненавидящие друг друга сторонники Филиппа и Оттона с радостью ухватятся за вариант "ни нашим, ни вашим". Причем, овеянный славой и заручившийся поддержкой Святого престола, на этот раз Ричард уже не будет послушной игрушкой в руках курфюрстов. Нет, в этом случае им придется поумерить свои амбиции…
Энрико Дандоло слегка усмехнулся. — Разумеется, Ричард Плантагенет — не более, чем железнобокий болван на троне. Но уж думать-то Иннокентий сумеет и за двоих. Дальше рассказывать?
— Не нужно, мессер, — Джовани Фальер встал и низко поклонился слепцу, — дальше и так понятно. Надев на Ричарда корону западной империи, Иннокентий получит возможность легко и почти безболезненно вытряхнуть Алексея из короны восточной…
— Надев ее затем все на того же железнобокого болвана, — завершил мессер Орсеоло.
— Иными словами, — присоединился меланхоличный мессер Флабьянико, — Иннокентий преследует цель, не дающую покоя всем папам, когда-либо занимавшим Святой Престол: единый христианский мир, единая христианская империя, единая христианская церковь…
— Да, — дож, наконец, опустился в свое кресло. — И он, как никогда, близок к ней. — Целая минута, а то и больше, прошли в молчании. Затем Дандоло поднял голову. — Надеюсь, вы понимаете, мессеры, что внутри этой империи нет, и не может быть места свободной Венецианской республике?
Прошло еще несколько мгновений. Где-то жужжал комар, невесть как выживший в окуриваемых специальными травами помещениях. За окном прошелестел поднявшийся с ближайшего болота выводок цапель. Наконец дож расправил плечи и ровным голосом произнес.
— Я не знаю, что нам следует делать. И вы этого не знаете тоже. Поэтому сейчас мы разойдемся и будем думать. Но помните одно. Что бы ни случилось, венецианский флот с крестоносцами не должен прибыть в Египет!
Что бы ни случилось!!!
* * *
Нормандия, замок Шато-Гайар, 20 января 1199 года
Тяжелый клинок обрушился плашмя на меч господина Дрона, норовя отбросить его вниз, чтобы следующим движением метнуться уже к шее. В голове вдруг ни с того, ни с сего и совершенно некстати всплыли обрывки рассказа господин Гольдберга о венецианском доже, их предполагаемом оппоненте. "И с этаким монстром нам придется вступить в игру? Может, проще сразу повеситься?"
Впрочем, руки господина Дрона действовали, похоже, совершенно автономно от головы. Так что, некстати нахлынувшие воспоминания никак не сказались на их работе. Кончик меча почтенного депутата описал в воздухе цифру девять, и вместо звонкого удара стали о сталь послышался лишь скребущий душу звук трущегося железа. Поддавшись напору нападающего, цвайхандер скользнул по лезвию противника вниз, шипя как змея. И как змея же обвиваясь вокруг него. Легкий толчок, и теперь уже вражеский меч проваливается вниз, к земле. А острие торжествующего двуручника — уже у горла соперника.
Меньше недели прошло для господина Дрона в новом мире, а психологические настройки "депутата", "олигарха", "предпринимателя" и даже просто "Сергей Сергеича" слетели, будто их и не было. Он снова ощущал и чувствовал себя все тем же бандитом, что сколачивал двадцать лет назад свою бригаду и прорывался с нею на верхние ступеньки пищевой цепочки "заводских". Не депутат и не владелец почти миллиардного состояния рубился сейчас с незнакомым латником, а неожиданно помолодевший огромный и хищный зверь, вспомнивший забытый было привкус крови на зубах. Что вы, государи мои, какой там "Сергей Сергеевич"! По утоптанной снежной площадке вновь порхал Капитан! И поверьте, многие в его прежнем мире отдали бы все, что угодно, чтобы только никогда больше не слышать этого имени…
Режущее движение поперек шеи, и откровенно расстроенный латник отошел в сторону, чтобы уступить место следующему. Желающих много. На краю круга для поединков выстроилась целая очередь, чтобы скрестить клинки с сэром Серджио из далекой Индии. К счастью, благородный сэр никогда не отказывает в поединке. И пусть никому ни вчера, ни позавчера не удалось поразить искусного телохранителя мессира Ойгена, но вдруг удача улыбнется именно сегодня?
А началось все буквально на следующее утро после прибытия в Шато-Гайар. Освоившись в отведенных покоях, наши путешественники попросили милейшего и предупредительнейшего сэра Томаса организовать им несколько уроков верховой езды. Поскольку де, в Индии путешествуют все больше на слонах. Лошадь же там — животное редкое и сугубо экзотическое.
Несказанно удивленный сэр Томас с готовностью вызвался лично сопровождать уважаемых гостей замка. Так что всю последующую неделю они провели на качающихся спинах благородных скакунов. Последние, похоже, поражались неуклюжести седоков нисколько не меньше сэра Томаса. И, если господин Дрон держался в седле более-менее устойчиво — все же мода на конные прогулки, вспыхнувшая в течение последних пяти лет в известных кругах, давала о себе знать — то господин Гольдберг заработал от своего рыжего мерина не один недоуменный взгляд.
Впрочем, нет. Сказать, что все время без остатка отдавалось конным путешествиям в окрестностях замка, было бы неверно. Ибо три утренних часа почтенный олигарх из будущего регулярно посвящал тренировкам с мечом, чем изрядно развлекал местное население. И сам невиданный здесь длинный клинок, и двуручная фехтовальная техника, и даже полный металлический доспех — для тех, кто пока что вполне еще обходился кольчужной защитой — все вызывало неподдельный интерес. И не только у дамской части замкового обслуживающего персонала. Свободные от службы бойцы гарнизона также как бы невзначай заглядывали на тренировочный плац — посмотреть на мечника из далекой Индии.
Разумеется, внимание последних занимали не столько богатырские кондиции господина Дрона, сколько его невероятный меч. И это понятно! Цвайхандер появится в этом мире лет еще через двести пятьдесят — триста. А уж, тем более, экземпляр, выкованный под специфические габариты прибывшей сюда акулы российского бизнеса.
Воистину, тут было на что посмотреть! Стотридцатисантиметровый клинок. Обмотанная кожей простая пятидесятисантиметровая рукоять. Массивное перекрестие гарды, с сильным уклоном к острию. Такой же кожей обмотанное рикассо, завершающееся аккуратной контргардой. Массивное навершие рукояти. Почти двухметровый меч лишь на полголовы не дотягивал до макушки Капитана и значительно возвышался над прическами не слишком-то высокорослых аборигенов.
Не удивительно, что в первый же день капитанских экзерсисов представители местного военного сословия не преминули попробовать на зуб иностранную военную технику. К чести господина Дрона следует сказать, что все зубы хозяев остались на месте. Хотя совсем без урона здоровью, увы, не обошлось.
Хорошо-хорошо, добрый мой читатель! Поскольку всю последующую неделю ничего достойного внимания в замке Шато-Гайар все равно не произойдет, уделим, пожалуй, этому эпизоду чуть больше внимания, чем он того, на самом-то деле, заслуживает.
Итак, раннее зимнее утро. Черные тени в углах замковых башен уже начали сереть, но до рассвета еще не менее получаса. Закованная в броню гигантская фигура то крадучись, то стелющимися выпадами передвигается по плацу, рисуя острием меча круги и восьмерки вокруг клинка воображаемого противника. На все это с удовольствием глазеют кухарки, якобы по делам пробегающие мимо со своими горшками и кастрюлями, горничные с ночными вазами, еще какие-то неопределенного вида личности с серыми от утреннего недосыпа физиономиями.
Вот сменившийся с ночного дежурства наряд надвратной башни во главе с седоусым лейтенантом шагает в кардегарию. О, заметили! Подходят. Пару минут ошарашено взирают на неутомимо вращающего клинком Капитана, затем лейтенант, воспользовавшись небольшой паузой по завершению одного из каскадов, оживает и учтиво кланяется:
— Простите, уважаемый сэр! Не хотите ли Вы сказать, что этой вот штукой можно биться? Да ведь ничья рука не удержит такой меч в воздухе больше минуты!
— Ты прав, воин, — согласной кивнул Капитан, — поэтому меч держат двумя руками.
Далее последовало объяснение, что этот клинок — не для конной битвы. Дескать, в Индии воины не сражаются верхом на конях — для этого есть слоны. А вот в пешем бою такой меч может оказаться очень даже полезным.
Усатый задумался и тут же выложил все, что он об этом думает:
— Осмелюсь заметить, сэр рыцарь, — о, Капитана уже в рыцари произвели, неплохая карьера! — что пеший воин, вооруженный более коротким мечом, но имеющий в другой руке щит, окажется все же в более выигрышном положении. За щитом вам его не достать, а вот он всегда может сократить дистанцию. И что вы тогда будете делать с вашей железной оглоблей?
Капитан повернул голову в сторону кузницы и, показав взглядом на какое-то странное сооружение из тонких бревен, спросил:
— Это у вас для рубки щитов?
— Так и есть, благородный сэр, — подтвердил чей-то голос из толпы. — Козлы для испытания щитов. Из каждой новой партии один-два здесь разбиваем.
— Ставьте, какой не жалко!
Собеседник Капитана кивнул кому-то из зрителей, и тут же молодой латник кинулся в кардегарию, вытащив оттуда довольно старый, но явно крепкий круглый деревянный щит, окованный металлическими полосами и с большим бронзовым умбоном.
— Вот, из старых остался. Мастерская Хочкинсов! — Зрители степенно закивали головами. Похоже, неведомые Хочкинсы пользовались здесь большим авторитетом.
Щит закрепили под углом примерно в сорок пять градусов от вертикали, как обычно держит его воин, загораживающийся от рубящего удара сверху. Наконец, ассистенты отошли. Аудитория затаила дыхание. Затихли последние короткие реплики тех, кто успел сделать ставки.
Почтенный депутат встал перед щитом, вытянув руки вперед и касаясь кончиком меча середины мишени. Затем каким-то, почти незаметным движением крутанул его и, перехватив в движении за рикассо, с прыжком опустил тяжелый меч на поверхность щита, рядом с умбоном. Да, получившийся удар явно вобрал в себя все теперь уже, наверное, сто тридцать килограммов капитанского веса.
Толпа потрясенно ахнула и застыла в благоговейном молчании. Седоусый лейтенант подошел к козлам, провел руками по гладкому теплому срезу разрубленного напополам щита и согласно кивнул:
— Клянусь Распятьем, такого мне видеть еще не приходилось. Это у вас, сэр, ловко получилось! — Среди зрителей наметилось некоторое шевеление, больше всего похожее на передачу монет из одних рук в другие.
Но оппонент Капитана, похоже, вовсе не собирается признавать себя побежденным!
— Со щитом-то у вас, благородный сэр, ловко получилось, — еще раз повторил лейтенант. — Только ведь щит ни уклониться, ни отпрыгнуть, ни удар отвести, ни сдачи дать не может. Вот если бы щит человеческая рука держала, поди так ловко бы не получилось?
— Ты прав воин, — серьезно ответил седоусому Капитан. — На любого самого сильного бойца всегда найдется лучший. Только я, — улыбнулся он, — таких не встречал. Может быть, найдется здесь, в замке? Хочешь попробовать?
Капитан хлопнул седоусого по плечу, приглашая составить пару для практического сравнения фехтовальной техники и боевого мастерства.
— Э, не-е-т, — ощерился лейтенант в веселой ухмылке, — мои лучшие годы лет уж пятнадцать, как позади! Разве из молодежи кто попробует?
— А и попробуем! — В круг вышел здоровяк лет тридцати. Хотя он и уступал Капитану — что в длину, что в ширину — но уверенная, мягкая походка, экономные движения выдавали сильного и опытного бойца. Тело воина защищала длинная, до середины икр, кольчуга, с сужающимся снизу к паху вырезом впереди — чтобы удобнее было сидеть верхом.
Рукава кольчуги заканчивались кольчужными же рукавицами. На икрах красовалось что-то вроде кольчужных гетр. Аналогичные "нарукавники" явственно проглядывали под рукавами кольчуги, перетянутые кожаными ремешками в районе локтей и запястий. Голова смельчака венчалась открытым коническим шлемом, в руках — длинный каплевидный щит, из тех, что к концу двенадцатого века уже практически полностью вытеснили круглые раритеты.
Публика явно оживилась, несколько хлопков по рукам известили о вновь сделанных ставках. Пока бойцы расходились на исходные позиции зрители быстренько обсудили возможную тактику боя. Судя по жестикуляции, ожидалась жуткая рубка, поскольку гигантский меч в руках Капитана просто напрашивался на что-то такое. На лицах большинства присутствующих так и читалось: "Ну, щас как даст, щит — вдребезги!" Однако Капитан не торопился оправдывать столь кровожадные ожидания.
Он попросту застыл в странной стойке, лишь поворачиваясь вслед за кружащим вокруг него противником. Поднятый на уровень головы цвайхандер находился бы параллельно земле, если б не разница в росте. Из-за нее он смотрел в лицо оппонента заметно сверху вниз, в любой момент готовый взорваться вихрем смертельных восьмерок и окружностей.
Постепенно сокращающий дистанцию соперник внезапно обнаружил, что не может двигаться дальше. Поскольку уперся щитом в острие клинка, и тот его дальше попросту не пускает. Латник попытался отодвинуть клинок в сторону за счет поворота щита. Лучше бы он этого не делал!
Стремительный росчерк, и острие уперлось уже в открывшуюся шею, как раз туда, где кольчужный воротник какую-то малость не доставал до подбородочного ремня шлема. Микроскопическая капля крови показала, что цель, в общем-то, поражена.
Публика, однако, обескуражено молчала. С одной стороны вроде бы понятно — надави Капитан чуть сильнее, и на камнях лежало бы агонизирующее тело. А с другой стороны, где эпические удары, звон мечей, скрежет разрубаемого железа?
Седоусый подошел поближе, заглянул здоровяку под обрез шлема и, удивленно покачав головой, подтвердил:
— Да, Раймон, а ведь сэр рыцарь тебя, похоже, убил!
Однако Раймон так явно не считал. Почтительно отодвинув своего командира в сторону, он повернулся к Капитану и, к удивлению последнего, довольно учтиво заявил:
— Достопочтенный сэр! Вы, разумеется, имеете полное право отказаться от повторения поединка. Ибо исход прошедшей схватки очевиден, и никакому сомнению не подлежит. Однако, — тут он сделал вполне себе куртуазный поклон и показал рукой на зрителей, — боюсь, в силу скоротечности прошедшего боя, публика просто не успела оценить всю необычность вашей фехтовальной техники. Не будете ли вы, сэр рыцарь, — еще один не менее изысканный поклон, — столь великодушны, что подарите нам еще одну схватку?
Нет, ну десять лет учиться, и все равно так не скажешь!
Капитан, однако, умудрился не менее куртуазно согнуть загривок в ответном поклоне и высказался в том смысле, что сочтет за удовольствие, и все такое…
Второй поединок начался как зеркальное отражение первого. Та же странная стойка Капитана, то же кружение, то же постепенное сближение до упора щита в острие цвайхандера. Вот только сбив клинка в этот раз Раймон попытался сделать не за счет отклонения щита, а ударив по мечу Капитана собственным мечом.
Рука с мечом вылетела из-за щита, нанося по оружию противника боковой удар плоскостью собственного клинка. Цвайхандер дернулся в ответном блокирующем движении, вот только удар пришелся не на меч бедняги Раймона, а по его запястью. К счастью — тоже плашмя. Иначе, вполне могло статься, что рыбкой вылетел бы не только меч, но и держащая его кисть.
Публика глухо вздохнула и выдохнула столь же приглушенное "А-а-а-х-х-х!" Капитан поклонился, затем положил цвайхандер на плечо, собираясь покинуть круг. Раймон, растиравший ушибленное запястье, вдруг повернулся и кинулся к Капитану. Умоляюще прижав руки к груди, он чуть ли не вскрикнул:
— Сэр! Еще только одну схватку…!
Ни слова не говоря, Капитан снял клинок с плеча и снова встал в привычную уже стойку.
На этот раз рисунок боя резко отличался от предыдущих схваток. Теперь Раймон, очевидно, задумал "раздергать" противника, энергично двигаясь, то сокращая, то разрывая дистанцию, нанося удары по цвайхандеру Капитана и явно пытаясь прорваться на ближнюю дистанцию. Где преимущество его вооружения станет несомненным.
Однако везде Раймона встречал длинный меч противника. Легко отбивая выпады его собственного меча, двуручник наносил не калечащие, но весьма чувствительные удары по рукам и ногам, угрожающе утыкался в верхушку шлема… Теперь уже всем было понятно, что, наносись эти удары лезвием и в полную силу, каждый из них стал бы последним.
Наконец, Капитану это все, похоже, надоело. Он длинно отшагнул назад и сменил стойку. Теперь его меч смотрел не в лицо противнику, а был поднят вверх примерно на сорок пять градусов. Мгновенно среагировавший на это Раймон тут же решил воспользоваться "оплошностью" противника.
Плотно прикрывшись щитом и спрятав за него вооруженную мечом руку, он кинулся к Капитану, врываясь на ближнюю дистанцию боя. Было видно, что он готов щитом отразить падающий сверху рубящий удар цвайхандера, нанеся при этом собственный колющий удар в ничем не защищенный корпус противника.
И грозный клинок упал! Вот только не на голову готового отразить этот удар Раймона, а на его уже выметнувшийся в выпаде меч. Скользнув вправо с траектории удара, Капитан накрыл своим клинком меч нападавшего. А затем последовало то, что в этом мире опишут в фехтбуках лет этак через двести пятьдесят, а то и все триста.
Продолжая блокирующее движение мечом, левая рука Капитана вдруг соскользнула с рукояти и перехватилась за рикассо. Одно движение оставшейся на рукояти правой руки, и тяжелое навершие с каким-то, почти колокольным звоном ударилось в шлем не ожидавшего такого подвоха бедняги Раймона. Простояв неподвижно секунду-другую, тот мешком свалился под ноги Капитану. Захлопнулись створки окна в одной из гостевых комнат, скрыв наблюдателя от возможных нескромных взглядов.
— Сommotio cerebri, сотрясение мозга, — блеснул свежевыученной латынью господин Дрон.