Ле Тилье-ан-Вексен — Мант, 24 января 1199 года

К всеобщему удивлению, следующий день прошел без происшествий. Ни отравители, ни неизвестные снайперы не пытались повесить себе на пояс скальпы "колдунов из Индии". Что, впрочем, не помешало господину Дрону отказаться от музицирования, когда один из десятников эскорта попросил его снова поиграть "эту вашу колдовскую музыку", которая его парням уж очень понравилась. Разумеется, почтенный депутат сослался на тревожную обстановку, необходимость бдительно следить за тем, что творится вокруг, и вообще соблюдать уставной порядок и дисциплину. Но сам-то отлично понимал, что еще одной литературно-художественной дискуссии с юной графиней ему просто не потянуть.

Зато Господин Гольдберг разошелся не на шутку. Его, что называется, несло. То ли два пережитых покушения так странно сказались на нежной психике представителя народной интеллигенции, то ли просто бодрящий воздух средневековья, но остановить его словесный поток оказалось совершенно невозможно. Несколько попыток его спутника хоть как-то утихомирить красноречие были проигнорированы господином историком столь же величественно, сколь и небрежно. Так что, несказанно удивленный таким вот психологическим вывертом, господин Дрон вскоре отказался от борьбы и целиком погрузился в кипящие струи словесных извержений.

— Вы только вообразите себе, Сергей Сергеевич! Нет, вы только вообразите! — Необходимость обеими руками держаться за переднюю луку седла не позволяла Евгению Викторовичу сопровождать свои слова приличествующей случаю жестикуляцией. Но было заметно, как его тщедушный организм напрягался в безуспешных попытках воздеть руки или ткнуть пальцем в серое зимнее небо. — Один выстрел! Всего один удачный выстрел из арбалета, и вся последующая история меняется самым радикальным образом!

Да-да, государи мои, всю первую половину дня впавший в неистовство господин Гольдберг пытался довести до своего толстокожего спутника, в насколько переломном историческом событии им придется поучаствовать всего лишь через два месяца.

— Я уж молчу о том, что военные операции Ричарда в Святой Земле при сложившихся сегодня условиях были просто обречены на успех! Но ведь и здесь, в Европе, все могло сложиться абсолютно, ну просто абсолютно иначе!

Неопределенное хмыканье господина депутата и его исполненный сомнения кивок только подлили масла в огонь.

— Да вы сами-то подумайте, Сергей Сергеевич! Пораскиньте, так сказать, мозгами…

"А вот этого не нужно, — обеспокоенно мелькнуло в голове господина Дрона, — как раз мозгами пораскинуть мы всегда успеем!"

Впрочем, и останавливать словоизвержения почтенного историка он тоже не стал. Вспомнив свою собственную истерику в замке, накануне выхода, когда он никому не дал уснуть бесконечными инструкциями и поучениями, почтенный депутат понимал: его спутнику просто нужно выговориться. Ну, и пусть его…

— … только континентальные владения Плантагенетов, — надрывался тем временем историк-медиевист, — их так называемая Анжуйская империя почти в четыре раза превосходила теперешнее Французское королевство по площади, и еще более по богатству! А ведь кроме этого была Англия — тоже не баран чихнул! Добавим сюда союзников Ричарда, которые к концу двенадцатого века плотным кольцом охватывали Францию со всех сторон! Да по всем раскладам Франция была просто обречена! А теперь представьте себе историю Европы, где нет никакой Англии и Франции! А есть одна империя, раскинувшаяся по обе стороны Ла-Манша! Ни тебе столетней войны, ни сделанной на английские деньги Французской революции, ни наполеоновской континентальной блокады… А ведь в сентябре прошлого года Ричард был ровно в одном шаге от того, чтобы взять в плен Филиппа-Августа и тем самым завершить историю и так катящейся под откос Франции. До сих пор никто не понимает, почему он тогда этого не сделал.

— Да ладно, — не выдержал господин Дрон, питая вероятно некие особые чувства к стране, подарившей миру Эйфелеву башню. — Так уж прямо и под откос!

— Что?! — привычно впал в раж господин историк, — не верите?! А ведь дело то было совсем недавно! Всего за три с половиной месяца до нашего здесь появления…

* * *

За три с половиной месяца до появления попаданцев.

Мант — Жизор, 27 сентября 1198 года,

Король не успевал. Да и как бы он успел?! Последние три недели этот анжуйский ублюдок гонял его вдоль побережья Сены, как кошка гоняет мышь — слишком сытая, чтобы сожрать на месте, но все еще готовая немного повеселиться.

Тогда, три недели назад, Готье застал его уже ложащимся спать: Ваше Величество, голубь из Арраса!

Постельничий ворвался тогда в покои короля Франции Филиппа II Августа, как будто за ним черти гнались с раскаленными сковородками наперевес. Ни преклонный возраст, ни появившаяся к старости нездоровая полнота не могли оправдать ни малейшего промедления, если речь шла о действительно важных делах — уж таков всегда был Готье де Вильбеон, сколько знал его король. Сейчас, судя по катящимся с висков каплям пота, речь шла именно о них. Ибо все расстояние до королевских покоев Готье явно преодолел бегом. Поэтому собиравшееся уже отбывать ко сну Величество переместилось к столу и ожидающе посмотрело на старого вельможу.

— Голубиная почта из Арраса, Ваше Величество! Балдуин Фландрский вторгся в Артуа! Эр взят без боя! Сент-Омер сел в осаду! — Готье вытер рукавом обильно выступивший пот с лица и уже спокойнее продолжил. — Только долго они не продержатся. Войск в городе нет никаких. Городская стража и цеховое ополчение. Графу это на один зуб. День-два, уж не знаю, сколько он даст им на размышление. А потом первый же штурм — и все…

И так-то всегда красное лицо короля почти мгновенно побагровело, кулак с грохотом впечатался в столешницу.

— Предатель! Он все-таки решился! Хотел бы я знать, что Ричард посулил ему на этот раз! — Пальцы, вцепившись в завязку ворота, с треском разорвали материю. — Готье, перо и бумагу!

… Тогда, три недели назад, он пообещал прийти на выручку Сент-Омеру не позднее 30 сентября. И дозволял открыть ворота Балдуину, если к указанной дате помощь не придет. Сегодня двадцать седьмое. Осталось три дня, а он сидит в Манте и сможет выполнить свое обещание только лишь в том случае, если у всего его войска — вместе с лошадьми — вдруг вырастут крылья.

Нет, а что, что он мог сделать?! Через два дня после известий из Артуа Ричард с Меркадье зажали его армию в клещи. Да так, что он едва успел укрыться в Верноне. Затем поспешное отступление в Мант, более походящее на бегство. Да, конечно, стены Манта не сравнить с укреплениями Вернона. Да и припасов здесь побольше — можно отсидеться, сковывая главные силы Ричарда.

— … как же, "сковывая"! — грустно усмехнулся Филипп, — чего уж себя-то обманывать! Из-под Блуа пришло известие, что главные силы Анжуйца уже там. Казалось бы, можно перевести дух, перегруппировать силы и нанести удар. Но нет, ведь сам-то Ричард остался здесь! Пусть даже и с какой-то жалкой тысячей воинов. Однако продолжает разорять деревни, уничтожать французские разъезды, маневрировать, передвигаясь от города к городу и не позволяя нанести удар превосходящими — уж теперь-то точно превосходящими! — силами французского войска.

С этой манерой боя он, Филипп, познакомился, еще воюя с Генрихом, папашей Ричарда. Познакомился, да так и не сумел к ней приноровиться. Молниеносные марши, внезапные удары там, где его не ждут, столь же внезапные исчезновения из казалось бы верных ловушек. Как будто сам дьявол ему ворожил! А уж сыночек — все в один голос говорят — родителя в этом деле перерос на голову…

В караульном помещении, отделявшем королевские покои от главной галереи, послышался какой-то шум. "Господь всемогущий, совсем как тогда! Что за вести принесет Готье на этот раз?" Через пару мгновений входная дверь распахнулась, но вместо Готье на пороге появился де Клеман.

— Ну, Анри, что у тебя стряслось такого, что не могло подождать до утра?

— Не у меня, мессир, — у всех нас. Утром Ричард с войском перешел Эпт, осадил Бури и Курсель. К счастью, на стенах не спали и сумели засечь переправу еще до того, как он взял крепости в кольцо. Из Курселя успели отправить гонца с известием. В районе Шеранса его, правда, зажал анжуйский разъезд, так что он полдня отрывался от него лесными тропами. Добрался только сейчас.

— Та-а-к… Кровь отхлынула от лица короля, оставив после себя уродливую белую маску, обезображенную кожными наростами — теми самыми, что появились после болезни в Святой Земле. — А скажи-ка мне, Анри, с каким таким войском Ричард перешел Эпт? Вся рыцарская конница у него сосредоточена против наших войск на границах с Блуа. О перемещениях сколько-нибудь значительных сил сообщений не было. Здесь, с собой у него не более полутора дюжин копий. Плюс к тому три-четыре сотни конных сержантов и брабантцы Меркадье. Не более пяти сотен, и это пехота… Что, в Лез-Андели высадилось пополнение из Англии?

— Нет, мессир, никаких известий оттуда не поступало. Порт находится под неусыпным наблюдением, и если бы…

— Вот именно! Англичане лишь завтра грузятся на корабли — у меня известия точные. И что же? Вот с этими вот жалкими силами он посмел перейти границу и осаждать наши крепости? Зная, что у меня здесь в Манте под рукой…! — бешенство вновь охватило короля, причем с такой силой, что перехватило горло, не позволяя вымолвить ни слова.

— Ваше величество, разрешите начать подготовку к походу!

— Да Анри, выходим с утра! Бери только конницу. Пехоту оставляем здесь, она все равно не будет за нами поспевать. Наносим сходу удар по кольцу окружения, деблокируем Бури и Курсель, уничтожаем осаждающих, сколько удастся, остальных выкидываем за Эпт. Разведку по маршруту следования высылай прямо сейчас, ну — не мне тебя учить…

* * *

— Мессир! — Кайр Меркадье угрюмо покосился на гостеприимно распахнутые створки ворот Курселя, затем на возвышающиеся в восьмистах туазах к югу стены Бури, на которых крошечными жучками возились его брабансоны. — Ладно, мои парни взяли эти курятники, почему-то именующие себя крепостями, даже не запыхавшись. Эти тут, похоже, настоящей-то, быстрой войны и не видали. А дальше что?

Король Ричард, черкающий что-то на небольшом листе дорогущей испанской бумаги, даже не поднял голову.

— Так я говорю, дальше-то что? Нас здесь и девяти сотен не наберется. При двадцати рыцарях. Завтра после обеда здесь будет не менее двух тысяч французской конницы. Из них сотни полторы рыцарей, при полных копьях. Что, затворимся в Курселе? Так там припасов на две недели, самое большее. А потом хоть лошадей ешь. Или сейчас сразу же обратно за Эпт? Так стоило ли вообще выбираться? Тут всей добычи — курам на смех!

Ричард поднял глаза на сварливого капитана наемников. Глаза короля смеялись. Веселые чертики прыгали в них, прячась в морщинках, что собрались в уголках глаз.

— Нет, Кайр, мы на них нападем.

— Что-о?!

— Нападем, нападем! Ну-ка, кто у французов поведет войско?

— Понятно, кто — маршал де Клеман, конечно!

— Что скажешь о нем?

— Ну, что — военноначальник опытный, учили его когда-то на совесть, да и сам руку набить на этом деле успел. Глупых ошибок ждать от него не стоит.

— А мы их ждать и не будем. Мы его заставим их сделать. Сам же говорил, что они здесь к другой войне привыкли. Так, чтобы все не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой… Значит, смотри сюда.

Меркадье заглянул в протянутый ему листок и с удивлением узнал ветвящуюся ниточку Эпта, отмеченные кружками Курсель, Бури, Данг. Ниже аккуратной цепочкой шли слева направо Сен-Клер, Парн, Монтаньи, Оданкур. Еще ниже, теперь уже цепочкой, направленной строго вниз, расположились Сен-Жерве, Маньи, Фонтене и, наконец, Мант, ставка французского короля. Там, где и положено, аккуратно изгибались многочисленные в этих краях речки и речушки…

— Мессир, это вы что, прямо сейчас все нарисовали?

— Не отвлекайся, Кайр. Лучше показывай, как поведет войско де Клеман?

— Да понятно, как. От Манта до Маньи путь только один, строго на север. Да и дорога здесь одна. А вот дальше возможны варианты. Можно через Сен-Клер, тут крюк больше, но и дорога куда как лучше. Я бы здесь пошел. Можно через Парн. Тут чуток короче, но и дорога похуже. Можно через Монтаньи, здесь совсем напрямик, зато и дорога — врагу не пожелаешь! Сплошные болота.

— Пожелаешь, Кайр, еще как пожелаешь! Вот и смотрим теперь. Приходит клемановская разведка в Сен-Клер, а моста-то через Эпт и нет! Одни опоры из воды торчат.

— Что, неужто сожжете, мессир?

— Зачем жечь — сейчас вон разбирают, на подводы грузят. Мосты-то деревянные, ни одного каменного в округе нет. Настил, поди, уже разобрали. Нет, мост — вещь нужная, самим потом пригодится. Куда дальше идут наши страдальцы? Правильно, в Парн. А там — та же история. Опоры из Кюдрона торчат, а моста опять нет. И срубить по-быстрому, клянусь Распятьем, просто не из чего. Все распахано на полтора лье кругом. А издалека везти на чем? Это же у пехоты повозок всегда немеряно. А гордым рыцарям эти глупости ни к чему. И как пойдет войско? Правильно, через Монтаньи.

— А дальше, мессир?

— Ох и азартен ты, Кайр, вон глаза-то разгорелись! А дальше войско поворачивает на северо-запад и прет, считай, по бездорожью в сторону Бури. Сколько там по прямой? Где-то пара лье, чуть больше? Примерно за полтора лье до цели появляется даже что-то, похожее на дорогу. Гать там лет двадцать назад положили, но пока еще держится. До Бури уже доплюнуть можно. Правда, дорога эта идет вдоль кромки леса. Сильно заболоченного леса, я тебе скажу. Человек пройдет, а кони по колено вязнут. А слева и вовсе голимое болото. Туда я бы даже и человеку соваться не посоветовал.

Капитан наемников завороженно глядел в простой листок, пусть даже и очень дорогой, бумаги. Перед глазами у него вспыхивали и гасли картины разгрома и гибели многих сотен людей.

— Ну, дальше понятно? Всадники втягиваются на дорогу, по двое, стремя в стремя, хорошо получится. Перед самым выходом из теснины — на дорогу падают и перегораживают ее несколько деревьев покрупнее. Получившийся завал защищает пара сотен спешившихся сержантов с арбалетами. Твои брабансоны расстреливают колонну из леса. А двадцать копий во главе с королем и в сопровождении оставшейся пары сотен всадников выходят из Монжаву, где они до этого сидели тише воды, ниже травы, запирают французов с тыла и вдавливают, вдавливают получившееся месиво в древесный завал на переднем конце дроги.

— Мессир, клянусь ресницами Девы Марии, лучшего плана и придумать нельзя! Единственное, не дело королю…

— Молчи, Кайр! Все твои слова знаю наперед. Вот только никому другому этот конец дороги не удержать.

* * *

Ибо сказано у Матфея: "…где будет труп, там соберутся орлы"…

Большой, черно-рыжий ястреб-бородач, оттолкнувшись ранним утром от нагромождения камней, собранных здесь когда-то этими двуногими и превращенных ими в огромную рукотворную пещеру, лениво парил в восходящих потоках, наблюдая за копошением внизу. Движущееся стадо двуногих он приметил почти сразу и теперь терпеливо ждал. Эманации смерти, дрожащие и пульсирующие над ним, были хорошо видны с километровой высоты. Словами это не объяснить — тот, кто живет и питается смертью, видит ее без слов, а другим все равно не понять.

Вот стадо вытянулось длинной тонкой змеей, и темные переливы над ним задрожали еще отчетливей. Бородач довольно пискнул и начал постепенно снижать высоту.

Скоро будет пища. Много пищи…

* * *

Анри де Клемана, шедшего во главе французского войска сразу следом за копьем Гильома де Бара, не покидало ощущение, что с самого утра их ведет вперед чья-то злая воля. Она направляла их путь, делая недоступными одни дороги, и оставляя открытыми другие. Копье де Бара, ранее служившее авангардом, на этой узкой дороге практически слилось с основными силами, и теперь было просто не разобрать — кто тут авангард, и где здесь арьегард. Про фланговое охранение и вообще оставалось только молчать.

Когда в сотне шагов, почти прямо перед носом Гильома и его латников, со скрипом повалились огромные деревья, а стрелки, появившиеся между ветвями упавших исполинов, встретили французов дружным арбалетным залпом, стало ясно: предчувствие его не подвело.

— Тревога!!! — на пределе сил вскричал он, и трубач, не дожидаясь команды, огласил заросли жутковатым воем окованного медью рога. Заволновавшиеся кони было загарцевали, требуя движения, но тут же и начали оскальзываться на скользких бревнах настила.

— Матье, на твоей сотне личная охрана короля! — крикнул маршал проскочившему вперед Монморанси. — Всем спешиться! Щиты к лесу! Стену!!!

Это было более чем вовремя. Летевшие из леса арбалетные болты уже сняли первую жатву, и даже поболее, чем те, что свистели со стороны лесного завала. А ведь все только начиналось.

— Карл, Гуго, Луи, мессиры, атакуем завал! — Яростно оскалясь, де Клеман рванулся вперед, приняв на щит сразу пару болтов. — Приготовить веревки, привязываем стволы к лошадям, нужен проход!!!

К лошадям! Легче было сказать, чем сделать! Несколько благородных животных уже бултыхались в трясине, быстро погружаясь все глубже и оглашая поле битвы отчаянным ржанием. Еще с десяток лежали, утыканные болтами, и своими телами перегораживали дорогу тем, кто шел сзади. Да и люди… Похоже, часть стрелков в лесу забралась на деревья, так что выставленная стена щитов не очень-то прикрывала тех, кто атаковал баррикаду. И все же, несмотря ни на что, все новые и новые бойцы — прежде всего рыцари, затянутые в кольчуги двойного плетения — добирались до завала. И там, среди ветвей уже сталь звенела о сталь.

А болты все летели, неся подлую, предательскую смерть тем, кто пытался сразиться с защитниками завала грудь в грудь, меч к мечу…

— …разгром… — мелькнуло в голове у яростно прорубающегося вперед де Клемана, — нужно спасать короля… Теперь только спасать короля!!! Монморанси! — уклон, отбив, и острие его меча вонзилось под подбородок яростно нападавшего рыжеволосого ублюдка, — ждешь со своей сотней, пока освободим проход, — ах ты, паску-у-да, на-а-а! — и уводишь короля в Жизор! Курсель и Бури наверняка в руках анжуйцев! Уходите в Жизо-о-р!!! — губы сомкнулись, маршал пружинисто принял летящий сверху топор на нижнюю часть меча, оттолкнул его и продвинулся еще на один шаг вперед.

Да здесь был разгром. Но это был просто разгром. Настоящий же ад раскрыл свои объятия тем французам, что шли в конце колонны. И звали его Ричард Львиное Сердце. Первой жертвой его таранного копейного удара стал Ален де Руси. Нет, подставленный под удар щит, обильно обитый крепким железом щит — выдержал удар. Но не было на свете человека, кто принял бы выплюнутую острием копья ярость и мощь гигантского жеребца и его исполинского всадника — и остался при этом в седле. Мессир де Руси рыбкой вылетел из седла, перевернулся в воздухе, еще два раза перекатился по земле и, ударившись о корневища дерева, неподвижно застыл. Лишь хриплое дыхание, вздымающее кровавые пузырьки изо рта, говорило, что рыцарь еще жив.

А Ричард уже выхватил меч и с мстительной радостью ринулся на следующую пару невольно шарахнувшихся от него рыцарей. О, ему было за что мстить! За подлое пленение, когда он, могущественнейший защитник Святой Земли, был схвачен и закован в железо якобы "христианскими" государями. За украденные и разоренные в отсутствие хозяина земли его державы, которые он вынужден уже пятый год отбивать у подлого вора — короля Франции. Гнев, ярость и свирепая радость вовсе не слепили его, но, наоборот, делали разум кристально чистым, реакцию молниеносной, а удары неотразимыми. Один вид короля вселял ужас, тот самый, о котором долго еще будут рассказывать своим детям и внукам сарацины, уцелевшие в битвах на Кипре и под Акрой, при Арсуфе и Аскалоне.

Воины французского арьегарда пытались было организовать сопротивление, но продолжавшие лететь из леса арбалетные болты сводили все их попытки на нет. Шаг за шагом отступали они назад, хотя, казалось, и отступать-то было некуда — все пространство сзади забито спешившимися и сбившимися в неуправляемую кучу французами. И, тем не менее, человеческий таран во главе с королем все дальше и дальше вдавливал эту массу в кишку лесной дороги. Французы отступали, теряя убитых и раненных.

Уставшего короля сменили на острие атаки Уильям Маршал и Балдуин де Бетюн. Им на смену встали Андре Шовиньи и Мартоломью де Мортимер. Снова король. За ним Гийом де л"Этан и Юг де Вильнёв, Анри ле Тайс и Джеральд де Ферниваль, опять Ричард… Казалось этой медленной и неумолимой атаке не будет конца.

Однако конец все же наступил. Внезапно обнаружилось, что вместо человеческого месива за спиной группы рыцарей, непосредственно отражавших атаки анжуйцев, осталась лишь пустота. Воинам авангарда — кто уж там теперь был у французов вместо выбитого начисто копья де Бара — все же удалось растащить завал. И теперь остатки французского войска вытекали в образовавшуюся прореху, устремляясь вслед за уводившей короля прочь сотней Монморанси.

Бешенная скачка, казалось, полностью ускользала от внимания Филиппа-Августа. Нет, тело привычно делало свою работу. Ноги все так же крепко обнимали бока вороного испанца, а живот и спина пружинили, облегчая коню его размашистый галоп… Вот только разум, застыв на одной единственной мысли еще в самом начале атаки, никак не мог сдвинуться с нее. И поэтому просто отказывался реагировать на все, что происходило вокруг.

"За что, Господи, — билось в его голове, — за что караешь Ты Францию? Почему одним даешь Ты все, а другим — ничего? Почему от державы Карла Великого остался всего лишь один королевский домен — да и надолго ли? — а империя проклятых анжуйцев пухнет, как на дрожжах? Почему даруешь милость свою тем, кто искусен в войне, а не тем, кто искусен в мире?…

Ох, — перебила эту мысль другая, — а кто же закончит в Париже тротуары мостить, ведь забросят без меня, как есть забросят… на городском рынке снова бандиты и разбойники поселятся… И Луврскую башню не успел достроить…

Господи, я ли не все делал, чтобы выжила Франция в кольце врагов? Ведь даже душу продал, — эта мысль мигнула и хотела было ускользнуть, но полубезумный король усилием воли ее удержал. — Уж не знаю и кому, но ведь продал же… Римские священники говорят одно, чистые — другое, а — один черт, все равно продал. Однако, было сказано твердо, пока Жизор в моих руках, враги Франции будут гибнуть… Ну, и где? Почему же не гибнут?

Что же Ты еще-то от меня хочешь, Господи?!"

* * *

Арьегард французского войска погиб весь, кроме разве что Фулька де Гильваля, выбитого из седла палицей короля. Тот сидел сейчас на земле, бездумно покачиваясь и баюкая сломанное чудовищным ударом правое плечо. Но арьегард сделал главное. Задержав анжуйцев, погибшие рыцари дали бегущей французской армии те десять минут форы, которых оказалось достаточно, чтобы первыми успеть к мосту через Эпт, идущему к главным воротам Жизора.

Нет, французов даже и сейчас было больше, чем мчавшихся за ними по пятам анжуйцев. Вот только армией это человеческое месиво уже не было. Без командования, без порядка и организации, с сердцами, заполненными одним лишь ужасом, который поселился там, пока стояли они между летящей из леса смертью — с одной стороны, и бездонной трясиной — с другой.

Человеческая волна вкатилась на мост, заполнив его так густо, что, наверное, невозможно было бы и кинжал втиснуть между трепещущими от страха телами. Еще минута, и атакующий клин погони вопьется в эту массу, рубя и кромсая ее в кровавый фарш. Но, кажется, даже мост не выдержал накатывающегося с юга ужаса. Что-то в нем заскрипело, надломилось, лопнуло, и мостовые перекрытия обрушились в воду вместе со всеми, кто в это время на нем стоял.

— Спасайте короля! — отчаянно крикнул не успевший взойти на мост Матье де Монморанси, и, обнажив меч, обреченно повернулся лицом к молча и страшно несущейся прямо на него погоне…

* * *

Топот копыт умолк, и наконечник копья едва заметно коснулся кольчуги на груди, как раз напротив сердца.

— Что, Матье, все-таки сумел вытащить Филиппа? — Ричард широко улыбался, и по всему было видно, что он нисколько не жалеет о том, что его противник сумел укрыться от возмездия. — Ладно, ступай за мной. Объявляю тебя своим пленником. Эй, кто-нибудь, коня рыцарю! В Курселе тебя, старина, ждет не дождется кадка с горячей водой, кусок горячего мяса и глоток доброго вина! Да и платье привести в порядок не помешает…

— Ваше величество, — подъехавший Меркадье наклонился к королю, — прикажете обложить замок? Людей хоть и немного, но для перехвата курьеров хватит. А там и подкрепление из Лез-Андели подойдет.

— Нет, Кайр, мы не станем захватывать Жизор.

— Но почему, мессир? Ведь там набилось столько народу, что голодать они начнут уже через месяц. И Филипп здесь, как в мышеловке.

Король задумчиво посмотрел на капитана своих наемников.

— Знаешь, Кайр, завтра мы заберем Понтуаз, Сержи… После завтра, если потребуется — Париж, да хоть и весь Иль-да-Франс. Но никогда, слышишь, никогда более нога моя не ступит на камни Жизора. Пожалуй, я прикажу оградить его каменной стеной и оставлю Филиппу в качестве королевского домена. Кто-то ведь должен им владеть!

— Мессир..? — физиономия Меркадье выражала полное недоумение. И Ричард счел необходимым все же ответить на невысказанный вопрос. Если это, конечно, можно было счесть ответом.

— Нет, Кайр, от меня ты ничего не узнаешь. Хочешь, попробуй порасспрашивать отца Люка, он довольно часто наведывается в Шато-Гайар. Вот только не думаю, что он скажет тебе хоть слово правды. Римская Церковь неохотно расстается со своими тайнами. Да оно и правильно. Тайна Жизора — не из тех, о которых нужно знать людям. Если бы можно было снести его с лица земли и полностью истребить всю память о нем, это стало бы первым, чем я занялся после возвращения из плена…

* * *

Черно-рыжий ястреб-бородач проводил взглядом двуногих, что скрылись в построенной ими рукотворной пещере, сожалеюще свистнул в адрес тех, что достались рыбам — можно подумать, эти чешуйчатые там, под водой, голодные плавают — и начал резко снижаться. Приземлился, пару раз подпрыгнул, гася инерцию, сложил, встопорщил и еще раз сложил крылья. Запах недавно пролитой крови и свежайшей, еще не тронутой гниением плоти сводил с ума.

Пища…

* * *

Выслушав историю чуть-было-не-пленения-короля-Франции, господин Дрон очень рассчитывал, что на этом истерика его спутника, наконец, закончится, словесный понос заткнется, и можно будет некоторое время путешествовать молча. Однако не тут-то было!

Упреки в адрес неблагодарных европейцев, обличения коварных венецианцев и горький плач по греко-римской цивилизации, навсегда покинувшей мир вместе с падением Константинополя, — все это вновь полилось полноводным потоком. Тут уж господин Дрон не выдержал! И попытался тонко — ну, ему так показалось — осадить господина историка.

— Послушай, Доцент, — несколько грубовато начал он, — ты же сам рассказывал, что эта твоя Византия уже разваливалась. В смысле, прямо сейчас вот и разваливается. Так сказать, собственными силами. Ну, и чо? Подумаешь, крестоносцы маленько доломали то, что уже и само падало. Делов-то с рыбью ногу! Подтолкни падающего, и все дела! Ведь не жилец была — он ж совершенно понятно. И чего так убиваться?

В ответ господин Дрон ожидал обычной и слегка надоевшей уже ярости, саркастических выпадов по поводу его невежества, бескультурья и так далее. Тогда бы он тоже слегка надавил на горло, может быть даже чуток встряхнул хлипкого интеллигента, и истерика сама собой бы сошла на нет.

Но все получилось иначе.

Господин историк взглянул на него своими черными телячьими глазами, умело продемонстрировав при этом вековую печаль еврейского народа, кротко вздохнул и почти неслышно вымолвил:

— Вы, Сергей Сергеевич просто не понимаете…

— И чо я такого не понимаю?

— А то не понимаете, что цивилизации такого масштаба сами собой распасться и исчезнуть не могут. В принципе! Здесь нужно очень сильно, аккуратно и грамотно постараться.

— Ой, да ладно!

— А вот и ладно. Возьмите тот же Китай! Казалось бы, после Опиумных войн, устроенных англичанами, там все вообще расползлось в хлам. Воюющие между собой генералы и их личные армии… Провинции, живущие каждая своей жизнью… Рвущие территорию на куски европейцы… Казалось, все, конец. Ан нет! Как только сложились условия, новая жизнь, таившаяся под грузом старых шкурок, вышла на поверхность и поперла вверх. И как поперла!

— И чо, в Византии тоже была эта новая жизнь?

— Была, Сергей Сергеевич, была. Распадалась лишь старая, пережившая себя шкура. А под ней созревала совсем новая империя, которую и сравнить-то из всех существовавших не с чем. Да, не с чем! Вот только в момент смены шкурки личинка новой жизни слаба и беззащитна. И убить ее — раз плюнуть. Так в начале девяностых у нас с вами убили личинку новой России, создав вместо нее вонючего зомби. Так в 1204 году убили и новую жизнь той империи, из которой когда-то вышла вся Европа. Изрядно, впрочем, поживившись на трупе.

— Да была ли она, эта новая жизнь в Константинополе-то?

— Была, Сергей Сергеевич, — еще раз повторил господин историк все тем же едва слышным голосом, — уж поверьте мне, была…

* * *

За три с половиной месяца до появления попаданцев.

Окрестности Константинополя, 28 сентября 1198 года,

Не по-осеннему яркое сентябрьское солнце расплескивалось в морской ряби, слепило глаза, заставляло щуриться и отводить взгляд. Однако Никита Акоминат вновь и вновь поворачивал голову в сторону благословенного Хризокераса. Воистину, Господь не поскупился, одаривая своими милостями пришедших когда-то на эту землю основателей древнего Византия!

Море, оленьим рогом пронзившее здесь сушу, всегда изобиловало рыбой и всем тем, что позволяло безбедно жить его береговым обитателям. Но по-настоящему золотым сделали этот рог многие десятки бухт и бухточек, бесчисленными отростками впившихся в побережье. Можно ли вообразить себе место, более удобное для устройства купеческих пристаней, торговых портов, верфей и складов!

Так что давным-давно уже вся береговая линия Золотого Рога, на многие десятки стадиев от истока до устья, стала одной большой гаванью. Начиная от маленьких бухточек, облюбованных мелкими рыбацкими артелями, и заканчивая огромными торговыми пирсами Просфория или Сики… Здесь начинал свой бег полноводный поток золота, столетиями питавший столицу империи.

Не оскудел он и сегодня. Вот только, едва дойдя до Буколеона, поток этот растворялся, словно редкий дождь в песках ливийской пустыни. Воистину, императорский дворец обладал каким-то неподвластным воображению волшебством. Налоги, акцизы, таможенные сборы, торговые пошлины, доходя до этого колдовского места, вдруг исчезали совершенно бесследно. Всплывая затем в самых неожиданных местах. Да что деньги! Та же участь постигала оставшиеся еще в казне земли, доходные должности и даже регулярно изобретаемые императором все новые и новые дворцовые титулы. Коими он умудрялся торговать, словно огурцами на базаре.

Две крепкие андалусские кобылки легко и весело тянули колесницу по добротно вымощенной дороге, что шла вдоль побережья залива. "А лошадки стоят своих денег", - подумалось вдруг Никите. Тогда, летом, цена, запрошенная торговцем из Кордовы, показалась ему непомерной, и он торговался до хрипоты. Но сегодня, ощутив в очередной раз плавную легкость их хода, понял, что нет — не переплатил.

Впрочем, это была единственная приятная мысль. Все остальные не радовали. Тончайшие внутренние механизмы Империи прогнили до самого основания. Непрекращающийся хоровод жадных временщиков вокруг трона, да и сам Басилевс… Все, что превращало стекающиеся отовсюду золотые ручейки во все новые и новые отряды наемников, в эскадры грозных дромонов, — все пришло в негодность, окончательно и бесповоротно. Сама земля Восточного Рима, многие столетия исправно взращивающая фемные армии доблестных стратиотов, казалось, забыла об этом своем назначении.

Лишь тревожное ожидание сочится изо всех щелей. Для тех, кто хоть что-то понимает в этой жизни, ясно одно: малейшего толчка достаточно, чтобы тысячелетнее здание империи ромеев рухнуло. Кто первый воспользуется слабостью одряхлевшего льва? Болгары, сельджуки, норманны, венецианцы, германцы, франки..?

Переданное через посыльного приглашение от севаста Константина Торника погостить пару дней на его загородной вилле Никиту ничуть не удивило. Он любил бывать в этой основательно и добротно устроенной усадьбе, расположенной как раз при впадении Кидариса и Барбиса в воды залива. Изысканная кухня, отличное вино, ученые беседы с хозяином поместья… Обладатель одной из лучших в империи библиотек, достойный эпарх был превосходным собеседником.

Однако, камерного отдыха, на который рассчитывал Никита, не получилось. На вилле было многолюдно. И, хотя дорожки и веранды обширного парка по осеннему времени пустовали, сквозь приоткрытые двери терм доносился шум множества голосов. Встретивший Никиту хозяин, заметив его заинтересованный взгляд в сторону открытых дверей, загадочно усмехнулся: "Хочешь послушать? Идем". Внутрь заходить, впрочем, не стали, остановившись у входа.

— …лишь воин на троне спасет Империю! — замотанный в белоснежную ткань крупный мужчина промокнул свисающим краем своего одеяния раскрасневшееся лицо и столь же безапелляционно продолжил, — Комнины заставили всех вспомнить о силе нового Рима! Пришла пора вернуть славную династию в Буколеон!

— Комнины, воины… — желчно скривился его сухопарый оппонент. — Все воины обещают не пожалеть жизни во имя империи, а заканчивают тем, что делят ее между собой, кто сколько унесет. Если бы не их сумасшедший Андроник, утопивший родственничков в крови, династия Комнинов давно бы уже разодрала империю на лоскуты! Вам мало того, что их Исаак захватил Кипр и правит им, как собственным поместьем? Вам мало того, что Алексей Комнин не сегодня завтра захватит Трапезунд? Так вы хотите вновь пригласить к дележке и остальных выродков этой ненасытной семейки?

— Ну, почему же только Комнины? — От группы слушателей, тяжело дыша, отделился весьма тучный субъект и, скинув с себя покрывало, плюхнулся в бассейн. — Многие славные архонты и стратиги с удовольствием поучаствуют в разделе. Тот же Федор Сгур, например, будет просто счастлив оттяпать себе Аттику и Пелопоннес.

— Духовенство его не поддержит! — голос из толпы свалился на последнем слове в фальцет, что вызвало ехидные смешки окружающих.

— Да?! — толстяк лениво плескался, всем своим видом выражая презрение к тому, кто высказал этакую чушь. — Ну, старшего Сгура это, может быть, и остановило бы. А вот когда архонтом станет его сыночек Лев, то я тут же вывожу семейство брата из Афин к себе, в Фессалоники. А еще вернее — сделаю это, не дожидаясь. Потому что Лев просто вырежет всех, кто его не поддержит. И оставшиеся еще очень пожалеют, что остались в живых. Вот такие у нас в империи нынче воины…

На последних словах толстяка Никита вздрогнул и с тревогой посмотрел на хозяина поместья. Все это слишком походило на правду. В Афинах служил митрополитом его брат Михаил. И то, что рассказывал он в письмах о положении на полуострове, ничуть не расходилось со словами толстяка.

Константин видимо почувствовал волнение своего гостя. Деликатно подхватив его под локоть, он увлек Никиту в одно из ответвлений целиком застекленной галереи. "Коринфское стекло, — совершенно некстати подумалось Никите, — целое состояние!" Последовавший за ними слуга расположил на низком столике кувшин хиосского и фрукты. Отдав должное изысканному букету, мужчины несколько мгновений просидели в молчании. Наконец, Никита не выдержал.

— Константин, кто эти люди? Их речи… м-м-м, странны. И, пожалуй, опасны.

— Протевоны. Протевоны городов Каппадокии, Никополя, Пелопоннеса, Фракии, Эгеиды… Не все, конечно, только те, кого удалось собрать.

— Протевоны?! Но ведь Лев VI еще триста лет назад запретил представителям городских общин…

— Запретил представителям городских общин что? — голос эпарха вдруг заледенел. — Он запретил им занимать государственные должности. Но, во-первых, на окраинах империи этот указ никогда всерьез не соблюдался. И архонтами городов назначались там чаще всего как раз протевоны из наиболее влиятельных и уважаемых граждан городских общин. Но это даже не главное. Главное другое. Много ли власти сегодня у назначенных из столицы городских архонтов?

— Что ты имеешь в виду, Константин?

— Да очень простую вещь! Городские гарнизоны вот уже более двух лет не получают из столицы ни фоллиса. Они давно бы уже разбежались, если бы не, э-э-э…

— Если бы не что?

— Если бы, как это помягче выразиться, не нашлось других источников денег. Сегодня, городские гарнизоны финансируются из двух рук. Либо из казны крупнейших аристократических родов провинций. И тогда они фактически превращаются в личные дружины наиболее влиятельных провинциальных вельмож. Либо же номисмы идут им из казны городских магистратов. И тогда местное войско становится по сути дела городской стражей, подчиненной городским властям. Тем самым протевонам, чьи речи только что так смутили тебя. Если в столице ничего не изменится, то уже через три-четыре года в провинциях польется кровь. И будет литься до тех пор, пока не станет ясно, чья власть сильнее — земельных магнатов или городских общин…

— Погоди-погоди, — Никита протянул обе руки вперед, останавливая друга. — Городские гарнизоны, это конечно важно. Но на чью сторону встанет фемное войско?

— О! Вот тут мы подходим к самому главному. Общий расклад сил получается такой. Гарнизоны крупных городов, таких как Коринф, Афины, Фессалоники и так далее, остаются однозначно под властью городских магистратов. У них, слава Создателю, достаточно средств, чтобы оплачивать службу славных воинов. Гарнизоны мелких городов, чьи магистраты бедны, отходят под руку провинциальной земельной аристократии. В совокупности с собственным войском аристократов они составят силу, примерно равную силе крупных городских общин. Победит тот, чью сторону примут военные формирования фем.

— Ну и?

— А что тут гадать, — недовольно махнул рукой хозяин дома. — Это с командирами старого стратиотского ополчения можно было бы о чем-то договориться. Но сегодня войска провинций комплектуются в основном катафрактами из прониаров. А те — и так понятно, что встанут на сторону земельных магнатов. Ведь они дышат с аристократами одним воздухом, сами владеют поместьями, землей и париками, сами мечтают стать аристократами. Так что, при существующем раскладе сил крупные города обречены. Обречены на то, чтобы в конце концов принять власть аристократических родов.

— Но тогда я тебя не понимаю, Константин. — Никита недоуменно уставился на плещущееся в его кубке вино, но так и не пригубил. — Ты стоишь во главе заговора. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять это. При этом твоя сторона очевидно слабее тех, кто вам противостоит. Тогда зачем тебе это? Зачем участвовать в безнадежно проигрышном предприятии?

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Но скажи сначала — можно ли, по-твоему, укрепить империю, посадив на трон нового человека? Кого-то, не связанного ни с Ангелами, ни с Комнинами?

Никита глубоко задумался, перебирая в голове имена возможных претендентов, кому родовитость, поддержка многочисленного родственного клана и большое число сторонников позволяли бы подумать об императорском венце. Затем с немалым удивлением взглянул на хозяина дома и медленно покачал головой.

— Молодец, — кивнул в ответ хозяин дома, — все правильно понял. Любое действие любого из возможных хозяев Буколеона может быть сегодня направлено только на развал империи. И никак иначе! Собирать разваливающееся государство ему не даст та самая любимая тобой аристократия.

— Ну, не то чтобы понял, — возразил Никита, — скорее, пока лишь ощутил. Но вот дать точную и ясную формулировку этого моего ощущения я бы, пожалуй, не взялся.

— Да ладно, — рассмеялся Константин, — ты же придворный чиновник, и не из последних. Подумай сам! Сегодня вокруг трона увиваются две партии. Первая — назовем ее условно партия двора. И вторая — партия военных. Любой претендент на трон может усесться на него лишь при согласии и поддержке одной из этих партий. Военные — это те, кто остался от Комнинов, остатки их клана, союзные им аристократические роды и их клиентелла. Да, они сумели реформировать армию, отбиться от врагов, навести кое-какой порядок в государстве. Но!

Оратор важно поднял к потолку указующий перст, подчеркивая важность того, что сейчас будет произнесено.

— Мануил стал последним из них, кому была нужна империя. Все последующие Комнины, весь этот прожорливый выводок, все их друзья и союзники были заинтересованы лишь в одном. В том, чтобы вырезать себе из тела империи кусок побольше и пожирнее, да и сесть там единоличными правителями, наподобие германских князей или франкских герцогов. Сегодня любой, одевший на себя императорскую корону с их помощью, сможет вести одну-единственную политику. Политику раздела империи между теми, кто посадил его на трон. Другого человека эта партия до Буколеона просто не допустит.

Теперь смотрим на партию двора. Это те, кто привел в императорский дворец Ангелов, и кто вкушает сейчас плоды заслуженной победы. Да, этим империя нужна. Вот только в каком виде?!

Яростный рык, пробившийся вдруг сквозь размеренную речь, очень живо напомнил Никите их изнурительную рубку под Мириокефалоном, когда свирепый рев его друга пугал сельджуков ничуть не меньше, чем его смертоносный меч.

— Все, что им нужно от империи, это налоги, подати и пошлины, текущие в столицу со всех концов страны. А там, в столице, этот полноводный поток встречает клика Ангелов, их союзники, друзья, клиенты… Ни единого медного фоллиса не просочится сквозь их жадные руки. Ни единого жалкого медяка не пойдет на нужды армии, на ремонт гниющего в гаванях флота! О строительстве новых кораблей я уж вообще молчу.

И что же мы видим? Император, посаженный на трон военными, аккуратно поделит империю между ними на манер германских княжеств. А император, посаженный на трон партией двора, оставит империю без единого фоллиса. Позволяя ей вследствие этого разваливаться самостоятельно — в крови и хаосе гражданской войны. К чему сейчас все и идет. Какой вариант тебе больше нравится?

Ошарашенно помотав головой, Никита смог выдавить из себя одно-единственное слово:

— Никакой… — затем, после короткого размышления, — … но, что же можно сделать, если все ходы и черных, и белых фигур Затрикиона ведут к проигрышу?

— Что сделать? Снести фигуры прочь — вместе с игральной доской! И ты, Никита, мне в этом поможешь.

— Я?

— Да. Смотри сам. Опорой партии военных является их военная сила. Опорой партии двора — многочисленные крупные и мелкие чиновники, управляющие денежными потоками империи. Как и чем можно выдернуть из-под них эти опоры?

— Константин, ты говоришь загадками. Допустим, военную силу аристократов можно победить еще большей силой. Но как в империи можно обойтись без армии чиновников — я просто не представляю.

— А между тем, наши предки решали эту задачу, и не один раз. Вспомни, кем был Дионисий до того, как стал тираном в Сиракузах. Кем были Ликофрон и Ясон до того, как стали тиранами в Фессалии? Механид и Набис в Спарте? Фемисон в Эретрее? Калий и Тавросфен в Халкиде? Миасей в Аргосе?

— Э-э-э… ну, это были тираны.

— Кем они были до того, как стали тиранами городов?

— Честно говоря, Константин, никогда специально не задумывался об этом.

— И не ты один, Никита, не ты один. Так вот, в большинстве своем до того, как горожане признали их тиранами своих полисов, они были предводителями наемных отрядов. Именно это позволяло им успешно громить военные силы аристократических кланов полиса и объявлять себя покровителями городов.

— Ты хочешь сказать, что силу нашей военной партии может переломить наемное войско?

— Да, Никита! А также человек, способный нанять это войско и повести его в бой!

— Ну, допустим… А как же быть с чиновниками двора? Ведь в их руках все управление Империей. И без них она просто развалится!… А с ними будет разворована…

— Никита-Никита! Похоже, сегодня на тебя свалилось сразу слишком много. И ты стал немного хуже соображать. Тираны очень долго не нуждались в собственном дворе и в собственных чиновниках двора. Ибо всеми делами, в том числе и финансированием их вооруженных отрядов, занимались городские магистраты. Нет, в конечном итоге они обзаводились и двором, и чиновниками. Но на это нередко уходила целая жизнь. Только представь, Никита, как вздохнет империя, получив несколько десятков лет передышки от жадной чиновничьей стаи!

— Погоди-погоди… не могу поверить! Так ты задумал тиранию размером не с отдельный полис, а величиной с империю?! Чтобы магистраты городов, заменив собою чиновников двора, сами собирали налоги на содержание наемной армии Тирана?

— Да, Никита, именно об этом говорю я собирающимся у меня здесь протевонам. И ты знаешь, им нравится!

— Но ведь это нереально! — Никита Хониат не выдержал и начал мерить стремительным шагами гостиную взад и вперед. Впрочем, это не мешало ему яростно оппонировать собеседнику. — Даже если на секунду вообразить, что тебе удастся убедить какого-нибудь могущественного государя привести в империю свое войско! Войско, достаточное для победы над сводными дружинами ромейской аристократии и над ополчением прониаров! И что дальше?! А дальше его военноначальники осядут на нашей земле, просто породив вместо старых — новые аристократические кланы. И все пойдет еще раз по одному и тому же кругу.

Пойми, Константин, в пределах Ойкумены нет сегодня ни одного государя, кто умел бы организовывать свое войско иначе, нежели по принципу "Земля в обмен на службу". И франки, и германцы, и сельджуки, и норманны — все воюют так, и только так. Отдают землю в кормление своим воинам, дабы обеспечить их для ведения войны. Старое римское искусство содержания наемной армии утеряно сегодняшними правителями. Нет ни одного государя, который пытался бы собрать такую. Кто имел бы к этому желание и вкус. Кого же прочишь ты тогда в тираны ромеям?

— Есть такой государь, Никита. Его зовут Ричард Плантагенет. Уже сегодня он тратит на наемников все, что только удается ему выжать из своих земель. Будь у него достаточно средств, он бы давно заменил рыцарское ополчение наемным войском. Так вот, с деньгами мы ему поможем. А вести с ним переговоры придется тебе, Никита!

— Мне?! Но почему?

— Ты же понимаешь, что я не могу надолго отлучаться из столицы. И уж тем более — оставлять без присмотра моих слишком уж бойких заговорщиков. Я буду нужен здесь. А ты поедешь к Ричарду. Просто пойми: привести Ричарда-Льва в Буколеон — это самое большее, что мы когда-либо сможем сделать для Империи в час ее слабости. Может быть, именно для этого Господь и послал нас в этот мир… Так что, Никита? Я могу на тебя рассчитывать?

Странно, но Никите Акоминату из фригийской Хоны не потребовалось и пяти ударов сердца, чтобы ответить на этот вопрос. Может быть потому, что ответ на него он знал еще до того, как вопрос был задан.

— Да, Константин, можешь. Как и тогда, под Мириокефалоном.

— Тогда собирайся, отправляться нужно немедленно, чтобы успеть до осенних штормов. А говорить будешь с Ричардом вот о чем…

* * *

За три с половиной месяца до появления попаданцев.

Аржанте, Иль-де-Франс, 5 октября 1198 года

А примерно в это же время, государи мои — ну, неделей раньше, неделей позже, это роли не играет — почти в трех тысячах километров к западу от Константинополя происходило событие, само по себе, может быть, и не столь важное, но для нашего повествования все же примечательное. Дело в том, здесь впервые выходит на сцену еще один герой нашего рассказа.

Герой сей — что правда, то правда — не может похвастаться громкими титулами или баснословным богатством. В шахматной классификации это далеко не ферзь. Но и не пешка, нет, государи мои, совсем не пешка. Скорее — конь. Хитрый, изворотливый, непредсказуемый. А в некоторых позициях — так и просто незаменимый.

И натворит он в нашей партии немало — тут уж будьте покойны, натворит!

Впрочем, не будем опережать события. Итак, окрестности Парижа, начало осени, пустынный торговый тракт на подходе к паромной переправе…

… Нежаркое осеннее солнце дарило последним теплом полям и виноградником древнего Аржанте. Местечко получило свое имя от монастыря, основанного королем франков Хильбертом III еще в VII веке. В наши дни Аржанте считается уже предместьем Парижа, но тогда, восемьсот с лишним лет назад, с высокой монастырской колокольни не было видно даже парижских городских стен.

Зато, если обернуться в другую сторону и посмотреть — как сказал бы моряк — на запад-северо-запад, то вполне можно было различить там, где Сена делает огромную петлю, принимая в себя воды Уазы, стоящее лагерем в сотне туазов за рекой войско Ричарда Плантагенета. Два года назад король-рыцарь уже возвратил себе принадлежащие ему по праву Лош и Ангулем. Затем вернул Живерни и Шато-Гайар, за каких-то два года возведя там неприступную крепость.

И вот, после перемирия война разгорелась вновь. Теперь Филипп-Август потерял Понтуаз и отступил к самому Парижу, Ричард же остановился, дабы дождаться пополнения. Войско, заботливо собранное верным Эссексом, уже высадилось в Лез-Андели и спешило теперь на соединение с главными силами под стены французской столицы. Хотя, какие там стены! Кое-где начавшие возводиться башни — вот и вся фортификация.

Семьдесят с лишним лет назад здешний монастырь стал притчей во языцех всех кумушек королевства. Ведь именно в нем приняла постриг восемнадцатилетняя Элоиза, племянница каноника Фульбера, после того, как жестокосердный дядя столь ужасным образом разлучил ее с возлюбленным Абеляром. Справедливости ради следует заметить, что последующие восемь с половиной столетий ничего особо примечательного в этих местах не происходило. До тех пор, пока в 19 веке Эдуард Мане и Клод Моне не увековечили их в своих волшебных холстах.

Так что, едва ли можно было отнести к примечательным событиям не слишком длинный обоз, тянущийся сейчас по пыльной дороге к переправе через Сену. Здешний паром был единственной переправой на многие лье вокруг. И никто из желающих попасть на другой берег при всем желании не миновал бы этого места.

Процессию возглавлял высокий, крепкий человек в добротной сутане — явно духовное лицо, и не из последних. Его превосходный андалузский мул по стоимости едва ли уступал хорошему рыцарскому жеребцу. Появись здесь сторонний наблюдатель, он ничуть бы не удивился путешествию столь знатной особы верхом, без крытой повозки. Римская мода на крытые пассажирские экипажи вернется в Европу лишь в конце следующего века. В эти же суровые времена повозки не возбранялись лишь немощным, либо применялись для особо торжественных церемоний.

Следом за человеком в сутане тянулась процессия из пяти-шести десятков монахов. Казалось бы — что удивительного, ведь монастырь совсем рядом! Однако, глядя на смиренных служителей Божьих, сторонний наблюдатель как раз бы и удивился, обладай он хоть малой толикой наблюдательности.

Начать с того, что стоящий неподалеку монастырь был все-таки женским. И, значит, святая братия никак не могла быть оттуда. Но и это не главное. В конце концов, в трех лье отсюда Париж, и мало ли по какой надобности могли прийти сюда святые отцы! Удивляло другое.

Даже издалека было видно, что среди монахов нет ни хромых, ни больных, ни увечных. Степенная дородность, мягкая округлость талии, столь часто встречающиеся у местных служителей Божьих, также напрочь отсутствовали. Зато даже мешковатые рясы не могли полностью скрыть могучие плечи святых отцов, идущих вслед за своим сеньором.

Широкая, легкая походка выдавала не просто хороших ходоков, но и явно физически очень сильных людей. А крупные, жилистые кисти рук совершенно точно были знакомы не только с молитвенником. Подойдя ближе, наблюдатель удивился бы еще больше. Оливково-смуглая кожа выдавала в монахах людей, много лет проживших в Святой Земле, хотя часто встречающиеся серые и ярко-синие глаза говорили о европейских корнях.

Процессию замыкала пара длинных грузовых повозок, очевидно везущих походное имущество путников. А полторы дюжины конных латников, двумя цепочками расположившихся на флангах, служили, по всей вероятности, охраной.

До переправы оставалось не более четверти лье, когда арбалетный залп полностью вынес из седел весь правый фланг охранения. Заранее обнаружить засаду не было абсолютно никакой возможности, поскольку невысокие, но густые заросли кустарника справа от дороги легко скрыли бы и небольшую пешую армию.

Один или два монаха тоже упали, обливаясь кровью, но это были, скорее, результаты промахов. В них специально никто не целил — зачем тратить болты на столь никчемные цели! Затем из лощины между холмами, шагах в пятистах слева от дороги, вылетела плотная группа всадников — на глаз не менее полутора сотен. Грамотно разворачиваясь в атакующий порядок, они понеслись к голове остановившейся колонны.

Капитан охраны Альберто Коллеоне, сопровождавший процессию от самого Рима — сначала в Иерусалим, а потом и сюда, во Францию — понял, что это конец. Самое большее, что оставалось ему и десятку его пока еще живых латников — это подороже продать свои жизни. От холмов неслись явно не новички, а при таком соотношении сил исход сражения очевиден.

Капитан обернулся, желая подбодрить выстроившихся рядом воинов, и на мгновение забыл даже о летящей на него кавалерийской лаве! Потому, что увиденное им просто не могло быть!!!

Смиренные служители Божьи, вместо того, чтобы забиться под телеги, делали что-то совершенно невероятное! Десятка три святых братьев уже разобрали из повозок невесть как оказавшиеся там длиннющие копья и во всю прыть мчались к голове колонны.

Еще с десяток вытащили оттуда же составные сарацинские луки. "Каждый стоит в Европе целое состояние…" — отрешенно подумал капитан. Братья же, навалившись на луки всем телом, удивительно ловко накидывали тетивы. Первый же залп в сторону кустарника был награжден дикими криками, которые, правда, очень скоро затихли.

— Арбалетчики противника подавлены, — все так же заторможено размышлял капитан, как будто наблюдал полковые учения, а не стремительную схватку опытных воинов, дерущихся здесь не на жизнь, а на смерть. Затем удивительные лучники стремглав бросились под защиту выстроившихся полукругом копейщиков и начали с нечеловеческой скоростью метать стрелы в накатывающуюся лавину.

Оставшиеся последними монахи столь же быстро достали из повозок длинные, узкие, чуть изогнутые мечи и едва ли не в одно мгновение выстроились вторым рядом за копейщиками, закрывая собой промежутки между ними.

Что-то неправильное в их силуэтах никак не давало мессеру Коллеоне сосредоточиться на предстоящей битве. И тут до него дошло: монахи держали по мечу в каждой руке!

Капитан провел на войне всю свою жизнь. Первого сарацина четырнадцатилетний Альберто убил в бою под Акрой. И, в отличие от многих прибывающих из Европы рыцарей, он не был склонен недооценивать грозную силу врага.

Особо недоброй славой пользовались у европейцев те редкие сарацинские витязи, что бились без щита, но с двумя мечами. Их невероятная скорость, изворотливость, удивительная сила удара просто завораживали! Лишь полностью закованный в сталь рыцарь мог противостоять этим прославленным воинам. Простому же латнику они не оставляли ни единого шанса. Воистину, хозяева песков! Но здесь?! В самом сердце Франции?! Монахи?!!!

Основательно поредевшая, но все еще грозная — не менее пяти-шести десятков всадников — конная лава, между тем, была уже в двадцати шагах. Яростные крики, оглушительный грохот копыт, — казалось, несущаяся навстречу мощь легко сомнет тоненькую цепочку людей с их жалкими соломинками в руках!

В это мгновение один из монахов выкрикнул какую-то гортанную односложную команду. В ту же секунду копейщики присели на одно колено, уперев в землю тупые концы копий и направив хищные острия в грудь несущимся лошадям. Закованную в металл тяжелую рыцарскую конницу это бы, конечно, не остановило. Однако, нападавшие были вооружены значительно легче и явно не слишком заботились о бронированной защите коней. И нервы благородных животных не выдержали. С неистовым ржанием они начали замедлять свой бег, отчаянно сопротивляясь воле наездников, взвиваясь на дыбы, танцуя перед смертельно опасными остриями.

Раздалась еще одна столь же короткая команда, и копейщики встали, взяв копья наперевес. Шаг — казалось, вся шеренга шагнула одновременно, как одно существо — и хищные жала вонзились в оскаленные морды несчастных животных. Жалобный, почти человеческий вопль, вырвавшийся из десятков лошадиных глоток, заставил сердце капитана сжаться от жалости. "Нет, воевать с лошадьми — это бесчестно…" — совершенно некстати подумалось ему.

А лошади неведомого противника, тем временем, взвивались на дыбы, падали, перекатывались по земле, стремясь сбросить с себя всадников. Несколько секунд, и вот уже лишь один человек, невероятным образом сумевший удержаться в седле, мчался обратно в холмы. Спешенные разбойники, кого не слишком покалечило в свалке, поднимались меж тем, обреченно вынимая мечи, булавы, секиры. И тогда сквозь промежутки между копейщиками на окровавленную, истоптанную конями поляну протекли мечники.

Если бы капитану Коллеоне довелось когда-нибудь наблюдать работу бензиновой газонокосилки, скорее всего именно с ней он сравнил бы действия смиренных братьев-монахов. Но, увы, почтенный капитан никогда не видел этого, столь полезного в хозяйстве, агрегата. А значит, и сравнить происходящее на его глазах ему было просто не с чем.

Шестьдесят, от силы сто ударов сердца, и все было кончено. Раненных не оказалось. А кинжал капитана так и остался в ножнах. Монахи деловито вытирали окровавленные лезвия и столь же деловито складывали оружие обратно в повозки. "Как огородный инвентарь после работы…" — почему-то подумалось мессеру Коллеоне.

Когда оружие было сложено, а убитые латники из отряда Коллеоне и один погибший монах переданы святым сестрам из монастыря для погребения в освященной земле, вдалеке показалась еще одна группа всадников. "Господи, неужели еще одна шайка!" — взмолился мессер Коллеоне.

Однако приближавшиеся не выказывали никаких враждебных намерений. Несколько рыцарей, в окружении оруженосцев и конных латников остановились в пятидесяти шагах от места битвы, вперед выехал предводитель.

— Кайр Меркадье, — представился он. По поручению короля Ричарда осматриваю примыкающую к переправе местность. Мы услышали звуки боя и поспешили на помощь… Однако, похоже, опоздали.

— Да, — ответил человек в сутане, — моей страже удалось справиться с нападавшими, хотя и ей, увы, немало досталось.

Меркадье с большим сомнением покосился на без малого полторы сотни убитых, затем на сиротливо стоящий десяток латников Коллеоне, однако ничего не сказал. — Не соизволите ли представиться, мессир?

— Охотно, — ответил человек в сутане. Мое имя Пьетро да Капуа. — Святой отец на мгновение замолк, а затем продолжил. — Кардинал и легат его святейшества Иннокентия III.

* * *

Винченце Катарине был взбешен! Нет, он был в ярости!!! Дело, казавшееся столь простым, обернулось потерей тысячи серебряных денариев! Полторы сотни отборных головорезов не смогли управиться с парой десятков охранников! Ну, где это видано?!

Нет уж, вторую-то тысячу они у меня ни за что не получат! Нет результата — нет расчета. Покажите мне купца, который рассудил бы иначе! Забрать бы еще аванс, но, увы — что попало в цепкие лапы Роже-Сицилийца, то не вытащит даже Господь наш на Страшном Суде. Хотя, попробовать все равно стоит.

Купец потер некстати расчесавшийся длинный, через всю щеку, шрам — памятка о встрече с пиратами Али-Бея — повернулся к стоящему под дубом, возле привязанных лошадей, собеседнику, и голосом, закаленным рынками Европы и Египта, Сирии и Палестины, Аравии и далекой Индии, возопил:

— Мессер, и как все это понимать? — Вы получили тысячу серебряных денариев за то, чтобы уничтожить вдесятеро уступающую вам охрану, пинками разогнать кучку монахов и принести сюда всего лишь одну голову! И где она?! Ее нет!!! — Винченце упер руки в бока, как он привык делать, торгуясь о ценах на шелк, перец или молоденьких невольниц.

— Прошу вернуть деньги, и я отправляюсь искать другого исполнителя на столь несложную и столь щедро оплачиваемую работу. — Глядя на совершенно спокойное лицо собеседника, Винченце начал успокаиваться и сам. — И на этом мы с вами расстаемся, мессер, коли уж отряд грозного Роже-Сицилийца не желает больше зарабатывать честное серебро!

— А отряда больше нет, — очень спокойно проговорил Роже. При этом его правая рука, как толстая змея, которую Винченце когда-то увидел на рынке в Мумбаи, метнулась к его горлу. Дышать сразу стало нечем, пульс тяжелым молотом забился в ушах. Шрам на щеке побелел, став до ужаса похожим на плоть покойника.

— Эти монахи, купец, подняли мой отряд на копья, а потом изрубили в капусту. Даже не вспотев при этом. — Голос Роже ни на йоту не изменился. — Если эти копченые дьяволы — монахи, то я — царь Соломон во всей славе его. Хотел бы я знать, какому Богу служат эти святые отцы?

"Монахи… копченые дьяволы" — билось в засыпающем от недостатка кислорода мозгу Винченце, — "монахи… копченые дьяволы…", — "да это же…", — "откуда здесь…"

Свирепая хватка на горле вдруг разжалась и отброшенный прочь купец стек вниз по шершавой коре стоящего в двух шагах дуба.

— Даже сдохнуть по-человечески не может, — пробурчал Сицилиец. — Обязательно нужно свинарник вокруг себя устроить! — Затем он широко осклабился, — Да, купец, а штаны-то тебе придется стирать, если конечно запасных с собой не возишь…

Как ребенок, обрадовавшись собственной немудреной шутке, мессер Роже во все горло расхохотался, сгибаясь и хлопая себя по богатырским ляжкам. Однако Винченце это нисколько не задевало. Ведь воздух, живительный воздух беспрепятственно тек в горевшие огнем легкие. А что еще нужно для счастья?

И лишь одна мысль острой иглой терзала мозг оживающего купца. О монахах должен непременно узнать мессер Сельвио. Как можно быстрей. Любой ценой. Ибо, чем бы ни пришлось пожертвовать во имя доставки этих сведений здесь, во Франции — на Риальто их цена окажется неизмеримо выше.

Винченце встал, с трудом распрямился, прокашлялся и прохрипел.

— Прости, Роже, я ведь не знал… Ну, кто бы мог подумать… Поверь, мне очень, очень жаль… Позволь вручить тебе оставшуюся тысячу денариев, чтобы хоть как-то смягчить постигшее тебя несчастье!

Купец отвязал от пояса объемистый кошель, взвесил его в руках. — И давай пожмем друг другу руки в знак того, что между нами не осталось никаких недоразумений.

— Ну, за тысячу серебряных денариев чего бы и не пожать! Только ты все-таки встань с подветренной стороны, — и Роже снова расхохотался, как будто не его люди всего час назад были почти поголовно истреблены таинственными монахами.

Наконец, рукопожатие скрепило примирение двух достойных тружеников лесных дорог, и Винченце, взяв в повод коня, отправился в сторону виднеющейся вдалеке между деревьями колокольни.

— И что за дрянь носит на пальце этот ломбардец! — пробурчал Роже, слизывая с оцарапанной перстнем Винченце ладони капельку крови. — Даже заусенцы убрать не мог!

Разбойник направился к стоящему у дерева коню, когда дыхание вдруг перехватило. Грудная клетка почему-то перестала подчиняться приказам мозга и замерла без движения. Колени тем временем сами собой подкосились, и, повернувшись в падении вокруг своей оси, Роже успел увидеть стекленеющим взором заботливо склонившееся над ним лицо купца.

"Перстень…!" — запоздало понял Роже. И милосердная тьма приняла его грешную душу…

Спи спокойно, дорогой Роже! Ты свое от Винченце Катарине уже получил. А вот нашим героям, прибывшим сюда из двадцать первого века, еще не раз и не два придется встретиться с ним на узких дорогах средневековой Европы. И чем закончатся эти встречи, неизвестно пока даже мне самому…