Нормандия, Мант, 25 января 1199 года

Слава Господу Богу и доброму отцу Бернару! Вчера по прибытии в городок весь личный состав кортежа графини Маго поселился в приюте для пилигримов при церкви Святой Анны. По договору о перемирии между Филиппом и Ричардом Мант объявлялся свободным от присутствия чьих бы то ни было войск, так что господа попаданцы настроились на времяпрепровождение спокойное и тихое. С самого утра юная графиня умотала на целый день куда-то с визитами, прихватив с собой весь свой эскорт. А господа индийские колдуны оказались предоставленными сами себе. И отец Бернар предложил своим новым знакомцам провести этот день в самой настоящей городской бане.

— Ну, в приюте, конечно, тоже есть своя мыльня, но разве можно сравнивать! — Святой отец презрительно наморщил нос. — Жалкая дюжина деревянных кадушек, тоже мне, мыльня! Нет, прекрасные сеньоры, мантийские бани, они, знаете ли, на весь округ одни такие. Да вы и сами увидите. Тут совсем рядом, два квартала всего…

Что тут сказать, государи мои, мантийские бани внушали! Среди скромных двухэтажных домиков под черепичной кровлей местный храм чистоты выделялся, как круизный суперлайнер среди портовой корабельной мелочи. Классический римский портик (говоря откровенно, целиком стянутый практичными римлянами у беспечных греков), крытая колоннада, правда, ни разу не мраморная, а явно какой-то местный камень. Искусно вырезанные барельефы моющихся граждан вперемежку с запечатленными в камне водными струями и разнообразными кадушками, все это не оставляло ни малейших сомнений в назначении заведения.

Сбоку от входной двери всех жаждущих приобщиться дарам гигиены встречал большой деревянный щит, покрытый какими-то письменами. Господин Дрон попробовал вчитаться, и тепло умиления щедро окропило депутатское сердце. Это были правила пользования банями. "Ну, совсем, как у нас, ничего не меняется!"

Начертанный черным, с золотой отбивкой, шрифтом на светло-коричневом фоне, сей достойный образец средневековой административно-правовой регламентации гласил:

"Мужчины пусть идут в баню сообща во вторник, четверг и субботу. Женщины идут в понедельник и в среду. Евреи идут в пятницу и в воскресенье. Ни мужчина, ни женщина не дают больше одного денье при входе в баню; и слуги, как мужчин, так и женщин ничего не дают. И если мужчины в женские дни войдут в баню или в какое-либо из зданий бани, пусть платит каждый один су. Также платит один су тот, кто будет подглядывать в бане в женский день. Также если какая-либо женщина в мужской день войдет в баню или будет встречена там ночью, и оскорбит ее кто-либо или возьмет силой, то не платит он никакого штрафа и не становится врагом; а человека, который в другие дни возьмет силой женщину или обесчестит, надлежит сбросить"

Ни почтенный депутат, ни подтянувшийся следом историк-медиевист не решились уточнить у доброго отца Бернара, куда именно надлежит сбросить дерзкого нарушителя правил. И так было понятно, что ничего хорошего его в связи с этим сбрасыванием не ждет. Так что, заплатив причитающиеся с них серебряные монетки, все трое вошли внутрь.

Внутри находился рай.

Нет, добрый мой читатель, ты вправе, конечно же, иметь собственное мнение о рае. Но для наших путешественников после многочасовой тряски, после холода и слякоти зимней дороги рай был именно тут — в банях французского Манта. Струи теплого парного воздуха размягчали душу, вода горячих бассейнов призывно пузырилась, а теплые каменные полки так и манили возлечь. И чтобы уже не вставать совсем!

Заплатив еще по серебрушке дюжим банщикам, все трое так и поступили. То есть, возлегли. А банные служители принялись их намыливать, тереть, поливать, разминать мышцы, выкручивать в разные стороны суставы, совмещая мытье с добрым массажем. Мало того, отец Бернар потребовал от банщиков принести какую-то мазь с совершенно непроизносимым названием. Ею после мытья и массажа начали умащивать многострадальные седалища наших героев. Мазь жутко щипалась и отвратительно пахла, но зато, как впоследствии выяснилось, на следующее утро можно было вновь почти безболезненно размещать упомянутые органы в седлах.

Затем отец Бернар, вот ведь счастливчик, удрал от своих спутников, дабы помокнуть в горячих бассейнах. Пришельцам же, заляпанным в самых нескромных местах бурыми потеками лечебной мази, ничего не оставалось, как довольствоваться теплыми камнями банных лежанок.

— Я вот только одного не понимаю, — начал делиться плодами культурного шока ошарашенный Капитан. — У нас, в двадцать первом веке, все это заведение называлось бы, зуб даю, турецкими банями. А тут-то оно откуда? Где турки, и где Франция?

— Э-э, батенька, — покровительственно протянул разомлевший историк-медиевист, — вы находитесь, натурально, во власти досадного недоразумения. Все, что сделали турки в области банно-прачечного хозяйства, так это донесли до наших дней культуру римских бань. С коими познакомились в завоеванных ими византийских провинциях. Так-то у степняков-кочевников баням откуда взяться? Вот и здесь, во Франции, да и по всей Европе, бани еще с римских времен стоят.

— А как же церковь? Вроде как возражать должна. Типа, кто заботится о теле, тот забывает о душе…

— Ой, да оставьте ваших глупостей! Вон, гляньте, как отец Бернар в бассейне резвится.

Святой отец, и впрямь, веселился от души! Зажав уши большими пальцами, он приседал в бассейне, уходя под воду по самую макушку. А затем, с веселым гоготом выпрыгивал что есть мочи вверх, выпуская к тому же изо рта фонтанчик горячей, пузырящейся воды.

— Церковь в эти времена, — продолжал тем временем Евгений Викторович, — ничего против бань не имела. Единственно ворча лишь о том, что бани активно используются как места свиданий и всякого прочего прелюбодейства. Так это и в наши дни не приветствуется. А так-то да, бань полно. Вон, в отчете парижского прево за 1300 год упоминается двадцать девять городских бань облагаемых налогом. И ничего! Моется себе народ, ни на какую церковь не оглядываясь.

— А как же грязное, завшивленное европейское средневековье? — не сдавался Капитан, везде ведь пишут, что…

— Е-рун-да! — твердо, по слогам отчеканил господин Гольдберг. — Полная чушь! Грязь приходит в Европу значительно позже.

— Это с чего бы?

— Ну, тут сразу несколько факторов сошлось, — слегка уже позевывая, поведал совсем расслабившийся господин Гольдберг. — Во-первых, расширение посевных площадей привело в конце пятнадцатого века к значительному сокращению площади лесов. Во-вторых, так некстати свалившийся всем на голову минимум Маундера…

— Чего-чего?

— Резкое сокращение солнечной активности примерно с 1645 по 1715 годы. Именно в это время зеленая Гренландия покрывается льдом. Все это привело к серьезному похолоданию и к растущему потреблению топлива. Ан топлива-то и нет, большую часть лесов под пашни свели. Ну и, конечно же, крупные кораблестроительные программы шестнадцатого — восемнадцатого столетий, окончательно добившие лесные массивы в Европе. Вот тогда-то Европа и перестала мыться. Пока уголь как топливо использовать не научились, водичку подогревать, извиняюсь за натурализм, просто не на чем было… Н-да, но это все когда еще будет! А пока что народ моется во весь рост. И вполне себе чистенький ходит.

Как бы в подтверждение последнего тезиса, к нашим собеседникам присоединился вдоволь накупавшийся отец Бернар. Кожа святого отца аж скрипела от чистоты, явным и недвусмысленным образом подтверждая правоту господина Гольдберга. Вослед отцу Бернару появился разносчик, волочивший в руках полдюжины темных деревянных кружек. Три из них были поставлены на каменную столешницу возле наших героев.

Сидр, государи мои! Яблочный нормандский сидр из тяжелых, потемневших от времени, дубовых кружек! Что можете знать вы об истинном наслаждении, если не пробовали утолять жажду после бани вот так вот, как это делают сейчас герои нашего повествования! Именно отсюда, из Нормандии, сидр начал когда-то свое победное восхождение по всему миру. Так что, потягивая из кружек волшебную жидкость, наши путешественники, можно сказать, припали к самым истокам.

Впрочем, обедать в банях отец Бернар категорически отсоветовал. Нет, готовят здесь вполне прилично. Но все же, местные трапезы ни в какое сравнение не идут с тем, что вам подадут в трактире при приюте Святой Анны, где они, собственно, и остановились. Так что, обедать нужно там, и только там!

Ну, что сказать? Их проводник по местному средневековью опять оказался абсолютно прав! Рябчики, вываренные в молоке, а затем обжаренные в масле и собственном соку, просто таяли во рту. Гарниры из грибных и овощных паштетов, орехов, моченых яблок и лесных ягод полностью соответствовали своему высокому назначению — сопровождать деликатесное мясо на пути к изысканному наслаждению любителей хорошо покушать. Так что, знавший толк в хорошей кухне господин Дрон, не колеблясь, выставил приютскому трактиру все три звезды по Красному гиду Мишлен. И плевать, что издаваться он начнет только через семьсот лет!

Впрочем, спокойно насладиться средневековыми кулинарными изысками господину Дрону не дали. Едва лишь хрупкие косточки первого рябчика отправились в миску для объедков, а депутатская рука потянулась ко второму, как входная дверь распахнулась. Трое небритых, заляпанных глиной по самые уши субъектов ввалилась внутрь. Первый уставшим и злым голосом рявкнул хозяину, чтобы подали всем что-нибудь пожрать и выпить, второй же внимательным и цепким взглядом окинул зал.

Пробежав глазами по лицам посетителей, он вдруг, как бы споткнувшись, вернулся назад и впился хищным взором в физиономии господ попаданцев. Толчок локтем в плечо плюхнувшемуся на лавку предводителю и вот, вся троица уже шагает в их сторону, на ходу вытягивая мечи из ножен.

— Стоять! — Хриплый бас хозяина трактира и так-то не настраивал на легкомысленный лад, а уж, будучи подкрепленным соответствующими аргументами… Первый из аргументов на вид ничем не отличался от уже взведенного арбалета, направленного точно в живот предводителю. Второй лежал рядом на стойке и выглядел точь в точь, как внушительных размеров секира.

— Еще один шаг, и первый получит болт в брюхо! А оставшихся разделаю, как осенних кабанчиков к Рождеству Пресвятой Богородицы. — Аргументы хозяина явно внушали доверие. Ибо троица неизвестных застыла на месте, не пытаясь сделать более ни шагу. — Если у вас есть вопросы к моим гостям, то задавать их будете на улице. Еще не хватало мне здесь после вас порядок наводить!

— Почтенный хозяин, — свистящим от ярости голосом произнес предводитель, указывая глазами на наших героев, — эти двое — воры. Они похитили значительную сумму серебра у нашего господина и скрылись. Все, что мы хотим, это скрутить их и предоставить на его суд.

— Что бы они ни сделали, — хмуро буркнул хозяин, — любой мой гость находится здесь под моей защитой. Если нужно, ждите, когда они покинут дом, и тогда можете делать все, что угодно. "Что-нибудь пожрать и выпить" вам сейчас подадут.

— Постой, добрый хозяин. — Господин Дрон встал, обращаясь как будто бы только к их неожиданному защитнику. Но одновременно его речь адресовалась и ко всем присутствующим.

Присутствующие, нужно сказать, выглядели по большей части весьма колоритно. Дубленой кожи кирасы с металлическими нашивками, а кое-где и кольчуги, клинки на поясах и отметины на лицах лучше всякой визитной карточки говорили об их принадлежности к воинскому сословию. А явственно читавшийся в глазах интерес к возможной потасовке прекрасно дополнял первое впечатление.

— Стоит ли заставлять этих добрых людей ждать? — Елейному голосу почтенного депутата позавидовал бы любой местный святоша, окажись он вдруг здесь. Отец Бернар, так тот точно позавидовал. Депутат же продолжал витийствовать.

— Сии нечестивцы только что осквернили свои уста ложью. Ни я, ни мой друг никогда в жизни не видели ни их, ни их господина — если он вообще существует на свете. Ложь — страшный грех. И любой добрый христианин просто обязан помочь им как можно быстрее этот грех искупить. Дабы их заблудшие души не заскорузли в беззаконии и предстали перед Создателем чистыми, аки агнцы.

На этом месте господин Дрон соединил ладони перед грудью, воздел очи горе и физиономией изобразил самого прожженного священнослужителя на десяток-другой лье вокруг.

— Думаю, забить им их ложь в глотку, вместе с пядью честной стали, или хотя бы отрезать их лживые языки — будет для этого в самый раз, не правда ли?

Одобрительный гогот и поощрительные выкрики из зала показали, что небольшой спич господина Дрона пришелся по сердцу невзыскательной публике. А и правда, что может быть лучшим дополнением к доброму ужину, чем бесплатное развлечение! Да еще в эти суровые, не избалованные разнообразием зрелищ, времена.

— Я вижу, добрые господа в доспехах и при оружии, — продолжил тем временем Сергей Сергеевич свою репризу. — Думаю, и мне следует для беседы о спасении души приодеться. Да и клинок выбрать чуть длиннее, чем эта зубочистка на поясе. Надеюсь, вы дождетесь меня здесь? Э-э-э… мессиры, — теперь почтенный депутат обращался уже снова к залу, — будет очень печально, если в то время, пока я переодеваюсь, эти господа вздумают покинуть наше общество — погрязнув тем самым навечно в пучине греха и беззакония. Не присмотрите ли вы за ними, пока я вернусь?

— Ступай добрый господин, — заржал один из гостей, передвигаясь поближе к входной двери. За ним, чуть не приплясывая от предвкушаемого развлечения, двинулись еще несколько. — Эти грешники дождутся тебя.

— Послушайте, Сергей Сергеевич, — почтенный историк метался по комнате и явно трусил, глядя на вздевающего доспех Капитана, — ну зачем вам ввязываться в это средневековое варварство? Драться мечами, да еще одному против троих! Не лучше ли спокойно оставаться под защитой любезного хозяина, послав тем временем отца Бернара за сэром Томасом? Для чего еще и существует вооруженный эскорт, как не для таких вот случаев? Неужели вам так уж хочется поучаствовать в кабацкой драке?

— Ты что, Доцент, — буркнул господин Дрон, пристегивая защитную юбку к кирасе, — ничего не понял? Парни явно с дороги, причем уже не первый день. Сюда заехали пожрать и переночевать. Но, увидев нас, встрепенулись, как ошпаренные. И сразу попытались наехать. Мы их ни разу не видели. Они нас, судя по тому, что не сразу узнали — тоже. Значит, что?

— Что?

— Значит, определили нас по описанию. Которое кто-то составил и им дал. Но ехали они не специально сюда за нами. Посмотри на их заморенные морды, они уже не меньше недели в пути. С нами столкнулись случайно — это и по всему их поведению видно было. То есть, что?

— Что? — вновь эхом откликнулся ничего не понимающий господин Гольдберг.

- То есть, это поисковая группа, зачем-то давненько рыскающая по округе, ищущая не нас, но при этом имеющая и наше описание. Не удивлюсь, если их главной целью был гонец, отправленный к Ричарду комендантом Шато-Гайара. А мы — так, вишенкой на торте. Ты что думаешь, эта группа здесь одна? Кто-то явно уже озаботился нашим существованием в этом мире. И очень хотел бы его как-то прекратить. Да запрись мы сейчас в трактире, эти свинтят отсюда через минуту. А, спустя пару часов, тут таких групп десяток будет. Пошлют за подмогой — и привет! А вот если мы их сейчас тихонечко зарежем, то, глядишь, какое-то время сможем еще путешествовать без слишком навязчивого внимания.

Говоря все это, господин Дрон сноровисто защелкивал на себе детали стального конструктора. Горжета, шлем, латные перчатки — все. Цвайхандер на плечо, и закованная в металл фигура вышла из комнаты. Проход через зал сопровождался потрясенным молчанием. Все же для конца двенадцатого века, когда кольчуга двойного плетения представляла собой вершину технической мысли в области защитных вооружений, высокая готика должна была смотреться как нечто совершенно невообразимое.

Несколько секунд, и господин Дрон вместе с незадачливыми преследователями, в окружении пары десятков посетителей, вывалили из трактира на просторный двор. И въездные ворота, и калитка были уже кем-то предусмотрительно заперты, так что внезапно покинуть веселую компанию никто бы не смог. Сопровождающие тут же растеклись по периметру двора, освобождая место для боя.

Впрочем, можно ли было это назвать боем? Скорее, бойней. Троица окружила облитую сталью фигуру, опасливо крутясь вокруг нее, но нападать не решалась. И зрители их очень хорошо понимали.

Куда, государи мои, атаковать? Где у этого стального монстра уязвимые места? Искать наощупь, методом проб и ошибок? Так ведь любая ошибка станет последней. Их противник плавно перетекал из стойки в стойку, и чудовищный клинок, повинуясь легким, казалось бы, движениям рук, вспарывал воздух в опасной близости от ставших вдруг столь беззащитными средневековых организмов.

Наконец, господину Дрону эта карусель надоела. Несколькими взмахами меча он загнал одного из противников в угол двора, пресекая любые попытки уйти в сторону, и одним длинным выпадом проколол беднягу насквозь. Предводитель попытался использовать этот момент, чтобы нанести хотя бы один удар со спины. Мощный рубящий удар обрушился на затылок почтенного депутата, но добротный армет, снабженный лучшей системой головного крепления, какую только можно было купить за деньги в двадцать первом веке, выдержал атаку без видимых последствий. Чего не скажешь о нападавшем. Мгновенный подшаг назад и удар бронированным локтем в корпус откинул его на пару шагов, заставив согнуться в беззвучно крике. А мгновение спустя бритвенно-острое лезвие, просвистев полукруг с разворота, и вовсе прекратило мучения, попросту отделив небритую голову от тела.

Последний из нападавших, увидев, что ждет его в ближайшем будущем, бросил меч и попытался с разбегу перемахнуть через забор. Резкое движение рукой, и тонкая мизерикордия, просвистев в воздухе шесть-семь метров, вонзилась в незащищенную дубленой кожей ягодицу беглеца. На этом попытка к бегству была пресечена.

Довольно жидкие приветственные выкрики со стороны публики ознаменовали финал, но в целом продемонстрировали скорее разочарование зрелищем. Слишком неравные силы, слишком предсказуем конец, слишком быстро все кончилось… Публика повалила внутрь, лишь хозяин заведения задержался — на предмет, не нужно ли чего господам постояльцам?

Слегка замявшись, Капитан сообщил, что они в этих местах — люди новые, порядков не знают. Что, например, они должны делать с выжившим?

— Что? — очень удивился хозяин, — да что хотите, то и делайте. Можете отпустить, можете выкуп стребовать, можете зарезать — он теперь ваш пленник, и вы вольны в его жизни и смерти. Если надумаете резать, то за десяток серебрушек мои работники всех троих и прикопают на местном кладбище. С отцом Михаилом сами договоримся.

Последовавший тут же экспресс-допрос не встретил ни малейшего сопротивления. Да, наемники. Да, нанимателя знает только командир — он возвращается другой дорогой. Да, имели задание перехватить некоего курьера, уходящего из замка Шато-Гайар на юг. Перехватить не удалось. Да, их описание тоже дали — чисто на всякий случай. При встрече желательно взять живыми, в случае невозможности — убить.

— О-хо-хо, — тяжело вздохнул господин Дрон, выкачав из пленника скудную информацию. Затем как бы начал поворачиваться и вдруг резким боковым ударом в подбородок отправил лежащего в глубокий нокаут. Вытащил мизерикордию и молниеносным движением вогнал ему в глазницу, пробив череп, пожалуй, что и насквозь, до самой земли.

Стоявший рядом господин Гольдберг неловко хрюкнул и, отскочив на пару шагов, вывалил весь обед на землю. Все же первые два убийства совершились в некотором отдалении от него. А тут — в одном шаге.

— З-зачем? — чуть заикаясь, просипел он.

— А куда ж его девать? — угрюмо пробурчал господин Дрон. — Сторожить некому, а отпустить… Еще погони на плечах нам не хватало! Так хоть несколько дней форы получим. Пока сообразят, что одна группа не вернулась, пока найдут, где их прикопали. А нам и несколько дней лишними не будут. Все, Доцент, утрись и пошли внутрь. Нечего обеду пропадать, уплочено!

Продолжение трапезы вышло скомканным, и ни нежнейшее птичье мясо, ни чудесные паштеты не могли вернуть исчезнувшее неведомо куда банное настроение. Отец Бернар, быстро насытившись, поднялся к себе в комнату. А господин Дрон, избавившись от брони, остался с почтенным историком коротать вечер внизу.

Пламя камина и зажженные слугами светильники на стенах разогнали вечернюю мглу. А доброе вино, на которое не поскупился хозяин заведения, изрядно впечатлившийся ратными подвигами достойного депутата, столь же успешно разогнало вечернюю хандру господина Гольдберга — все же не сталкивавшегося доселе так близко со столь грубыми проявлениями человеческого бытия.

Разговоры за соседними столами как-то незаметно затихли, как будто некто могущественный накрыл стол господ попаданцев звуконепроницаемым колпаком. И малость успокоившийся Евгений Викторович вновь пустился в рассказы об их могущественном и грозном оппоненте — сорок первом доже Светлейшей республики Энрико Дандоло…

* * *

За три месяца до появления попаданцев.

Остров Риальто, Палаццо Дукале, 20 октября 1198 года.

Удивительно ранняя в этом году осень принесла в Лагуну холодную, промозглую сырость. Дожди и туманы, сливаясь с бледно-серой поверхностью воды, прятали от глаз даже ближайшие острова архипелага. Не было видно ни Дорсодуро, ни Спиналонги, ни Луприо, ни Оливоло… Казалось, все потонуло за тусклой, унылой завесой, и один лишь Риальто по неведомой прихоти судьбы еще держится на поверхности пустынных вод.

Впрочем, какое дело слепцу до картинки за окном. Оно даже и к лучшему, когда ничто не отвлекает от собственных мыслей. А подумать было о чем.

Появившийся в конце августа кардинал Соффредо поселился вместе с многочисленной свитой в странноприимном доме Святого Марка. И, похоже, вовсе не собирался в обратный путь.

Протокольный визит папского легата в Палаццо Дукале, сделанный в первых числах сентября, ничуть не прояснил целей его здесь пребывания. Не считать же таковыми в сотый раз прозвучавшие призывы к вызволению Гроба Господня и слегка завуалированные угрозы отлучения для всех, кто торгует с сарацинами материалами военного назначения?

Наблюдение, приставленное к папскому легату сразу с момента его прибытия, тоже ничего интересного не принесло. Мессер Соффредо не совершал ничего предосудительного, встречался с влиятельными венецианцами — купцами, чиновниками, прелатами — вел отвлеченные, нередко богословские, беседы. При этом не высказывал конкретных пожеланий или просьб, не задавал особо подозрительных вопросов.

Было понятно, что Соффредо приехал, что называется, держать руку на пульсе — высматривать, выслушивать, вынюхивать. Чем, кстати, ничуть не скрываясь, и занимались его люди — шастали по рынкам, тавернам, портовым складам и мастерским. Однако что-то конкретное ни кардиналу, ни его ищейкам предъявить было невозможно.

Малый Совет с того, памятного, заседания собирался еще два раза. Из-за присутствия в городе папского легата оба заседания сопровождались особыми мерами предосторожности. Вдобавок к усиленной страже, всю площадь Святого Марка заполоняли люди мессера Сельвио. Однако, ни попыток проникновения, ни покушений на подкуп стражи зафиксировано не было. Что говорило либо о том, что люди кардинала обладают необычайным, выходящим за пределы всякого разумения, искусством шпионажа, либо же о том, что оных попыток и покушений действительно не было. Сам дож склонялся ко второму.

На предстоящем завтра заседании похоже, удастся, наконец, свести воедино все линии сопротивления политике Папы. План получался головокружительный, многоходовый, ведущий нередко по лезвию ножа. Но и обещал в случае успеха необычайные, просто невиданные доселе выгоды.

И именно мессеру Энрико Дандоло, сорок первому дожу Республики Святого Марка, предстоит воплощать этот план в жизнь.

— Nihil te interpello? Не помешаю? — Темно-серая тень просочилась сквозь полуоткрытую дверь.

— Господи, — устало подумалось вдруг старому дожу. — А может и правы были те два бенедиктинца, когда возвещали на площади перед собором о скором конце света? Если уж честный Сельвио начал, по примеру Дзиани, щеголять латинской ученостью, стало быть, действительно можно ожидать чего угодно.

— Садитесь, мессер, вина с дороги? Красная Вальполичелла последнего урожая просто чудо как хороша!

— Благодарю вас, мессер, лучше Речотто и, если можно — подогреть с пряностями. Я промок и отсырел до самой селезенки. — Мессер Сельвио подсел к открытому огню и протянул руки. От его темно-серого, набухшего влагой плаща во все стороны потянуло запахом дождя, моря и прелой шерсти.

Ударив серебряным молоточком по миниатюрному гонгу, Энрико Дандоло отдал вошедшему служителю необходимые распоряжения. Когда спина последнего скрылась в дверях, дож обернулся к мессеру Сельвио и заговорил.

— Слава Святому Марку, завтра все точки над i будут, наконец расставлены. И подтверждены личной клятвой каждого из советников перед мощами нашего святого покровителя. — Старик скупо улыбнулся. — Тогда у нас будут полностью развязаны руки. Однако кое-какие прикидки мы с вами начали делать уже в августе. Итак, что удалось узнать?

Мессер Сельвио, не отнимая рук от тепла открытого очага, негромко заговорил. — Лично я посетил с визитом пять замков, два аббатства и два епископства. Территориально это италийские герцогства, австрийское и швабское. Преданные нам люди нанесли примерно в десять раз больше визитов по всей Европе. — Сельвио пошевелил руками у огня. — Суммируя услышанные нами мнения владетельных господ и князей Церкви и отметая при этом явные фантазии, пьяное бахвальство и откровенное невежество, картина получается примерно следующая.

Основную массу рыцарей следует ожидать из Англии и Франции. Если, конечно же, Иннокентий сумеет разрешить возникшее между Ричардом и Филиппом маленькое недопонимание по поводу Вексена и остальных континентальных владений Плантагенетов.

— А он сделает это, не особо и напрягаясь, — тут же добавил дож.

— Я тоже так полагаю, мессер. — Сельвио принял из рук вошедшего слуги большой позолоченный кубок, почти доверху наполненный темно-красным, плотным даже на взгляд, вином. — О, мессер, вы возвращаете меня к жизни!

От кубка разносился упоительный аромат старого, крепкого вина, гвоздики и перца. — Полагаю, примерно такие ощущения должны испытывать праведники в раю.

— Наслаждайтесь, Сельвио, пока можно, — старый дож добродушно усмехнулся в густую бороду, — ибо уж мы-то с вами в рай точно не попадем.

— Как знать, мессер, как знать, — улыбка мессера Сельвио почти точно копировала ту, что только что промелькнула на лице Дандоло. — Лично я регулярно бываю на исповеди и причащаюсь Святых Даров.

— Ну, хорошо, — примирительно поднял руки мессер Дандоло, — не будем спорить. Пройдет не так уж много времени, и мы все узнаем точно. А теперь продолжим о том, что же вам удалось собрать.

— Как прикажете, мессер, — Сельвио согнул голову в поклоне и продолжил. — Князья Священной Римской империи, как мы и предполагали, не дадут почти ничего. Все, кто мог уйти, ушли с Генрихом два года назад. Немногие оставшиеся по самую макушку втянуты в разгорающуюся борьбу Филиппа Швабского и Оттона Брауншвейгского. У них это, похоже, надолго.

Дож качнул головой, как бы подтверждая сказанное.

— О войсках от ромеев говорить вообще не приходится, — продолжал между тем мессер Сельвио. — Армия до предела разложена чередованием постоянно меняющихся коронованных задниц на троне, чудовищным воровством и задержками жалования. Впрочем, и такой-то ее уже откровенно не хватает на северо-восточных границах Империи, беспрерывно атакуемых все новыми и новыми ордами варваров.

И это тоже ничуть не расходилось с уже имеющейся у дожа информацией.

— С Пиренейского полуострова, — мессер Сельвио сделал крупный глоток из кубка, — ожидать по понятным причинам просто некого. После сокрушительного поражения три года назад при Аларкосе, где спящее кастильское войско было фактически вырезано сарацинами, там теперь каждый рыцарь на счету. Арагон, Каталония не в лучшем положении. — Рассказчик слегка улыбнулся. — У пиренейских кабальеро Крестовый поход начинается сразу же за воротами их собственных замков. Ехать для этого в Палестину им совершенно не обязательно.

Энрико Дандоло рассеянно кивнул, как бы отвечая на его улыбку, хотя он, конечно же, не мог ее видеть.

— Италийские владетельные господа давно уже поняли, что торговать значительно выгоднее, чем воевать. — Сельвио сделал еще один глоток. — Поэтому скорее сцепятся друг с другом, как Пиза с Генуей, чем с сарацинами. Какая-то мелочь отсюда, конечно соберется, но явно не она будет делать погоду в крестоносном войске.

Старый дож слегка поморщился от пренебрежительного тона своего собеседника, но промолчал, продолжая внимательно слушать.

— Кто у нас еще остался? Имре Венгерский? Этот — да! — Мессер Сельвио поднялся со стула, разминая колени, прошелся к окну и обратно. Широкий капюшон по-прежнему скрывал его лицо. — Этот примет крест и придет с войском. И будет рыть землю, чтобы только его гуннов приняли, наконец, в круг христианских народов. Поучаствовать для этого в освобождении Гроба Господня — как раз то, что нужно.

Сельвио снова сел и взял кубок в руки. — В общем, и все, мессер. Какое-то количество воинов дадут еще сицилийцы, фламандцы, датчане, но основную ударную силу крестоносного войска составят все же рыцари из Англии, Франции и Венгрии.

Дож помолчал несколько мгновений, затем поднял на собеседника невидящие глаза. — Какое количество воинов нам следует ожидать? — Его визави, несомненно ожидавший этого вопроса, тем не менее глубоко задумался.

— Вы задаете, мессер, очень трудный вопрос. Слишком много случайностей и неожиданных событий могут на это повлиять. Однако же, если попытаться нащупать некоторую среднюю точку, — Сельвио последним глотком допил вино и поставил кубок на поднос, — от которой в действительности могут быть весьма значительные отклонения как в ту, так и в другую сторону, то это 30–35 тысяч воинов.

— Для того, чтобы занять Египет, — нахмурился мессер Дандоло, — и оттуда идти на Иерусалим, более чем достаточно. Что говорят о вожде похода?

— Ричард, и только Ричард! — Мессер Сельвио весело улыбнулся. — Это единственный вопрос, где мнения не расходятся. Филипп-Август отлучен папой за развод с Ингеборгой Датской. Да не очень-то он и рвется в Святую Землю. Имре Венгерский, даже если он приведет самое крупное войско — а, судя по всему, так оно и будет — тоже не может рассчитывать на место во главе. У него нет имени, европейское рыцарство его не знает.

— Все, — слегка поклонился мессер Сельвио, — коронованные особы на этом заканчиваются.

— Ну, а если э-э-э… — слегка замялся старый дож, что так не вязалось с его обычной манерой вести разговор.

Непонятно почему, но ему вдруг оказалось чертовски трудно произнести слова об устранении английского короля. Некая слабость обнаружилась вдруг, угрожавшая всем безупречным расчетам — и это было воистину опасно. Ведь шаг сей оставался единственно возможным в той ситуации, что складывалась теперь в Европе. Простая и очевидная логика требовала смерти Ричарда! И тогда вся игра Иннокентия рассыпалась бы в прах!

Но что-то внутри протестовало. Нет, сам-то дож отлично знал, откуда взялось это самое "что-то". И ведь ничего с этим "что-то" не сделать — вот что было скверно, опасно и очень некстати.

— Да, разумеется, — пришел на выручку дожу его более молодой собеседник. — Мы задавали вопрос, кто возглавит поход, если с Ричардом, не приведи Господь, что-то случится. Его младший брат, принц Иоанн, отпадает сразу. Он непременно найдет уважительную причину, чтобы вообще не принять креста. — Мессер Сельвио на секунду задумался. — Пожалуй, Иоанн и Филипп-Август — единственные коронованные особы, у которых под коронами имеется хоть что-то, напоминающее мозги. Именно поэтому они по возможности стараются сидеть дома и улаживать дела в государстве.

— Значит Имре? — Нет, мессер. Помня, что его отец отнял у нас Задар, Имре не рискнет привести свое войско на палубы наших кораблей. Тем более, что после того, как города Истрии и Далмации приняли его покровительство, кораблей у него достаточно и своих. — Дож снова согласно кивнул.

— А это значит, — продолжал мессер Сельвио, — что венгры переправятся сами и присоединятся к объединенному войску уже в Египте. Но сбор объединенного войска и переправа через море, — на это потребуется не менее года. И все это время крестоносное воинство не сможет обходиться без вождя. Следовательно, его изберут ранее, и это будет не Имре.

— Тогда кто?

— О, мессер, — Сельвио развел руками, — здесь мы переходим из области более или менее правильного сбора сведений в область, скорее, догадок. Вероятнее всего, — мессер Сельвио сделал паузу, — это будет не англичанин. С острова можно ожидать большого количества мелких рыцарей, но владетельные господа в большинстве своем останутся дома — улаживать те недоразумения, что сложились между сторонниками Ричарда и Иоанна за время отсутствия короля-рыцаря в Англии.

— Значит француз, — скорее утвердительно произнес Энрико Дандоло.

— Да, мессер, кто-то из французских графов.

— Не густо, — усмехнулся старый дож. — И кто же?

— Прошу меня простить, — слегка поклонился мессер Сельвио, — все это крайне недостоверно, но, по отзывам наших собеседников, наибольшей склонностью к разного рода авантюрам и, в то же время, немалым уважением у подданных Филиппа-Августа пользуется Тибо, граф Шампани. С некоторой долей уверенности можно предположить, что именно он и возглавит крестовое паломничество.

— Тибо III Шампанский, — задумчиво проговорил старый дож. — Хорошо, вернемся пока к Ричарду. Может ли случиться с ним какое-то несчастье, как например та же лихорадка, что так не вовремя отправила к праотцам Генриха Гогенштауфена?

— Боюсь, что это крайне маловероятно.

Старый дож удивленно поднял кустистые брови, воткнувшись невидящим взором в переносицу собеседника. — Вы настолько не верите в промысел Божий?

— Дело в том, мессер… — окончательно согревшийся Сельвио отошел от очага и переместился в более привычный ему угол у дверей, где пламя светильников становилось зыбким, а тени густели. Дело в том, — повторил он, — что Господь наш, похоже, забросил все остальные дела и занялся исключительно предотвращением несчастий, могущих случиться с Ричардом Английским. — Вот как? Поясните, мессер, — с закипающим недовольством в голосе потребовал дож.

— Как прикажете, мессер, — склонился его собеседник. — С некоторых пор военная ставка короля-рыцаря напоминает скорее бенедиктинский монастырь. Известный вам Пьетро да Капуа, перед тем как проследовать в Дижон, где он занят сейчас сбором ассамблеи французского духовенства, останавливался у Ричарда.

— И что же? — нетерпеливо потребовал дож.

— Там он на коленях умолил Ричарда принять у себя некоторое количество монахов, лично отобранных для этого Иннокентием.

— Вот оно что, — недовольно пробурчал мессер Дандоло. — Стало быть, теперь королевские повара, виночерпии, лекари отдыхают, а трудятся за них служители Господа?

— Именно так, мессер. Однако этим они и не подумали ограничиться.

— Вот как, — удивился дож, — и чем же еще монахи могут помочь Господу нашему в деле охраны Ричарда? Святыми молитвами?

— Я вполне допускаю, — склонил голову мессер Сельвио, — что монахи усердно молятся за здравие короля-рыцаря. Но, увы, кроме этого они очень быстро заткнули все дыры, которые имелись в системе охраны воинственного монарха. Телохранители Ричарда — безусловно, храбрые воины, но их опыт был бы скорее полезен при штурме крепостных стен, нежели в тонком искусстве охраны коронованных особ.

Сегодня их пробелы в этом искусстве, — продолжал тем временем Сельвио, — сполна компенсированы прибывшими святыми отцами. И я могу с уверенностью утверждать, что ни яд, ни кинжал в обозримом будущем Ричарду Плантагенету не угрожают.

— Да что это, черт бы их побрал, за монахи такие?! — взорвался, наконец, мессер Дандоло.

— Иоанниты.

Давно, очень давно не слышал Святой Марк столь цветистых выражений, как те, что выплескивались сегодня в его адрес, в адрес все четырех евангелистов, двенадцати апостолов, а также в адрес Господа нашего и его непорочной матери девы Марии!

Любой посторонний слушатель услышал бы в богохульных проклятиях, обильно раздаваемых старым дожем, лишь гнев благородного сеньора, столкнувшегося с непреодолимым препятствием своим планам. Во всяком случае, именно так воспринял достойный Сельвио неистовую ругань своего господина. И лишь самому дожу да, вероятно, еще Господу было известно — сколько было в ней намешано гнева, а сколько облегчения. Неприятного, совершенно неуместного, да просто отвратительного — но облегчения!

Наконец, буря утихла.

— Стало быть, Иннокентий сумел договориться с магистром Донжоном о передаче Ричарду на какое-то время части его личной гвардии? Да, это очень осложняет дело, — успокоившийся дож в задумчивости потер некстати занывшие виски. — И что же, теперь Господь хранит английского короля от всех неприятных неожиданностей?

— Я этого не говорил, мессер. — Сельвио чуть заметно улыбнулся. — У меня есть несколько мыслей относительно путей божьего промысла, но они требуют дополнительной проработки. Позвольте сейчас не останавливаться на них подробно.

— Хорошо, — дож еще раз потер виски. — Погода, похоже, все же меняется. А что там с графом Тибо?

— О, мессер, здесь я не предвижу абсолютно никаких затруднений! — мессер Сельвио сокрушенно вздохнул. — Сколько достойнейших молодых и полных сил людей во цвете лет покидают наш мир…

* * *

На следующий день.

Риальто, Венеция, Площадь св. Марка 21 октября 1198 года,

Грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну. Низко висящее темное марево, ворочаясь, клубясь и взрываясь, отгородило центральный архипелаг от побережья, от моря, от осеннего солнца, садящегося в это время куда-то в сторону Падуи.

Разразившаяся буря ничем не напоминала те легкие средиземноморские грозы, что за пятнадцать-двадцать минут выплескивают свой гнев и тут же уносятся неизвестно куда. Оставляя после себя лишь омытый дождем, прозрачнейший воздух и солнечные блики на поверхности воды.

Сегодняшняя гроза бушевала долго и тяжело, сотрясая землю близкими раскатами грома. Площадь Святого Марка опустела. Стража Дворца дожей попряталась от разъяренной стихии в караульное помещение. Даже неизменных соглядатаев мессера Сельвио, и то нигде не было видно.

Однако Никколо не боялся грозы. Нет, не боялся! В конце концов, ему уже двенадцать, и он вполне взрослый. И что с того, что из-за худобы и маленького роста никто не дает ему больше девяти? Подумаешь, пусть только попробуют…!

Да и что ее бояться, этой грозы? Ну, подумаешь, намокнешь! Как намокнешь, так и высохнешь потом. А гром и молнии — их тоже бояться нечего. Симон-Аквилеец однажды все ему о них рассказал. И Никколо теперь хорошо знал, что душа того, кто попал под молнию, сразу же напрямик отправляется в Рай. Минуя даже Чистилище. Недаром Симон каждую грозу выходил под дождь и пытался ее поймать. Другого-то пути попасть на Небеса у старого вора точно не было.

К шайке Аквилейца Никколо прибился через несколько месяцев после того, как их бродячий цирк был вырезан и разграблен одной из тех банд, что в изобилии водятся в каменоломнях, под самыми стенами Рима. Мама и папа, цирковые акробаты, погибли сразу. А маленький Никколо, уже начавший выступать в семейных номерах, сумел вывернуться из скользких от крови лап убийцы и бросился наутек. Он бежал, бежал, пока грудь не начала разрываться, а в оранжевом воздухе не поплыли черные точки…

Потом было несколько месяцев скитаний. Иногда Никколо удавалось что-то выпросить у прихожан рядом с многочисленными церквями Вечного Города. Правда, оттуда его всегда очень быстро сгоняли местные нищие. Нередко получалось что-нибудь стянуть из подвалов тех трактирщиков-ротозеев, что сэкономили на решетках для вентиляционных отдушин. Ну, а когда ничего не попадалось, всегда выручали горы объедков, сваливаемых неподалеку от тех же трактиров.

С Симоном-Аквилейцем Никколо столкнулся, выбираясь из одного такого подвала и протаскивая за собой в отдушину связку отличных колбас. Невысокий, кривоногий, седой мужик с перебитым носом и отсутствующей мочкой уха молча ухватил его тогда за плечо — да так, что не вырвешься — покрутил, рассматривая со всех сторон, хмыкнув, пробурчал в клочковатую бороду: "А что, будет толк!"

Потом отпустил, почему-то вздохнул и ворчливо бросил: "Ладно, шагай за мной". Затем повернулся и, слегка прихрамывая, направился вниз, в сторону пристаней. Ничто не мешало Никколо тут же удрать, вместе с колбасами. Но бежать почему-то не хотелось. А хотелось, совсем наоборот, шагать за этим пожилым уже, но еще крепким дядькой.

Так в шайке Симона-Аквилейца появилась своя sauria, ящерица. Так назывались у римских воров мелкие, юркие мальчишки, способные забраться в дом чуть ли не по голой стене, проникнуть в вентиляционное отверстие, в щель полуоткрытого и выставленного на защелку окна… А затем, затаившись, дождаться условленного времени и открыть двери взрослым членам шайки.

У Аквилейца Никколо прожил почти год. Это было хорошее время. Забираться в дома богатых римлян было совсем не сложно. Да и случалось это не часто — не более одного-двух раз в месяц. Зато кормили от пуза, и никто не интересовался, где ящерица шастает целыми дням, когда нет работы.

Все закончилось внезапно и просто. Взобравшись однажды к полуоткрытому окну намеченного к "работе" богатого трехэтажного дома, просунув голову внутрь и убедившись, что там пусто, Никколо протиснулся в щель и спрыгнул. В ту же секунду кто-то сильно приложил его по затылку, и на великолепную мозаику пола сползло уже совершенно бесчувственное тело.

Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался — ни на что хорошее рассчитывать не могли.

Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.

Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, где в углу неподвижным поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем — ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой неизвестно с каких времен торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно — хозяин дома.

Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь — совершенно бесшумно.

— … за время моего отсутствия? — услышал Никколо обрывок фразы высокого.

— Ничего, мессер, все тихо, — отвечал ему коренастый. — Вот, правда, ящерицу поймали, — кивок в сторону скрученного Никколо. — Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.

- Ящерица? — оживился высокий. — … ящерица… — Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.

— Жить хочешь, "ящерица"?

Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.

Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.

Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал — "слишком ты, паренек, легкий еще для меча". В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.

В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:

— Да, и ящерицу тоже возьми… — И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.

Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для ящерицы представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.

Однако чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным — нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь…!

Но вот, однажды, грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну…

* * *

Буря позволила ему незамеченным пробраться на крышу, а оттуда — через узкую вентиляционную отдушину — внутрь. Когда в полной темноте чердачного помещения Никколо отыскал, наконец, печную трубу, находящуюся над единственной ярко освещенной комнатой на последнем этаже, зубы его уже перестали отбивать дробь. Одежда, конечно, еще не высохла, но тело начало потихоньку согреваться.

Разобрать саму трубу нечего было и думать! Толстая, "в полтора кирпича", стенка трубы поддалась бы, вероятно, лишь натиску хорошего лома. К счастью, в этих новых больших дворцах уже в полный рост применяли сложные системы отопления, когда к одной трубе ведут дымоходы от нескольких печей.

А это уже совсем меняет дело! Ведь от собственно печных вертикальных дымоходов к одной — общей на несколько печей — трубе ведут "лежаки". Так строители называют горизонтальные дымоходы, проложенные прямо по полу чердака. А вот их верхняя крышка выложена просто плоско положенным кирпичом. Аккуратно расшатать и вытащить торцевой кирпич "лежака", прямо над нужным печным дымоходом… Для умелых рук, вооруженных небольшим кинжалом, раз плюнуть.

Вот вынутый кирпич бесшумно лег рядом с "лежаком", и столб горячего воздуха, к счастью, без дыма — видимо печь уже протопилась — пахнул в лицо "ящерице". А вместе с теплом снизу пришли звуки. Разговаривали сразу несколько человек, и что-то разобрать было очень трудно.

Через некоторое время послышался звук закрывающейся двери и голоса смолкли. Прошло еще несколько секунд, и негромкий, но властный голос произнес: — Мессеры! Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно…