Иль-де-Франс, Мант — Иври, 26 января 1199 года
Поведав на следующее утро милейшему сэру Томасу об их обеденном приключении, господин Дрон получил в ответ положенную порцию ахов и охов. Впрочем, очень уж удивленным и уж тем более обеспокоенным тот не выглядел, заявив, что подобные стычки в придорожных трактирах — вполне привычное развлечение для многих любителей острых ощущений. Так что он очень рад, что мессир Серджио оказался на высоте и отправил негодяев туда, где им самое место. Почему-то столь легкомысленное отношение к очередному покушению на "колдунов из далекой Индии" со стороны начальника охраны их небольшого каравана ничуть не обеспокоило почтенного депутата.
А ведь должно, должно было…
Как бы то ни было, их маленький караван вновь топтался во дворе в ожидании юной графини. И снова "доброе утро, мессиры". И снова чавканье глины под копытами коней. Памятуя о случившемся третьего дня литературном диспуте, сегодня музицировать господин Дрон не решился. Свят-свят-свят, не накликать бы новой беды! Так что, унылую зимнюю дорогу коротали неспешными беседами с господином Гольдбергом.
— А скажи-ка мне, Доцент, вот вчера мы с тобою питались в приюте при церкви Святой Анны, типа для пилигримов. Я только не понял: где пилигримы-то? Хе, те рожи, что сидели за столами — так им не на богомолье, а в бандитской шайке самое место. Ну, или в отряде наемников. Морды в шрамах, оружием увешаны, как новогодние елки. Да и разговоров о божественном я от них что-то не слыхал. Все больше о добыче, да о бабах. Так я интересуюсь, где пилигримы?
Пребывающий в состоянии полного и окончательного отвращения к французским дорогам, господин Гольдберг был только рад развлечь себя и других небольшой лекцией о родном средневековье. С которым и впрямь встречаться было бы лучше лишь за преподавательской кафедрой, а не так вот — на пленэре. В целом же картина вырисовывалась следующая. Те разбойничьи рожи, что вкушали вместе с ними обед в приюте Святой Анны, они и были пилигримами.
По словам почтенного историка выходило следующее: все дело было в том, что церковь Святой Анны, приютившая наших путешественников, принадлежала аббатству Клюни. А аббатство Клюни в эти времена — это звучало… О-о-о, это звучало гордо!
— Пожалуй, первые три столетия существования клюнийской конгрегации, — важно объяснял господин Гольдберг, — можно смело считать второй попыткой общеевропейской интеграции. Ну, если за первую брать совсем уж провальную попытку Карла Великого.
— Ты это, Доцент… Ты сейчас чего сказал? Перевести можешь?
Господин Гольдберг со вздохом покосился на своего спутника, но все же снизошел. И решил таки перевести. Так сказать, с русского на "бандитский". При этом пальцы его как-то сами собой сложились в "козу", которую он мог видеть не иначе — по телевизору. А движения рук начали почти точно воспроизводить распальцовку, наверняка подсмотренную им в каком-нибудь криминальном телесериале.
"Глянь чо! — удивленно хмыкнул про себя почтенный депутат, — и за седло больше не держится. Видать правду говорят, что при должной практике и медведя можно на мотоцикле кататься научить…"
— Вот, ты при-икинь, Сергей Сергеевич, — обе "козы" господина историка уткнулись куда-то в район пупка олигарха, лопающегося от с трудом скрываемого хохота. — Главная хаза, ну-у, типа главное аббатство Клюни — в Бургундии. А филиалы, в смысле — малины, по всей Европе. При настоятелях Гуго Клюнийском и Петре Достопочтенном — э-э-э…, ну это такие ва-аще крутые перцы, — тут же поправился соскользнувший было на нормальную человеческую речь господин Гольдберг — так вот, при них клюнийские монастыри появились в Италии, Испании, Англии, Германии, Польше… Почти две тысячи монастырей, не кисло, да-а?! Пятьдесят тысяч монахов! И стоило только в Бургундии их главному перцу что-нибудь пукнуть, как все пятьдесят тысяч поцов по всей Европе брали, типа, под козырек и начинали быстро-быстро шуршать…
Нет, добрый мой читатель, здоровому человеку выносить такое кривлянье невозможно! Так что, перескажу-ка я все это своими словами.
Дороги и приюты, государи мои! Именно они стали символом клюнийской глобализации той удивительной эпохи. И вот уже почти два столетия аббатство с весьма похвальным усердием оснащало дороги Европы приютами для пилигримов. В одном из которых кортеж наших путешественников и остановился на отдых.
Не стоит, однако, подозревать святых отцов в излишней благотворительности. Забудьте это слово! В просвещенном двенадцатом веке Европу населяли крайне прагматичные люди. И почтенные служители Божьи ничуть не составляли здесь исключения.
Рыцарский беспредел — вот разгадка их пристального внимания к состоянию дорожной сети Европы!
Какая, вы скажете, здесь связь? Да самая прямая!
Буйное рыцарство, огородившись к VIII–IX столетьям по рождеству Христову крепостными рвами и стенами замков, начало с увлечением друг у друга эту недвижимость изымать. Благо, свободного времени у славных воинов было в достатке, развлечений никаких, а ничего другого, кроме как воевать, они все равно не умели. Зато этому делу научились на удивление неплохо.
— Рейдерские наезды, ва-аще в на-атуре, с утра да-а вечера, — вещал вошедший в роль господин Гольдберг.
И все бы ничего, но в процессы передела недвижимости очень быстро стало попадать и церковное имущество. Ведь воинственные поборники чужого добра ничуть не смущались, если оное находилось во владениях не светского, а церковного сеньора.
Разумеется, церковная недвижимость тоже очень быстро начала обрастать крепостными стенами, но все понимали — это не выход. Тем более, что и рыцарское искусство взятия неприступных укреплений непрерывно совершенствовалось. И вот, в чью-то хитроумную голову — увы, история не сохранила имени этого гения — пришла замечательная мысль.
Если нельзя отучить рыцарей от войны и грабежа, нужно эту благородную страсть направить на тех, кого не жалко. По возможности, оградив от нее добрых христиан и, самое главное, их пастырей. Долго ли, коротко ли, но первыми на роль плохих парней были определены испанские мавры, вполне успешно отжимавшие к тому времени у христиан Пиренейский полуостров.
Богоугодность грабежа сарацин и язычников, практически уже отнявших у братьев по вере целый полуостров, оказалась очень даже весомым аргументом. Разбой в Европе несколько поуменьшился. А в сторону Пиренеев потянулись многочисленные и очень неплохо вооруженные группы воинственных пилигримов. Видимо, уже тогда ощутивших могучую притягательную силу лозунга "Грабь награбленное!" Вот для этих-то путешественников и начали вырастать на дорогах Европы клюнийские приюты.
За что честь им и хвала!
Был, правда, у пиренейского проекта один серьезный изъян. Если мелким рыцарям, "голякам", было вполне достаточно выкупов с пленных и добычи, взятой с врагов в бою, то крупным сеньорам в качестве вознаграждения за проявленную воинскую доблесть требовалась земля. А вот ею пиренейские собратья по вере делиться никак не собирались. Самим мало! Да и много ли той земли за перешейком?
Необходимо было срочно что-то придумывать — в смысле новых земель, желательно подальше от Европы. Земель, ограбление и присвоение которых не только не греховно, но даже наоборот прибавляет очки. Ну, касательно обретения Царства Божия после славной смерти в бою.
И тут очень удачно подвернулись сельджуки, ведомые от победы к победе доблестным Малик-шахом Первым. Захват ими старых римских колоний в Сирии и Палестине стал просто бальзамом на израненную душу клюнийского руководства. Ведь божечки ж ты мой! Земли, по которым ступали когда-то сандалии Спасителя, оказались теперь во власти богопротивных магометан! Ну, вот как!? Как сердце доброго христианина может стерпеть такое святотатство?!
Господина Гольдберга, начавшего без устали повышать историческую грамотность своего спутника, по чести сказать, несло. История борьбы христолюбивого воинства с богопротивными магометанами текла из него неудержимым потоком. А на сандалиях Спасителя он, аж задохнулся в праведном гневе! Каковой, по его мнению, должен был охватывать каждого честного христианина при известии о подобном попрании святынь!
Вот так из зерна клюнийского проекта противостояния исламским захватчикам на Пиренейском полуострове начало потихоньку вырастать роскошное древо Крестовых походов. Походов во имя освобождения попираемых христианских святынь от злобного и нечестивого врага. Ну, и саму Святую Землю освободить тоже не мешало. Благо, ее — то есть земли — в тех краях было-таки немало…
Нет, перед тем, как решиться на столь серьезное мероприятие, конечно же, нужно было посоветоваться. И папа Урбан II честно объехал несколько старейших клюнийских монастырей в Бургундии и на юге Франции. Почему именно их? А какие еще монастыри должен был объезжать перед столь ответственным событием бывший приор Клюни?
И вот, прозвучал знаменитый Клермонский Призыв! И тысячи закованных в сталь крестовых воинов потянулись…
Впрочем, куда именно потянулись закованные в сталь тысячи рыцарей, господин Гольдберг уточнять не стал. И так понятно. Вместо этого он резко сменил тему. Глянув хитрым глазом на господина Дрона, он задумчиво пояснил, что таковы, дескать, были планы римской Церкви. А вот у Ричарда Плантагенета, спасать которого они тащатся по средневековой Франции уже который день, планы значительно отличались. И были, пожалуй, куда как разумнее. Ибо и на Гроб Господень, и на сандалии Спасителя ему было плевать с высокой колокольни. А волновали его куда как более серьезные вещи.
— Так на то он и король, — согласно кивнул в этом месте господин Дрон, — чтобы дурью всякой не маяться. Ну, а он что замутить хотел?
— О, — причмокнул от удовольствия разошедшийся историк, — это-таки да, стоит послушать! Но чтобы понять логику Ричарда, ответьте мне на один простой вопрос. Когда, по-вашему, завершилась античность?
… Слава богу, к этому моменту стремление господина Гольдберга переводить историю на "народный" язык, по-видимому, окончательно истощилось. Он вернулся к привычной, вполне себе академической манере изложения. Так что мы можем без опаски вернуть ему слово. Ну, или господину Дрону — чья там сейчас очередь высказываться..?
— Блин, Доцент, у тебя и повороты! Ну, считается, что в 4–5 веках нашей эры, когда германцы окончательно осели на землях Италии и римских провинций в Западной Европе и Северной Африке. Вот, тогда и начинается Средневековье. А при чем здесь это?
— Очень даже причем! Потому, что все было не совсем так. И понятно это стало тогда, когда историки начали шерстить архивы средиземноморских портов Франции — Марселя, Тулона, Арля и так далее.
— И чо?
— И то! Оказалось, что структура морских перевозок, сложившаяся еще во времена античного Рима, не менялась там вплоть до конца седьмого века нашей эры. То есть, республиканский Рим превращался в Империю, менялись императорские династии, накатывали волны варварских нашествий, германцы оседали на территориях бывших римских провинций, а жизнь людей от этого ничуть не менялась. По-прежнему гнали скот с равнин Паннонии и Фракии в порты Северной Италии. Как и тысячу лет до этого, развозили по всему Средиземноморью амфоры с оливковым маслом из Апулии. Зерно — из Египта и Сицилии. Шерсть с Пиренейского полуострова. Древесину с Балкан, олово из Британии, вино с островов Эгейского архипелага, рабов из Северного Причерноморья…
Поймите, Сергей Сергеевич, античность — это цивилизация городов средиземноморского побережья. Воедино соединяли их тысячами нитей купеческие корабли, бороздящие воды Средиземного моря. И, пусть возникали и рушились империи, накатывали все новые и новые племена варваров, на место римских наместников садились варварские короли — все это вообще ничего не значило! И ничего не меняло! Ибо, пока люди занимались привычным делом, пока они производили привычные вещи, а морские торговцы устоявшимися за многие века маршрутами развозили плоды их трудов, ничего не менялось. Цивилизация жила и плевать хотела на всех пришельцев, сколько бы их ни было.
Все закончилось в конце седьмого века нашей эры. Именно тогда умерла единая средиземноморская цивилизация и настали темные века.
— Хе, это что же такое с Европой случилось?
— Ислам с ней случился. В 640 году Амр ибн аль Аса вторгается в Египет. Два года спустя ромеи вынуждены без боя сдать Александрию — крупнейший морской порт западного средиземноморья. Но арабы на этом не остановились. Исламская волна асфальтовым катком катится по береговой линии на запад. Захватываются порты Ливии, Туниса, Алжира, Марокко. К концу седьмого века нашей эры вся береговая линия Северной Африки оказывается под властью воинов Аллаха!
И эти уроды таки не сидят, сложа руки! Они отстраивают старые портовые укрепления, строят новые крепости. Но если бы только это!
Мобилизовав корабелов из числа христианского населения Египта и Сирии, они ремонтируют старые и строят новые верфи. Уже в середине седьмого века у них в распоряжении находится огромный военный флот. В 655 году арабы устраивают морские рейды на Сицилию, Кипр, Крит, Родос. В этом же году близ побережья Ликии мусульмане уничтожают главные силы византийского флота, которыми командует сам император Констант II. Ты понимаешь, что это значит?!
— Полный кирдык всей логистике морских перевозок, — понимающе хмыкнул Капитан. — Хана морской торговле. И, соответственно, всему жизненному укладу средиземноморских территорий.
— Вот именно. Это было концом той, прежней цивилизации. Восточное средиземноморье, Византия удержались только за счет изобретения вундерваффе — греческого огня. Установив в 673 году на двухпалубные дромоны новое оружие, Константин IV уничтожил почти половину арабского флота, оставшиеся же в панике бежали. Так что, восточное средиземноморье осталось за христианами. Но на западе, безусловно, господствовали арабы. А кто господствует на море — тот господствует везде!
— Так, стало быть, Ричард…
— Вот именно! Судя по всему, он решил повторить арабский трюк. Сначала высадиться в Египте и закрепиться там. А потом — я очень сомневаюсь, что он пойдет на восток выручать Гроб Господень. Скорее всего, его путь проляжет на запад, по следам арабского завоевания. Выбить арабов к чертовой матери из портов Северной Африки, и пусть мотаются по пескам на своих верблюдах хоть до страшного суда! А Средиземное море снова становится европейским озером. И снова купеческие корабли тысячами нитей будут сшивать тело империи. А, каково? Взять под свою руку береговую линию Северной Африки! И тогда не нужно будет завоевывать Европу, она сама упадет в руки того, кто контролирует побережье и морские коммуникации! Это тебе не Карл Великий, тут мозгами пошевелить нужно!
— Да, неслабо…
— А я о чем! В исторических романчиках Ричарда рисуют королем-рыцарем, королем-трубадуром, которому только бы мечом помахать, да симпатичной красотке юбки на голову завернуть… Херня на постном масле!
Он — гений! Ты понял, Сергеич, гений!!!
* * *
На этом месте господин Дрон в первый раз за все их путешествие ощутил серьезное беспокойство. Нет, казалось бы, все идет как надо. После чудодейственных мазей отца Бернара их седалища смело встречались с не слишком удобными седлами, даже и не думая подавать сигналы тревоги. Да и ночь в приюте церкви Святой Анны прошла спокойно. Относительно чистая постель, обильный завтрак — что еще нужно путешественнику?
Утро вроде бы также не давало никаких поводов к беспокойству. Собрались и выступили быстро, организованно. Госпожа графиня ничем не напоминала вчерашнюю девицу, до глубины души потрясенную историей любви несчастного трубадура. Во всяком случае, ее утренний кивок: "Доброе утро, мессиры!" — ни на миллиметр не отличался от вчерашнего и позавчерашнего.
Что же случилось? Какая заноза заставила вдруг почтенного депутата отвлечься от разливающегося соловьем господина Гольдберга и обратиться в слух? Отчего нехорошо напряглись мышцы живота, а рука потянулась к ременной перевязи меча? Все так же ярко светило январское солнце, по-прежнему невозмутимо месили грязь кони…
Ага, изменилось направление движения. Лесной массив, преградивший им путь на юг, в сторону Рамбуйе, требовал дороги в объезд. Но господин Дрон в далеком будущем имел возможность неплохо изучить эти места. Так что, он отлично понимал, что логичнее и короче было бы ехать сейчас на юго-восток, через Пуассу. А караван направился почему-то на юго-запад, в сторону Иври.
Поделившись своими сомнениями с сэром Томасом, Капитан получил вполне вроде бы разумные разъяснения. Оказывается, всадник, догнавший их в первый день путешествия, передал пакет для мессира Робера, графа Иври. И от имени мессира Роже попросил сделать небольшой крюк, дабы доставить этот пакет до адресата. В общей сложности караван потеряет в дороге не более одного дня. Передаваемый же документ — весьма важен для хозяина Иври.
Дело в том, что в 1191 году Филипп-Август пожаловал Робера д’Иври должностью хранителя королевского леса "de Bosco Campi". Поскольку сейчас на этих землях стоит англо-анжуйское войско и никуда отсюда уходить не собирается, граф Иври весьма заинтересован в подтверждении этого своего пожалования уже со стороны Ричарда. Вчера соответствующий патент пришел в Шато-Гайар. Его сэр Томас, с позволения госпожи графини, и согласился доставить в замок Иври.
Объяснение показалось весьма разумным, и путешественники со спокойной душой продолжили путь. Графиня Маго также не пыталась более навязать литературоведческую дискуссию. Так что день прошел спокойно, без приключений. Когда вдалеке показались башни графского замка, почтенный историк-медиевист даже поведал его историю.
Оказывается, не только об Иване Грозном бытуют сплетни, касающиеся ликвидации архитекторов после завершения понравившегося заказчику объекта. Правда, Иван Васильевич по легенде — в силу свойственного ему гуманизма — всего лишь ослепил главного строителя храма Василия Блаженного. И цели своей достиг — аналогичных храмов мы больше нигде не видим.
Иначе поступила Обри, жена графа Рауля д’Иври. Она наняла Ланфреда, лучшего зодчего того времени, для строительства замка — более укрепленного и более хитроумно устроенного, чем любой другой. Когда архитектор закончил работу, она приказала отрубить ему голову, чтобы он не мог построить лучшего замка или раскрыть секрет укреплений. Но ее муж, граф Рауль, оказался еще более предусмотрительным человеком. Озаботившись безопасностью замка, он приказал казнить и саму Обри. Ну, дело-то житейское. Что знают двое — знает и свинья…
Впрочем, ни первая, ни вторая казнь не стали препятствием для довольно быстрого появления в окрестностях еще около полудюжины совершенно аналогичных фортификационных систем. Из чего мы с вами, господа, можем сделать вполне однозначные выводы в пользу гуманизма.
— Однако, справедливости ради, — добавил господин Гольдберг, — нужно сказать, что славу Иври принесла вовсе не жестокосердая Обри. Нет, в мировую историю этот городок вошел 14 марта 1590 года, когда Генрих Наваррский дал здесь решительную битву войскам Католической лиги и вышел из нее победителем. Именно после этого Иври приобрел почетную приставку, став Иври-ла-Батай, то есть — Иври на месте Битвы.
На это месте историк надолго задумался. Размышления длились почти две минуты и завершились громким "А вот, ни хрена!". По счастью, их спутники великим и могучим совершенно не владели, так что странная выходка господина Гольдберга удивила лишь господина Дрона. Каковой и попытался осторожно уточнить, к какой именно части рассказанного следует отнести столь эмоциональное междометие?
Как выяснилось, к последней. Дело в том, что тогда, в конце шестнадцатого века, сражение стало достоянием всего лишь горстки придворных хронистов. Размах подлинного Исторического События оно приобрело лишь спустя без малого триста лет. Когда Томас Баббингтон Маколей посвятит этому событию свою поэму. Где будет греметь сталь, литься кровь, а мужество и вера превозмогут грубую силу.
…Ура! Да здравствует король,
Наварры властелин!
Ура, Иври, единый бой,
В войну забивший клин!..
И попробуй, пойми сегодня, кто же был подлинным автором битвы при Иври? Король Генрих Наваррский или поэт Томас Маколей? А ведь, пожалуй, что даже и поэт!
На этой возвышенной ноте литературные размышления почтенного историка вынуждены были завершиться. Ибо перемазанные глиной копыта их коней гулко простучали по настилу подвесного моста, и караван въехал в просторный двор замка Иври.
* * *
Хозяин замка, граф Робер, лично встречал их в большом зале главной башни. Впрочем, "их" — это я, государи мои, несколько погорячился. Прежде всего, велеречивого приветствия удостоилась, конечно же, молодая графиня Неверская. Затем — сэр Томас, с поклоном вручивший обрадованному графу долгожданный патент. Он же и представил наших героев хозяину.
Несмотря на вежливый поклон и пару приветственных фраз, было видно, что "колдуны из далекой Индии, везущие королю Ричарду важные известия" вызывают у графа Робера весьма малый интерес. Что ничуть не противоречило нравам раннего, да и высокого Средневековья. Жгучий интерес к мистике проснется в людях гораздо позже. Сейчас же колдун — это все еще не более, чем один из "специалистов", выполняющий, конечно же, весьма важные дела, но не слишком-то выделяющийся из толпы других специалистов — кузнецов, оружейников, архитекторов, конюхов…
Симпатичная горничная проводила "колдунов" в отведенную комнату — одну на двоих — и оставила отдыхать до вечера. Предварительно предупредив о приглашении на общий ужин, "как отзвонят с вечерни". Робкую попытку нашего олигарха выяснить "где у вас тут удобства?" тут же пресек его спутник, заставив нагнуться и поискать под кроватями. Большущие ночные горшки, прикрытые крышками, были на месте. Так что, свои три звезды сие обиталище честно заслужило.
Капитан, прихватив неразлучный цвайхандер, пошел вниз — поискать укромное местечко, чтобы "порастрясти жирок". Господин же Гольдберг, изрядно утомленный путешествием, решил посвятить оставшееся до ужина время восстановлению сил. Так что, почистив от дорожной грязи костюм, он и заснул сладким сном…
… Ужин начался для них с неожиданности, вполне укладывающейся в сакраментальное "не так сели". Нет, сначала все было нормально. Огромный каминный зал с закопченными сводами. Завешанные оружием и звериными головами стены. Длинный, через весь зал стол. Все, как в голливудском костюмированном боевике.
Посланцев далекой Индии проводили на отведенные места в самом конце стола. Как и положено простым "специалистам". В компанию к оруженосцам и прочим "менее знатным" лицам. Участники пиршества уже собрались, ждали лишь графа с супругой.
Образовавшаяся пауза длилась ровно столько, сколько необходимо, чтобы обозреть вывешенные вдоль стен охотничьи трофеи, обширную коллекцию колюще-режущих предметов и, конечно же, роскошные восточные гобелены. Кои свидетельствовали, что хозяин замка не совсем уж впустую посетил Святую землю. Наконец, раскрылись створки одной из выходящих в зал дверей. И на места "в президиуме", под приветственные крики гостей, прошествовали хозяин дома с супругой и немногочисленной свитой.
Оглядев орлиным взором пиршественный стол, граф Робер протянул руку. В которую виночерпием тут же был вставлен немалых размеров кубок. Возможно, господину Гольдбергу это показалось? Или нет, и во взгляде графа действительно промелькнула некая тень неудовольствия, когда его глаза скользнули по их маленькой компании?
Как бы то ни было, граф начал говорить речь. Поверь, уважаемый читатель, иначе выступление назвать было никак нельзя. Хозяин замка излагал, сколь он безмерно рад присутствию в этих стенах графини Маго, наследницы великого рода. Сколь высоко он ценит дружбу сэра Томаса, замечательного воина и посланца короля Ричарда. Который, в свою очередь, несомненно является самым рыцарственным из христианских государей…
Но более всего граф, оказывается, благодарит сегодня судьбу за то, что она привела под крышу его дома благородного рыцаря, сэра Серджио. Чье невероятное искусство владения мечом потрясло его, сэра Робера, до глубины души! Разумеется, столь искусный воин должен сидеть не иначе, как по левую руку от хозяина. Да и то — лишь потому, что место по правую руку уже давно и по праву принадлежит ее светлости.
Место слева от графа Робера тут же как-то незаметно освободилось, и господин депутат с невозмутимым видом прошествовал, куда положено. Хозяин, тем временем, пригубил кубок. Гости тоже приложились и восторженным ревом, а то и дружескими хлопками по депутатской спине, сопровождали его шествие к голове стола. Подойдя к месту, владелец заводов-газет-параходов не стал усаживаться, а ровно таким же жестом, как пять минут назад граф Робер, протянул руку. Куда абсолютно тем же манером, что и для графа Робера, был тут же вставлен кубок. Судя по тому, как уверенно вел себя Капитан, этикет армейских пьянок за последние восемьсот лет не очень-то изменился. Так что, наш олигарх чувствовал себя полностью в своей тарелке.
В своей ответной речи он сообщил, что в первую же минуту пребывания понял: он в доме истинного воина. Об этом де свидетельствует и очень разумно устроенная система оборонительных сооружений, и пара кривых сабель, что висят в-о-о-о-н на том гобелене. Лично он, сэр Серджио, знает лишь одно место, где такие клинки водятся в большом количестве. Правда, чтобы убедить хозяев с ними расстаться, обычно приходится немного подраться… Но когда это останавливало настоящего мужчину?
В этом месте раскаты хохота и одобрительные выкрики из серии "не для дам" на некоторое время прервали поток капитанского красноречия. Впрочем, примерно через полминуты публика, повинуясь жесту капитанской руки, утихла, и оратор перешел к завершению. В котором извещал, как он тоже безмерно рад встрече со столь великим воином, и что он всю последующую жизнь будет с гордостью…
Дальше господин Гольдберг уже не слушал, начав потихоньку отрезывать кусочки поаппетитнее от удачно разместившегося рядом поросенка. Удачно, разумеется, для господина Гольдберга. Поросенку-то было уже все равно.
Несколько утолив бушующий голод, историк-медиевист запил съеденное немалым количеством на удивление неплохого вина. Которое усердно подливал приставленный к нему виночерпий. Отличное вино, совсем не "кисляк", а с едва уловимой горчинкой и очень даже приятным легким медовым привкусом. А уж перекусив и выпив, он насел с расспросами на соседей. Историку-медиевисту хотелось подробностей.
Подробности, впрочем, были вполне ожидаемыми. Абсолютно в духе обычных приключений его грозного спутника. Уйдя на тренировочную площадку, Капитан облачился в свой космический скафандр, по недоразумению именуемый готическим доспехом, и начал отработку базовых фигур и связок. Капитанские экзерсисы с невиданным мечом, разумеется, не остались незамеченными. Начали подтягиваться зеваки. Среди них, как обычно, завязалась дискуссия. Правда, на этот раз несколько в ином направлении.
Если ратники замка Шато-Гайар размышляли о шансах двуручного меча против вооруженного мечом и щитом пехотинца, то воинская мысль замка Иври подошла к вопросу с точки зрения противостояния конному рыцарю. Вполне резонно полагая, что никаких шансов у Капитана против конного рыцаря нет. Какой меч ни длинный, а копье-то все равно длиннее!
Дойдя в своих изысканиях до этого места, местные военные теоретики тут же потребовали проверки своих выводов на практике. За что господин Гольдберг их немедленно зауважал. И в самом деле, часто ли встретишь подобную научную добросовестность у аналитиков из нашего времени?
Капитан, как выяснилось, тоже не возражал. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, спорщики тут же экипировали одного из рыцарей графа Робера, посадили его на-конь, вручили копье, прицепили меч на пояс, закинули щит на спину и, затаив дыхание, принялись следить за результатами полигонного эксперимента.
Результаты не заставили себя долго ждать. Правда, поначалу они были какие-то половинчатые. Рыцарь разгонялся, готовясь сшибить наглого верзилу тупым концом копья. Когда от копья до верзилы оставался один шаг, тот спокойно отшагивал в сторону, уходя с траектории. А для верности еще и четким батманом уводил с нее само копье противника. И так несколько раз.
Всаднику уже начало было это надоедать, но Капитану, как оказалось, надоело раньше. На последнем прогоне он не ограничился уходом с траектории рыцарской оглобли, а в развороте еще и слегка кольнул рыцарского жеребца в бедро. Непривычное к такому обращению, благородное животное скакнуло задними ногами вверх, а затем, опустившись, взвилось на дыбы. Всадник, как выяснилось, к такому обращению тоже оказался непривычен. И ему пришлось продемонстрировать все свое искусство джигитовки, чтобы только удержаться в седле.
Сочтя подобную бестактность личным оскорблением, оппонент господина депутата обернул копье теперь уже острым концом и зашел на новый круг. Дабы, в конце-то концов, поразить наглого выскочку. Новый этап испытаний тактико-технических характеристик капитанского двуручника оказался и похож, и непохож на предыдущие.
Как восторженно поведал господину Гольдбергу уже хорошо подвыпивший сосед, сэр Серджио точно так же, как и раньше, "зашел копью во фланг". Но при этом нанес по древку сразу за наконечником такой молниеносный и такой мощный удар, что "наконечник с копья, как прямо ветром сдуло!"
После этого он еще раз кольнул ни в чем не виноватого жеребца в уже пострадавшее бедро. И, пока всадник выделывал вместе с конем акробатические этюды, Капитан решил более предметно познакомиться с элементами местной воинской экипировки. Подняв срубленный наконечник с земли, он его тщательно обследовал и, придя к выводу, что "железо-то дрянь" метнул обратно в землю. "Ну, вы понимаете, сэр, как мальчишки в ножики играют…"
Такое утонченное издевательство, похоже, окончательно вывело его соперника из себя. Он выхватил из ножен меч и, направив коня резким толчком на Капитана, попытался завершить эксперимент одним мощным ударом сверху.
Собственно, на этом боевые испытания и впрямь завершились. Но не совсем так, как рассчитывал всадник. Ибо Капитан вновь выполнил ставший уже до боли привычным батман. Однако не по летящему сверху клинку, а по держащему его запястью.
Финита. Эксперимент окончен, можно заполнять лабораторные журналы. С итоговой записью: "меч улетел в кусты".
Пока соседи наперебой излагали подробности капитанских подвигов, веселье за столом начало зашкаливать. Языки пламени яростно плясали в разверзнутом жерле камина. Виночерпии без устали заполняли непрерывно пустеющие кубки гостей. Последние же ели, пили, орали, хохотали, хвастались, бросали обгрызенные кости собакам, в общем — все по регламенту. Средневековый пир во всем своем натуральном великолепии!
Основательно захмелевший, господин Гольдберг все же ощутил, как сквозь разнокалиберный шум и гогот гостей начал пробиваться чей-то грозно рыкающий голос. Ага, это сэр Робер что-то объяснял сидящему рядом с ним Капитану. Оба приняли на грудь уже достаточно. Распаренные, захмелевшие, с расшнурованными на груди рубахами, грозно сощуренными глазами и перекатывающимися желваками, воистину два бога войны сидели сейчас во главе стола, о чем-то оживленно беседуя.
Героическим усилием воли доцент напрягся и, собрав в кулак ускользающие остатки трезвого рассудка, прислушался.
— … Ричард велел всем иметь при себе десятидневный запас продовольствия и воды. — Сэр Робер залпом отпил половину кубка и продолжил. — Остальную провизию и все осадное оборудование везли на кораблях. Флот шел вдоль берега, прикрывая наш правый фланг.
Граф начал что-то расставлять на столе, очевидно показывая диспозицию войск.
— Король возглавлял авангард, герцог Юг Бургундский и французы шли арьергардом. Справа море, слева горы — и сарацины наблюдали за нами с каждой вершины, готовясь ударить.
— Погоди, — останавливал его Капитан, а где же был Филипп-Август?
— Х-а-а! — весело рычал его собеседник, этот Август сбежал еще в конце июля и только его и видели!
— Да, — продолжал захмелевший граф, когда скалы подошли к самому берегу, движение застопорилось. И сарацины атаковали наши тылы! — Удар волосатого кулака заставил подскочить в беспорядке расставленные на столе блюда, кубки, объедки… — Так мы остались без обозов!
Целостная когда-то картина зала давно уже разбилась в голове окончательно захмелевшего господина Гольдберга на много-много маленьких картинок. И они все сильнее вращались. Оскаленный рот графа Робера, ревущее в камине пламя, широко раскрытая пасть какого-то благородного рыцаря, пытающегося запихнуть туда поросячью ногу целиком, дерущиеся из-за кости псы…
— … а в центре колонны шла кавалерия. Ее левый фланг прикрывали лучники и арбалетчики. Ричард посадил их на телеги и велел прикрыться высокими щитам. Залпами — в каждом залпе по две тысячи стрел и болтов — они просто выкашивали атакующих сарацинов. А крайними на флангах шла наша пехота. Она принимала на себя основной удар сарацинских лучников. — Граф громогласно расхохотался. — Вот только нечестивые ублюдки ничего не могли сделать! На каждом из наших был толстый войлочный поддоспешник и добрая кольчуга! Я лично, — взревел сэр Робер, — видел пехотинца, утыканного десятком стрел! Как этот их дикобраз!!! И парень шел вместе со всеми, держа строй!
Пляшущие перед глазами картинки давно уже слились в какой-то неразличимый взглядом круговорот. И лишь рыкающий голос графа Робера не давал господину Гольдбергу окончательно погрузиться в забытье.
— …А в центре армии стоял королевский "Дракон". Король Ричард велел забрать с одного судна запасную мачту, оковать железом и водрузить на большую телегу. Там, на самом верху развевалось королевское знамя с изображением дракона! И вся армия могла его видеть!
— … прижали Саладина, и ему уже некуда было отступать. Король назначил командиров авангарда и арьергарда и выстроил войска пятью баталиями. По двенадцать эскадронов в каждой. В авангарде тамплиеры, за ними бретонцы и анжуйцы. Дальше — король Ги де Лузиньян с пуатевинцами…
Голос графа начал слабеть и отступать куда-то вдаль. Но еще какое-то время улавливался самым краешком сознания.
— … в центр Саладин поставил старшего сына, ал-Афдала… Но командовал-то, конечно, ал-Асади, пришедший туда с сирийскими отрядами… Ему был придан Сарим ан-Наджми с отрядом из Дамаска… Правое крыло возглавлял ал-Адиль, брат султана, с египетскими войсками. А левое крыло — Ала ад-Дин Хуррем-Шах с войском из ал-Джазиры…
Все! Не выдержав дальнейших подробностей, сознание историка-медиевиста померкло! А на место пылающего камина и гобеленов замка Иври пребывающий в полубреду мозг Евгения Викторовича как-то вдруг незаметно поместил витражи и узорный паркет Дворца Дожей. Вокруг длинного овального стола с удобством разместились десять человек, в одном из которых, сидящем во главе стола, невозможно было не узнать Энрико Дандоло, сорок первого дожа Венеции…
* * *
За три месяца до появления попаданцев.
Риальто, Венеция, Площадь св. Марка, 21 октября 1198 года,
— Мессеры, — начал заседание Энрико Дандоло. — Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно предстоящего визита европейского рыцарства в Святые Места. Еще раз попытаться отыскать в нашей политике слабые позиции и нестыковки. — Близкий раскат грома заглушил последние слова, вынуждая дожа сделать паузу. — В случае, если таковых не обнаружится, мы должны утвердить разработанные планы личными клятвами членов Совета. Что возложит ответственность за принятые решении на каждого из присутствующих.
Члены Совета вразнобой кивнули, выражая согласие с прозвучавшей преамбулой.
— Итак, первое и главное, — продолжал тем временем старый дож. — Фундаментом всех имеющихся на сегодня планов, основой всего, что только звучало в этой комнате за последние два месяца, является смерть Ричарда Плантагенета. Именно она, — блеснувшая совсем близко молния невольно заставила всех прикрыть глаза, — станет сигналом, что первый этап наших действий успешно завершен, и можно переходить ко второму этапу.
— И вот первая же слабая позиция. — Аугусто Партечипацио протер слезящиеся глаза, переждал последовавший за молнией удар грома и недовольно уставился на дожа. — По имеющимся у меня сведениям, к Ричарду сегодня просто не подойти. Иннокентий окружил его такой плотной опекой, что испытанные средства окажутся бессильны.
— Вы абсолютно правы, мессер, — Дандоло наклонил голову в знак согласия. — Но это означает лишь то, что нам придется находить новые средства. Мессер Сельвио самым тщательным образом работает над этим. — Близкая молния вновь ослепила присутствующих. — Полагаю, за годы своей работы мессер Сельвио сумел заслужить наше доверие? — Сидящие за столом согласно кивнули. — В таком случае, будем считать, что первый и основной пункт наших планов осуществился. И можно переходить к следующему этапу.
— На втором этапе, — продолжил мессер Дандоло и тут же остановился, пережидая накатывающийся грохот, — на втором этапе мы терпеливо дожидаемся, кого крестоносные пилигримы изберут своим предводителем.
— И его тоже, того… — сжал огромный кулак мессер Орсеоло.
— Увы, мессер, — укоризненно покачал головой Пьетро Кандиано, — похоже, все это время телесно вы были с нами, но душа ваша при этом витала где-то далеко.
— Э-э-э…
— Нет, мессер, — снова вступил в разговор Энрико Дандоло, — мы отнюдь не станем торопиться с устранением избранного баронами вождя. Наоборот, мы терпеливо дождемся прибытия его или его людей в Венецию, встретим их с подобающим почетом и заключим договор на транспортировку крестоносного воинства в Святую землю.
— И после этого…?
— Не сразу, мессер Орсеоло, не сразу… — Раздавшийся удар грома, казалось, потряс Дворец дожей до основания. Ничуть не изменившись в лице, сорок первый его хозяин продолжил.
- Лишь когда основная масса будущих воинов Господних готова будет тронуться в путь, избранный вождь покинет свое войско.
— Переместясь, скорее всего, прямо на Небеса, — улыбнулся мессер Кандиано, — не может же быть, чтобы предводителем такого святого дела избрали слишком уж сильно нагрешившего человека.
— Возможно, мессер, возможно, — продолжил Энрико Дандоло. Лишение объединенного войска избранного ими вождя непосредственно перед отправлением в путь внесет необходимую долю неожиданности. И не оставит времени на принятие сколько-нибудь взвешенных решений по поводу дальнейших действий.
— Хотя Цицерон и учил нас, — небрежно прокомментировал мессер Дзиани, что neminem id agere, ut ex alterius praedetur inscitia — никто не должен и извлекать выгоду из неразумения другого — но несчастные рыцари столь часто в своей жизни получают удары по голове, что ожидать от них разумных и взвешенных решений просто не приходится.
— По каким признакам, — продолжил дож, и новая молния осветила его лицо, мы поймем, что второй этап завершен нами успешно?
Мессер Себастьяно Морозини оторвал глаза от толстой пачки бумаг, лежащих перед ним и, переждав накатившийся грохот, вступил в обсуждение.
— Первым признаком является принятие послами крестоносцев подготовленного нами договора на перевозку войска. — Мессер Морозини чуть кашлянул и показал присутствующим лежащую перед ним пачку. — Как мы и договаривались, договор подготовлен максимально длинным, многословным, содержащим весьма большое количество статей, пунктов и подпунктов. Так что, главного они не заметят!
— А главным же, во всяком случае, для нас, — жестко продолжил дож, — является невозможность изменения суммы договора в зависимости от количества реально прибывших для переправы людей. Даже если переправляться через море приедут десять человек, — дож хищно улыбнулся, — им придется платить заранее оговоренную сумму. А она будет скалькулирована, вероятнее всего, под 30–35 тысяч человек. Во всяком случае, именно таковы предварительные оценки войска, которое соберется отправиться в Святую Землю.
— Теперь следующий шаг второго этапа предстоящей операции. — Сейчас уже все присутствующие видели: Энрико Дандоло снова на адмиральском мостике боевой галеры! Хищная ухмылка, чуть пожелтевшие крепко сжатые зубы, экономные, четкие движения рук и корпуса. Адмирал снова планировал сражение, и — горе побежденным!
— На этом отрезке нашей совместной работы мы должны добиться существенно меньшего, — дож сделал паузу, дабы подчеркнуть значение последнего слова, — существенно меньшего количества воинов, прибывших для погрузки на корабли, по сравнению с тем, что было первоначально заявлено при подписании договора.
Гигантская ветвящаяся молния блеснула где-то совсем близко, и почти сразу же страшный грохот потряс дворец до самого фундамента. Не дрогнув ни единым мускулом, дож продолжал:
— К погрузке на корабли должно прибыть не более двух третей от первоначально заявленного числа. По нашим расчетам именно такое расхождение будет достаточным для того, чтобы крестоносцы ни в коем случае не смогли с нами расплатиться.
— И тогда они у нас в кармане, — радостно осклабился мессер Орсеоло, — но на него уже просто перестали обращать внимание.
— Для того, чтобы все это случилось, мы полагаемся на волю Божью, — с никого не обманывающей рассеянностью спросил мессер Мастропьетро, — или предпринимаем собственные шаги?
— Мы предпринимаем собственные шаги, — в тон ему отозвался мессер Дандоло. — Прежде всего, с легкой руки наших друзей по всей Европе пойдут нехорошие шепотки. Что безвременная смерть двух подряд вождей крестового воинства — очень нехорошее предзнаменование. И едва ли стоит принимать участие в деле, которое столь неудачно начинается…
Новая молния разорвала ночь за окном, но уже не такая ужасная, как предыдущая. Похоже, буря перевалила за гребень и начинает помаленьку стихать.
— Ну, и наконец, — продолжил дож, — мы сделаем все необходимое, чтобы третий предводитель похода, избранный некоторым образом уже и с нашим участием, вызывал не слишком большой энтузиазм воинственных паломников. И еще меньшее желание встать под его знамена.
— Стоп-стоп-стоп, — протестующе поднял руки Джовани Фальер. Какой третий предводитель?! Мы пока еще ничего не услышали о втором. Или я окончательно оглох от грохота за окнами? Мне кажется, в этой комнате пока еще ни слова не прозвучало ни о том, кто окажется во главе крестоносного воинства после смерти Ричарда, ни о том, — мессер Фальер важно поднял указательный палец, — как наш гипотетический преемник это воинство покинет.
— Есть ли уже какие-то предположения, — обратился оратор к дожу, — кто возглавит рыцарей в случае смерти Ричарда?
— Вероятнее всего, после него вождем похода станет Тибо, граф Шампанский.
— Тибо Шампанский, — задумчиво протянул Витале Контарини, — достойнейший молодой человек. Я был знаком с его отцом. Превосходное во всех отношениях семейство! — Мессер Контарини прикрыл глаза, защищая их от очередной вспышки за окнами. — Есть ли ясность относительно того, кто поможет графу Тибо э-э-э… покинуть войско?
— Да, — кивнул головой мессер Дандоло. Как бы подтверждая его слова, очередной удар грома вновь сотряс стены дворца. — Некто Жоффруа де Виллардуэн. Правда, он пока об этом еще не догадывается. — Дож улыбнулся. — Весьма энергичный и образованный человек. Маршал при дворе графа Тибо. Увы, недостаточная знатность его рода не позволяет мессеру Виллардуэну претендовать на что-то большее. Ни сенешалем, ни коннетаблем ему не стать. Он это прекрасно понимает, пытаясь изысканностью костюмов и оружия компенсировать недостаточную длину собственной родословной.
— Понятно, — пробурчал мессер Орсеоло, — расходы превышают доходы.
— Как это часто бывает, — подтвердил дож. — Ровно неделю назад он получил первую ссуду от нашего человека, и под весьма, весьма рискованные проценты!
— Надеюсь, это не венецианец? — встрепенулся Себастьяно Морозини. — Вы понимаете, что ни один след не должен вести к Республике?
— Успокойтесь, мессер, — улыбнулся Дандоло. — Это иудей.
— Прекрасно, — сразу успокоился мессер Морозини. — Я все больше убеждаюсь, что практика римских сенаторов времен старой империи пускать деньги в рост не самим, а через иудеев — одно из самых великолепных изобретений наших предков. Насколько это упрощает отношения с недовольными клиентами!
— Не могу с вами не согласиться! — Старый дож отпил воды из стоящего под рукой кувшина и спросил, — есть ли еще что-то, связанное с графом Шампанским, что нуждалось бы в пояснении?
Дружное молчание было красноречивее всяких слов.
— Тогда переходим к третьему, и последнему мероприятию второго этапа операции. — Дож набрал воздух в грудь и чуть громче, чем раньше закончил. — Третий этап — это успешное продвижение в предводители похода приемлемого для нас лица.
— Да-да, — подключился вновь Джовани Фальер, — пресловутый третий вождь! Я вас прервал, когда вы начали о нем говорить, прошу меня великодушно простить, мессер Дандоло. — Фальер встал и церемонно поклонился. — Однако теперь самое время поведать нам об этом. Итак, кто он?
Лица присутствующих, все до одного, выражали самую живую заинтересованность. Энрико Дандоло чуть помедлил, выдерживая приличествующую моменту паузу.
— Бонифаций Монферратский!
— Сын Вильгельма Старого и Юдифи Австрийской? — оживился Витале Контарини…
— Браво! — Мессер Фальер картинно хлопнул три раза ладонью о ладонь. — Браво! Примите мое самое искреннее восхищение, мессер Дандоло! Учитывая преимущественно англо-французский состав будущего войска, выбор северо-италийского маркграфа, соглашусь, более чем неочевиден. Но, чем дольше я размышляю о его кандидатуре, тем более мастерским представляется мне предложенным вами ход. Браво, браво и еще раз браво!
— Что-то я не пойму, чем так уж хорош этот ваш Бонифаций? — хмуро пробасил мессер Орсеоло. Судя по ошарашенным лицам большинства находящихся в комнате, затруднения испытывал не он один.
— Ну, как же! — Лицо мессера Фальера просто светилось от разворачивающихся перед ним перспектив. — Братья Бонифация — люди известные в среде крестоносного воинства. Старший, Гийом Длинный Меч, женат на Сибилле, сестре иерусалимского короля Бодуэна IV. — Вдохновившийся Фальер прямо-таки смаковал ситуацию. — Другой брат, Конрад, герой обороны Тира 1187 года. Сам Саладин вынужден был отступиться тогда от города!
— С такими родственниками, — продолжал мессер Фальер, — продавить кандидатуру Бонифация среди рядового рыцарства будет проще простого! Ха, и пусть потом попробуют знатные сеньоры отвертеться от представителя такой семейки!
— С другой стороны, — мессера Фальера было уже не остановить, — нам и делать-то особенно ничего не придется. Маркграфы Монферратские издавна находятся в родстве и тесной дружбе с Гогенштауфенами. Стоит лишь тихонечко намекнуть о нашей идее Филиппу Швабскому, и он ухватится за нее обеими руками.
— А к кому же придет Филипп с этой идеей? — Фальер победно оглядел собравшихся. — Да, конечно же, к Филиппу-Августу, королю Франции и своему союзнику по антивельфской коалиции! Филипп Французский из кожи вылезет, чтобы подгадить своим графам. Которые, в отличие от него, чуть ли не поголовно стоят за Вельфов. И уж, конечно же, нажмет на все рычаги, дабы добиться избрания Бонифация Монферратского вождем похода.
— Ага, — сообразил, наконец, мессер Орсеоло, — а мы тут вроде бы и не причем.
— Ну, конечно, — уже просто ликовал мессер Фальер. — Предложенный ход блестящ во всех отношениях! Первое: кандидатуру маркграфа легко продавить среди рядового рыцарства — этим займутся люди мессера Сельвио. Но столь же легко удастся продать его и знатным сеньорам — здесь за нас все сделает король Франции.
Второе, — мессер Фальер отогнул второй палец, — чтобы выдвинуть Бонифация, нам и делать-то ничего не нужно, достаточно легкого намека Филиппу Швабскому. Дальше он уже сам упрется как наваррский бык.
И, наконец, третье, — еще один палец оратора победно воткнулся в воздух. — Избрание маркграфа Монферратского будет крайне негативно воспринято французскими графами. И они еще о-о-о-чень подумают, стоит ли им вставать под знамена такого предводителя. А это как раз то, что нам и нужно… Предполагаемое изначально число воинов точно не наберется.
— Итак, — резюмировал оратор, — Бонифаций Монферратский идеальная кандидатура со всех сторон, какую ни возьми!
— Милейший Джовани, — негромким голосом произнес Энрико Дандоло, — благодарю вас за блестящий анализ. И хочу добавить к нему еще лишь один пункт. Не следует забывать, что еще один брат Бонифация, Ренэ, восемнадцать лет назад женился на Марии, дочери византийского императора Мануила Комнина.
Этот брак дал ему титул Кесаря и очень неплохое приданное, Фессалоники, — дож цинично усмехнулся, — второй после Константинополя город империи ромеев. Смещение Комнинов и появление Ангелов на троне лишило Ренэ столь завидного приданого. Однако Бонифаций вполне серьезно считает себя его наследником. И, соответственно, давно точит зубы на Фессалоники.
— А это значит, — завершил за дожа никак не успокаивающийся мессер Фальер, — маркграф с большим пониманием воспримет наши предложения относительно изменения целей похода!
— Ага, то есть, с готовностью поведет войско вместо Иерусалима на Константинополь! — чуть ли не возопил мессер Орсеоло, до которого наконец-то дошла вся красота замысла Дандоло.
— Да, мессер, — подтвердил дож, — но это уже четвертый этап нашего плана.
— А чего тут-то уже планировать? — удивился Орсеоло. — Не можешь расплатиться по контракту — отрабатывай. Если ты рыцарь — иди и воюй, где тебе кредитор скажет. Вроде все понятно…
— Увы, мессер, — вступил в обсуждение молчавший до сих пор Флабьянико. — Если бы все было так просто! Начнем с того, что грубо и бестактно поставленный в безвыходное положение, благородный рыцарь запросто может расплатиться с кредитором хорошим ударом меча, развалив того от плеча до пояса. А если таких рыцарей несколько тысяч?
— Поэтому мы будем действовать аккуратнее, — продолжил мысль мессера Флабьянико старый дож. Гроза уже миновала, уползая в сторону моря, но острые струи дождя, бросаемые порывами ветра, по-прежнему молотили в оконные стекла. — Мы будем ждать оплаты столько, сколько потребуется. — Дож улыбнулся. — Мы даже будем кормить всю эту ораву, ну, может быть не слишком сытно, но будем.
— Мы позволим им снести все свое золото и серебро на берег и сколь угодно долго вытрясать друг из друга недостающие для оплаты деньги. — Дож мечтательно улыбнулся.
— Мы позволим им послать гонцов по всей Европе со слезными просьбами помочь святому делу. Нет, мы не будем торопиться…
— Пройдет год, может быть чуть более, — теперь уже мессер Дандоло смаковал предстоящее действо, — а недостающие средства так и не будут найдены. Кто-то не выдержит бесконечного сидения на месте и отправится домой — мы не будем препятствовать этим достойным воинам. Кто-то найдет способ переправиться через море самостоятельно, и этих храбрых людей мы тоже не станем удерживать на месте. Да и как бы мы смогли?
— И вот минуют все оговоренные договором сроки выплат. — Дож чуть ли не урчал от плотоядного удовольствия. — Войдет в силу пункт нашего договора о неустойке, выплачиваемой в случае невозможности одной из сторон выполнить свои обязательства. Начнут накапливаться проценты. — По глазам присутствующих было видно, что они полностью разделяют чувства мессера Дандоло.
— И вот тогда, когда бурление в войске дойдет уже до опасного предела, мы смиренно попросим воинственных пилигримов… смиренно попросим! — с нажимом повторил дож, глядя в возмущенные глаза мессера Орсеоло, — в счет уплаты набежавших процентов помочь нам вернуть несправедливо отнятое у нас добро.
— Помощь ближнему своему никак ведь не порочит чести христова воина? — осведомился Энрико Дандоло у присутствующих.
— Прошу меня простить, мессер, — поднялся с места Себастьяно Морозини. — О возвращении какого именно добра мы будем смиренно просить наших крестоносных друзей?
— Как, разве я не сказал, — удивился Дандоло. — Вот что значит старость! Все на свете забываешь! Н-да… — дож еще несколько мгновений покряхтел, изображая стариковскую немощь, а затем сказал. — Мы попросим крестоносцев помочь нам вернуть Задар, бесчестно отнятый у Республики Белой Венгерским.
Ошеломленное молчание было ему ответом. Затем мессер Кандиано шевельнул кистью, полюбовался превосходно обработанными ногтями и, ни к кому не обращаясь, медленно проговорил:
— То есть, фактически мы заставим крестоносцев обратить своим мечи против единоверцев-христиан…
— Да, — столь же ровным голосом ответил ему дож, — нужно ведь им на ком-то потренироваться, перед тем как идти на Константинополь…
— Ну да, увидеть, что христианские кишки, ничем, в сущности, не отличаются от сарацинских, — радостно осклабился грубый Орсеоло.
— Почувствовать у себя на поясе вес христианского серебра, вытащенного из горящего дома, — продолжил его мысль мессер Дзиани.
— Замазаться, — подытожил старый дож.
— Точно, — подтвердил Орсеоло, — а затем на Константинополь!
— И вновь ты торопишься, милейший Орсеоло, — почти ласково проворковал старый дож. — А ведь это крестоносцы, воины Христовы! И очень многим из них совершенно недостаточно разграбить один христианский город, чтобы войти во вкус.
— Тем более, — подключился Дзиани, — что они наверняка сумеют утешить свою совесть чем-нибудь вроде того, что "принесли малую жертву во имя исполнения большого подвига".
— Поэтому в сторону Константинополя, — подвел промежуточный итог Дож, — мы будем разворачивать их медленно и нежно.
— Не поделитесь ли, мессер, своими мыслями на этот счет? — любезно поинтересовался Джовани Фальер.
— Охотно, мессер Фальер, охотно! — Энрико Дандоло столь же любезно поклонился и продолжил. — Что-то подсказывает мне, что примерно за полгода — год до наступления решительных событий из Константинополя сбежит царевич Алексей. Сын несчастного Исаака Ангела, смещенного с трона и безжалостно ослепленного своим коварным родственником. Я не исключаю даже, — улыбнулся дож, — что в этом ему помогут один или несколько ломбардских купцов, волею случая оказавшихся в это время в Константинополе.
— Куда направится после побега несчастный юноша? — обратился дож к аудитории.
— К нам? — откликнулся тут же мессер Орсеоло.
— Полно, мессер, — укоризненно покачал головой Дандоло, — ну что ему делать в Венеции, где у него нет ни родных, ни близких? Разумеется, он попытается добраться до своих родственников. И возможно даже, наши предполагаемые купцы помогут ему в этом.
— И к кому же из родственников направит стопы несчастный царевич? — Аугусто Партечипацио, похоже, вновь созрел для участия в беседе.
— Я бы на его месте, — задумчиво проговорил дож, — отправился к свояку.
— …?
— К Филиппу Швабскому, который женат на Ирине, сестре несчастного Алексея. Да, решено! — чуть хлопнув ладонями по столу, подтвердил дож, — Несчастный царевич отправится к Филиппу Швабскому. И будет жить там, пока не наступит нужный момент.
— Хм-м… — мессер Фальер, похоже, тоже, как и мессер Дандоло, наслаждался ситуацией. — А что же произойдет в нужный момент?
— А в нужный момент, — подвел итог дож, — к предводителям крестоносного войска прибудут послы от несчастного царевича со слезной мольбой помочь восстановить его и его несчастного отца на злодейски отнятом престоле. — Энрико Дандоло на несколько мгновений задумался. — Ну, полагаю, к слезным мольбам можно будет добавить какие-нибудь обещания… Например, церковную унию с католическим Римом…
— Тысяч 150–200 марок серебра, чтобы расплатиться с нами… — тут же добавил мессер Дзиани.
— Снарядить собственное войско тысяч в десять мечей и присоединиться к походу… — прямо, как заправский царевич, внес свою лепту мессер Морозини.
— Мессеры, — голос дожа прервал полет фантазии расшалившихся советников. — У нас еще будет время уточнить детали. Сейчас мы должны ответить сами себе: принимаем ли мы прозвучавший здесь план действий Республики по нейтрализации военной угрозы нашим операциям в Египте, Сирии и Палестине? Равно, как и по перенаправлению собирающейся военной силы для сокрушения могущества Империи ромеев?
Если нет, прошу каждого сформулировать свои претензии к плану и обозначить время, необходимое для устранения слабых мест. Если да, прошу сейчас же, не медля, проследовать в Собор, дабы клятвой на мощах святого покровителя Республики подтвердить свое согласие.
Один за одним члены Малого Совета Венецианской Республики поднимались со своих мест и направлялись к выходу из гостиной, столь долго служившей им приютом. Вот тоненькая цепочка из десяти закутанных в темные плащи фигур пересекла Площадь Св. Марка. Вот заспанный служитель, гремя ключами, отворил дверь, впуская их внутрь.
И никто не заметил, как легкая тень, сливаясь с ночной тьмой, спустилась с крыши Дворца Дожей, мелькнула в колоннаде внутреннего двора, просочилась наружу и исчезла в черном бархате ночи.
* * *
— … и пусть сам Святой Марк станет свидетелем моей клятвы!
Отзвучали слова оставшегося последним мессера Морозини, и редкая цепочка, состоящая теперь уже из девяти закутанных в темное фигур вышла из храма. Энрико Дандоло остался один. Уходить из пустого Собора не хотелось. Что-то держало, не пускало его. Но что это было, и зачем оно его держит — непонятно.
Старый дож потерянно бродил между колоннами, прикасался руками к Алтарю, к раке с мощами святого покровителя Республики. Огромная пустота Собора ощущалась всем телом и… неприятно будоражила. Казалось, что висишь как муха в янтаре.
Совсем, совсем один на много дней пути. И огромное, бесконечно далекое и с любопытством разглядывающее тебя Око. Рассматривает, поворачивает то так, то этак застывший камешек с заключенным в нем насекомым.
И думает, наверное, — усмехнулся про себя дож, — вот ведь, букашки букашками, а смотри-ка, ползают чего-то, суетятся, крылышки топорщат в разные стороны… И так вот себе, творят историю.
… и чего им не сидится, — продолжал размышлять он за удивительное Око, чего ползают с места на место? Какая сила их гонит?
— Не понимаешь? — усмехнулся он наивности неведомого наблюдателя. — Да, где уж тебе понять, из твоего-то далека..!
Есть всего два господина над всем живым… Нет, — поправил он себя, — два Великих Господина над всем живым…
Голод и Страх.
Голод гонит львиный прайд по саванне, и нет спасения антилопе! Ведь лишь собственной жизнью может она утолить мучительный ужас голода, сосущий хищника изнутри. — Дож прислонился к холодной колонне, проникаясь ее спокойствием, невесело улыбнулся собственным мыслям. — Ну, а разве не такой же голод гонит достойного Орсеоло через пиратские галеры Анатолии, пески Суэца, Красное море, Аравию, Индию в поисках все новых и новых чудесных товаров? В поисках все большей и большей прибыли?
— Нет, не такой! — удивился собственному новому пониманию Энрико Дандоло. — Насытившись плотью жертвы, львы целые сутки, а то и больше валяются в тени, играют со своими котятами… Хоть целое стадо антилоп может спокойно пастись неподалеку, они будут в полной безопасности.
— Не таков человеческий голод! — Лоб мессера Дандоло покрылся испариной от осознания огромности открывающейся ему истины. — Человеческий голод во сто крат страшнее! Ибо он неутолим! И от насыщения только увеличивается… С еще более ужасающей яростью толкая нас на поиски все новой и новой пищи, новых земель, новых рабов, новых богатств…!
— Господи! — хотелось крикнуть старому дожу в огромную пустоту Собора. — Да ведь вовсе не лев, эта жалкая, ничтожная кошка, а человек — царь зверей!
— Зверей? — усомнилось было что-то внутри.
— Зверей-зверей! — подтвердил мгновенно вдруг успокоившийся голос.
— Святоши в рясах называют это алчностью. Смертным грехом… — Энрико Дандоло презрительно улыбнулся, в полном согласии со вновь обретенным внутренним голосом. — Глупцы, они не понимают главного! Человек — это просто самый могущественный зверь из всех, когда либо созданных Творцом.
— Ну да, — продолжал развивать он столь очевидную мысль, — Создатель наделил нас разумом, речью… И что с того? Тем точнее наши движения к цели, тем крепче хватка, тем вернее нет спасения жертве! — И вдруг, будто пропасть разверзлась под ногами, — … тем неуклоннее наш путь от голода ко все более и более страшном голоду?
— И что же, — дож поднял слепые глаза к уходящему вверх куполу, — спасения от голода нет?
— Ну, отчего же, — глумливо хихикнуло внутри, — конечно есть. Ваши аппетиты, мессер, легко ограничиваются аппетитами других хищников, что всегда кружат неподалеку! Только зазевайтесь, и они тут же покончат с вашим голодом. Да и с вами в придачу…
— Да, — с облегчением вспомнил дож, отстранившись от поддерживающей его колонны, — Кроме господина Голода есть ведь еще господин Страх. Именно он ограничивает аппетит самого совершенного на Земле хищника, не давая ему превратиться во всепожирающий лесной пожар.
— Да, страх! — окончательно утвердился в своем новом понимании сорок первый дож Светлейшей Республики. — Кто лучше нас, венецианцев, знает толк в Страхе?! Ведь первыми строителями Венеции были очень, очень напуганные люди!
Дож весело улыбнулся так здорово все понимающему голосу.
— В самом деле, что пригнало жителей благополучнейших Падуи, Альтино, Конкордии, Аквилей в пески и болота Лагуны?
— Страх!
— Что заставило их бросить веками насиженные места и начать строить новые жилища в окружении кишащих гнусом камышей и соленых топей?
— Страх!
Энрико Дандоло вспоминал, и казалось, скупые строки хроник яркими живыми картинами вспыхивали в возбужденном мозгу. Начало пятого века принесло с собой Алариха и его готов. В 402 году они разграбили и обратили в развалины Аквилеи. Предварительно превратив в пустыню все прилегающие территории.
А в 410 Аларих берет на копье уже Рим. Рим, Вечный Город — познавший, наконец, ужас грабежей и разнузданного насилия на улицах, которыми шагали когда-то железные легионы…
Все, что уцелело, спасалось тогда в болотах и на островах Лагуны. И одиннадцать лет спустя Венеция отпраздновала свой день рождения. Произошло это в 421 году, 25 марта, в пятницу, в полдень. Воистину, Венеция — город, рожденный Страхом.
— Стоп-стоп, — прозвенел тревожный колокольчик в мозгу мессера Дандоло. — Но чем же тогда отличается человек от антилопы, в ужасе улепетывающей от настигающего ее льва?
— Да всем! — с высоты своего нового понимания дож вполне мог позволить себе легкую иронию. — Потому, что человеческий страх — это не страх жертвы, а страх хищника.
— Приходилось вам видеть загнанную в угол крысу? — Невидимый собеседник не отвечал, но мессер и не нуждался в ответе. — Вот вам прекрасный образец человеческого страха! Трясущийся, пищащий от ужаса комок плоти. Смертельно опасное существо! Потому, что еще мгновение, и судорожно сократившиеся от невыносимого ужаса мышцы подбросят его неожиданно высоко, прямо вам в лицо. А острые зубы вцепятся в горло, в глаза, в нос, в щеки…
— Так что не нужно путать! — Дож даже как-то самодовольно ухмыльнулся и своей по-прежнему легкой и энергичной походкой вновь закружил по пустому Собору. — Страх жертвы обращает ее в бегство. Человеческий страх тоже позволяет это делать, если есть куда бежать… Но вот если бежать некуда, — дож погрозил пальцем невидимому в высоте куполу, — тогда человеческий страх требует только одного — убивать!
— Убивать все, что только может представлять угрозу! — Энрико Дандоло нахмурился, старательно додумывая показавшуюся ему такой важной мысль. — Да, вот так правильно, — дож еще раз поворочал на языке столь точную фразу. — Убивать все, что только может представлять угрозу…
— На свете нет ничего, — принялся дож разворачивать понравившуюся ему мысль, — что давало бы стопроцентную гарантию защиты. Многие десятки лет Константинополь обласкивал венецианцев торговыми привилегиями, дарением территорий, военными союзами… Но вот, настал 1171 год, и все венецианцы на территории империи были брошены в тюрьмы, а их имущество конфисковано.
— Двадцать тысяч человек! — с содроганием вспомнил дож свое посольство в столице мира. Переполненные тюрьмы не вмещали торговцев и членов их семей… Арестованные вместе с семьями офицеры военного флота Империи, которые тоже были в большинстве своем венецианцы…
— Нет, — окончательно утвердился внутри себя слепец, оказавшийся вдруг столь прозорливым, — ни уверения, ни клятвы, ни добрые намерения, ни даже самые искренние симпатии не могут служить гарантией твоей безопасности. Ведь уверения и клятвы могут быть ложью, а намерения и симпатии так легко меняются! Важны не намерения — важны возможности… Никто не должен иметь даже малейшей возможности причинить тебе вред. Вот единственная гарантия безопасности! Ха, да ведь в этом и состоит главная мудрость, рожденная Господином Страхом — обрадовано хихикнул про себя мессер Дандоло.
— И ведь как складно получается! — удивился он сам себе. — Теперь еще один, последний шаг, и все, наконец, встанет на свое место. Разрозненные кусочки картины легко складывались воедино.
— Это же так просто, — рассмеялся сорок первый дож Светлейшей Республики, и его смех, многократно усиливаясь, эхом разнесся под куполом собора. — Это же так просто! Нужно просто всегда бить первым. О, преимущества подготовившегося и напавшего внезапно — неисчислимы! От его удара просто нет спасения! Правильная жизнь — это поиск. Поиск того, кто — пусть не сейчас, пусть в будущем — может представлять для тебя опасность. Найти и ударить первым. Пока ты сильнее. Пока соперник не ждет от тебя угрозы. И затем просто время от времени добивать поднимающегося. Чтобы уже не подняться! Никогда! Никому! Вот он, простой и ясный секрет господства. Господства одних над другими!!! Вот она, тайна, возносящая к истинному величию. И опускающая во тьму всеобщего забвения тех, кто ее не понял…
— В этом — вся суть истинной власти! Той, что доступна лишь избранным… Вот это и стоит за словами "благо Республики". Республика — это возможность утолять свой бесконечный голод. И возможность уничтожать все, что может нести с собой угрозу. Ради этих возможностей можно отдать все! Нужно отдать все…
— Сегодня главной угрозой Республике является Империя ромеев. — Шаги престарелого дожа убыстрялись, казалось он вот-вот перейдет на бег. — Нет, сама по себе она слаба. Разваленная армия, отчаянно сдерживающая натиск варваров с северо-востока. Фактически исчезнувший с морской глади военный флот… Какая угроза может исходить от этого полутрупа?
— А ведь может! — Дандоло на ходу ударил рукой по мраморной колонне, но сломанная кисть даже не почувствовала боли. — Ее богатство! Ее неисчислимые сокровища, заботливо собираемые десятками поколений купцов и императоров! Гигантской мощью нависают они над всем Средиземноморьем!
— Да, сегодня эта мощь мертва… — дож слизнул кровь с костяшек пальцев. — Без умного и решительного человека все это чудовищное могущество лежит мертвым грузом.
— А если такой человек появится?! — дож содрогнулся, представив вдруг Ричарда Плантагенета на троне ромейских Басилевсов, а Иннокентия — во главе объединенной вселенской Церкви. Представив, как пробудившаяся ото сна Империя в считанные годы обзаводится бесчисленными морскими флотилиями и наемными армиями, огнем и мечом впрягающими Средиземноморье в давно забывшееся уже ярмо.
— Мы сокрушим это могущество, — снова и снова шептали трясущиеся, судорожно кривящиеся губы сорок первого дожа Светлейшей Республики.
— Мы сокрушим его… И подчиним себе… По праву сильного!