Кто хочет сказочки тачать — Тот должен знать, с чего начать. И всякий раз, и много раз Уметь продолжить свой рассказ. Я расскажу вам, как Милон, Тот, что в Уэльсе был рожден, Прославился в своей стране, Что так мила и вам, и мне. Такого вырастить могли Лишь в этом уголке Земли. Его отваге и красе Чуть-чуть завидовали все: Шотландец гордый, злой норвег, Ютландец – скромный человек, И тот, кто в Логрии рожден, — Все знали – лучше всех Милон.

Ну, слава Богу, Милон у нас — самый лучший, И это только начало пути. Но ведь это же только счастливый случай, Надо же как-то и дальше идти? Неподалеку от тех краев жил-поживал барон, Имя которого не сохранила ни одна из участвующих сторон. Прекрасная дева, дочка барона, имела слух, Достаточный, чтобы понять про Милона, что он не будет к ней сух. Она отправляет к нему посланца С таким письмом — Что наш рыцарь, кроме румянца, Должен был бы расстаться с умом. Он остался в своем уме, но при этом — Разгорелся и весь горит. Посылает обратно гонца с ответом, С жаром благодарит. И клянется уже быть верным ей – на века, И все это в письме, в самом первом, Ведь он даже не видел ее пока. Восхищенный до слез, до дрожи, Осыпает деньгами гонца. И ему обещает тоже Дружбу свою без конца. А еще, говорит он, прошу, Мой друг дорогой, Сделай так, чтобы я повидал госпожу, Хоть раз-другой! Вот, возьми этот дивный перстень, что я ношу. Передай и скажи ей, что я о свиданьи прошу. Ах, совсем бывает нетрудно игру начать! Ну и что этот перстень должен был означать? Но девица особенно нежно подарок тот приняла И дарителя, уж конечно, тем же вечером обняла.

Вышло так, что встречались они в небольшом саду. Я бы даже сказала – у родичей на виду. Но опасность – еще не горе, а только предвестник беды. И девица заметила вскоре: будут плоды. Наша парочка сладко ночует, совсем не грустя, Но однажды все-таки чует – будет дитя. Но ведь есть же семья и клан, и куда бежать? У девицы, однако, план, и не стоит ей возражать. Как родится дитя — возьмешь его на заре, Отвезешь далеко, к моей замужней сестре. Приложу письмо, расскажу ей — кто и какой ценой. Где еще и расти нашей крошке, как не у тетки родной? Привяжу к детской ручке перстень, велю не снимать. Подрастет, поумнеет, поймет — где отец, где мать. Ты же знаешь, милый, нельзя мне родить – ты не муж. И «казнят, заклеймят и вышлют», и прочая средневековая чушь. А Милон и без объяснений готов ко всему, И нет у него сомнений, они ему ни к чему. Соучастник, сообщник, любовник и робкий слуга — В этом деле, где он виновник, она лишь ему дорога. На том они и порешили, ну, значит, тому так и быть. И довольно приятно грешили, но время пришло родить. Многоопытную старушку пригласили на торжество, И дитя – не дитя, а игрушку — родили под Рождество. Мальчик был ангелочек, Папочкино лицо. Подвесили кошелечек — А там письмо и кольцо. Тонких льняных пеленок Стопкою принесли, Чтоб знали, чей это ребенок, Хоть на краю Земли. Из шелка его перинки, Все на лебяжьем пуху. Лежит дитя в пелеринке На тонком куньем меху… Взял наш герой на руки Кроху, сказал «прости!». И через час уже слуги Были с ребенком в пути. Шли от дорог в сторонке, Долго шли, далеко. Меняли ему пеленки, Грели ему молоко. Где еще добывают Таких лихих молодцов? Не всегда-то они бывают Из матерей и отцов. Плыли на утлой лодке, Крались по краю Земли. И дитя доставили к тетке, Целехонького принесли. Все поняла сестрица: Кого и за что простить… А что же дитя? Смириться И начинать растить.

Что же Милону досталось? Славу себе добывать. А подруга его осталась дома жить-поживать. Так славно все получилось на прошлое Рождество, Что в доме и не случилось будто бы ничего! К ней сватается вельможа, желает быть женихом. На что эта песнь похожа? Уж трудно сказать стихом. Дело все хуже и хуже, муж нам совсем ни к чему. Что же мы скажем мужу, что мы скажем ему? А вдруг и дитя родится, милые господа? Ну, это уж не годится вообще никуда. …Ну, вот и Милон возвратился Из странствий – к себе домой. И тайно искать пустился Подругу, бедняга мой. Ходит, переживает, мучит его тоска. И лебедя он подзывает, плывущего вдоль бережка. Перо у него вынимает и пишет, и прячет в крыло. Спрятал – и понимает, как ему повезло. Переодеться, побриться велит он слуге: Мой друг! Тебе доверяется птица, не выпускай из рук. Он бел как мел, без помарок — неси высоко, как флаг. И примет она мой подарок, и прочитает мой знак.

Откройте дверь птицелову! Давно я стучу уже. Что смотрите так сурово? Я птицу принес госпоже. На лебедя редкой породы я ставил силки на заре. Все знают: лебедь из моды не вышел при нашем дворе. Твой лебедь хорош, в самом деле. Всяк стражник – поэт в душе. И, если б мы только смели, Тебя б отвели к госпоже. Но мы ее охраняем, Мы все тут – тесный кружок. И лебедя не обменяем На жалованье, дружок.

И все же один, со вздохом, Ведет его за собой. А там, хорошо или плохо, Кипит нешуточный бой. Стражники, как мальчишки, Всей командой сидят, Сражаются в шахматишки, И по сторонам не глядят.

Словом, решенье близко. Лебедь уже в тепле, И найдена уж записка на лебедевом крыле. День недаром потрачен, и ловкостью взят дворец, И подвиг щедро оплачен, и прочь отправлен хитрец. Плачет наша бедняжка, целует имя и знак. Переживает тяжко, что не повидаться никак. До милого не добраться — того, кого рядом нет. И вы не поверите, братцы, так минуло двадцать лет! Лебедь служил им, как голубь, А был уж, как ворон, стар. В жару или зимний холод Лебедь теперь летал. Садился уже привычно И подавал крыло. Там было письмо обычно, И шло от него тепло. …Тем временем наша тетка, мальчика нам растя, Действует очень четко и, двадцать лет спустя, Вручает ему бумагу и родовое кольцо, Будто отцову шпагу и мамино письмецо. Юноша и не поверил в пылкий ее рассказ. Детскою меркой мерил, переспросил сто раз: Неужто Милон легендарный взаправду его отец? И, тетушке благодарный, плачет навзрыд юнец. Так, стало быть, где-то подвиг его непременно ждет? Пока что еще не поздно ему отправляться в поход, Вдогонку за мамой, за папой — что они там таят? И юношеские спазмы в горле его стоят. Он море пересекает — Барфлер, впереди Бретань. А время течет, истекает, и солнцу не скажешь «стань!». Он самый сильный и ловкий средь юношей там и тут. И в доблести, и в сноровке равных ему не найдут. Такая катится слава по замкам, по городам — Что и неловко, право, идти по его следам. Не знает отец сыночка, не знает его и мать: Он рыцарь, он Одиночка. Так его стали звать.

Милон, эти песни слыша о подвигах молодца, Желает видеть мальчишку — заморского гордеца. Не всем мы тут позволяем гулять по нашей земле — Уж мы его поваляем в перьях или в золе! И Милон, затянувши пояс, завтра же, с утреца, Готов отправляться на поиск заносчивого юнца. Уведомляет подругу, как всегда, в лебяжьем письме, Что он пройдет по кругу все, что есть на Земле: Сперва найдет господина, первейшего из задавак. А после отыщет их сына — так, решительно так!

В Нормандии славное море, в Бретани скалистый плес. Поплыл наш Милон, но вскоре высадиться пришлось. Турниров – чуть ли не тыща, побоища без конца Проходит Милон, он ищет заезжего молодца. Зима коротка в Бретани. На Пасху, отсель и досель — Всяк рыцарь стремиться станет к подножью Мон-Сен-Мишель. Приедут норманны, датчане, сто рыцарей остальных. Но никогда англичанин не был еще среди них. Милон известнее прочих, все ему шлют поклон. В лагере до самой ночи ищет соперника он. Все сходятся воедино в том, чтоб себя не жалеть… Но вот этого господина Милону не одолеть. Вот этот – боец упорный, под неизвестным флажком. И конь его черный-черный, с одним белоснежным ушком. Милону скорей по нраву такой величавый стиль. Соперник – его, по праву проплывшего сотни миль. …Сражаются как две птицы, сойдутся – лицо с лицом. Неужто не с кем сразиться, как только сыну с отцом?

А все же соперник ловкий сбил Милона с коня. Простите мои уловки, друзья, простите меня! Но, правда ведь, кто моложе, имеет другую прыть. А кто постарше – построже подумай: плыть иль не плыть? Милону досталось лихо, но, не раздавлен вконец, Скажите, — он молвил тихо, — кто ваши мать и отец? Я вижу кольцо, однако, на вашей крепкой руке. А нет ли другого знака, на милом нам языке?.. К вашим услугам весь я. Отец мой звался Милон. Он родился в Уэльсе, отваги был эталон. Но тяжкие испытанья им с мамой судьба дала, И тетушка на воспитанье младенцем меня взяла. Я вырос, тревога гложет, но я пойду до конца. Должно быть, мне Бог поможет, если уж нет отца. Душа моя не страдает, и я давно одинок… Ну, ясно, Милон рыдает: Сынок, это я, сынок!

Оставим их ненадолго, я все могу рассказать. Проклятое чувство долга! Сколько ты будешь терзать, Меняя все время личину, века и еще века — Женщину и мужчину, старуху и старика. Хоть что-нибудь уступите, чтоб совершилось само! Хоть лебедя отпустите — пусть отнесет письмо. …Сын и отец поплыли, обнявшись, на корабле — К женщине, что так любили в той, за морем, земле. Не то чтобы добродетель умела пенки снимать — Но все же сын стал свидетель, как женились отец и мать. Старенькая баллада, простенькие слова. А рассказать было надо — чтобы была жива.