В Нормандии тоже есть солнце. И скалы – почти как у нас. Но вышло же так, что бретонцы И этот сложили рассказ. В Нормандии, Нострии прежней, Как ты ее ни назови — Все знают о хрупкой и нежной, И пытку прошедшей любви. Там помнят, как все это было. …Был город, где речка текла. И дама сеньора любила, И дочку ему родила. Девчушка красива, как Ева, Как Евина лучшая дочь. Но тут умерла королева, И город окутала ночь… Король никого не допустит К бесценной дочурке своей. Король ни за что не отпустит Ее к сыновьям королей. Так что же? Тогда приговора Никто не отменит уже? Не думаю. Видимо, скоро Душа устремится к душе. Раз девушка хочет на волю — Когда-то придется отцу, Пройдя по широкому полю, В густом оказаться лесу. Он дочке своей, олененку, Не будет стоять на пути. И тихо-претихо в сторонку Придется отцу отойти. Но раньше, чем ветер бы дунул На пух моих легких стихов, Король испытанье задумал Для юношей, для женихов. Все, может быть, в том состояло, О чем я молчу до поры. Сие государство стояло На склоне высокой горы. Народ этот даже гордился Недоброй ее высотой. И редкий герой находился — Дойти до вершины пустой. Пусть каждый жених, что приходит С румянцем на пухлых щеках, К той самой вершине восходит С принцессой моей на руках. Кого же гора не замучит, Кто сможет ее превозмочь — Тот парень невесту получит, Мою несравненную дочь.

И юноши, мальчики, дети По зову собрались окрест. Но все же ни те и ни эти Себе не добыли невест. Не так-то легко это было — С девчонкою через плечо. А может, она не любила, Пока не любила еще. Принцесса тиха и бледна, А все же одна и одна. А нету, увы, женихов — Не будет тебе и стихов!

Но вот ведь остался в этом краю Юный граф, молодой господин, Который желал бы удачу свою Попытать один на один. Бывало, на празднике он напевал Два-три игривых стиха… Довольно успешно себя выдавал За бравого жениха. Ну, вот и случилось такое, чему не помочь. Конечно, влюбилась в него без оглядки затворница-дочь. Конечно, призналась она в лихорадке ему. И что оставалось, как не полюбить самому? Вот чаще, чем надо, их люди встречают вдвоем. Все чаще и чаще – вдвоем в королевстве своем. Все можно исправить: бежать и судьбу превозмочь. …Не хочет оставить отца его верная нежная дочь.

Послушай, друг милый! — девица сказала ему. Я знаю, что силой иной ты владеешь, и вот потому Мне больно и думать, как в гору, со мной на руках, Ты в раннюю пору к вершине пойдешь в облаках. Я знаю наверно: тебя мое сердце зовет. Езжай же в Салерно — там тетка родная живет. Чудесною силою тетушка наделена: Возьми же, мой милый, записку – поможет она. И тетушка сварит напиток тебе колдовской: Усталость не свалит, ее будто снимет рукой. И жар твой остудит, и мускулы станут как медь — Достаточно будет, чтоб гору вдвоем одолеть. Пройдем испытанье — как птицы, легки и чисты. Отец мой суровый, и я, мой любимый, и ты.

Конечно, он мчится в Салерно к той тетке верхом. Конечно, он мнится себе даже не женихом. Не знает, что выйдет — не все можно чуять и знать. Но, в общем, он видит в себе королевскую стать. А тетка, пожалуй, читала с вниманьем письмо. Дышало пожаром, оно полыхало само. И женщина варит целительный сбор травяной И юноше дарит с напитком кувшинчик резной.

Господи, Боже, Боже! — взывает суровый король. Опять нашелся безумец, что принесет нам боль. К чему эти состязанья, которые не прошли Все лучшие наши дети, все рыцари этой земли? Такую назначил цену я ангелу моему — Что хоть сам выходи на сцену, чтоб и играть самому! Уж и не знаю, кто смог бы дочку мою отнести До той, на вершине смоквы, что в самом конце пути. Не знаю, кому и досталось — рыцарь не на слуху… Уж пусть бы она и осталась, овечка – отцу-пастуху.

И вот назначили день, испытанье начать пора. Девица легка будто тень, не ест ничего с утра. Юноша как в лихорадке — надо блюсти закон. Милая, все в порядке, но пусть наш бесценный флакон Пока при тебе побудет, ты уж меня прости. А у меня-то будет, чего мне в руках нести. Может быть, я, шутя, так и взлечу на склон? …Господи, он дитя. Господи, мальчик он! Пей! – говорит она. — Мы на половине пути. Пей и выпей до дна, иначе нам не дойти. Сердце ворчит: «не верь!». Сердце вопит: «успей!». Сердце стучит, как зверь. Сердце хрипит: «не пей!». Пей! – говорит она. — Вижу в глазах твоих тьму. Пей сейчас же до дна! — она говорит ему. Не пьет. А пути еще треть. Ни слушать, ни вопрошать, Уже не может смотреть, уже не может дышать. Вот и вершина, вот смоквы тяжелый ствол. Верует, что дойдет. Верует, что дошел. Держит еще на руках девушку с тайничком, И, не сказавши «ах!», падает с ней ничком. Все пройдет, ничего, пей! – она шелестит. …Тихо душа его в иные края летит. Девушка держит флакон: Прочь от меня, колдовство! Милый мой не спасен, я не спасла его. Глупая моя плоть, разве ты суть любви? Милостивый Господь! Сердце мне останови.

Король одолел подъем: обнявшиеся на краю, Лежали они вдвоем, любовь защищая свою. Мраморный саркофаг на гору принесли И опустили их в жерло родной земли — Двух неразумных детей, неразлучных Её и Его, Веривших только в любовь, как в высшее божество. Бретонцы любят свой дом. Бретонцы любят гостей. И помнят сказку о том, Как двое нормандских детей, Которым дали сердца — А это тоже беда! — Погибли, как два птенца, Выпавшие из гнезда.

Однажды я или ты, Дождавшись своей поры, Найдем ещё их следы У подножья той самой горы.