Когда подступит смерть, как ветер С горчащим привкусом травы, Вдруг, забывая все на свете, Ты вспомнишь кружево листвы, Увидишь: лиственные тени Живой пронизывает свет… Спроси о смерти у растений — Они зашелестят в ответ.

Бабочкой лети, стихотворенье, Над крапивой, розой, ежевикой, Каждый миг меняя направленье, — Беззаботной, легкой, многоликой. Я бы тоже так хотел кружиться Над бедой, любовью и судьбою, В сторону порхнуть и с жизнью слиться — Золотой, зеленой, голубою.

Век девятнадцатый люблю я наблюдать. Что мне в нем нравится – и сам того не знаю… Халат. Слуга Захар. Беспечности печать. Демьянова уха. Я чувства не скрываю. Любовь, свобода… но: не всё ли нам равно… Приметы, Грандисон, три карты, эполеты… Прожекты, клевету положим под сукно. Корнеты, аксельбант, кабриолеты… Две ножки, Скалозуб, найду ли уголок… Поэт, не дорожи… ну, сват, как пить мы станем… Частица бытия, побег, обитель, Бог И холод на душе, и тем сильнее раним… И осень я люблю, когда корабль готов, Но плыть нам некуда. Везде есть капля блага И темный дуб, гумно, и разговор без слов, И гений красоты, перо, кинжал, бумага…

Уже стемнело. Летним садом Пройдёмся мы в последний раз. Белеют боги. Странным взглядом, Как нищие, глядят на нас. Давай на память. Две монетки Исчезли в зеркале воды. И весело шуршали ветки За две минуты до беды.

Погода начала к весне ломаться, Теплее стало – вот и прилетели, И, словно дети малые, резвятся На зимней неразобранной постели. Земля и небо, церковь, снег и воды, Три домика, над ними колокольня, А за забором даль и ширь природы, Душа глядит – и ей уже не больно. Ей чудится возвышенная сила В берёзах тонких, в очертанье храма, И кажется, что всё в себя вместила Какая-то невидимая рама. То ль прилетели, то ль во сне приснились — Постойте, колокольни, не трезвоньте! — И словно бы нечаянно скрестились Две веточки на тёмном горизонте.

Мелькнёт любимое лицо В последний раз, как бы случайно, — И сделаешься подлецом, И нет прощенья на прощанье. И вспомнишь 108-й псалом: Злодея не ведут на плаху, — Проклятье сам наденет он И подпояшет, как рубаху. И неожиданно поймёшь Под лампою дневного света, Что жизнь прожитая есть ложь И что ты поздно понял это.

Пусть всё рассыпалось на части — Заройся в осень с головой. Забудешь хлопоты о счастье — Услышишь ветер над листвой. Всё кончено. Войди в осенний, Сквозной, почти прозрачный лес, Где пятна света, пятна тени И жизнь протёрлась до чудес.

В темноте, как будто под водою, Движется какая-то машина. Путь её не освещён звездою, Фонари бросают свет под шины. Что же нам с тобой теперь осталось — Нам, стоящим на ночном пороге? Иероглиф «жэнь», что значит: «жалость»: Две полоски на сырой дороге.

Запах сирени, и детство, и дождь на балконе, Скоро обедать, и Тютчев с пятном на странице… Жизнь перешла через холм – и на западном склоне Вспять оглянуться впервые уже не боится. Шины как пахнут отцовского велосипеда Слышит душа и сквозь толщу земли прозревает… Прыгает в прыгалки девочка – дочка соседа… Бабочка смятая из-под сачка вылетает… Небо в сияющих лужах и мачта из спички… Я не люблю бледнолицых, я друг краснокожих… Сосны шумят… Возвращается к счастью привычка, Нужно лишь вспомнить, на что это было похоже…

Двадцать первый век еще страшнее, Только почему-то не больнее Ощущаешь эту страшноту… Оттого, что он ненастоящий — Как дельфин, на берегу лежащий. Этот век – как кислый вкус во рту. Покарябай кожу у дельфина — Как картон она. И вот картина: Афродита вышла из воды. Ну признайся, это невозможно… Подойди, притронься осторожно — Никого. Лишь пустота и ты.

Облако тяжёлое, резное Над ковром, сплетённым из травы. Небо голубое, неживое. Чуть позвякивает жесть листвы. Продолжая жесткую картину, Взгляд стальной отметим у реки. Ветер упирает иглы в спину, Пляшут солнца злые огоньки. Человек, бряцающий кимвалом, В этой инсталляции живёт. Через ветви смотрит, как в забрало. Только тем и мягок, что умрёт.

Колеблющаяся занавеска, Комода темная громада. Кузнечики стрекочут резко, Их слышно хорошо из сада. А на веранде светит солнце, Луч косо падает на стену. Стучат в квадратные оконца Деревьев локти и колена. А от калитки по тропинке Идёт ко мне навстречу мама. И рамка на старинном снимке Мне кажется дверною рамой.

Бугорки, и трещинки, и пятна, Словно воробьи, слетелись, сели, — И стена вдруг сделалась понятна, Как понятен снег весной, в апреле — Человеческий в своём надрыве, Тающий, изрытый письменами, Словно крылья бабочки в порыве Трепетном, наполненном глазами.