В фильме Йозефа фон Штернберга «Голубой ангел» (1930 год) пожилой учитель гимназии Рат, выслеживая своих учеников в ночном кабачке «Голубой ангел», влюбляется в гастролирующую там (с труппой) певичку Лолу-Лолу, женится на ней, теряет свою должность в гимназии и, когда заканчиваются его деньги, начинает подрабатывать в труппе, продавая посетителям-зрителям порнографические открытки.

Когда он только попадает в кабачок и бродит по его темной и запутанной внутренности в поисках учеников, возле него то и дело появляется клоун – в гриме, парике и с носом. Клоун ничего не говорит, только появляется, смотрит, проходит мимо… Это и есть двойник, маска. Лола-Лола же – это, конечно, Венера, недаром она поет: Ich bin von Kopf bis Fuß / Auf Liebe eingestellt, / Denn das ist meine Welt. / Und sonst gar nichts. («Я с головы до ног настроена на любовь, потому что это мой мир. И ничего кроме этого».) В конце фильма клоуна уже не видно, зато когда труппа возвращается в родной город учителя Рата для выступления в кабачке «Голубой ангел», то, предвидя скандальную сенсацию и в связи с этим большой сбор, учителя наряжают клоуном, выводят на сцену и заставляют кричать петухом (превращают, так сказать, в животное). И вот учитель Рат на сцене – и фокус как раз в том, что он не просто клоун, не просто маска, но одновременно и учитель Рат. Он и превратился в своего двойника, и впервые по-настоящему стал самим собой, осознав в этот момент свою трагедию. А когда учитель в конце концов (после долгих и грубых побуждений) действительно все же кричит петухом, то это не крик человека, имитирующего петуха (так он уже один раз весело и мило кукарекал в фильме – на своей свадьбе), это крик одновременно и петуха, и человека, это именно совмещенный – и потому страшный, отчаянный – звериный крик человека.

Аналогичная вещь происходит и на уровне имени учителя. Рат (Rath) по-немецки означает «совет», а также «разумный выход». Ученики дали учителю кличку Унрат (Unrath), что означает «отбросы, нечистоты». При помощи отрицательной приставки un– нечто разумное и чистое (светлое) превратилось в неразумное (безумное) и грязное (темное). Так вот: в начале фильма перед нами – учитель Рат (точнее говоря, он и Рат, и Унрат, но с разных точек зрения – ученики-то называют его Унрат), потом, во время жизни с Лолой-Лолой, он целиком превращается в Унрата, а на сцене в конце фильма, во время издевательства, он, в клоунском гриме, парике и с приклеенным носом, кричащий петухом, одновременно и Рат, и Унрат. И не с разных точек зрения, а так воспринимает себя и он сам, и члены труппы, и зрители. Под конец никто не смеется.

Люблю этот одесский анекдот:

Стук в дверь.

– Скажите, Рабинович здесь живет?

– Нет, Рабинович здесь не живет, а что?

– Та вот ему перевод на сто рублей…

– Я таки и есть Рабинович!

– Так шож вы говорите, что он здесь не живет?

– Таки да, живу, но разве ж это жизнь?

Анекдот, конечно, не существует сам по себе, он должен быть рассказан «кстати», то есть в связи с какой-либо ситуацией, как смешная параллель к ней. Только тогда просыпается заключенный в нем юмор.

Переделаем этот анекдот в простую ситуативную шутку: представьте себе, что вы сами – почтальон, принесший денежный перевод для меланхолического Рабиновича. Вы стучите в дверь и так далее, а после последней реплики Рабиновича вы, конечно, смеетесь.

Теперь посчитаем, сколько здесь Рабиновичей. Первый Рабинович – формальный, то есть тот, чье имя записано у вас на документе о денежном переводе. Это Рабинович, о котором вы спрашиваете, совершенно не интересуясь им как личностью («Скажите, Рабинович здесь живет?»). Второй Рабинович – это тот Рабинович, о котором говорится, что его нет. Однако есть несоответствие указанного (положительного) адреса и отрицательного ответа, кроме того, есть голос за дверью («Нет, Рабинович здесь не живет, а что?») И странный вопрос: «А что?» Кто его задает? Человека нет, есть голос, как в сказке о герое, приходящем в замок, где его встречает один только голос. Это Рабинович, но несуществующий, это какая-то тень Рабиновича, это перевернутый Рабинович. Затем, узнав о денежном переводе, Рабинович обретает плоть и кровь, воскресает. Так возникает третий Рабинович, вполне существующий («Я таки и есть Рабинович»). Вы не можете понять, в чем дело, не можете соотнести два противоположных сообщения: «Рабинович здесь не живет» и «Я Рабинович» («Так шож вы говорите, что он здесь не живет?»). Рабинович вроде бы уже налицо, но утверждение, что его тут нет, еще висит в воздухе. Словно в сказке, когда героя сбрызнули мертвой водой: члены его срослись, но сам он еще не ожил. Осталось сбрызнуть живой водой. Это и происходит на последней реплике («Таки да, живу, но разве ж это жизнь?») Перед вами окончательно оживший третий Рабинович. Вы, почтальон, вдруг видите перед собой не просто адресата денежного перевода, а живого человека.

Самое интересное то, что третий Рабинович включает в себя предыдущих двух. «Таки да, живу» – здесь Рабинович номер один, проживающий по такому-то адресу. «Но разве ж это жизнь» – здесь Рабинович номер два, несуществующий. А все вместе («Таки да, живу, но разве ж это жизнь?») дает Рабиновича номер три: проживающего по данному адресу и недовольного своей жизнью. То есть живого человека – существо, способное взглянуть на свою жизнь с высоты птичьего полета, стремящееся к свободе.

И слово «живу» в последней реплике уже означает не только то же самое, что слово «живет» в первой реплике: оно, перепрыгнув через пустоту, зияющую в слове «не живет», включило в себя оба значения: и «проживаю» – и «живу». Живу здесь, но еще и просто живу. И я больше своей обыденной жизни. Я, Рабинович, больше Рабиновича. И ты, почтальон, больше почтальона. И, услышав мою последнюю реплику, ты подумал и о своей жизни, ты узнал себя во мне. И можем вместе посмеяться.