Пьеса в десяти сценах

Das Ochsenfurter Männerquartett 1927 г. (Bühnenfassung)

пер. Л. Завьяловой

Действующие лица:

Фалькенауге.

Оскар.

Ганс.

Теобальд Клеттерер.

Фрау Клеттерер.

Томас — их сын.

Ганна — дочь Оскара.

Фирнекес.

Фрау Фирнекес.

Доктор Хуф.

Следователь — по прозвищу Господин «Так-так».

Секретарь суда.

Фрейлейн Юлия, позднее жена Фалькенауге.

Старик.

Швейцарец.

Женщина.

Уборщица.

Комиссар уголовной полиции.

Судебный врач.

Дворник.

Два студента — члены корпорации.

Шестилетняя девочка.

Церковный служка.

Католический священник.

Причетники, Полицейские, Пожарники, Крестьяне и Крестьянки, Парни и Девушки, Гости, Прохожие, Штурмовики, Посетители Винного Погребка, Мальчики.

 

Сцена первая

На старом мосту в Вюрцбурге.

На заднике — крепость и виноградник на крутом склоне.

Во время действия мимо проходят люди — в разных направлениях, медленно или быстро. Провозят ручную тележку. Пробегает мальчик, за которым гонится другой.

Одна из арок старого моста через Майн с фигурами святых из песчаника. Под аркой стоят, прислонившись к перилам и к статуе святого, четверо бедно одетых мужчин. Им всем за сорок. У них вид людей, которым нечего делать.

Это Фалькенауге, Оскар, Ганс, Теобальд; рядом с Оскаром — его большой белый пудель. Они мрачно смотрят перед собой.

Фалькенауге(ни к кому не обращаясь). С тех пор как я без работы, у меня днем и ночью в горле стоит ком, который я не могу проглотить.

Слева направо проходит Фирнекес с перекинутым через руку костюмом. Фирнекес, не глядя, молча кланяется и уходит.

Оскар. Он мог бы и сказать «добрый день!». С нами уже даже не здороваются люди, у которых есть еще работа и жратва.

Ганс. Да ну, ведь портной Фирнекес — молчальник. Часто он за целый месяц не произнесет ни слова. Он молчит про запас. Потому что когда он сдает заказчику новый костюм, он в один присест пропивает все деньги и всю ночь напролет мелет языком в пивной. Потом он опять неделями будет отмалчиваться про запас, пока не сдаст заказчику следующий костюм.

Унылое молчание.

Фалькенауге(не двигаясь с места, ни к кому не обращаясь). За три года ни дня работы! Когда наконец снова будет работа?

Ганс. Он хочет работы! Именно работы! Единственное, чего нет, того он хочет.

Оскар. У нас есть время. Ничего, кроме времени! Время и ничего больше!

Ганс. Эти мерзавцы потеряли тогда, в тысяча девятьсот двадцать девятом, на нью-йоркской бирже только несколько из многих своих миллионов. И все же они могут каждый день по три раза набивать себе брюхо. Мы потеряли больше. Мы потеряли свою работу и кусок хлеба.

Оскар(после паузы). Безработица во всех странах! В одной Германии — семь миллионов безработных!

Ганс. А еще семь миллионов работает всего три дня в неделю, им тоже почти нечего есть.

Оскар. Если прибавить к этому женщин и детей, то больше половины народа сидит на мели.

Фалькенауге. Три года без работы! В тысяча девятьсот двадцать девятом все и началось. Сейчас у нас тысяча девятьсот тридцать второй. Когда мы снова найдем работу, знает один господь бог.

Ганс. Господь бог знает все. Он не знает только, когда мы снова получим работу.

Оскар. Я уже все пробовал.

Ганс(криво усмехаясь). Ты хочешь сказать: все невозможное?

Оскар. Сначала был агентом на шоколадной фабрике. Обходил все кондитерские Вюрцбурга — никто ничего не покупает. Потом занялся кирпичом. Да только кто нынче строит? Я мог бы с таким же успехом предлагать шоколад строительным конторам, а кирпич — кондитерским.

Ганс. Тяжел крест, который безработный тащит на своем горбу.

Фалькенауге(после паузы). Я уже просто ума не приложу, где мне взять несколько пфеннигов на Кружку пива во время спевки… А теперь еще мне придется продать кровать, а то нечем заплатить за квартиру.

Ганс. Продашь кровать — не сможешь жениться на фрейлейн Юлии: как это жениться без кровати?

Фалькенауге. Позавчера в газете писали, что кто-то потерял бриллиантовое кольцо. Я бегал по всему городу и искал. Где что-нибудь блестит — я туда. Но все это были одни плевки.

Ганс. Искатель бриллиантов! Тоже мне работа!

Фалькенауге. Сегодня мне снилось, что я опять работаю.

Ганс. Ты и во сне должен помнить, что это только сон.

Оскар(после паузы). Я знаю, как можно было бы заработать деньги. Не совсем обычным путем. Нужда заставит калачи есть.

Ганс. Были бы калачи!

Оскар. Был я вчера в варьете. По контрамарке, конечно! Там выступал квартет художественного свиста. Очень неплохо звучал. И вот я подумал: мы вчетвером тоже могли бы выступить. Наш квартет. Я хочу сказать — петь за деньги. Единственно, за что еще платят деньги, так это за удовольствие.

Ганс. Ничего себе удовольствие — слушать наше пение. Люди платят за вход и хотят иметь что-нибудь за свои деньги. Мы тоже скандалим, если заплатим за билет, а окажется какая-то ерунда.

Оскар. А я тебе говорю, этот квартет не лучше нашего…

Фалькенауге переходит дорогу, наклоняется, всматривается и возвращается.

Ганс. Ну сколько в нем каратов?

Фалькенауге. А иди ты!

Ганс. Кроме того, Теобальд на это не пойдет. Зачем ему выступать за деньги? Ему это не нужно. У него свой огород.

Оскар(Теобальду). Ведь тебе так хотелось в молодости быть актером. Теперь ты наконец смог бы выступать на сцене. А жена пусть продает салат. Небось справится!

Теобальд(с пафосом, серьезно). Разве я такой человек, чтобы отказаться от служения искусству и дружбе?!

Оскар. Конечно, нам придется заказать фраки. Безупречно элегантные фраки! Белые жилеты! Лакированные туфли! Цилиндр! Это производит впечатление.

Ганс. А кто должен за это платить?

Фалькенауге. Может быть, лучше полотняные костюмы? У меня осталась от бабушки целая штука домотканого полотна. Хватило бы на всех нас.

Ганс. А почему бы нам не выступать в трико? Представьте себе — мужской квартет в розовом трико! Такого еще не бывало.

Справа входит Фирнекес.

Оскар(вполголоса). Конечно, портной Фирнекес должен сшить нам фраки в кредит.

Фалькенауге. Господин Фирнекес, у нас есть для вас крупный заказ.

Фирнекес входит под арку моста.

Оскар. Нам надо четыре фрака. В высшей степени элегантных! Можно нам завтра прийти к вам снять мерку?

Фирнекес молча вынимает из кармана пиджака сантиметр и начинает снимать мерку с Оскара. Все четверо понимающе переглядываются.

Фалькенауге. Только мы не сможем сразу заплатить за фраки.

Ганс(тихо). Вот баран. (Громко.) Господин Фирнекес подождет, пока мы сможем заплатить. Правда ведь, господин Фирнекес?

Фирнекес молча продолжает снимать мерку.

Теобальд. И господин Фирнекес станет покровителем искусства.

Ганс. Не мели льстивым языком!

Фалькенауге(пока Фирнекес заносит размеры в записную книжку). Ну, теперь моя очередь! У меня должен получиться красивый фрак. Очень красивый. И сидеть он должен как влитой.

Фирнекес прячет свою записную книжку.

Ганс. Нам требуется четыре фрака, господин Фирнекес!

Фирнекес утвердительно кивает и хочет идти.

Фалькенауге. А с нас троих вы не хотите снять мерку?

Фирнекес отмахивается.

Ганс. Вы хотите сказать — фрак есть фрак? Короткий ли, длинный ли, широкий ли, узкий ли — фрак есть фрак?

Оскар. Как поживает ваш сынок?

Фирнекес(смотрит на Оскара, глаза его краснеют). Мой сын болен. (Уходит налево.)

Ганс. Можете себе вообразить, как будут выглядеть фраки, если он даже не снимает мерки. Таких наверняка на свете еще не было… Черные мешки!

Оскар. Похоже, Фирнекес совсем расстроен из-за болезни своего сынишки.

Ганс. Госпоже Фирнекес было уже пятьдесят пять лет, когда она родила своего Карла. Я видела его. Этот бледный цыпленок не выживет.

Теобальд(с пафосом). Дитя человеческое в руце божией.

Ганс. Рука божья не заставит себя ждать.

Звон колоколов какой-то церкви. С ним сливаются колокола других церквей. Теперь уже звонят во всех тридцати церквах Вюрцбурга. Постепенно звон колоколов затихает.

Оскар. Двенадцать часов. Пора домой — обедать… Вчера вода! Сегодня вода! Завтра вода!

Ганс. Воображай, что ешь свиную отбивную. (Вместе с Оскаром медленно идет налево. Повернув голову к идущему, сзади Теобальду.) Вон идет твоя жена.

Фрау Клеттерер входит справа с огромной корзиной овощей. Пышные листья салата торчат из корзины.

Теобальд. Жена моя, кому несешь ты божьи дары из нашего огорода?

Фрау Клеттерер. Картошка, капуста, морковка для жен твоих собратьев. Бедняжки, не знаю, что с ними делать. (Ставит корзину.) Я должна тебе кое-что сказать… Я сейчас проходила мимо старого кладбища и вижу — парочка под стеной. И кто же это был? Ганна и наш Томас. И тут я вижу, как Ганна прильнула к нашему Томасу. Просто прильнула!.. Ганна пышет жаром, как раскаленная печка, а ведь ей еще всего шестнадцать.

Теобальд. Через три года наш сын кончит университет. Тогда дети смогут пожениться.

Фрау Клеттерер. Да-да! Но за три года многое может случиться. Ты знаешь, что я имею в виду. Вот будет беда. Ты должен поговорить с Томасом.

Теобальд(смущенно). Да, но я не знаю, как же я ему это скажу? У меня не повернется язык.

Фрау Клеттерер(кладет ему руку на плечо; улыбаясь). Ах, старик, ты никогда не постареешь. Тогда придется поговорить с Томасом мне… Ну а теперь берись! Корзина тяжеленная.

Справа медленно входят Томас и Ганна.

Томас(кричит). Брось, мама! Я отнесу корзину! (Подбегает и хочет взять корзину.)

Фрау Клеттерер. Да ну тебя! Бери, старик!

Они уносят корзину налево.

Ганна с маленькой корзиночкой в руках медленно приближается и идет с Томасом под арку.

Ганна — маленькая, тоненькая, но не худенькая, волосы черные как смоль; это своеобразная девушка еще только на пороге жизни, но хотя ей всего лишь шестнадцать лет и она хорошая, чистая девочка, в ней уже видна соблазнительная женщина. На ней широкая цветная юбка и белый свитер без рукавов, облегающий маленькую грудь и изящную талию.

Ганна(облокотившись на постамент статуи святого, продолжает). Но он проводил меня только до бакалейного магазина.

Томас(двадцати одного года, с фигурой легкоатлета; раздраженно). Откуда ты его знаешь?

Ганна. Ах, он заговорил со мной на улице.

Томас. Но ты не должна позволять незнакомым мужчинам заговаривать с тобой.

Гнна(с притворной наивностью): А почему бы и нет?

Томас. Потому что я этого не хочу!

Ганна(улыбясъ). О, ты ревнуешь! Ах, как хорошо!

Томас(в бешенстве). Я ничуть не ревнивый!

Ганна(улыбаясь). Если со мной еще раз заговорит мужчина, я ему скажу: подождите здесь часок-другой. Я схожу домой и спрошу Томаса, можно ли вам со мной разговаривать.

Томас(в бешенстве). Кто этот человек?

Ганна. Иностранец! Из Буэнос-Айреса!

Томас. И что он собой представляет?

Ганна. Доктор Хуф, философ. (Приложив кончики пальцев к уголкам губ.) Как он говорит! Он сказал, что я самая красивая, очаровательная, обаятельная, пленительная девушка на свете… В самом деле очень интересный человек, Томас. И когда ты встретишься с этим господином снова?

Ганна(рассмеявшись). А можно?

Томас(старательно подавляя ревность). Почему бы и нет? Раз уж он такой интересный!

Ганна. Правда ведь? Я тоже так думаю…

Томас(в ярости). Ну так ты с ним встретишься снова дли нет?!

Ганна(говорит правду, но таким тоном, словно шутит,) Ну разумеется! Завтра утром! В дворцовом саду на скамейке под большим кустом жасмина. Ровно в одиннадцать! Приходи в одиннадцать в сад и наверняка увидишь меня с доктором Хуфом. (Вынимает из корзиночки туфли.) Ну а теперь я должна отнести сапожнику свои туфли. Завтра можешь сходить за ними.

Томас(успокоенно улыбается, берет туфли и ставит на ладонь). Невелики у тебя ботиночки.

 

Сцена вторая

Дворцовый сад. Две садовые скамьи с выгнутыми спинками стоят почти рядом, близко к рампе; перед ними — газон, усеянный белыми маргаритками и желтыми одуванчиками.

Газон доходит до самой рампы. Рядом со скамьей налево — куст жасмина, направо — цветущий куст сирени. Между — скамьями на постаменте — два ангелочка в стиле барокко.

За скамьями — песчаная дорожка, еще дальше — ограда из зеленых кустов. Слева — стена вюрцбургского замка, верх ее срезан рамкой сцены. Высокие окна нижнего этажа широко распахнуты.

Ганна(удобно устроилась на скамье слева, прижалась к выгнутой спинке, раскинув руки и положив их на спинку). Если бы моя мама узнала, что я сюда пришла, мне бы досталось.

Доктор Хуф(сорока лет, без бороды, элегантно одетый, холеный, нервный; сидит на самом краешке скамьи, повернувшись к Ганне). Милое дитя, на руках твоей матери ты была не в большей сохранности, чем со мной.

Ганна. Но ведь это неприлично.

Доктор Хуф. По мнению массы, многое неприлично из того, что делают избранные люди.

Ганна(смеясь). Но, господин Хуф, я не избранная.

Доктор Хуф. Избранная, дитя мое, избранная! Отойди на минутку от себя и посмотри со стороны!

Ганна. В зеркало?

Доктор Хуф. Зеркало показывает тебе только крохотную долю твоей красоты. Твое личико освещено внутренним светом. Как раз этого-то ты не увидишь, если посмотришься в зеркало. Дитя, из твоего личика природа, этот великий Микеланджело, создала шедевр, образец прелестного девичьего лица. Но повторение никогда не удается природе и не удастся еще тысячи лет.

Ганна(облизывая губы, с довольным видом). А кто такой этот великий Микеланджело?

Доктор Хуф. Это был самый гениальный скульптор в мире! Но даже ему не удалось бы высечь из мрамора твою головку той неповторимой красоты, какой ее сотворила природа… Если бы ты гуляла по палубе первоклассного океанского парохода с цветами, ни одна девушка на этой проклятой планете не могла бы сравниться с тобой. Ты была бы потрясающа!

Ганна(усаживается поудобнее). Итак, куда же это мы поедем на таком роскошном пароходе?

Доктор Хуф. Ты была бы моей женой, и мы бы поехали в Южную Америку. Ко мне на родину. Ты увидела бы Ла Плату, где живут тысячи цапель, их бледно-желтые перья дамы носят на шляпах. (Широким жестом показывает вдаль.) Даже в самом узком месте Ла Платы другого берега не видно. Ла Плата как море.

Ганна. Должно быть, такое перо стоит очень дорого, правда?

Доктор Хуф. Прелестное дитя! Самые красивые перья в мире не стоят твоего взгляда.

Ганна. А можно получить перо по почте?

Доктор Хуф. Послать телеграмму в Буэнос-Айрес — и перо пришлют самолетом! Тогда ты украсишь свою головку бледно-желтым пером и его кончик мягко сольется с твоими благородно очерченными бровями. Ах, как я завидую ему!

Ганна. Ну рассказывайте дальше, господин Хуф. Как там в Южной Америке, красиво?

Доктор Хуф. Это огромная страна, и Многие ее области еще не исследованы… Однажды я сопровождал своего брата. Это была экспедиция в девственные леса. На могучих деревьях гроздьями висели орхидеи, как виноград на лозах возле Рейна… Сначала мы увидели двух юных индианок.

Ганна(с большим интересом). А что на них было надето?

Доктор Хуф. Ничего! Только поясок из цветов на бедрах!

Ганна. Ой! В Вюрцбурге это не годится. На Соборной улице или на Базарной площади — совсем нагими?!

Доктор Хуф. Они стояли под манговым деревом и смотрели на нас. Не робея! Как антилопы, которые еще не знают, что человек страшен! Они были красивы. В тебе, мое прекрасное дитя, наивная прелесть этих индианок трогательно сочетается с цивилизацией двадцатого века.

Ганна(смеется). Какие смешные вещи вы говорите!.. Ну а дальше?

Доктор Хуф. В конце концов мы вышли на лужайку среди девственного леса. (С искренним увлечением.) Тысячи обнаженных девушек и мужчин сидели на корточках, образуя огромный круг. А над ними — луна, наш величайший бродячий актер.

Ганна. Ну как же эти девушки показываются голыми в присутствии такого множества мужчин?

Доктор Хуф. Они невинные, как природа… Я вошел в круг. (Поднимает обе руки.) Я воскликнул: «Гё-е-е-те!» И вот нетронутая природа тысячью голосов ответила мне «Гё-е-ете!» Я воскликнул: «Шекспи-и-ир!» — и в девственном лесу тысячеголосо прозвучало это священное имя.

По песчаной дорожке слева подходит Томас.

Ганна(испуганно встает). Томас, это тот господин, о котором я тебе рассказывала.

Томас(Ганне). Я хотел бы поговорить с этим господином наедине. (Представляется.) Томас Клеттерер.

Ганна идет по траве и собирает цветы.

Доктор Хуф(встает). Меня зовут Хуф. Доктор философий. Однако глубочайшей философии жизни я так никогда и не постигну.

Ганна рвет цветы а уходит, оглядываясь на них.

Томас. Разумеется, я не имею права упрекать вас. Ганна пришла к вам сюда по собственной воле. Но я думаю, что должен ограждать ее от заблуждений, которые могли бы ей причинить вред. Ганне шестнадцать лет, она стоит на пороге жизни. Вы не должны подвергать ее опасности, которой Ганна себе и не представляет.

Два студента — в шапочках, с цветными лентами через плечо, шрамы на лицах, заклеенные пластырями, — входят справа и садятся на ближайшую скамейку.

Доктор Хуф. Ах, Томас, я никому не причиняю вреда. Всегда только себе самому. Всю жизнь я хожу по канату без шеста, мне никогда не ступить на твердую землю… Среди моих предков был один безумец. Произошло разрушительное смешение крови. И я — его результат. Этот предок у меня в крови, и мне от него не избавиться. Черт бы его побрал! У меня уже не осталось никаких иллюзий. Только одна огромная иллюзия — не иметь их больше…. Этот предок оставляет меня в покое только на несколько часов, когда я даю ему выпить.

Томас(улыбаясь). Ему? Быть может, вы слишком много пьете?

Доктор Хуф. Как же нам обоим жить трезвыми?

Томас(улыбаясь). Вам вообще нельзя пить.

Доктор Xуф. Не будьте педантом, Томас, не будьте педантом!

Томас(улыбаясь). Если бы вы, вместо того чтобы пить, каждое утро по часику боксировали с грушей, как я, вы избавились бы от предка.

Доктор Хуф. Браво, Томас! Браво! Но это не так-то просто. Я был испорчен уже при рождении. Еще во чреве матери! Другим дается милость однажды достичь высочайших вершин духа. Шекспир!.. Человек — продукт случайности. (Пауза.) Разве не факт, милый мой Томас, что путь от протоплазмы до человека был короче, нежели путь от человека до Шекспира, Гёте и Данте? Кстати, о Данте! Как ты думаешь, Беатриче действительно была шлюха и обманула его?.. Так ему и надо!

Томас(улыбаясь). Ему уже все равно. Он умер шесть столетий тому назад.

Доктор Хуф(отмахиваясь). Томас, остается неразрешимой загадкой — как это я сдал свои университетские экзамены?

Первый студент. Совершенно верно!

Доктор Хуф. Возможно, — как ты думаешь, милый мой Томас? — возможно, боги подмигнули моим профессорам, чтобы они дали мне выдержать экзамен?

Первый студент. Никакого сомнения! А то бы вы провалились.

Доктор Хуф(студентам). О вас, братцы, боги не позаботятся. Это большая разница. Вы будете когда-нибудь судьями и адвокатами, вы будете судить людей. Бедные люди! С вами, нищие духом братья мои, я никогда не буду иметь ничего общего… Сервантес, Данте, Шекспир и Гёте создали бессмертные творения. Но вас, братья мои, дух этих гигантов никогда не коснется.

Второй студент(вскакивая). Бесстыжий болван! (Подходит ближе, весь подергивается; согнув левую руку, правой протягивает доктору Хуфу визитную карточку.) Я ожидаю ваших секундантов.

Доктор Хуф(улыбаясь, отрицательно качает головой). Ах, брат мой, вечность отделяет тебя от духа Шекспира, которому я поклоняюсь. В сравнении с Шекспиром, братья мои, вы еще обезьяны на деревьях… Шпагой вечности не преодолеешь.

Второй студент. Вы увиливаете? (Бьет доктора Хуфа по лицу.)

Томас(вскакивает, вне себя). Глупец! Убирайтесь к черту!

Второй студент(сует Томасу визитную карточку). Я ожидаю ваших секундантов.

Томас(не спуская с него глаз, медленно рвет визитную картонку и бросает обрывки на землю; язвительно улыбаясь). Я сейчас изучаю весьма поучительный труд об угрожающем Англии вытеснении с мирового рынка. Эту международную экономическую проблему должен основательно изучать студент на факультете национальной экономики. И курс лекций тоже надо посещать, правда ведь? Так что, понимаете, у меня нет времени на то, чтобы дать продырявить себе легкие и улечься на полгода в постель.

Второй студент. Значит, увиливаете! Трус! (Пытается ударить Томаса по лицу.)

Томас уверенно защищается левой рукой и бьет его правой снизу в подбородок. Второй студент падает и осоловело таращит глаза. Первый студент подбегает, помогает ему встать на ноги и тащит обмякшего, спотыкающегося приятеля вправо.

Доктор Хуф(кладет Томасу руку на плечо). Безумен мир, в котором дух Шекспира приходится защищать кулаками. Безумный мир! Как же мне не пить? Вон идет твоя Ганна. Прощай, брат! Ты достоин зависти. Прощай! (Уходит налево, засунув руки в карманы.)

Томас(смотрит ему вслед). Жаль, жаль его.

Из открытых окон замка доносятся звуки струнных инструментов. Справа входит Ганна, в руках — букет маргариток, одуванчиков. Она садится, вздыхая, на скамью и кладет букет рядом с собой. Томас садится и обнимает ее правой рукой. Ганна кладет голову ему на грудь. В замке заиграли «Ночную серенаду» Моцарта.

Томас. Генеральная репетиция к фестивалю.

Ганна(не сразу). Ты меня любишь?

Томас. Только тебя!

Ганна. Я люблю тебя даже сильнее, чем маму… За что ты меня любишь?

Томас. За все, Ганна, за все!

Ганна. А как ты меня любишь?

Томас. Так сильно, что у меня нет сил сказать тебе это.

Ганна(вздыхая). Да, но…

Томас. Что — но?

Ганна. Ничего!

Томас. Наша жизнь будет прекрасна.

Ганна(прижимается к нему сильнее). Но когда?

Томас. Скоро, Ганна!

Ганна. Когда?

Томас. Мы должны еще подождать, Ганна.

Ганна. Почему?

Томас. Пока мы не поженимся.

Ганна. Почему?

Томас. С тобой ничего не должно случиться.

Ганна. Разве это плохо? Я же не знаю.

Томас(улыбаясь). Если бы ты не была мне всего дороже, я сделал бы то, чего ты хочешь и о чем мечтаю я сам.

Ганна. Ты действительно об этом мечтаешь?

Томас. Конечно, Ганна!

Ганна. Почему?

Томас. Потому что!

Ганна(после паузы). Я хотела бы иметь двух детей, собаку и кошку.

Томас(улыбаясь). А меня?

Ганна. Ах, Томас, если бы ты только знал!..

Томас. Что?

Ганна. Ты снишься мне каждую ночь. А когда я просыпаюсь, тебя со мной нет.

Томас. Что же тебе снится, Ганна? Что?

Ганна. Этого я тебе не скажу.

Томас. Но ведь мне ты можешь сказать все.

Ганна. Только не это! (Поднимает голову.)

Долгий поцелуй. Она любовно прижимается щекой к его щеке. Сидят неподвижно.

Я устроила себе комод — старый ящик из-под мыла, с занавеской. Когда мы поженимся, я возьму комод с собой… И две старые чашки моей бабушки. Но у одной чашки отбита ручка.

Томас(улыбаясь). Из этой чашки я буду пить кофе. (Пауза.) Наша любовь звучит как музыка.

Ганна. Ты рад?

Томас. Рад!

Ганна. Почему?

Томас. Потому что у меня есть ты.

Сидят не двигаясь, щека к щеке, пока занавес опускается.

Окна замка закрываются, и музыка затихает.

 

Сцена третья

На детском кладбище.

Маленькие могилы. Маленькие кресты. На заднем плане — свежевырытая могила, куча земли возле нее.

Сцена пуста. Слева входит шестилетняя девочка с маленькой лейкой, опускается на колени перед одной из могил и начинает полоть сорную траву. Фалькенауге, Ганс и Теобальд Клеттерер, который несет большой крест, входят слева. На каждом из них — очень плохо сшитый фрак. Они в высоких старых цилиндрах. Останавливаются у рампы.

Ганс(продолжая). Но когда Карл умер, госпожа Фирнекес упала в обморок. Поэтому господин Фирнекес тоже не может прийти на похороны. Он должен оставаться с ней. Она день и ночь сидит возле опустевшей корзины, в которой спал Карл, и плачет, плачет, плачет…

Фалькенауге. Если бы мы не пришли, на похоронах Карла вообще никто не стоял бы у могилы. Это было бы уж слишком грустно.

Теобальд. И мы будем петь у могилы в благодарность за работу. Мы же ему еще не платили.

Ганс(фрак ему узок, короток, рукава чуть ли не до локтя.) Нам нужно поскорее заплатить господину Фирнекесу за работу. (К Фалькенауге.) Говорю тебе в последний раз — отдай мне твой фрак и надень мой.

Фалькенауге(во фраке до пят, рукава до кончиков пальцев.) О нет! Я не поменяюсь, мой фрак великолепен.

Ганна, в черном платьице, входит слева и направляется к мужчинам. Здоровается вполголоса.

(Взволнованно.) Да где же Оскар? Где это он застрял?

Ганна. Отец уехал сегодня рано утром.

Фалькенауге. Господи боже! Куда же это он?

Ганна. В Оксенфурт!

Фалькенауге. Ну и ну! Да без него мы не сможем петь!

Слева входит в черном костюме Томас, здоровается, кладет руку на плечо Ганны. Ганна быстро отодвигается.

Томас. Давай мириться?

Ганна отворачивается и отходит на несколько шагов от Томаса.

Фалькенауге(взволнованно). Оскар не придет. Не придет.

Шестилетняя девочка(поднимает глаза, встает, подходит к Фалькенауге, берет его за рукав и делает книксен). Слава Иисусу Христу! (Уходит налево.)

Ганс. Получил! Девочка думает, что ты священник… В этом широченном одеянии…

Оскар(быстро входит слева). Я пришёл вовремя. Еле успел надеть фрак! Потом забежал к господину Фирнекесу. Госпожа Фирнекес совсем плоха. Она выплакала себе все глаза.

Фалькенауге. Слава богу, что хоть мы здесь! Представьте себе — ни одной души у могилы!

Ганна(подает руку Оскару). Здравствуй, папа!

Оскар. Здравствуй, детка.

Ганс. А теперь рассказывай! Как дела? Что сказал хозяин «Золотого ягненка» в Оксенфурте?

Оскар. Он согласен, чтобы мы выступали у него в зале и брали по тридцать пфеннигов за вход, но он позволяет нам петь только по две или по три короткие песни, потому что клиенты выпьют слишком мало пива, если мы будем выступать дольше. Ведь пока мы будем петь, официанты не смогут разносить пиво. Понятно?

Ганс. А на сколько мест этот зал?

Оскар. Ну, может быть, мест на шестьдесят! Это же не настоящий зал.

Ганс. Шестьдесят раз по тридцать пфеннигов — это восемнадцать марок. Да одна дорога в Оксенфурт и обратно стоит больше, чем мы получим. Вот это заработок!

Оскар. Но ведь Оксенфурт только начало. Когда мы будем выступать в крупных городах, дорогой мой, денег у нас будет больше. В Дрездене, Лейпциге, Гамбурге, во Франкфурте, в Дюссельдорфе, Мюнхене. В крупных городах мы сможем брать дороже за вход.

Ганс. Как же, возьмем! В больших городах, например в Берлине, только и ждут, когда мы приедем. Говорю вам, будет скандал. В больших городах публика не станет зря платить деньги.

Оскар. Ты все видишь в черном свете.

Теобальд. Предлагаю спеть в Оксенфурте первым номером «На родину вернуться я хочу».

Ганс. Да мы сроду никуда не уезжали.

Оскар. Помните, как мы пять лет назад были в вюрцбургском городском театре. Что тогда ставили?

Ганс. «Гамлета» Шекспира! Мы кое-что получили за свои деньги — представление длилось три часа.

Оскар. Однажды вечером, когда я был в Оксенфурте, какая-то бродячая труппа тоже играла «Гамлета» в трактире «Золотой ягненок». Но представление длилось всего двадцать пять минут, потому что этого требовал хозяин, иначе клиенты выпьют слишком мало пива.

Ганс. «Гамлет» за двадцать пять минут? Да это же просто невозможно!

Оскар. Возможно! Потому что оксенфуртский Гамлет был необыкновенно энергичным малым. А Офелия крикнула только: «Ах, кровь и трупы!» — и умерла. И делу конец!

Ганс. Если когда-нибудь мертвец перевернулся в гробу, так это был Шекспир в тот вечер.

Оскар. Перед отъездом в Оксенфурт я был у Молитора, у этого кровопийцы, который перекупил мой неоплаченный вексель. Я его так умолял, чтобы он опять сдал мне в аренду погребок. Но этот проклятый старик и разговаривать со мной не стал.

Ганс. Молитор сдаст тебе в аренду погребок, если ты выкупишь свои векселя.

Оскар. Значит, не видать мне погребка. Где мне взять деньги? Я прикончу этого лихоимца. Право слово, я его прикончу.

Ганс. Тогда можешь обслуживать своих клиентов в тюрьме. И пожизненно.

Похоронный звон колоколов.

Фалькенауге. Так что у могилы Карла мы проведем генеральную репетицию перед поездкой в Оксенфурт. Это же не помешает нам сохранять торжественное настроение.

Все четверо медленно отходят назад. Ганна и Томас остаются у рампы.

Томас. Нам нужно поговорить.

Ганна(смотрит на могилы; притворно равнодушно). О чем уж тут говорить!

Томас. О многом! Или ни о чем! Если ты еще раз пойдешь к доктору Хуфу, мы больше никогда не будем разговаривать друг с другом. (Пауза.) Я могу понять, что он тебе импонирует. Он в своем роде замечательный человек.

Ганна. Правда ведь? Я тоже так считаю. Очень интересный человек!

Томас. На всю жизнь этого не хватит.

Ганна. Но он в меня влюблен.

Томас(в ярости). Ну, тогда поезжай с ним в Южную Америку!

Ганна(улыбаясь). Ах ты дурачок! Ведь я люблю одного тебя. (Чмокает его в щеку.)

Они оглядываются. Сзади медленно входят церковный служка с крохотным белым гробиком на руках и католический священник с двумя причетниками.

Участники квартета снимают цилиндры и становятся у могилы спиной к зрителям, так что стоящих напротив священника и причетников не видно. Похоронный звон смолкает.

Слева входят Фирнекес и фрау Фирне к ее. Она едва идет. Муж поддерживает ее.

Томас. Нам надо подойти к могиле.

Ганна(широко открыв глаза). Я не могу. Я не могу стоять у открытой могилы. Это страшно. Я боюсь смерти. Я не могу.

Томас. Ну ладно! Можно горевать об усопшем и не стоя у его могилы.

Слышно невнятное чтение молитвы.

Ганна(наклоняется над свежей могилой, на которой лежит еще не увядший букет, читает надпись на кресте и выпрямляется). Ах, господи, этому ребенку было всего два года. Он умер несколько дней назад… Он еще не поиграл в песочек, не собирал цветов на лугу. Господи, как это печально! А мать! Как она, должно быть, несчастна!

Томас. Да, в мире много горя.

Ганна. У нас будут несчастья?

Томас. Это зависит и от нас самих. Мы должны всегда хорошо относиться друг к другу. Всегда!.. Представь себе: один из нас вдруг умирает от болезни или попадает под машину. Это может случиться… Знаешь, что будет тогда самым страшным для того, кто останется в живых? Что он уже ничего не сможет исправить. Ни резкого слова, ни горя, которое причинил другому.

Ганна(задумчиво). Я запомню это. (Пауза.) У меня тоже будут дети?

Томас. Почему бы и нет?

Ганна. Я спрашиваю потому, что сегодня ночью мне приснился грустный сон. Самый грустный за всю мою жизнь!

Томас. Расскажи.

Ганна(глядя вперед, словно видит то, что рассказывает). В цветке мака — он слегка покачивался от ветра — сидело нерожденное дитя. Ребенок шептал печально: «Мать, которая должна была родить меня, умерла тоже маленькой девочкой. Теперь я никогда не появлюсь на свет». Из другого цветка послышался тонкий голосок: «Моя мама не могла меня родить, потому что была больна. Но она меня очень любила. Мне так хотелось бы прильнуть к ее груди… Потом у моей мамы родился другой ребенок. Иногда она думает обо мне, когда его целует». Потом я увидела огромное поле мака в цвету, оно покрывало весь мир, и услышала бесконечно жалобное пение миллионов нерожденных детей… Я даже не могу тебе передать, как это грустно. Все мое лицо было мокро от слез, когда я проснулась.

Вдали — раскаты грома.

Томас(обнимая ее, взволнованно). Ганна! (Пауза.) Во сне ты была старше, чем на самом деле. Ты знаешь больше того, что знаешь.

Ганна. Ах, ничего-то я не знаю.

Томас. И все-таки знаешь все! Вот в чем все дело.

Слышны раскаты грома. Молитвы прекращаются. Священник, причетники и церковный служка медленно уходят налево. Ганна и Томас, умолкнув, смотрят вдаль.

Блеск молнии. Слышатся раскаты грома.

(Взглянув на небо.) Надвигается гроза.

Квартет становится у могилы. Большой венок покрыл всю могилу. Видны Фирнекес и его жена, стоящие напротив. Он поддерживает жену, чтобы она не упала.

Теобальд берет губную гармошку и задает тон, в котором нужно петь, потом взмахивает руками, как дирижер. Две вспышки молнии и два сильных раската грома. Теобальд опускает руки. Вспышки молнии и раскаты грома сливаются в непрерывный грохот. Певцы прощаются с супругами Фирнекес и уходят в глубину налево. Томас и Ганна идут вдоль рампы тоже налево. Фирнекес медленно ведет свою жену и останавливается у рампы. Он вытаскивает из сюртука кармана яркий цветной платок. При этом на землю падают белые вязаные башмачки. Фирнекес вытирает глаза платком и кладет его в карман. Гроза удаляется.

Вдали — слабые раскаты грома.

Фрау Фирнекес (поднимая башмачки, убитым голосом). Башмачки нашего Карла. (Протягивает их мужу.)

Лицо Фирнекеса искажается. Он всхлипывает.

Занавес

 

Сцена четвертая

Кабинет следователя.

Справа и слева — двери. У дальней стены — полка с папками. Впереди, посередине, — письменный стол, на нем — телефон, письменные принадлежности и плетка Оскара.

Секретарь дуда — высокий мужчина, волосы на висках коротко подстрижены, как у прусских офицеров, — берет с полки папку, кладет на письменный стол.

Следователь(полный мужчина невысокого роста, с седой бородкой; входит из двери справа; дружелюбно). Доброе утро!

Секретарь суда. Доброе утро, господин следователь! (Принимает у него шляпу и вешает на крючок.)

Следователь(садится за письменный стол). Как хорошо, что конец октября еще такой теплый.

Секретарь суда. Да… В прошлом году в октябре было страшно холодно. В тысяча девятьсот тридцать первом году был самый холодный октябрь за многие годы. (Садится по левую сторону письменного стола.)

Следователь. Но в этом году тепло, как летом. (Нажимает на кнопку звонка, берет со стола плетку с металлическим шариком на конце и несколько раз щелкает ею.) Этим шариком можно прикончить даже быка.

Секретарь суда. Во всяком случае, пробить кому-нибудь башку.

Следователь. Установлено, что Молитор был убит в понедельник вечером перед своим открытым сейфом, убит круглым предметом, таким (показывает), как этот шарик!

Полицейский вводит Ганса, тот в наручниках. Полицейский уходит. Секретарь суда ведет протокол.

Следователь. А-а, доброе утро! Хорошо ли спали?

Ганс. Как в раю на пуховой перине!

Следователь. Да-да, нары жестковаты… Скажите, пожалуйста, а сколько времени вы служили стенографом у нашего покойного адвоката, доктора Штумфа?

Ганс. Двенадцать лет.

Следователь. И с каких пор вы без работы?

Ганс. После его смерти. Вот уже три года!

Следователь. Однако вы хорошо выглядите. Свежи как огурчик!

Ганс. Хорош огурчик!

Следователь. Как вы себя чувствуете?

Ганс(поднимает руки в наручниках). Как видите, отлично. Лучше не придумаешь.

Следователь. Три года без работы! Да-да, это не сладко. О жареной гусятине только помечтать можно.

Ганс. Мы с женой предпочитаем жареных цыплят, а перед этим — икорку.

Следователь. Так-так… Ну мы с вами найдем общий язык. Ведь нам часто приходилось вместе работать в суде при жизни вашего покойного шефа. Мы, так сказать, коллеги. (Указывает на плетку.) Вы знаете, кому принадлежит эта плетка?

Ганс. Моему другу Оскару.

Следователь(щелкнув металлическим шариком в воздухе). Ну а теперь расскажите-ка мне поточнее, что вы знали о плане вашего друга Оскара, а также с какого времени вы знали о его плане.

Ганс. Месяца полтора.

Следователь(удивленно). Вот оно что! Да быть не может! В таком случае, вы должны были давно уже сообщить об этом в полицию!

Ганс. Мне полиция не по душе.

Следователь. Но тогда вы становитесь соучастником. При данных обстоятельствах это может обернуться для вас очень плохо. Кому об этом знать, если не вам: убийство с целью ограбления — это вам, в конце концов, не пустяк… Так что расскажите-ка мне подробнее, что ваш друг Оскар говорил вам тогда, полтора месяца назад, о своем плане. Вы не должны ни о чем умалчивать. Ну да вы знаете… Итак?

Ганс. Мы стояли тогда на старом мосту у святого Килиана — я хочу сказать, наш квартет, — и опять прикидывали, как бы это наконец заработать деньжат. Остальные тоже были уже три года без работы. Мы испробовали все, что только возможно. Да толку чуть. Ну и тут-то Оскар поведал свой план, как нам раздобыть верные деньги… Я лично был против.

Следователь. Будем надеяться, что вы сумеете это доказать. (С жадным интересом.) Ну и что же сказал ваш друг Оскар?

Ганс. Мы должны заказать себе фраки. Элегантнейшие фраки и белые жилеты! А также добыть лаковые ботинки, цилиндры. Тогда наш квартет может публично выступать за деньги.

Следователь(помолчав, разочарованно). Так-так… Значит, вы надо мной смеетесь. Это нехорошо с вашей стороны.

Ганс. Однако если вы арестуете весь наш квартет одного за другим, тогда мы сможем выступать только в тюрьме. Но, вероятно, тюремщики дорого платить за входные билеты не станут.

Следователь. Так-так… Итак, что вам известно об убийстве с целью ограбления? Кто, по-вашему, убил этого ростовщика Молитора?

Ганс. Не имею ни малейшего представления. Возможно, какой-нибудь приезжий. Этот лихоимец давал деньги в рост и в чужих краях.

Следователь. Так-так… Когда Карла Фирнекеса хоронили, ваш приятель Оскар сказал на кладбище: «Я прикончу этого лихоимца. Право слово, я его прикончу».

Ганс. Ну, такие вещи говорятся со зла. Никто так всерьез и не думает. Это еще вовсе не значит, что кого-то на самом деле убьют. Когда так говорят, скорее, это доказывает, что об этом и не помышляют.

Следователь. Так-так… Вы, оказывается, замечательный психолог… Однако мы знаем, что ваш приятель Оскар был в понедельник у Молитора. Ровно в шесть часов. А четверть часа спустя Молитор был найден мертвым перед открытым сейфом. (Показывает Гансу металлический шарик на плетке Оскара.) Он был убит круглым предметом, таким, как этот металлический шарик! Мы знаем также, что ваш приятель бекар от Молитора пошёл прямо к вам. Так что вы должны были заметить в нем своего рода растерянность, некоторую взволнованность.

Ганс. Оскар был таким же, как всегда.

Следователь. Так-так… Это прямо удивительно… просто невероятно…

Ганс. Я хочу сказать — ему было так же скверно, как всегда. Как нам всем!

Следователь. Так-так… (Нажимает на кнопку звонка.) Раз ваш приятель Оскар от Молитора пошел прямо к вам, значит, вы в известной мере тоже замешаны в этой истории с убийством и я должен вас пока задержать здесь. Вам это будет понятно. Вы ведь достаточно разбираетесь в нашем деле. Так что не будете на меня в обиде. На вашу шутку относительно фрака и белого жилета я тоже не обиделся.

Ганс. Я понимаю только, что вы меня не выпустите до тех пор, пока это дело не прояснится. Ну что же, господин «Так-так».

Следователь. Почему вы называете меня господином «Тактак»?

Ганс. В Вюрцбурге все зовут вас — господин «Так-так».

Следователь. Так-так… Чтобы вам не было скучно, я помещу вас с вашим приятелем Оскаром в хорошую камеру на двоих.

Ганс. С ванной и балконом! На южной стороне!

Входит полицейский.

Следователь(полицейскому). Уведите моего друга Ганса в хорошую камеру на двоих и обращайтесь с ним вежливо и любезно.

Ганс(ухмыляясь). Вы скажете это и палачу?

Следователь(улыбаясь, полицейскому). Тотчас же введите господина Фалькенауге.

Полицейский уводит Ганса в дверь слева.

Похоже, что у моего друга Ганса довольно чистая совесть в отношении убийства Молитора. Однако осторожность не повредит. Потому что мой друг Ганс — дьявольски умный парень.

Полицейский вводит Фалькенауге в дверь справа.

(Полицейскому.) Ах, можете снять наручники с господина Фалькенауге. Господин Фалькенауге не причинит мне зла.

Полицейский снимает наручники с Фалькенауге и уходит в дверь справа.

Ну вот, так-то оно уютнее. Не правда ли? Итак, расскажите мне все, что вам известно… Когда вы стояли в передней, дверь в комнату господина Молитора была открыта?

Фалькенауге. А я и не видел двери Молитора.

Следователь. Зачем же вы тогда так долго стояли в передней перед дверью в квартиру фрейлейн Юлии?

Фалькенауге. Я дико злился.

Следователь. Почему же это вы дико злились?

Фалькенауге. Я хотел зайти к фрейлейн Юлии. Я хотел спросить ее, согласна ли она стать моей женой. Вот уже два года, как я хочу спросить ее об этом. Но так и не спрашиваю.

Следователь. Так-так…

Фалькенауге. И вот я стою в прихожей. И тут фрейлейн Юлия случайно открывает дверь, и я убегаю. Когда я позднее возвращаюсь и хочу войти в дом, перед входной дверью стоит полгорода и полицейские на меня тут же надевают наручники.

Следователь. Так-так… Значит, вы любите фрейлейн Юлию?

Фалькенауге. Ее волосы! И пальцы! Они такие тоненькие и беленькие. Как сигаретки.

Следователь. Так-так…

Фалькенауге. У нее такие длинные волосы… Это она мне сказала… Когда они распущены, то достают до колен.

Следователь(нажимая на кнопку звонка). Фрейлейн Юлия — да, я это могу понять. Это была бы для вас подходящая жена. Она такая хорошенькая, нежная, такая тихая. Как монашка! И в придачу оружейная мастерская, в которой, говорят, неплохо идут дела.

Фалькенауге. О-о, даже если бы она ничего не имела!

Следователь. Ну, господин Фалькенауге, на вашем месте я не стал бы дольше медлить — я просто сказал бы ей: «Фрейлейн Юлия, я вас люблю. Будьте моей женой».

Фалькенауге. Ну хорошо! Я скажу ей это сегодня вечером… Сегодня вечером у фрейлейн Юлии будет кровяная и ливерная колбаса.

Следователь. На таком пиршестве дело идет легче. Кровяная и ливерная колбаса развязывает язык.

Полицейский пропускает фрейлейн Юлию, девушку на выданье, маленькую, нежную и миловидную.

Фрейлейн Юлия(складывает руки на груди). Это был не он! Святой боже, поверьте мне, это был не он!

Следователь. Я имел в виду — когда состоится свадьба? Ведь господин Фалькенауге такой милый человек, и он хотел бы, чтобы вы стали его женой.

Фрейлейн Юлия(опустив глаза). Он агнец, я знаю, он агнец. Но ведь он ничего не говорит. Ведь он же ничего не говорит!

Следователь. Да-да, он немного робок. Лучшие мужчины все такие, фрейлейн Юлия… Мне-то он сразу сказал, что любит вас давно-предавно.

Фалькенауге и фрейлейн Юлия в глубоком смущении потупили взор.

Так что теперь можете идти. И за ужином сразу поцелуйтесь в знак обручения. Но вы обязаны пригласить меня на свою свадьбу… Так что ступайте домой вместе. Желаю провести по-настоящему хорошую ночь.

Фрейлейн Юлия. У себя я сегодня не усну. Я не могу. Ведь у меня все время перед глазами мертвый господин Молитор.

Следователь. Так-так… Что же нам делать? (К Фалькенауге.) Тогда фрейлейн Юлии придется сегодня ночевать у вас. Вы уже почти что женаты.

Фалькенауге. Но ведь у меня только одна кровать.

Следователь. Только одна кровать? Да, что же нам, в таком случае, делать? Тут уж я, право, не знаю… Ну, может быть, вы поместитесь, вы должны попробовать.

Фалькенауге и фрейлейн Юлия уходят в смущении.

(Секретарю суда.) Надеюсь, меня не обвинят в сводничестве.

Полицейский(входя). Господин по имени Теобальд Клеттерер просит узнать, нельзя ли ему с вами поговорить. Он должен дать очень важное свидетельское показание.

Следователь. Введи его!

Полицейский уходит.

Славные люди эти участники мужского квартета. Солидные, славные люди!

Полицейский пропускает Теобальда.

Теобальд(галстук бантом; входит, как второразрядный актер на сцену, торжественно раскланивается, взмахнув мягкой шляпой). Меня зовут Клеттерер. Теобальд Клеттерер. Разгадки я не знаю этой тайны. Но сердце мне велит мой глас возвысить, друзей спасая. Они этого не делали.

Следователь. Вы огородник, не так ли? Должно быть, хорошая работа, если разбираться в этом деле.

Теобальд. Друзей своих я знаю всю жизнь мою. За них ручаюсь я. Я внесу залог. Мои друзья, свободные мужчины, оков не вынесут.

Следователь. Быть может, вы дадите мне совет. Я хотел бы посадить у себя в огороде грядку свеклы.

Теобальд. Но рано, государь мой милостивый, рано! Не может быть, чтобы мои друзья…

Следователь(нажимая на кнопку звонка). По вашему мнению, я должен заняться свеклой позднее. Не взглянете ли вы как-нибудь на мою грядку?

Теобальд. Я зайду к вам. Не может быть, чтобы мои друзья…

Следователь. Да-да! Но сейчас, к сожалению, у меня уже нет времени. (Встает.)

Теобальд(пока следователь провожает его и открывает перед ним дверь налево). Как верно то, что бог на небесах, так и мои друзья невиноваты. (Уходит.)

Следователь(садится). Драматический тенор. Он не угадал своего призвания.

Полицейский впускает семидесятипятилетнего старика, который все время кашляет. Здороваются, старик при этом кашляет.

Вы должны положить на ночь холодный компресс на грудь. Это помогает.

Старик(кашляя). Не мне!

Следователь. Ну, рассказывайте. Что вы видели?

Старик(непрерывно кашляя). Все! Все как есть! Я живу напротив дома Молитора. И, к вашему сведению, весь день сижу у окна. Мне больше нечего делать. Ну и вот, вижу — господин Оскар с этой плеткой (показывает) и со своим белым пуделем остановился у дома Молитора. Сначала он осторожно осмотрелся по сторонам, нет ли кого на улице, и наконец вошел в дом. Самое большее через три минуты господин Оскар снова вышел. Он был в полной растерянности.

Следователь. Так-так… Это интересно… Ну и что же потом?

Старик. Позже, когда я узнал, что господина Молитора убили, я, конечно, так и решил про себя, что господина Молитора убил господин Оскар.

Следователь. Вы твердо уверены, что человек с белым пуделем был господин Оскар?

Старик. В этом не может быть никакого сомнения. Я знаю господина Оскара с… ах, я уже даже не помню, сколько лет. Многие годы я каждый вечер бывал у него в винном погребке, выпивал стаканчик вина… Вино у него было хорошее, это надо признать. А вот теперь уже с вином у меня дело не идет. Из-за почек!

Следователь. В котором часу вы увидели, что господин Оскар выходит из дома Молитора?

Старик. Ровно в шесть!

Следователь. Откуда вы знаете, что было ровно шесть часов?

Старик. Я живу на втором этаже, и из моего окна видны часы на колокольне.

Следователь. А теперь скажите мне — и это очень важно, — когда вы видели господина Молитора живым в последний раз?

Старик. В четыре часа! Господин Молитор поздоровался со мной из своего окна. Он мне кивнул именно в тот момент, когда часы на колокольне пробили четыре.

Следователь. А между четырьмя и шестью вы не видели никого, кто заходил бы в дом Молитора?

Старик. Ни души. От меня бы это не скрылось… Меня-то нельзя разглядеть, потому что занавеска наполовину скрывает. Я же из своего окна вижу все, что происходит в узком переулке.

Следователь. Ну хорошо, можете идти.

Прощаются. Старик уходит в дверь налево.

(Нажимая на кнопку звонка; секретарю суда.) Решающее показание! Если бы этот старик жил на первом этаже, вполне возможно, что господин Оскар его увидел бы и на этот раз тоже ушел бы прочь. Но старик сидит, наполовину закрытый своей занавеской на втором этаже. Невидимый свидетель! Такая удача выпадает не часто.

Полицейский вводит Оскара в наручниках.

(Откидываясь в кресле и опираясь подбородком на руки.) Почему вы убили Молитора?

Оскар(взволнованно). Это был не я! Это был не я, можете мне поверить!

Следователь. Ну, тогда прежде всего установим, что у вас была важная причина пойти к Молитору. Он скупил ваши неоплаченные векселя и отказался сдать вам снова в аренду винный погребок… В городе обратили внимание на суровое обращение Молитора с вами. Но это еще не значит, что вы имели право размозжить ему череп.

Оскар(волнуясь). Это был не я! Это был не я!

Следователь. Если бы Молитор пролонгировал ваш вексель, возможно, вы бы сейчас снова выкарабкались. Да, злодейка судьба…

Оскар. Ничего, я своего добьюсь. Только теперь, при такой большой безработице, на все требуется время.

Следователь. Скажите-ка мне, где вы находились между без четверти шесть и шестью часами в понедельник вечером?

Оскар. Это я могу сказать вам совершенно точно. Без четверти шесть я спросил полицейского недалеко от Майна, сколько времени. Он это подтвердит. Можете его спросить. Случайно у меня оказалось безупречное алиби.

Следователь. Ну что ж, очень хорошо, что у вас случайно имеется такое роскошное алиби… А где вы были ровно в шесть?

Оскар(колеблясь). Я гулял.

Следователь. Где?

Оскар(колеблясь). По берегу Майна.

Следователь. С кем-нибудь болтали?

Оскар(после паузы, колеблясь). Там никого не было… Ни одного человека.

Следователь. Поразительно. В такой прекрасный осенний вечер обычно многие идут прогуляться по берегу Майна и с дюжину рыбаков стоят там и удят рыбу… Итак, где вы были в шесть часов?

Оскар(неуверенно). Я остановился на берегу Майна возле одного рыбака. Тут как раз пробило шесть.

Следователь. Значит, есть два Оскара. Один Оскар никого не видел на берегу Майна, потому что там не было ни одного человека, и второй Оскар, который остановился на берегу Майна возле рыбака. (Строго и раздраженно.) Итак, где вы были в шесть часов?

Оскар молчит.

Значит, вы не хотите мне этого сказать. Тогда я вам это скажу. В шесть часов вы вошли в дом Молитора. Вы пробыли у него ровно столько, сколько требуется, чтобы убить беззащитного старого человека, и через три минуты снова вышли. И в очень растерянном состоянии. Итак, вы убили Молитора?

Оскар(в ярости). Нет, говорю я вам! Ни черта вы мне не докажете!

Следователь. Так-так… Ну тогда скажите мне: когда вы были последний раз у Молитора?

Оскар(неуверенно). Что-нибудь… что-нибудь с год назад.

Следователь. Вот оно что! (Потрясая папкой.) А вот тут зафиксировано показание одного свидетеля, видевшего, как в понедельник ровно в шесть часов вы вошли в дом Молитора со своим белым пуделем и примерно через три минуты вышли оттуда.

Оскар. Свидетель спутал меня с кем-то другим. Это случается каждый день, что видишь кого-нибудь и думаешь, что это один человек, а потом оказывается, что это совсем другой.

Следователь. Бывает, конечно, и так. Но в Вюрцбурге есть только три таких белых пуделя, как ваш. Один принадлежит восьмидесятилетней фрейлейн Шпеерфегер, второй — парализованному господину Леммлейну, которого каждый солнечный день вывозят в кресле на колесиках, а третий принадлежит вам… Неужели вы думаете, что свидетель спутал вас со старой девой? Или с паралитиком в кресле на колесиках?

Оскар(приходя в ярость). Вы умеете придираться! Больше ни чего вы не можете!

Следователь. Мне больше не нужно к вам придираться. Я ваше дело могу хоть сейчас передать прокурору. Потому что нам уже все известно. Но у меня есть маленькое честолюбивое желание. Мне бы хотелось, чтобы вы сами сознались в своей вине. Вы вполне могли бы оказать мне эту небольшую услугу. (Пауза.) Возможно, у вас вовсе не было намерения убивать Молитора. Возможно, разговаривая с ним, вы пришли в ярость и это толкнуло вас на убийство! Убийство в состоянии аффекта. Это явилось бы обстоятельством, смягчающим вашу вину.

Оскар молчит.

И еще один вопрос. Вы член национал-социалистической партии?

Оскар. Вот еще! Я не желаю иметь ничего общего с этими людьми.

Следователь. Ну, я велю вас снова отвести в камеру, чтобы дать вам немножко времени над всем поразмыслить. (Полицейскому.) Приведите мне тотчас швейцарца, оружейного мастера.

Полицейский уводит Оскара.

Этот господин Оскар — закоренелый грешник!

Секретарь суда. Но, возможно, это и в самом деле было убийство в состоянии аффекта.

Следователь. Да, возможно, это убийство в состоянии аффекта! Но в данном случае блажен, кто не верует. (Пауза.) В последние три года, с тех пор как появились миллионы безработных и великое множество маленьких людей потеряли все, число совершаемых преступлений сильно возросло. Люди уже больше не знают, что им делать. Им можно посочувствовать. Но закон и правопорядок должны по-прежнему соблюдаться.

Секретарь суда. Многие, разорившись, присоединяются к; национал-социалистской партии, которая и не имеет никакого политического лица, но в силу большой безработицы и нужды становится день ото дня многочисленнее.

Следователь. Да-да! Положение угрожающее!

Полицейский пропускает швейцарца.

Швейцарец. Мое почтеньице!

Следователь. Здравствуйте… Вы специалист по оружейному делу?

Швейцарец(с сильным иностранным акцентом). Так точно! Я самый.

Следователь. Сколько времени вы работаете в мастерской фрейлейн Юлии?

Швейцарец. Семь месяцев. Это вы сами, наверное, знаете и наверняка знаете обо мне еще и многое другое.

Следователь. Скажите мне: где вы были в понедельник в шесть часов вечера? Я имею в виду ровно в шесть часов.

Швейцарец. В мастерской, разумеется.

Следователь. Так-так… Что вы думаете об убийстве Молитора?

Швейцарец. Одним меньше! Разумеется, это меня радует.

Следователь. Так-так… Почему же это вас радует?

Швейцарец. Это очень хорошо, что на земле стало одним пресмыкающимся меньше.

Следователь(показывая ассигнацию). Мы нашли в вашей мастерской эту фальшивую ассигнацию в пять марок.

Швейцарец. Я сделал ее забавы ради. Однако материал обошелся мне дороже, чем в пять марок.

Следователь. Опасная забава для человека, который живет в доме, где находится полицейский участок.

Швейцарец. Наоборот. Нигде не чувствуешь себя так безопасно, как в доме, где полицейский участок. Потому что полицейские думают, что преступник не поселится в доме, где находится полицейский участок.

Следователь. Так-так… Вы знаете, кто убил Молитора?

Швейцарец. Этого я вам, конечно, не скажу.

Следователь. Почему же? Вы можете подвергнуться наказанию за отказ говорить.

Швейцарец. Меня это не волнует.

Следователь(показывая письмо). Мы перехватили ваше письмо. Вы пишете своему другу в Испанию, что всех премьер-министров на свете, всех миллионеров, всех ростовщиков надо прикончить.

Швейцарец. Да, таково мое мнение.

Следователь. Так-так… Я велел конфисковать книгу Бакунина, обнаруженную у вас в комнате. Вы кто, анархист?

Швейцарец. Разумеется.

Следователь. Вы изготавливаете в мастерской фрейлейн Юлии и бомбы?

Швейцарец. Разумеется. Это входит в мои обязанности.

Следователь. Вы считаете, что на свете будет производиться больше товаров и они будут разумнее распределяться, если в Вюрцбурге убьют одного старого ростовщика?

Швейцарец. От болтовни в парламенте производство товаров уж наверняка не возрастет.

Следователь. Вы убили Молитора?

Швейцарец. Возможно. Во всяком случае, мне делает честь, что вы принимаете меня за убийцу.

Следователь. Убили вы его или нет?

Швейцарец. Это ваша обязанность выяснить, убил этого ростовщика я или кто-нибудь другой. Однако надеюсь, что вам это не удастся.

Следователь. Вы играете сейчас в опасную игру. Поскольку, кроме господина Оскара и господина Фалькенауге, никто в доме Молитора не был, то помимо их двоих можно заподозрить только вас.

Швейцарец. Это точно. Я сам удивляюсь, что вы меня все еще оставляете на свободе; я давно уже мог скрыться.

Следователь. Вы живете здесь под чужим именем. (Показывает папку.) В этой папке находится копия судебного протокола, присланного мне государственной прокуратурой Цюриха. Пять лет назад вы протянули где-то между Цюрихом и Берном проволоку через шоссе, чтобы остановить машину и ограбить, угрожая револьвером, ее хозяина, англичанина. Вас приговорили к трем годам тюрьмы… Что вы можете на это сказать?

Швейцарец. Разумеется, я горжусь этим.

Следователь. Так-так… Стали ли бы вы так же гордиться тем, что убили Молитора?

Швейцарец. Конечно!

Следователь. Однако в тюрьме сидит человек, подозреваемый в убийстве Молитора. Его могут приговорить к пожизненному заключению. Неужели вас не мучает совесть, что этот человек, возможно невиновный, должен понести кару за преступление, совершенное вами.

Швейцарец. Своя рубашка ближе к телу, верно?

Следователь. Это нападение на англичанина, которого вы хотели ограбить, является для вас тяжелым обвинением.

Швейцарец. Пожалуй.

Следователь. Вам могут также приписать убийство Молитора.

Швейцарец. Несомненно.

Следователь(рассвирепев, стучит кулаком по письменному столу). Я могу вас держать за решеткой, пока вы не почернеете, если вы и дальше будете говорить глупости.

Швейцарец. Несомненно, вы это можете.

Следователь. Итак, в принципе вам ничего не стоит убить человека?

Швейцарец. Конечно, нет! Однако все зависит от человека. Фрейлейн Юлию я убивать бы не стал. Наверняка нет!

Следователь. Уж скорее такого человека, как Молитор! Не так ли?

Швейцарец. Несомненно.

Следователь. А теперь скажите мне: вы слыхали, как господин Оскар в понедельник ровно в шесть часов стучался в дверь Молитора?

Швейцарец. Я не мог этого слышать, потому что паял капкан для дичи, а паяльная лампа сильно гудит… так что ничего не слышно.

Следователь. Значит, фрейлейн Юлия тоже не могла услышать, если бы вы вышли из мастерской в переднюю и прошли несколько шагов до двери Молитора?

Швейцарец. Конечно, нет!

Следователь. Значит, вы, пока паяльная лампа так сильно гудела, что фрейлейн Юлии ничего не было слышно, прошли в комнату Молитора?

Швейцарец(защищаясь). Я находился в мастерской, фрейлейн Юлия может это подтвердить. У меня совершенно безупречное алиби.

Следователь. Однако мы только что узнали от вас, что фрейлейн Юлия ничего бы не услышала из-за шума паяльной лампы, если бы вы вошли к Молитору.

Швейцарец(волнуясь). Это еще не доказывает, что я прикончил этого лихоимца!

Следователь. При обыске в вашей комнате была найдена пара ботинок с железными подковами. (Протягивает руку под стол и достает ботинки; показывая на подбитые железом каблуки.) Вот ботинки! (Трижды нажимает на кнопку звонка, рядом со звонком загорается красная лампочка.) На натертом полу комнаты Молитора мои работники обнаружили отпечатки этих ботинок, подбитых железом… Значит, вы были в комнате Молитора?

Входят двое полицейских.

Швейцарец. Я у него был. Но я его не убивал. Когда я вошел к нему в комнату, он уже лежал на полу мертвый.

Следователь. Вы же сами не верите в то, что говорите… Если когда-нибудь вам опять вздумается войти в комнату, чтобы убить человека, наденьте сначала ботинки па гладкой резиновой подошве. (Подает знак полицейским.)

Швейцарец сопротивляется, когда на него хотят надеть наручники. Один полицейский крепко держит его сзади, пока другой надевает наручники.

Швейцарец(громко). Я не убивал Молитора, и я не хотел его убивать, когда я шел в его комнату!

Следователь. Возможно, англичанина вы тоже не хотели убить. Вам нужны были только его деньги. Под угрозой револьвера он отдал деньги. Но господин Молитор был известен всему городу как необыкновенно жадный до денег человек. Возможно, он отказывался отдать вам деньги. (Одному из полицейских.) Введите господина Оскара, а также моего друга Ганса.

Швейцарец(пока полицейские его уводят, кричит). Я его не убивал! Я его не убивал!

Следователь(Секретарю суда). Ну, что вы думаете теперь?

Секретарь суда. Дело прояснилось.

Следователь. Очень вероятно! Но все же я не совсем уверен, что это швейцарец убил Молитора. Наш господин Оскар, без сомнения, тоже был в понедельник вечером у старика.

Полицейский вводит Оскара и Ганса — оба без наручников — и остается стоять возле Оскара.

Ну, господин Оскар, будете ли вы говорить правду? Вы же были в шесть часов в комнате Молитора!

Оскар. Святой боже! Но с ним слова не сказал. Когда я вошел в комнату, он уже лежал на полу мертвый.

Ганс широко открывает глаза.

Следователь. Раньше вы сказали, что не были у Молитора, а теперь… Это совершенно невероятно, что господин Молитор был уже мертв. В четыре часа он поздоровался с соседом, который сидел у окна на другой стороне переулка.

Оскар(в большом волнении). Я хотел его попросить — теперь я скажу все, — я хотел его попросить пролонгировать мои векселя и снова сдать мне в аренду винный погребок. Три раза я стучался к нему в дверь. Она была полуоткрыта. Но что-то так шумело, что ничего не было слышно. Я продолжал ждать. Ведь как-то неудобно входить в чужую комнату, пока тебе не скажут «войдите». А когда я в конце концов все же вошел, я увидел, что он лежит на полу перед сейфом мертвый, и поверьте мне, это было именно так! Сначала я хотел позвать фрейлейн Юлию. Но потом меня вдруг охватил такой страх — в руках у него были деньги, — меня могли заподозрить, и я убежал.

Следователь откидывается на спинку стула и слушает.

Ганс. И ты, тупая башка, думал, что тебя никто не увидит? Ах ты баранья башка! Ведь у нас, в Вюрцбурге, даже булыжники с глазами. Дай-ка я тебе кое-что расскажу. Недавно мне приснился сон, что у меня умер дядя — никакого дяди у меня нет — и оставил мне в наследство миллион и — желтый дом на Вокзальной улице! А когда на следующее утро я шел через старый мост, мне повстречался Михель и говорит: «Поздравляю тебя с наследством. Ты уже поселился в желтом доме на Вокзальной улице?» Видишь — так вот у нас, в Вюрцбурге.

Оскар(следователю). Так что представляете себе мой ужас! Ведь столько невинных попадает в тюрьмы. Совсем недавно я прочел в газете, что один получил пятнадцать лет тюрьмы по обвинению в убийстве горничной. А через пятнадцать лет выяснилось, что убил вовсе не он. (Гансу.) Я еще тебе рассказывал, что он потребовал возмещения убытков.

Ганс. Пять марок за каждый день! Сколько он зарабатывал бы ежедневно. Всего двадцать семь тысяч семьдесят пять марок. Я высчитал. Немалая сумма!

Оскар. Да, но пятнадцать лет в тюрьме! И кроме того, они не желали уплатить за воскресные дни.

Ганс. Я потребовал бы намного больше. Самое меньшее сто тысяч марок.

Во время следующего диалога Ганс в ужасе смотрит на Оскара.

Следователь(опираясь подбородком на руки; Оскару). Скажите-ка, откуда у вас тысяча марок, найденных при обыске в вашей квартире?

Оскар. Тысяча марок в моей квартире?

Следователь. Возле вашей кровати под обоями, там, где они порваны. Неплохой тайничок! Это надо признать.

Оскар(нервно). Я понятия не имею, что там была тысяча марок.

Следователь(вынимая из письменного стола десять купюр по сто марок, раскладывает их веером и показывает Оскару). Тем не менее мои работники нашли у вас десять бумажек по сто марок. А деда-мороза, который прячет их в спальнях под обоями, не существует.

Оскар(после паузы, смущенно). Я их… Значит, за два дня до обыска я нашел десять бумажек по сто марок на улице. Во вторник вечером. Они были скреплены резинкой.

Следователь. Так-так… (Снимает телефонную трубку и набирает номер.) Пожалуйста, немедленно поищите в газетах за среду, четверг и пятницу, а еще лучше и за субботу, объявление об утере на улице тысячи марок. Пусть несколько человек просматривают газеты, и побыстрее. Спасибо! (Кладет трубку; Оскару.) Молитор был убит в понедельник в шесть часов вечера. Сначала вы отрицали, что были у него. Вы отрицали это до тех пор, пока вас не изобличило показание свидетеля. Во вторник вы нашли тысячу марок на улице. Вы только что сказали, что у Молитора, когда вы увидели его мертвым на полу перед сейфом, в руках были деньги. Итак, откуда у вас тысяча марок?

Оскар(громко), Я сказал вам, что я их нашел. На Соборной улице.

Следователь. Эта тысяча марок, которую вы якобы нашли на Соборной улице, является очень веским доказательством того, что Молитор был убит вами с целью ограбления.

Оскар. Господи боже, неужели же вы в это верите?

Следователь. Да как я могу верить вам после того, как вы лгали в таком серьезнейшем деле, пока вас не уличили? Как я могу вам поверить, что вы нашли тысячу марок на улице?

Оскар. Но ведь люди так часто теряют вещи. Каждый когда-нибудь что-нибудь теряет.

Следователь. Да, да, конечно! Но то, что человек находит на улице тысячу марок, как раз когда ему требуется доказательство о непричастности к убийству с целью ограбления, — это более чем подозрительно.

Телефонный звонок. Следователь поднимает трубку, слушает, кладет трубку на место и трижды нажимает на кнопку звонка, рядом с которым опять загорается красная лампочка.

Оскар(губы его дрожат). Что они сказали?

Следователь. В указанные дни ни в одной газете объявление не помещалось. А ведь если кто-нибудь потерял на улице тысячу марок, вероятнее всего, он даст объявление в газету.

Входит второй полицейский с наручниками в руках. Следователь указывает на Оскара.

Оскар(пока на него надевают наручники). Это не я! Право, это не я!

Следователь. Очень редко убийца сознается, что он кого-нибудь убил.

Полицейские уводят кричащего Оскара.

Ганс(чуть не плача). Святый боже, как это возможно? Как это возможно?

Следователь(Гансу). Да, за последние три года, когда безработных насчитывается не один миллион, совершается масса преступлений… Можете идти домой.

Ганс вытирает глаза платком, медленно поворачивается и молча уходит.

Ну, что вы думаете теперь?

Секретарь суда(пожимая плечами). А этот швейцарский анархист?

Следователь(задумчиво). Да, от этого романтика, мастера по бомбам, конечно, также можно ожидать, что он убил Молитора. (Пауза.) Один из двоих — убийца Молитора. Либо швейцарец, который хочет поубивать всех лихоимцев на свете, либо господин Оскар, который уже три года лишен всякого заработка и тем не менее прячет в спальне под обоями тысячу марок.

Секретарь суда. Так кто же, по-вашему, убил Молитора?

Следователь. Если бы можно было взвесить подозрения, я хочу сказать, если бы можно было положить обоих заподозренных на чашу весов, та чаша, на которой сидит наш господин Оскар, вероятно, опустилась бы ниже.

Истошный крик женщины.

Следователь и секретарь суда вскакивают. Дверь распахивается. Продолжая кричать, женщина вырывается от полицейского и вбегает в комнату. Волосы растрепаны, падают на лицо. Женщина бедно одета, худая, тяжело дышит, никак не может начать говорить.

Женщина(указывая на секретаря суда). Этот человек… вчера вечером… вместе с еще двумя нацистами… избил моего мужа… до полусмерти… до полусмерти… моего мужа… потому что он сказал… что Гитлер… преступник.

Секретарь суда. Я? Я вовсе не знаю вашего мужа.

Следователь(подвигает женщине свой стул). Садитесь. Прежде всего успокойтесь.

Женщина(садится; тяжело дышит, дрожа всем телом; указывая на секретаря суда). А, вы не знаете… Вы не знаете моего мужа! (Следователю.) Он уже пять лет живет… в доме рядом… рядом с нами…

Следователь(секретарю суда). Что вы можете на это сказать?

Секретарь суда. На нашей улице была драка. Но я к ней непричастен.

Женщина. А, непричастен! Непричастен! (Следователю.) Он выбил моему мужу кастетом зубы… а потом… потом бил его кастетом… пока мой муж не упал… а полиция смотрела и… ничего… не предпринимала…

Секретарь суда. У меня никогда не было кастета.

Женщина(дрожащими руками достает из кармана юбки книжечку и протягивает следователю). А это вот, эту вот книжечку, я нашла потом на земле… в крови моего мужа.

Следователь(раскрывает книжечку и читает, потом смотрит на секретаря суда). Так, значит, вы член национал-социалистской партии. (Открывает дверь.) Войдите.

Входит полицейский.

(Указывая на секретаря суда.) Обыщите его карманы!

Полицейский опорожняет карманы, кладет на письменный стол связку ключей, носовой платок, короткую трубку, мелочь и бумажник, залезает в задний карман брюк и вытаскивает кастет.

(Рассматривает кастет, кладет его на стол; указывая на секретаря суда.) Отведите его к господину инспектору Шольцу.

Полицейский хватает секретаря суда за руку и ведет к двери. Дверь еще открыта.

Смотрите, чтобы он у вас не убежал. Вы мне отвечаете за то, чтобы он был приведен к господину инспектору Шольцу.

Секретарь суда(поворачивая голову, Следователю). Наше время еще придет. Тогда вам несдобровать! И еще кое-кому! Да, я вам гарантирую… Хайль Гитлер!

Полицейский уводит его.

 

Сцена пятая

Комната Молитора.

Стены и потолок этой длинной узкой комнаты, шириной всего в два метра, видимо, много лет не крашены. В глубине комнаты — узкая кровать, стул и столик, на котором стоит тарелка. В задней стене — небольшое окошко, выходящее на мрачный двор. Слева, у самой рампы, — огромный старомодный сейф на подставке в стиле ренессанс, высотой в тридцать сантиметров, украшенный выступающими вперед львиными лапами. Справа — дверь, через которую входят следователь, комиссар уголовной полиции и уборщица.

Следователь(осматриваясь). Итак, в этой мрачной дыре сорок пять лет ютился мультимиллионер Молитор. В этой мрачной дыре! Лиса и та живет с большим комфортом… Да, есть люди, которые так и не умеют прожить коротенькую жизнь, которая нам отпущена.

Уборщица. Мне было всего двадцать лет, когда я поступила к господину Молитору. Теперь мне шестьдесят пять. За сорок пять лет он не дал мне даром ни куска хлеба. Если оставался ломтик, он его приберегал на утро к кофе.

Следователь(комиссару). Господин комиссар, после того как было обнаружено убийство, комнату сразу заперли?

Комиссар. Разумеется. Заперли и опечатали, как полагается.

Уборщица(показывает на пол). Этих двух длинных царапин на полу в понедельник, когда я, как обычно, уходила в половине пятого, еще не было. Не было. Царапины я бы заметила.

Следователь. Поразительно, что комиссия по расследованию убийства не обнаружила ни крови, ни следов борьбы.

Комиссар. Как правило, когда человеку проламывают череп, крови не бывает. В редких случаях несколько капель. Несмотря на это, удар в висок твердым предметом, например молотком, безусловно смертелен.

Следователь. Надо было бы разыскать и допросить всех должников Молитора. К сожалению, это невозможно. Он никогда не записывал имена своих должников, а только помечал их какими-то условными значками, понятными ему одному.

Комиссар. Известно, что Молитор брал до тридцати пяти процентов годовых.

Уборщица. Ах, если бы вы знали, сколько горя я насмотрелась здесь, в этой комнате, за сорок пять лет. Некоторые становились перед ним на колени и слезно умоляли его подождать, пока они смогут заплатить. Но напрасно! Он всегда сразу подавал к взысканию.

Следователь(подумав). Дело в том, что я не могу сказать, с уверенностью, кто убил Молитора — Оскар или этот швейцарский специалист по бомбам. Оба они могли это сделать. Но не исключено, что оба невиновны. Бесспорными доказательствами, что один из них убил Молитора, мы не располагаем. Оба утверждают, что, когда они вошли в комнату, Молитор был уже мертв.

Комиссар. Но кто же тогда мог его убить?

Следователь. Возможно, один из его должников! Но кто именно? В этом весь вопрос.

Уборщица(наклоняется к подставке сейфа; повернув голову, показывает на левую лапу льва). Здесь, на этой лапе, есть немножко крови и несколько прилипших волосков. Это волосы господина Молитора, я их узнаю, у него были волосы рыжеватого цвета.

Следователь(наклоняется). Странно, однако, что комиссия по расследованию убийства этого не обнаружила. (Осматривает две глубокие длинные царапины на полу. Уборщице.) Молитор носил железные подковки на каблуках?

Уборщица. Да, разумеется. Чтобы каблуки не снашивались. Ведь он был такой бережливый.

Следователь. Молитор был высокого роста?

Уборщица. Очень высокого. Такого же, как мой муж! Метр восемьдесят!

Следователь. Господин Комиссар, позвольте спросить, какого вы роста?

Комиссар(улыбаясь). Метр восемьдесят.

Следователь. Не будете ли вы так любезны лечь на пол?

Комиссар(улыбаясь). Ну конечно. Но зачем? (Ложится на пол.)

Следователь. Пожалуйста, чуть подальше. Так, чтобы ваша голова пришлась точно под лапой льва… Так, теперь хорошо. (Подходит к ногам комиссара.) Здесь, у ваших каблуков, заканчиваются две царапины на паркете. (Подходит к сейфу.) А ваша голова, левый висок, приходится как раз под львиной лапой… Господин комиссар, дело прояснилось.

Комиссар(поднимаясь). Да неужели? И что же стало ясно?

Следователь. Очевидно, Молитор хотел подойти к полуоткрытой двери и прикрыть ее. Или он хотел лечь на кровать. И тут поскользнулся — от его подковок и остались (показывает) эти две царапины на натертом полу, стукнулся виском (показывает) о львиную лапу, на которой налипло несколько волосков. Кстати, эта львиная лапа имеет такую же округлую форму, как металлический шарик на плетке господина Оскара. Когда падает человек ростом в метр восемьдесят, он падает со значительной высоты! Если при этом принять еще во внимание, что Молитору было уже восемьдесят четыре года и он уже не так-то крепко держался на ногах, едва ли можно еще сомневаться, что причина его смерти — падение, то есть несчастный случай.

Полицейский(входит и протягивает комиссару телеграмму). Господин комиссар, только что получена телеграмма от некоего господина Шварца из Берлина. Он потерял в Вюрцбурге на улице тысячу марок. Он спрашивает, были ли они найдены и переданы полиции.

Комиссар, прочтя телеграмму, протягивает ее следователю.

Уборщица. Теперь доказано, что господин Оскар не убивал Молитора и не похищал тысячу марок, а действительно нашел деньги на улице.

Комиссар. Доказано лишь, что это не было убийство с целью ограбления. Но еще вовсе не доказано, что не совершено убийство… Если господин Оскар хотя бы толкнул старого Молитора, он точно так же мог упасть на пол и удариться виском о львиную лапу.

В дверях появляется господин в темном костюме.

Это было бы убийство в состоянии аффекта.

Судебный врач(входит и представляется). Доктор Эбенхольц, судебный врач. Я подверг труп Молитора экспертизе. В момент обнаружения несчастного случая этот человек был уже сорок пять минут мертв.

Комиссар. Это точно? Совершенно точно?

Судебный врач. Вне всякого сомнения! Маленький сгусток крови на его левом виске совершенно засох и покрылся корочкой… При обследовании трупа мы можем определить время смерти с точностью почти до минуты… Молитор умер примерно в половине шестого.

Следователь(после паузы). Значит, все-таки просто упал! Несчастный случай! (Улыбается.) Ну, теперь я могу выпустить из тюрьмы своих двух «убийц»: нашего господина Оскара и этого романтического изготовителя бомб. Если возможно, еще сегодня. Это меня искренне радует.

 

Сцена шестая

Свадьба.

Большая комната фрау Юлии обставлена мещанской стародевической мебелью: вязаные салфеточки, пожелтевшие семейные фотографии в овальных рамках, букеты искусственных цветов, две щебечущие канарейки в клетке, узкая аккуратно застеленная кровать с множеством перин и подушек.

Слева — дверь, посередине задней стены — широкое раздвижное окно. За окном виднеется слесарная мастерская, а в ней — швейцарец, который возится с черным металлическим шаром размером с большой апельсин. К шару прикреплен длинный белый бикфордов шнур.

Юлия — в белом подвенечном платье, на голове — венок и длинная белая фата; она сидит в центре украшенного цветами свадебного стола между Фалькенауге и следователем. Слева и справа от них — Оскар, Ганс, Теобальд Клеттерер и его жена, сбоку слева — Томас, рядом с ним — Ганна.

На столе — бокалы и бутылки с вином. Уборщица Молитора уносит грязную посуду.

Фрау Юлия. Вкусный был гусь?

Фалькенауге(показывая кончиками пальцев). Он мог бы быть чуть-чуть поподжаристей.

Ганс. Однако же ты прекрасным образом уплел полгуся!

Участники квартета закуривают сигары и сигареты и чокаются. Следователь, погрузившись в свои мысли, что-то записывает на клочке бумаги. Юлия и Фалькенауге держатся за руки и обмениваются счастливыми взглядами. Они заняты только собой.

Ганна(Томасу, вполголоса). Юлия и господин Фалькенауге очень счастливы.

Томас. Как и мы.

Ганна. Да… Только мы не женаты!

Томас. Когда сильно любишь друг друга, помолвка — уже большое счастье.

Ганна. Почему?

Томас. Потому что всему свое время. Мы сейчас на пути к свадьбе. Это прекрасный путь.

Ганна. На нашей свадьбе у меня тоже будет такая длинная белая фата, как у Юлии?

Томас. Конечно!

Ганна. Почему?

Томас. Потому что и ты будешь невинной девушкой, когда мы будем праздновать свадьбу.

Ганна. А почему невинные девушки надевают на свадьбу белую фату?

Томас. Таков обычай.

Ганна. Почему?

Томас. Не знаю.

Ганна. Но ведь Юлии уже тридцать восемь лет. Она уже вовсе не девушка.

Томас. И все же она еще девушка.

Ганна. Почему?

Томас. Святый боже, она все же еще девушка!

Ганна. Почему?

Томас. Если ты сейчас еще раз спросишь почему, я поцелую тебя на глазах у всех присутствующих.

Ганна. Почему? Почему? Почему? Почему? Четыре поцелуя.

Томас. Только не здесь!

Следователь(хочет произнести тост, постукивает по бокалу и встает). Дорогие гости! Редко, а пожалуй, я должен сказать, никогда за всю свою жизнь я не видел двух людей, которые бы так идеально подходили друг к другу, как госпожа Юлия и господин Фалькенауге. Право же, они созданы друг для друга. Две детские души! Сердечность будет хранительницей их счастья. Ведь наш господин Фалькенауге — сама кротость, а госпожа Юлия похожа на песню, звучащую в летнюю ночь. (Поднимает бокал.) Выпьем же за долгую счастливую жизнь новобрачных! Горько!

Все, кроме Юлии и Фалькенауге, встают и выпивают бокалы, а Фалькенауге, расхрабрившись, целует смущенную Юлию.

(Когда все уселись.) А теперь от всего сердца желаю также остальным участникам мужского квартета поскорее снова найти работу. На мой взгляд, экономический кризис приближается к концу.

Ганс. Как бы не так! Теперь у нас еще один миллион безработных. Хуже не придумаешь. Я хочу сказать — хуже уже и быть не может.

Оскар. А ну прекрати! Сегодня мы хотим веселиться.

Ганс(улыбаясь). Хотя это и нелегко!

Швейцарец просовывает в окно ружье. Фрау Клеттерер в страхе вскрикивает.

Швейцарец. Охотничье ружье господина Блюмлейна! Почищено, и вставлена новая пружина. Пять марок восемьдесят!

Следователь. Ага, наш динамитчик!

Фалькенауге(ставит ружье в угол и опять садится). Разве пять марок восемьдесят за новую пружину не слишком дешево?

Фрау Юлия. Я никогда не брала дороже.

Следователь(к Фалькеннауге). Да-да, начинайте вникать в дела.

Теобальд(встает). А теперь споем в честь новобрачных… Это будет последняя репетиция перед нашим дебютом в Оксенфурте.

Участники квартета стоят у самой рампы. Теобальд задает тон и начинает дирижировать. Квартет поет «Горные вершины спят во тьме ночной». Но тут раздается взрыв. Те, кто еще сидел, вскакивают со своих мест, женщины кричат в ужасе. Фалькенауге обнимает Юлию, защищая ее. Свадебный стол опрокидывается, задняя стена обрушивается. Комната наполняется густым дымом. Мастерская начинает гореть. Фрау Клеттерер чихает и кричит. Швейцарец с почерневшим лицом и сожженными волосами влезает в комнату через обломки обрушившейся стены.

Следователь. Что такое? Что случилось?

Швейцарец. Взорвалась бомба. Бомба! Пожарные! Пожарные! (Убегает на улицу.)

Пламя в мастерской разгорается. Из окна мастерской, которое занимает почти всю стену, вылетают стекла. В комнату опять врываются клубы дыма. Жена Теобальда снова чихает и кричит.

Томас, прижав к себе Ганну, распахивает дверь, но, отпрянув, захлопывает ее. Фрау Клеттерер кричит.

Оскар. Да что это с вами? Здесь ничего страшного не случится! Пожарная команда — на соседней улице. Пожарники сейчас приедут.

Следователь. Вы застрахованы?

Фрау Юлия. Да.

Ганс. Веселая свадебка, ничего себе. Хуже не бывает. После такого начала все остальное уже не страшно.

Следователь. Все-таки мне придется предоставить нашему динамитчику уютненькую тюремную камеру, чтобы он мог поразмыслить, как ему делать бомбы, которые раньше времени не взрывались бы.

Вдалеке — гудки пожарных машин, они быстро приближаются.

Фрау Юлия(рыдает в объятиях Фалькенауге). Моя мастерская!

Фалькепауге. Мы получим страховку. У тебя будет новая мастерская. Гораздо лучше этой.

Фрау Юлия. Дорогой мой! (Целует его и ласково кладет голову ему на грудь.)

Фалькенауге. Сегодня мы могли бы переночевать у меня… Хочешь?

Фрау Юлия поднимает глаза, кивает головой и снова ласково прижимается к нему. Пожарная сирена замолкает. Слышно, как останавливаются машины.

Оскар. Вот они и тут.

Пожарники поспешно втаскивают два шланга и поливают мастерскую, которая горит ярким пламенем.

 

Сцена седьмая

В трактире «Белый ягненок» в Оксенфурте.

В глубине сцены — занавес. На нем — надпись: «Всемирно известный мужской квартет. Вход — тридцать пфеннигов».

Посередине сидит Ганс перед узким столиком, на котором одна на другой стоят две глубокие тарелки. Крестьяне, кто с трубкой во рту, кто с цигарками, крестьянки, парни и девушки входят слева, достают из кошельков деньги (у некоторых они уже в руках) , кладут в тарелку и проходят направо. Время от времени Ганс пересыпает деньги из верхней тарелки в нижнюю.

Первый крестьянин(входит слева и платит). Говоришь, всемирно известный?

Ганс. Спрашиваешь!

Первый крестьянин. Поглядим. Я люблю все интересное.

Ганс. Я тоже.

Первый крестьянин проходит направо. Слева входят еще крестьянин тоже проходят направо.

Второй крестьянин(входя, платит). Вот марка.

Ганс дает сдачу.

(Пересчитывает.) А от такого пения уши не завянут?

Ганс. Заходите. Не сомневайтесь. Такого пения в Оксенфурте вы еще не слыхали.

Второй крестьянин(обрадовавшись). Ну тогда я пройду. (Отходит направо.)

Подходят еще крестьянские парни и девушки, платят и идут направо. Входит третий крестьянин с двумя мальчиками.

Третий крестьянин. А можно этим пацанам со мной пройти?

Ганс. С вас девяносто пфеннигов.

Третий крестьянин. Как это так! За двух пацанов! Это грабеж!

Ганс. Ладно. Тогда за детей — полцены. Шестьдесят пфеннигов за вас и ваших ребят. Входите, входите!

Третий крестьянин(отдавая деньги). Целая куча денег! (С мальчиками проходит направо.)

Крестьянка(входит и платит). Если плохо, потребую свои деньги обратно.

Ганс. Да что вы. Мы пели для самого китайского императора.

Крестьянка. Вот как?.. Ну, тогда… (Проходит направо.)

Ганс(поднимает верхнюю тарелку, перебирает деньги). Набирается понемногу.

Громкие голоса за сценой. Входит хорошенькая крестьянская девушка в нарядном костюме, с ней — два парня.

Первый парень. Я тебе дам по башке.

Второй парень. Ты мне? Я сам переломаю тебе кости, придется заказывать у плотника новый каркас.

Первый парень. Говорю тебе, Тони — моя девчонка! Слышишь?

Второй парень. А ты спроси у Тони, кто из нас двоих ей по душе.

Ганс прикрывает тарелку руками.

Первый парень бьет второго кулаком по лицу. Тот дает ему сдачи. Девушка с криком убегает направо. Они дерутся и ругаются, обзывая один другого: «Сукин ты сын!», «Сосунок несчастный!», «Свиное рыло!» Не переставая драться, пробираются направо.

Оскар(выходит справа). В зале полно людей. Надо начинать. Они уже скандалят.

Ганс и Оскар уходят с тарелками и стулом направо.

 

Сцена восьмая

В артистической уборной.

Во всю ширину сцены — узкая комната, похожая на коридор. Стул на железных ножках и рядом на полу — кружка.

Посередине задней стены — большой плакат с надписью: «Актеров просят не ломать мебель». Дворник без пиджака, в рубашке, в коротком зеленом фартуке подметает пол метлой. Входят участники квартета в своих куцых фраках, с белыми хризантемами в петлице. Их возглавляет Теобальд, держащий в левой руке большую алюминиевую сковороду, а в правой — половник.

Теобальд. Друг мой Ганс, пора нам в комнату артистов. Ведь приближается выход на сцену, собраться надо с мыслями тебе. Позволь сказать тебе на утешение, что даже гений волнуется перед выступлением. Но должен ты волнение превозмочь и сохранить спокойствие.

Ганс(волнуясь). Заткнись, проклятый пустомеля! (Расхаживает взад и вперед.)

Фалькенауге. Как чудесно, что мы выступаем! Выступаем перед публикой! Чудесно! (Гордо расхаживает взад и вперед, поправляя кончиками пальцев галстук бабочкой, грациозно оттопырив мизинец. Повторяет этот жест, прищелкивает языком.)

Ганс(возмущенно, к Фалькенауге). Да не прыгай ты туда и сюда, как взбесившаяся канарейка! (Стирает со лба пот.)

Дворник(опираясь на ручку метлы, Гансу). Нечего вам волноваться. Крестьяне тут будут рады-радешеньки, если послушают красивые песни.

Оскар(дворнику). Дело в том, что мы не привыкли выступать за деньги. Это в первый раз. Раньше у нас были серьезные профессии. Но из-за долгой безработицы мы опустились.

Дворник. Я и сам-то дошел до жизни такой. Раньше-то у меня был свой трактир. А теперь я дворник, и приходится радоваться хоть такому занятию. Вот и убираю эту развалюху. В наше время приходится принимать жизнь как она есть.

Теобальд. Послушайте, послушайте! Вот философ!

Дворник. Ну, желаю вам успеха. (Уходит.)

Фалькенауге(блаженно приплясывая, поет).

Ганс сжал кулаки, отворачивается к стене.

Оскар(хлопая Ганса по плечу). Ты только представь себе, что мы поем в своем кружке. И тогда все пойдет. Все пойдет отлично.

Ганс(быстро оборачивается, разозлившись). Ты-то хоть перестань трепаться. (Опять взволнованно ходит взад и вперед.)

Теобальд(вытаскивает из внутреннего кармана поты, держит их, отставив подальше, в вытянутой левой руке и напевает). Ля-ля-ля!..

Фалькенауге(приплясывая). «Птички прилетели…».

Дворник(входя). Вам надо начинать. Люди скандалят. Налакаться они уже успели.

Теобальд садится на стул, ставит сковороду у ног, обматывает половник тряпкой, закрепляет тряпку веревочкой и носовым платком.

Ганс(продолжает взволнованно расхаживать взад и вперед, затем останавливается возле Теобальда; подозрительно). Что это ты делаешь?

Теобальд. Гонг! Гонг звучит торжественнее звонка.

Ганс(медленно и угрожающе). Если ты будешь бить в гонг, говорю я тебе… если ты будешь бить в гонг, я на сцену не выйду. Я отказываюсь.

Теобальд(для пробы бьет половником по сковороде). А ведь звучит прекрасно. Три торжественных удара гонга — и твоего страха перед рампой как не бывало. Ты будешь петь, словно молодой бог.

Ганс. Ах ты пес! (Хватает кружку и швыряет ее об пол.) Если ты будешь бить в гонг, я на сцену не выйду.

Теобальд. Ну ладно! Пусть будет так! Если ты этого не переносишь! (Ставит сковороду с половником на пол.) А теперь, друзья мои, взойдем наконец па подмостки, и нас увидит весь мир!

Входит усатый полицейский.

Полицейский(дружелюбно). Добрый вечер, господа!

Все(глядят на него вопросительно). Добрый вечер.

Полицейский(вытаскивая из кармана аккуратно сложенный циркуляр). Вы хотите дать представление. И собирали деньги за вход. (Тыкая пальцем в циркуляр.) А ведь это не положено — без разрешения властей.

Дворник. Ах, Фриц! Не заводи скандала. Дай людям подзаработать несколько марок.

Полицейский. Да мне-то что. Только я обязан выполнять свой долг. Я должен конфисковать эти денежки… Я должен забрать эти тарелки с деньгами. (Берет тарелки, стоящие на полу.) Вот так… И да благословит вас бог. (Уходит.)

Фалькенауге, чуть не плача от огорчения, неподвижно смотрит перед собой. Ганс падает на стул, вытягивает ноги, запрокидывает голову и заливается неудержимым смехом.

 

Сцена девятая

В комнате Ганны.

Вечер. Темный фасад здания в стиле барокко. На втором этаже — три окна. Перед домом — мощеная улица. На первом этаже справа видна комната Ганны. В комнате горит свет. Спереди по правой стене наискосок — кушетка с цветными подушечками, у левой стены — ящик из-под мыла, изображающий комод, на внешней стороне ящика большими буквами написано: «Перзиль», над ним — зеркало. У задней стены — узкая металлическая кровать, посередине — два стула у круглого столика, на котором стоит ваза с полевыми цветами. В стене справа — дверь.

Ганна — в пестрой юбке и белой блузке, в руках — кусок цветной материи. Осматривает комнату, переставляет вазу с полевыми цветами на комод, отходит и смотрит, передвигает ее на другое место.

Ганна(смотрит на часы на руке). Через пять минут он должен быть здесь. (Садится на пол, снимает с «комода» занавеску и прикрепляет цветную материю кнопками. Снимает туфлю и забивает кнопки каблуком; чуть отклоняется, с удовлетворением рассматривает свою работу, надевает туфлю, не сводя глаз с «комода». Встает и смотрится в зеркало, одергивает блузку, вынимает из «комода» другую белую блузку, переодевается, подходит к зеркалу, немножко раздвигает ворот, опять смотрит в зеркало, застегивает ворот.) Лучше не так открыто. Или все-таки побольше?.. (Опять приоткрывает ворот.)

Стук в дверь.

Войдите! Войдите! Войдите!

Входит Томас. Ганна подбегает к нему, нежное объятие без поцелуя. Садятся рядом на кушетку, лицом к зрителям.

Ганна(весело). Я подумала: если ты не придешь, я не считаю тебя больше своим женихом и ухожу в монастырь.

Томас. И что бы ты делала в монастыре?

Ганна. Смертельно скучала бы без тебя.

Томас(целуя ее в щеку, указывает рукой). Рядом, в винном погребке твоего отца, такое творится. Там собрались все. Квартет и все прежние завсегдатаи!

Ганна. Но мы останемся здесь, в моей комнате. (Пауза.) Ах дат скоро мне восемнадцать… Через тринадцать месяцев!

Томас(улыбаясь). Старушка!

Ганна(положив голову ему на плечо). Чудная штука любовь. Правда?

Томас(улыбаясь). Да-да, сотворение мужчины и женщины было лучшей выдумкой господа бога.

Ганна. Но почему любишь этого, а не того, я, например, — тебя, отчего это?

Томас. Почему возникает любовь к этому человеку, а не к другому — это загадка. Неразрешимая загадка.

Ганна(спокойно). Я так счастлива.

Томас. Да, Ганна.

Ганна(выпрямляясь). Нравится тебе моя блузка?

Томас. Очень красивая!

Ганна. Только вырез великоват. Ты не находишь?

Томас. По мне, чем глубже, тем лучше.

Ганна. Вот какие вы, мужчины.

Томас(смеясь). Ты, конечно, знаешь мужчин. Ведь ты же у нас женщина с большим опытом.

Стук в дверь. Оба встают.

Ганна. Кто это может быть? (Идет к двери и открывает.) Ах, фрау Клеттерер! Добрый вечер! (Чмокает ее в щеку.)

Фрау Клеттерер(в руках — почтовая посылка по форме и величине с коробку для обуви). Добрый вечер, детка. (Приветливо кивает Томасу и протягивает Ганне посылку.) Эта посылка пришла из Буэнос-Айреса. Самолетом! Господин Хуф сделал отсюда заказ по телеграфу на имя Томаса, но посылка предназначена тебе.

Ганна. Что же он заказал? Что бы это могло быть?

Фрау Клеттерер. Не знаю. Вскрой ее.

Ганна вскрывает посылку.

(Улыбаясь, Томасу.) Значит, мой сынок пришел с вечерним визитом к нашей Ганне.

Томас. Я же сказал тебе, что иду к Ганне.

Фрау Клеттерер. А я тебе сказала, чтобы ты этого не делал. Так поздно вечером!

Ганна. А почему же нет? (Вскрикивает, вынимая из коробки бледно-желтое перо.)

Томас. Как это мило со стороны доктора Хуфа.

Ганна(перед зеркалом прикладывает перо к волосам). О господи, о господи, до чего же красиво!

Фрау Клеттерер. Очень красиво! С ним ты можешь идти к алтарю, когда вы с Томасом будете венчаться. (Значительно.) Через два года, когда он кончит университет.

Ганна. Это я должна сейчас же показать папе. (Убегает.)

Фрау Клеттерер. А теперь подумай-ка хорошенько, можно ли являться поздно вечером в комнату семнадцатилетней девушки… Моя мать надавала бы мне по щекам, если бы твой отец в пять часов вечера пришел в мою комнатушку.

Томас(стоит перед матерью, гладит ее волосы, нежно). Ах, мамочка! По-видимому, он все-таки к тебе заглядывал… Вы поженились первого января, а я родился первого апреля. (Улыбаясь.) Четырех месяцев! Но вырос таким крепышом… (Целует ее в щеку.)

Фрау Клеттерер(в полном смущении). Ты уж скажешь…

Томас. Мамы и папы говорят своим сыновьям и дочерям, что они не должны делать того и сего. Бабушки и дедушки говорили это нашим мамам и папам. А прабабушки и прадедушки говорили это бабушкам и дедушкам. Но все влюбленные, от Адама и Евы, не следовали добрым советам и не будут им следовать еще через сто тысяч лет. Что в прежние времена влюбленные поступали так, как хотели их родитель-сказка и, подобно всем сказкам, выдумка… Но твой сын благоразумен. Можешь не беспокоиться.

Фрау Клеттерер. Надеюсь. (Пауза.) Кстати, доктор Хуф мне только что повстречался па улице. Он пошатывался. По-моему, он был навеселе.

Томас. Доктор Хуф никогда не бывает трезв. Даже когда он не выпил ни капли. Мысли всегда опьяняют его. Он полон ими.

Ганна(входя). Отец сказал: «Что ты собираешься делать этим гусиным пером? Подметать пол в своей комнате?»

Фрау Клеттерер(примирительно). Мужчины в этом ничего не смыслят. Но мне уже пора. Прощай, Ганна! (Угрожающе поднимает указательный палец, Томасу.) Смотри! (Уходит.)

Ганна кладет перо в коробку. Томас садится на кушетку. Ганна садится рядом. Он обнимает девушку.

Ганна. У моей школьной подруги Марии тоже есть дружок. Но он — настоящий!

Томас. То есть как это — настоящий?

Ганна. Ах, ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать.

Томас. Значит, он не такой ей друг, как надо, а твоя подруга легкомысленна и неумна.

Ганна. Ну, нет! Мария очень умна. В школе она была первой ученицей по географии.

Томас(улыбаясь). Ну, раз так!..

Ганна(после паузы). Сегодня ночью, когда я опять не могла уснуть, я мысленно расставляла мебель в нашей квартире. Я хочу сказать — так расставляла, как бы мне хотелось, чтобы это было, когда мы поженимся!

Томас. Почему же ты не могла уснуть?

Ганна(качая головой). Не скажу.

Томас. Почему?

Ганна. Нет-нет, я этого не скажу.

Томас(улыбаясь). Почему?

Ганна. Если ты сейчас еще раз спросишь почему, я тебя поцелую.

Томас(улыбаясь). Почему, почему? Почему? Почему? Почему?

Ганна страстно целует его в губы. Томас рывком притягивает ее к себе и целует. Пока они целуются, в комнате Ганны гаснет свет.

 

Сцена десятая

Винный погребок Оскара.

В винном погребке в левой половине дома зажигается свет.

Над погребком — освещенная вывеска: Винный погребок Оскара «Черный кит из Аскалона».

Слева — дверь. У задней стены — стойка. Перед ней — столики, за которыми сидят посетители. Впереди — стол, здесь сидят Оскар, Теобальд, Фалькенауге и фрау Юлия. Перед домом время от времени появляются прохожие.

Ганс(в белом фартуке официанта; берет со стойки наполненные стаканы и ставит на один из столиков перед стойкой). На доброе здоровье, господа!

Оскар(с гитарой в руках, продолжает разговор). Да-да. Но наследники Молитора мне сами предложили взять погребок снова в аренду.

Теобальд(к Фалькенауге). А ты, друг мой, ведешь теперь дела в оружейной мастерской, к полному удовольствию твоей милой супруги.

Фалькенауге обнимает Юлию, она прижимается щекой к его плечу.

И поскольку Ганс тоже зарабатывает себе на хлеб в качестве официанта у нашего друга Оскара, самое тяжелое время позади.

Входит господин «Так-так», следователь. За ним — с траурной повязкой на правой руке — Фиpнекес и его жена.

Господин «Так-так». Добрый вечер, мои глубокоуважаемые господа грабители-убийцы!

Все. Добрый вечер!

Ганс(выкрикивает из-за стойки). Добрый вечер, господин «Так-так»!

Господин «Так-так», Фирнекес и его жена садятся.

Господин «Так-так»(осматриваясь). Так-так, значит; Здесь сидят мои опасные грабители-убийцы и попивают вино… Очень уютно! Удивительно уютно!

Фалькенауге. Как дела, господин Фирнекес?

Фирнекес поднимает голову, берет жену за руку и снова молча опускает голову.

Доктор Хуф(входит покачиваясь, вытягивает руку над столом и благословляет, как священник). Добрый вечер, братие!

Все. Добрый вечер!

Доктор Хуф. По дороге сюда меня чуть было не переехали, но бог всех пьяниц перевел меня целым и невредимым через улицу. (Садится.)

Оскар. Ганс, принеси вина и еще четыре стакана!

Доктор Хуф. Доброе вино разрывает все оковы. Вино — это райский динамит. Кто пьет, может, как канатный танцор, идти над пропастью, но юмор и скепсис должны служить ему балансиром.

Оскар. Сегодня вечером мы обмываем погребок. Сегодня я всех угощаю, господин Фирнекес.

Фирнекес поднимает глаза и снова молча опускает голову.

Ганс(приносит на подносе четыре стакана и четыре оплетенные бутылки; наполняя стаканы). «Эшерндорфер Лумп» урожая тысяча девятьсот двадцать первого года, благороднейшее вино на свете.

Доктор Хуф. Буду ли я завтра жив, я, конечно, не знаю. Но пока жив, я буду пить — это уж всенепременно.

Теобальд. Выпьем за процветание Германии! За нашу прекрасную Германию!

Все чокаются и пьют.

Ганс. Но что же будет с нашей прекрасной Германией? Гинденбург назначил этого Гитлера рейхсканцлером.

Господин «Так-так». Да, это скверно. Очень, очень скверно!

Ганс. Правда, безработных теперь уже не так много. Этот Гитлер сразу начал вооружаться, но предоставлять людям работу таким образом чертовски опасно. Кто вооружается — думает о войне.

Господин «Так-так». Это верно.

Оскар. Да нет, Гитлер не станет воевать. Он не так глуп.

Ганс. Может, он и не глуп. Да зато у него не все дома. Вчера только я опять слушал его по радио. Орет как оглашенный. Говорю вам — он чокнутый. У него не все дома.

Оскар. Ах, ты видишь все в черном свете. И ты всегда был такой.

Ганс. Сейчас у нас тысяча девятьсот тридцать третий год. Я спрашиваю себя: что будет через несколько лет, когда этот тип, одержимый манией величия, вооружит Германию до зубов?

Господин «Так-так». Я тоже спрашиваю себя.

Ганс. Я хочу сказать, что будет, когда он все-таки станет воевать? Что будет с нашей прекрасной Германией?

Доктор Хуф. Дух Гёте и Бетховена будет уничтожен, если этот варвар возьмет власть и втянет Германию в войну.

Фирнекес. Он начнет войну.

Все молчат, потрясенные.

Господин «Так-так»(после паузы). Это весьма возможно.

Фалькенауге. Ах нет, что вы говорите! Я не думаю, что он начнет войну.

Фирнекес(оглядывается, смотрит каждому в глаза; как лунатик, глядя прямо перед собой). Будет война!

Фалькенауге. Ну почему вы так думаете?

Фирнекес молча опускает голову.

Оскар(весело). Давайте споем!

Фалькенауге(поет). «Вон у ворот колодец…»

Оскар наигрывает на гитаре, квартет подхватывает.

В среднем окне первого этажа зажигается свет. Окно открывается. Из него, уютно облокотившись, выглядывает девушка. Люди останавливаются на улице и заглядывают в погребок. Некоторые подпевают. Девушка в открытом окне тоже подпевает.

Вдалеке слышится военная музыка, становится все громче, затем внезапно обрывается. Теперь слышны шаги марширующего отряда.

Шаги марширующих приближаются.

Отряд штурмовиков со свастикой на рукавах молча проходит строем по четыре человека мимо погребка. Посетители погребка и участники квартета встают и выглядывают на улицу. Люди на улице молча смотрят вслед штурмовикам.

Доктор Xуф. И это в стране поэтов и мыслителей!

Ганс. Эти молодчики растоптали песню.

Господин «Так-так». Боюсь, как бы они не растоптали целую эпоху.

Все на улице и в доме стоят неподвижно.

Занавес