Именно в «последний день» — еврейская концепция, подхваченная Спасителем: soph eqobh yomaya (Targoum peudo‑Jon. на Исход, 40:9–11; там же, и Иерусалимский Targ. на Числа, 24:14) — следовательно именно во время славного "возвращения" или Второго пришествия, Мессия, Господь наш Иисус Христос, воскрешает мертвых. Можно даже сказать, что это воскресение, это возвращение к жизни людей, находившихся в «состоянии смерти» со времени их кончины — и это не прописная истина — и представляет собой Парусию. Христос, действительно, не спускается снова на наш уровень, а нас поднимает — и, говорит Павел, нас "восхищает" — на Его уровень. Мы увидим Его таким, каким Он является со времени своего прославления, потому что мы станем подобными Ему (1 Ин 3:2). Вместо того чтобы снова стать, «приняв образ раба», воспринимаемым нашими грубыми чувствами, Он сообщает нам «вдруг, во мгновение ока, при звуке последней трубы» или ритуального sophar Иерусалимского Храма (1 Кор 15:52; 4 Ездры 6:23 сл.). эти новые способности славного тела, которые сделают для нас возможным воспринимать Его Присутствие. Со времени Вознесения, Он не переставал быть постоянно с нами, присутствующим среди нас; Он сам нам это торжественно обещал: во все дни, до явления «будущего века», Он с нами (Мф 28:20); но только вера нам предоставляет уверенность в этом. Тогда, в тот самый момент, когда закончится настоящий цикл, эон испытания, подобно слуге Елисея, мы откроем глаза, нам будет дарован новый взгляд, и мы Его наконец увидим, уже не верой, но лицом к лицу, Его, которого мы пронзили нашими ошибками, нашей неблагодарностью (4 Царств 6:17; 1 Кор 13:1; Зах 12:10).

Если Воскресение Искупителя дало Ему, действительно, самый полный набор жизненных связей с материальными и осязаемыми творениями, не будем видеть в этом простого возвращения к условиям "естественным" и "земным", "рабским", как говорит Апостол, которым Он согласился подчиниться в течение Воплощения. Это Воскресение не ограничивается тем, что доказывает Его продолжение существования, доказывает, что Он продолжает жить и действовать после смерти, проявляет Его божество вечного Сына, неоспримо выявляя успех, победоносный исход и полное приятие Отцом Его искупительной смерти: оно нам открывает особенно неслыханным образом, абсолютно неожиданным потому что сверхъестественным, природу этой «новой жизни, Свыше», которую Он возвестил Никодиму, затем сестрам Лазаря. Это новое существование, Воскресение нам показывает, без тени возможного сомнения, что оно не является простым возобновлением или продолжением этого существования — как это был случаем для дочери Иаира, для юноши из Наина, для самого Лазаря, — следовательно то, что Le Roy называл «реанимацией трупа», но формой бытия, абсолютно трансцендентной, несводимой ни к чему эмпирическому.

Идет ли речь только о доказательстве, о внешнем облике, предназначенном для нашего обучения? Действительно, через Воскресение Христос претерпевает, в том, что касается его условия человека, в том, что касается его morphê (образа)слуги, а не только в том, что касается его skhêma (вида), бесспорное и явно выраженное преображение. В противном случае, откровение новой жизни было бы обманчиво, иллюзорно, недостойно Того, Кто, если Он есть Жизнь, является для нас Путем к Жизни лишь потому, что Он есть Истина. Воскресение является не большей уловкой, чем Воплощение; на этот раз опять католическая вера противится докетическому ирреализму. Сама Личность Господа нашего, по мере того как его опыт Воплощенного Его обогащает, добавляет к её полноте, концентрирует в теле невыразимое богатство plérôme (полноты) (Кол 1:19 и 2:9), затронуто Воскресением, в той мере, в какой она соединена с человеческой природой, не по незнамо какому параллелизму с несторианством, но жизненно, ипостасно. Через смерть Богочеловек завладевает этим духовным условием, этим morphê (образом) человечества одухотворенного, но расцветшего, цветка полностью распустившегося — плодом которого является в нас Дух святой – а первой почкой — Его Преображение.

Но пасхальное утро не доводит до совершенства для Иисуса Христа вознаграждение за дело, с которым идентифицировалось Его жизнь; Воскресение не представляет окончательной платы за Его искупительную смерть. Всегда для нас — уже не propter nostram salutem (для нашего спасения): для чего достаточна Голгофа, но propter nos homines (нас ради человеков); уже не для того, чтобы нас вырвать у последствий Ошибки (Греха), но для того, чтобы перевернуть ("исправляя" его вне всех его "естественных" возможностей) наше условие (существования) людей — Он сделал в течение сорока дней: символический период ожидания, приобщения, ученичества, остановку на пути, который возвращал Его к небу. Без сомнения Победитель смерти жил среди нас в состоянии выше–человеческом, полностью сверхъестественном, причём тело принимало участие вместе с душой в этом прославлении. Райское состояние, говорит Он благоразумному разбойнику. Без сомнения еще эти сорок дней Он прошёл, переходя «от славы к славе», «от света к свету», «от знания к знанию» (именно все это предполагает Павлово apo doxês eïs doxan (от славы к славе)) к конечной и совершенной славе. Но Вознесение должно было принести в Воскресение это окончательное завершение. Небесная жизнь Иисуса Христа есть именно жизнь, поприще, постепенное развертывание, которое идет от пустой могилы к одесную Отца. Это — то, что делает Его для нас "образцом".

Вознесение переводит Иисуса из одухотворенного условия (существования), полностью сверхъестественного, выше–человеческого и райского, в состояние чистой славы, безраздельно божественное. Все то, что кенозис, кратко изложенный в гл. II Послания к Филиппийцам, позволил Ему оставить проявление, Он это отныне вновь воспринимает яркое осуществление, вплоть до Его человеческой природы, полностью насыщенной théiotês (божественностью) триумфальной, сияющей и излучающей. Он отныне царствует, но на этот раз как Человек и как Бог. Времени недугов, слёз, уничижения больше нет. Писание нам говорит метафорически, что Он «сидит одесную Бога» (Евр 10:12). Именно воплощенный Глагол царствует таким образом; но Его человечество, у которого нет ничего ни мнимого, ни кажущегося, отныне уже не является источником слабости, бессилия и обнищания; оно — напротив, богатство, честь, источник преизобильной славы и, если это возможно, дополнительный мотив со стороны Отца проявить к Его Сыну безграничную любовь. Человечество впрочем реальное, нисколько не искажённое или обесчеловеченное, ни условное или предполагаемое, хотя его условие, его фундаментальный способ существования и действия, остаётся непостижимым для наших нынешних способностей. В прославленном Иисусе все элементы нашей природы остаются присутствующими, подлинно человеческими, но сублимированными и усовершенствованными максимально до того, чтобы оставаться совместимым с самим понятием человека; человечество — Его, наше — соответствует в Нём впредь с абсолютной непринужденностью и живостью всем требованиям Его поклоняемой Личности.

Понятно, что Спаситель не имеет никакого основание лишаться через второй кенозис своего славного совершенства во время Его Парусии, через новое схождение на уровень «рабского условия». Единственное Воплощение достаточно в божественном плане. Если Он должен явиться, говорит Он Сам, то «на облаках небесных, с великой силой и высшей славой» (Мф 24:30). Метафорический стиль нам здесь внушает две идеи: речь идет о небесной эпифании, и она сочетает dunamis (силу) с doxa (славой). А в еврейской Мистике Плерома (Полнота), где Бог распространяет богатство своего бытия, включает десять «онтологических уровней» или Сефирот, объединенных в три категории: ближайшее излучение Божество, Kетер, "Корона" светящегося сияния, "Слава" — та, которую видела святая Франсуаза Римская в день Вознесения, и которую несколько раввинов кабаллистов отождествляли с Семью Духами перед Престолом, падший глава которых, Люцифер, как будто имел в качестве преемника, согласно таким же христианским каббалистам, Царицу Ангелов — и, на другом полюсе этой плеромы род человеческий и с ним всё материальное творение, предназначенное для восхождения в эту Славу: царство, Mалхут, то есть космос обожествлённый или по крайней мере в процессе обожествления, Церковь. Между Кетер и Малхут, восемь других Сефирот, ангельские иерархии, объединенные Каббалой, либо еврейской, либо христианской, под именем Власть(и), Dunamis (Силы) или Dunameïs. Когда следовательно Христос, в Котором человеческий род и нижние царства находятся возглавленными, является с Dunamis (силой) и Doxa (славой) (Мф 24:30), то в Его Личности Malkouth или, как говорит Ориген hê Autobasiléïa, само Царство, дополняет Плирому для окончательного прославления Отца, согласно этому конечному славословию молитвы Отче наш: Тебе одному принадлежат Царство, Сила и Слава (Мф 6:13). Это — то, что св. Павел называет покорением всех вещей во Христе Богу (1 Кор 15:28): славословие, осуществленное присутствием, самим бытием творений.

Мы замечаем, что Второе пришествие Господа не предполагает, как первое, изменения, фундаментальной переориентации Его жизни; условия существования, способы, которые ему свойственны, чтобы быть и действовать, остаются неизменными. По крайней мере, если можно сказать, что успение всех верных приносит Ему дополнение славы ad extra, поскольку заступничество «за покрывалом» прекращается вместе с ролью Посредника, то можно ли быть уверенным, что Возвращение Христа не будет больше делом снисхождения. Без сомнения Он будет видим глазами не только верных, но также и тех, кто Его пронзил: «Все племена земные возрыдают, увидев Его» (Откр 1:7). Но Его будут видеть в Его славе, а уже не в Его слабости. Именно Он снимет нам с глаз "покрывало" (2 Кор 3:16), чтобы мы могли Его увидеть таким, каков Он есть; но Он не приспособится отныне к недостаточности нашего зрения, являясь по эту сторону той другой Завесы, через которую Он навсегда прошёл, и которая является Его "плотью" (Евр 6:19; 10:20; 9:3).