«Сказано было им, чтобы они успокоились… пока и сотрудники их дополнят число». Без них, действительно, следовательно и «без нас, они не достигнут совершенства» (Откр 6:11; Евр 11:40). Итак, им обозначает здесь все спасенные души в состоянии "разделения" с их телами: те, кто проходят этапы очищения, но также и те, чьё блаженство, уже начавшееся, еще чисто духовное, в ожидании, что оно станет человеческим после Последнего суда. Таким образом, самая первая характеристика промежуточного состояния, это — покой: «Они покоятся от тяжких трудов своих» (Откр 14:13). Хотя «поклоняющиеся Зверю» — Сатане — должны испытать нехватку «покоя день и ночь», на земле и в загробной жизни (Откр 14:11), речь идёт здесь, как мы увидим дальше, о моральном покое, мире, вознаграждении по крайней мере начинательном, принципе и возможности блаженства, которое даст возможность действительно надлежащим образом законченного очищения; в то время как невозмутимость принадлежит психологическим условиям любой развоплощённой души. В этом отношении, можно сказать, что уединение, даже сосредоточенность, отделение и покой или невозмутимость, которая из этого следует, создают как бы атмосферу для злых как и для добрых, потому что она просто является результатом их развоплощённого состояния.

Иногда утверждали, что, поскольку тело "природное" или "животное" (выражение ап. Павла) отдаст составные элементы космосу, а духовное или славное тело имеет проявиться лишь после Последнего суда, то душа или дух "облекся бы", до парусии, в некоторый псевдо–соматизм или "пред–тело", в некий суррогат организма, который позволил бы ей избежать противоприродной аномалии чистой духовности, которая была бы для неё наготой, хуже того: редукцией почти в состоянии "тени". Некоторые из этих авторов определённо ссылаются на слово Господа, приведённое в Мф 22:30; но там идет речь об условии человеческого существования «после воскресения», следовательно после Последнего суда, поскольку сексуальная жизнь тогда оказывается упразднённой, потому что мы будем все «как Ангелы Божии на небе», что, рикошетом, приводит к тому, что некоторые спрашивают себя, имеют ли Ангелы эквивалент славного тела. Другие интерпретируют в смысле, намеченном выше, известный отрывок 2 Кор 5:1–9. Давайте перечитаем его…

Но нам нужно, чтобы правильно понять оттенки Павловой мысли в этой главе V, вернуться немного назад и возвратиться к стихам 7.18 главы IV. Апостол начинает перечислять почти приводящие к смерти обстоятельства, которым подвергает его апостольство: «отовсюду притесняемый, но не стесненный; в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваюсь; гонимый, но не оставленный; низлагаемый, но не погибающий». Он осмеливается пренебрегать всеми опасностями, всеми бедствиями. Почему? Потому что, если он умирает каждый день немного, если он «в опасности каждый час и повседневно» (см. 1 Кор 15:31), если он соглашается быть «за Христа умерщвляем всякий день» (Рим 8:36), то это для того, «чтобы жизнь Христова также открылась в его теле». Так как «мы, живущие здесь в этом мире», которые кажемся, как и все люди, владеющими существованием временно обеспеченным, мы в действительности, как свидетели Евангелия, осуждены миром, неизбежным законом жизни в мире: эгоизмом, и следовательно «подвергаемся риску смерти за Иисуса»; чтобы то, что проявляется в нашей смертной плоти, далеко от того, чтобы быть тем, что плотские люди называют их жизнью (рожденная от плоти и крови, сказал бы пролог евангелия от Иоанна) была действительно жизнью Иисуса (2 Кор 4:11). Павел носит, следовательно, не на его теле (как говорит Crampon, который думает без сомнения о Бедняке (из Ассизи): анахронизм), но в его теле (греческий текст даёт: en tô sômati), в своей жизни, плотской физической, "язвы" Господа Иисуса (Гал 6:17), то есть эти stigmata, которыми тогда хозяева печатали на плоти своих рабов. Итак, Павел объявляет себя в каждый момент «рабом Иисуса». Но, большее того, воплощенный Сын «принял условие (образ) (morphê) раба» и, чтобы подчеркнуть это закабаление, Он облекся характерным обликом слуги (skhêma). Такова тема знаменитого (отрывка из) Филиппийцам 2. Но, если «ученик не больше Учителя», а Иисус Сам нёс stigmata (знаки) рабства, то Павел их несет в свою очередь: это, как известно слишком хорошо, — печальные "привилегии" падшего человека, подчиненного Сатане: смерть, искушение, страдание, и т. д.. Эти Павловы стигматы есть все то, что Апостол «добавляет к страсти Христа» (Кол 1:24), эта неизбежно ожидаемая смерть, принятая, переживаемая каждый день в духе полностью, в теле частично, но все более и более. Но почему? Чтобы в нем, Павле, распятом со Христом, жизнь не была больше жизнью человека, но (жизнью) Христа, инхоативно (начинательно) воскресшей, самим началом славной жизни (Гал 2:20; см. Кол 1:27).

Выше, Павел христоносец, который не прекращает соотноситься на протяжении этого отрывка, либо скрыто либо открыто (по крайней мере путем ясного намека) со страстью, со смертью, с воскресением и с вознесением своего Учителя, упоминает, в ст. 13 гл. IV (2 Кор), ст.1 Псалма 115: «Даже когда я говорю: Я сильносокрушен, я доверяю!» (Я веровал, и потому говорил: я сильно сокрушен — синод. пер.).Этот Псалом является частью большого Hallelou‑Yah; это — один из трех благодарственных гимнов, воспетых Иисусом во время Тайной Вечери со своими. И Апостол ссылается на тот же дух веры, который наполняет весь этот Псалом. Что бы ни случилось здесь в этом мире — как со Христом, сразу же как был закончен Hallel — он «знает с уверенностью, что Тот, кто воскресил Господа Иисуса воскресит также и нас самих со Иисусом» (2 Кор 4:14). Со времён св. Иоанна Златоуста этот Псалом пелся на погребении: «Объяли меня болезни смертные, муки Schéôl'а постигли меня. Тогда призвал я Имя Yahweh: Спаси мою жизнь!… Итак! жизнь моя, возвратись в покой твой, так как Yahweh облагодетельствовал тебя. Да, Ты спас её от смерти. Я буду еще ходить перед Yahweh на земле живых» (Пс 114). Возможно это уже пелось во время захоронения со времени Апостола? В любом случае, то, что занимает мысль св. Павла, это — именно идея Воскресения, которая идёт рука об руку с Парусией. Бессмертие души, в том смысле, как его понимают философы, он об этом говорит не больше, чем персонажи, собравшиеся вокруг могилы, где начинает смердеть Лазарь: «Я знаю, что он воскреснет в воскресение, в последний день». А не: «Я знаю, что душа его бессмертна, в силу её нематериальности». И Иисус не отвечает: «Я есть бессмертие; кто верит в Меня, его душа выживет, так как для него не будет никакого нарушения связи (перерыва)»; но: «Я есмь Воскресение и Жизнь; тот, кто верит в Меня», то есть человек, подлинный человек, человеческий состав «если и умрёт (kan apothanê, что предполагает длительность или продолжительность «состояние смерти»), он будет жить. И всякий живущий и верующий в Меня, он не будет продолжать быть мертвым, однажды введенный в век (будущий)» (mê apothanê eïs ton aïôna). Этот текст Иоанна, 11:24–26 относится к «будущему веку» или Olam habba; он ясно эсхатологичен. Если Иисус может воскресить Лазаря сразу же, в то время как Марта, как верная Иудейка, знает, что Мессия воскресит её брата на пороге athid labho «грядущего мира», то это (имеет место) в силу связей, тесных, уникальных, которые соединяют Воскресение с Мессией. И то, что Он говорит затем, освобождение Лазаря лишь подтвердило: «Я есмь Воскресение и Жизнь». Итак, это — не дары, прерогативы, предоставленные в силу соглашения совершенно произвольного и как бы сверхдолжно, побочно, Церкви или человечеству, но — существенные атрибуты Бога–Человека, следствия Воплощения. Только в связи с Ним, и с Ним одним как начала, существуют Воскресение и Жизнь. Позже, Воскресение праведников и воскресение всех людей будут следствием связей, соединяющие Церковь и человечество со Христом. Без Него, никакого Воскресения, без Него, никакой вечной Жизни. Он есть, буквально, и то и другое. Церковь не должна заниматься философскими доктринами — этой соломой! этим сеном во рту! — о нематериальности души, in her own right и о бессмертии, которое следует автоматически. Цель и смысл воззвания Лазаря к земной жизни, это — доктрина, причём специфически христианская, Воскресения. И возвращение Лазаря сюда (в эту жизнь) нам представляется, с этого времени, как перспектива, открытая на Воскресение Того, кто должен был быть «Перворожденным из мертвых». "Бессмертные" мудрости языческой и естественной, души, выжившие так, что Бог не имел бы к этому никакого отношения, не имеют значения очевидно для Святого Духа: смерть, до Иисуса Христа, торжествовала. Самый первый, который её победил, которому она не смогла помешать все же жить, это — Иисус Христос. Мы все — Лазари: «Всякий, верующий в Меня, даже если он прошел через состояние смерти, будет жить!» (zêsetai, жизнью, которая даже не является здесь духовной или вечной, но физической, но более точно еще полной жизнью вообще, в противоположность физической смерти); «всякий живущий и верующий в Меня, не продолжит быть мертвым в грядущем веке», то есть в эре Мессии, окончательно торжествующем и царствующем.

Павел следовательно имеет в голове, когда он пишет к Коринфянам документ, который мы называем его Вторым Посланием (и которое является по меньшей мере Третьим), смерть, поскольку она затрагивает обещания, связанные с Парусией: «Тот, кто воскресил Господа Иисуса, и нас воскресит также с Иисусом» (II Кор 4:14). Понятно тогда, что он "не падает духом": в то время как в нем земной человек, несчастное резонерствующее двуногое животное, автоматически "бессмертное" согласно языческим философам, "истлевает", медленно умирает, живёт подтачиваемым не–бытием, которое ему присуще, с тех пор как Творец над ним сделал насилие, погрузив его в полное существование, "внутренний человек", напротив, тот, которого Петр квалифицирует как "тайного", «сокрытого в сердце», принимает жизнь и силу со дня на день (2 Кор 4:16). Павел из этого заключает, что по сравнению с этой земной жизнью, кратковременным, «легким испытанием», наша «славная вечность» представляется как бы безмерной и несравнимой (2 Кор 4:17). Какова эта «вечная слава»? Это уточняет Апостол, — та «грядущая слава, которая явится в нас»; с нею «нынешнее время, каким бы болезненным оно ни было, не выдерживает никакого сравнения» (Рим 8:18; см. Кол 1:27). Но здесь давайте вспомним очень точный смысл слова "вечный" в Новом Завете. Надо было бы перевести aïônios словом "вековой" — как aïôn словом век — помня, все‑таки, что концепция периода (относительно) "закрытого" в сто лет является довольно недавней, и, что термин éon указывает скорее на "эпоху", "цикл" — Индусы говорили бы о kalpa — то есть некое пневмато–физическое целое, "мир", если хотите. Но, в еврейском апокалипсисе, на что ссылается столь часто Господь наш в своих эсхатологических речах (см. Мф 24 и 25), эти два понятия более точны:

1) «Царство Мессии» или Malkoutha DiMeschicha, называемое также «будущий век Мессии», Alma deathé di Meschicha, который начинается с «дней Мессии» и достигает кульминации в «будущем веке», Athid Labho: это — царство Мессии, заканчивающееся мятежом языческих народов, но завершающееся триумфом Христа.

2) Тогда, проявится будущий мир, Olam habba, когда неожиданно явится для творения, «окончательное завершение последнего дня», Soph eqebh Yomaya.

Таким образом, вначале Парусия, Пришествие Мессии, затем болезненное уничтожение Его (Midrasch на Руфь, 2.14, Yalhouth vol. II, fol. 75D), наконец Небесное Царство или Malkouth Schamayîm (называемое также Царство Небесного свода или Malkoutha di Reqiya, и, реже, Царство Божие, пример в Targoum на Michée, 4:7). Метафизический смысл aïônios, то есть "абсолютно вневременный", относительно недавний. В общем, прямое значение этого слова в Новом Завете таково: «который относится к будущему веку», к царству Мессии. В Рим 8:18 как и в 2 Кор 4:17, "слава" называется "вечной", потому что это — слава Мессии, который является триумфально: Никейский Символ нас предупреждает, что Он «придёт со славой»; а Апостол, что «мы явимся с Ним во славе» и что он «найдет свою славу (прославится) в Его святых» (Кол 3:4; 2 Фес 1:10).