Алексей I и Урбан II затеяли опасную игру. Жестокие страсти толпы, разжигаемые воинственной пропагандой, было трудно держать в узде; несмотря на планирование логистики и сложные политические расчеты, энтузиазм желающих принять участие в походе перешел все границы. Чем больше народа слышало о чинимых мусульманами притеснениях и о плане похода, тем сложнее становилось монополизировать его. В 1095–1096 годах Урбан II был не единственным харизматичным лидером, проповедовавшим Крестовый поход: проповедник из города Амьен на севере Франции Петр Амьенский (он же Петр Пустынник) воспользовался возбуждением народа и возмущением, произведенным новостями о страданиях христиан на Востоке. Он организовал Крестьянский крестовый поход – опасную хаотическую силу, о которой писала Анна Комнина. Первые отряды европейцев приближались к Константинополю, и Алексей I должен был продемонстрировать свою власть. Его реакция на Крестьянский крестовый поход и сложные отношения с лидерами народного движения определили будущее всего крестоносного «проекта».

Современники описывали Петра как «знаменитого пустынника, которого глубоко уважали миряне и чтили больше священников и аббатов – за его благочестие. Он не ел ни хлеб, ни мясо, хотя это не мешало ему с удовольствием пить вино и есть разную еду, имея при этом репутацию человека, воздерживающегося от наслаждений». Ходивший босиком Петр считался красноречивым проповедником. Он действовал в Рейнланде – регионе, которым папа римский пренебрегал, потому что не пытался найти поддержку в землях, подконтрольных Генриху IV. Петр рассказывал ужасные вещи о происходящем на Востоке, нередко сообщая восторженным слушателям о страданиях, причиненных ему турками во время недавнего паломничества в Иерусалим. Хотя его пребывание на Святой земле казалось невероятным, он утверждал, что по пути на родину встречался с папой и передал ему просьбу патриарха Иерусалима. Как и Урбан II, Петр увидел, что его призывы попали на плодородную почву.

Но, в отличие от папы, в проповедях Петра Пустынника отсутствовала система. Урбан II тщательно рассчитывал свои действия – искал влиятельных аристократов, которые могли предоставить многочисленные отряды, старался избавляться от людей с небольшим боевым опытом и настаивал на принятии присяги, чтобы формализовать участие в походе. Петр ничего подобного не делал. Не была назначена дата начала похода, не проводился отбор тех, кто должен участвовать в походе, и отсев тех, кто в нем участвовать не должен. Получалось, что в экспедиции на Святую землю могли участвовать все желающие. Как писал один из свидетелей, «в ответ на неустанные проповеди и мольбы [Петра] сначала откликнулись епископы, аббаты, священники, монахи, потом самые благородные миряне, принцы разных областей и все простые люди, как грешники, так и набожные люди, прелюбодеи, убийцы, воры, клятвопреступники, грабители; то есть все люди христианской веры, причем даже женского пола, жаждущие раскаяния, все с радостью присоединялись к этому походу».

В начале 1096 года первые группы рыцарей двинулись из Рейнланда. С ними шли священники, старики, женщины и дети. Это была первая волна Крестьянского крестового похода. В недавних исследованиях делались попытки сгладить впечатление полного хаоса, сопровождавшего этот поход: историки отметили опытность некоторых его участников и доказывали, что среди сброда, собранного Петром Пустынником, были отдельные аристократы невысокого ранга и свободные рыцари. Тем не менее организованный Петром поход на Святую землю не только не был одобрен церковью – он разительно отличался от тщательно спланированной Урбаном II и Алексеем I экспедиции.

Из-за отсутствия руководства среди участников похода воцарился хаос. Те, кто откликнулся на призывы Петра, двигались по выбранным ими самими маршрутам, не обращая внимания на официальную дату начала похода, объявленную Урбаном II. Люди были доведены до исступления самим фактом своего участия в походе, им постоянно твердили о жестокостях, творимых на Востоке, и одновременно назойливо внушали мрачные пророчества. Поэтому неудивительно, что они быстро нашли свои первые жертвы: «То ли в силу Божьей кары, то ли из-за помешательства они поднялись в духе жестокости против еврейского населения, набрасывались на эти города и убивали их жителей без пощады… утверждая, что это начало их похода и их долг – бороться с врагами христианской веры».

Продвижение Крестьянского крестового похода по Германии сопровождалось массовыми убийствами: евреи Кёльна и Майнца стали жертвами ужасающей жестокости и насилия. Шок от устроенных участниками похода погромов был таким, что в некоторых случаях люди шли на самоубийство: «Евреи, видя, как христианские враги набрасываются на них и их малых детей, не жалея никого независимо от возраста, даже обращали оружие против себя и своих товарищей, своих детей, женщин, матерей и сестер, и они все убивали друг друга. Матери с детьми у груди – как ужасно рассказывать об этом – резали своих детей ножами, предпочитая, чтобы они умирали от их рук, а не от оружия необрезанных». В других местах, например в Регенсбурге, евреи хотя бы избежали смерти, но их загнали в реку Дунай, где насильно окрестили.

Антисемитизм получил широкое распространение. Когда Готфрид Бульонский летом 1096 года двинулся в путь, то призвал истребить евреев; он не стал делать этого лишь после предупреждения Генриха IV о том, что в его владениях не должно совершаться никаких насильственных действий без его разрешения. Ненависть к Готфриду была так велика, что один еврей, живший в те времена, молился, чтобы его кости были истерты в порошок. Всплеск антисемитизма, вызванный Крестовым походом, не ограничивался Рейнландом. Погромы прошли и во Франции; возникла угроза полного истребления целых еврейских общин. Многие современники и свидетели этих событий пришли в ужас. Один из них отмечал, что правители угрожали участникам гонений на евреев отлучением от церкви и жестокими карами, однако это не возымело эффекта. «Эти немецкие головорезы, – писал Гвиберт Ножанский, – представляли наихудшие слои общества; это были подонки Европы».

В Константинополе вполне разделяли эти чувства. Алексей I ожидал, что опытные военные прибудут в Византию в конце 1096 года в соответствии с графиком, установленным папой. Он был встревожен не только тем, что первые отряды крестоносцев появятся в империи на несколько месяцев раньше. Было очевидно, что многие участники похода не способны воевать с турками, не говоря уже об участии в осаде городов в Малой Азии. Неудивительно, что, по словам Анны Комнины, «он боялся их прихода».

По мере приближения многочисленных групп участников Крестьянского крестового похода к Константинополю тревога усиливалась. Когда первые вооруженные пилигримы весной 1096 года подошли к границе Византии, новости об их бесчинствах уже дошли до императора. Командующему венгерской армии, седому военачальнику, которого король отправил для встречи и сопровождения паломников при следовании через территорию Венгрии, просто отсекли голову. Смесь религиозного фанатизма, возбуждения и отсутствия дисциплины оказалась еще более взрывоопасной, когда первые отряды пилигримов достигли Белграда, самого западного пункта пересечения границы на Дунае. Застигнутые врасплох византийские власти пытались взять ситуацию под контроль. Имперские чиновники полностью запретили торговлю продовольствием (чтобы централизованно выдавать его крестоносцам). Это вызвало немедленную реакцию европейцев, которые устроили бесчинства, разграбив окрестности Белграда. Спокойствие удалось восстановить, но лишь после того, как византийский гарнизон применил силу против погромщиков. Как только снабжение продовольствием было восстановлено, рынок открылся – это утихомирило беспокойных крестоносцев.

К моменту прибытия на границу Византии самого Петра Пустынника в конце мая 1096 года власти смогли выработать более эффективный способ общения с его последователями. Лев Никерит, карьера которого пошла в гору после раскрытия заговора Диогена, обращался с европейцами с вниманием и заботой: согласно одной из хроник, Петр Пустынник и его сторонники получили все, о чем просили, – все их просьбы выполнялись, пока они «вели себя хорошо». Тем не менее пока отряды участников Крестьянского крестового похода, растянувшись по дорогам, медленно продвигались к Константинополю, их движение сопровождалось постоянными инцидентами. Города в западных провинциях Византии регулярно подвергались нападениям, их жителей избивали и грабили. Пытаясь уменьшить возникающий ущерб, власти империи организовывали рынки, предназначенные для торговли исключительно с крестоносцами, только вдоль основной дороги. Отряды европейцев сопровождал вооруженный конвой, имевший приказ в случае необходимости применять силу против возмутителей спокойствия и отставших. Говорили, что прибытию Петра Пустынника в Константинополь предшествовало нашествие полчищ саранчи, которая уничтожила все виноградники в Византии. Его расценили как предзнаменование того, что толпы западноевропейцев вот-вот достигнут столицы.

Рассказ Анны Комнины о тяжелых предчувствиях, мучивших Алексея I накануне приближения к Константинополю первой волны крестоносцев, обычно толкуют как попытку снять с него ответственность за поход, который грозил испортить отношения между Византией и Западом. Однако трудно понять, как еще Алексей I мог отнестись к появлению Петра и его последователей в Константинополе, кроме как впасть в растерянность и уныние. Опасения императора, и без того усилившиеся из-за сообщений разведчиков, подтвердились, когда авангард Крестьянского крестового похода прибыл в столицу Византии. Даже латинские источники отмечали отвратительное поведение бедноты: «А сами христиане вели себя негодным образом: они разрушали и сжигали дворцы в городах, а также уносили свинец, которым были покрыты церкви, и продавали его грекам. Из-за этого император прогневался и приказал им переходить Геллеспонт. После того как они переправились, они не переставали вершить всяческие злодеяния, сжигая и уничтожая дома и церкви».

В прошлом император без особых проблем «работал» с большими отрядами европейцев: например, с пятьюстами рыцарями из Фландрии. Но его первый опыт общения с крестоносцами был ужасен. Заставив их уйти в Малую Азию, чтобы свести к минимуму угрозу самому Константинополю, император ожидал, что они дождутся подхода остального войска, после чего выступят против турок. Однако энтузиазм крестоносцев и вера в свои силы были настолько велики, что они сразу пошли на Никею, не жалея никого, кто попадался им на пути. Согласно «Алексиаде», они вели себя, «обращаясь со всеми с крайней жестокостью. Даже грудных детей они резали на куски или нанизывали на вертела и жарили в огне, а людей пожилых подвергали всем видам мучений». Западные источники также не жалели горьких слов. «Зверствам и насилию подвергались не только турки, – писал неизвестный автор «Деяний франков», – ужасные преступления совершались и против христиан». Тут уж никуда не денешься от злой иронии – отправившиеся защищать христиан Востока от притеснений язычников участники Крестьянского крестового похода грабили и разрушали церкви в северной части Малой Азии.

Один из таких отрядов, подстегиваемый убеждением о том, что он пользуется защитой Господа, подошел к Ксеригорду – небольшой, но хорошо укрепленной крепости к востоку от Никеи. Крестоносцы захватили ее без малейших проблем, перебив всех турок внутри. Однако самонадеянность и упрямое желание крестоносцев нападать на каждого встречного в совокупности с отсутствием какого бы то ни было четкого плана вскоре обернулись катастрофическими последствиями. Прошло совсем немного времени, и на смену эйфории в Ксеригорде пришла паника – многочисленная турецкая армия подошла к крепости с намерением освободить ее от крестоносцев.

Положение быстро стало критическим: «И были наши в таком унынии от жажды, что пускали кровь своим лошадям и ослам и пили. Другие бросали пояса и также тряпье в цистерны с тем, чтобы потом выдавливать из них воду в свои уста. Третьи мочились в горсть один другому и пили. Четвертые копали сырую землю, ложились и расстилали ее по своей груди от чрезвычайной засухи и жажды». Когда европейцы сдались, к ним отнеслись без особого милосердия. Турки прошли по лагерю, убивая священников, монахов и детей. Молодых девушек и монахинь увели в Никею, туда же забрали одежду, вьючной скот, лошадей и палатки. Молодых мужчин насильно обратили в ислам, заставив отказаться от христианской веры, именно из-за которой они отправились на Восток. Те, кто отказался, умерли страшной смертью: турки привязали их к столбам и использовали в качестве мишеней.

Покончив с Ксеригордом, турки двинулись к Дрепану, где атаковали лагерь, устроенный Алексеем I. Людей убивали прямо на их ложах и поджигали палатки: те, кто не успел убежать в горы или прыгнуть в море, сгорали заживо. Попавшим в плен предлагали выбор – обращение в ислам или смерть. Райнальд, под командованием которого участники Крестьянского крестового похода бесчинствовали в Малой Азии, выбрал первое, заключив, что лучше покориться, чем быть убитым. Другие со смирением встретили свою судьбу. Священника, которого турки обнаружили служащим мессу, обезглавили прямо перед алтарем. «Вот счастливое мученичество для удачливого священника, – написал в восторге один из хронистов, – которому дали тело Господа нашего Иисуса Христа, чтобы тот вознес его на небеса!» В первых столкновениях с турками в Ксеригорде, Дрепане и в других местах погибло столько народу, что кости павших складывали в огромные кучи. Позже турки измельчали их, чтобы заделывать трещины в стенах крепостных укреплений: таким образом, кости рыцарей из первой волны желавших пробиться к Иерусалиму были использованы, чтобы сдержать тех, кто следовал по их стопам.

К концу октября 1096 года стало ясно, что Крестьянский крестовый поход закончился катастрофой. Это стало серьезным ударом по планам Алексея I. Вся его политика поиска поддержки за пределами Византии оказалась бесполезной или даже вредной. По словам Анны Комнины, Петр Пустынник, который обсуждал логистику похода с Алексеем I в Константинополе, сурово осудил своих сподвижников. «Люди, убитые в Ксеригорде и других местах, заслужили такую кару, – заявил он, – они были разбойниками и грабителями, необузданными и распущенными. Именно по этой причине Бог лишил их шанса помолиться у Гроба Господня в Иерусалиме». Но не все свидетели тех событий согласились с Петром. «Слабая дисциплина, плохое планирование и избыточный энтузиазм стоили войску слишком многого», – размышлял Гвиберт Ножанский. Если бы во главе похода стоял король, то ситуация могла бы сложиться по-другому. Беда случилась, «потому что смерть приходит за недисциплинированными, и человек, который не может контролировать себя, долго не проживет».

В «Деяниях франков», хронике, которая широко распространилась по Европе сразу после Первого крестового похода и стала основой для множества других описаний похода на Иерусалим, говорится: «Император, услышав, что турки так рассеяли наших, очень сильно обрадовался и, отдав приказ, сделал так, чтобы оставшиеся наши переходили Геллеспонт. После того как они уже были по ту сторону, он разоружил их». Хотя это описание в какой-то степени стало плодом негативного имиджа императора, сформировавшегося после Крестового похода, было очевидно, что первые прибывшие в Византию европейцы не вызвали у него восторга. Теперь он должен был готовиться к прибытию «главных» участников Первого крестового похода.

Удовлетворить амбициозных и могущественных магнатов, прибывавших в Византию, было нелегко. Брат французского короля Гуго де Вермандуа летом 1096 года отправил послов к правителем Диррахия с письмом к Алексею I, в котором говорилось, какого приема он ожидает: «Знай, – сказал он, – император, что я – царь царей и самый великий из живущих под небом. Поэтому, когда я прибуду, ты должен встретить меня с подобающей торжественностью и оказать прием, достойный моего происхождения». Вскоре после этого послания пришло еще одно, не менее важное: «Да будет тебе, дука, известно, что господин наш Гуго вот-вот прибудет и что он несет с собой из Рима золотое знамя святого Петра. Знай также, что он – глава всего войска франков. Поэтому приготовься принять его и войско так, как подобает по его достоинству, и устрой ему должную встречу».

Однако прибытие Гуго в Константинополь выглядело весьма прозаично, и вовсе не из-за того, что византийцы не смогли встретить его с пышностью, соответствующей его положению. Оказалось, что по пути из южной Италии корабль Гуго попал в жестокий шторм и его выбросило на берег в Эпире без имущества и большей части войска, которое утонуло в море. Гуго был спасен и быстро доставлен в Диррахий, а затем и в Константинополь (чтобы император мог его успокоить). Отвечал за эту операцию Мануил Вутумит, который сделал быструю карьеру, став важным военачальником. Автор «Алексиады» отметила, что эпизод с Гуго стал началом его карьеры.

Гуго де Вермандуа был одним из первых участников «рыцарского» Крестового похода, достигших Константинополя. Он прибыл в город в конце октября 1096 года. Готфрид Бульонский и его брат Балдуин добрались до столицы Византии примерно в это же время. Граф Фландрии Роберт ненадолго отстал от них, отплыв из Апулии в декабре. Стефан де Блуа и Роберт Нормандский, которые ехали вместе, скорее всего, тронулись в путь позже других, потому что были готовы отплыть из Италии только в начале апреля 1097 года. К этому моменту Боэмунд уже был в Константинополе, а Раймунд Тулузский находился в сотне километров от города.

Проход отрядов аристократов через территорию Византии был в основном мирным, хотя и сопровождался отдельными недоразумениями. Некоторые из них стали результатом чрезмерного рвения. Когда отряд, который вел Ричард Салернский, плыл в направлении Эпира, его матросы ошибочно приняли византийский флот за пиратов, подав команду к бою. Лавина стрел была выпущена из арбалетов крестоносцев. Одна из них попала в шлем командующего византийцев Мариана Маврокатакалона, а другая, пробив его щит и доспехи, застряла в теле. В атаке участвовал священник, сопровождавший западных рыцарей. Он взял лук и выпускал одну стрелу за другой так далеко, как мог, после чего схватил пращу и запустил большой камень, удар которого лишил Мариана сознания. Когда византиец пришел в сознание и смог подняться на ноги, в щеку ему попал кусок ячменной лепешки, брошенной священником, у которого больше не было под рукой другого оружия.

С другими тоже случались злоключения. На епископа Ле-Пюи напали, когда он остановился на отдых во время длинного перехода в Македонии. У него отняли мула, кошель с золотом и сильно ударили по голове. Адемар избежал худшего лишь потому, что, пока разбойники делили деньги, прибежали встревоженные спутники епископа, которые спасли ему жизнь в самый последний момент.

Там, где складывалась сложная ситуация, ответственность часто возлагали на Алексея I, даже когда в подобных инцидентах были виноваты местные бандиты, а не слуги императора. Как мы увидим, последующие события приведут к созданию очень яркого и негативного образа императора, в результате чего латинские источники будут быстро сосредотачиваться на всем, что может его очернить и скомпрометировать. В этом контексте представляется примечательным молчание многочисленных источников на тему марша крестоносцев к Константинополю. Ни один из авторов не упоминает о перебоях в снабжении, что говорит об успешности мер, предпринятых властями для удовлетворения потребностей участников похода. И это не было счастливой случайностью: император послал навстречу отрядам крестоносцев высокопоставленных чиновников с приказом довести их до столицы без происшествий. «И когда мы проходили через их города, – писал один из очевидцев, – он [присланный Алексеем I агент] приказывал жителям земли доставлять нам продовольствие». Масштабное планирование и тщательное исполнение задуманного позволили организовать рынки для снабжения отрядов крестоносцев вдоль всех дорог, ведущих в столицу, и поддерживать их четкую работу.

Для сопровождения рыцарских отрядов выделялся конвой. От сопровождающих требовалось направлять европейцев по выделенным маршрутам и, по возможности, оградить их от проблем. Как правило, сопровождающие лица очень успешно справлялись со своими обязанностями (хотя один из отрядов крестоносцев выделялся особенно буйным нравом). Боэмунд и его люди то и дело сходили с главной дороги на Константинополь, чтобы угонять скот и воровать продукты, и однажды подожгли крепость, переполненную, как им показалось, «еретиками». Кроме того, они двигались намного медленнее по сравнению с другими отрядами, по-видимому не очень обращая внимание на предостережения и увещевания агентов императора. Их поведение резко улучшилось после прибытия посланника от самого Алексея I, который предотвратил намеченное нападение на крепость, «изобиловавшую всевозможными благами», и убедил Боэмунда в том, что имущество, награбленное его людьми, должно быть возвращено местным жителям.

По мере приближения крестоносцев к Константинополю Алексей I предпринял дополнительные меры к тому, чтобы произвести хорошее впечатление на наиболее влиятельных лидеров. Он отправил военачальникам послания, в которых отметил, что в столице их ждет сердечный прием, и еще раз подчеркнул свое дружеское отношение. В послании он подтвердил связывающие их узы солидарности, говорил о братских чувствах и даже представил себя как заботливого отца. При этом император внимательно следил за контактами между предводителями отрядов, чтобы не дать им возможность объединиться до того, как они достигнут Константинополя. Тревожась о том, что одновременное прибытие большого количества людей может привести к сбоям в снабжении, он думал и о более существенной опасности – возможном нападении на столицу. Поэтому Алексей I принял меры к тому, чтобы связи между отрядами крестоносцев регулярно прерывались. Кроме того, он старался избегать проблем, приглашая предводителей к себе на аудиенцию до подхода их отрядов. Гуго де Вермандуа и Боэмунда доставили в столицу задолго до подхода их армий. То же можно сказать и о других лидерах, странствия которых были описаны менее подробно (в частности, о Стефане де Блуа и графе Фландрии Роберте).

Раймунд Тулузский не хотел встречаться с императором в одиночку: граф понимал, что въезд в Константинополь без солдат ослабит его позиции на переговорах. Его подозрения были вполне обоснованны, потому что у Алексея I действительно был тайный мотив встречаться с руководителями крестоносцев поодиночке: они должны были подтвердить свою покорность императору.

Алексей I был гостеприимным хозяином: предводителям крестоносцев он устроил роскошный прием. Летом 1097 года Стефан де Блуа в письме своей супруге Аделе, дочери Вильгельма Завоевателя, восторженно рассказывал об отношении к нему в столице империи. «Алексей I осыпал дарами всех графов и герцогов, – писал он, – и лично позаботился о том, чтобы западных рыцарей хорошо снабжали всем необходимым». «Мне кажется, что в наше время ни один принц не обладает характером, отличающимся такой цельностью. Ваш отец, любовь моя, сделал много великолепных подарков, но он почти ничто по сравнению с этим человеком. То, что я написал о нем несколько слов, чтобы вы составили себе представление о том, какой это человек, доставило мне удовольствие».

Письмо Стефана дает нам возможность оценить уровень внимания, которое уделял ему Алексей I. Император принимал его во дворце десять дней, вручил ему множество подарков и попросил прислать в Константинополь его сына, чтобы выразить ему почтение в «величественной и изысканной манере». В итоге Стефан стал считать императора не только прекрасным человеком и щедрым благодетелем, но и смотрел на него «как на отца».

Письмо Стефана предшествует произошедшему в будущем кризису в отношениях между императором и крестоносцами. Но в более поздних письмах также сообщается о щедрости Алексея I. По словам Фульхерия Шартрского, который участвовал в Первом крестовом походе, император раздавал большое количество монет, а также очень ценные одеяния из шелка. Другой очевидец, насмехаясь над щедростью и доверчивостью Алексея I, указывает, что европейцев поощряли просить все, что они пожелают, включая золото, серебро, драгоценные камни и мантии. Даже если согласие императора удовлетворить любую просьбу – преувеличение, эти слова многое говорят о его огромном желании заручиться личной поддержкой предводителей похода. Его щедрость казалась просто безграничной.

Источники также согласны с тем, что наиболее влиятельные лидеры крестоносцев лично встречались с Алексеем I. Такой подход радикально отличался от обычного поведения басилевсов. Видных иностранцев, посещавших Константинополь, как правило, держали на почтительном расстоянии от императора. Княгиню Ольгу, главу правящей династии в Киеве, прибывшую в столицу в середине X века, пригласили только откушать десерт с Константином Багрянородным, а посол германского императора, посетивший Константинополь примерно в это же время, дожидался несколько дней, пока глава государства согласился его принять.

В X веке аудиенция у византийского императора была очень пышной, продуманной до мелочей процедурой. Как вспоминал Лиутпранд из Кремоны, «перед троном императора стояло дерево из позолоченной бронзы, на ветвях которого, сделанных также из позолоченной бронзы, сидели птицы разных размеров, которые пели так же, как их оригиналы в природе … Громадные львы (хотя было непонятно, из чего они были изготовлены – из дерева или латуни, но они, определенно, были покрыты золотом), казалось, охраняют [императора], и когда они били хвостами о землю, то рычали, открыв пасти и высунув дрожащие языки. Два евнуха, на плечи которых я опирался, привели меня к этому месту в покоях императора». В этот момент механическое устройство подняло трон к потолку, на высоту вне досягаемости иностранного гостя.

Общаясь с крестоносцами, Алексей I предпочел стиль, от которого его предшественники пришли бы в ужас. Император прибег к неформальному общению, рассчитывая привлечь симпатии европейцев. Некоторые даже пришли к выводу, что Алексей I зашел слишком далеко: во время одного из приемов слишком уверенный в себе рыцарь уселся на императорский трон, который пустовал, потому что его хозяин находился в самой гуще гостей. Его одернул другой рыцарь, но наглец продолжал вполголоса поносить императора. Он якобы сказал: «Что за деревенщина!» Когда эти слова перевели Алексею I, тот отреагировал спокойно, просто предупредив рыцарей о серьезной опасности, которая исходит от турок.

Самый лучший пример отношений Алексея I с командирами крестоносцев и того, насколько далеко он зашел, чтобы заручиться их поддержкой, – это его общение с Боэмундом. Норманн отличался мощной харизмой, и крестоносцы были безгранично преданы ему. Очень привлекательный внешне, Боэмунд был гладко выбрит – это было необычно для мира, где воины в подавляющем большинстве носили бороды. По словам Анны Комнины, «не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле – вид его вызывал восхищение, а слухи о нем – ужас. В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного: его смех был для других рычанием зверя». Ему суждено было стать заклятым врагом Византии и лично императора.

Алексей и Боэмунд сражались в начале 1080-х и знали сильные и слабые стороны друг друга. Скача в Константинополь, Боэмунд не знал, чего ждать, и, когда его проводили прямо в императорские покои, он и Алексей I сразу заговорили о прошлом. «Тогда я на самом деле был вашим врагом и соперником, – якобы сказал Боэмунд, – но сейчас я пришел сюда по своей воле как друг вашего величества». Во время первой встречи Алексей I не стал углубляться в обсуждение щекотливых тем. «Сейчас ты устал с дороги, пойди и отдохни. Вскоре мы поговорим обо всем, о чем хотим».

Для приема бывшего врага императора были приняты особые меры. «От императора Боэмунд отправился в Космидий, где ему было приготовлено жилье; для него был накрыт богатый стол со всякими мясными блюдами и закусками. Затем повара принесли сырое мясо животных и птиц и сказали: "Мы приготовили эти блюда, как видишь, по нашим обычаям, но если они тебе не нравятся, то вот сырое мясо – его приготовят так, как ты захочешь"». Алексей I не ошибся, предположив, что Боэмунд проявит подозрительность: норманн не притронулся к еде, хотя настоял, чтобы члены его свиты угощались. Когда на следующий день его спросили, почему он ничего не ел, он ответил без экивоков: «Я, помня о своих войнах с Алексеем и о прежней битве, побоялся: не решил ли он умертвить меня, подмешав к еде смертельный яд».

Алексей подготовил щедрые дары и устроил покои Боэмунда таким образом, чтобы тот увидел, что «они так плотно заполнены одеяниями, золотыми и серебряными монетами и менее ценными предметами, что зайти в них невозможно. Он приказал человеку, назначенному продемонстрировать Боэмунду эти богатства, открыть дверь неожиданно. Боэмунд был поражен увиденным… "Это всё пожаловал тебе сегодня император", – сказал человек».

Удивительная щедрость басилевса распространялась и на нижних чинов армии крестоносцев. Стефан де Блуа писал, что «подарки Алексея облегчают жизнь рыцарей и его пиры придают силы бедноте». Каждую неделю четверо эмиссаров отправлялись к Готфриду Бульонскому и, видимо, к другим магнатам, сгибаясь под тяжестью золотых монет, предназначенных для рядовых солдат.

При этом, несмотря на внимание, уделяемое Алексеем I торжественной встрече крестоносцев, дела не всегда шли в соответствии с его планами. Довольно напряженная ситуация сложилась после прибытия Готфрида Бульонского в Константинополь незадолго до Рождества 1096 года. Несмотря на неоднократные просьбы, герцог Лотарингский наотрез отказался переправляться через Босфор, ввергнув императора «в пучину тревоги», потому что тот очень опасался присутствия значительного числа искушенных в боях рыцарей в непосредственной близости от его столицы. Когда усилия Алексея I уговорить Готфрида переправиться через Босфор не дали результата, он прибегнул к более грубым методам – направил хорошо вооруженный отряд под командованием своего зятя Никифора Вриенния с приказом применить силу и вынудить Готфрида и его людей уйти на выделенные им для постоя места на восточном берегу Босфора.

Прошло совсем немного времени, и между византийскими солдатами и отрядом Готфрида произошла стычка. «Аки лев рыкающий», герцог лично убил семерых византийцев, в то время как Вриенний благодаря своей меткой стрельбе прослыл лучником, равным самому Аполлону, – по меньшей мере в глазах собственной жены. Однако суть этой стычки заключается совсем не в доблести воинов, а в том, что Алексей I был вынужден использовать силу, чтобы заставить крестоносцев подчиняться его указаниям.

Тем не менее предпринятые императором попытки утихомирить Готфрида не дали результата. Подчиненные герцога разорили богатые поместья на окраинах Константинополя, нанеся значительный ущерб городу и его жителям. Видя, что силовые методы не сработали, Алексей I принял решение прекратить снабжение отряда Готфрида продовольствием и «убрал из продажи сначала ячмень и рыбу, а потом и хлеб, вынудив тем самым герцога согласиться встретиться с императором». Это был смелый шаг, чреватый обострением ситуации. Но он сработал. Готфрид пошел на попятную и согласился лично встретиться с императором, после того как Алексей I, предприняв еще одну попытку уговорить герцога, предложил отдать ему в заложники своего старшего сына, которому тогда еще не исполнилось десяти лет.

Готфрид и члены его свиты прибыли на встречу в богатых одеяниях – в пурпурных, украшенных золотом мантиях из меха горностая и куницы (символы их власти и статуса). В конце концов стороны достигли соглашения – Готфрид согласился, чтобы его отряд был переправлен через Босфор, чтобы в сборном пункте в Дрепане присоединиться к другим рыцарям. В обмен на это он был вознагражден грудами золота и серебра, пурпурными мантиями, мулами и лошадьми. Алексей I получил то, что хотел. Там, где не помогали щедрость, подкупы и грубая сила, басилевс перекрывал снабжение продовольствием, чтобы показать, что в отношениях с крестоносцами именно он является хозяином положения. Один из европейцев откровенно отметил, что «было очень важно, что все заводили дружбу с императором, потому что без его помощи и советов не только мы не смогли бы совершить этот поход, но и те, кто следовал за нами этим же маршрутом». Прекращение поставок продовольствия отлично помогало донести до крестоносцев волю императора.

Применение силы было все же крайним средством, в большинстве случаев власти Византии в 1096–1097 годах успешно решали возникающие проблемы и спокойно управляли прибытием и размещением западных рыцарей. В какой-то мере это объяснялось вниманием и щедростью, которые император проявлял по отношению к руководителям похода. При этом другие, более практичные шаги помогли минимизировать угрозу Константинополю. Например, доступ непосредственно в город строго контролировался, и европейцам разрешалось проходить за неприступные крепостные стены только небольшими группами. Согласно одному источнику, в город пропускали всего по пять-шесть человек в час.

Главной целью Алексея I было заставить рыцарей идти сразу в расположенный на противоположном берегу Босфора Дрепан, где было все подготовлено для приема и обустройства большого количества людей. Как продемонстрировал конфликт с Готфридом Бульонским, это было дело первоочередной важности. Мы уже видели, что при приближении крестоносцев к Константинополю его жителей охватывали дурные предчувствия. Некоторые распространяли домыслы, что настоящей целью экспедиции крестоносцев является не Иерусалим, а сама столица Византии. Крестоносцев, как писала Анна Комнина, «объединяла одна цель, и им во сне снилось, как они захватывают столицу (об этом я часто вспоминала выше); лишь для вида они все отправились к Иерусалиму, на деле же хотели лишить самодержца власти и овладеть столицей». Эту точку зрения разделяли не только византийцы, подозревавшие иностранцев в тайных планах. Другие историки с окраин империи, в частности Михаил Сириец, тоже считали, что крестоносцы не только вступали в стычки с византийцами, но и перешли в наступление на Константинополь.

Налеты отряда Готфрида Бульонского только усилили страх жителей столицы. Больше всех нервничали приближенные к императору лица. Немногие сохранившиеся в Константинополе сторонники Алексея I были убеждены: их враги воспользуются прибытием крестоносцев, чтобы поднять восстание против императора. Некоторые хотели свести счеты еще за захват власти Комнинами, кроме того, оставалось много недовольных после раскрытия заговора Диогена. Согласно «Алексиаде», в какой-то момент сторонники императора ворвались во дворец, чтобы образовать последний рубеж обороны против мятежных жителей города, которые, как они полагали, готовы восстать в любую секунду. Императора призывали облачиться в доспехи и приготовиться сражаться до смерти, но Алексей I продолжал бесстрастно сидеть на своем троне, показывая пример напыщенного хладнокровия.

Слухи о заговоре с целью свержения Алексея I распространялись как в самом Константинополе, так и за его стенами. Таинственные незнакомцы подходили по меньшей мере к одному из предводителей рыцарей, когда он находился недалеко от столицы: ему внушали, что император хитер и коварен, и призывали не доверять обещаниям и лести Алексея I. Добавьте к этому подозрения относительно намерений крестоносцев, и вам станет понятно, что перемещение их отрядов в Дрепан было жизненно важно для сохранения власти императора. Присутствие большого количества вооруженных людей так близко к Константинополю было опасно само по себе; кроме того, существовала опасность того, что противники Алексея I в столице могут обратиться за помощью к крестоносцам или просто воспользоваться ситуацией, чтобы поднять мятеж.

Однако Алексей I подумал обо всем этом заранее. Он не просто принимал всех основных западных военачальников у себя в Константинополе до подхода их отрядов. – Алексей I стремился добиться формального признания своей власти, например с помощью усыновления. Это был старинный обычай, посредством которого византийские императоры устанавливали духовные и отеческие отношения с влиятельными иностранцами. Видимо, это не казалось крестоносцам странным; один хронист писал, что существует традиция усыновления императором высокопоставленных иностранцев и рыцари счастливы принять это. Другой хронист без комментариев отметил, что Алексей I просто усыновил западных лидеров. Понимая, что усыновление является уникальной византийской традицией, Алексей I также добился подчинения главных крестоносцев способом, который они, безусловно, понимали. Боэмунда, Раймунда Тулузского, Гуго де Вермандуа, Роберта Нормандского, Роберта, графа Фландрии, и Стефана де Блуа попросили присягнуть на верность императору.

Клятва верности стала важным элементом феодального общества и к началу Первого крестового похода широко распространилась в Западной Европе. Она создавала особые юридически оформленные отношения между вассалом и сюзереном. Принося присягу верности на Библии (или ином религиозном объекте, например реликвии) в присутствии духовных лиц, вассал обязался служить своему сюзерену и не наносить ему вреда. Именно такой верности Алексей Комнин добивался от прибывших в Византию крестоносцев. Как выразилась позднее Анна Комнина, император просил каждого военачальника стать его антропос лизиос – вассалом.

Когда просьба императора дошла до самых важных аристократов, некоторые из них резко отреагировали даже на мысль о том, что они – лидеры в своих странах – должны приносить клятву верности кому-либо, не говоря уже об Алексее I, которому они ничем не обязаны. Возражения прозвучали громко и недвусмысленно: «Однако наши вожди воспротивились, сказав: "Мы определенно недостойны, и нам не кажется справедливым приносить ему присягу"». Впрочем, протесты не были единодушными: Гуго де Вермандуа, Стефан де Блуа и другие согласились принести присягу верности императору. Причина, возможно, заключалась в том, что о них так заботились в Константинополе, однако здесь можно усмотреть и некий элемент прагматизма, если учесть, что они нуждались в помощи и поддержке со стороны императора, чтобы дойти до Иерусалима. Один очевидец тех событий писал: «Этим сам император предложил столько монет и одежды из шелка, сколько желал, а также лошадей и денег, в которых они нуждались, чтобы завершить такое большое путешествие». Признавал такие мотивы и автор «Деяний франков». Будучи враждебно настроенным по отношению к Алексею I и Византии, он пытался понять, почему предводители похода присягнули императору. «Почему такие сильные и могущественные воины это делают? А потому, что были принуждены жестокой необходимостью».

Боэмунд между тем приглядел для себя более крупный приз, намекнув Алексею I, что хотел бы получить назначение на пост командующего императорской армией на Востоке – должность, которая, предположительно, оставалась вакантной после опалы Адриана Комнина, предыдущего главнокомандующего. Боэмунду было нечего терять, поэтому он с самого начала пытался показать себя правой рукой императора; он сразу понял, какие серьезные возможности откроются перед ним, если он хорошо разыграет эту партию.

Когда после стычек между византийскими солдатами и отрядом Готфрида Бульонского зимой 1096–1097 годов сторонам наконец удалось прийти к соглашению, то одним из условий мира стала готовность герцога присягнуть на верность Алексею I (что уже сделали другие крестоносцы). «Поклявшись в этом, он [Готфрид] получил много денег и стал гостем и сотрапезником императора… Самодержец же распорядился, чтобы им в изобилии доставлялось всякое продовольствие».

Вынуждая предводителей рыцарей приносить ему присягу, Алексей I преследовал две разные цели. Первая из них была долгосрочной – он получал гарантии, что все земли, завоеванные западными рыцарями в будущем походе по Малой Азии, в свое время вернутся к нему. Краткосрочная цель заключалась в сохранении своих позиций в Константинополе, пока крестоносцы находились в Византии. Она просчитывалась в компромиссе, достигнутом императором и Раймундом Тулузским, который резко отверг требование Алексея I о клятве верности: «Раймунд ответил, что он взял Крест не для того, чтобы присягать на верность другому господину или идти на службу любому, кроме Того, ради кого он покинул родную страну и оставил отчий дом».

Отказ графа дать клятву на верность императору угрожал сорвать весь поход. Во-первых, так задерживалось наступление на Малую Азию, и, во-вторых, из-за того, что другие командиры уже признали свои обязательства перед Алексеем I. Граф Фландрии Роберт, Готфрид Бульонский и Боэмунд, которые уже принесли присягу, призвали Раймунда сделать то же самое, но успеха не добились. В конце концов был достигнут компромисс: «Граф, последовав совету своих, поклялся Алексею жизнью и честью, что не будет сам и не даст другим посягать на него». Однако Раймунд продолжал настаивать, на том, что не будет оказывать почтение императору «из-за угрозы своим правам». Тот факт, что Алексей I был готов согласиться с этим компромиссом, подчеркивает основную причину его тревоги: при наличии лагеря крестоносцев у стен Константинополя он хотел получить гарантию, что его жизни и престолу не будет грозить опасность.

Что касается Боэмунда, то Алексей I и здесь был готов проявить гибкость и готовность к компромиссам. Норманн согласился стать вассалом императора в обмен на особое соглашение: «Однако же храбрейшему мужу Боэмунду, которого император очень боялся, поскольку тот в былое время не раз прогонял его с войском с поля боя, император сказал, что, если тот с готовностью и по доброй воле принесет ему присягу, он даст ему земли у Антиохии на пятнадцать дней ходьбы в длину и на восемь в ширину. Император поклялся ему, что, если Боэмунд будет верен своему обязательству, он никогда не нарушит своего». Однако эта уступка не имела никакого значения: если уж на то пошло, империя получала дополнительные преимущества. Пообещав передать во владение Боэмунду земли, лежащие за пределами сложившихся границ империи, Алексей I мог рассчитывать на образование буферной зоны между Византией и турецкими владениями. Что касается норманна, то он собирался использовать многочисленную армию крестоносцев в собственных целях – это выглядело особенно привлекательно, если принять во внимание его сомнительные шансы в южной Италии, где властвовали его сводный брат и дядя. Другими словами, это было соглашение, от которого обе стороны могли оказаться в выигрыше.

Боэмунд так обрадовался перспективе создания собственного государства, что выступил от имени Алексея I на переговорах последнего с Раймундом Тулузским. Именно Боэмунд уговаривал наиболее могущественного члена экспедиции и даже угрожал ему, заявив, что если тот будет продолжать отказываться принять присягу на верность императору, то он лично выступит против него. Действия Боэмунда вызвали симпатию к нему со стороны рядовых участников похода: они были уверены, что разногласия между командирами отвлекают от решения основной задачи – изгнания турок из Малой Азии. Боэмунд поставил себе в заслугу сохранение боевого духа Крестового похода. Да и Алексей I отдавал норманну должное как бывшему врагу, ставшему ценным и надежным союзником, тем, кто обладал здравым смыслом и чувством локтя, или, если выражаться коротко, тем, на кого он мог положиться.

В дополнение к тревогам и опасениям осени и зимы 1096–1097 годов, когда крестоносцы прибывали в Византию, Алексей I продумывал и собственную долгосрочную стратегию. Подводя под свои отношения с предводителями похода формальную базу, он также брал ее в расчет. Его особенно волновал вопрос, что произойдет с городами и провинциями Малой Азии, которые захватят крестоносцы. Это особо оговаривалось в присяге, которую они приносили в Константинополе. Готфрид Бульонский, «придя к нему, дал ту клятву, которую от него требовали: все города и земли, а также крепости, которыми он овладеет и которые прежде принадлежали Ромейской империи, он передаст под начало того, кто будет назначен с этой целью императором. Поклявшись в этом, он получил много денег и стал гостем и сотрапезником императора».

Вести об этом договоре быстро распространились за пределы Византии и дошли до исламского мира. Хорошо информированные хронисты из Багдада и Дамаска знали о плане, согласованном в столице империи. Один из них написал, что, когда крестоносцы прибыли в Византию, «франки сразу подписали соглашение с греческим королем и пообещали ему, что передадут ему первый же захваченный ими город». Другой отметил решительность, с которой Алексей I добивался желаемого результата: «Византийский император отказался пропустить их через свою территорию. Он сказал: "Я не позволю вам пройти в страны ислама до тех пор, пока вы не поклянетесь, что передадите мне Антиохию"».

Латинские источники отмечали не только обязательства, взятые на себя западными рыцарями перед Алексеем I, но и обещания, которые дал им император. «Кроме того, император предоставил свое покровительство и защиту всем нашим и поклялся, что пройдет с нами, равно как со своим войском, землей и морем. И что честно предоставит нам продовольствие на земле и на море и с тщательностью восстановит нами утраченное. Сверх того, он не позволит и не пожелает смутить или опечалить никого из наших на их пути к Святому Гробу», – писал автор «Деяний франков».

В течение нескольких последующих лет много говорилось о том, кто выполнил свои обязательства, а кто нет; обвинения в их нарушении звучали с обеих сторон. Но об одном можно сказать твердо: Алексей I отлично понимал идею клятвы на верность и действовал, как западный правитель, излагая свои требования о принесении присяги на языке, который понимали все рыцари. А понимал ли император, что взаимные обязательства могут быть нарушены в трудных обстоятельствах, – это другой вопрос.

Как не преминул отметить автор «Деяний франков», обязательства нарушали обе стороны. Когда крестоносцы прибыли в Константинополь, то предполагалось, что император лично встанет во главе экспедиции. Пока крестоносцев переправляли в Дрепан, Алексей I вел себя как их главнокомандующий, раздавая подарки, распределяя места расквартирования и продовольствие, координируя их передвижение и давая советы по тактике, которую лучше использовать против турок. Более того, выдвигая требование принести клятву верности, он позиционировал себя как главное действующее лицо экспедиции.

Все это поставило Алексея I в трудное положение. Он обратился за помощью к Западу, потому что остро нуждался в военной силе, чтобы начать освобождение Малой Азии: наступление турок и заговор имперской аристократии угрожали его власти. Неудивительно, что его возможности играть активную роль в кампании были серьезно ограничены. Признает это и Анна Комнина: «Самодержец хотел выступить вместе с латинянами против безбожников-турок. Но, понимая, что неисчислимое войско франков нельзя даже сравнить с отрядом ромеев, и зная непостоянство латинян, он, взвесив все обстоятельства, отказался от своего намерения». Алексей I также опасался, что в его отсутствие в Константинополе вспыхнет мятеж. Да и не только поэтому: он наперед видел, насколько латиняне ненадежны, не верны слову, как Еврип, устремляются от одной крайности к другой и из корыстолюбия готовы продать за обол своих жен и детей. Вот из каких соображений самодержец воздержался в то время от исполнения своего намерения. Он решил не идти вместе с кельтами, а помогать им так, как если бы он был с ними».

Но пока что у императора не было необходимости раскрывать свои намерения. Он мог отправиться с крестоносцами в Малую Азию и возглавить первые операции. Впрочем, ему предстояло решить, что произойдет, если экспедиция окажется успешной и турки начнут терпеть поражения. В конце весны 1097 года ситуация складывалась хорошо для Алексея I. Он добился заключения соглашений со всеми западными военачальниками, не позабыв дать обещание помочь экспедиции; при этом, чего бы ни ожидали от него рыцари, он никогда не говорил однозначно, что лично поведет их на Иерусалим. Их будущие отношения в значительной степени зависели от того, насколько успешны будут действия рыцарей. Поэтому Алексей I пристально наблюдал за тем, как армия крестоносцев направилась к первой цели похода – Никее.