Праздники проходили приятно. Часто я залеживался в постели допоздна, иногда пропуская завтрак в 10 часов утра. Во время святок баню топили каждый день (а в обычное время лишь два раза в неделю). Ее могли посещать все — и простолюдины, и знать.

После обеда я выполняю роль инструктора, обучаю фехтованию, первой помощи, учету денег и арифметике. Я рассказал об арифметике, основанной на числе двенадцать (а не на десяти, как обычно принято) — отчасти потому, что на этом настоял Борис Новацек, а отчасти из-за того, что эти люди считали дюжинами и дюжинами дюжин, а не десятками и сотнями. Они убедили меня, что двенадцать — более удобное число, чем десять. У двенадцати четыре частных, у десяти — только два. Круг можно без труда разделить на двенадцать частей, а на десять — практически невозможно без транспортира. Двенадцатеричная система гораздо проще и удобнее; можно указывать большие числа, используя меньшее количество цифр.

В действительности единственное преимущество десятичной системы — это не столь важный биологический факт, что у человека десять пальцев. Я слышал, что индейцы племени майя всегда ходили босиком, и поэтому разработали двадцатеричную систему, считая пальцы как на руках, так и на ногах.

Выработать двенадцатеричную систему оказалось не сложно. Ноль и цифры от одного до девяти оставались прежними. Для десяти и одиннадцати требовались новые символы; я выбрал для них греческие буквы «дельта» и «фи».

Счет осуществлялся следующим образом: один, два, три… девять, десять, одиннадцать, двенадцать, один-десять, два-десять, тринадцать… девятнадцать, десятнадцать, одиннадцатинадцать, двадцать, двадцать один… двадцать девять, двадцатьдесять, двадцатьодиннадцать, тридцать, и так далее. Одиннадцатьнадцать равнялось ста сорока двум в десятеричной системе. Очевидно, не так ли? Достаточно составить таблицы умножения и все. Опять-таки понять их несложно.

Меня поразила быстрота, с которой люди усваивали новые знания. В двадцатом веке детей в школах обучают арифметике восемь лет, здесь же мои «студенты» выучили все это за две недели! Подобно сухой губке, они жадно впитывали в себя все новое.

Число моих учеников варьировалось от четырех до пятидесяти. Мы решили, что после праздников занятия возобновятся по воскресным вечерам.

Обучение проходило исключительно в устной форме; для запоминания числа повторялись вслух хором. Я оштукатурил часть одной стены и покрасил ее в черный цвет, чтобы использовать в качестве школьной доски. Здесь не было ни книг, ни бумаги, ни карандашей и, соответственно, никаких письменных экзаменов.

Несмотря на все эти недостатки, обучение шло успешно. К концу своего пребывания здесь, Борис завел пергаментную учетную книгу, в которой разбирался лучше, чем я, поскольку я так и не научился мыслить категориями двенадцатеричной системы счета. Я смог ее придумать, но не более того.

Борис пожаловался, что чернила медленно сохнут и не слишком удобны в дорожных условиях, поэтому я предложил пользоваться заостренным кусочком твердого свинца. Это сработало, и через несколько лет мы производили и продавали свинцовые карандаши, сделанные из настоящего свинца, а не современной смеси графита с глиной.

На празднестве в двенадцатую ночь я должен был дарить подарки простому народу, и к тому времени уже определился. Эти люди явно страдали от недостатка витаминов. Купленные мной еще в двадцатом веке семена при условии правильного обращения могли стать ценным вкладом в их питание.

Я аккуратно разложил пакетики с семенами на шесть кучек.

Первая состояла из овощей, которые можно съесть, а семена сохранить: тыквы, кабачки, люффы, помидоры и так далее. Всего девяносто две упаковки — достаточно, чтобы раздать каждому по одной.

Во второй были растения, семена которых употребляются в пищу: зерновые культуры, кукуруза, горох и бобы. Предпочтительнее было бы выращивать их на семена, по крайней мере в первый год, поскольку я полагал, что современные разновидности плодовитее старинных. Их лучше всего сажать на личных землях графа, так как крестьяне с голоду могли и съесть семена следующей зимой. Немного поразмыслив, я положил сюда же двулетние растения — лук и чеснок. Я знал, как они размножаются.

Третья группа состояла из многолетних растений — фруктовые деревья, ягодные кусты, сахарный клен, спаржа, виноградные лозы и так далее. Они также предназначались для владений Ламберта, поскольку он мог позволить себе долговременные вложения, а крестьяне — вряд ли.

В четвертую кучку я положил декоративные растения, не имеющие практической ценности: декоративные деревья, цветы и так далее. Розы — красивые цветы, но если что-то вдруг не прорастет, невелика беда. Их я решил отдать женщинам из замка.

Оказалось, что я сильно ошибся относительно бесполезности декоративных растений. Некоторые из них отлично отпугивали насекомых, а некоторые цветы люди ели. Розы служили основным источником витамина С. Японская роза вырастает в сплошную живую изгородь — эта живая колючая стена куда лучше колючей металлической проволоки. Кустарник также оберегал поля от скота.

Были у меня и растения, которые вообще не произрастали в Польше. Я нашел два пакетика риса, шесть видов цитрусовых деревьев и упаковку семян хлопка. Я не знал, зачем та рыжая девица продала их мне, но факт оставался фактом, и здесь, в Окойтце, от них не было никакой пользы.

Хорошо, что Борис отправлялся в более теплые края — в Венгрию. Я знал, что там вырастал рис и апельсины, и — кто знает? — может, там вырастет и хлопок. К тому же мне хотелось хоть немного загладить свою вину перед бывшим хозяином. Если он распорядится моим подарком правильно — а Борис был достаточно умен, — эти растения помогут ему разбогатеть.

Хлопок особенно важен. Хлопок лучше льна, и его легче скручивать в нити. В эти времена, когда ткани так ценны, Борис наконец нажил бы немалое состояние, о котором он так мечтает.

Эх, будь у меня семена табака…

В последней кучке находились растения, о размножении которых я ничего не знал. В основном это были корнеплоды: морковь, репа, редис, свекла, а также капуста и ее «родственники»: цветная капуста, брокколи, листовая капуста и кольраби. Последние шесть на самом деле являются различными сортами одного вида и их можно скрещивать между собой. Лучшее, что я мог сделать, — отдать все графу и посмотреть, что из этого получится. Меня беспокоило, что сахарная свекла оказалась в этой последней кучке. Учитывая огромные цены на мед, сахарная свекла принесла бы графу большие доходы, но я не знал, как ее выращивать.

Мероприятие прошло неплохо. Все люди горели желанием попробовать что-нибудь новое, а графу хотелось отдать несколько гектаров под семена. С приходом весны мы с отцом Иоанном — единственные грамотные люди в Окойтце по просьбе народа читали и перечитывали надписи на пакетиках.

Когда все вокруг неграмотные — это раздражает и занимает много времени. Невозможно оставить кому-нибудь записку. Нужно найти посланника и положиться на его память. Нельзя давать письменные указания. И вообще, неграмотность — дело плохое.

Я застал отца Иоанна за резьбой по дереву; он вырезал статую святого.

— Отец, я думаю, нам нужно основать здесь школу.

— Правда? И чему учить?

— Как чему? Конечно же, чтению и письму.

— А какую пользу это принесет моему приходу?

— Какую пользу? Да ведь все эти люди неграмотные! Они даже свое имя написать не могут, не говоря уже о чтении.

— А если я обучу их грамоте, что тогда? Что они будут читать?

— Книги, что же еще?!

— Единственные книги в Окойтце — это не слишком разборчивая Библия и моя собственная копия Аристотеля. Их я могу цитировать по памяти. Что же до написания имен, где эти люди будут ставить свою подпись? На стенах уборной?

— Но все же грамотность важнее, чем резьба по дереву!

— Неужели? Если учесть, что крестьяне платят десятину, они все равно отдают мне лишь десятую часть того, что продают купцам — а это, вероятно, десятая часть того, что они выращивают. Остальное уходит им на прокорм. Граф обеспечивает меня пищей и кровом, но не более того. У меня есть жена, которая… довольно честолюбива. Я могу продавать свои деревянные статуи, а обучение не продашь.

— Ясно. Я понимаю тебя, отец. Сколько ты зарабатываешь резьбой?

— Иногда по пять-шесть гривен в неделю.

— Отлично. Я буду платить тебе — вернее, жертвовать церкви — по гривне в день за твое преподавание. Обучай дюжину человек — самых сообразительных — пять дней в неделю, с обеда до захода солнца, в течение зимы. Особенно я хочу обучить сына Кульчиньских, Петра. У него есть способности, которые нельзя зарывать в землю.

— Будут расходы. Пергамент, чернила, восковые таблички.

— Купи их. Я дам денег. Если нужно что-то еще — поможет отец Игнаций из францисканского монастыря в Кракове. Он знает меня.

— И я смогу по утрам заниматься резьбой по дереву?

— Да, черт возьми!

— Значит, решено.

Вернувшись от отца Иоанна, я застал графа Ламберта за разговором с недавно прибывшим рыцарем. На незнакомце была красивая одежда бордового цвета с дорогой золотой вышивкой. Его позолоченные доспехи состояли из очень маленьких колечек — такие можно увидеть в музеях. Вышитый бархатный плащ рыцаря гармонировал с богатой попоной на его белом скакуне, а окантовка его шлема и оружия смахивала на чистое золото.

На мне был свитер и синие джинсы, но я подошел к нему и представился.

— А, пан Конрад, — оживился Ламберт. — Я представлю тебя пану Стефану. Пан Конрад — мой новый вассал; Пан Стефан — сын моего главного вассала, барона Ярослава. Вы оба будете вместе служить мне до Пасхи.

— Честь имею, пан Конрад, — сказал пан Стефан, придя в замешательство от моего роста и странной одежды. — Я полагал, что буду служить с паном Мешко. Но как бы то ни было, я рад любому, кто будет нести караул в течение второй половины долгой зимней ночи.

— Э-э-э… ну… — промычал я.

— Ах да. Я отправил пана Мешко с поручением в Венгрию, — сказал Ламберт. — Что касается остального, ты затронул один больной вопрос, пан Стефан. Видишь ли, мое соглашение с паном Конрадом состоит в том, что он не будет выполнять военных обязательств, за исключением защиты при нападении. Прости, но из этого следует, что тебе придется нести караул в одиночку.

— Но, господин, от заката до рассвета, семь дней в неделю, зимой? По-моему, это уже слишком!

Мне пришлось признать, что он прав. На широте Окойтца зимой ночь длится семнадцать часов. Три месяца еженощного караула в таких обстоятельствах могут свести человека с ума или заставить преждевременно постареть. Мне стало жаль этого молодого рыцаря, но не настолько, чтобы вызваться ему на смену. Это не входило в мои обязанности. У меня хватало своих дел.

— Граф Ламберт, — сказал я, — не можешь ли ты позвать кого-нибудь ему на помощь.

Ламберт отрицательно покачал головой.

— Если позвать еще одного рыцаря, ему пришлось бы договариваться с другим воином для охраны его поместья, а тот, в свою очередь, тоже должен уладить подобную проблему. На это уйдет время, около трех месяцев, а к той поре уже отпадет необходимость в охране. Нет. Жребий бросили на прошлый Михайлов день, и я не стану ничего менять, разве что в случае смерти или угрозы войны.

— Значит, ничего не поделаешь, — сказал Стефан. — Но, пан Конрад, может, ты хоть иногда будешь сменять меня?

— Прости, но у меня слишком много работы.

— У пана Конрада есть свои обязанности, которые может исполнять только он, — сказал Ламберт. — Боюсь, что тебе придется смириться с этим трудным поручением, пан Стефан.

— В одиночку, господин?

— Да, черт возьми! Я же тебе объяснил. Как же еще? Замок нужно охранять! Я же не могу доверить охрану крестьянину. Они возомнят себя равными нам. И, конечно, ты же не думаешь, что я сам должен нести караул. Достаточно того, что я должен бодрствовать весь день. Я сеньор твоего отца! Хватит об этом! Все уже решено!

Думаю, Ламберт испытывал чувство вины не меньше, чем я.

Пан Стефан посмотрел на меня так, как будто это я был во всем виноват, и зашагал к замку.

Моя первая задача — обеспечить постройку двенадцати дюжин ульев. В этом не было особой срочности, поскольку пчелы начинают роиться не раньше июня, но я хотел установить хорошие рабочие отношения с плотником, прежде чем мы приступим к сооружению ткацкого станка.

Вскоре стало очевидно, что без затруднений не обойдется. По всей видимости, Витольд компетентный плотник; он руководил строительством всего форта. Но когда дело дошло до распиливания досок и сооружения простых ящиков, он никак не мог понять, чего же я хочу. Я рисовал картинки на снегу, но чертежи в трех проекциях были за пределами его понимания. Он задавал бесчисленные вопросы о пчелах и о том, что мы вообще должны сделать. Так продолжалось часами, и к вечеру я начал терять терпение. Мы решили отложить обсуждение до завтрашнего дня. Готов признать, мы обсуждали одновременно слишком много вещей, и, наверное, уйдет месяц или два, чтобы все уладить, но ведь ящик — вещь несложная.

На следующее утро он встретил меня, когда я шел к кузнецу. Если я не мог объяснить, как сделать ящик, что же тогда говорить о двадцати с лишним сложных стадиях производства булата?

— Пан Конрад! — окликнул меня Витольд. — Ничего, если я попробую изготовить ящик так, как я это понял? Если тебе не понравится, мы всегда сможем пустить их на дрова.

— Правильно, Витольд.

Я решил, что это на время избавит меня от разъяснений, и как только у нас будет образец, я смогу указать ему на недостатки.

Кузнец, Илья, был тем самым «королем», выбранным во время праздника. Это он тогда нарядил меня в пеленки, чем оставил не слишком благоприятное впечатление о себе.

— Илья, граф хочет, чтобы я рассказал тебе о стали.

— Ну ладно, раз так хочет граф, я послушаю. Но вообще-то я уже знаю, что такое сталь.

Он работал над своим кузнечным горном и не взглянул на меня во время разговора. Горн был примитивным, размером приблизительно с мангал для шашлыков, что-то вроде каменной ступы высотой со стол, с приподнятой задней стенкой в качестве защиты от ветра. Грубые кожаные мехи вдували воздух с одной стороны. Их закрывала крыша без стен, а также наковальня — еще одна главная деталь всего — оборудования. Несколько щипцов, плоскогубцев и молотов завершали небольшую коллекцию кузнечных инструментов. Угли в горне были раскалены дожелта.

— Ты кое-что знаешь о кованом железе. А вот о стали — ничего, — заметил я.

— Хм-м… — Кузнец даже не поднял головы.

Он был невысокого роста, но казался невероятно сильным. Даже на морозе ходил с закатанными рукавами, выставив напоказ руки в два раза шире моих. Он чинил доспехи, которые были на свинье, что пала от моего меча несколько недель назад.

— Не иначе, как тебе тогда повезло! Ты, должно быть, пробил несколько слабых звеньев.

— Ничего подобного! Я заколол ту свинью, потому что мой меч из хорошей стали, а эти доспехи — из дешевого кованого железа!

— Нормальные доспехи.

Он так и не взглянул на меня, так как вбивал железное кольцо в разложенную на наковальне кольчугу.

— Черт побери, почему ты не смотришь на меня, когда разговариваешь со мной?

Он поднял взгляд.

— Я вижу тебя. — И вновь вернулся к своей работе.

— Ну, если не хочешь смотреть на меня, посмотри тогда на мой меч! — Я вытащил его из ножен показать, как выглядит булат.

— Игрушка.

Мне как-то нужно было привлечь его внимание. Я решил проделать дырку в кольчуге, над которой он работал, — возможно, это заинтересует его.

— Тысяча чертей, Илья, отойди, иначе можешь лишиться руки!

Я замахнулся на разложенную на наковальне кольчугу, и он вовремя отскочил.

Результат был просто поразительным. К счастью, Илья, в удивлении раскрыв рот, уставился на наковальню и не заметил выражения моего лица. Я отсек от края наковальни три сантиметра и разрубил доспехи практически надвое. Меч же остался цел и невредим.

Военная служба приучила меня не терять самообладания.

— Теперь почини это, Илья! — прорычал я. — А после ужина приходи ко мне поговорить.

Преисполненный собственной значимостью, я ушел прочь.

Плотник выбирал из поленницы бревна — около метра длиной и полуметра толщиной, разрубал их надвое и складывал половинки в ряд на снегу.

Я не хотел задавать никаких вопросов.

Я отправился обратно в замок, мечтая о кружке пива. Может, граф хочет поиграть в шахматы. Знатным людям не разрешалось играть с простолюдинами — вдруг проиграешь?

Янина принесла пиво, и девушки обступили меня.

— Пан Конрад, ты обещал нам показать, как делать это удивительное вязанье.

У Кристины не слишком хорошо получалось кокетничать. Полагаю, она пыталась подражать Франсин, жене священника.

— Да? Не помню, чтобы я что-то обещал, но все же подумаю.

Я и вправду подумал, но это не помогло. Поймите, моя мать постоянно вязала. Если она не готовила или не спала, у нее в руках были спицы и клубок ниток. Пока была жива моя бабушка, она делала то же самое.

И знаете что? Я никогда не обращал внимания на то, чем они были заняты. Я знал, что в каждой руке было по спице с маленькими петельками, соединяющими их с плетеной тканью внизу. Посередине она делала с ними что-то замысловатое. Больше часа я пытался мысленно представить, как это делается, и девушки в замешательстве удалились.

Затем мне в голову пришло частичное решение проблемы. Я не умел вязать на спицах, но когда мне было семь лет, бабушка показала мне, как вязать крючком. Я взял несколько больших деревянных щепок у плотника, который все еще колол и раскладывал бревна.

Остальные группы работали. Несколько мужчин разложили на земле кучи льна и молотили по ним деревянными колотушками. Женщины скручивали лен в нитки или плели нечто вроде веревки. На соломенной крыше что-то ремонтировали. Казалось, никто никем не руководил, однако дела все же продвигались.

Я отнес щепки в свою комнату и через час выстругал три вполне пригодных крючка. Жаль, конечно, что нет наждачной бумаги, но если не торопиться, можно сделать их гладкими, пользуясь одним только ножом. Я принес из комнаты графа свечу и натер крючки воском. Затем взял немного пряжи и вскоре связал ухватку, которая оказалась нисколько не хуже той; что получилась у меня в семь лет.

Девушки заинтересовались и без труда поняли принцип. Через неделю у нас с графом было по две льняных сорочки. Вскоре они уже экспериментировали с узорами, а их примеру последовали и крестьянские женщины.

Одна поразительная характерная черта техники заключается в том, что очень часто изобретение простейших процессов и приборов занимает очень много времени, или я бы сказал, что это удивительно, если вы не дизайнер. И соответственно намного легче изготовить нечто сложное, чем понятный простой механизм. Сложные машины, которыми славилась Германия двадцатого века, — и впрямь результат ленивых умов.

Вспомните эволюцию мушкета. Дорогой и замысловатый колесный курок изготавливался сотню лет, прежде чем некий безымянный умелец изобрел надежный кремневый.

Или возьмите, к примеру, вязание крючком. Трудно представить инструмент проще, чем крючок. С его помощью можно довольно быстро изготавливать плетеную ткань; тем не менее я не слышал ни об одном примитивном племени, использующем крючок. Даже кочевники, которым нужно носить с собой все свое имущество, чтобы изготавливать материю, перевозят с места на место ткацкий станок.

Дизайнеру приходится ломать голову над сложными проектами по несколько месяцев. Затем вдруг ему приходит в голову простое, элегантное, красивое решение. Когда такое случается, кажется, что с вами говорит Бог! А может, так оно и есть.

После ужина Мария привела в мою комнату кузнеца Илью. Он выглядел значительно менее угрюмым, чем днем.

— Пан Конрад, пойми, пожалуйста, что когда в горне горит огонь, мне нужно работать! Чтобы поддерживать огонь в течение нескольких часов, нужно два-три дня добывать уголь.

— Хорошо, Илья. Я сочту это извинением, если ты простишь, что я погорячился. А теперь о булате.

В открытую дверь вошел Ламберт.

— Да, пан Конрад, о булате! Мне тоже хочется послушать. Сегодня у тебя был плодотворный день! Все мои дамы занялись плетением узелков из пряжи, и я слышал, что ты изобрел новый способ привлечь внимание Ильи.

Видимо, в таком маленьком городке каждый знал, что делают остальные.

— Прости, что я погорячился, господин. Наковальни, наверное, недешевы.

— Да, но Илья уже починил ее, а заодно и кольчугу. — Его глаза весело заблестели. — Иногда мне хотелось применить подобный прием на его голове, но я опасаюсь за свой меч. Ну а теперь расскажи нам про сталь.

— Первый шаг — это превратить ковкую сталь в твердую. Ковкая сталь — почти чистое железо, а твердая сталь — это железо с примесью углерода. Уголь в основном состоит из углерода, так что их нужно правильно смешать. Вы начинаете ковать железо до тех пор, пока оно не станет тонким — тоньше вашего мизинца. Затем берете глиняный горшок с хорошей глиняной крышкой. Заливаете железо в горшок и обкладываете мелко размолотым углем. Закрываете крышку и запечатываете глиной. Очень важно, чтобы в горшок не поступал воздух. Затем ставите горшок в огонь и медленно нагреваете его до тускло-красного цвета и поддерживаете огонь в течение недели.

— Что? Целую неделю? — недоверчиво переспросил Илья.

— Да. Хотя достаточно топить дровами. Если вы все сделали правильно, горшок не треснул и в него не попал воздух, в железе будут маленькие бугорки, и теперь это сталь. Не самого высокого качества, но все же пригодная для некоторых вещей. То, что я только что описал, — это процесс затвердевания.

Вы, случайно, не слышали про тепловую обработку? Думаю, что нет. Ковкое железо остается мягким, что бы вы с ним ни делали. А сталь можно сделать твердой. Вы доводите ее до красного каления, почти желтого, а затем окунаете в воду. Сталь затвердеет и не будет быстро тупиться. Только вот ломается она легко.

Затем закалка, что сделает ее крепче. После затвердевания вы накаляете ее почти докрасна, а затем медленно охлаждаете.

— И в этом весь секрет? — спросил Илья.

— Да, весь секрет, если надо изготовить приличный кухонный нож или лезвие для топора, но для меча она будет недостаточно упругой. Меч может сломаться, если он не будет таким тяжелым, как, например, у графа.

— Давай рассказывай дальше.

— На деле это будет гораздо труднее, чем на словах, — сказал я. — Вряд ли получится с первой попытки научиться так долго «варить» содержимое горшка, не разбив его, а закалка стали — настоящее искусство.

— Я все равно хочу об этом услышать.

— Да, пан Конрад, опишите весь процесс, — попросил Ламберт.

— Хорошо. Я расскажу, как изготавливают сталь в Дамаске.

На самом деле я не знал, как ее изготавливают в Дамаске, зато я смотрел замечательные телепередачи Якова Броновского, где рассказывали о производстве стали в Японии, — это сходные процессы.

— Вы припаиваете кусок уже схватившейся стали к равному куску хорошей ковкой стали. Вы же умеете паять?

— А Папа Римский умеет молиться?

— Принимаю это за утвердительный ответ. Вы спаиваете их вместе и куете до тех пор, пока кусок не станет в два раза длиннее. Затем переворачиваете на другую сторону и снова паяете. Затем опять нагреваете, отбиваете, переворачиваете и паяете. Повторяете эту процедуру по меньшей мере двенадцать, а лучше пятнадцать раз. Получается слоистая структура толщиной в две тысячи слоев.

— Просто невероятно.

— Это действительно трудно. Посмотрите внимательно на мой меч. Видите тончайшие линии? Это слои железа и стали. Это и есть водяной рисунок — отличительная черта лучших булатных мечей.

— И все?

— Почти. Затем вы придаете булату форму меча. Чем быстрее охлаждается сталь, тем тверже она становится. Вам нужен очень твердый край меча, а само лезвие — упругое. Вы обмазываете меч глиной — тонким слоем край и толстым — середину. Нагреваете вместе с глиной до «цвета восходящего солнца», затем остужаете в воде, нагретой до температуры вашей руки. Затем закаляете меч и полируете. Вымачивание в уксусе сделает водяные узоры более четкими.

— Очень трудоемкий процесс, — сказал Илья.

— Но, бьюсь об заклад, результат стоит затраченных усилий, — решил граф. — Илья, поработаешь над этим — естественно, не забывая и про другие свои обязанности. Спокойной ночи, Илья. Партию в шахматы, пан Конрад?

В тот вечер Ламберт выиграл одну партию. К весне он уже обыгрывал меня в двух партиях из трех.