Моим третьим подвигом был ткацкий станок. Граф настоял на том, чтобы установить его в зале. Он был недоволен положением дел в ткацкой промышленности и хотел похвастаться станком перед своими летними гостями. У него полностью отсутствовало понятие о хранении выгодного торгового секрета в тайне. Я не заметил, чтобы он когда-либо беспокоился о деньгах. Им руководило исключительно желание положить конец удушающей монополии в производстве материи.
Поймите, зал действительно очень просторный. Там можно было накрыть обед на сто персон. Он занимал большую часть первого этажа замка и имел потолок высотой четыре метра.
Чтобы станок занимал как можно меньше места, я подумал, что его лучше сделать вертикальным, чем горизонтальным. В общем-то ткацкий станок — довольно простое приспособление. Он имеет раму, на которой располагается несколько тысяч катушек ниток, идущих вниз сквозь изготавливаемую ткань. Я не знал, был ли это уток или основа. Я не ткач и решил придумать собственную терминологию. У нас не было ни основы, ни утки. У нас были длинные нити и короткие нити.
На станке крепилось несколько рамок, на которые набрасывались петлями длинные нити. Их предстояло распределить в нужном порядке и продернуть через них короткие нити. Простейшим числом этих гребней было два, но я хотел, чтобы на станке можно было производить более сложные ткани, типа твида, поэтому я установил шесть гребней, каждый из которых соединялся с шестой частью длинных нитей. Был челнок, держащий короткую нить, когда та ходит взад и вперед, и приспособление, которое скрепляет короткие нити. А также валик для готовой материи.
Я был уверен, что на современных ткацких станках есть специальные устройства, которые крепко держат длинные нити, а в готовой ткани немного ослабляют их. Но не мог придумать простой способ для всего этого. Он должен быть очень простым, поскольку нам нужна тысяча таких устройств.
Я решил эту проблему, проигнорировав ее. Плотник просверлил целый ряд дырок — 36 в ширину и 48 в высоту, прямо в деревянной стене графского зала. В них он забил 1728 крючков, чтобы держать катушки с длинными нитками. Это было удобное число, потому что равнялось двенадцати в кубе — или тысяче в нашей новой двенадцатеричной арифметической системе.
Отсюда нити перебрасывались вокруг шеста под потолком, снова спускаясь вниз под подвешенным шестом, который можно было поднять, когда нитки закончатся, затем снова вверх на четыре метра к потолку и снова вниз через гребни, к колотушке и валику с готовой тканью.
Таким образом, прежде чем ослабить каждую из тысячи катушек и вновь опустить подвешенный шест, можно было произвести восемь метров ткани.
Пусть не отличное, но вполне приемлемое решение.
В готовом виде ткацкий станок занял площадь около четырех квадратных метров, а если учитывать пространство для двух ткачей, то восемь. На нем можно было производить ткань шириной в два метра.
Однажды вечером, когда я разговаривал с Витольдом о гребнях, вошел пан Стефан. Он был облачен в доспехи и укутан в теплый плащ.
— Снова какое-нибудь колдовство? — устало поинтересовался он.
Витольд перекрестился, но ничего не сказал.
— Станок, чтобы ткать материю, — сказал я. — Сколько можно нести эту чушь о колдовстве.
— Чушь, да? Тогда как ты объяснишь сверхъестественное поведение своей любимой кобылы?
— Я купил Анну в Кракове меньше двух месяцев назад. Она всего лишь умная, отлично обученная лошадь.
— Правда? Знаешь, что я видел прошлой ночью? Я видел, как она вышла из конюшни, зашла в отхожее место и справила там нужду! Я проследовал за ней до ее загона и увидел, как она поставила на место загородку. Нормальные лошади так не делают!
Он гневно взглянул на меня.
— Да, конюх говорил мне, что она не пачкала свой загон, ну и что с того? Если собаку можно приучить к чистоплотности, то чем лошадь хуже? Я же говорил, что она превосходно обучена.
— Превосходно обучена? Да это просто какая-то дьявольская кобыла! Знай, Конрад, что мой отец, барон Ярослав — один из самых могущественных вассалов Ламберта, и он хорошо знаком с герцогом Хенриком. Клянусь, они узнают о твоих колдовских выходках! — выкрикнул он и вышел на улицу.
Витольд вновь перекрестился.
— Черт возьми, Витольд, неужели и ты поверил в эту чепуху? Ты сам строишь этот станок. Ты знаешь, что в нем нет никакого колдовства!
— Я делаю то, что мне приказывают.
Он продолжил работу, но было заметно, что бедняга перепугался.
Мы целый месяц сооружали станок, и затем, чтобы заправить его, я попросил принести 1728 катушек ниток, около пятисот метров каждая.
На меня посмотрели с ужасом. Такого количества ниток просто не существовало.
Я сказал, что это очень нужно, иначе я не смогу заправить станок. А еще столько же понадобится на короткие нити.
И девушки достали свои прялки и принялись за работу.
Теперь настала моя очередь прийти в ужас. Прялки были не больше маленького деревянного крестика. Вы натягивали пряжу между крестиком и вашей левой рукой, а затем правой рукой вращали крест. Так получались нитки. Затем вы обматывали вокруг креста полметра ниток, вновь растягивали шерсть и так далее.
Самым трудоемким этапом в производстве материи была отнюдь не работа на ткацком станке. Труднее всего было прясть. Я взялся за этот проект, не узнав вначале все параметры. Такого можно ожидать от новичка, но не от опытного инженера.
Я сказал девушкам убрать свои прялки и начал работать над прядильным колесом.
В течение пяти недель мы пытались запустить колесо, частично из-за того, что вначале мне пришлось изготовить деревянный токарный станок. Также мы потеряли неделю, потому что я не учел, что нужны две веревочные петли от колеса до веретена: одна — чтобы поворачивать катушку, а вторая — чтобы немного быстрее поворачивать веретено.
Наше первое прядильное колесо выглядело очень похожим на то, которое можно видеть в современных музеях, потому что я проектировал на его основе. Недостатков было немало; от них мы пытались избавляться в последующих моделях. Скамья оказалась неудобной, и на ней невозможно было работать в длинном платье. Наши придворные дамы носили либо платья до пола, либо вообще ничего. Платья длиной до икр носили крестьянки. От педали сводило ногу, и затем выяснилось, что если от большого пальца ноги к рычагу колеса привязать веревку, то работать намного легче.
Очень давно я узнал, что если операторам не нравится ваш проект, то машина не будет работать. Если им было удобно с веревкой на большом пальце — значит, пусть будет так.
Работа сильно облегчалась, если веретено находилось перед оператором на расстоянии вытянутой руки, а не располагалось горизонтально на уровне груди.
Наша третья модель была рассчитана на шесть операторов, которые сидели кружком лицом друг к другу. Работа была скучная, и им хотелось поговорить.
Чтобы управиться со станком, потребовалось шесть прядильщиц. Ламберт решил эту проблему, набрав еще несколько служанок.
Также понадобилось двое мужчин — один держит резец, другой поворачивает рычаг — шесть недель на нашем новом деревянном токарном станке, чтобы сделать достаточно катушек, на которые наматываются нитки.
Впоследствии я узнал, что прядение и ткачество — две из семи стадий в производстве самой грубой домотканой материи. Для хорошей конкурентоспособной ткани требуется около тридцати стадий.
Чтобы их освоить, нужно время.
— Послушай, пан Конрад, ты же сможешь запустить станок к Пасхе? — поинтересовался граф.
— Ну, по крайней мере прясть и ткать, господин. Не думаю, что у нас достаточно помытой и расчесанной пряжи.
— Здесь я ушел вперед тебя. Я уже отправил послание своим рыцарям, чтобы они прислали мне всю свою шерсть, вымытую и расчесанную. Также они должны прислать мне две трети шерсти с весенней стрижки, а также должна быть удвоена площадь земель под посевы льна.
— Отлично, пан. Но ты же понимаешь, что для льняной ткани нужен немного другой станок. В нем должно быть больше нитей, расположенных плотнее друг к другу, и всего два гребня.
— И что с того? Теперь, после того как ты обучил Витольда, он изготовит больше станков. К следующему году у нас их будет целая дюжина! Ты должен лишь подумать над проблемой мытья и чесания шерсти.
— Мыть довольно просто, но я все же не уверен насчет чесания.
— Ты решишь этот вопрос.
Я так и не понял, выразил ли он этим уверенность в моих возможностях или же отдавал мне приказ. Овечья шерсть намного тоньше человеческих волос, и овцы никогда не причесываются. В результате она невероятно запутывается, и чесание — это и есть процесс распутывания.
— Пан Конрад, пока что ты видел нас как маленькое аграрное сообщество. Ты должен понять, что Окойтц — столица обширной провинции. После Пасхи сюда будут приезжать много гостей, и среди них мой дядя и феодал, герцог Хенрик Бородатый. Нам обязательно нужно произвести хорошее впечатление.
— Да, господин. Ты говоришь, Хенрик твой дядя?
— Вроде того. Его отцом был Болеслав Высокий, а мой дед, Мешко Хромой — брат Болеслава. Оба они получили титул от Владислава Изгнанника. В западных странах правителям давали номера. Мы, поляки, предпочитаем прозвища. Так звучит более дружески.
— После преждевременной смерти нашего отца Хенрик возвысил моего брата Германа и меня, пока мы не достигли совершеннолетия. Будучи старшим, он получил город Щецин с окрестностями. Я получил дорогу Висла-Одра, и потому мне пришлось построить свой собственный город.
Еще одно различие между Восточной и Западной Европой заключалось в том, что на западе наследование происходило по праву первородства. Старший сын наследовал все, а прочие оставались ни с чем. Они могли получить хорошую должность в Церкви или в армии, но по сути были простолюдинами.
В Польше принято делить наследство поровну между сыновьями, а дочери получали немалое приданое. Это более справедливая система, но имеет и свои недостатки: страна дробится, а это приводит к значительному ослаблению центральной власти. Столетием раньше Болеслав Криворотый, последний король Польши, разделил страну между своими пятерыми сыновьями, дав старшему лишь номинальную власть. Все это хорошо, если страна не подвергается нападениям.
— Поистине честолюбивый план, господин.
— Верно. Но мы на середине дороги, и Окойтцу приходится расти. Теперь, после того как у тебя было время осмотреть город, что ты об этом думаешь, пан Конрад?
Города нужно строить в конце дороги, где вьючные мулы обмениваются грузом с лодками, но я предпочел не упоминать этот факт. И четырехметровые деревянные стены — какое же это оборонительное сооружение? Монголы возьмут их за несколько часов. Но пока я не мог ничего сделать в этом отношении, и мне не хотелось раздражать своего феодала.
— Отлично, господин. Жилища бок о бок, с общей стеной, пристроенные к внешней стене, — хороший способ экономить материалы и удерживать тепло. Но меня беспокоит огонь. Пожар в одном из домов может уничтожить весь Окойтц. Я видел места, где каждая вторая перегородка построена из кирпича и служит защитой на случай пожара.
— Вижу, что у тебя нет ни малейшего представления о цене кирпича и цемента.
— Ты прав. Новая мельница должна дать хоть какую-то защиту. Водяной бак у нее будет выше, чем церковь. Я собираюсь сделать пожарный шланг, достаточно длинный, чтобы направить в любую часть Окойтца.
— Вот и займись этим.
Мне ничего не оставалось, как отправиться на замковую площадь, где я увидел странную процессию, проходящую через главные ворота. Пан Стефан гордо ехал впереди, а за ним следовала дюжина крестьян, которые держались за толстые цепи. Между крестьянами, рыча и пытаясь вырваться на свободу, шел большой бурый медведь.
— Это еще что? — спросил я Стефана.
— Собираюсь немного поразвлечься, пан Конрад, — ответил он, спешиваясь. — Мы целый месяц его ловили, а затем весь день заковывали и вытаскивали из ямы. Ну разве он не красавчик?
— Но зачем вам живой медведь?
— Как зачем? Будем его травить! Слушай, пан Конрад, предлагаю честное пари. Ставлю тысячу гривен, что этот медведь убьет шесть собак, прежде чем ему придет конец. А ты сколько поставишь?
У себя за спиной я услышал шепот:
— Это нечестно. Медведь легко задерет дюжину.
Я проигнорировал это замечание.
— Что значит — травить его?
— Разве ты не знаешь, как это делается? Мы привяжем медведя к столбу и выпустим на него собак. Хороший медведь, вроде этого, способен продержаться несколько часов, прежде чем его раздерут на части.
— Это же бессмысленно! — возмутился я. — Это омерзительно, жестоко, гадко!
— Черт побери! Не смотри, если тебе не нравится!
— Но ты не можешь так поступить! Здесь же дети!
— Ну и что? Им уже приходилось видеть, как травят медведя. И в любом случае, с какой стати ты будешь мне указывать, что делать, а чего не делать с моей собственностью?
— Тогда я куплю его у тебя! Сколько стоит медведь? — Я достал из кошелька несколько серебряных монет. — Ста гривен хватит?
Стефан оттолкнул мою руку, и деньги посыпались в снег. Никто из крестьян не осмелился поднять их.
— Он не продается, черт бы тебя побрал! Да и вообще, зачем тебе медведь? Сделаешь из него еще одного заколдованного зверя?
И в самом деле, если не брать во внимание эту чепуху о заколдованных животных, Стефан задал хороший вопрос. Что я мог сделать с медведем? Я не мог держать его у себя — он мог убежать и кого-нибудь убить. Я не мог его отпустить — это разъяренное животное наверняка кого-нибудь убьет.
К этому времени медведя привязали к столбу, и вокруг него собралась большая толпа. Натянув цепи, медведь стоял на задних лапах и отчаянно пытался вырваться.
Я ступил в круг.
— Кровавые развлечения жестоки и омерзительны! — крикнул я и взглянул на священника, надеясь найти у него поддержку, но тот лишь отвернулся. — Если вам наплевать на медведя, пожалейте хотя бы ваших собак!
— А для чего же еще нужны собаки? — насмешливо спросил Стефан. — Пан Конрад, ты так же смешон, как этот медведь!
У крестьян хватило ума молчать и не вмешиваться. Но они не расходились, желая увидеть, чем закончится эта история.
— Можешь смеяться сколько угодно, но я не позволю тебе издеваться над животным!
— Как же ты меня остановишь? — гадко усмехнулся Стефан.
Еще один хороший вопрос. Медведь прикован к столбу, его невозможно освободить, не приблизившись к нему, а медведь был взбешен. Единственное, что я мог сделать для бедного животного, — это позволить ему достойно умереть.
— Вот так! — сказал я, вынул меч и шагнул к медведю. Стоя на задних лапах, он был выше меня и, наверное, раза в три тяжелее. Медведь попытался достать меня.
Я увернулся и замахнулся на него мечом. Удар пришелся горизонтально, на сантиметр выше цепи.
Голова отлетела в сторону, фонтаном брызнула кровь, и внезапно освободившееся туловище покачнулось, чуть было не рухнув на меня. Я отпрыгнул в сторону, и оно задело мою ногу.
— Хорошо! — закричал я, стараясь не показывать нахлынувшую жалость. — Я хочу, чтобы тушу ободрали, а шкуру выдубили. А мясо пусть приготовят завтра на ужин.
Я повернулся уходить и убирал меч в ножны, и тут Стефан заорал:
— Ты, вонючий ублюдок! Ты, сукин сын! Ты, кровосмесительный…
— Хватит! — рявкнул Ламберт, подбегая к нам. — Вы, кажется, рыцари, а не дворовые шавки, схватившиеся из-за отбросов! Мы поговорим об этом наедине. Пойдемте со мной, оба.
— Да, господин, — сказал я, следуя за ним в замок и стараясь контролировать свои эмоции.
— Это еще не все, Конрад! — выкрикнул Стефан, но я не обернулся.
Что-то тяжелое ударило меня прямо в спину, сбив с ног. Я распластался на грязном снегу. Поднявшись, я увидел, что по ведущей в замок тропинке катится медвежья голова. Меня переполнила ярость.
Как только я повернулся к нему, Стефан ударил меня по лицу, и я чуть было не упал вновь.
Я был слишком зол, чтобы правильно драться, но, кажется, Стефан сам ничего не знал о рукопашной борьбе. Несколько секунд мы ожесточенно колотили друг друга, и я нанес больше ударов, чем получил.
Внезапно нас разделил меч. Это подошел Ламберт.
— Клянусь, если кто-то из вас еще раз ударит, то я ему этим мечом кишки выпущу, — прошипел граф. — Мои верные рыцари дерутся в грязи, на глазах у крестьян! А теперь быстро в замок, и на этот раз оба пойдете впереди меня.
В своих палатах Ламберт приказал нам сесть в противоположных углах комнаты, но сам был настолько разгневан, что не мог усидеть на месте.
— Пся крев! А еще называетесь рыцарями! Люди, которые должны оберегать мир, дерутся, как гнусные попрошайки! Вы оба позорите меня! Вот ты, пан Конрад! Я видел, как ты преднамеренно уничтожил собственность собрата по оружию. Я назначаю тебе штраф в двести гривен, а еще пятьдесят заплатить пану Стефану в качестве возмещения ущерба.
— Хорошо, господин.
— И это все, что ты можешь сказать? Почему же ты так низко поступил?
— Господин, он собирался мучить бедного зверя — приковать к столбу и натравить на него собак.
— Ну и что? Медведи убивают наших людей и скот. Мы имеем право отомстить! Тебе не нравятся наши развлечения? Я знаю, что ты не любишь наши праздники. Отлично! Ты можешь в это время спать, а по ночам нести караул перед каждым из них, начиная с сегодняшнего дня и до самой Пасхи.
Я простонал. До недавнего времени праздники — то один, то другой — здесь устраивались через каждые три дня. Стефан ухмыльнулся.
— Убери со своего лица эту проклятую ухмылку, пан Стефан! — приказал Ламберт. — Твои прегрешения еще хуже. При самом малейшем поводе ты ударил собрата-рыцаря нечестным оружием — окровавленной медвежьей головой — без должного вызова и в спину! Ты сделал это, когда я приказал тебе немедленно следовать за мной. Другие господа повесили бы тебя за такую выходку, и если бы не твой отец, я бы так и поступил. Я же буду снисходителен. В качестве штрафа ты получаешь еще три месяца несения ночного караула, с Пасхи до середины лета. А теперь хватит кровопролития. Рыцари одного господина должны быть как братья! Немедленно встаньте и по-братски поцелуйте друг друга, а затем убирайтесь прочь с моих глаз!
— Это еще не все! — пошептал Стефан, когда я поцеловал этого вонючего ублюдка.
Четырнадцатичасовое несение караула в темноте дает предостаточно времени для размышлений. Моя инженерная работа серьезно тормозилась из-за отсутствия подходящей системы меры и веса. Вот уж где царила неразбериха. Городские гильдии использовали и пяди, и локти, и аршины — в основном не связанные между собой, если не учитывать, что пинта молока должна была весить один фунт. Никого не волновало, что удельный вес молока мог варьироваться в пределах пяти процентов и более, густое молоко легче.
Здесь, в провинции, дела обстояли еще хуже. Кузнец и пекарь все отмеряли на глаз. Шорник резал и подправлял, пока седло не получалось подходящим. Плотник немного измерял — локтями, пядями и шириной пальца, — но он использовал свой локоть.
Здесь даже не было метровой палки.
Конечно, я мог запросто изобрести свою систему веса и длины, и тогда по крайней мере было бы от чего отталкиваться.
Но я мог и потерять многое. Каждый человек и, конечно же, каждый инженер знает сотни чисел. Я знал скорость света, диаметр Земли и расстояние от Земли до Солнца. Знал предел прочности при растяжении для ковкой стали и цемента и много чего другого.
Но все это я знал в величинах метрической системы. Без эталона метра я путался в догадках. А иначе бы я быстро перевел все известные мне данные в какую угодно систему.
Но во всем моем снаряжении не имелось ни одного подходящего измерительного приспособления. У меня не было ничего с точно известным мне весом или длиной.
На рассвете на меня нашло озарение. У меня было мое собственное тело! На вес полагаться нельзя — прибыв сюда, я нарастил мышцы и потерял жир, — но уж рост точно не изменился. Мне лишь нужно измерить его, разделить на девятнадцать, умножить на десять — и получится метр. Тогда куб воды с гранью десять сантиметров будет иметь объем 1 литр и массу 1 килограмм.
Перевести все это в используемую нами двенадцатеричную систему — проще простого.
Смертельно уставший, я разбудил Кристину и заставил ее встать на сундук, чтобы обозначить мой рост на стене кусочком угля.
— Пан Конрад, — сказал вошедший в комнату граф. — Что ты делаешь?
Я пытался объяснить ему про стандартный метр и инженерные постоянные. Некоторые вещи мне пришлось повторить трижды — возможно, потому, что я не спал двадцать четыре часа, а Ламберт только встал и еще не совсем проснулся.
— Значит, измерив себя, ты сможешь узнать даже расстояние от Земли до Луны? Дорогой пан Конрад, Бог наверняка создал Вселенную по своим меркам, но поступать так простому смертному — это невиданное богохульство и неоправданное высокомерие. В любом случае мерой длины здесь является силезский аршин, а не этот чужеземный метр.
— Хорошо, господин.
После вчерашнего инцидента мне совсем не хотелось раздражать Ламберта.
— А какой длины силезский аршин?
— Сейчас покажу.
Взяв у Кристины уголек, граф обозначил его на стене. Аршин равнялся расстоянию от его носа до кончиков пальцев. Фактически это оказался ярд.
— Спасибо, господин, — сказал я, и Ламберт ушел.
И в дальнейшем, чтобы не обидеть графа, я пользовался ярдом, а не метром. Вскоре я узнал соотношение ярда и метра, и этого было достаточно, чтобы сохранить мои данные.
Моим четвертым подвигом являлось конструирование мельницы.
Поймите, у меня не было ни справочников, ни инструментов, ни измерительного оборудования. У меня не было чертежных инструментов, а пергамента чертовски мало. Но от этих последних все равно пользы никакой, потому что здесь никто не умел читать чертежи.
Для небольших вещей, которые я изготавливал до сего времени, можно ограничиваться инструкциями вроде: «Нам нужен кусок дерева такой длины, и в нем нужно проделать дырки, чтобы можно было вставить это и вон то».
Но этот принцип не подходил для строительства мельницы, а нам их нужно было две. Я построил две модели в масштабе один к двенадцати, чтобы люди могли посмотреть и понять, как они функционируют.
В Окойтце не было подходящей реки, на которой возможно соорудить запруду, поэтому оставалась лишь энергия ветра. Но и здесь проблема: ветряная мельница работает лишь тогда, когда дует ветер. Это небольшое затруднение, если нужно молоть муку, потому что достаточно и одного оператора, который может работать, когда того требует ситуация. Но многие другие процессы — обмолот льна и распилка дерева — как энерго-, так и трудоемки. Если работает целая команда, а ветер прекращается, то двадцать человек остаются без дела, а это бесцельная трата времени. Необходимо промежуточное устройство, не требующее много энергии, а у нас есть вода.
Первая водяная мельница состояла из насоса и нескольких резервуаров. Четыре насоса накачивали воду из нового колодца в резервуар в верхней части мельницы. Нам в любом случае требовался новый колодец, потому что старый располагался слишком близко к отхожим местам. Верхний резервуар обеспечивал город чистой водой, а также поставлял ее в нижние, рабочие резервуары. Я использовал четыре небольших насоса, потому что не знал, сколько энергии будет производить мельница. Если бы у нас было достаточно вращающих моментов, чтобы приводить в действие два насоса, два остальных можно отсоединить и использовать как запасные. Также, если один насос выходил из строя, его можно было починить, а другие продолжали бы работать.
Это называется «планирование действий при различных вариантах обстановки», или, как метко выражались мои американские друзья, «способ прикрыть задницу».
Между самым нижним и средним резервуарами находилось четыре насоса побольше. Они обеспечивали водной энергией несколько машин в круглом сарае, который располагался вокруг основания мельницы.
В лесопилке, например, было прямое пилящее лезвие, расположенное вертикально между двух веревок. Эти веревки соединялись системой бликов с двумя короткими, широкими бочонками на концах длинных рычагов. Когда бочонок достигал самого верха, он, толкая, открывал дверцу, откуда в него наливалась вода из среднего резервуара. Наполнившись, бочонок опускался, — таща пилу и поднимая другой бочонок. Достигнув дна, фиксированный колышек открывал другую дверцу на дне бочонка, и вода выливалась в нижний резервуар. В это время наполнялся второй бочонок, и процесс повторялся в обратном направлении.
Эта «водяная мельница» была немалых размеров. Формой она напоминала усеченный конус диаметром 24 ярда у основания и 12 — на уровне башни. Стены были из вертикальных бревен, обтесанных с обеих сторон. Коническая форма явилась результатом естественного сужения бревен кверху. Я учился.
Основание на целый этаж уходило в землю. Высота мельницы от низа до самой высокой лопасти равнялась высоте девятиэтажного здания.
Ветряная мельница должна быть направлена в сторону ветра, поэтому башенка должна вращаться. Наша вращалась на 96 деревянных подшипниках, каждый величиной с человеческую голову. Один профессор в колледже в свое время демонстрировал нам прибор, выполняющий это автоматически. Вторая ветряная мельница, намного меньшего размера, была построена на задней части большой башни, а ее лопасти располагались под прямым углом к основным лопастям. Действие ее было направлено вниз, чтобы вращать башню, если меньшая мельница не была параллельна ветру. По его утверждению, это был первый в мире прибор, действующий по принципу отрицательной обратной связи.
Я мог бы сконструировать башню так, чтобы она приводилась в движение вручную, но мне хотелось, чтобы по ночам мельница работала самостоятельно.
Одна из вставших передо мной инженерных проблем заключалась в весе резервуаров с водой. Грубые вычисления показали, что рельса из ковкой стали, способная держать средний резервуар, должна весить восемь тонн. Я не был уверен, что на рынке есть такое количество железа, и в любом случае цена была бы просто астрономической.
Мое решение было в точности таким, как у моих современников, строителей готических соборов. В этих соборах есть чисто декоративные внутренние каменные арки. Я говорю «чисто декоративные», потому что у этих соборов деревянные стропильные крыши, которые охраняют здание от дождя и не соприкасаются с арками. То есть вначале строятся внешние стены и деревянная крыша, а эти великолепные арки возводятся позднее, когда строители во время дождя работают в помещении.
Я использовал круговой рабочий сарай в качестве аркбутана, подперев им башню.
Между отметкой высокой воды самого нижнего резервуара и дном среднего было пространство в четыре ярда. Оно находилось на уровне земли, но там темно и сыро, и я не мог придумать для него подходящего назначения. Пол же класть не стал.
В результате, несмотря на мои протесты, нижний резервуар решили использовать в качестве бассейна.
К тому времени, как я сделал модель водяной мельницы, погода изменилась. Зимние холода остались позади, снег растаял, и над землей подули первые теплые ветра.
Все были переполнены чувством замечательного облегчения и радости. Я даже снял рубашку и стоял под теплыми лучами солнца, впитывая витамин Д. И не только я один: внезапно ко мне присоединились обнаженные Кристина и Наталья.
Наступило время весенней пахоты и сева — напряженная пора для людей, которые вставали ни свет ни заря и после пятнадцати-шестнадцати часов изнурительного труда в изнеможении валились спать, чтобы на следующий день все повторилось заново.
Граф столько же времени проводил в наблюдениях за работой, а плотник с кузнецом занимались починкой инструментов. На сев отводилось всего лишь три или четыре недели, и если не завершить его вовремя, следующей зимой мы будем голодать.
Кажется, я был единственным, кто не работал — будучи рыцарем, я имел на это право, — поэтому я бродил по округе, наблюдая и размышляя над тем, какие усовершенствования можно провести. В первую очередь нужен был хороший стальной плуг, но здесь я ничем не мог помочь.
Ламберт владел более чем половиной земель вокруг Окойтца. В действительности у него было в двести раз больше, но основная часть этих угодий находилась в распоряжении его рыцарей, у которых были подобные усадьбы, но меньших размеров.
Крестьяне должны были работать три дня в неделю на его земле, а в остальное время — на своих участках. Специальные работники — пекари, плотники и т. д. — имели свои особые и часто сложные договоры, но чаще всего платили по 50 процентов налогов, а граф являлся единоличным правителем.
В обмен люди получали нечто вроде полиции и военной защиты, большую часть одежды и установленное количество праздников в году. Помимо святок, было еще 22 праздничных дня. Предполагаю, что четверть всей пищи съедалась крестьянами именно на эти праздники.
Граф также, что очень важно, заботился о больных и нуждающихся. Поскольку Ламберт был человеком умным и порядочным, эта система работала неплохо. При глупом же и жадном правителе жизнь бы здесь превратилась в сущий ад.