— Он нас до ниточки разденет, Грэнвилл. — Девон Чеймберс покачал головой. — Налог на доходы людей вроде нас и так уже поднят до восьмидесяти процентов, на имущество стоимостью более шестисот тысяч долларов — до семидесяти; но мало того, мои источники в администрации сообщают, что он поговаривает, пока в частном порядке, уже не о семидесяти, а о девяноста, и притом потолок понизится с шестисот тысяч до трехсот. И знаете, что самое плохое? С той поддержкой, которую ему принесли популистские меры, он вполне способен протащить такой законопроект. — Чеймберс помолчал. — И это будет концом капитализма, как мы его понимаем. Такой налог на имущество в течение жизни двух поколений отбросит всех нас на исходные позиции. Он убивает всякую инициативу. Это конец высшего класса.

Уинтроп медленно кивнул и грозно улыбнулся.

— Резерфорд предлагает тактику выжженной земли.

Чеймберс вздрогнул, скрестил руки на груди и вновь покачал головой. Он прекрасно понимал, что имеет в виду Уинтроп.

— Я уже говорил вам, что напрасно мы включили Резерфорда в «Семерку». — Из-за хронической болезни горла Чеймберс изъяснялся почти шепотом. — Он из тех вояк, что считают, будто любая проблема может быть решена с помощью силы.

Грэнвилл Уинтроп отхлебнул виски и поставил бокал на крышку стола из красного дерева, перед которым сидел в низком кресле.

— Следует ли мне напоминать вам о том, что вы поклялись никогда не выступать против членов общества?

На узком лице Чеймберса застыло выражение превосходства. Уж кто-кто, а он знает, что такое уважение к традиции. Чеймберс покачал головой и закашлялся глухим кашлем астматика.

— Нет, мне этого напоминать не надо.

Уинтроп обежал взглядом небольшую уютную гостиную Гарвардского клуба. В этом симпатичном местечке можно поговорить наедине, вдали от шума и суеты Уолл-стрит. Стены — темно-красные, со светлыми, напоминающими плесень вкраплениями. Повсюду развешаны эстампы со сценами охоты на лис: отличные изображения лошадей, всадников и гончих, преследующих жертву. В жизни лисой быть неприятно. Но если нет лис, то нет и лошадей с гончими, да и всадников тоже, — и нет охоты. А без охоты жизнь невыразимо скучна, подумал Уинтроп.

Он глубоко вздохнул. В комнате слегка пахло дымком — догорали дрова в камине. Оранжевые языки пламени лениво лизали почерневшую решетку. На улице было серо и холодно. Здесь тепло и уютно. Уинтроп вдруг вспомнил о бездомном, о которого он едва не споткнулся, направляясь в клуб с Парк-авеню по Сорок четвертой улице. Беднягу ждет холодная ночь. Впрочем, поднимая бокал, Уинтроп уже забыл об этом человеке.

— Резерфорд сказал, что мы и вас можем убрать, если не справитесь с тем, что вам поручено. — От Уинтропа не укрылось выражение превосходства на лице Чеймберса.

Чеймберс метнул на Уинтропа быстрый взгляд. Карие глазки его беспокойно забегали. Выражение превосходства исчезло.

— Да не беспокойтесь вы так, Девон, не до конца. — Уинтроп посмотрел на собеседника и поставил бокал на место.

Чеймберс с облегчением откинулся на спинку кресла. В какой-то момент ему показалось, что Уинтроп не шутит. Маленький и худой, как щепка, Чеймберс был трусоват. Все, что за ним стояло, — положение в корпорации. Кожа у него была бледная, почти без пятен, волосы, вернее, то, что от них осталось, черные, как смоль. Зачесанные на одну сторону, они резко контрастировали с белым, как мел, лбом.

Как мог такой человек, совершенно заурядный, возглавить правление у Дюпона? — бегло подумал Уинтроп. Впрочем, ответ известен. Чеймберс знает все и вся в химической промышленности. И еще — он политик. Что тоже понятно. В детстве этого заморыша пинали все, кому не лень, и ему приходилось усиленно работать мозгами.

— Хотелось бы, чтобы вы выказывали Биллу большее уважение, Девон, особенно в моем присутствии. Я чрезвычайно высоко ценю все, чего ему удалось добиться, и, между прочим, нахожу, что физическое устрашение играет немалую роль в жизни. Что же касается нашего общего проекта, то на его долю досталась едва ли не самая трудная часть. Не стоит забывать об этом.

Чеймберс, уловив в тоне собеседника металлические нотки, коротко кивнул. Он совершил крупную ошибку и больше ее не повторит, как бы ни презирал Резерфорда. Уинтропа лучше не раздражать.

Грэнвилл глухо заворчал. Пусть Чеймберс — большой человек в мире промышленности; зато он, Уинтроп, — большой человек в мире банковских инвестиций. А в его глазах инвестиции гораздо важнее любой отрасли промышленности, какие только существуют на земле.

— Извините, Грэнвилл, — прошептал Чеймберс.

Ну вот, бунт на корабле подавлен. Уинтроп допил свое виски. Чеймберс стар и слаб, его мощь в химической промышленности — дело прошлое, шесть лет назад он ушел в отставку по возрасту — шестьдесят пять исполнилось. И хотя Уинтроп надеялся, что ни годы, ни здоровье не помешают Чеймберсу сыграть свою роль в деле, с каждой новой встречей с ним вера в это угасала; впрочем, теперь уже поздно что-нибудь менять. Игра началась, и Чеймберс — ключевой игрок.

— Я еще немного посижу: лучше, чтобы не видели, как мы уходим вместе.

Поначалу Чеймберс не понял, в чем дело.

— Осторожнее, Девон, берегите зад, а то еще дверью прихлопнет.

Чеймберс мгновенно поднялся и молча вышел из комнаты, неслышно прикрыв за собой дверь.

* * *

В раздевалке Гарвардского клуба Грэнвилл улыбнулся пожилому гардеробщику, который помог ему надеть пальто из верблюжьей шерсти, и протянул ему двадцатку. Этот человек хотя бы пытается честно заработать себе на жизнь в отличие от того бездельника, который, возможно, все еще валяется на тротуаре Сорок четвертой. Застегивая пальто, Уинтроп повернулся и увидел прямо перед собой Фэлкона.

— Привет, Грэнвилл. — Голос Эндрю прозвучал совершенно равнодушно.

— А-а, мистер Фэлкон. — Уинтроп на мгновение прервал свое занятие, затем снова взялся за пуговицы, не отводя взгляда от молодого человека. «Интересно, что ему нужно», — подозрительно подумал он.

— Как там у вас в отделе слияний?

— Да все нормально, спасибо за внимание. — Уинтроп наконец справился с пуговицами.

В небольшой холл вдруг ворвался холодный воздух — в клуб вошли двое мужчин. Они, как здесь было принято, остановились поздороваться, но, почувствовав напряженность атмосферы, быстро прошли мимо и скрылись в просторной комнате, уставленной различными призами — кубками да чашами.

— Правда? А я неделю назад читал в «Уолл-стрит джорнал», что в этом году там образовался сорокапроцентный дефицит. — Фэлкон прикоснулся к затылку. Рана, на месте которой остался только покрывшийся волосами шрам, все еще давала о себе знать слабыми головными болями.

Уинтроп сдержанно улыбнулся.

— Не стоит верить всему, что пишут в прессе, мистер Фэлкон, вы ведь и сами это знаете. А теперь прошу извинить... — Уинтроп ступил на лесенку, ведущую к застекленной двери.

— Я могу завтра же положить на стол пять предложений.

Уинтроп остановился, повернул голову, посмотрел на Фэлкона, а затем медленно двинулся к нему и остановился, когда они оказались буквально лицом к лицу. Лишь несколько дюймов разделяли их.

— Так отчего бы вам не связаться с Мериллом Линчем?

Фэлкон и глазом не моргнул. Он ожидал чего-то в этом роде.

— Полагаю, из этого следует, что больше мы не увидимся?

Уинтроп пристально взглянул на Фэлкона, и губы его сложились в зловещую улыбку. Не говоря ни слова, он круто повернулся и вышел из клуба. Все идет по плану. Фэлкон явился с протянутой рукой. Что и требовалось доказать.