Считаю своим долгом предуведомить читателя, что в силу особенностей своего литературного дарования я совершенно не владею искусством художественного переосмысления действительности. Таким образом, все описанное ниже — это абсолютно подлинные факты моей, к сожалению, небезупречной биографии, которые я не умел приукрасить ни целомудренным преувеличением, ни циническим умолчанием.

Итак, несколько лет назад я вступил в фиктивный брак с одной симпатичной молодой женщиной (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Вера М.). Она, допустим, была художницей по тканям, и ей понадобилась московская прописка, чтобы стать членом московской секции Союза художников СССР, между тем как сама она имела прописку, кажется, в городе Пушкино. А я по счастливому стечению обстоятельств испытывал в то время острую нужду в деньгах. То ли я тогда нигде не работал, то ли работал, но зарабатывал слишком мало и не мог удовлетворить всех своих скромных потребностей. А может, на мне висел какой-нибудь срочный долг — не помню. Могу сказать только, что гонорар мой за это отчасти противозаконное деяние выражался совсем не такой астрономической суммой, какую может представить читатель, искушенный в подобного рода махинациях.

Словом, сходили мы с Верой М. в мой районный ЗАГС и зарегистрировали наши отношения. Причем поскольку Вера М. была к тому времени уже совершенно недвусмысленно беременна от одного своего друга (назовем его на всякий случай вымышленным именем Вася К.), то все предприятие прошло у нас исключительно гладко и без обычной в этих случаях волокиты, так как сотрудники ЗАГСА почему-то отнесли беременность Веры М. на мой счет, а мы, со своей стороны, не сочли в тот момент уместным опровергать столь лестное для нас обоих предположение.

Выпили мы, помнится, после этого торжественного события пару бутылок «Салюта», прописал я Веру М. в своей коммуналке, и зажили мы как будто ничего и не случилось, то есть я сам по себе, а Вера М. — со своим Васей К. Кажется, они где-то снимали квартиру или жили у друзей, поскольку, как читатель может догадаться, Вася К., подобно своей подруге, тоже не был москвичом и только надеялся, благодаря ее аферам, со временем им стать.

А надо сказать, что незадолго до того, как вступить в фиктивный брак с Верой М., я однажды уже имел счастье состоять в фиктивном браке с некой молодой особой (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Люся С.). Она, предположим, окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова и, естественно, не хотела уезжать из Москвы по месту прежней прописки — в Каширу или, может быть, в Коломну — не помню. А я в то время не то не нуждался в деньгах, не то нуждался в них не так остро, как обычно, но почему-то пошел на это дело совершенно бескорыстно. Словом, прописал я тогда Люсю С. в своей комнате, и зажили мы как ни в чем не бывало, то есть я сам по себе, а Люся С. — с одним своим другом (назовем его на всякий случай вымышленным именем Лева Б.).

Причем это изменение социального статуса совершенно не отразилось на моем образе жизни и до такой степени не отягощало подкорку моего головного мозга, что когда на работе (а я, кажется, работал в ту незабвенную пору заведующим культмассовым отделом Дома культуры Московской окружной железной дороги) узнали о моей женитьбе и поинтересовались, как зовут мою жену, то я абсолютно искренне ответил: «Не помню. Надо посмотреть в паспорте, там записано», чем весьма усугубил свою и без того сомнительную репутацию.

С течением времени Люся С. в полном соответствии с нашей договоренностью развелась со мной, вышла замуж за своего Леву Б., у которого, естественно, тоже не было московской прописки, и родила от него ребенка. На эти радостные хлопоты как раз и ушли те пять лет, по истечении каковых иногородние тогда получали право становиться ответственными квартиросъемщиками. И Люся С. незамедлительно своим правом воспользовалась — купила кооперативную квартиру, прописала туда Леву Б. и выписалась, к нашему обоюдному удовольствию, из моей комнаты. Таким образом, благодаря мне многомиллионное население нашей столицы увеличилось еще на трех человек, и должен сказать, что все это мероприятие прошло исключительно гладко и без каких-либо осложнений, если не считать досадного недоразумения на вечеринке, посвященной регистрации нашего брака, когда какая-то пьяная молодая журналистка, с которой я имел неосторожность ненадолго остаться наедине в полутемной комнате, стала чересчур энергично покушаться на мое целомудрие.

Поэтому, пребывая в легкой эйфории по поводу того, как славно и без жертв завершился мой первый фиктивный брак, а также по поводу того, что небольшая попойка в честь регистрации моего второго фиктивного брака обошлась без неприятных эксцессов, я, оформив прописку Веры М., совершенно в ус себе не дул и временами, забывая о своем семейном положении, начинал даже строить далеко идущие планы относительно совместной жизни с моей нынешней (не фиктивной) женой (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Марина З.).

Но вот спустя какое-то время мне звонит Вера М. и сообщает, что благополучно разрешилась от бремени мальчиком. «Что ж, — сказал я себе, — все идет как по-писаному: теперь она разведется со мной, выйдет за своего Васю К., купит кооператив и выпишется с божьей помощью из моей комнаты». Но тут Вера М., перебив мои приятные размышления, сказала, что просит меня, чтобы я зарегистрировал этого новорожденного ребенка на свое имя, поскольку ее Вася К., не помню уже сейчас из-за каких причин, не может записать его на себя.

Только пусть читатель не подумает, будто бы в дальнейшем речь пойдет о неправедном взыскании с меня алиментов и о прочей банальной чепухе, недостойной упоминания в художественной литературе. Все будет гораздо интересней и неожиданней.

Здесь, впрочем, следует сказать, что скорее всего у Васи К. не имелось никаких особенных причин, по которым он не мог бы признать своего отцовства. Просто Вера М., будучи человеком социально мнительным и весьма смутно (как и все мы) представляя себе функции и прерогативы многочисленных учреждений, регулирующих вопросы брака, прописки и деторождения, опасалась, как бы где-нибудь в инстанциях не показалось странным, что она, едва выйдя замуж за одного мужчину, рожает ребенка от другого. Что же касается меня, то я, конечно, был несколько удивлен таким развитием событий, тем более, что все это никоим образом не оговаривалось в нашем контракте, и даже слегка растерялся. Но тем не менее, чувствуя себя связанным некоторыми обязательствами и абсолютно (и, как показало будущее, небезосновательно) доверяя Вере М. в пресловутом вопросе об алиментах, а также желая поддержать свою репутацию человека, чуждого всем предрассудкам и условностям нашей жизни, я согласился выполнить ее просьбу, причем не последнюю роль в моем решении сыграла мысль о том, что мне не нужно будет теперь платить налог за бездетность, всегда вызывавший во мне возмущение своей несправедливостью и непомерной величиной. Хотя я, как честный человек, предупредил Веру М. о полной беспочвенности ее страхов и о непредсказуемости последствий этого шага, который лично я считал и до сих пор считаю опрометчивым. Впрочем, тогда я еще и сам не знал, до какой степени я окажусь прав.

Но как бы то ни было, мое предупреждение не возымело желанного действия, и мы договорились, что я встречусь с Васей К., как сейчас помню, в переходе на станции метро «Белорусская», он передаст мне необходимые документы, а я схожу и зарегистрирую этого младенца как своего сына.

В условленный и, надо сказать, довольно ранний час наша встреча состоялась, и, передав мне нужные справки и документы, каковые я со свойственным мне легкомыслием не читая сунул в карман, счастливый Вася К. поведал мне волнующую историю о том, что у него есть друг, с которым они ходили чуть ли не в один детский сад; так вот у этого друга и у Васи К. сыновья родились в один и тот же день, да еще к тому же и первого апреля. И здесь Вася К. вскользь упомянул, что сыновей своих они назвали Степаном и Семеном (имена, конечно, вымышленные). А я в тот ранний час то ли был с похмелья, то ли просто еще толком не проснулся — не помню, но всю эту трогательную историю выслушал без должного внимания и, наспех пробормотав какие-то невразумительные поздравления, поехал досыпать на работу (я, кажется, работал тогда завхозом на Московском вертолетном заводе забыл имени кого).

Должен признаться, что я в то время, несмотря на уже вполне зрелый возраст, не только не имел собственных детей, но и с чужими сталкивался довольно редко. Правда, году, кажется, в 1973 случилась со мной одна странная история, и я, пожалуй, сейчас ее расскажу, хотя она и не имеет прямого отношения к моему повествованию. Это будет у меня как бы вставная новелла.

Так вот, летом упомянутого года я работал в одной геофизической партии помощником взрывника. Наша партия занималась изыскательскими работами в бассейне речки Зарамаг (это в горах Северной Осетии), и мы квартировали на одноименной турбазе. И вынужден с прискорбием, но нисколько не погрешив против печальной истины, засвидетельствовать, что разнузданность нравов на этой турбазе не поддавалась никакому описанию. Контингент туристов, съезжавшихся сюда со всех концов страны, был весьма пестрым по национальному составу, но почему-то преимущественно женским, каковое обстоятельство по вечерам привлекало сюда практически все мужское население соседних аулов в возрасте от 13 до 70 лет, и корпуса турбазы, а также близлежащие живописные окрестности еженощно становились ареной буйного и беспорядочного совокупления.

Что же касается меня, то я был в те годы крайне романтически настроенным юношей, и этот дикий праздник плоти не мог вызвать у меня ничего, кроме глубокого и совершенно искреннего омерзения. Тем более что я состоял тогда в возвышенной любовной переписке одновременно с несколькими прелестными и высоконравственными студентками филологического факультета МГУ им. Ломоносова — так что весь этот разврат мне был бесконечно чужд и неинтересен.

К счастью, сначала я жил отдельно от своих коллег-геофизиков, которые в те редкие минуты, когда не предавались, по изящному выражению А.С.Пушкина, «чувственному наслаждению пиянства», в половой невоздержанности ничем не уступали темпераментным горцам, и поэтому по вечерам имел возможность уединиться в своей хибарке, служившей по совместительству складом нашего инвентаря, и предаваться там поэтическим и эпистолярным восторгам. Но через некоторое время ко мне подселили одного вновь прибывшего геофизика (назовем его на всякий случай вымышленным именем Андрей Д.). Этот Андрей Д. с первого же дня невероятно активно включился в светскую жизнь турбазы и буквально каждую ночь, совершенно не стесняясь моим присутствием, стал приводить к нам крайне легкомысленно настроенных особ прекрасного пола самого разного возраста и этнической принадлежности. Так что мне поневоле приходилось быть очевидцем всевозможных душераздирающих эротических сцен, глубоко потрясших мое юношеское воображение.

А надо сказать, что турбаза «Зарамаг» была транзитной на маршруте к знаменитому Цейскому леднику и туристические группы задерживались здесь только на 2–3 дня. Этот порядок и определял частоту, с которой сменялись избранницы моего неистового сожителя. Но одна из его пассий, весьма молодая особа лет 16–17 (поскольку за давностью лет я забыл ее настоящее имя, мне ничего не остается, как назвать ее вымышленным именем Надя Т.), почему-то отстала от своей группы и задержалась у нас чуть ли не на две недели. То ли она немного прихворнула и врачи не разрешали ей идти выше в горы, то ли она была родственницей кого-то из обслуживающего персонала турбазы — не помню. Так вот, эта Надя Т. удивительно привязалась к Андрею Д. (что в ее положении было естественным), а заодно и ко мне (что было по меньшей мере странным) и все две недели, по сути дела, прожила в нашей хибарке. При этом она, узнав, что Андрей Д., в отличие от меня, был женат, причем не в первый и даже, кажется, не во второй раз, постоянно высказывала вслух твердое намерение выйти замуж за меня, к чему я, со своей стороны, не имел никакого желания и, естественно, не давал ни малейших поводов. Более того, в личных беседах с Надей Т. я неоднократно подчеркивал химеричность и абсурдность ее планов, но, как я понимаю теперь, делал это в излишне мягкой и деликатной форме, что, по всей видимости, позволило Наде Т. понять меня не вполне однозначно. Короче, в конце концов Надя Т., успев уже до последней крайности надоесть и мне и Андрею Д., которому ее присутствие мешало реализовывать его природную склонность к полигамии, уехала с турбазы, но на прощанье Андрей Д., этот вероломный друг, тайком от меня и, очевидно, из юмористических побуждений дал ей мой московский адрес.

Вскоре наша экспедиция завершилась. Я, гордый тем, что в этой клоаке разврата ни разу не поддался слабости, вернулся в Москву и был весьма удивлен, когда где-то через месяц получил не то из Донецка, не то из Ростова-на-Дону телеграмму следующего содержания: «Марк, если ты на мне не женишься, у меня от тебя будет ребенок. Надя Т.» Поскольку мое (невымышленное) имя в начале телеграммы исключало то, что телеграмма попала ко мне по ошибке и на самом деле была адресована Андрею Д., я усомнился, вполне ли понимает юная Надя Т., отчего бывают дети. Но так как я сам в те годы не имел еще на данный предмет исчерпывающего знания и был не в состоянии оценить степень подготовки Нади Т. по этому вопросу, то на всякий случай решил ничего на ее телеграмму не отвечать и не ответил. А на ноябрьские праздники я с чистой совестью уехал в составе Московского поэтического театра на гастроли в город Ярославль.

Буквально через несколько часов после отхода поезда в дверь моего родительского дома уже звонила Надя Т., а спустя еще несколько минут она уже представлялась моему отцу как моя невеста. Причем отца, которому мой богемный образ жизни и без того доставлял массу острых ощущений и которому я, дабы их не усугублять, не показывал вышеприведенную странную телеграмму, больше всего поразило, что прямо под пальто у Нади Т. было надето свадебное платье. Однако никаких других признаков беременности отец у нее не заметил, и сообщение об этом оказалось, пожалуй, единственным приятным моментом во время моего объяснения с отцом, состоявшегося, когда я вернулся из Ярославля, уже не застав, к счастью, Нади Т., которая, проведя у нас ноябрьские праздники, отбыла за день до моего приезда, неизвестно почему не дождавшись меня.

Честно говоря, я и сейчас не совсем понимаю, с какой целью она приезжала. Тем не менее через несколько недель я получил от Нади Т. еще одну телеграмму, гласившую: «Поздравляю, у тебя дочь, назвали Полиной». По вышеозначенным причинам я и на эту телеграмму ничего отвечать не стал и уж тем более постарался, чтобы она не дай бог не попалась на глаза отцу. Впрочем, на этом моя переписка с Надей Т. благополучно завершилась, и больше ни о ней, ни о Полине я не имел никакой информации. И за десять лет, которые прошли с тех пор вплоть до моего вступления в фиктивный брак с Верой М., я еще только один раз, да и то, как читатель убедится в дальнейшем, чисто умозрительно, имел отношение к проблемам деторождения, хотя не могу сказать, что все это время вел такую же воздержанную и целомудренную жизнь, как на турбазе «Зарамаг».

Поэтому, когда Вера М. обратилась ко мне со своей неожиданной просьбой и позже, когда я вполуха слушал рассказ Васи К., мне абсолютно не приходило в голову, что зарегистрировать ребенка в ЗАГСе — значит дать ему имя. По всей вероятности Вера М. и Вася К. тоже представляли себе это все довольно туманно, поскольку в разговорах со мной они никак не акцентировали непосредственно имя, которое решили дать своему первенцу, и даже если и упомянули его, то вне всякой связи с регистрацией, так что у меня в голове это совершенно не связалось одно с другим.

Словом, когда на следующий день после встречи с Васей К. в ЗАГСе у меня спросили, под каким именем я намерен зарегистрировать своего сына, я был настолько ошарашен этим, казалось бы, естественным вопросом, что на первое время просто потерял дар речи и начал мычать что-то невнятное и невразумительное. Но сотрудники ЗАГСа, перевидавшие на своем веку немало счастливых отцов, очень вежливо и обходительно сказали мне, чтобы я так не волновался, а сел и спокойно подумал, и даже дали мне в помощь справочник русских и почему-то удмуртских имен. Машинально перелистывая этот справочник, в котором удмуртских имен оказалось такое невероятное количество, какого я прежде не мог себе и представить, я сидел и думал, но совсем не о том, о чем мне предлагали подумать сотрудники ЗАГСа, а о том, что не знаю ни телефона, ни даже адреса Веры М. и Васи К. Связь с ними у меня была односторонней, то есть они всегда звонили мне сами.

И тут, когда я уже совсем собрался встать и объявить о своем решении пойти домой и еще посоветоваться с женой, «сквозь магический кристалл» я смутно припомнил трогательный рассказ Васи К. о Степане и Семене. И хотя я, как ни старался, не мог восстановить в памяти, кто из них был сыном Васи К., а кто — отпрыском его безымянного друга, я все равно испытал огромное облегчение. Теперь я должен был выбирать имя для своего фиктивного первенца уже не из необозримого множества русских и удмуртских имен, а всего лишь из двух, что представлялось мне сравнительно не таким сложным.

Но несколько одурев от пережитого, я, к сожалению, с самого начала пошел в решении этой дилеммы по принципиально ложному пути отвлеченных эстетических оценок и категорий. Я подумал: «Словосочетание „Степан Маркович Фрейдкин“ выглядит вопиющим диссонансом и вообще излишне эклектично и отчасти противоестественно, тогда как „Семен Маркович Фрейдкин“ звучит, может быть, и не слишком изысканно, но, во всяком случае, стилистически чисто, и уж никто не упрекнет носителя такого имени в том, что его родители страдали отсутствием вкуса или чрезмерной экстравагантностью». Увы, в своих рассуждениях я полностью упустил из виду, что Вера М. и Вася К., будучи, в отличие от меня, по происхождению чистокровными русскими, исходили в выборе имени для своего сына из совершенно иных предпосылок, то есть предполагали в конечном результате иные отчество и фамилию, а это, соответственно, подразумевало и иную гармоническую концепцию целого. Но, как бы то ни было, находясь в плену у иллюзорных и химерических представлений, я недрогнувшей рукой нарек своего фиктивного сына Семеном Марковичем Фрейдкиным, под каковым именем он с того дня и значился в моем паспорте и в выданном мне свидетельстве о рождении.

Вера М. и Вася К., узнав об этой роковой ошибке, были, конечно, очень огорчены. Но надо отдать им справедливость, они ни в какой форме не пытались упрекнуть меня в происшедшем. К счастью, пока ребенок находится в раннем младенчестве и круг его общения и деятельности довольно ограничен, разница между «де юре» и «де факто» еще не настолько существенна, чтобы создать серьезные препятствия для отправления основных жизненных функций. И первое время Семен Маркович Фрейдкин, он же Степан Васильевич К., вел существование в двух лицах без особых тягот для себя и своих родителей, не говоря уже о фиктивном отце. Так продолжалось до тех пор, пока Вера, претворяя в жизнь нашу предварительную договоренность, не решила, что пришло время развестись со мной и выйти замуж за Васю К. Но, в отличие от случая с Люсей С., которая сначала развелась со мной, а уж потом стала обзаводиться потомством, развод с Верой М. должен был осуществляться через суд, поскольку по документам у нас с ней имелся общий ребенок.

Предвидя сложность и неприятность этой процедуры и чувствуя свою вину перед Верой М., я сочинил от ее имени и по ее просьбе заявление о разводе, в котором с присущим мне литературным талантом изобразил себя такими черными красками и приписал себе такие бесчеловечные высказывания, поступки и намерения, что судья (очень крупная и суровая молодая особа) прониклась ко мне невольным уважением. Очевидно, даже ей не каждый день приходилось сталкиваться с такими закоренелыми негодяями.

Словом, развод прошел довольно гладко, чего совершенно нельзя сказать о наших дальнейших делах. А дальше Вера М. оформила свой брак с Васей К., что, по всей видимости, тоже обошлось без особенных приключений, после чего Вася К. должен был усыновить своего родного сына, а я, соответственно, от него (сына) отказаться. В процессе этого трансфера мы предполагали осуществить и необходимую замену в документах всех трех паспортных характеристик нашего общего ребенка — имени, отчества и фамилии — на подлинные.

Если говорить о реакции соответствующих учреждений на наши просьбы об отказе и усыновлении, то с этим никаких сложностей не возникло, поскольку я снова не пожалел своего доброго имени и в очередной раз предстал перед лицом общественности как мрачный человеконенавистник и мизантроп, написав в заявлении об отказе от ребенка, что я вообще терпеть не могу детей, а также женщин и домашних животных, и если мой отказ не будет удовлетворен, то я, с отроческих лет состоя на учете в психдиспансере, вполне могу лишить жизни себя, этого ребенка, свою бывшую жену, ее нынешнего мужа и, может быть, даже кого-нибудь еще. Возможно, я в своем заявлении формулировал все это не в таких сильных и категорических выражениях, но общий смысл был именно такой.

Гораздо сложнее оказалось дело с заменой имени, причем собственно имени, как такового, поскольку выяснилось, что заменить отчество и фамилию в нашей стране доступно каждому (к примеру сказать, моя нынешняя жена Марина З. до брака со мной сменила три фамилии, и только один раз это было связано с замужеством), а вот сменить ребенку имя родители почему-то не имеют права — это может сделать только сам ребенок и только по достижении им совершеннолетия. Таково общее положение, но были и частности. Например, дело почему-то несколько упрощалось, если бы мы с Верой М. признали, что фактическим отцом ребенка является Вася К. Но Вера М., по-прежнему опасаясь (на мой взгляд, совершенно беспричинно), как бы это признание не вызвало у кого-нибудь подозрения в подлинности нашего с ней брака, слезно просила меня придерживаться версии, будто бы это на самом деле мой ребенок и я отказываюсь от него исключительно из чудовищной душевной черствости, а не потому что я, упаси бог, сомневаюсь в своем отцовстве.

Словом, всего сейчас уже не упомнишь, но в конце концов после того, как несчастная Вера М. неоднократно посетила множество различных должностных лиц, а я до такой степени набил руку, обливая себя грязью во всевозможных письменных заявлениях и устных беседах с ответственными работниками районного и городского исполнительных органов, что уже сам начал считать себя последним проходимцем и моральным уродом, мы в порядке исключения получили вожделенное разрешение, и Семен Маркович Фрейдкин прекратил свое существование и был заменен Степаном Васильевичем К. во всех относящихся к нему документах, кроме, впрочем, моего паспорта, где он фигурирует в своем первоначальном виде до сих пор, знаменуя торжество отвлеченной идеи над грубой действительностью и не неся, так сказать, никакой прикладной нагрузки, если не считать того, что благодаря ему я еще два года имел возможность безо всяких законных оснований не платить ненавистный мне налог за бездетность.

А между тем я к этому времени состоял уже в браке (не фиктивном, а самом что ни на есть настоящем) с упоминавшейся Мариной З., в каковой брак я вступил сразу же после расторжения фиктивного брака с Верой М.

Этот брак (с Мариной З.) имеет богатую предысторию, которая как бы обрамляет два мои предыдущих фиктивных брака. Генезис его восходит к тем золотым и, увы, уже таким далеким временам, когда я даже не состоял еще в фиктивном браке с Люсей С., а Марина З. (впрочем, тогда она звалась еще не Мариной З., а Мариной У.) являлась ученицей 9-го класса средней школы, между тем как я был уже изрядно потрепанным 24-летним старым хреном, успевшим испытать на своем веку много творческих и любовных неудач и не ждущим от жизни ничего хорошего.

Но, невзирая на почти десятилетнюю разницу в возрасте, наши отношения развивались очень бурно и вскоре зашли гораздо дальше, чем я предполагал вначале и чем предписывает строгая мораль. Кстати говоря, общественное мнение в лице инициативной группы актеров Московского поэтического театра (членами которого являлись и я, и Марина З.), и в первую очередь его руководитель (назовем его на всякий случай вымышленным именем Павел Вениаминович Х.) — в резкой и далеко выходящей за рамки корректности и доброжелательности форме осудили наше чувство, и мне пришлось в знак протеста покинуть родной коллектив, где я провел десять лучших лет жизни.

Следует признаться, что я, противно своим ожиданиям и обыкновениям, невероятно увлекся этим юным существом и уже совершенно не представлял себе дальнейшей жизни без нее. Тем не менее, поскольку ввиду чрезвычайной молодости Марины У. матримониальные планы (а таковые занимали важное место в наших мечтах о будущем) откладывались на неопределенное время, я не преминул, пока суд да дело, вступить в фиктивный брак с Люсей С., легкомысленно полагая, что это никак не помешает моим отношениям с Мариной У. Это и не помешало — помешало другое.

Год с лишним наш роман с Мариной У. протекал счастливо и более или менее безоблачно, хотя, конечно, столь юной и трепетной девице, каковой была тогда Марина У., приходилось иной раз не слишком сладко со мной, грубым и местами неотесанным мужланом, который не умел отказаться от целого ряда своих скотских привычек и не всегда уделял должное внимание ее душевным порывам и чистоте собственных ног.

И тут, как сейчас помню, 8 января 1979 года я по заданию журнала «Клуб и художественная самодеятельность», где недолго и вполне безуспешно подвизался в то время, уехал в командировку в город Городец Горьковской области. И когда я, истосковавшийся по своей голубке, через несколько дней вернулся обратно, это ветреное создание Марина У. (впрочем, к тому времени она по случаю получения паспорта и по настоянию своей матери сменила фамилию отца, с которым та уже давно была в разводе, на материнскую и звалась Мариной Ю.) объявила мне, что за неделю моего отсутствия полюбила одного нашего общего приятеля и, между прочим, тоже бывшего актера Московского поэтического театра (назовем его на всякий случай вымышленным именем Коля З.)

Надо ли говорить, в какое состояние повергло меня это сногсшибательное известие? Я был настолько потрясен ужасностью и, главное, абсолютной неожиданностью происшедшего, что, будучи обуреваем целым комплексом всевозможных отрицательных эмоций, уже не мог надлежащим образом отправлять свои служебные обязанности (я, кажется, работал тогда руководителем вокально-инструментального ансамбля в типографии издательства «Прейскурантиздат»). Поэтому, чтобы немного оправиться и в спокойной обстановке осмыслить случившееся, я лег в психбольницу № 4 им. Ганнушкина, где всегда находил приют и отдохновение в трудные минуты жизни. А пока я в привычном для себя обществе скорбных главою упивался своим горем и создавал шедевры трагедийной любовной лирики, Марина Ю. закончила 10-й класс средней школы и очень небольшое время спустя вышла замуж за упомянутого Колю З., чем снова опасно пошатнула мое уже начинавшее стабилизироваться после выхода из больницы душевное здоровье.

Причем надо сказать, что буквально за день до своего бракосочетания Марина Ю. встретилась со мной, и во время этого душераздирающего свидания я горячо умолял ее не совершать столь поспешного и необдуманного шага и со свойственной мне проницательностью и знанием жизни изобразил ей довольно точную картину наших дальнейших отношений.

А они развивались следующим образом: не миновал и год со дня ее свадьбы, как Марина Ю. (впрочем, она тогда уже, естественно, именовалась Мариной З.) не то чтобы осознала ошибочность своего решения, но по крайней мере поняла, что ее чувство ко мне сильнее, чем что бы то ни было другое, и возобновила (разумеется, не без некоторых усилий с моей стороны) прежние отношения со мной, отнюдь не расторгнув при этом своих брачных уз. И хотя мы оба были безумно счастливы, вновь, так сказать, обретя друг друга, этот период нашей жизни оставил у нас далеко не самые светлые воспоминания. Нас, конечно, невероятно угнетала двусмысленность и ложность нашего положения, необходимость лгать, встречаться тайком и т. д., словом, все то, что уже многократно описывалось в художественной литературе. При этом я, испытывая выраженную брезгливость к адюльтеру как таковому и совершенно не понимая причин его бытования в наше гуманное время эмансипации и общедоступного развода, а также будучи не вполне чужд такому низменному чувству, как ревность, настоятельно уговаривал Марину З. осуществить вышеуказанный развод с Колей З. и навсегда соединить свою молодую судьбу со мной, тем более я к тому времени уже расторг фиктивный брак с Люсей С. и был в этом отношении ничем не связан. В своих уговорах я особенно упирал на то, что сейчас это обойдется значительно меньшей кровью, чем потом, когда могут появиться дети со всеми вытекающими последствиями и осложнениями.

Однако Марина З. из ложно понимаемых соображений стыдливости и из еще более ложно понимаемых соображений ответственности перед Колей З. разводиться не хотела, но, не имея сил отказаться от любви ко мне, регулярно навещала по вечерам мою холостяцкую комнату, тогда как ее обманутый супруг полагал, что она находится на занятиях вечернего отделения психологического факультета МГУ им. Ломоносова. Причем к Коле З., который если и не был образцовым супругом, то во всяком случае нежно и преданно любил свою молодую жену, Марина З. испытывала самые добрые чувства и от этого еще более мучилась своим положением. И вообще она металась между мной и Колей З., буквально подобно раненой лани, каковые метания и терзания наряду с последующими событиями и послужили причиной необратимых изменений в ее еще несформировавшейся психике, до сих пор накладывающих тяжелый отпечаток на нашу совместную жизнь.

Все это придавало нашим отношениям помимо известной пикантности большую долю драматизма и привело в конце концов к тому, что мы, совершенно измучив друг друга, а заодно и Колю З., которому Марина З. в светлую минуту открыла глаза на происходящее, решили (впрочем, на этот раз уже по моей инициативе), расстаться навек.

Это героическое, хотя и с явственным душком волюнтаризма, решение потребовало от меня слишком много моральных сил и окончательно подорвало мое душевное здоровье, и без того расшатанное напряженной личной жизнью. Так что я снова отправился в творческую командировку в психбольницу № 4, чувствуя себя не в состоянии справляться с обязанностями рабочего по обслуживанию здания Центрального Дома Союза архитекторов СССР. Однако, едва только выйдя из больницы и находясь под сильным впечатлением перечитанного там романа Л.Толстого «Анна Каренина», я вопреки всякой логике с самого утра поехал к дому Марины З. и, дождавшись, пока Коля З. ушел на работу, с замиранием сердца позвонил в ее дверь.

Не стану описывать подробностей нашей встречи, так как это может вывести меня далеко за рамки избранного мной жанра. Скажу одно: когда мы немного пришли в себя после первых объятий, Марина З. призналась мне, что она беременна.

Теперь, конечно, уже не могло быть и речи о разлуке навек, поскольку хотя Марина З. с самого начала совершенно однозначно утверждала, что беременна от своего мужа, а не от меня, я не терял надежды. Но мне суждено было пережить еще одно горькое разочарование: когда ребенок (назовем его на всякий случай вымышленным именем Витя З.) в положенный срок благополучно появился на свет, то по ряду внешних, но от этого не менее бесспорных признаков, стала вполне очевидной правота Марины З. в том, кого следует считать его отцом.

Естественно, пока Марина З. была беременна и потом, после рождения ребенка, мы уже не могли встречаться с ней так часто, как того хотели, и это только усугубляло наше взаимное влечение друг к другу. Во время редких встреч я продолжал склонять Марину З. развестись с мужем, и, кажется, она сама уже начала осознавать, что рано или поздно этого не миновать. Но насколько Марина З. была права в вопросе отцовства своего ребенка, настолько, увы, был прав и я, когда говорил, что при наличии ребенка ей будет гораздо трудней решиться на развод, чем при отсутствии оного. Она, бедняжка, понимая неизбежность этого шага в принципе и не имея душевных сил совершить его в любой отдельно взятый конкретный момент, искала и находила разнообразные предлоги для отсрочки этого страшного дня. В конце концов, дабы прекратить эту пытку неопределенностью и не отравлять наших и без того коротких свиданий, мы решили не возвращаться пока к этому вопросу и предоставить все естественному течению событий. А чтобы наше решение не выглядело совсем малодушным, мы для очистки совести установили срок — пять лет, по истечении которых Марина З. взяла на себя обязательство развестись с Колей З.

Поэтому я, не предвидя в обозримом будущем изменения своего социального статуса и не имея привычки терять время даром, решил вступить в вышеописанный фиктивный брак с Верой М. и вступил. Кто же мог предположить, что так долго созревавший нарыв в отношениях Марины З. и ее супруга вскроется буквально через несколько месяцев после моего легкомысленного бракосочетания?

Короче говоря, в один прекрасный вечер в начале осени 1983 года Марина З., не дожидаясь назначенного срока, собралась с духом и объявила Коле З. и своей матери (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Галина Егоровна Ю.) о своем твердом решении расстаться с мужем и соединить свою жизнь со мной.

Без сомнения, это заявление было в большой степени импульсивным и, может быть, отчасти даже неожиданным для самой Марины З. — а уж для меня оно тем более оказалось совершенным сюрпризом. Но как бы то ни было, читатель может легко себе представить, что после этого жизнь в доме Марины З. превратилась в сущий ад. Причем если Коля З. в тяжелые для него минуты повел себя вполне достойно и мужественно, то Галина Егоровна Ю., всей душой ненавидя меня еще с давних времен зарождения нашего романа с Мариной З. (кстати сказать, моя теща не разговаривает со мной и по сей день, хотя мы прожили с ее дочерью уже более 5 лет) и будучи искренне привязанной к Коле З., а еще больше — к его родителям, с которыми она успела так сдружиться, что буквально обрела у них второй дом, организовала и с блеском провела в целях моей дискредитации обширный цикл разнообразных мероприятий, разумно чередуя в его рамках проникновенные задушевные беседы с дикими скандалами и экономическими санкциями. Со всем пылом своей натуры и доходя порой до высоких степеней артистизма она живописала Марине З. как очевидную ущербность моего социального положения и национальной принадлежности, так и явную неприглядность моего морального облика и интеллектуальных способностей, ясно давая ей понять, насколько Коля З. превосходит меня по всем этим показателям. Однако Марина З., единожды решившись, оставалась непоколебимой, и в конце концов после невероятных по своему драматизму семейных сцен было окончательно решено, что она уходит ко мне.

Казалось бы, теперь Марина З. и Коля З. не должны были оставаться и дня под одной крышей, однако порой обстоятельства бывают сильнее нас, и прошло еще некоторое время, прежде чем мы с Мариной З. смогли соединиться не только декларативно, но и фактически. Причины этой крайне болезненно переживавшейся всеми нами задержки заключались в том, что нам с Мариной З. и ее сыном, которому к тому времени исполнилось уже два года, попросту негде было осуществить, так сказать, совместное проживание.

Чтобы читатель мог понять всю мучительную остроту этой проблемы, опишу вкратце нашу тогдашнюю квартирную ситуацию: Марина З. с мужем и ребенком, а также ее отчим, с которым мать Марины З. развелась за несколько лет до всей этой истории по причине несходства темпераментов и чрезмерной склонности упомянутого отчима к горячительным напиткам, были прописаны в малогабаритной двухкомнатной квартире на улице Рычагова, тогда как сама Галина Егоровна Ю. имела однокомнатную кооперативную квартиру на противоположном конце Москвы на Болотниковской улице. Но по некоторым семейным обстоятельствам все они жили не по месту прописки, а совсем наоборот, то есть Марина З. с семьей — в однокомнатной квартире своей матери, а та — в двухкомнатной квартире дочери, в то время как отчим вообще жил неизвестно где. Однако незадолго до описываемых событий пресловутый отчим объявился на своей законной жилплощади и принялся недвусмысленно, вплоть до вызова милиции, выгонять оттуда как непрописанную свою бывшую жену. Ввиду этого Марине З. с семьей пришлось вернуться на улицу Рычагова, а Галина Егоровна Ю., со своей стороны, начала от лица дочери срочно разменивать эту квартиру, при этом сама отнюдь не проживая в своем кооперативе, находившемся очень далеко от ее работы, а обретаясь то у Марины З., то у каких-то родственников, то где-то еще. Естественно, при таких обстоятельствах и при наличии в этой несчастной двухкомнатной квартире Коли З., который если и мог куда-то съехать на время, то уж выписаться оттуда не мог никуда, не шло даже речи о том, чтобы туда мог вселиться еще и я. Помимо всего прочего, этого не допустил бы и отчим Марины З.

Что же касается меня, то я, согласно прописке, занимал одну комнату в двухкомнатной коммунальной квартире по улице Усиевича, причем в этой комнате была, кроме того, прописана моя фиктивная жена Вера М. со своим сыном, каковой в домовой книге тогда еще значился под именем Семена Марковича Фрейдкина. И хотя Вера М. не прожила по месту своей прописки ни одного дня, я, к сожалению, не мог предложить Марине З. переехать ко мне по той простой, но веской причине, что моя соседка (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Елизавета Павловна Р.) представляла собой (и, кстати сказать, представляет до сих пор) такую невероятную стерву, какой, по выражению Н.В.Гоголя, читатель, верно, никогда и не видывал. И, успев оценить за шесть лет совместной жизни ее выдающиеся душевные качества, я ясно отдавал себе отчет, что если она обращалась в милицию, даже когда кто-то из моих приятелей изредка оставался у меня ночевать, то уж тем более она не допустит в квартире постоянного проживания непрописанных лиц. А даже если предположить, что я и Марина З. сумели бы за волшебно короткий срок расторгнуть свои предыдущие браки (чего ни я, ни она не хотели делать по всякого рода побочным соображениям, которые я не стану здесь приводить, чтобы не усложнять композицию своего произведения, и чего даже при желании ни я, ни она все равно не смогли бы осуществить быстрее, чем за 2–3 месяца) и пожениться, то и в этом случае Марина З. не могла бы прописаться у меня, так как на той же площади была прописана и Вера М., а закон не позволяет прописки двух жен — бывшей и настоящей — в одной комнате. Правда, тот же закон допускает, что законная жена может проживать на площади мужа и без прописки, чем мы впоследствии и воспользовались, но тогда еще Марина З. не была моей законной женой и по вышеозначенным причинам нескоро могла ею стать. Выписать же Веру М. (что, впрочем, нам ничего не давало) я не мог, поскольку в этом случае наш с нею фиктивный брак терял всякий смысл, тем более что к тому времени иногородним для того, чтобы получить право на собственную жилплощадь, полагалось иметь уже не пять, а десять лет московской прописки, каковое беспощадное изменение в законах буквально подкосило под корень наши надежды на относительно скорую натурализацию Веры М. в Москве и на обретение мной столь необходимой свободы рук для решения своих собственных жилищных проблем.

Таким образом, вопрос о проживании в моей комнате тоже отпадал, и было бы естественным предположить, что мы сможем поселиться в пустующей квартире Галины Егоровны Ю. Однако эта последняя, испытывая ко мне все дурные чувства, на какие только способна зрелая интеллигентная женщина, и желая наказать свою дочь за ослушание и крайне неразумный, а главное, глубоко безнравственный, с ее точки зрения, поступок, не только категорически запретила Марине З. жить в этой квартире, но и предоставила ее как пострадавшей стороне Коле З. в качестве компенсации за моральный ущерб.

Короче говоря, все эти до крайности запутанные и сложные обстоятельства означали только одно: жить нам было негде. Но, к счастью, тут как раз подоспел мой очередной отпуск (я, кажется, работал тогда бригадиром грузчиков в мастерской по ремонту вычислительной техники треста «Трансоргмашучет» МПС), и я, вместо того чтобы воспользоваться разрешением на бесплатный проезд по железной дороге в любой конец СССР, которое раз в год предоставляется работникам упомянутого министерства, и съездить, как предполагал ранее, на свою родину в город Ленинабад Таджикской ССР, где, говорят, лучший месяц в году — это октябрь, провел означенный октябрь на пронизывающем ветру, под дождем и снегом на квартирной толкучке в Банном переулке, тогда как бедная Марина З. вкушала прелести совместной жизни с полупьяным отчимом и отвергнутым мужем.

Причем наше с Мариной З. неопределенное в юридическом плане положение отнюдь не делало нас желанными клиентами в глазах дотошных квартиросдатчиков, которые, предпочитая иметь дело со здоровыми и крепкими семьями военнослужащих, шарахались от меня как от зачумленного, когда я начинал объяснять, что женат на одной женщине, а та, с которой собираюсь жить, замужем за другим и т. д. Тем не менее мне удалось в конце концов договориться с одним очень сомнительного вида молодым человеком, и, как сейчас помню, 6 ноября 1983 года мы с Мариной З. и ее сыном торжественно въехали в однокомнатную квартиру на 13-й Парковой улице, где и началась наша многострадальная совместная жизнь.

Когда семья снимает квартиру частным образом, ей (семье) приходится сталкиваться со множеством больших и малых неудобств, так или иначе связанных с действием на территории СССР паспортной системы, но самым неприятным из них является то, что хозяин в любой момент может вас с этой квартиры попросить, и еще хорошо, если он будет так любезен и предупредит об этом заранее (скажем, за неделю). И нам с несчастной Мариной З. довелось в полной мере испытать на себе это главное неудобство. Достаточно сказать, что за те два неполных года, по истечении которых мы с ней наконец смогли оформить свои разводы, вступить в брак и поселиться на законных основаниях в моей комнате на улице Усиевича (каковая, между прочим, на протяжении всего времени наших скитаний стояла пустая, и мы не только не могли по уже изложенным причинам жить в ней сами, но и без согласия достойной Елизаветы Павловны Р. не имели даже права ее (комнату) сдать, чтобы хоть немного облегчить себе тяжелое бремя дорогостоящего найма жилой площади), нам пришлось шесть раз со всеми бебехами переезжать с квартиры на квартиру. Причем помимо прочих радостей жизни это всякий раз было связано с таким захватывающим и требующим полной самоотдачи делом, как устройство на каждом новом месте малолетнего Вити З. в детский сад.

Честно говоря, я уже не чувствую себя в силах описывать все эти переезды, равно как и последующие, потому что с водворением на улице Усиевича, где я, дабы обеспечить надежные тылы, устроился даже работать диспетчером в местный ДЭЗ, наши квартирные мытарства отнюдь не закончились, а, можно сказать, только начались. Поэтому я, быть может, несколько неожиданно для читателя здесь, пожалуй, и закончу свое повествование, хотя, безусловно, я мог бы рассказать еще очень много занимательного и поучительного из области квартирных обменов, коммунального общежития и жилищного законодательства. Так, в частности, можно было бы поведать миру о том, как я пытался купить для себя и своей семьи трехкомнатную (потому что меньшую пришлось бы очень долго ждать) кооперативную квартиру, каковую негоцию должна была по мере сил субсидировать Вера М., с тем чтобы остаться одной в моей комнате и надеясь (ввиду преклонных лет Елизаветы Павловны Р.) в перспективе занять всю квартиру, и как мне было официально в этом отказано на том основании, что у моей бывшей жены еще нет достаточного стажа московской прописки и поэтому она не имеет права быть ответственным квартиросъемщиком той комнаты, в которой она останется, если я получу другую квартиру, и, следовательно, до того, как она это право обретет, я не могу улучшать свои жилищные условия. Словом, повторяю, много еще было в моей семейной жизни всяческих небезынтересных событий и нетривиальных ситуаций, но лучше оставим это до другого раза.

А пока в результате многочисленных переездов, афер и обменов нам удалось добиться того, что мы с моей женой Мариной З., ее сыном Витей З. и нашей маленькой дочерью (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Сарра Ф.) занимаем сейчас одну комнату в трехкомнатной коммунальной квартире (еще 2 семьи, 6 человек), причем в этой комнате вместе с моей семьей прописан не я, а Коля З., проживающий без прописки на квартире у своей новой жены, а я по-прежнему прописан со своей бывшей фиктивной женой Верой М. и ее сыном в моей комнате на улице Усиевича, в которой, как и прежде, уже два года никто не живет и которую мы недавно попытались обменять с одними из наших соседей по трехкомнатной коммуналке, рассчитывая заполучить ее целиком, поскольку вторые соседи должны вот-вот получить отдельную квартиру. Но этот обмен исполком Тимирязевского района нам незаконно запретил, а мы, в свою очередь, обжаловали запрещение в суд и в данный момент пребываем в нетерпеливом ожидании справедливого решения суда и в неизбывных упованиях на лучшую долю.