Степан даже не помыслил взглянуть на, возможно, умирающую жену и на только что родившегося ребёнка. Он запряг коня в подводу и поехал в сторону дома, надо было подумать о крещении и последующей замочке первенца с друзьями, подыскать кормилицу в случае смерти жены, приготовить люльку для малыша и ещё много-много всего предстояло ему сделать и осмыслить в свете создавшихся обстоятельств.
Неделю Степан замачивал своего наследника, заходя каждый день под вечер в пьяном виде к доктору справиться о состоянии находящейся без сознания супруги и о здоровье новорожденного. Он привозил продукты и деньги врачу и уезжал, подержав парочку минут на руках малыша, и только издалека смотрел на бледное лицо жены.
Неделю сражалась за жизнь Фрося с помощью сердобольной Ривы и искусного врача Меира, и молодой здоровый организм женщины победил. На седьмые сутки после операции она открыла глаза и, вопрошающе взглянув на докторшу, сидевшую возле её кровати, и прошептала:
— Скажите, что с ребёночком?..
Рива смочила с доброй улыбкой потрескавшиеся губы Фроси:
— Миленькая, ребёнок жив и здоров, у тебя замечательный мальчик, дай бог здоровья и долгих лет жизни моему Меиру, благодаря его таланту и самоотверженности, вы оба остались живы…
Через неделю после того, как Фрося пришла в себя, Степан увозил от доктора очень ещё слабую жену и хорошо набирающего вес сына. Всё время, пока Фрося была без сознания, жена доктора подносила к груди матери новорождённого, и диво, у той пошло молоко, поэтому не пришлось искать кормилицу или начинать поить ребёнка коровьим молоком.
Дома Фрося быстро приходила в себя, появился аппетит, на исхудавшем лице начал появляться румянец, большие, тяжёлые, наполненные молоком груди буквально разрывали сорочку, и Степан, задерживая на них взгляд, не раз уже смотрел на Фросю осоловевшими от вожделения глазами, но та в ответ только качала отрицательно головой:
— Нельзя, доктор говорит нельзя…
Фрося представить даже не могла, что она допустит к своему телу мужа, она поняла, как мало она значит для него, что в дом он взял не подругу, а удобную хозяйку, будущую мать своих детей, и близость с ней нужна ему только для удовлетворения мужской похоти. Никаких нежных чувств он к ней не питает и питать уже не будет.
Ей даже страшно было подумать, что Степан вновь овладеет её телом, и у неё не раз уже возникали мысли покинуть его и уйти в свою деревню.
Ещё две недели Фрося наведывалась на проверку к врачу, и Меир её заверил, что всё уже в порядке, молодой организм победил. Она целовала его руки и благодарила, благодарила, благодарила…
Уходя от доктора, она крепко обняла уже дохаживающую последние дни перед родами Риву, расцеловала несколько раз нежно в обе щёки и заверила:
— Милая Ривочка, я никогда не забуду твои добрые руки и сердце и буду до конца жизни молиться за твоё здоровье и за здоровье и благополучие твоих близких. Для меня вы с Меиром святее, чем дева Мария. Дай бог тебе успешно разродиться, я буду любить твоего ребёнка, как своего, вы для меня стали почти родными…
Ох, кто тогда мог подумать, насколько её слова окажутся пророческими…
Несмотря на то, что Степан входил в различные комиссии и правления новой власти, они тайно, по традиции, в окружении родни и друзей молодого отца, окрестили мальчика в местном костёле. Службу проводил старый ксёндз, дядя Алеся. Сына окрестили Станиславом, и все присутствующие на крещении приложились поцелуем к руке священника.
Фрося, наклонившаяся поцеловать руку ксёндзу Вальдемару, взглянула вопрошающе в глаза дяди бывшего жениха, и тот чуть заметно покачал отрицательно головой.
Через несколько дней проезжавшая на телеге в сторону леса соседка сообщила, что у пани докторши родилась девочка, а назавтра было двадцать второе июня сорок первого года.