Молодая женщина, растревоженная неожиданной встречей с казалось бы утерянной любовью, не спала всю ночь… Она металась на кровати, вставала, ходила по горнице и вновь возвращалась в постель, но так и не сомкнула глаз до утра. Вопросы обрывками мыслей крутились и путались в голове, но достойных ответов не находилось. К этому времени Фрося окончательно поняла, что от Алеся не отступится, она готова была всё бросить, взять ребёнка и бежать за любимым на край света, несмотря на то, что творится вокруг…
Утром, привычно покормив Стасика грудью, занялась хозяйством, управилась со скотиной и стала возиться на кухне. Неожиданно она услышала немецкие команды, крики полицаев и шарканье ног по булыжной мостовой. Оставив дома всё, как есть, бросилась наружу.
Подойдя к забору, сквозь штакетник увидела, что по дороге в оцеплении немецких автоматчиков и полицаев, вооружённых винтовками, поднимая пыль, движется толпа людей. Некоторых из них она сразу узнала, это были евреи их города.
Из толпы Фрося сразу выделила взглядом дорогих её сердцу Меира и Риву с ребёнком на руках. Душу Фроси сдавила щемящая боль. Она всё сразу поняла, ведь Алесь ей рассказал о несчастной судьбе евреев Польши.
Дом, в котором жила Фрося, находился почти на краю города, и офицер из команды сопровождения принял решение сделать привал у последнего на выходе колодца. В первую очередь самим хотелось напиться в этот жаркий августовский день и уже потом дать попить жаждущим евреем, ведь им предстоял ещё очень далёкий путь.
Рива присела, чуть отойдя от обочины дороги на бугорок, достала грудь и стала кормить ребёнка. Волею судьбы она уселась совсем недалеко от забора, за которым стояла взволнованная Фрося. Меир в это время отошёл набрать воды в колодце.
Фрося тихо позвала из-за забора:
— Пани докторша, пани докторша, это я, Фрося, — та, которую вы с мужем спасли недавно от смерти, которой вы сделали операцию, и на свет появился мой сынок. Быстренько перекинь ко мне через забор ребёнка, я позабочусь о нём и сохраню для вас, а иначе не ровён час, погибнет, а вы возвратитесь, и я верну вам дитя… быстрей, быстрей, умоляю, быстрей…
Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:
— Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою доченьку… Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку… — и, размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.
Фрося прижала к груди ребёночка и, взлетев буквально на крыльцо дома, скрылась за дверью. Мысленно она истово молила Бога, чтобы охранники ничего не заметили. Захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной и зарыдала, а в ушах всё стоял шёпот Ривы: «Береги её, сбереги её, миленькая, сбереги мою доченьку…»
Рива встала в колонну рядом с мужем, взяла из его рук какой-то узел с вещами и прижала к груди, уткнув в него лицо, оттуда пахло её Ханочкой. Плечи матери, собственноручно отдавшей в чужие руки ребёнка, сотрясали рыдания. Ничего не понимающий Меир тряс жену за плечо, пытаясь сквозь горький плач жены разобрать слова и выяснить, куда девалась их доченька.
Колонна углубилась по дороге в лес, и Рива, тесно прижавшись к Меиру, икая от плача, сбивчиво рассказала, в какие руки попала их девочка. И тот успокоился, насколько можно было успокоиться в их положении:
— Ривочка, моя голубка, возьми себя в руки, наши горе и слёзы, похоже, только начинаются, а ты, может быть, сохранила жизнь нашей Ханочке. Даст Бог, мы вернёмся живыми и здоровыми и вновь обретём свою доченьку, а лучших и надёжней рук, в которые ты её вручила, и придумать нельзя.