От боли в теле и тоски на душе Фрося в эту ночь долго не могла уснуть. Прислушиваясь к саднящим мышцам и к печальным мыслям, она почти до утра не сомкнула глаз, то, беря в руки книгу то, откладывая обратно на тумбочку. С рассветом в окно подул свежий ветер, на высоком тополе, доходившем почти до её окна, запели птицы и она, наконец, погрузилась в сон. Сквозь туман крепкого утреннего сна она слышала, как в прихожей заливается телефон, но сил и желания подойти к нему не было никаких. Уже к одиннадцати часам дня она выбралась из постели и то, к этому её подвергли сильные позывы мочевого пузыря. Только успела засунуть зубную щётку в рот, как снова раздался телефонный звонок, так со щёткой в руках и с зубной пастой во рту она подняла трубку:

— Да.

— Мама Фрося, наконец-то, я думала с ума сойду, всё утро наяриваю и Валерий Иванович второй день связаться не может, а тут ещё тётя Настя позвонила и какие-то страсти понарассказывала…

Фрося перебила строчившую, как пулемёт невестку:

— У меня зубная паста во рту, перезвоню.

Ну, с Настей всё понятно, а вот чего Валера вдруг проявляет такую настойчивость, надо выяснить срочно. Первым делом она позвонила в кооператив Карпеки, так называлось небольшое помещение, которое он снимал в новом павильоне невдалеке от Кузнецкого моста, но там телефон молчал. На всякий случай набрала его домашний, трубку сняла Галка.

— Галочка, привет, ты не знаешь случайно, чего меня так настойчиво Валера разыскивает?

— А, Фрося, привет, привет, сама спрашивай у этого пьяного идиота.

И после невнятных пререканий, доносившихся в трубке, она, наконец, услышала голос друга.

— Фросенька, ты куда подевалась, у меня такой облом, впору задавиться.

— Валера, что происходит с тобой, ещё нет двенадцати, а ты уже на рогах?

— Ну, хорош уже меня воспитывать, хватит мне и Галки, лучше послушай, какая тут история.

— Давай, давай свою историю, тут и от своих голова кругом.

— Представляешь подруга, вчера с утречка сижу себе в своей канторе, спокойненько крою босоножки и вдруг, заходят два амбала и заявляют, что они теперь будут моей крышей, а за это я им должен стольник в месяц отстёгивать. Ты, слышишь, какая пельмень, можно подумать, у меня эти стольники на огороде растут?!

— Валера, давай короче, а то до сути ты и до вечера не дойдёшь.

— А какая тут суть, я возмутился, а они перевернули мой стол, разбили о стену телефонный аппарат и заявили, что если через три дня не заплачу за крышу, то предупреждать больше не будут, а, что будет, узнаю потом.

— Ну, и, что ты решил?

— Фроська, что ты под дурочку играешь, ведь поэтому я тебя и разыскивал, чтобы посоветоваться.

— Валера, нечего тут советоваться, нынешняя жизнь пошла по другим правилам, а их сейчас не мы диктуем, надо платить, если хочешь и дальше работать.

— Фроська, ты что опупела, я ведь ментам отстёгиваю, а теперь, что и этим бандитам платить? А, ты знаешь, сколько мне надо пахать, чтобы этот стольник заработать, лучше бы я и дальше в ателье сидел…

— Валерочка, а ты вспомни, что я тебе говорила, когда ты кинулся в эти новые игры.

— Помню, помню, что нельзя начинать игру, не зная до конца всех правил.

— Ну, так вот, или принимай правила, или сходи с дистанции.

— Ах, подруга, я думал, ты дашь дельный совет, а платить бабки я и без тебя знаю, как и кому, только не знаю, где мне их брать.

— Валера, хочешь дельный совет?

— Конечно, хочу, слушаю внимательно.

— Подавайся в бандиты или стой на базаре и продавай вместе с Настей шмотки и всё, что в руки попадётся, сегодня это лучший бизнес для тех, у кого нет стоящих крыш и мозгов.

— Ну, подруга, ну, Фросенька, от тебя я таких слов не ожидал.

Фрося прервала стенания друга:

— Валерочка, ты же знаешь, как я к тебе хорошо отношусь, всё, что я тебе сейчас наговорила, то не со зла, просто возьми себя в руки и обдумай хорошенько дальнейшие свои действия, не зря говорят, что против лома нет приёма. Валерочка, лом сейчас в руках у бандитов всяких мастей и у проворных людей, которые знают кому и сколько отстегнуть, наступило время Марков и ему подобных.

— Фросенька, но ведь ты знала эту кухню…

И вновь Фрося не дала договорить другу:

— Валерочка, знала, и то, на ней я была не шефом, а поварёнком.

— Ладно, Фрося, не обижайся на меня, просто я попал в глубокую задницу и выхода не вижу.

— Валерочка, мой тебе совет, плати за крышу, только убедись, что она надёжная, отстёгивай маленько ментам и шлёпай свои босоножки, туфельки и сапожки, без хлеба не останешься.

— Фроська, но ведь хочется и масла.

— Валерочка, смотри, чтобы без штанов не остался, и это ещё ерунда, можно и без головы остаться.

Фрося положила трубку на рычаг и застыла в прихожей — нет, не знала она, как помочь другу и понимала, что его песенка спета, дети доят его безбожно, выросли «не богу свечка, ни чёрту кочерга», Галка требует нарядов, украшений и сама стала пить, наверное, больше даже, чем он сам. К чести Галки, она бросила работу бухгалтера и пошла на стройку, три года отработала, чтобы выстроить себе квартиру в МЖК, придуманная государством программа для молодых семей, когда кто-то из супругов должен отработать три года на стройке, и теперь у них есть нормальное жильё, но нет совершенно жизни, тем более, её дочка родила в девках в семнадцать лет и тоже живёт вместе с ними, влип Валера в дерьмо по самую шею. Фрося сделала себе чаю и вместе с пачкой печенья уселась в прихожей, чтобы поговорить с невесткой:

— Танюха, ну, а у тебя, что случилось, ведь только вчера вечером расстались?

— Мне после тебя дозвонилась Анечка из Израиля, она не застала тебя дома и набрала мой номер, просила передать, чтобы ты сегодня ждала её звонка в районе восьми-девяти вечера.

— И ничего конкретного не говорила?

— Не говорила, но чует моё сердце, это связано с судьбой моего мужа, ой, простите, ай, короче, с Семёном.

— Танюха, сколько раз я тебе уже говорила, брось жить напрасными ожиданиями и видеть в каждом воевавшем в Афгане сослуживца твоего мужа, а в каждом письме или звонке вести о моём сыне. Прошло уже больше четырёх лет, как от него и о нём нет ни малейшего слуха, а ты себя травишь и мне не даёшь хоть на денёчек отвлечься от страшных дум, прекрати миленькая терзать наши души.

— Мама, он жив, я верю, что он жив, нам надо его отыскать, ему, наверное, сейчас очень плохо.