После утреннего порадовавшего душу телефонного разговора с Марком, Фрося распихала по сумкам выстиранное бельё и понеслась на дачу. Ей не терпелось поделиться с Таней своей радостью и планами на будущее. Невестку она застала, сидящей в тени яблони с книгой в руках, которую она, по всей видимости, давно не перелистывала. Таня смотрела с грустью на озарённое лицо свекрови, и, казалось бы, с интересом, внимательно слушала её сбивчивый рассказ, но вдруг перебила:

— Мама Фрося, ты хочешь уехать, а я, ты меня бросаешь?

— Танюха, я ведь сказала, что потом мы вернёмся и постараемся тут закрутить какой-нибудь бизнес, чтобы не сидеть, как нынче и только проедать с непостижимой быстротой, почти не поступающие к нам денежки. Кстати, я только успеваю обменивать доллары на наши рубчики, а они тают, как снег в апреле. За эти полгода три моих штуки и одна твоя улетели как будто их и не было. Правда, в этом нам помогли Алесик, Валера и другая свистопляска, но даже, если мы сядем на жёсткую экономию, всё равно финал печальный.

— Мама, я же говорила, что уже пора продавать мою машину, всё равно стоит без дела, куда мне на ней ездить.

— Хорошо, займусь ею в ближайшие дни, когда уеду, тебе и моей хватит.

— А, когда ты, уедешь?

В голосе Тани было столько печали и тревоги, что у Фроси сжалось сердце.

— Танюха, это ведь ещё долгая песня — пока вызов придёт, потом, пока разрешение получу, да, я и не думаю, что уеду надолго, обтяпаем оформление нашего брака и вскорости вернёмся, надо же здесь дела заваривать, самое подходящее время, пока царит такая неразбериха в стране.

— Мама, а я, чем я буду заниматься?

— Что ты, заладила я, да, я…

Фрося с ужасом почувствовала в своей душе нарастающий гнев и злость на невестку, но сдержаться уже не могла.

— Танюха, пора тебе уже, в конце концов, встряхнуться. Ты, думаешь у меня душа не болит за нашего Сёмочку, но слезами и своим угасанием ему не поможешь, а себя быстренько угрохаешь. Встрепенись ты уже, на самом деле, сколько я могу с тобой нянчиться, у меня тоже силы и душа не безразмерные, а у тебя, между прочем, трое деток, которые, я тебе доложу, очень и очень нуждаются в матери и не в такой опустившей крылья, а в парящей, показывающей достойный пример своей энергией и работоспособностью. Я видела, с какой радостью уехала от нас в Крым Анжела, потому что перспектива сидеть на даче с унылой мамой ей совсем не улыбалась.

Таня захлопнула с треском книгу и вскочила на ноги.

— Мама Фрося, сколько можно мне нравоучения читать, хорошо, что ты можешь продолжать жить как будто ничего не случилось, а ещё и радоваться жизни, возобновляя роман со старой любовью, о которой долгие годы даже не вспоминала. А я не могу, ты, слышишь, не могу забыть Сёму ни на минутку. Я не могу жить спокойно и кипеть энергией, когда над ним может быть смерть висит. Ты, хочешь уехать в свою паршивую Америку, так уезжай и, как можно быстрей, освободи меня от своего присутствия и твоих вечных нравоучений, и подачек. Я когда-то жила без тебя, без твоей опеки, без твоих денег и без Сёмы, так нет, ты, появилась — ангел-спаситель, оплела меня своей паутиной так, что моя душа в ней вначале размякла, разнежилась, а теперь словно вата из старой подкладки, лезет со всех сторон из дырявой моей жизни…

Лицо у Тани раскраснелось, волосы растрепались, а в потухших за последние годы глазах, вновь горел прежний зелёный неистовый огонь. Фрося в ответ не проронила ни одного слова в оправдание или не менее категоричного выпада, она смотрела с жалостью на пылающую гневом невестку, понимая её горькую правоту, и её жуткую несправедливость. Ей одновременно хотелось отхлестать Таню по лицу звонкими пощёчинами и крепко прижать к груди и гладить успокоительно по худеньким плечикам.

— Ну, всё сказала, а то продолжай, не часто мне приходится слышать в свой адрес подобную благодарность за содеянное добро. Воистину говорят, что любое добро наказуемо. Пойду на пруд, поплёхаюсь там с детками в водичке, а ты приготовь пока обед, я за эти два дня почти ничего не ела.

С момента вспышки Тани дни на даче потекли в том же русле, что и раньше — две женщины вместе копались на грядках, готовили еду, что-то мариновали и солили, делали закатки на зиму, невестка порою что-то шила, а Фрося ходила с детьми на пруд и в лес. Каждых три дня Фрося отъезжала в Москву, чтобы поговорить по телефону с Марком, как у них было договорено. Фрося не стала делиться с любимым мужчиной, произошедшим у них с Таней жутким скандалом, как и тем, что через своего крутого знакомого Влада, он же Меченный и он же Владислав Антонович, удачно продала «Волгу» Тани, сообщив тому, что с Марком наладила телефонную связь и, возможно, тот через несколько месяцев появится в Москве.

— Ефросинья Станиславовна…

Бывший уголовник словно пробовал на вкус имя отчество своей приятельницы.

— В Москве начинается беспредел, у многих молодых фраеров появились пушки, и они шмаляют в людишек, как закоренелые мокрушники раньше не шмаляли. Идёт раздел Москвы на сектора и в каждом правит своя группировка, но часто одна налезает на другую, а бывают ещё заезжие встрянут и тогда начинается пальба. Коммунисты уже навести порядок не могут и пока они будут выяснять с демократами, кто из них главная сила в стране, криминал проглотит тех и других. Нам, старым законникам, очень нужны всякие там иностранцы с бабками, чтобы убраться от этих мелких собачьих плясок, пусть они тут делят территории, давят друг друга за крышу, а нам надо подмять под себя несметные богатства страны и толкать на запад всю эту хрень от древесины до алмазов…

— Влад, ты мне рассказываешь такие страсти, а я большую часть времени сижу на даче, ничего не знаю, не вижу и не чувствую, правда сезон уже заканчивается, скоро вернусь в город и тогда, возможно, окунусь во всю эту хренотень.

Бывший зэк блеснул золотом зубов:

— А, что ты, хотела, чтобы по Москве в открытую ходили со шмайсерами в руках, ребята стараются не показываться на глаза, всё же ментовка пока при власти, хотя и там продажных нашему брату становится всё больше и больше. Скажи, ты, давно по базарам не ходила, хотя у меня такое чувство, что скоро на каждой улице будет рынок, но я не об этом — глянь, сколько там развелось кавказцев и все при понятиях, а этих узкоглазеньких столько со своими зажигалками, часами и другой мелкой хренью. Всё, Ефросинья Станиславовна, страна превратилась в огромный базар, а мы на нём не должны быть покупателями, надо в продавцы метить.

— Владислав Антонович, а тебе не кажется, что мы с тобой уже староваты для этого?

— Кажется, ещё, как кажется, но поэтому мы не должны становиться простыми продавцами, а в заведующие вылезать, а то и в министры торговли.

На этом они, доброжелательно улыбаясь друг другу, расстались. Фрося поехала к Карпеке, не стала их общение превращать в ничего не значащий телефонный разговор, ей хотелось наяву увидеть друга Валеру и поговорить с ним по душам.