Мы не спеша шли с Лилей по вечернему городу, изредка кидая друг на друга изучающие взгляды, боясь спугнуть и нарушить хрупкую связь двух заблудившихся душ. Легко касаясь локтя женщины, я оберегал её от падения на скользком снежном покрытии асфальта и чуть сдерживал себя, чтобы не развернуть Лилю к себе и не впиться в губы поцелуем.

Я уже начал злиться на себя, что не нахожу подходящую тему, чтобы нарушить затянувшееся до неприличия молчание, когда это сделала Лиля:

— Витя, ты боишься, что я буду тебе задавать вопросы, на которые ты не сможешь ответить, и тебе придётся лгать и изворачиваться?

— Скорей всего, ты права, но я не буду изворачиваться, потому что это претит моему характеру, и потому что не хочу, чтобы ты плохо думала обо мне, ведь я уверен, что ты уже дозналась у Димы о странностях моего поведения и о причинах неожиданного появления в вашем доме.

— Хорошо, я не буду тебя донимать вопросами, на большинство из которых, по всей видимости, ты просто не в состоянии ответить, но разве тебе не интересно побольше узнать обо мне, почему я одна с детьми появилась вдруг у матери, и многое другое, ведь я вижу, что тебе это хочется сделать.

— Нет, Лиля, тут ты не угадала, потому что я о многом догадываюсь. Мне ты нужна сегодняшняя, какая ты есть, а не твоё прошлое, где нет меня рядом с тобой…

— Витя, но в моём настоящем я не одна, у меня есть дети, которых я ни на кого не променяю…

— Я же сказал, что ты меня интересуешь сегодняшняя, а я тебя встретил с детьми, и, стало быть, это даже не обсуждается. Зря ты так подумала, это было бы с моей стороны крайне глупо завоевать твоё сердце, не учитывая роли детей в твоей жизни.

— А ты хочешь завоевать моё сердце или тело?

Лиля повернулась ко мне лицом, глядя в свете фонаря прямо мне в глаза. Нет, она меня не смутила, ведь понятно, что в свои тридцать четыре я не был монахом и большим скромником, но её прямота заставляла ответить тем же. И хотя я опасался своим ответом отпугнуть от себя женщину, но выбора мне здесь не давали:

— Лиля, я тебя всю хочу, и твоё горячее сердце, и твоё великолепное тело, и твои сладкие губы… — последнее я уже добавлял после затяжного страстного поцелуя.

Нас спугнули прохожие, и мы, смеясь, взявшись за руки, побежали вперёд, но скоро остановились и опять приникли друг к другу поцелуем…

— Витя, ты хочешь в кино?

— Нет, я хочу тебя и как можно быстрей, поедем ко мне…

Она кивнула без раздумий, и мы бросились к проезжей части ловить такси.

Я не буду описывать, как мы бежали от такси к подъезду и стремительно взлетали на второй этаж, как и подробности того, как мы оказались обнажёнными на моей тахте, прильнув в обоюдном страстном желании к таинству любовной игры… — оставим это за кадром.

Лиля уютно примостила голову у меня на плече, гладя нежной рукой по груди, животу и возвращаясь к шее, плотно прижималась ко мне и искала мои губы для очередного поцелуя.

Я боялся потревожить эту хрупкую идиллию обожания и наслаждения двух, нашедших в этой жизни друг друга людей.

Я мягко перекатил на себя изящное тело любовницы и стал покрывать поцелуями бархатную кожу шеи, спускаясь губами к пышным округлостям груди… Захватив их в руки, попеременно начал целовать и посасывать горошины торчащих сосков.

Лиля тонко постанывала, ероша мне волосы и, раскрыв бёдра, приподнялась, ища то, что погасит жар, заполняющий таинственные глубины вожделенной влагой…

Мы бежали босиком по холодному полу в душ и со смехом падали обратно на мою старенькую тахту, ещё помнящую юношеские томления своего хозяина.

Вдруг Лиля спохватилась:

— Витенька, сколько уже времени? Я с тобой совсем потеряла голову…

Я взял со своей тумбочки старенький будильник моего дяди со светящимися стрелками.

— Солнышко, ещё и часа нету…

— С ума сойти, мама ведь волнуется.

— Так позвони, в чём дело, ты же не девушка пятнадцати лет…

— Стрёмно, Витя, я же официально ещё не разведённая, а моя мама довольно строгих нравов.

— А что лучше, если она будет неизвестно что себе воображать?

— Ты прав, пойду позвоню, помолись за меня… Чёрт-те что, правда, трясусь от страха, как девчонка…

Я не стал даже прислушиваться к разговору дочери с матерью. За свою и её репутацию я не волновался. На мой взгляд, этот звонок — просто соблюдение правил приличия и порядочности, а с какой стати двум взрослым людям таить свои интимные отношения?

Тревожило меня другое, неизбежно скоро возникнет разговор о моём пребывании в этом новом для меня мире, где я непонятно как и насколько очутился, и что в связи с этим я смогу предлагать и обещать ставшей мне такой дорогой женщине.

Лиля вернулась после разговора с мамой и, окоченевшая, прильнула к моему телу, не говоря ни слова. Я также молча ласкал её, согревая и наполняя опять любовной негой.

Порывисто дыша, мы оторвались друг от друга, и Лиля, положив опять свою головку с пышными волосами, пахнущими ароматным шампунем, на моё плечо, наконец нарушила молчание:

— Витенька, расскажи мне, пожалуйста, о той неведомой мне твоей жизни. Нет, ты не подумай, что я хочу выспросить у тебя о твоих прежних любовных связях, — понятно, что такой взрослый парень имел их в своей жизни немало… Расскажи о нашем городе, о тех людях, об их пристрастиях, чем и как живут, какие интересы и всё, что захочешь и сможешь мне поведать.

Я присел, облокотившись спиной о стену, укутал в одеяло хрупкое тело полюбившейся мне женщины и положил, как малое дитя, к себе на колени. В свете ночника я смотрел в широко раскрытые глаза Лили, читая в них неподдельные нежные чувства.

— Лилёк, дорогой мой Лилёк, я постараюсь описать тебе ту жизнь, тех людей, те нравы и порядки, которые во многом отличаются от нынешних. Я уже не боюсь, что ты мне не поверишь или примешь меня за душевнобольного, мне страшно от того, что моё появление здесь временное, и я не смогу тебя взять с собой.

— Витюшенька, давай не будем думать об этом, ты мне тоже нужен сегодняшний, а если ты исчезнешь, то моих слёз не увидишь. Я даже не буду считать себя брошенной, а буду думать, что проводила тебя в дальнее плавание, и буду ждать, ждать, ждать…

В ответ я покрыл поцелуями милое личико, снимая бусинки слёз с повлажневших ресничек.

— Я расскажу тебе то, о чём ты просишь, но давай думать, что это фантастический мир, куда нам дороги обоим нет. Я готов променять все те мои достижения и привилегии удобной и шикарной жизни на эту не очень привлекательную жизнь, в плане быта и возможностей активного человека, но мне на это наплевать, потому что в ней у меня появилась ты…

— Витенька, лучше рассказывай, не надо делать так, чтобы я плакала…

И я начал рассказывать.

В её представлении из моего рассказа возникал родной город с широкими проспектами, с тротуарами, выложенными мозаичными плитками, улицы и площади, освещённые яркими огнями фонарей и рекламы, огромные торговые центры с обилием разнообразного ассортимента, как промтоваров, так и продуктов. Комфортабельные спорткомплексы и центры медицинского обслуживания, крытый павильон пищевого и промышленного рынка, где цены на порядок ниже, чем в магазине…

Я описывал восторженно красочные витрины, многочисленные рестораны, кафе и бары… растущие, как грибы, величественные соборы и скромные церквушки с потоком верующих, и вежливое обслуживание в отделах торговых центров.

Рассказывал, в каких квартирах и домах стало жить большое количество людей, какие автомобили ездят по дорогам, какая мебель и дизайн в моде… Я просто стал захлёбываться, описывая мою жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.

Лиля вдруг вскинулась и перебила меня:

— Витюша, и что, все так живут?

— Ну, конечно, не все, есть ещё достаточно народу, жизнь которого мало чем отличается от вашей. Такие же убитые квартиры, мебель тридцатилетней давности, одежды и обувь старых фасонов, приобретённых ещё при правлении генсеков. Они могут себе позволить купить только самую дешёвую колбасу и на праздник порадовать себя запахом мяса или морской рыбы.

— Витя, а почему такая несправедливость? — Лиля воинственно смотрела на меня, как будто я был виновником жалкого существования этой категории людей.

— Лилечка, почему несправедливость? Каждому по возможностям и личным профессиональным и деловым качествам. А беднота — это в основном пенсионеры, пьяницы, опустившиеся люди. Тяжело жить инвалидам и старикам, если о них не заботятся родные. Государственных пособий хватает только на ту жизнь, что я тебе только что описал.

— Вить, а где же справедливость? Одни живут в шикарных особняках, разъезжают на баснословных моделях автомобилей, посещают рестораны и бары, позволяют делать себе каждую неделю массажи, пилинги, причёски в парикмахерских, маникюры, педикюры, ездить отдыхать в Европу и Америку, одеваться и обуваться у знаменитых на весь мир костюмеров, и мне даже трудно повторить все рассказанные тобой позволительные для избранных роскоши, а в это время несчастные старики и инвалиды влачат жалкое, почти нищенское существование…

— Радость моя, успокойся, здесь у вас почти все влачат такое существование, и ты не возмущаешься.

— Ну, не все же… — бурно кипевшая лава Лилиных слов вдруг мгновенно остыла, она смущённо прикрыла глаза, сказать что-то в ответ ей было нечего.

Я не стал корить её за вспыльчивость, а нежно поцеловал в обиженные губки:

— Девочка моя, справедливости нет нигде, ни в одной стране мира. Хотя, очень трудно определить, что такое справедливость. Просто богатство страны определяется тем, как живут в ней самые обездоленные слои населения, в России пока эти слои живут неважно, но повторяю, об этой категории людей должны заботиться ближайшие родственники.

Ты можешь мне не поверить, но в той жизни эта квартира выглядела совсем по другому, сейчас я осознаю, как мало внимания оказывал своему дяде, но он ни в чём не нуждался.

Достоверность повествования я тебе доказать не могу, и поэтому хочешь — верь, а хочешь — посмейся, — и в том, и другом случае ты будешь права. Я бы сам, наверное, смеялся, ведь в твоём представлении то, что я тебе рассказал, — сущий бред.

— Нет, Витенька, это не бред, просто такое чувство, что ты мне рассказываешь о Вене или Париже, Лондоне или Вашингтоне.

Я же живу, а точнее, жила в Ленинграде, а туда приезжает много туристов, и среди них есть много наших бывших сограждан. Вот они так рассказывают о своих странах, а нам не верится, ведь в наших газетах и киножурналах стараются выставить западный мир в негативном виде, а мы верим…

— А почему вы верите, ведь есть и у вас люди, которые бывают за границей?

— Есть, но это ведь элита — крупные учёные, знаменитые спортсмены и политические деятели. А если кто и выберется за свои сэкономленные или наворованные, то их водят группами, не давая вступать в контакт с гражданами тех стран, где они бывают…

— И вас всё это устраивает, неужели предприимчивые люди не хотят другой жизни?

— Витя, предприимчивые люди, кто мог, давно съехали с этой страны. Ты попробуй теперь отыскать среди нас еврея, это будет большое достижение, а если обнаружишь, так это будет глубокий старик, отдавший всю жизнь за дело коммунистической партии Советского Союза.

Этот серьёзный разговор увёл нас от радостей жизни, и я решил, что на сегодня достаточно мы обменялись информацией, взглядами и позициями.

Жадными искушающими поцелуями и нежными словами я вновь разбудил в Лиле желание, которое у меня самого от созерцания обнажённых женских форм и ощущения отзывчивого тела с бархатистой кожей иссякало только на короткое время.