Регина Матвеевна бросила на мою кровать пару белого нательного белья и хлопковую пижаму синего цвета, правда, весьма полинявшую. Возле моих ног с грохотом опустила тапки без задников. Руки меня пока плохо слушались, как, впрочем, и ноги, я судорожно впихивал себя в кальсоны и нательную рубашку, задевая непослушными своими конечностями за рукава и штанины. Такое нательное бельё носил мой дед в деревне, поэтому особых вопросов оно у меня не вызвало.
Больничную пижаму подобного вида наблюдал в старых фильмах, и тоже удивления пришельца с другой планеты у меня не было. Брючины и рукава пижамы оказались короткими и не просто, а сантиметров по десять не хватало до нормальной величины.
Медсестра осклабилась:
— Будешь себя хорошо вести, подыщу по размеру, а в тулик и в этом сходишь…
Я как-то навещал в больнице одного приятеля, так сегодня там все фланируют по коридорам в своих спортивных костюмах, но я не произнёс ни слова недовольства, тем более в туалет хотелось нещадно. Всунул ноги в шлёпанцы на два размера меньше моего сорок пятого и, качаясь, спешно двинул к туалету, находившемуся в начале палаты.
Мне казалось, что, когда меня освободят от пут, жизнь будет выглядеть совсем другом свете, но, вернувшись облегчённый из туалета, застыл посреди палаты, в которой кроме прикроватной тумбочки ничего не было.
Пересилив слабость и лень, несколько десятков раз присел, тридцать разиков отжался, понагибался и сел на кровать.
Всё, больше заняться было нечем. Кровь благодатно заструилась по венам, мышцы приятно напряглись, хотелось куда-то пройтись, осмотреться, но подобного распоряжения на мой счёт не было, а проявлять самовольство я не решался.
Мне ещё вспомнилось, что за мной в монитор, точно за рыбкой в аквариуме, наблюдает хорошенькая врачиха. Конечно, можно было бы смириться со своим положением, если бы мне предоставили газеты и телевизор, но об этом пока можно было только мечтать, а жаль, сколько нужной информации я бы выудил оттуда.
Я сидел на кровати, уперев локти в колени, голова покоилась на ладонях. Прикрыв глаза, думал, вспоминал и искал ответы, но возникали новые и новые вопросы.
Регина Матвеевна принесла обед. Я быстро выхлебал реденькие щи, съел ложку картофельного пюре с котлеткой, запив эту обильную еду водянистым компотом из сухофруктов… — по крайней мере, ими эта жидкость пахла.
После обеда принял укол, заглотал таблетки, разделся, лёг и заснул.
Описывать дальше ход событий в течение дня нет никакого смысла, потому что в моём положении, по сравнению со вчерашним днём, изменилось только то, что я стал самостоятельно ходить в туалет и кушать. Несомненно, меня радовала моя подвижность, но лекарства явно делали меня сонливым, но я, преодолевая её, усиленно махал руками и ногами, приседал и отжимался.
Ощупав шишку на затылке, с удовлетворением отметил, что боль от неё уже почти не ощущаю, в общем, парень к борьбе за существование в новых условиях готов.
Два последующих дня не отличались друг от друга, не было только обходов, потому что были выходные. Я уже мало зависел от младшего персонала, поэтому даже не пытался идти на контакт со вступающими на смену работниками.
Похоже, они все стукачи, а мне надо было как можно быстрей проявить свою лояльность и выздоровление.
С самого утра в понедельник я с нетерпением ожидал обхода, отлично понимая, что после него может что-то измениться в моём режиме.
После завтрака заглянула в палату Лидия Николаевна, издали улыбнулась и махнула приветственно рукой, не сказав ни слова. Я весь был обращён в слух, ожидая делегацию врачей, но она тоже задержалась только на минутку на пороге. Профессор что-то тихо им сообщил, и они удалились.
Облом, какой облом, они и впрямь решили сделать так, что бы я тронулся умом от безделья и неопределённости.
Я сидел в своей излюбленной в последние дни позе, уронив голову на ладони, и неожиданно почувствовал руку на своём плече. Открыв глаза, увидел стоящего рядом со мной улыбающегося Диму:
— Пойдём, больной, на приём к лечащему врачу… — и шёпотом: — Ахинею только не неси, меньше говори, больше слушай. Они любят, когда их слушают… — и громче: — Выглядишь неплохо, после обеда приду тебя побрить, а то на душмана похож…
В сопровождении Димы я вышел в коридор, вдоль которого тянулся длинный ряд палат без дверей, откуда слышались вскрики, бормотание, пение и плач. На каждые две палаты был оборудован пост для санитаров, которые вальяжно сидели в креслах с айфонами в руках.
Ага, техника тут тоже продвинулась, это уже неплохо, можно будет разговаривать в этом плане на одном языке.
Мы подошли с Димой к одной из плотно закрытых дверей, и он постучал. Раздался высокий голос моего лечащего врача:
— Входите.
Мы перешагнули порог. Прямо напротив меня за столом сидела Лидия Николаевна, а сбоку — профессор.
— Здравствуйте Виктор Соколов, рада видеть Вас в хорошей форме и, надеюсь, в добром здравии и настроении.
Старичок тоже буркнул приветствие, беззастенчиво вглядываясь в моё лицо.
— Здравствуйте, я тоже рад вас видеть.
— Скажите больной, Вас не тошнит? Голова не болит? Не кружится? Как аппетит и стул?
Врачиха явно задавала привычные вопросы для всех пациентов.
— Я чувствую себя хорошо, жалоб ни на что у меня нет…
Профессор ехидно спросил:
— Молодой человек, и наш столовый рацион Вас устраивает?
— Умереть нельзя, понимаю, что не санаторий…
Он, улыбаясь, кивнул своей кандидатке в доценты, мол, продолжайте.
— Присаживайтесь, больной, и поведайте нам о своих нынешних ощущениях…
— А какие там ощущения, чувствую себя хорошо, заняться нечем, сплошная скука.
— А как память? Возвращается?
— Да не очень, какой-то длинный провал во времени…
— А что Вы помните?
— Детство, школу, как приехал в город из деревни и учился на курсах массажиста и физиотерапевта, занимался спортом, играл на гитаре, пел в компаниях…
Лидия Николаевна перебила:
— А кого-нибудь из компаний тех помните?
— Так они менялись, но у меня были два хороших друга — Петя Фомичёв и Игорь Наумчик.
— А, это который еврей и дилер? — это подал свой голос профессор.
Насчёт дилера сейчас не уверен, даже не знаю, с чего я это взял, а вот, что еврей, так точно.
— Ох, батенька, в какую-то игру Вы с нами начали играть, но она мне нравится.
— Простите, профессор, запамятовал, Вы не называли мне своё имя-отчество? Или я его не расслышал… но почему-то совершенно не помню.
— Ах, батенька, голубчик мой, для вашей амнезии Вы уже многое хорошо воспринимаете. Обращайтесь ко мне запросто — Владлен Евграфович… — и он радостно захихикал.
— Владлен Евграфович, — я непроизвольно споткнулся (теперь понятно, почему коллеги и сотрудники обращаются к нему «товарищ профессор»), — извините, но почему у вас такое ко мне недоверие?
— Потому что начальную свою словоохотливость Вы вдруг сменили на осторожность, хотя по Вашим глазам вижу, что Вы растеряны, словно с Луны упали…
— Товарищ профессор, всё же я получил сильный удар по затылку, и наверняка это не прошло бесследно для меня.
— Говорите «товарищ», а давеча назвали «господином», это как?
— Наверное, фильмов западных насмотрелся.
— Ну почему сразу западных? У нас теперь тоже это обращение в ходу, наряду с «товарищем».
Нет, мне определённо с этим профессором не выкрутиться. Пусть бы очаровательная Лидия Николаевна лучше про стул меня спрашивала.
Тут и она подала голос:
— Скажите, больной, Вы помните таблицу умножения?
— Пожалуй, да…
— Сколько будет семью восемь?
— Пятьдесят шесть.
Я ответил, не задумываясь, ведь в своё время меня дедушка гонял так, что хоть ночью разбуди, я отвечу без запинки.
Но тут опять встрял профессор:
— Лидия Николаевна, Вы лучше у него спросите, какой нынче курс доллара по отношению к нашему рублю? — и он с улыбкой уставился на меня.
Что делать, что делать, я ведь понятия не имел, что здесь сейчас за рубль.
— Говорите, молодой человек, ведь это не намного сложней таблицы умножения.
Ах, была, не была.
— Господин профессор, но ведь рубль конвертируем, откуда мне знать, какая цена его сегодня, да и я в последнее время не собирался за границу, а здесь и рубли у нас хорошо катят.
— Ну-ну, мне же не надо точно, мне же не для обмена, а для приблизительного анализа.
— Ну, порядка шестидесяти рублей с хвостиком…
Глаза у моего лечащего врача округлились, а старый провокатор от души веселился:
— Господин Соколов, а сколько стоит Ваш массаж в евриках?
Всё, он меня доконает, привереда, и я решил потянуть резину, вдруг какая-то счастливая мысль меня озарит…
— Так в зависимости от того, что делаю и сколько времени, но официально ведь никто в валюте не платит.
— А если по курсу, то сколько выходит?
Всё, запутываюсь, а точней, запутывает меня профессор по полной. Засел хуже занозы. Придётся отвечать, как знаю и что знаю. Будь, что будет, абы опять не спеленали в этой чёртовой палате ╧ 6, где разум закипает не только у меня, а, похоже, у всех скоро выкипит, и лишь бы дали мне немного свободы — воздуха, телевизора и газет. Или хоть каплю в рот. Иначе пересохну, ожидаючи.
С дистанции сходить было поздно, и я, с интонацией первого мачо на деревне, выдал:
— Тридцать евро или две тысячи рублей…
Моя лечащая врач поперхнулась, хотела что-то сказать, на её лице читалось недоумение и жалость ко мне, но профессор не унимался:
— Подождите, голубушка. А скажите, дорогой, за кого Вы голосовали на последних выборах?
— Выборах куда?
— Президента Советского Союза…
Забодай меня комар, — пронеслось у меня в голове, — да пошло всё к едрене фене:
— Владлен Евграфович, с девяносто первого года Советского Союза не существует, остался какой-то дохлый Союз и называется СНГ…
— Евграф Владленович, ой, извините, Владлен Евграфович, надо срочно вызывать санитаров, начинается рецидив…
— Нет, моя милочка, начинается выздоровление…