Когда мы жили в Лерма, я, бывало, часто стояла у окна в затемненной комнате Чарли, пока он спал. Только так, украдкой, я могла подолгу смотреть на нашего сына, когда он не сопротивлялся, не напускал на себя угрюмый вид «крутого парня», что было пугающим продвижением к отрочеству. Во сне его лицо казалось таким же прекрасным, как в то время, когда он был малышом.

Из окна его комнаты я смотрела на небо, усеянное сотнями звезд. В безоблачные ночи в Лерма я всегда могла видеть звезды, а иногда и яркий диск луны.

В Сиднее, когда Чарли был еще маленьким, он всегда просыпался среди ночи, пронзая своими криками тишину. Прибежав в детскую, мы находили его стоящим в темноте на своей кроватке. Чарли был весь в поту, он дрожал, сжимая ручонками перила, а его лицо было мокрым от слез.

— Что случилось, Чарли? Тебе приснился страшный сон?

Но он не мог рассказать нам, что за ужасный зверь так его напугал. Мы только видели страх в его глазах, широко открытых, словно подернутых пеленой. Я брала на руки безутешного малыша, все страхи которого, словно открытая рана, были на виду, а не упрятаны за хмурым взглядом. Держа Чарли на руках, я чувствовала тепло и влажность его тела, его сладкий младенческий запах. Я отдергивала штору на окне его комнаты. Показывая на пурпурно-серое небо, я шептала ему на ушко: «Чарли, ты видишь луну? Видишь, где она?»

Сначала он не слышал меня из-за своего крика, из-за пелены кошмара, еще не полностью развеявшейся. Но потом внезапно Чарли успокаивался, легкая дрожь пробегала по телу, когда он поднимал глаза на небо. Его палец поднимался вверх вслед за моим, указывая на загадочный, серебристо-белый круг. Все его страхи немедленно забывались, унесенные прочь этим волшебным шаром.

Но сегодня ночью здесь, в Париже, из окна моей старой спальни я не видела ничего. На небе не было серебристо-белого шара, который бы развеял мои страхи и унял слезы. И в соседней спальне не было Чарли.

Ничего не было!

Бетти дома тоже не было. И я не знала, где она. Но потом я вспомнила… У нее ведь был любовник.

Наверное, ее роман завязался в то время, когда я встречалась с Карло или с Марком. Я не могла вспомнить. У нас с Бетти всегда были близкие отношения, но почему-то именно этот роман она хранила в строжайшей тайне. Мы жили вместе в маленькой двухкомнатной квартире, но я никогда не встречала ее мужчину, ни разу. В отличие от Марка ее любовник никогда не приходил к нам. Иногда Бетти исчезала на час или больше, но никогда она не уходила на всю ночь. И она всегда отказывалась говорить на эту тему, несмотря на все мои расспросы и шутки типа: «Скажите-ка, юная леди, где вы пропадали прошлой ночью? Снова с ним?»

Ну почему, почему именно сейчас она со своим загадочным мужчиной. Мне так хотелось, чтобы сейчас она была дома со мной, моя старая подруга, старушка Бетти, женщина, которой я могла поведать обо всех моих горестях и посмеяться над нашими парнями, нашими мужчинами. Она бы сразу объяснила, что надо делать.

— Энни, — сказала бы она, — это знамение.

Для Бетти все было знамениями. Когда родился Чарли, она позвонила мне. «Энни, я тут подумала, — сказала она, — что эта шишка у него на голове означает, — знак ума». Я засмеялась: «Нет, Бетти, это просто знак того, что он слегка травмировал голову, когда старался пролезть наружу». — И позже, когда Марк потерял работу: «Это знамение, Энни! Пришло время возвращаться во Францию».

У нее всегда для всего находилось объяснение. Как друзья мы с Бетти были довольно странной парой. Она выросла в Ирландии в строгой католической семье. Бетти обучали монахини, каждое воскресенье она ходила к обедне, и горе ей, если она пропускала мессу. Ее отец до сих пор звонит ей каждое воскресенье днем, сразу после обедни. Я же выросла в Сиднее, училась в обыкновенной школе. Мать, убежденная атеистка, запрещала мне посещать занятия по изучению Священного Писания, из принципа: «Я не позволю им забивать твою голову этой религиозной ерундой», говорила она. Поэтому — каждое утро вторника, пока мои друзья присутствовали на занятиях по изучению англиканского, католического, греческого или иудейского направления религии, я в одиночестве сидела в библиотеке с чувством, что пропускаю что-то важное.

Парадокс в том, что вера Бетти была недоступна для меня. Ее рассказы о святых, о монахинях с их страшными наказаниями, об исповеди и первородном грехе напоминали мне старые фильмы, которые я смотрела днем во время школьных каникул. Ее вера увлекала меня, как фильм «История Монахини» с Одри Хепберн.

Итак, я была одна в своей спальне, разглядывала темное облачное небо и думала о Чарли. Но мне не давала покоя одна мысль — если бы я выложила Бетти всю правду, что бы она тогда сказала обо всем об этом?..