Розамунда понятия не имела, в котором часу Джефри пришел домой. Утром, когда она проснулась, он уже встал и оделся. Услышав, что она шевелится, отошел от окна и присел на край постели.

— Почему ты мне не сказала, что Линди позавчера собиралась поехать к моей матери? — спросил он очень серьезно и с недоумением взглянул на Розамунду. — Я же все время спрашивал, знаешь ли ты, что она делала?

— Позавчера?..

Розамунда села, тупо моргая и пытаясь собраться с мыслями. «И не смотри на меня так», — чуть было не добавила она, но разве можно его винить, если каждый раз, когда он что-нибудь спросит, она сидит как дура и толку от нее никакого? Как будто нарочно хочет помешать и притормозить все его попытки разрешить эту несчастную тайну.

— Прости… я просто стараюсь разобраться в днях. Она ездила к матери в понедельник, это я знаю — помню, она еще ушла от Норы пораньше, чтобы что-то допечатать до отъезда. Но ты же об этом знаешь, Джефри! Ты видел ее в тот же самый вечер! Это было до того, как все…

— Нет, Розамунда. — Никогда, ни разу за всю их семейную жизнь он не говорил с ней таким тоном. — Нет, в тот день она не ездила, был слишком густой туман. Она мне сказала, что ей пришлось позвонить матери и все отменить. Но она мне ничего не говорила о вторнике.

— И мне тоже, — довольно сердито заметила Розамунда. — Я и не знала про то, что она отменила понедельник. Это ты, как погляжу, в курсе всех событий, и гораздо больше, чем я!

— Розамунда! — Теперь в его голосе звучало больше ужаса, чем упрека. — Бога ради, объясни, что происходит? Вчера после работы я ездил к матери — они ведь с Линди в последнее время часто встречались, я и подумал: может, Линди как-нибудь ненароком обмолвилась о своих планах. Ну вот и поехал. И знаешь, что говорит мать? — Он пристально, в отчаянии смотрел в лицо Розамунды, словно не обвинял, а искал утешения. — Она говорит, что ты — ты звонила ей днем во вторник и сказала, что Линди не сможет приехать, а ты сможешь. Прямо сейчас уже, мол, выходишь…

— Я звонила?!

Глубокое удивление, прозвучавшее в голосе Розамунды, было абсолютно искренним — и лицо Джефри осветилось проблеском надежды. Он безумно желал, чтобы его убедили, что его подозрения — каковы бы они ни были — необоснованны. Порывисто подавшись вперед, Джефри словно заклинал: убеди меня! Как угодно, только убеди!

— Так ты не звонила? Это была не ты!

— Само собой! Но мать меня удивляет! Так запутаться в телефонных звонках, на нее это не похоже! И потом, пора бы уже, кажется, запомнить мой голос, за двадцать-то без малого лет!

— Значит, ты вообще не звонила? Ни насчет следующего воскресенья, ни зачем еще? Может, она просто что-то не расслышала?

Джефри распахнул перед ней все лазейки, какие только мог придумать, буквально упрашивая, умоляя воспользоваться любой из них. Но Розамунда могла лишь сказать правду, какой она ей представлялась:

— Нет, я ей не звонила. Незачем было звонить. Но должна же она была догадаться, когда я не приехала… Или ты хочешь сказать, что Линди?..

— Ну да. В том-то все и дело. Никто из вас не появился. — Джефри посерьезнел на секунду, затем опять взял нарочито оптимистический тон. — Мать вообще не волновалась, решила, что снова туман виноват. Хотя считает, что можно было бы позвонить и предупредить ее.

— А та, что выдавала себя за меня, об этом не побеспокоилась, а? — ребячливо поинтересовалась Розамунда. — А надо было бы, раз уж заварила всю эту кашу.

Поначалу ее ребячливость неприятно резанула каждого. Уж очень ситуация неподходящая. Но мгновение спустя оба дружно ухватились за эту ребячливость обеими руками, как за спасательный трос, брошенный им на глубину, где они беспомощно барахтались.

— Эта особа просто не умеет себя вести, вот что! — ухмыльнулся Джефри.

— В следующий раз я потребую рекомендации! — откликнулась Розамунда, и жуткий момент миновал.

Хотя с чего бы вдруг ему миновать, совершенно не ясно. Ничто не решено, не выяснено, не доказано. Тайна какой была, такой и осталась. Но они вдруг решили: «Все в порядке!» — и значит, все в порядке. Так они сильны вместе, даже сейчас.

После завтрака, когда Питер и Джефри разошлись по своим делам, Розамунда снова уселась на кухне, оперлась локтями на стол и, положив подбородок на переплетенные пальцы, вперила взгляд — поверх хлебных крошек, мармелада и тарелок с остатками бекона — в холодную мглу, которая сгущалась над их жизнью.

Загадка становилась все непонятнее. То, что сегодня утром им с Джефри удалось выскользнуть из-под ее надвигающейся тени, ничего не значит — в следующий раз может и не получиться. С каждым часом, что Линди не возвращается, тень будет мрачнеть, начнет наваливаться на них все быстрее, все неумолимее.

Нет, все должно быть в порядке! Розамунда просто не тот человек, чтобы совершить такое, с температурой или без. Чудной сон — чистое совпадение, а что касается прочих улик — слишком они необъяснимы, чтобы хоть что-то доказывать.

А история с телефонным звонком свекрови? Ее как присобачить, если такое вообще возможно, ко всему этому странному, непостижимому делу?

Допустим — только допустим, — что это правда. Допустим, в тот день Розамунда в самом деле отправилась в Эшден — вместо Линди. Или как и Линди. Допустим, они отправились вместе. И вот они ехали, ехали, но совсем не в Эшден, а дальше — мимо городов и деревень, вперед — вдоль заваленных мокрым снегом тропинок, пролетая по блестящим шоссе, дальше, дальше, поднимаясь на обнаженные холмы и спускаясь с них, и наконец приехали к морю…

Сидя в одиночестве на своей неприбранной кухне, Розамунда едва не расхохоталась. Не было этого. Ничего не было. Не говоря уж о прочих бессмыслицах, машина Линди как стояла перед воротами, когда начался этот бедлам, так и сейчас там стоит. Что бы ни произошло в тот пропащий день, машина Линди в этом не участвовала.

Тогда поезд? Предположим, из-за тумана они поехали на поезде? Если туман расстроил поездку в понедельник, он с тем же успехом мог сорвать ее и во вторник, потому что был таким же густым, как и накануне. Ну хорошо, они, стало быть, отправились на поезде. В Эшдене не сошли, а покатили дальше по застывшей от холода сельской местности, с остановками на каждой станции, с пересадкой в Кентербери или где-то еще, и снова вперед сквозь…

Ну да, сквозь туман! Фу ты черт! От внезапного озарения перехватило дух и закружилась голова. Вот оно, доказательство, исчерпывающее и окончательное, что ее сон никак не может основываться на реальных событиях. Потому что откуда, скажите на милость, в сырую, туманную декабрьскую ночь мог взяться бешеный ветер? И каким образом — в такую-то погоду — она могла видеть звезды, ослепительно яркие, крупные звезды, мчащиеся по черному небу? А если эти детали сна — явно чушь собачья, с какой стати принимать на веру все остальное? Прилив глубокой радости, надежды и убежденности в своей правоте охватил Розамунду, она вскочила со стула, убрала со стола и с жаром принялась за мытье посуды.

Только когда внизу все дела были закончены и она уже собралась подняться наверх, чтобы заправить постели, Розамунда вновь почувствовала неясное беспокойство. Потому что наверху, куда вели Розамунду домашние обязанности, по-прежнему лежала потрепанная сумка Линди, впопыхах засунутая с глаз долой в шкаф. И грязные туфли, и пальто. Они-то не сон. Если она, Розамунда, не приложила руку к исчезновению Линди, тогда что, черт возьми, происходит? Стоя перед лестницей и со страхом глядя на нее, как пловец на ледяную воду, Розамунда попыталась соорудить некую теорию, которая объяснила бы эти диковинные вещественные доказательства. Фантастическую теорию, разумеется; это ясно как божий день. Значит, так: предположим, кто-то задумал убить Линди, но чтобы обвинили в этом Розамунду. Тогда, прежде чем приступить к делу, преступник мог нацепить ее пальто и туфли, чтобы отпечатки ног и всякие там следы, которые обнаружат возле тела, были бы ее, Розамунды. Потом он (или она?) подкинул сумку к Розамунде в спальню, чтобы полицейские, когда их вызовут, первым делом наткнулись на нее, а после для какого-то замысловатого алиби, прикинувшись Розамундой, позвонил миссис Филдинг. И вот тут главная нестыковка. Миссис Филдинг не дура, она бы нипочем не спутала голос Розамунды с чьим-то еще.

Интересно, а кто в тот день взял трубку — сама миссис Филдинг или Джесси? Как точно выразился Джефри? Он только предположил или определенно утверждал, что Розамунда будто бы говорила именно с матерью, не с Джесси? Но Джесси тоже отлично знает ее голос… А может, Джесси, сама того не ведая, оказалась втянута в этот головоломный заговор? Взять хоть этих ее австралийских родственников — когда у человека родственники в Австралии, возможным кажется практически все. Что, если у Линди есть дядюшка-миллионер? Эти дядюшки вечно умирают в Австралии и оставляют свои деньги неизвестным родственникам на другом конце света. И предположим, негодяй-племянник, который рассчитывал получить дядюшкины миллионы, женат на одной из племянниц Джесси, вот эта парочка и заявилась в Англию, чтобы заставить Джесси притвориться, что Розамунда звонила, а иначе, мол, ее обожаемой хозяйке грозит страшная опасность…

Нет, эдак, пожалуй, можно далеко зайти. Лучше всего, наверное, бросить попытки найти какое-то разумное объяснение, а поступить так, как хотелось прошлой ночью, — выкинуть к черту эти улики, которые уже в печенках сидят. Все равно от них никакого толку — никуда они не ведут, ничего не объясняют. Преисполнившись решимости, Розамунда поднялась по лестнице, быстро пересекла спальню и подошла к шкафу.

Пальто лежало там, где она его оставила, туфли тоже, но сумка испарилась.

Как безумная, Розамунда кинулась переворачивать содержимое шкафа, рыться в темной глубине ящиков, выкидывая на пол как попало обувь и одежду. «Она должна быть здесь, — повторяла Розамунда, уже зная, что сумки нет. — Если только не завалилась к самой стенке шкафа… под этот ящик… за ту коробку…»

Прошло полных пять минут, прежде чем она прекратила поиски; пять минут, в течение которых она не столько старалась отыскать сумку — она знала, что это бесполезно, — сколько тянула время, чтобы защитить себя от очевидного: раз она не находит сумки, значит, ее нашел Джефри.

Нашел и, не сказав ни слова, забрал.