И все же Волкер остался ночевать. Когда на следующее утро Розамунда, накинув халат и покачиваясь Спросонья, приковыляла на кухню, первое, что она увидела, был Волкер — аккуратно и полностью одетый, он выжидательно сидел за кухонным столом. И это в воскресное утро. В тихом ужасе Розамунда на секунду зажмурилась, смутно надеясь, что он испарится. В воскресное утро, в половине восьмого! Когда она собиралась приготовить чайку себе и Джефри и снова надолго завалиться в кровать. Если этого проклятого мальчишку угораздило-таки остаться у них на ночь, почему, скажите на милость, он не может поваляться в постели подольше, убить на это дело все утро, как другие мальчишки? Розамунда уже без всякой надежды открыла глаза. Ну конечно, вот он. Сидит и смотрит на нее. Кто-то что-то должен сказать, но определенно — не он.

— Привет, — по возможности невозмутимо проговорила Розамунда. — Собираюсь сделать чаю. Хочешь?

— Да, если можно.

Гляди-ка, а парень все-таки говорящий. Пожалуй, она слишком сгустила краски, утверждая, что он вовсе бессловесный. Розамунда налила воды в чайник, зажгла газ и все время чувствовала спиной праздное присутствие незваного гостя. Он что, так и будет сидеть сложа руки?

— Хочешь газету? — бодреньким голосом предложила она. — Думаю, ее уже принесли. Там, на крыльце.

— Спасибо, не надо. — Волкер перевел вежливый, ничего не выражающий взгляд с потолка на лицо хозяйки и, будто исчерпав лимит собственной активности, снова замолчал, вежливо выжидая, что еще скажет Розамунда.

— Чайник сейчас закипит, — в отчаянии заметила она. Волкер никак не отреагировал, и тогда Розамунда добавила: — Может быть, сделаешь себе тост? Мы по воскресеньям всегда безбожно долго спим — завтрак будет еще очень не скоро.

— Ничего, спасибо. Я подожду, — ответил Волкер.

Да уж, придется подождать, мрачно подумала Розамунда, ополаскивая заварочный чайник кипятком. Законы гостеприимства не позволяли ей выместить раздражение на немногословном госте, а потому Розамунда с яростью мысленно набросилась на сына, мирно почивающего наверху, безответственного автора всего этого безобразия. Какого черта он притащил домой это отвратительное бессловесное существо, как кошка приносит дохлую птицу, и свалил на мать непосильную задачу развлекать его? Ну-ка, пусть сам поднимается, сам делает тосты, пусть его воскресное утро будет испорчено. Сам заварил, сам пусть и расхлебывает.

Розамунда подошла к двери и, задрав голову, позвала:

— Питер! — Потом поднялась на площадку и крикнула еще раз: — Питер! Просыпайся! Спускайся немедленно!

Ответом, естественно, была тишина. Розамунда вошла в комнату сына и, схватив его за плечо, как следует потрясла.

— Просыпайся, Питер! Твой друг уже встал и ждет завтрака. Ради всего святого, иди вниз и позаботься о нем!

— Что за шум? — Питер сел в кровати, протирая глаза. И вдруг до него дошла вся дикость предъявленного требования. — Но ведь сегодня воскресенье! — завопил он. — Сегодня мне не нужно вставать в такую рань!

— А вот придется, — с наслаждением откликнулась Розамунда. — У тебя гость. О чем я тебе и толкую — он внизу, на кухне, ждет завтрака. Ты не можешь бросить его одного.

— Почему это? — Питер уставился на мать зеленоватыми, в искорках, глазами, круглыми от удивления. — Волкеру без разницы.

Розамунда застыла как громом пораженная. А ведь верно — Волкеру без разницы. Он небось и неловкости-то никакой не почувствовал во время их, если можно так выразиться, общения на кухне. Это ей было не все равно. Ее смущал сидящий без дела, набравший в рот воды гость. А молодые люди — или пока еще мальчишки? — просто-напросто плюют на подобные переживания. Говорят, когда есть что сказать; шевелятся, когда есть чем заняться. Ежели ничего такого нет, может, поскучают, но — смущаться? Черта с два! Это удел взрослых — или женщин? — или только пожилых людей?

— У тебя, мам, навязчивая идея насчет гостей, — терпеливо проговорил Питер, словно прочел ее мысли. — Брось. Все нормально. Честно. Волкер отличный парень в этом отношении, он и не ждет, что с ним будут носиться.

Это еще мягко сказано, подумала Розамунда, на минуту представив, как кто-то, выбиваясь из сил, пытается носиться с Волкером. Спорить, во всяком случае, было бесполезно: Питер снова решительно засунул голову под одеяло, а снизу доносились бурные призывы чайника, выкипающего, несомненно, под заинтересованным и безмятежным взглядом Волкера.

Линди появилась в одиннадцать, как раз к завтраку. То есть она заскочила к ним в одиннадцать, а Розамунда — следуя курсу, выработанному ею с тех пор, как обнаружилась взаимная симпатия ее мужа и Линди, — пригласила, уговорила ее остаться. Чем сердечнее, приветливее она будет относиться к Линди, тем меньше будет шансов у кого-либо подозревать ее в ревности — так она рассуждала. А если тебя не подозревают, можно считать, ты ничего такого и не совершал, неуверенно размышляла Розамунда, с улыбкой ставя перед Линди тарелку с беконом и грибами. «Может, если я стану ей улыбаться, приглашать к себе, смеяться ее шуткам, подталкивать их с Джефри друг к другу, может, все эти мелочи однажды срастутся в огромный тяжелый ком, который насмерть придавит мою ревность? Или, что более вероятно, если насильно пичкать Джефри ее присутствием, она вскорости надоест ему хуже горькой редьки? Почему я так себя веду?» — Рука Розамунды застыла над кофейником. — Но ведь думать обо всем этом — и значит быть терпимой и добродушной! Это и есть секрет жен без предрассудков?»

— Хочешь еще кофе, Линди? — Розамунда тепло улыбнулась. — Он сегодня крепкий, как ты любишь.

Линди протянула свою чашку, пробормотав слова благодарности, и улыбнулась в ответ. На секунду обе улыбки встретились в воздухе, словно боевые самолеты, и тут же поспешили в укрытие — к Джефри. Обе женщины хором заговорили с ним.

Розамунда:

— Как думаешь, надо позвонить твоей матери — договориться, когда мы приедем?

Линди:

— Расскажи об этой забавной вчерашней паре. О Пурсерах.

Несомненно, слова Линди оказались гораздо более интересными, а улыбка сверкала гораздо ярче. Поэтому со стороны Джефри было только естественно — и вежливо — ответить ей, а не жене.

— Пурсер металлург. Сам он из Манчестера… — охотно и простодушно начал Джефри, как будто именно такую чепуху человек хочет услышать, когда просит рассказать о ком-то.

— …и раньше не был таким угрюмым, — вставила Розамунда, ласково улыбнувшись неумению мужа быстро добираться до сути в подобных разговорах. — Они страшно переживают из-за своего сынка. Хотя, если верить газетам, он, думаю, ничем не хуже остальных.

— Я не заметила ни в ней, ни в нем ничего плохого, — с нажимом произнесла Линди. — На мой взгляд, всему виной…

Неужели она сейчас скажет «общество»? Неужели Линди действительно собирается изречь подобную банальность, и в присутствии Джефри? Розамунда в душе возликовала. Ни один мужчина, как бы сильно он ни был увлечен, не сможет по-прежнему высоко ценить ум и сообразительность женщины, которая готова выдать за собственную идею такое чудовищное клише.

— …матери, — любезно закончила Линди. — Отцы здесь больше роли не играют, по крайней мере в наше время. Жены им не позволяют.

— Как так? — Джефри был заинтригован. Ему всегда доставляли удовольствие дискуссии — неторопливые, размеренные беседы, особенно по выходным. Казалось, он, молодой лентяй, вновь вернулся в студенческие дни.

— Возьмем тех же Пурсеров, — откликнулась Линди. Розамунда, не в пример Джефри, тотчас сообразила, что социологические выкладки насчет матерей — всего лишь заумное начало какой-нибудь гадости о Норе Пурсер. — Вспомните, как она постоянно встает на сторону мальчика против мужа. Это для него самое обидное. Не то, что сын недостойно себя ведет, а то, что жена использует недостойное поведение сына, чтобы возвести барьер между ними. Она и мальчик по одну сторону, отец — по другую. Понимаете?

В словах Линди был здравый смысл, но и несправедливость тоже. Розамунда ухватилась за несправедливость, сознательно раздула ее, превратила в главный предмет спора. И сама неприятно поразилась собственной ловкости.

— А по-моему, все в точности наоборот! — горячо воскликнула она. — Вильям отвратительно вел себя по отношению к Норе. Нарочно при всех корил, что она плохо воспитала сына. Будто сам не имеет к этому никакого отношения!

— Вполне возможно, так оно и есть, — парировала Линди. — Именно об этом я и твержу. Попробуй взглянуть на все с точки зрения мужчины. — Произнося это, она старательно не смотрела в сторону Джефри, словно говорила исключительно с одной Розамундой. — Только подумай: он платит, и платит, и платит в течение восемнадцати, двадцати лет, а что получает взамен? Неудивительно, что порой он взглянет на своего хмурого, бесчувственного сына и скажет себе: вот расхаживают заработанные мной десять тысяч фунтов; семь тысяч вечеров, которые я в свое удовольствие мог бы провести с друзьями; две тысячи приятных, спокойных выходных дней…

Джефри хохотал, точно Линди отмочила роскошную шутку. Поэтому Розамунда постаралась, чтобы ее возражения тоже прозвучали как хорошая шутка:

— Черт возьми, Линди, таким манером кто хочешь что хочешь посчитает! Хоть я, например, гляну на нашего сына и прикину: вот, мол, идут пятьдесят тысяч часов стирки и…

— Подразумевается, что ты стираешь по восемь часов в день! — быстро перебила ее Линди. — Больше смахивает на управление гостиницей, чем на воспитание сына!

Все снова засмеялись. Это Линди рассмешила их своим остроумием; и за Линди осталось последнее слово в их споре — просто потому, что она правильно сосчитала эти проклятые числа. Кстати, так ли уж правильно? Розамунда все еще пыталась в уме помножить полтора на триста шестьдесят пять и на шестнадцать, когда услышала, как Линди вскользь заметила:

— И конечно, когда в семье только один ребенок, ситуация еще обостряется… Нед ведь у них один? — Она вставила вопрос быстро и с абсолютно невинным видом, как бы желая показать — правда, с некоторым запозданием, — будто совсем забыла, что у Джефри и Розамунды один сын.

— Нет, не один! — объявила Розамунда, торжествуя, словно отыграла очко. — У них еще есть дочка, ей почти пятнадцать. Но мы не часто слышим о Саре, потому что с ней никаких проблем. Если не считать, что она сдвинулась на Т. С. Элиоте и сама себе пишет письма от его имени. По-моему, такую малость и проблемой-то считать грех.

Джефри было захохотал, но тут же и осекся, поскольку Линди хотя и улыбалась, но в ее улыбке ощущалось некоторое замешательство, будто Розамунда сморозила какую-то глупость.

— Да, понимаю, это выглядит забавно, — терпеливо начала Линди. Слишком уж терпеливо, как показалось Розамунде. — То есть с точки зрения чужого человека. Но знаешь, эти девичьи увлечения, если присмотреться повнимательней, вовсе не так забавны. Уж я-то знаю, сама младшую сестру растила. И с годами, если вовремя не проходит, это становится совсем не веселым.

И все. Никаких объяснений. И никакой возможности задать вопрос. Внезапно Розамунду охватило бешенство: теперь за сестрой Линди вечно будет тянуться незримый след туманного намека на некую ненормальность. Но прежде чем ее лицо исказилось гневом, прежде чем милую, неревнивую улыбку сменило совсем иное выражение, вышла заминка. Именно в это мгновение хлопнула входная дверь, да так, что стены задрожали и на полках зазвенела посуда. Все вздрогнули. Затем последовал стук двух велосипедов, прыгающих по ступенькам, со скрипом грохнули ворота и в доме вновь воцарилась тишина.

— Это наши десять тысяч фунтов отправились погулять, — весело сообщил Джефри. — Наши две тысячи тихих выходных. Наши…

— И надеюсь, Волкер с ними! — вставила овладевшая собой Розамунда. — Это был такой ужас сегодня утром, ты не представляешь, Линди!.. — И она — очень смешно, как ей самой показалось, — принялась описывать давешнюю встречу на кухне с Волкером.

К концу истории Линди хохотала вместе с Джефри.

— Рози! С тобой просто умора! — заявила Линди. — Правда, Джеф?

Комплимент должен был бы обезоружить Розамунду, однако именно в этот момент до нее дошло, почему ей так ненавистна привычка Линди сокращать их имена. Потому что этим Линди давала понять, что с каждым из них она в более близких отношениях, чем они друг с другом. Как высокопарно и отстраненно прозвучало бы сейчас «Джефри», вставь Розамунда имя мужа в свою следующую реплику, — чего она, разумеется, делать не собиралась. Да и не смогла бы, потому что Линди продолжала:

— Отличная история, Рози, ей-богу. Но если задуматься — парень совершенно не умеет себя вести! Вероятно, его мать свято верит в психологию ребенка — в то, что детей нельзя разочаровывать и все такое?

— Понятия не имею, — довольно резко ответила Розамунда. — Со стороны кажется, что подобные штуки играют колоссальную роль в воспитании детей, а на самом деле — ничего подобного. Люди, у которых никогда не было детей, вечно рассуждают о том, что, если оставить в стороне детскую психологию, у тебя не будет абсолютно никаких проблем с дисциплиной. Все гораздо сложнее. Во всяком случае, большинство нынешних гадких подростков, которым сейчас по пятнадцать-шестнадцать лет, в свое время хорошо воспитывались, в твоем понимании. Своими глазами видела, как эти мерзавцы вылупляются из очаровательных, примерных мальчиков. Питер, например, в семь лет был просто ангелочком: разносил гостям пирожные за чаем, в автобусах уступал место пожилым женщинам. И все в том же духе.

Линди смотрела на нее с недоверием. И что самое страшное, Джефри тоже. Неужели память сыграла с ней злую шутку? Говорят, у матерей такое бывает… Или?..

— Да, точно, чем они становятся старше, тем труднее с ними управляться, — говорила Линди. — Этого я не отрицаю. Но это только подтверждает мои слова: как раз в то время, когда отец может и должен оказывать серьезнейшее влияние в смысле дисциплины и прочего, именно в это время мать начинает отсекать его от сына. Возводить барьеры. И до парня ему уже не добраться ни с дисциплиной, ни с чем.

Джефри сидел как-то нехорошо задумавшись. Розамунда судорожно соображала, что бы такое — доброе, вежливое, веселое — сказать в ответ, чтобы заткнуть Линди за пояс. Однако единственное, что пришло на ум, это завести разговор на в общем-то малоинтересную тему, но зато такую, которая хотя бы на некоторое время собьет с прицела точно наведенные прозрения Линди.

— Так мы будем звонить твоей матери или нет? Предупредить, что приедем сегодня? — во второй раз спросила она Джефри.

— Что? А, да, конечно. — Джефри смущенно повернулся к Линди: — Ты прости, но, похоже, сегодня я не смогу взяться за террасу. Совсем из головы выскочило, что мы должны ехать к моей матушке.

— Но мы ведь можем и перенести! — Розамунда изо всех сил старалась освободить своего мужа — ради того, чтобы в этот погожий денек он славно потрудился на пользу Линди. — Прекрасно можем съездить и в следующее воскресенье. Она нас особенно и не ждет…

— Нет, нет, Джеф, ты не должен менять из-за меня свои планы!..

На короткое время между женщинами разгорелась битва двух самопожертвований. Обе говорили разом, и звук высоких голосов наполнил маленькую, залитую солнечным светом кухню. Победила Линди.

— Ну уж если вы в самом деле решили отложить поездку до следующих выходных, — заметила она, — я могла бы вас отвезти. Моя старушка наконец-таки будет на колесах. Во всяком случае, я на это надеюсь. Как вам такое предложение?

Линди переводила с нее на Джефри сверкающий радостью и великодушием взгляд. И даже Розамунда не смогла выискать в предложении скрытого злого умысла. Поскольку Линди никак не могла знать о том, что они с Джефри недолюбливают машины; не могла знать, с каким удовольствием они каждый раз идут пешком от станции через маленький городок, где жила мать Джефри, — мимо церкви, вверх по длинной, почти совсем деревенской дороге, обсаженной по бокам деревьями. Через городок, где до сих пор весной цветет боярышник, где каждый камень, каждые ворота напоминают Джефри о детстве, могут каждую минуту навести его на веселую или грустную историю и даже после стольких лет показать его Розамунде в новом, восхитительно ином свете. Эта прогулка — вторая причина, почему они ездили к матери. И от нее они ни за что бы не отказались.

— А это идея! — с воодушевлением подхватил Джефри. — Хоть разок побережем старые косточки. А, Розамунда? До Эшдина на машине не больше часа, как думаешь, Линди?

Они с Линди пустились в оживленную дискуссию по поводу разных маршрутов, а Розамунда в стороне только улыбалась. «Чтоб она сдохла!» — ясно и отчетливо сказала про себя Розамунда, продолжая улыбаться. И лишь много спустя, когда настало время пристально, с тихим ужасом разглядывать каждый крошечный лоскуток воспоминаний, Розамунда заметила, что тем утром в самый первый раз она столь отчетливо подумала о смерти Линди.