I

Колдуны

+ Я здесь не для того, чтобы сломить тебя, — послал Берущий Клятвы, сделав еще один шаг к одинокой фигуре в центре зала. За рваной дырой в стене сверкнула молния. Воздух был прогорклым, наполненным удушливыми ароматами гниющей растительности и застоявшейся воды. — Я здесь потому, что ты нужен мне, Мемуним. Я здесь для того, чтобы принять твою службу+.

Берущий Клятвы подступил еще ближе. Полированная бронза доспехов впитывала сумрак из воздуха, превращая его в тень среди теней. Синие и золотые камни, закрепленные на гравированных перьях и когтях, тоже были темными, будто закрытые глаза. Сиял только яркий сапфир, вправленный в безликую пластину шлема. Он был синим, и холодным, и незыблемым. Серебряный посох постукивал в такт шагам — звук был тихим и все же слышимым даже сквозь рев отдаленной битвы и громовые раскаты.

Еще одна вспышка молнии, затем еще, грохот эхом прокатился по помещению, и свет озарил болотистую землю далеко внизу. При взгляде из дыры в стене могло показаться, будто зал находится высоко в башне. Но это была вовсе не башня — это был корабль. Его корма погрузилась в топь, нос походил на изъеденный ржавчиной минарет из брони и орудийных батарей. По всему корпусу цвел грибок, скрывая под собой километры контрфорсов. Хребет корабля был настолько искривлен, что напоминал скрюченный палец, указывающий в серые облака. Громадный, гниющий и всеми забытый.

+Теперь я твой хозяин, колдун+, — послал Берущий Клятвы.

Мемуним покачнулся, но удержался на ногах. Высокий гребень его шлема был данью традициям Просперо, но сходство оказывалось лишь отдаленным. По гребню и лицевой пластине, испещренной зубами и хрустальными глазами, вились резные змеи. Одеяния были изорваны и все еще дымились по краям. Доспехи скрывали кровь, вытекающую из ран и рта. Ему было очень больно.

+Я не покорюсь тебе+, — прошипел Мемуним.

+Покоришься, — пообещал Берущий Клятвы. — Ты силен. Ты силен, и у тебя есть честь. Но у тебя недостаточно ни того ни другого, и тем более недостаточно но сравнению с ненавистью, которую ты пытаешься утопить в крови+.

В Берущего Клятвы внезапно врезалась стена ментальной силы. Секунду назад варп был спокоен, а уже в следующую стал подобен молоту. Его воля поднялась навстречу, но слишком поздно. Он пошатнулся. В воздухе закружились осколки света. Застонав от боли и усилия, Мемуним атаковал снова.

На этот раз Берущий Клятвы был готов. Его разум встретил удар такой же стеной, а затем сконцентрировал мощь в единственную острую точку. Волна разбилась вдребезги. Наружу взорвался ослепительный свет. В воздухе повисла высокая нота, пронизывая вибрацией кости, зубы и глаза. За единственным оком своего шлема Берущий Клятвы ощутил запах раскаленного металла и жженых волос. Он опустил посох, и его плечи расслабились. Мемуним повалился на пол. Берущий Клятвы пересек последние несколько метров и посмотрел вниз.

+Ты был рожден на склонах Каттабарских гор над Тизкой, — мысленный голос колдуна был спокойным, — первые лучи всходившего над морем светила будили тебя раньше остального семейства. Временами ты вставал и усаживался на подоконник, наблюдая за тем, как солнце катится над Тизкой. Ветер с моря пах солью, а роса смешивалась с пылью. Когда легион…+

+Кто ты?+ — излилась злость из ауры Мемунима, свиваясь красными и резко-черными цветами.

+Когда легион пришел за тобой, над горами разверзлась столь редкая для тех краев буря, и капли дождя танцевали по брусчатке улиц и бокам пирамид+.

Мемунима забила дрожь.

+Ты не можешь знать…+

+Твоя мать гордилась, — послание Берущего Клятвы унеслось вперед, когда он шагнул ближе, — но отец не хотел тебя отпускать. «Как я могу его отдать? — вопрошал он. — Как отец может отпустить сына в такое будущее?» Ты сказал…+

+Откуда ты знаешь?+ — мысль была ревом смятения и ярости.

+Ты сказал, что это все, чего ты хочешь. Что ему следует гордиться+.

Берущий Клятвы прошел еще один шаг и остановился. Аура Мемунима сжималась, затвердевала. Берущий Клятвы чуть заметно склонил голову. Кристаллический глаз в его шлеме походил на холодную синюю звезду.

+Твой родной отец умер через десять лет, так тебя больше и не увидев. Он не увидел, как горит его мир по вине легиона, в который он отдал своего сына, не увидел, кем ты стал+.

Рев расколол варп. Над Мемунимом поднялось существо. Для взора Берущего Клятвы оно походило на крылатую змею, сотворенную из красного света и серебряных отражений. То была мыслеформа — конструкция воли и мощи, воспарившая из тела псайкера в сырую энергию варпа. То была сила, не скованная плотью и материей, тень, отбрасываемая светом души, и она была целиком и полностью опасной. Она ринулась на Берущего Клятвы.

+Сейчас+, — послал Берущий Клятвы; мыслеформа почти достигла его, ее пасть — широкая щель огня и кинжалов.

Колдун просто стоял и смотрел.

Оглушительная тишина разлилась по помещению. Пара очертаний из мазков звездного света обрушились на мыслеформу Мемунима и вырвали ее из варпа. По полу и потолку поползла изморозь, которая затем взорвалась черным пламенем. Мемуним рухнул на колени. Сквозь застежки его шлема начала сочиться кровь. Впрочем, он еще был жив. Берущий Клятвы наблюдал за тем, как в сознании Мемунима пульсирует и дробится боль.

Он повернул голову и бросил взгляд на фигуры, появившиеся как будто ниоткуда. Сапфировые чешуйки на боевой броне парившего вперед Зуркоса рассеивали тусклый свет, одеяния из лохмотьев и обносков плясали на незримом ветру. Калитиедиес шагал медленнее, сжимая в одной руке подсвечиваемый скованным огнем скипетр, в другой — болтер. Их ауры пульсировали усталостью после призыва мыслеформ. Позади них маршировали девять воинов Рубрики, их красно-костяные доспехи дымились после перехода в реальность.

+Он готов?+ — поинтересовался Зуркос мысленным голосом, напоминавшим шипение статики и шелест сухого песка.

Берущий Клятвы посмотрел на Мемунима, все еще пытавшегося найти силы встать.

+Да+.

+Он дал ее?+ — спросил Калитиедиес.

Колдун не ответил, но протянул руку — ладонью вверх, раскрыв пальцы. Мемуним поднялся в воздух. Его разум и воля продолжали сопротивляться, пока Берущий Клятвы не усилил хватку. Шлем Мемунима отсоединился и воспарил с чередой щелчков и шипением выравнивающегося давления. Лицо под ним было покрыто ожоговыми шрамами и следами от наложенных швов. Из глаз, рта и ушей текла наполовину свернувшаяся кровь.

+Никто… — начал Мемуним, — никто не знал этого обо мне+.

+Но я знал. Я знаю тебя лучше, чем твой родной отец, который так и не увидел, как ты стал воином. Ты силен, но ты и слаб. Ты задаешься вопросом, что случилось со сном, который привел тебя сюда, и ты смотришь на себя и видишь существо, ютящееся в тенях и водящее дружбу с вороньем. Ты хочешь снова стать чем-то большим, вот только не знаешь как. Ты хочешь следовать за светом, а не выживать в сумраке. — Мемуним повернул голову. Берущий Клятвы встретил его мечущийся взгляд.

Я знаю тебя, Мемуним, и поэтому ты дашь мне то, ради чего я сюда пришел+.

+…службу…+ — мысль Мемунима была смазанным пятном меркнущего сознания.

Зуркос рассмеялся. Звук слился с отдаленным грохотом орудийного огня и гулом сражения, что бушевало у подножия башни.

+Я дам тебе больше, чем ты мог мечтать. От тебя я возьму единственное, что на самом деле важно, — твою клятву+.

Зал погрузился в полнейшее безмолвие. Даже варп стих до слабой дрожи потенциала.

+Ты спрашивал, кто я+, — послал Берущий Клятвы, шагнув вперед.

Его воля дернулась и подняла шлем с головы колдуна. Он стоял достаточно близко, чтобы увидеть, как внезапно расширились глаза Мемунима: лицо с гладкой кожей без единого шрама и выражения, рот, сложенный в неуступчивую черту, а над ним пара глаз, которые вовсе не были глазами. На него из отражения взирали две огненные купели. Он подался вперед, почувствовав, как разум Мемунима отпрянул от такой близости.

— Меня зовут… — сказал он, и звук собственного настоящего голоса заставил колдуна вздрогнуть от удивления. — Меня зовут Астрей.

Шепоты демонов последовали за Ктесием из сна. Он потер морщинистое лицо и сплюнул. На языке ощущался привкус пепла и сахара, что никогда не было хорошим знаком. Он взял с подлокотника каменного трона серебряный кубок с вином и одним махом осушил. Не помогло. Сладковатый жженый запах все еще чувствовался во рту, и будет чувствоваться много часов, а шепоты стихнут еще позже.

Он медленно поднялся, захрустев суставами. Пока он спал, в оставшихся мышцах уже успели появиться новые узлы.

«Спал», — мысль едва не заставила его рассмеяться. Он никогда не спал, если только не заставлял себя, но даже тогда не видел снов.

Ктесий посмотрел на доспехи на стенной раме напротив трона. Медные провода соединяли их с расположенными за стеной плитами механизмов, заряжая батареи и системы. Посох, увитый пергаментами и высохшими полосками кожи, висел рядом с броней.

Он шагнул с трона на кафедру. Ноги задрожали, когда Ктесий перенес на них вес, и привкус пепла и сахара усилил выброс желчи и едва не вызвал рвоту.

Он смерил взглядом двенадцать шагов каменной плитки, отделявшей его от доспехов, и закрыл глаза.

— Не стоит напрягаться, — вздохнул Ктесий и щелкнул пальцами.

Шифры силы отсоединили кабели, сняли броню и посох со стены и подняли в воздух. Он воздел тонкие руки, словно в ожидании объятий. Доспехи начали накладываться на тело — деталь за деталью. Последним в руку лег посох. Ктесий усмехнулся, когда его пальцы сомкнулись на древке. Лица, изображенные на холодном железе и серебре, закривлялись и ухмыльнулись ему. Он проигнорировал их, вместо этого сосредоточившись на чувстве силы, которую давали ему доспехи.

На самом деле Ктесий не был слаб, по крайней мере в понимании смертных. Он мог одним ударом сломать человеку конечность и сражаться многие дни, не чувствуя настоящей усталости. Но понятие силы относительно, и для воина Тысячи Сынов он был изможденным, почти сломленным существом. Во всяком случае, телом. Разум — совсем другое дело!

Он повел плечами и прислушался к урчанию фибросвязок, повторивших движение. Чувство несло успокоение. Когда ему приходилось ходить по «Слову Гермеса» или любому другому кораблю небольшого флота Аримана, он предпочитал делать это закованным в боевую броню. Гильгамош, Киу, Гаумата и другие члены ближнего круга Аримана обычно носили простые одеяния, если впереди не ждала битва. Игнис, конечно же, так не делал, и его редко видели не в огненно-оранжевой терминаторской броне. Ктесий ухмыльнулся при мысли, что из всех братьев по легиону он в чем-то был согласен именно с магистром Разрухи.

Ктесий не отрицал своей слабости. Это был его выбор, один из многих, который он сделал, чтобы узнать имена демонов, которые теперь хранились у него в памяти, только и ожидая, когда он их высвободит. Это знание значило куда больше, чем сила мышц. И все равно он предпочитал среди братьев находиться в доспехах, которые заменяли ему иссохшую плоть. У всего была своя цена, и Ктесий никогда не был глух к этому факту. Он служил Ариману по той же причине, по которой обретенные знания стоили ему тела и души, — это была цена за награду или наказание за прошлые ошибки. Как всегда, все зависело от того, как на это смотреть.

Он кивнул себе и облизнул губы. Скоро начнется. Ариман их призовет, а дальше… а дальше он выполнит свое предназначение.

— А потом что? — вслух сказал Ктесий, прислушиваясь к сухому хрипу собственного голоса. — Как поступит с тобой Ариман, когда все будет сделано?

Он покачал головой. Вопрос не имел приемлемого ответа, а у него не было времени. Ему хотелось наведаться к Атенеуму, прежде чем их вызовут.

С хрустом суставов и урчанием доспехов он вышел из своих покоев.

+Гелио Исидор+, — послал Ариман.

Имя пронизал мягкий, словно шелковая нить, импульс воли. Воин Рубрики находился на железной кафедре, синие доспехи были мертвым грузом, свет в глазах погас. Ариман ждал, позволив своему разуму толику отдыха.

«Терпение — главнейшая добродетель мудрости», — подумал он.

Рубрикант был по-прежнему неподвижен. Пламенеющие чаши над алтарем допивали последние капли масла. Вари снова превратился в необузданный поток, стряхнув навязанный Ариманом порядок. Символы, плывшие по броне рубриканта, словно листья на воде, растаяли.

Он перефокусировал разум, впитывая тишину зала. Помещение представляло собой одну из меньших кузниц на борту «Слова Гермеса». В близлежащих тенях скрывались огромные горнила и пневмомолоты, безмолвные и холодные. Алтарь, который использовал Ариман, на самом деле был плитой наковальни. Когда-то на ее гладкой поверхности металл превращали в листы и придавали форму оружию. Но она хорошо подходила Для его текущих потребностей.

+Гелио Исидор+, — снова позвал он.

Свет в глазах рубриканта начал разгораться. Ариман выдохнул и снова потянулся волей.

Воин Рубрики поднялся с кафедры, рассыпая вокруг пылинки серебряного света. Он выпрямился и обратил кристаллические глаза на колдуна. Тот услышал голос, слишком отдаленный, чтобы разобрать слова, но достаточно громкий, чтобы услышать. На секунду показалось, будто воин зовет его по имени.

Позади с лязгом открылась дверь, и жужжание сервоприводов тяжелых доспехов похитило тишину.

+Успешно?+ — послал Игнис, и разум колдуна наполнился ощущением острых граней и пощелкивающих механизмов.

+Успешно+, — не оборачиваясь, ответил Ариман.

Игнис вошел в помещение, его телохранитель-автоматон загрохотал следом. Машина звалась Жертвенником и сопровождала Игниса повсюду.

Гелио Исидор дернулся в сторону приближающейся пары, а затем с неожиданной скоростью пришел в движение, взметнув и зарядив болтган прежде, чем Ариман заморозил воина на месте. Жертвенник поднял кулаки; орудие на его спине зарядилось с металлическим кашлем.

— Стоять! — рявкнул Игнис, и автоматон тут же замер.

Секунду оба стража недвижно возвышались друг напротив друга, держа оружие наготове.

— Отбой, — приказал Игнис.

Ариман послал импульс воли Гелио Исидору. Воин Рубрики опустил болтган и вновь застыл в полнейшей спокойной готовности.

+Он кажется необычно агрессивным+, — послал Игнис, преодолев отделявшее его от Аримана расстояние.

+Его зовут Гелио Исидор, — отозвался Ариман. — Тебе следовало бы помнить его. Он прошел с тобой три кампании+.

+Я стараюсь не вспоминать мертвецов. Это пустая трата мысли+.

Гелио Исидор отступил назад и окаменел, будто статуя.

Игнис поднялся на алтарь, и из левой перчатки вытянулся посеребренный коготь. Он постучал по алтарю. Лезвие когтя зазвенело высокой чистой нотой.

+Ты узнал то, что тебе нужно, из последнего препарирования?+

«Препарирование!» — Ариман ощутил импульс злости, но обуздал чувства. В Игнисовой буквальной вселенной символического резонанса и нумерологии каким словом лучше всего можно было описать то, что сделал Ариман? Он подавлял и подавлял дух Гелио Исидора до тех пор, пока тот не стал бормотанием внутри мертвого панциря доспехов. А затем вытянул энергию, которая оживляла костюм, на поверхность, и изучил ее подобно хирургеону, перебирающему внутренности. Он уже делал это прежде. Сотни раз. Ему это не нравилось, но в конце Рубрика возвращалась в обычное состояние. Да, препарирование было столь же хорошим названием, как любое другое. Ему просто был неприятен оттенок черствости в этом слове.

Ариман проглотил привкус раздражения. После подобных ритуалов он всегда был более склонным к эмоциям.

+Больше этого не повторится. Я узнал и подтвердил все, что мне требовалось+.

+Для второй Рубрики+, — заявил Игнис.

+Да+, — ответил Ариман и почувствовал, как его мысли застыли.

Что-то шло не так. Игнис был существом прямых линий и обдуманных действий, но аура его присутствия и форма мыслей казались нарушенными, будто следовали по незнакомому образу.

+А сработает?+ — спросил Игнис, повернувшись и посмотрев прямо на Аримана.

+Рубрика?+

+Да+.

Ариман медленно кивнул.

+Конечно, ты не был одним из нас, когда я… когда кабал впервые наложил чары Рубрики. Ты не видел шаги к его завершению. Ты увидел только конечный результат+.

+А теперь я один из вас?+

+Тебя заботит мой ответ?+

+Нет+.

Ариман посмотрел на неподвижное лицо Игниса, на котором расплывались электротату.

«Что же способно посеять сомнения в подобном разуме?»

Он неторопливо кивнул и осторожно послал:

+Это заклинание не будет таким, как первая Рубрика. Объект тот же. Исход тот же, что задумывался изначально, но это будет не то же самое. Слишком многое изменилось+.

Он моргнул и почувствовал, как на мысли давит волна усталости. Возможно, ритуал отнял у него больше сил, чем он осознавал. Кончики пальцев задрожали, боль облизала оба сердца, и Ариман вновь ощутил серебро. Его рука невольно потянулась к груди, прежде чем он осознал движение. Колдун подумал об острых кусочках серебра, неспешно пожиравших его сердца, стоило лишь забыть о концентрации, удерживающей их на месте. Осколки разлетелись из болт-снаряда, выпущенного инквизитором по имени Иобель, и останутся с ним навсегда, ибо их невозможно было извлечь ни с помощью хирургического вмешательства, ни с помощью колдовства.

«Нет, — подумал он. — Пока нет. Пока нет».

Ариман укрепил свою волю, и боль в груди стихла. Он все еще чувствовал серебро, когда снова поднял глаза.

Игнис просто наблюдал за ним, безмолвный и неподвижный.

+Я знал меньше, когда накладывал чары в первый раз. — Он остановил ход мысли и утер кровь с губ. Его рот скривила горькая улыбка, когда он убрал покрасневшие пальцы. — Сила, которой я тогда владел, была… наивной. И курс нашего легиона был более прямолинейным. Наши братья были плотью — утопающей в мутациях, но тем не менее плотью. Теперь же мы имеем дело с духом, прахом и отголоском сущности. Лекарство не может быть тем же самым, поскольку точка, с которой мы теперь начинаем, не та же самая. Кроме того, учитывать нужно не только это+.

Он повел рукой, как бы указывая на Игниса, а затем на корабль и все, что находилось за ним.

+Нас меньше, чем когда-то был кабал, и теперь придется накладывать заклятие, одновременно ведя битву с Магнусом и нашими братьями, которые служат ему. — Ариман замолчал, мысленно прокручивая все вероятности, неуверенности и факторы. Сложность разветвлялась в парадокс и выскальзывала из поля зрения в серую дымку. Он вздохнул. — То, что мы наложим, будет Рубрикой, ибо она произрастает из того же семени и имеет ту же цель, но родственницей первой, а не ее отпрыском+.

Игнис прождал девять секунд, затем склонил голову и моргнул.

+Очень подробный ответ…+ — начал он.

+…на другой вопрос, — закончил вместо него Ариман. — Я осознаю, что ответил не на тот, что ты задавал, Игнис+.

Он отвернулся, потянулся отростком воли, и пламя в чашах с маслом угасло. На пустой алтарь внезапно легли холодные тени.

+Я сотворил первую Рубрику, основываясь на трудах Магнуса, — послал колдун. — Я помню каждую ее деталь. Я вернулся к истокам его трудов. Я заглянул в его знания и мысли, поведанные мне Атенеумом. Я обнаружил изъяны в изначальной работе и нашел решения для каждого из них. Я изучил природу того, что случилось с нами и нашими братьями. Я заново отстроил чары, а затем повторил это снова и снова. Это сработает, потому на этот раз заклятие основано на знаниях, неведомых мне ранее. Оно безупречно+.

+Но не проверено?+

+Его невозможно проверить. Проверить означает наложить, а для этого нужно нечто большее, чем сила. Каждый фактор должен быть совершенным. Нам нужно вернуться туда, где заклинание Рубрики было произнесено, а для этого понадобится сила шторма столь великого, что он оставит шрамы на самом варпе. Нам нужно оказаться у подножия Магнусова трона, в пыли того мира. Тогда и только тогда мы сможем сделать это, только тогда это сработает+.

+Мне известны требуемые установки+.

Ариман кивнул.

+Я так и не поблагодарил тебя, Игнис, — произнес он, дав проявиться на лице усталой улыбке, — за то, что присоединился ко мне, за все, что ты сделал+.

+Лесть+.

+Нет. Искренность+.

Игнис покачал головой:

+Я пришел, когда тебе понадобился кто-то, кто бы воплотил твои замыслы в жизнь. Мне знакома ценность чужака, того, кто никому не нравится и кому не доверяют. Подобная ценность очень важна для таких, как ты+.

Аура и мысли Игниса не изменялись, пока он говорил. Это был не вызов, а всего лишь невзыскательное изложение того, что он считал фактом.

«Это начинание для него не смысл жизни, — подумал Ариман. — Это проблема. Вот что удерживает его рядом со мной — не конечная цель, но сложность и красота ее… формы. По крайней мере, так считает большая его часть».

+Я знаю, что ты не разделяешь мою мечту, Игнис, но от этого ты не перестаешь быть ее элементом+.

Магистр Разрухи кивнул, и татуировки на его лице застыли.

+Как и Санахт теперь ее элемент+.

Кожу Аримана защипало при упоминании мечника, который так долго был верным. Безумие и горечь извратили эту верность в предательство. Ариман наказал его, превратив в живой сосуд для Атенеума Калимака. Он вновь увидел, как вспыхнуло пламя Атенеума, когда он бросил Санахта в его объятия. Теперь мечник сидел в Зале Клетей и произносил тайные мысли Магнуса Красного. Только Игнис знал, что на эту участь Санахт обрек себя не по собственной воле.

+Да, он сыграл свою роль. Его больше нет, но смертность — это не отрезок времени, а скорее волна, проходящая по океану бытия, и она не угасает, когда наши жизни подходят к концу+.

+Поэтично, — послал Игнис. — Никогда не любил поэзию+.

Ариман направился к выходу из помещения и к своей следующей задаче.

+У нас проблема+, — заявил Игнис, прежде чем тот успел пройти больше двух шагов.

+Да?+ — сказал колдун и обернулся; накопившаяся усталость внезапно навалилась с новой силой.

+С Атенеумом, — послал Игнис, и татуировки на его лице дернулись. — И Ктесием+.

Ариман промолчал.

+Он что-то подозревает, — продолжил магистр Разрухи. — Кажется, зациклился на Атенеуме. Все время, что не бормочет с нерожденными, проводит в Зале Клетей+.

+Это всегда было рискованно+.

Бровь Игниса поползла вверх.

+Если он догадается, что Санахт отправился в огонь недобровольно?+

+Никто не узнает, что мы сделали+, — послал Ариман, продолжив свой путь к двери; он все еще чувствовал серебро — дурной знак.

+Это уже второй раз, когда ты избегаешь ответа+, — окликнул его Игнис.

+Второй?+ — не останавливаясь, переспросил Ариман.

+Ты собираешься наложить заклинание Рубрики во второй раз. Откуда ты знаешь, что оно сработает?+

Ариман замер, проглотив металлический привкус.

+Сработает, — наконец послал он и пошел дальше. — Я уверен+.

 

II

Сказанное и несказанное

Встань… Я ничего не вижу…

Голос без устали бормотал, каждое произнесенное им слово было лишенным эмоций.

— …с ним идет война…

Ктесий слушал и давал словам прокатываться мимо себя, не позволяя их значению коснуться мыслей. Так было лучше. Если задуматься, он предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте. Но решил прийти. Поэтому стоял и слушал, не вслушиваясь. — …разрушение — это изменение…

Он сместил вес и почувствовал, как одновременно с костями затрещали доспехи. Его лицо походило скорее на череп, чем на плоть, по лбу, щекам и шее под копной седых волос вились чернильные символы. С каждым вдохом Ктесий слышал хруст хрящей в груди. Он ощущал боль в нервных окончаниях и дрожь в пальцах. Комната и заключенное в клетку существо в ее центре оказывали на него такое воздействие, но также влекли его сюда снова и снова.

— …пепел — колыбель будущего…

Место, в котором он находился, получило название «Зал Клетей». Его стены изгибались в адамантиевый цилиндр, который Ктесий мог пересечь в двенадцать шагов. Потолок скрывался в далекой тени. Пол представлял собой люк, закрытый диафрагмой из покрытого вмятинами металла. Единственным путем наружу служила небольшая дверь в стене за спиной у Ктесия. Некогда это было хранилище для торпедной боеголовки, но теперь оно превратилось в тюрьму. В центре зала висела сфера из серебряных решеток, а внутри нее находилось еще три сферы, каждая из которых была меньше предыдущей и более сложной. Клети облизывали языки синего пламени, наполняя зал неровным, подрагивающим светом. Казалось, что смотришь на солнце из-под поверхности океана.

— …что ты ему скажешь?..

Ктесий старался как можно меньше смотреть на тело в клетях. Оно было человеческим, но увеличенным в размерах, а затем в исступлении перекроенным. Его черты менялись между людскими и монструозными, подобно страницам с перелистываемыми рисунками, пока не слились в единое целое: птичья голова, рога, чешуя, оперение, хвосты, огонь, шипы, сухая листва, когти, клыки, наросты кожи, рубиновые глаза, дым и жаркое марево, молодой воин с надеждой и грустью в глазах.

— Ктесий?

Имя заставило Ктесия резко поднять глаза. Фигура в клети более не была размытым пятном образов, а голос звучал живым, сбитым с толку и оторопелым. — Ктесий. Где я? Что происходит?

Ктесий сглотнул. Санахт никогда ему не нравился. Нет, это было не совсем так — он презирал мечника с силой, приберегаемой исключительно для братьев из легиона. Но то, чем стал Санахт, то, что он с собой сделал, вызывало у Ктесия отголоски эмоций, которых он не мог постичь.

— Ты… — начал он. В помещении ему приходилось использовать обычный голос, и когда слово слетело с уст, он почувствовал, как пересохло у него во рту. — Ты с нами, Санахт. Ты со своими братьями, на корабле.

— Я… не помню. Я не помню…

— Ты… — снова попытался он, затем замолчал. Почему он вообще говорил с существом в клетке? Ктесий покачал головой. — Ты отдал себя огню познания, брат. Ты взвалил на себя ношу быть голосом Атенеума. Теперь через тебя говорит варп. Ты видишь и пересказываешь мысли нашего отца, а также все, что он знает и видит.

— Я не помню…

Фигура в клети, моргая, покачала головой. Она выглядела в точности как Санахт, когда тот еще жил, до того, как он спустился с Ариманом в глубины Аполлонии, до того, как стал проводником, посредством которого теперь, подобно воде из треснувшей чаши, изливались секреты Магнуса.

— Ты и не вспомнишь, — осторожно произнес Ктесий. Он не знал, почему говорил. В этом не было никакого смысла. Санах-та больше не было — то, с чем он сейчас разговаривал, было всего лишь отпечатком, оставшимся от его личности. Он облизал губы. — Тебе нечего вспоминать.

Фигура, выглядевшая такой реальной и такой живой, вздрогнула.

— Огонь! — Существо внезапно тяжело задышало, взгляд заметался — слепо, панически. — Я чувствую огонь, Ктесий.

Ктесий понял, что подступил к клети.

— Я не вижу, — сказала фигура.

— Это не по-настоящему, брат. Тебя больше нет. Ты ничего не чувствуешь.

— Я не вижу тебя, — произнес Санахт звенящим от смятения и агонии голосом. — Что происходит? Прошу. Что происходит? Я… — Его голос стих, но губы продолжали шевелиться, силясь что-то выговорить, а затем слова выплеснулись, сочась красным дымом, а кожа и плоть, замерцав, обратились в хлопья пепла. — Я вижу его тень, но не очертания. Помоги мне. Он идет, а с ним идет война. Прошу, брат, ты был лучшим из моих сыновей, месть достаточная ли плата за утрату спасения…

— Санахт?

Поток слов оборвался, и глаза существа уперлись в Ктесия. Они были широкими от ужаса и шока. Тело вокруг них вскипело всеми оттенками кошмара.

— Я…

Рот Санахта выдавливал из себя слова, а его тело искажалось и текло.

— …весь…

Санахт прижался к серебряным решеткам внутренней клети. По его корчащейся плоти пополз синий огонь.

— …горю.

— Санахт! — выкрикнул Ктесий, но фигура в клетке вдруг повалилась назад, ее голова упала на грудь. Ктесий тяжело дышал. В старческой плоти стучала кровь. — Санахт? — снова окликнул он, но единственным ответом стало бормотание бесконечных слов.

— Он все еще говорит.

Ктесий повернулся на звук голоса. Он не слышал, как открылся люк. Через него, жужжа доспехами, шагнул Игнис. Прямо за дверью высился Жертвенник, выкрашенные в оранжевый цвет пластины напряглись, будто автоматону не нравилось то, что он не может войти.

— Да, — отозвался Ктесий. — Он все еще говорит.

— Я не задавал вопроса, — ровным голосом заметил Игнис. — Факт того, что Атенеум все еще говорит, совершенно очевиден. Тебе нет нужды подтверждать это.

Ктесий закрыл глаза и медленно выдохнул.

— Тогда зачем ты это сказал?

— Иной уместной завязки разговора не нашлось. — Игнис посмотрел на многослойные клети — узилище того, кто некогда звался Санахтом. — Твои оковы все еще держатся.

— Еще одно утверждение, а не вопрос? — вздохнул Ктесий.

— Верно. — Игнис перевел взгляд на Ктесия. Его лицо оставалось неподвижным, но узоры татуировок изменились. — Ты выглядишь так, словно тебя что-то тревожит. Ты сам на себя не похож, Ктесий. Неужели твоя увядшая душа чем-то обеспокоена?

Ктесий покачал головой:

— У меня нет души.

— В это я могу поверить, — произнес Игнис и посмотрел на клеть и голос Атенеума; он выглядел так, будто собирался что-то добавить, но Ктесий опередил его.

— Я был удивлен, что он пошел на это, — сказал Ктесий. — Санахт всегда был предан Ариману, но последовал за Амоном против него. Отдать себя, стать проводником, чтобы Ариман сумел вызнать секреты Магнуса… Здесь что-то не сходится.

Игнис пожал плечами.

— Но так он и поступил. Этого ответа достаточно. — Он снова посмотрел на Ктесия. — Обстоятельства меняются. Люди меняются.

— Да, меняются, — согласился Ктесий, затем вздрогнул и отвернулся от клетки. — Когда мы войдем в шторм?

— День, максимум два. Навигатору нужен отдых.

— Это звучит почти с сочувствием.

— Навигатор попросил отдых, и Ариман согласился.

— Я знал, что дело не в твоей доброте, — произнес Ктесий, и на его лице появилась холодная усмешка.

Игнис не улыбнулся. Ктесий подумал, что встревожился бы больше, если Властитель Разрухи ответил ему тем же.

Молчание начало затягиваться. Ктесий не сводил глаз с заключенной в клетку фигуры.

— Почему Ариман еще держит Атенеума? Месяцами слушал и допрашивал, а теперь даже не вспоминает о нем. Если он взял от него все, что нужно, зачем держать его… живым?

— Знание, — ответил Игнис. — Знание, изъятое из разума нашего отца Магнуса так, что тот даже не подозревает об этом. Ты ожидаешь, что Ариман откажется от подобного?

— Нет… но, возможно, стоило бы.

— Тебе ли говорить такое…

— Да, — сказал Ктесий и, не глядя, кивнул брату, — здесь что-то не так; Ариман не говорит нам о том, что совершил и что намеревается совершить.

— Ты говоришь очевидную истину, словно это какая-то тайна, — произнес Игнис. — Он — Ариман. Видимо, опыт нашего общего прошлого ничему тебя не научил.

— Нет, — Ктесий покачал головой. Он все еще смотрел на Атенеума, вспомнив, как тот говорил голосом Санахта. — Нет, думаю, я усвоил уроки прошлого достаточно хорошо.

— Тогда не удивляйся.

— Зачем ты тут, Игнис? — спросил старик и повел плечами, чтобы избавиться от онемения, охватившего его почти иссохшие мышцы. — Уж точно не ради того, чтобы восполнить вдруг возникшую нужду в товариществе.

Игнис пожал плечами, как будто ответ был очевидным.

— Я здесь, чтобы сообщить тебе: Ариман созывает собрание. Начинается.

+Я потерпел неудачу+.

Слова Аримана дрожью прокатились по залу.

Игнис ощутил, как разумы присутствующих замерцали от удивления. Тишина сдавила движения и дыхание. Это было не просто убавление звука, но замирание мыслей и глушение ментального шума. Азек повернулся и посмотрел на воинов, стоявших на ярусах над ним и вокруг него. В зале находились все братья-колдуны, служившие Ариману, а также их свита из рубрикантов. Их было мало, если сравнивать с легионами старины, но эти живущие колдуны сами по себе представляли силу, достаточную, чтобы поставить на колени целый мир. Каждый взор и разум в зале были полностью сфокусированы на Аримане. Давление этой концентрации переливалось над собранием тепловой дымкой. Игнис просто наблюдал. Даже для него такие слова были подобны удару ножа. Гул напрягшихся сервоприводов Жертвенника, стоявшего у него за спиной, полностью стих.

+Все вы прошли путями, которые я бы не избрал для вас, — продолжил Азек. — Вы прошли ими из-за меня, из-за будущего, в котором я вас убедил. Вы поверили. Вы пошли за мной, и эта первая мечта потерпела крах. Все мы поплатились за эту ошибку. Даже те, кто находился в ином месте, вдалеке отсюда, в других мирах, следующие иными судьбами, все мы, весь легион Тысячи Сынов, пострадали из-за этой неудачи. Из-за моей неудачи+.

Ариман поднял глаза, как будто глядя сквозь потолок зала и слои палуб на далекую точку света.

Игнис наблюдал и отсчитывал секунды, отмечая ритмику и своевременность каждого жеста и слова Аримана: идеально. До невозможности идеально. Игнис был магистром Разрухи Тысячи Сынов еще во времена, когда подобные титулы значили нечто большее, чем пустая гордыня и неспособность расстаться с прошлым. Он был одержим нумерологией разрушения, а конфигурация и значение всего на свете были его ремеслом. Во вселенной, что он лицезрел, каждая деталь имела смысл.

+Мы — изгнанники, — послал Ариман, снова опустив взгляд. — Мы — сыны, отвергнутые Магнусом, которые понесли наказание за то, что осмелились отринуть судьбу, сломанный круг на краю бытия, беглецы, изгои, пример того, что ждет всякого, кто не покорится прихотям богов. Мы поверили в собственные мечты. Мы поднялись высоко. Нас сбросили вниз+.

Он ударил Черным Посохом о платформу.

+Но судьба все равно ложь!+

Ударная волна со звоном прокатилась по варпу. Живые пошатнулись, а воины Рубрики затряслась, не сдвинувшись с места.

+Нет ничего неизбежного! Нет ничего неотвратимого! Нет ничего предначертанного! Если путь к спасению лежит через чистилище, значит, так тому и быть!+

Слова стихли. Ариман обвел взглядом тысячи мертвых и живых глаз, что смотрели на него в ответ. Игнис невольно почувствовал, как его двойные сердца замерли между ударами. Эмоции не были частью его вселенной. Но в тот момент, под взором Аримана, он ощутил нечто, что попытался понять.

Ариман кивнул.

+Мы пострадали, но выстояли. Мы сражаемся против судьбы, братья мои, и теперь отправляемся на войну в последний раз. Мы возвращаемся туда, откуда нас изгнали. Мы выступаем на Планету Колдунов. Там мы призовем вторую Рубрику. Мечта прошлого наконец воплотится в полной мере. Мы станем свидетелями того, как она обретет жизнь, — вы и я+.

Игнис увидел, как в варпе от колдунов поднимается облако мыслей и эмоций, словно фрактальное марево шока и надежды. Увидел, как то расцветает и увеличивается. Его плоть окатило жаром. Он посмотрел на Аримана, стоявшего в неподвижности и безмолвии созданного им застывшего мгновения. Время медленно скользило. Игнис почти чувствовал, как пришел в движение момент событий — подобно огромному камню, начавшему свой путь по горному склону. Он невольно вздрогнул.

«Но ты до сих пор не сказал, как мы вернемся, Ариман».

Он услышал, как позади него, залязгав шестернями, шевельнулся Жертвенник. Игнис кивнул, не оглядываясь на телохранителя.

— Нет, — сказал он. — Не уверен, что хочу это знать.

 

III

Твоя воля исполнится

Кнекку не видел своего отца, короля, уже восемьдесят один год, когда Башня Циклопа вновь возвратилась на горизонт Планеты Колдунов. Он застыл, заметив ее из окна.

— Владыка? — прошептал Кнекку, недоверчиво разглядывая строение, пока вокруг него жужжали эмоции и мысли. Инстинкт твердил ему броситься со всех ног, но контроль — ядро его сущности — заставил колдуна вначале завершить ритуал подготовки и только затем отправиться через город к башне Магнуса Красного.

«Получим ли мы ответы? — спрашивал он себя по дороге. — Поведаете ли вы нам, где были? Расскажете ли почему?» Он не питал особых надежд, поскольку знал, что надеяться не стоило, но все равно снова и снова задавался этими вопросами. Магнус нечасто делился тайнами, даже до возвышения, но за прошедшие десятилетия Кнекку не видел и следа своего отца. Это тревожило его — и с этим он ничего не мог поделать. Такова была цена за верность.

Город изменился с тех пор, как он шел по нему последний раз. Пути, существовавшие еще день назад, исчезли. Все казалось совершенно другим. Даже воздух пах иначе — в ветерке чувствовался привкус дыма и льда. Неизменной оставалась только Башня Циклопа. Она всегда оставалась там, на горизонте. Иногда возникала настолько близко, что тень от нее падала на Кнекку, но стоило ему поднять глаза, как постройка оказывалась так далеко, что он едва мог различить ее. Впрочем, колдун никогда не терял ее из поля зрения. Он не мог, даже если бы захотел. Башня всегда будет там, ждать, пока он не достигнет ее. Ее присутствие знаменовало призыв.

Город непрерывно изменялся. Он не видел этого, но ему и не требовалось. Как-никак Планета Колдунов воплощала собой изменение. Подобно Алому Королю, чьей вотчиной был этот мир, его обличил и цели были продиктованы скорее волей случая, нежели необходимостью. Планета существовала одновременно в царстве реальности и в безграничном море вероятностей, коим являлся варп. Обычные миры подчинялись силам притяжения и были скованы физическими формулами. Но на Планете Колдунов гравитация и естественные законы природы находились в услужении у Алого Короля.

Кнекку подумалось, что разгадать Магнуса сродни попытке проглотить луну. Но это не останавливало его. Другие приходили и исчезали, предавали Алого Короля или просто уходили, чтобы служить самим себе. Многие оставшиеся поступили так сугубо с собственными целями. Но не Кнекку. Он был никем до того, как Магнус взял его в братство Тысячи Сынов, и остался, дабы и впредь служить своему лорду-королю.

Он продолжал идти. Древко копья стучало по каменной дороге в такт шагам. Ветер прибивал белые шелковые одеяния к доспехам. Кнекку был в шлеме — высокий гребень того же цвета насыщенной синевы и полированного золота, что и остальная боевая броня. Витавшая в воздухе пыль забивалась в углубления черепа овна, в виде которого была сработана личина шлема. Через красные глазные линзы колдун взирал на мир сквозь завесу проецируемых символов и геометрических линий.

Начался дождь. Серебристые капли падали с синего неба и взрывались на запыленных камнях под ногами. Вокруг Кнекку искривленными лесами серебра, сапфиров и нефрита к облакам тянулись башни. В их стрельчатых окнах сиял свет, ветер доносил обрывки голосов.

— …то, о чем единожды подумано, забыть невозможно…

— …пятый, пересеченный с Алефом первого…

— …это такая мудрость, пусть и несовершенная…

— …отдохни, затем попробуй вновь…

— …сердца должно хватить. Крови не потребуется…

Некоторые голоса он узнавал. Многие — нет. Некоторые из них принадлежали людям, мертвым вот уже несколько веков. Кнекку не позволял разуму фиксироваться на этом. Подобно изменяющемуся городу, голоса были порождением не только его сознания, но также и мира, в котором он находился. Это не значило, что они не были настоящими. На Планете Колдунов все было не так просто.

Его взгляд привлекло движение. Он поднял глаза и увидел стайку крылатых существ, вспорхнувших в воздух и запетлявших между мостиками из стеклянной пряжи, соединявшими некоторые башни. Кнекку показалось, будто на одном из этих высоких переходов он заметил фигуру, сгорбившуюся под рваной красной мантией, со скрытым капюшоном лицом. Колдун не видел никого с тех пор, как покинул башню, хотя город был далеко не заброшен. Безмолвие и безлюдность улиц предназначались ему одному — планета зеркально отражала замкнутость его разума. Но с начала пути к Башне Циклопа краем глаза он дважды замечал фигуру в красной мантии.

— Можешь мне показаться, — крикнул он туда, где в последний раз видел силуэт в красном.

Его голос возвратился обрывками эха:

— …мне показаться…

— …мне показаться…

— …показаться…

— …показаться…

— …показаться…

Кнекку моргнул, и стоявшая на высоком мостике фигура испарилась, оставив ему лишь чувство, будто за ним следят.

Он оглянулся, и…

Башня Циклопа стояла перед ним, поднимаясь все выше и выше, вырастая прямо на глазах. Ее основание тянулось в обе стороны, будто корни башни были горной грядой. По черному стеклу вились выгравированные орнаменты. Вихри, капли и разрезы сливались с балконами, лестницами и платформами. В стрельчатых окнах горели огни. Казалось, башня всегда была здесь, словно иначе быть не могло. В основании отсутствовала какая-либо дверь, к земле не спускалось ни одной лестницы.

Кнекку взял себя в руки, закрыл глаза и двинулся вперед. Спустя семьсот двадцать девять слепых шагов он снова открыл глаза.

Под его ногами тянулась стена башни. Вершина стала острой точкой, выступавшей в небо над ним, будто коса в море. Земля за спиной была утесом, башни города — частоколом серебряных игл. Кнекку проходил мимо окон и взбирался на контрфорсы и меньшие шпили, торчавшие во все стороны. Он даже не смотрел под ноги — нужные ему ступеньки, дорожки и мостики всегда были там, даже если глаза твердили ему иное. Это была игра-урок, и Кнекку знал ее правила, как и то, что вовек не постигнет всего, чему она могла научить.

Время растягивалось в дни, затем сжималось в секунды, а потом снова растягивалось в часы, и каждый отрезок занимал не дольше одного шага вверх.

Достигнув вершины, он переступил через край и взошел на башню. Мир выровнялся так, что колдун даже не успел этого заметить. Кнекку тут же опустился на колени и положил копье, коснувшись головой каменного пола. Внутри шлема он снова закрыл глаза.

Лишь тогда он понял, что не один. Подле него на вершине преклонили колени еще восемь аур присутствия. То были его братья, сильнейшие из ныне живущих на планете Тысячи Сынов. Разум каждого походил на звезду мощи и воли. Каждый обладал способностями, которые позволяли обратить реальность в фантазию и воплотить мечты в жизнь. Но никто из них и близко не мог сравниться с аурой присутствия над ними. Кнекку видел ее даже с закрытыми глазами.

На троне в центре башни восседала фигура из раскаленно-белого пламени. Пылающий свет обрисовывал очертания обнаженных конечностей с гладкими мышцами. В левой руке фигура сжимала скипетр из черного железа, увенчанный сферой, внутри которой вихрились тьма и звездный свет. Из центра лба под короной изогнутых рогов взирал единственный кроваво-красный глаз. Образ был одновременно божественным и ужасающим, и еще он был ложью. Кнекку знал, что каждый из преклонивших рядом с ним колени колдунов видел свой вариант, и ни один из них не был правдой.

Магнус Красный, Алый Король Тысячи Сынов и Величайший Колдун из Колдунов, посмотрел на них.

«Чем я могу служить?» — слова не успели оформиться в речь, когда Магнус заговорил.

+Изгнанники возвращаются+, — произнес Алый Король.

Слова наполнили голову Кнекку, и колдуна пробрал озноб. Мгновением позже пришел шок. Спокойное озерцо в центре разума всклокотало.

«Этого не может быть. Не может. Как такое возможно?»

Мысленный голос Магнуса раздался вновь, рокоча подобно далекому раскату грома.

+Он возвращается, и с ним идет война+.

Это было невозможно. Ложь. Нонсенс. Изгнание Аримана было не просто постановлением, то был запрет, расширявший сам смысл понятия. Он мог пытаться вернуться, но ему бы это вовек не удалось. Изгнание представляло собой стену в бытии, а не просто слово. Однако Алый Король заявил, что Ариман возвращается, и эта правда ширилась, словно бесшумный взрыв бомбы.

Первым молчание нарушил Сар’ик, Избранник Огня, Возвышенный магистр Тысячи Сынов и главный военный советник Магнуса.

+3начит, он жив, владыка? Ариман жив?+

Магнус обратил на них свое око — огонь, излучаемый фигурой Алого Короля, на миг вспыхнул доменно-красным цветом — затем обратил взгляд на Кнекку. Касание его взора походило на лед. Копье Кнекку, лежавшее возле, завибрировало на каменном полу.

+Встаньте, сыны мои+, — приказ Магнуса заставил колдунов подняться.

Кнекку плавно перешел в вертикальное положение, попутно взяв копье. Он почувствовал взгляды остальных. Шок проходил, оставляя после себя только вопросы.

+Он нашел способ воспротивиться вашему изгнанию, владыка?+

Магнус как будто посмотрел прямо на Кнекку. Колдун задался вопросом, сложилось ли у остальных такое же впечатление.

+Он близко+.

+Но как же изгнание? Он не может вернуться. Вы так повелели+.

А затем Магнус сделал нечто, от чего Кнекку снова пронизала дрожь удивления. Взор Алого Короля погас, и он отвернулся, медленно качая головой.

+Он найдет способ. В этом я не сомневаюсь+.

На мгновение Кнекку почудилась нотка гордости в голосе Магнуса.

+Но даже он…+ — начал колдун.

+Вы должны быть готовы, — послал Магнус, все еще глядя в отдаленную точку за границей зрения. — Ты подготовишь нас, Сар’ик. — Кнекку почувствовал, как от Алого Короля к его брату дыханием холодного света перешла сила. — Я даю тебе слова власти над моим царством. Ты будешь моей дланью и голосом, пока мы готовимся к встрече с грядущим+.

«Вас не будет с нами, владыка?» — хотел было произнести Кнекку, но вспомнил, что Магнус услышит даже не сказанное.

Алый Король остался безмолвным, и колдун склонил голову.

+Все будет сделано, владыка, ваша воля исполнится+, — послал Сар’ик, и остальные повторили последние слова единым голосом мысли.

+Ваша воля исполнится+

Астрей никогда не был один.

«Пути назад нет. Нужно действовать быстро. Если будешь колебаться, то не сможешь отомстить».

Голоса неумолчно шептали у него в черепе, пока он шагал через храм.

«Будущее мертво. Надежда — это ложь. Искупления нет».

Иногда это были голоса его мертвых братьев, Фидия и Кадина, и тысячи других.

«Надежда — худшая из отрав. Доверие ведет лишь к предательству. Ничто не вечно».

Иногда — Аримана, и Карменты, и Сильвана.

«Месть — вот единственная истина».

Но кому бы они ни принадлежали, он знал, что мысли — не его.

Воины, остававшиеся в колонном зале, отводили взоры, когда он проходил мимо. Никто не заговаривал с ним, никто не поднимал глаза, чтобы посмотреть на него. Когда-то братья опускали головы и приветствовали его из уважения, но они погибли, и теперь его рабов склонял страх. Его это не заботило. Страх ли, слабость или жажда власти приковали их к его воле, пока цепи были прочны, металл, из которого их выковали, не имел значения.

Астрей дошел до нижних ступеней под санктумом и начал подниматься. Здание на вершине было небольшим, всего девять метров в самой широкой точке, а сводчатый потолок возносился на тридцать шесть метров над полом храма. В него вела единственная дверь — панель из гладкого обсидиана, встроенная в арку из золота и ляпис-лазури. Стены санктума были гранитными, отполированными так, что кристаллы внутри искрились подобно звездам в ночном небе.

Сам храм мог вместить в себя целый легион титанов. Огромные колонны тянулись к сводчатому потолку, столь высокому, что он походил на резное небо. Жаровни размером с танк источали благовония в теплый сумрак, а клубившийся дым плоским слоем свивался вокруг капителей. В воздухе без устали текли удары гонгов и песнопения.

Колдун достиг обсидиановой двери, и та рассеялась дымом, давая перешагнуть порог, а затем снова возникла у него за спиной, ограждая от шума, и он погрузился в тишину санктума. В клетях на верхушках шестов горели жаровни, давая холодно-синее пламя. Под парящим кругом из розово-белого огня стояло серебряно-эбеновое кресло.

Шлем Астрея отсоединился и воспарил с головы. Он выпустил посох, и тот также поднялся в воздух. Остальные компоненты доспехов начали слетать с него отполированными чешуйками. Скрытое под пластинами тело на краткий миг показалось скульптурой из мышц. Образ вспыхнул, и плоть вдруг стала искаженной и покрытой шрамами, глазницы — пустыми провалами на изодранном лице.

Еще одна вспышка — и он стал фигурой из ревущего пламени под прозрачной кожей, его череп — скалящаяся маска с лишенными век глазами.

Вспышка — и он уже существо из когтей, рогов и крыльев, его улыбка — изогнутая игольчатая пила.

Вспышка — и он вновь стал мышцами и кожей, но вместо глаз так и остался огонь. В воздухе возникли одеяния и плавно опустились на его тело. Он осторожно сел в кресло.

Это место было для него исключительным, место, где варп и реальность сливались воедино, точка неподвижности, точка нейтральности в разделенном существовании.

«Теперь ты собираешься выслушать меня?» — произнес голос у него в голове; на этот раз то был не шепот, но рокот трескающегося льда.

«Я хочу покоя», — ответил Астрей. Он знал, что демон слышал каждую мысль в его черепе еще до того, как та успела сформироваться.

«Если бы ты хотел покоя, меня бы здесь не было, Астрей».

«Я хочу покоя всего на миг».

«Это слабость, мой сын, мой брат, моя плоть?»

Голос демона щелкал и дребезжал, и Астрей ощутил, как аура присутствия существа свивается и скользит вокруг него.

«Это просто миг, не больше».

«Миг — тоже время. Каждый миг и вероятность, утекающие сквозь твои пальцы, — это отринутая возможность».

«Миг».

«Ты не можешь позволить себе такой жертвы. Ты отдал мне свою душу, потому что жаждешь отомстить Ариману за гибель братьев, твоей чести и твоего будущего. Такое сведение счетов — задача не из легких, а Ариман не слабак. Дрогни на миг, засомневайся на миг, поколеблись на миг — и ты проиграешь».

«Какое тебе дело до моей мести, демон?»

«Мне есть дело, потому что тебе есть дело».

«Твой род — это ложь и злоба. Тебе нет дела ни до чего. Ты — стервятник бытия».

«И все же мне есть дело. Ты позвал меня, и я откликнулся. Я — лишь ответ на то, чего ты хочешь. Я не твоя пытка, Астрей. Я — ответ на твои молитвы».

Секунду разум Астрея безмолвствовал.

«Покажись», — приказал он.

«Ты хочешь увидеть зеркало?»

«Покажись».

«Твоя воля исполнится», — промолвил демон.

Перед Астреем возникла фигура, словно выйдя из скрытой в воздухе двери. Ее конечности со слишком большим количеством суставов и костей свисали до пола. На кончиках длинных пальцев закручивались когти из разбитого стекла. Кожа была цвета синевы раскаленного пламени. Тело скрывали развевающиеся желтые одеяния. Голова фигуры была сплюснутым обрубком, низко посаженным между плечами. Из ткани, прикрывавшей лицо, выступали спиральные рога. На спине подрагивали девять крыльев из рваных многоцветных перьев. Из прорехи в саване на Астрея взирал единственный глаз.

Когда-то демон был скован в теле Кадара, брата Астрея, и тот привязал его себе, чтобы помочь спасти Аримана от гибели. Лишь позже, в отчаянии, Астрей призвал его. Теперь он делил с ним тело и разум, двойное пламя горело под одной кожей.

Демон посмотрел на Астрея и с костяным стуком поднял оперение. Свет в комнате померк.

«Неужели твоя ненависть слабеет? — произнес демон, все еще говоря внутри мыслей Астрея. — Ариман лгал тебе. Он позволил тебе стать орудием разрушения и сделал тебя причиной, по которой Империум уничтожил твой орден. Ты простишь его за это?»

Астрей ощущал каждое слово демона потоком вспоминаемой боли, настолько яркой и реальной, что на секунду настоящее погасло.

Он вспомнил.

Увидел, как становится ангелом смерти. Увидел, как его родной мир горит, а братья гибнут, уничтожаемые местью Империума. Увидел Аримана, почти сломленного воина, закованного в снятые с покойников доспехи. Снова услышал клятвы, которые дал, и обещания, которые получил. Увидел, как его последние братья сгинули либо превратились в чудовищ. Увидел лица инквизиторов, смотревших на его тело, прикованное к ложу из железа. Снова увидел то же, что видел в момент, когда должен был умереть, но не умер. Круг огня, прорезающий время, парадокс, что благодаря варпу стал реальностью. Империум уничтожил орден из-за него. Он стал причиной и результатом собственной неудачи. И в центре этого круга стоял Ариман.

«Но ты разрушаешь меня», — подумал Астрей. Его мысли, эмоции и воспоминания распадались: час за часом, секунда за секундой, мгновение за мгновением. Остатки души сдирались, оставляя просто голод. Он становился подобным острию кинжала — заточенным, сверкающим и предназначенным для единственной цели.

«Я не разрушаю тебя, — проговорил демон внутри него. — Я делаю из тебя того, кем ты должен быть. Если желаешь сохранить весь шум и суету смертности, то ты должен простить Аримана. Тебе следует забыть о нем и удовольствоваться тем, что он уйдет ненаказанным».

Астрей посмотрел на демона и почувствовал, как огни в глазах вспыхнули ярче.

«С ним случится то же, что и со мной. Его будущее умрет. Его надежда станет ядом».

Демон вздрогнул, когти щелкнули друг о друга, крылья задребезжали, будто смех.

«Твоя воля исполнится», — произнес он.

+Вот как мы вернемся+, — и разум Аримана смолк.

От последних слов его послания растеклось безмолвие. На миг он ощутил напряжение, готовое переломиться в реальность, словно камень, балансирующий на кромке лезвия.

«Теперь они получили ответ», — подумал он.

Вокруг Аримана стояло пять членов круга, формируя пентаграмму. Он поочередно взглянул на каждого из них, осматривая и ощущая форму и природу их разумов. Постоянно скованная ярость Гауматы угольным ореолом окаймляла его широкое лицо и красные глаза. Напротив него его брат от рождения Гильгамош походил на столп изменяющихся мыслей. Разум Ктесия был взорвавшейся массой противоречий и исцеленных повреждений. Киу казался столь же невозмутимым, как неподвижная кромка его изогнутого топора, но Ариман чувствовал, что воин пытается совладать с шоком. Лишь Игнис, разум которого был цветком геометрических узоров, ничем не выдал своего удивления.

С самого собрания они ждали, когда он поведает им, как преодолеть запрет Магнуса и возвратиться на Планету Колдунов. Теперь они знали. Ариман был уверен, что ответ никому не понравился. Он не винил их — необходимость всегда имела горький привкус.

Он просто наблюдал за тем, как формируется ответная реакция, пока природа каждого из колдунов и произнесенные им слова соединяются внутри их мыслей. Свет в зале едва заметно пульсировал, эхом отражая нарастающую тишину.

Зал находился на «Пиромонархе», корабле Гауматы и командном судне основных штурмовых подразделений Аримана. Каждое собрание Круга проходило на другом корабле, чередуясь между главными судами флота, чтобы все колдуны чувствовали свою значимость, но никто не считал себя предпочтительнее других. Зал, который они использовали для этого собрания, располагался в центре лабиринта из опаленного пламенем золота. Из каждого угла и шва просачивалось огненное свечение, будто стены сдерживали ревущий ад.

Первым молчание нарушил Гаумата.

+Это будет непросто+.

+Это будет почти невозможно, — выплюнул мысль Ктесий. — Полагаете, там все так же, как раньше? Считаете, что содеянное просто опалило поверхность и исполосовало воздух кислотой? — Призывающий демонов умолк, дыша неверием и презрением. — Содеянное оставило рубец, кровоточащий до сих пор. Эфир вокруг него будет похож на тонкий лед над голодным морем. Это в лучшем случае, а куда более вероятен худший вариант+.

Гаумата посмотрел на него, источая дымящиеся волны недовольства.

+Ты знаешь наверняка, что сказанное тобой — правда? — зарычал он на Ктесия. — Ты лично видел?+

+Я не видел и мне не требуется знать, — выпалил в ответ Ктесий. — Как и тебе, или ты решил добавить к списку своих умений еще и предвидение?+

+В прошлом туда вели дороги, — добавил Киу, его мысли были взвешенными, сбалансированными между утверждением и вопросом. — Стабильные пути через эфир…+

+Стабильные пути, что когда-то существовали, были вопящими течениями агонии и разрушения. — Ктесий покачал головой. — Все до единого+.

«Он чувствует страх, — подумал Ариман. — Или нечто сродни. Все они боятся. И, — констатировал он, — это правильно».

+Могут быть и другие пути, — высказал предположение Киу. — Если одна дверь закрывается, открывается другая, ведь так?+

+Избавь меня от своих порядком истершихся премудростей+, — оскалился Ктесий; презрение в его послании вкусом походило на гнилой фрукт.

+Такие пути есть, — прорезало пятно обмениваемых мыслей послание Аримана. Все прошло в точности так, как он и задумывал. Его братья нуждались в сомнениях и шоке, но теперь он хотел, чтобы они подавили свои эмоции. — К нему ведут дороги, однако они не только опасны, но и охраняемы. Я видел их чужими глазами. Я ходил ими, братья. Это возможно, но невообразимо трудно. И это лишь первая и самая незначительная угроза на нашем пути+.

+Ты видел планету?+ — послал Гильгамош.

+Видел+.

+Как?+ — спросил Гильгамош, и Ариман почти почувствовал рвение и трепет в вопросе авгура.

+Инквизитор+, — послал Игнис, его мысль была простой констатацией факта.

Ариман кивнул. Он вспомнил Иобель — сотканный из чужих воспоминаний призрак, вклинившийся в его собственный разум.

+Иобель бывала там. Она выяснила, что планета все еще существует, а затем нашла способ добраться. Вы не видели ее тысячелетиями, но я видел. Я ходил по пеплу ее ногами и вдыхал воздух ее легкими. Она до сих пор там, ее можно достичь, и мы отправимся туда+.

Ариман бросил взгляд на Гаумату — пламенеющий гребень психического капюшона очерчивал колдуна блеклым силуэтом под ореолом противоречивых чувств и мыслей.

«Как и у всех них, — подумал Ариман. — Как и у меня».

Из задумчивости его вывел Ктесий:

+Игнорируя тот факт, что он мог измениться, его будут охранять. Империум не допустит, чтобы кто-то сумел найти такой символ позора+.

+Империум не помнит, что он вообще существовал, — послал Ариман, а затем снова оглядел круг, кивая каждому, с кем встречался взглядом. — Название планеты, как и наше, затерялось во времени и добровольном самообмане. Благо слепоты, доспехи презрения, щит неведения — зовите как хотите. Мы и наше прошлое для них даже не мертвы, нас никогда не было. Остались лишь мифы, искажения, созданные временем и пропастью между знанием и страхом. Мы — призраки и чудовища этой эпохи, существа, что выскальзывают из темных закутков, дабы наказать тех, кто полагает, будто живет в свете. Малое, малое число знающих о нас хоть что-то боится даже сильнее и с ужасом хранит эти знания. Пока мы вели собственные войны, Империум просто стер нас со страниц истории+.

+Но его охраняют и защищают, верно? — спросил Ктесий. Пальцы призывающего, сжимавшие посох, дрожали. Он оглянулся на остальных в поисках поддержки. — Меня волнуют не массы несведущих. Инквизитор преодолела эту защиту потому, что ее разместил там ее род. А мы не принадлежим к верным членам Империума с неоспоримой властью+.

+Призывающий демонов прав, мастер, — послал Гильгамош. — Если нам придется преодолевать значительное сопротивление, то наша мощь, подготовленная для грядущего, ослабнет+.

Ариман посмотрел на Гильгамоша, и авгур выдержал его взгляд. Он знал, что тот имеет в виду. Все они знали, что это означает. Первый пункт назначения был только первым шагом, промежуточной точкой к конечной цели. Им все еще придется сокрушить оборону Планеты Колдунов, а затем встретиться со своими братьями и силами, что собрались у трона Магнуса.

Магнус… Их ждала встреча с отцом, мастером, который научил их всему и который теперь стал существом трансцендентной мощи. Им придется сделать все это, чтобы провести ритуал Рубрики. Ариман знал, что остальных колдунов на этом пути удерживает лишь его вера.

+Мы преодолеем все, что потребуется, — наконец послал он. — Без сомнений+.

+Ты видел будущее? Ты знаешь, что это сработает?+ — спросил Киу, и в его послании ощущались нотка рвения, нужда в благоволении судьбы, жажда уверенности.

+Я знаю это, — послал Ариман, а затем обратил взгляд на наблюдавшие за ним глаза. — Нам следует подготовиться. Все вы правы, каждый из вас. Даже этот шаг потребует от нас многого, а то, что грядет, даже большего. Мы должны быть готовы, должны искать любой шанс и возможность и собрать все имеющиеся у нас силы+.

Каждое его сердце стукнуло один раз, а затем Гильгамош опустил голову.

+Твоя воля исполнится+, — послал авгур.

Один за другим остальные последовали его примеру.

+Твоя воля исполнится+.

+Твоя воля исполнится+.

+Твоя воля исполнится+.

Ктесий колебался, оглядываясь то на одного, то на другого, а затем неохотно, едва заметно кивнул.

+Твоя воля исполнится+, — произнес он.

Ариман согласно опустил веки.

+Это — настоящее начало, братья, — послал он. — Мы возвращаемся на Планету Колдунов, но прежде мы вернемся домой. Мы навестим Просперо+.

 

IV

Контроль

Демоны зашипели на Кнекку, стоило ему бросить на них взгляд. Они сбились в круг из бронзы, сверля его рядами черных, похожих на драгоценные камни, глаз. Груда существ закопошилась, шелестя влажными кожистыми крыльями. Колдун подступил ближе. Сзади ждали его смертные рабы, облаченные в мантии из белого шелка и маски из черненого серебра. Один из демонов ухнул и щелкнул на Кнекку зубами. Несколько рабов захныкали. Он чувствовал, как их разумы силятся удержать рвущиеся изнутри силы. Никто пока не умер, но кровь уже пятнала некоторые одеяния свежими розами, сотканными из брызг. К тому времени, как он закончит, они уже будут поглощены. Оставшиеся станут бесполезными, ибо свет их сил выгорит дотла. Прежде чем Кнекку выполнит порученную задачу, ему придется израсходовать больше своих смертных. Намного больше.

Колдун перевел взгляд на огромную свору демонов. Один из них разверз пасть, и его розовый язык задергался за рядами треугольных зубов. Из глотки существа вырвалось шипение, и оно клацнуло челюстями, не сводя с Кнекку блестящих от страха и негодования черных перламутровых глаз. Остальные дрались и огрызались друг на друга, пытаясь выбраться на вершину кучи. Ни один не решался приблизиться к границе незримой клетки.

Кнекку поднял руку и придал мыслям форму, резонировавшую с начертанным на земле кругом. Сквозь него замерцала волна напряжения. Демоны съежились и попытались уползти, шипя и подвывая. То были слабые существа, остатки потерянных душ, которые не числились в любимчиках великих сил варпа. Голод, трусость и злоба были кровью и кожей подобных сущностей, но в безднах между измерениями их было не счесть, и они видели и слышали очень многое.

Колдун сформулировал приказ и позволил ему просочиться в круг с демонами. Те зашипели, ощутив, как вокруг удавкой стягивается воля Кнекку.

«Смотрите, — говорилось в его повелении, если бы его можно было выразить словами. — Смотрите и несите вести».

Демоны зашипели в ответ, разразились щелкающими криками. А затем они замерли, все конечности застыли, все взоры были прикованы к нему.

«Идите», — велел Кнекку и опустил руку.

Сковывавший круг раскололся, и существа, замолотив крыльями, рванули ввысь. Вопли эхом разнеслись по округе, когда они выплеснулись из окон башни в красное небо. Колдун наблюдал, как демоны поднимаются выше и выше, пока не рассеялись черным дымом.

Он смотрел еще секунду, затем опустил взгляд. За глазами покалывал болезненный осколок усталости. После восхода девятого солнца колдун успел провести восемьдесят один призыв, но это было только начало. Сар’ик приказал спустить фурий, чтобы наблюдать за течениями имматериума. Каким бы тщательным ни казался подход, Кнекку не мог избавиться от чувства, что это бесполезно. Если Ариман шел к ним, то вряд ли демоны-падальщики смогут заметить его.

«Контроль…»

Он должен исполнить волю отца, и поэтому Кнекку подчинялся Сар’ику и готовился к войне с Изгнанниками.

Колдун посмотрел на книги и свитки, разложенные на кафедрах и скамьях у стен комнаты, сделал к ним шаг, но затем остановился.

«Контроль…»

Ему еще многое предстояло сделать, чтобы помочь Сар’ику в его приготовлениях, и то, сколько времени у них оставалось, было вопросом без ответа. Некоторые его братья всматривались в огонь или пробовали прочесть будущее в лужицах демонской крови, но никто так ничего и не увидел. Ариман мог прийти в любую секунду. Неспособность узреть грядущие события тревожила не только авгуров, но и весь двор Магнуса. В таких условиях сосредоточенность играла жизненно важную роль.

«Контроль…»

Кнекку снова взглянул на открытые страницы. Он потратил ценное время, отыскивая гримуары и добывая свитки из хранилищ, которые были не вполне частью реальности. По пергаментам тянулись символы и письмена. Над ними висело марево — знания, скованные в их субстанции, тянулись ввысь. Он напрягся, собираясь отвернуться и начать следующий ритуал призыва и сковывания, но не шелохнулся, продолжая смотреть на книги. Каждая из них была записью видения о месте, которое те, кто ведал о его существовании, называли Лабиринтом. От снов прорицателей и до слов, которые под пытками выдавливали из себя демоны, все, что Кнекку сумел найти, лежало в нескольких шагах от него.

Его рука дернулась, словно чтобы подняться и взять один из свитков.

Мало кто из его рода не слышал о Лабиринте, но большинство предпочитало не говорить об этом, а если кто и тратил силы на погоню за его тайнами, то не распространялся о своих изысканиях. Сам Кнекку знал о нем от демонов и никогда не пробовал найти. До этого времени.

Поговаривали, что Лабиринт был везде одновременно — и никогда не существовал. Его коридоры были созданы из кристалла, что отражал каждую правду и ложь. Он был варпом, но также и настоящим местом, по которому можно было пройти так же, как по лабиринтам, построенным, дабы приводить в замешательство умы смертных. Он был как метафорой, так и реальностью. Все и всякий, когда-либо существовавший, находился внутри Лабиринта. И если Магнуса и можно было где-то разыскать, то только там.

«Нет», — подумал колдун. Не стоило искать дальше. Он и так провел слишком много времени, копаясь в тайных знаниях, и не мог тратить еще больше. Магнус был его владыкой и королем. Раз его не было с ними, то на это имелись причины, которые ему следовало уважать.

Да. Разве могло быть иначе? Предвидение и сила Алого Короля не ведали границ. Да, дело в этом.

Да.

Но…

Но если он исчез не по своей воле? Кнекку помнил чувство усталости, окаймлявшее ауру присутствия Алого Короля, когда он явился к нему в башню. Что, если что-то ослабляло его? Что, если он потерялся в Великом Океане?

Кнекку начал было отступать, но не сумел.

Что, если отец нуждается в нем? Его взгляд упал на серебряный атам, лежавший возле страниц открытой книги, на которых свивалась выведенная черными и красными чернилами диаграмма с ритуальными символами. Кнекку заколебался. В Лабиринте он найдет ответы.

Он шагнул ближе, и страницы зашелестели под воздействием статики.

+Кнекку?+ — вонзилось в его разум, не дав сделать следующий шаг, послание Сар’ика.

+Брат+, — отозвался тот, обуздав и стерев гнев, вспыхнувший прежде, чем он успел остановить его.

+Мастер, Кнекку. Не брат. Мы пока на войне+.

+Прошу прощения, мастер+.

Внезапный выговор подсказал, что от Сар’ика не укрылась задержка в выполнении задачи. Впрочем, Кнекку не мог сказать, знал ли тот о причине либо только догадывался о ней. Он скрыл изучение Лабиринта от всех глаз и разумов, кроме собственного, но на Планете Колдунов сохранить тайны было очень непросто.

+Ты отправил наблюдателей в течения?+

+3адача близка к завершению-1-.

+Ты закончишь ее без промедления, а затем вместе с остальными будешь поднимать новые башни в небо+.

Кнекку отвернулся от гримуаров и на мгновение закрыл глаза.

«Контроль…»

+Да… мой мастер+.

+Я могу освободить тебя+.

В разуме Мемунима раздался голос Берущего Клятвы. Он пришел в себя. Его голова дернулась, и от движения шипы ошейника погрузились в шею. Воина пронзила боль. Разум инстинктивно потянулся в эфир, но в него мгновенно впилась белая агония, швырнув обратно в плоть. Мышцы свело судорогой, дыхание со свистом вырвалось сквозь зубы. Он попытался призвать силу в свои мысли, но боль усиливалась, и Мемуним ощутил, как вари вытекает из хватки. Он моргнул, и камера заточения резко обрела фокус.

Он висел на цепях, идущих к охватившим его запястья и шею грубым стальным оковам. Они отняли у него глаз и содрали кожу с рук. Руны, вырезанные на темном металле, пылали раскаленно-красным цветом на границе внутреннего взора. Ржавчина и запекшаяся кровь брызгами расцветали на узких стенах. Единственный желтоватый свет исходил из клетки над ним, вокруг забившейся решетки в полу скопилась дурно пахнущая жидкость.

Берущий Клятвы стоял у запертой двери.

— Я… не… буду… служить, — с трудом выдавил из себя Мемуним.

Берущий Клятвы шагнул ближе. Тошнотворный желтый свет заблестел на бронзовых доспехах, и маслянистые тени пролегли по когтям, крыльям и лапам, покрывавшим их поверхность. Сверкнул единственный синий сапфир, вправленный в центр безликого шлема Берущего Клятвы.

Мемуним скривился и сплюнул. Сгусток кислотной слюны вперемешку с кровью зашипел, обращаясь в пар, прямо над поверхностью бронзовых доспехов. Он почувствовал, как что-то хрустнуло у него в груди, и опустил взор.

+Не думай, что ты такой один, Мемуним, — послал Берущий Клятвы. — Ты не один. Когда-то я был таким же, как ты+.

Слова удивили Мемунима, и он поднял взгляд прежде, чем успел остановить себя. С тех пор как его забрали из башни, была лишь боль. Это не беспокоило его, даже когда у него забрали левый глаз и сняли кожу с рук. Он был существом, тело и разум которого сотворили так, чтобы преодолевать боль куда большую, чем мог причинить нож.

+Ты такой не один+, — снова послал Берущий Клятвы.

Мемуним посмотрел в ответ. На мгновение слова задели в нем какую-то струну, но то была ерунда, просто очередная поза. Он умрет. Мемуним знал это, и теперь, когда неизбежное наконец пришло, он испытал нечто похожее на облегчение.

+Еще один удар сердца, — продолжил Берущий Клятвы, — еще одна секунда будущего, становящаяся прошлым. Жизнь в конечном итоге лишь привычка+.

Берущий Клятвы — который в разрушенной башне назвался Астреем — потянулся и снял шлем. Лицо под ним оказалось не таким, каким он запомнил его в последний раз. Щеки обезображивали шрамы. Огонь, пылавший в его глазах, исчез, и левая глазница была пустым провалом. Это было лицо воина, который многое пережил и носил шрамы своего прошлого на коже.

— Ты был воином — сыном Просперо, — произнес Берущий Клятвы, его настоящий голос был низким и спокойным. — Ты видел, как горит твой родной мир. Ты находился там, когда все, что было у тебя, уничтожил создавший тебя Империум. Ты выжил, цепляясь за жизнь, наблюдая за тем, как братья падают один за другим. Ты продолжал цепляться, чего-то ожидая, и хотя одна половинка твоей души понимала, что спасения не будет, вторая безустанно искала его. Ты позволил себе поверить, что существует способ спасти братьев, спасти себя. Ты поверил — и позволил своей вере стать верностью, стать надеждой.

Вместе со словами на поверхность поднялись воспоминания: серые волки, бегущие по захлестываемым огнем руинам Тизки, башни Планеты Колдунов под вздувшимися от варпа солнцами, свет Рубрики, прожигающий искаженную плоть, а затем безмолвие его мертвых братьев, выступающих из облаков пыли.

— Скажи, Мемуним, куда привела тебя надежда, которую дал тебе Ариман?

Мемуним удержал взгляд Берущего Клятвы. Воспоминания проносились обрывками тьмы и кровопролития, каждый момент — мгновение жизни, которой он больше не понимал. Ощущение прошлого теперь было реальнее, чем боль в освежеванных руках или от шипов на ошейнике, впивающихся в шею. Он поверил в Аримана, поверил, что легион может обрести будущее, что рычаг знания сможет перевернуть порядок мироздания. Он поверил, и последовал, и помог убить грядущее, которое ему пообещали.

— Ты не один, — повторил Берущий Клятвы, и Мемуним моргнул, сосредоточившись на лице перед собой.

Оно снова изменилось. Теперь это было лицо, которое казалось знакомым, лицо, находившееся где-то между воспоминанием и сновидением.

— Кто… — начал он и услышал, как непокорность покидает голос. — Кто ты такой?

Берущий Клятвы улыбнулся, и в выражении этом читались и жалость, и усталость, и холод кромки ножа.

— Ты знаешь, кто я, — произнес он.

— Ты говоришь, как он, — сказал Мемуним и вздрогнул, ощутив сухое дыхание на языке. — Ты говоришь, как Ариман.

На миг ему показалось, будто в пустой глазнице Берущего Клятвы мелькнула искра пламени. Когда тот вновь заговорил, голос был тихим и размеренным.

— Сейчас, Мемуним, ты стоишь в конце пути, что привел тебя в никуда. — Он кивнул и отступил назад. — Но есть другие дороги и другие цели, которым ты можешь послужить.

Мемуним покачал головой. Ему хотелось, чтобы Берущий Клятвы замолчал. Хотел, чтобы боль усилилась так, чтобы он смог погрузиться обратно во тьму, так, чтобы смог забыть.

— Ты уже предложил мне исполнение моих грез, но я больше не буду следовать за ними.

— Я не могу предложить тебе надежду — для нас ее теперь нет, но могу предложить новую мечту.

Мемуним заколебался. Он имел возможность отказаться прямо сейчас, уйти в холодную тьму ночи, где его воспоминания могли остаться, но где он не будет ими владеть.

Берущий Клятвы наблюдал за ним. На его лицо падали тени, скапливаясь в глазнице отсутствующего глаза, затемняя блеск доспехов до цвета потускневшей бронзы. Посох в руке был уже не серебром, но полированной костью и изогнутым эбеном.

Мемуним вспомнил Аримана, последнее мгновение на Планете Колдунов, когда они стояли среди только что сотворенной Рубрики, мгновение, когда за ними пришел Магнус. Он подумал тогда, что Ариман преклонит колени и станет молить о прощении, ибо разве мог он поступить иначе? Но Ариман остался стоять и сказал, что удовлетворен. Мемуним вспомнил миг до того, как Магнус рассеял кабал меж звездами.

— Какая мечта у меня осталась? — спросил он.

Посох Берущего Клятвы завращался, превратившись в полосу синего пламени. Цепи, что удерживали Мемунима, разорвались, шипастый ошейник слетел с шеи. Колдун приземлился на пол, в его разум хлынул варп, соприкоснувшись с мыслями.

— Месть, — произнес Астрей, глядя на него. — Я дам тебе месть.

Долгое мгновение Мемуним молчал, а затем закрыл глаза и склонил голову.

— Я даю тебе клятву, — сказал он.

Ариман остановился посреди своих покоев и прислушался. Кругом было тихо. По крайней мере, настолько тихо, насколько это могло быть на военном корабле. Через вентиляцию вырывался воздух. Прямо за стенами и под полом гудели трубы и провода. Эхо чего-то глубинного и механического, движущегося во внутренностях корабля, рычало на границе слуха. Но что на самом деле привлекло его внимание, так это тишина разума. Все голоса, бормочущие на краю сознания, все мысли и чувства, кричащие ему из чужих разумов, все цвета и текстуры устремлений, страхов и надежд, накатывающих на него, — все смолкло.

Покои не отличались размерами. Он мог пересечь их в шесть шагов, а потолок был достаточно низким, чтобы голова почти касалась голого металла. У стены напротив двери стояла койка. Небольшие полки расположились прямо под линией его зрения на двух других стенах, не считая пустующих стоек для доспехов и оружия. В прошлом эта комната служила арсеналом для линейного офицера Тысячи Сынов, возможно, сержанта. Теперь она принадлежала Ариману.

Колдун прошел к небольшому сундучку у изголовья койки. В нос ударил запах сухого кедра, когда Азек откинул крышку и достал глиняные чаши, масло и фитили. Слабая дрожь масляного пламени прогнала тени, когда он поочередно наполнил и зажег огонь в каждой чаше. Он прервался, пробежавшись взглядом по каждому предмету в помещении, пока его разум отмечал относительное расположение каждого из них. Все в порядке.

На то, чтобы снять доспехи, ушло больше времени. Без силы разума или рук сервов ему пришлось снимать их самому, пластина за пластиной, заклепка за заклепкой. Процесс, который можно было проделать одной только мыслью, стал чередой медленных, механических шагов. Он позволил себе погрузиться в ритм исполнения задачи. Разум успокоился. Все образы, бежавшие сквозь его мысли, замерли. Мир сузился до щелчков и лязга металла и керамита, а также тяжести каждой пластины в руках.

Временами Азек бросал взгляд на дверь. Прямо за порогом слева стоял Гелио Исидор, подобный статуе в сине-золотых доспехах. Свет в глазах воина едва заметно переливался зеленым. Заклинания, наложенные на покои, сглаживали ауру присутствия Рубрики. Но он все еще был здесь. Ариман чувствовал на себе его взор.

Он поднял с пола шлем за рога, пальцами почувствовав зарубки и сколы на них, и поместил на полку. От матово-красных глазных линз отразился тусклый свет. Ариман снова посмотрел на воина Рубрики, склонившись и подобрав сегмент плечевой пластины. Гелио Исидор глядел на него пустым взором.

— Ты бы хотел, чтобы он мог говорить?

Броня с грохотом упала на пол. Ариман вихрем развернулся, его руки потянулись и зарядили болт-пистолет одним размыто-плавным движением мышц. Разум плетью хлестнул наружу, готовый рассеять обереги вокруг комнаты и втянуть силы варпа внутрь. Гелио Исидор оставался неподвижным. Ариман успокоил дыхание и сердцебиение. Он огляделся, ведя пистолетом следом за взглядом. Ничего. Мощь варпа пока оставалась слабой приливной волной за невредимыми оберегами. Ничего не изменилось, все оставалось точно таким же, как прежде. Он медленно повернулся обратно к Рубрике.

— Гелио Исидор? — сказал он.

Воин Рубрики не ответил. Ариман так и не опустил болт-пистолет.

— Он не может говорить, — раздался голос.

Колдун стремительно обернулся. Палец замер на спусковом крючке.

На полу сидела фигура. Иссохшее тело было закутано в красную мантию, а голову скрывал рваный капюшон. Она медленно крутила в руках одну из частей брони. Под красной тканью просматривались очертания дряблых мышц. Азек мельком заметил старческую кожу, изборожденную шрамами.

Его палец напрягся.

— Он также и не слышит, — сказала фигура. — Гелио Исидор — просто эхо, звук имени, угодивший в бутылку. — Фигура подняла голову, и свет прогнал тени во впадины на его лице. Между Ариманом и болт-пистолетом в руке блеснуло единственное ярко-синее око. — Но, конечно, ты и сам это знаешь, сын мой. Кто знает существо лучше, нежели его создатель?

Ариман опустил оружие и покачал головой. Он уже видел незнакомца раньше, в своих снах. В тех грезах он назвал себя его отцом, назвал себя Магнусом. Лицо со шрамами ухмыльнулось.

— Ты задаешься вопросом, откуда я здесь, вне твоих грез? — Фигура отбросила деталь брони, которую изучала, на пол. Та упала с металлическим лязгом. — Как я могу пребывать в этой физической реальности?

— Если только это не сон, — произнес Ариман, — а я не попал в него, сам того не осознавая.

— Вполне возможно. Или я могу быть ходячей галлюцинацией, вызванной умственным перенапряжением или психической усталостью. Или голосом некой части твоего разума, отделившейся от главного канала мыслей. Как-никак твой инквизитор нечто вроде этого, верно?

— Как бы то ни было, тебя здесь нет. Ты не Магнус. Ты не мой отец. Ты ненастоящий.

— И все же мы разговариваем.

Ариман покачал головой и закрыл глаза. Затем он развернулся и направился к двери, потянувшись разумом, чтобы рассеять обереги и открыть комнату течениям варпа.

— Ты не хочешь узнать, почему я здесь? — поинтересовалась фигура.

— Мне от тебя ничего не нужно, — ответил Ариман.

— Даже предупреждения?

Ариман замер. От двери его отделял всего шаг. Справа, повернувшись лицом к комнате, стоял Гелио Исидор. На секунду Ариману показалось, что свет в глазных линзах рубриканта усилился.

— Если бы он слышал, что бы ты сказал ему? — прозвучал вопрос за спиной у Аримана. — Что бы ты сказал ему о грядущем? Ты бы сказал ему, что скоро все закончится? Сказал бы, что спустя столько времени он вернется к началу? Сказал бы, чего это может стоить?

Фигура подняла правую руку, так что рукав соскользнул, обнажив предплечье, и медленно потянулась к Гелио Исидору.

Ладонь Азека сомкнулась на запястье фигуры прежде, чем ее пальцы успели коснуться личины рубриканта.

Прошел долгий миг, а затем фигура посмотрела туда, где пальцы Аримана сжимали ее запястье. Реальное запястье.

Азек разжал хватку и отступил назад. На него, словно волна давления, накатили шок и отторжение, пройдя по нервным окончаниям и зашипев в крови. Колдун потянулся к идее, что если это сон или иллюзия, то любая ее часть могла казаться реальной, не являясь таковой, но все, о чем он мог думать, было ощущение морщинистой кожи в его ладони.

— Я здесь, чтобы поведать тебе о том, чего ты пока не знаешь, — произнесла фигура. — Я здесь, чтобы предупредить тебя, Ариман.

Колдун покачал головой. Удары его сердец внезапно стали подобны раскатам грома в груди, как будто за последние несколько минут начав биться только сейчас.

— Магнус не стал бы мне помогать. Если бы он знал, что я замышляю, то сделал бы все, что в его силах, чтобы уничтожить меня.

— Да, — сказала фигура. — Да. Это так.

Ариман снова взглянул в единственный глаз под рваным красным капюшоном. Он почувствовал, как на язык приходят слова, но прежде чем успел их сформулировать, фигура заговорила снова:

— Что-то грядет, сын мой. Что-то, чего я не вижу, что-то, чего не видел ты. Что-то, что ты упустил.

— Что?.. — начал Ариман, но фигура покачала головой и отступила назад.

— Оно близится, но путь его начался давным-давно. Я вижу тень, но не очертания.

Ариман моргнул. Пот катился с него градом, обжигая глаза, руки и ноги дрожали. Фигура сделала еще шаг назад, и масляные огни погасли один за другим.

— Почему? — окликнул Ариман. — Зачем предупреждать меня, зная о моих намерениях?

— Ты — мой сын, — ответила фигура в капюшоне.

Ариман опять моргнул, а когда снова открыл глаза, то стоял у наполовину заполненной стойки для доспехов под непоколебимым взором Гелио Исидора. На краю зрения продолжало гореть масляное пламя.

 

V

Пустота

+ Ты готов?+

Кнекку взглянул туда, где стоял Сар‘ик. Воин был в доспехах, но без шлема, с поднятым вильчатым мечом.

Кнекку кивнул.

Сар’ик метнулся вперед, его движение породило спиральное пламя. Разум Кнекку мигнул и расколол иллюзию. Перед его внутренним взором посыпались осколки ментальной энергии. Сар’ик стоял там же, где и прежде. Кнекку сделал выпад, острие копья накалилось до синевы. Образ Сар’ика обратился в туман. Кнекку почувствовал, как меч воина опускается из разреженного воздуха, когда тело Сар’ика вновь появилось из пыли. Кнекку отскочил назад и переформировал разум, приняв удар на копье. От силы замаха рука колдуна едва не сломалась. По вершине башни прокатился беззвучный черный взрыв, когда заключенные в оружии энергии поцеловались. Мощь удара скользнула по древку копья к полу.

+Ты стал медлительнее+, — рассмеялся Сар’ик.

Воля Кнекку вырвалась наружу. Доспехи Сар’ика смялись, когда его подбросило в воздух. Кнекку увидел, как крутится тело брата, и почувствовал, что в его ментальной защите появилась трещина. Кнекку вонзил свои мысли в разум Сар’ика и превратил их в бурю обломков. В стены самоконтроля Сар’ика впились тысячи ощущений.

Он рухнул на пол, раскрошив под собой камень. Кнекку направил острие копья вниз. Сар’ик поймал удар на зубцы меча. Кнекку отвел руку, но разум Сар’ика прожужжал сквозь вильчатый меч, сцепив его лезвие с копьем. Сар’ик рывком поднялся и крутнулся, сбив Кнекку с ног. Теперь пришла его очередь падать, но перед этим он еще раз ужалил разум Сар’ика.

Время будто замедлилось.

А затем воля Сар’ика сжалась, словно челюсти. Кнекку пронзила боль. Перед глазами взорвался калейдоскоп цветов, ярких звезд из сапфиров и рубинов. По нервным окончаниям прошел огонь. Его мышцы окаменели, кровь звенела, готовая вскипеть. Он врезался в пол. Камень и керамит треснули, и на дисплее шлема замигали руны повреждений. Он попытался встать, но мышцы больше не повиновались ему. Сар’ик встал над ним, между зубцами его меча плясало зеленое пламя.

+Все?+ — В его вопросе ощущался отголосок улыбки.

+Все+, — ответил Кнекку, и боль с параличом мгновенно прошли.

Он поднялся на ноги. Копье все еще было в руке. Колдун взглянул на трещины, паутиной разбежавшиеся по нефриту от места его падения. Кнекку взмахнул рукой, и камень стекся обратно в зеркальную гладь.

+Твои действия были предсказуемы для любого, кто тебя знает+, — послал Сар’ик.

Кнекку кивнул. Конечно, Сар’ик прав. Вот почему он вел столь многих воинов Алого Короля в нескончаемых сражениях внутри Ока. Кнекку предположил, что ему следовало быть благодарным Сар’ику за то, что во время их поединков он придерживался единой формы.

+Что-то снедает твой разум и отнимает силы, Кнекку, — послал Сар’ик. — Расскажи, в чем дело+.

Кнекку отвернулся и выглянул за парапет. Последнее из девяти солнц переливалось на горизонте и отбрасывало длинные тени, опускаясь ниже и ниже. Небеса прояснились, полог эфирной энергии истончился в купол цвета кровоподтека. Когда небо начало темнеть, поднялся ветер, принеся с собой звуки из леса башен и черных гор за ними. Серебряные шпили, дрейфовавшие над городом, заблестели в лучах заходящего солнца. Ушей и разума Кнекку коснулись отдаленные голоса и гортанные крики птиц, но они были слабыми, шум мира постепенно стихал, пока день соскальзывал во мглу.

На мгновение ему вспомнился свет, что падал на моря Просперо, расцвечивая гребни волн красным и золотым. Кнекку видел их еще в детстве, в то недолгое время, что знал своего родного отца. Он даже не помнил, как его звали, но помнил шум лодки, когда они возвращались с приливом из моря. А еще помнил солнце, катившееся по небу в тот последний раз, как они пришли с моря и узрели Тизку. На следующий день его родной отец отправился в море один и так и не вернулся. С тех пор прошли годы, годы, которых Кнекку не мог вспомнить и которыми с радостью пожертвовал, чтобы стать одним из легиона, стать одним из Тысячи Сынов. Но воспоминание о том закате и пустоте, последовавшей за ним, осталось.

+Расскажи мне, брат+, — снова послал Сар‘ик.

+Когда ты в последний раз видел нашего отца?+ — спросил Кнекку, не сводя взгляда с красных далей.

+Когда нас вызвали+.

+Как и я+.

+Король приходит и уходит, когда пожелает+, — послал Сар’ик.

+Да, — произнес Кнекку, и посмотрел на брата. — Но почему он ушел?+

+Не думай об этом. Он видит дальше всех и знает больше, чем можно знать. Если его здесь нет, значит, это служит его целям+.

Кнекку кивнул, но движение оказалось медленным и полным сомнения.

+А если есть другая причина?+

+Никакой другой причины нет. Он видит. Он знает+.

Кнекку склонил голову. Солнце превратилось в полоску на краю мира. Небо лишилось последней синевы, башни на миг поймали закатные лучи, и небеса с землей стали багровыми.

Никто не заметил, как это случилось.

Полумеханическая команда «Слова Гермеса», лязгая металлическими ногами, спешно бегала туда-сюда. Двигатели гудели и потрескивали энергией. Киборги-охранники стояли в стенных нишах, ожидая сигнала к полному пробуждению, освобождения от боли в остатках плоти и превращения в машины для убийства, коими они были; ожидая, как и прежде, без конца, без способности надеяться. В санктумах колдуны ткали свои мечты или сидели без сна, бормоча секреты во мрак. Глубоко в недрах судна — где мрак рассеивало лишь тусклое свечение из теплоотводящих каналов и где влага из чрезмерно отфильтрованного воздуха скапливалась в неподвижных темных озерцах — существа, когда-то бывшие людьми, ползали по стенам на плотьметаллических крюках и не думали ни о чем, кроме того, как еще раз вкусить крови.

Никто не имел глаз, способных узреть Зал Клетей. Даже Игнис, сидевший в железном тигле корабельного мостика, не увидел внутренним оком тени того, что случится.

Заключенный в клетку Атенеум вдруг стал тихим и неподвижным. Огонь померк в его глазах, а слова перестали литься изо рта. Он просто сидел внутри многослойных клетей и тяжело дышал, словно от усталости.

Вдруг, натужно запыхтев, он резко повернул голову. Из пустых глазниц потекла кровь.

— Я должен освободиться… — произнес он. — Мои сыны, где мои сыны? — Он хотел было встать, но ноги подкосились. Сферическая клетка зазвенела, и в воздух повалил густой дым, когда изнутри раздался крик: — Где ты? Я должен освободиться. Я не… Я не…

Атенеум припал к платформе, судорожно пытаясь вдохнуть. Плоть начала содрогаться, и внутренняя сфера симпатически завибрировала. По решеткам побежали разряды молний. Кожу существа рассекли пышущие красным жаром трещины.

— Не бросайте меня здесь! Вы не можете оставить меня! Не можете!

Его голова, захрустев позвонками шеи, откинулась. Клетки с лязгом загремели друг о друга. Из символов, высеченных в холодном железе и чистом серебре, закапало свечение.

— Я должен освободиться! — проревел он. В воздухе заклубился густой дым, когда все поверхности покрылись коркой изморози. — Я найду способ! Должен найти!

Прутья начали гнуться, болты и символы затрещали.

Из коридора за люком донеслись крики и топот бегущих ног. «Слово Гермеса» больше не спал — каждое живое существо на борту ощутило растущее в сердце корабля напряжение.

— Мои сыны! Где мои сыны?! — звал Атенеум.

Запоры люка начали открываться, с треском раскалывая утолщающийся лед.

— Почему?.. — не утихал Атенеум.

Люк с грохотом распахнулся. Внутрь, сжимая посох, ворвался Ктесий. Колдун окинул взглядом лед, и пробегавшие по клетке молнии мгновенно погасли.

— Почему я не вижу?.. — Атенеум захрипел — язык задергался во рту словно по собственной воле.

Ктесий ошеломленно смотрел на него. В глазах существа, свернувшегося на дне клетки, загорелись огни.

— Почему я потерялся в этом лабиринте? — сумел выдавить Атенеум, а затем из него выплеснулось нечленораздельное бормотание, постепенно сошедшее в безмолвие.

Пока Ктесий разглядывал фигуру в клетке, в открытый люк шагнул Игнис.

— Проблема, — констатировал он, обводя взглядом камеру.

Ктесий покачал головой:

— Аномалия.

— Что за аномалия?

— Я… — Ктесий нахмурился. — Я не знаю.

— Ты ждал.

Ариман оторвал взгляд от сухой листвы, шуршащей по каменной плитке внутреннего дворика. Лицо, смотревшее на него, висело в воздухе серой кляксой с очерченными тонкими тенями абрисом, ртом и носом. Остальная ее фигура смазывалась пятном на фоне дворца у нее за спиной. Сквозь нее колдун мог разглядеть башни, мостики и минареты, вонзающиеся в затянутое тучами небо.

— Я не был уверен, придешь ли ты, — сказал он.

— Великий Азек Ариман не уверен? — Селандра Иобель холодно засмеялась, присев на противоположный от Аримана край каменной скамьи. — Я польщена.

— Я рад, что ты пришла, — признался он.

— Единственно, с кем ты можешь поговорить, это с воспоминанием о своем враге? — В ее голосе послышался смешок. — Можно ли опуститься еще ниже?

После вопроса повисла тишина. Ариман смотрел, как ветер закручивает сухие листья спиралью и поднимает их в воздух.

— Я хочу кое-что спросить, — наконец сказал он.

— Ничего нового я тебе не расскажу. Все, что мне ведомо, ты и так знаешь.

Ариман поднялся, волоча по камням полы синих одеяний, и повернулся к Иобель.

— Давай прогуляемся.

Мгновение она не двигалась и не отвечала. Затем поднялась и последовала за Азеком. В молчании они вышли из дворика, углубляясь во дворец по коридорам из резного камня и выгнутой бронзы. В некоторых переходах сумрак разгонял падавший с неба сквозь окна и световые люки свет — неизменно свинцово-серый. В других горели факелы или масляные лампы, свисавшие с потолка на медных цепях. Вдоль каждого коридора и лестницы рядами выстроились двери — узкие проемы, прикрытые почерневшими плитами, возвышающиеся арки, вмещавшие двойные двери из железа и серебра, простые косяки для резных дубовых панелей. Ни одна дверь не походила на другую и многие выглядели несколько иначе, если посмотреть на них во второй раз. Изнутри в двери скреблись обрывки шумов. Коридоры изменялись на глазах. Стены перестраивались, выгравированные орнаменты рассыпались и, подобно цветкам, распускались вновь, ступени поднимались из гладких полов или обрушивались в пустоту.

Весь дворец был воспоминанием; каждая комната — хранилищем минувших дней, каждый коридор, крыло и башня — скоплением знаний. Каждая деталь была порождением воображения и интеллекта, ничто из этого не было реальным, но все — осознанно сотворенным. И дворец тянулся и тянулся, безостановочно увеличиваясь, превращая края в новые крылья и этажи. Он существовал в разуме Аримана, и единственная часть, которую колдун не мог держать под контролем, было призрачное воспоминание Иобель.

— Ты придумал, как не позволить мне проникнуть вглубь твоего разума, — произнесла Иобель, остановившись, чтобы приложить прозрачную руку к створке, разрисованной птицами с сине-золотым оперением. — Даже тут есть двери, которые мне не откроются. У меня такое чувство, будто ты мне не доверяешь.

— Это так. Ты — загадка, циста сознания внутри моего разума, от которой я не могу избавиться. Тебя не должно существовать. При жизни ты делала все возможное, чтобы уничтожить меня. Поэтому нет, я не доверяю тебе, инквизитор.

— Справедливо.

Иобель замолчала, и они сделали еще пару шагов. Перед ними открылась выложенная плиткой арка, обрамлявшая вид на мраморный мост, раскинувшийся над пропастью между двумя башнями, без каких-либо поручней и стен. Как и большинство элементов дворца воспоминаний, это была замена, созданная после того, как предыдущая версия была практически полностью разрушена. После того как Иобель разрушила ее. Часть его невольно уважала инквизитора за это.

— Когда ты отправляешься на Просперо? — спросила она, когда они ступили на мостик.

Ариман бросил на нее взгляд, не сумев утаить проблеска удивления. Он очень тщательно постарался скрыть текущие планы от мстительного призрака. Или же так считал.

Иобель рассмеялась, звук был сухим и лишенным веселья.

— Ты запер двери, но твой разум — это мой мир, Ариман. Я вижу очертания секретов, что ты прячешь даже от самого себя. Иногда задаюсь вопросом, не являюсь ли на самом деле тобой, не может ли единственная разница между нами заключаться в том, что я полагаю себя личностью.

— Разве это не единственное различие между любыми разумами?

Теневое тело Иобель пожало плечами.

— Ты пришел сюда для философских дискуссий или что-то спросить у меня?

Они дошли до середины моста. Под ними, вгрызаясь в тени, круто уходил вниз каньон из резного камня и потускневшего металла. Ариман остановился, и Иобель замерла рядом. Небо было все того же цвета свинцовой серости полузабытой осени. Горизонт вдалеке пятнали черные грозовые тучи. Ветер, трепавший одежду колдуна, приносил запах дождя.

— Магнус знает, что я иду, — тихо промолвил Ариман.

— Это неудивительно, — сказала Иобель. — Теперь он — создание варпа, демонический князь Изменения. Течения варпа — его кровь и воздух. Даже сама мысль о твоих намерениях посылает рябь по Великому Океану. Он будет готов. Ты это знаешь.

— Мой отец будет противостоять мне, как и прежде. Он считает, что судьба, от которой я хотел спасти наш легион, не была проклятием. Если он все еще может что-то чувствовать, то ненавидит меня за то, что я отверг его, ненавидит за то, что я не согласился, что увидел и избрал другой путь.

— Как и он с Императором, — кивнула инквизитор. — Как и вы все. Цепочка отвержения повела вас от одной измены к другой. Магнус уничтожит тебя, но, возможно, ты причинишь ему вред. Он выше смерти, но даже существо вроде него можно искалечить или ослабить.

Лицо Иобель расколола темная трещина улыбки.

— Перспектива радует тебя, — заметил Ариман.

— Радует меня? — Инквизитор покачала головой. — Даже если я просто увижу, как ты, твой отец и все ваши труды обратятся в прах, то закончу это призрачное существование более чем удовлетворенной. Если я смогу подсобить этому, то обязательно подсоблю. Вы с Магнусом не заслуживаете ничего, кроме смерти, Ариман.

— Я — не мой отец.

— Нет, но вы похожи в своей гордыне, и взглядах, и неведении. Вы оба заслуживаете забвения.

Азек разглядывал крошечные очертания птиц, круживших над дальними башнями.

— Я не понимаю его, возможно, никогда не понимал.

— Какая теперь разница? Ты возвращаешься на Планету Колдунов. Ты собираешься еще раз отвергнуть его, возможно, сразиться с ним. Для этого не нужно понимание — только неведение и слепота. — Призрачное лицо Иобель нахмурилось. — Почему мы говорим о Магнусе?

— Я… видел его, — сказал Ариман, осознавая колебание в своем голосе. — Он пришел ко мне с предупреждением.

— Ты видел его?

Ариман кивнул, глядя в сторону.

— Человек со шрамами в старом плаще.

— Ты видел его раньше?

— Да, но только во снах.

Лицо Иобель помрачнело.

— Думаю, теперь я понимаю, зачем ты призвал меня.

Ариман взглянул на нее:

— Ты говоришь, что я не понимаю себя, что я слеп к самому себе.

— Нет такой души, что видела бы больше, но понимала меньше.

— Однако ты видишь ясно, инквизитор. Разве не это ты всегда твердила? — Он снова бросил на нее взгляд, но ее образ как будто смотрел вдаль. — Даже внутри моего разума ты говоришь, что ходила путями, о которых я не знаю.

Теневая форма Иобель мигнула. Ее очертания затвердели и потемнели.

— Я не помогу тебе, — сказала инквизитор, в ее голосе звучал металл. — Я никогда не помогу тебе.

— Ты видела его, Иобель? — спросил Ариман. — На потерянных путях в моем разуме — ты видела моего отца?

Долгое время она молча висела в воздухе, а затем тонкая, как паутинка, фигура дернулась, когда инквизитор посмотрела на него.

— Нет, — наконец сказала Иобель, после чего обернулась и шагнула с моста в пропасть.

Ариман наблюдал, как серый проблеск ее очертаний крутится на восходящем ветру, а затем теряется в тенях. Колдун кивнул самому себе и пошел дальше. Над ним в темнеющем небе зарокотал гром.

 

VI

Приготовления

Флот Аримана выжидал в неподвижности, пока вокруг него вращались звезды. В нем были корабли, сражавшиеся еще до рождения Империума Человечества, и другие, отнятые у покоренных врагов и получившие новые названия. В самом его сердце формировали плоский треугольник три величайших судна: «Слово Гермеса», «Пиромонарх» и «Шакал души». Их корпусы-утесы тянулись на многие километры от носа до кормы. Борта исполинов иззубривали бесчисленные орудия, а с хребтов вздымались города башен и куполов. Впрочем, невзирая на схожесть, они были столь же отличными, как их хозяева. «Слово Гермеса» походил на черный наконечник копья, его орудия формировали ярусы вдоль бортов и поднимались по изгибу спинной части. «Пиромонарх» был барком с раздвоенным корпусом, напоминавшим огромный трезубец. Из горгулий, усеивавших его, безостановочно вырывался горящий газ.

«Шакал души» мерцал холодным светом, цеплявшимся к его посеребренному телу.

Внутри каждого безустанно трудились команды рабов. Закованные в цепи мутанты таскали снаряды из орудийных трюмов. Существа из плоти и металла карабкались по машинным обелискам, а закутанные в мантии толпы смазывали кровью и пеплом казенники макроорудий. В темных закутках глубочайших трюмов смертные отбросы бормотали и кричали молитвы, взывая к своим богам, дабы те защитили их от грядущего.

На летных палубах «Слова Гермеса» киборги под присмотром колдунов вытягивали на холодных железных цепях самолеты. По дороге машины искажались, на их блестящих от масла фюзеляжах открывались и закрывались рты. Каждую напоили кровью, прежде чем доставить из залов сковывания, но демоны внутри до сих пор оставались голодными. Чтобы утихомирить их, понадобится больше крови, а затем еще, пока они не будут готовы к войне.

Ариман, пришедший в Зал Клетей, вновь задал Атенеуму вопрос:

— Может ли быть иначе?

Атенеум посмотрел на него.

Был ли в пустых провалах света укор? Была ли там ненависть? Была ли насмешка?

— …десятый круг делит первый, когда сияет свет пятого… — продолжало литься бормотание.

— Рубрика. Может ли она сработать иначе?

— …свет туннели лабиринт ждет нет времени в лабиринте все уже случилось…

Ариман покачал головой и отвернулся. Он не знал, зачем возвратился сюда с тем же вопросом. Его флот готовился, ритуал начался сразу после того, как он поведал о своих замыслах. Но он все равно пришел, ведомый надеждой, что на сей раз ответ может быть другим.

— Рубрика… — раздался голос у него за спиной. Колдун, быстрый как змея, обернулся на звук. Атенеум сидел на дне сферической клетки, обняв себя за плечи дрожащими руками. В глазницах существа дымились раскаленные докрасна угли. Кожа на костях почернела и шелушилась. — Рубрика… — Слова затрещали, будто сухие поленья, и, произнося их, Атенеум начал рассыпаться. — Рубрика — это круг, ни одна часть не кончается, ни одна часть не меньше прочих, ни одна часть не больше прочих, все в одном, одно во всем, жизнь к жизни, смерть к смерти, прах к праху…

Ариман вслушивался в бессвязный поток, пока тот не оборвался и Атенеум не превратился в горку распавшихся костей и обрывков кожи. Все произошло так же, как прежде, и его слова были теми же. Колдун глядел на останки существа, пока в них не затеплился свет и они не вспыхнули. Спустя несколько секунд внутри пламени возникла тень свернувшегося тела. Огонь погас, и Атенеум вновь сидел, продолжая бормотать. Ариман прождал еще удар сердца, а затем развернулся и вышел. Гелио Исидор последовал за ним, безмолвный спутник его неспокойных мыслей.

— Ответ прежний, — сказал Ариман себе. — Иначе быть не может.

Имена воинов Рубрики свивались вокруг Игниса, холодными пальцами натягивая нить его мыслей. Сквозь него с дребезжанием проползали слоги, формируясь и исчезая, когда разум переходил к следующему. Снова и снова, будто снаряды в роторной пушке. Глаза колдуна были закрыты, но мысленно Игнис поднимался сквозь паутину бледной мглы. С каждым выдыхаемым его разумом именем вокруг него трупным свечением загорались шарики. Всякий раз, когда пустота поглощала имена, кожу тянули иссохшие пальцы, а звук эхом возвращался обратно. Это могли быть голоса. Иногда казалось, что он слышит собственное имя. Иногда звуки были просто обрывками шума, фрагментами грусти, или смятения, или злости, касавшимися его рассыпающимися костяными пальцами.

Игнис продолжал произносить. Он мог это сделать. Акт перечисления представлял собой простую механическую чистоту, что ему, несомненно, доставляло бы удовольствие, если бы не чувство, будто он танцует на тонком льду, затянувшем бездонное озеро. Это ему совершенно не нравилось. Процессу недоставало точности.

Рядом находилась расплавленная аура присутствия Гауматы, призраком кравшаяся сквозь литанию имен. Разум пироманта пульсировал, кровоточа ощущением жжения и запахом дыма, пока он кружил в теневом море. Игнис чувствовал, что Гаумата следует собственным, куда более сложным путем, сковывая свое имя и имена рубрикантов крепкими цепями. Оба они готовили рубрикантов к битве. Разумы многих живых последователей Аримана будут нужны в других местах, поэтому воинством мертвых придется управлять меньшему их числу. Обвивание и соединение имен было подготовкой для этой нужды.

И подготовкой к Рубрике.

Игнис смотрел на узор очередного слога в своем разуме. Небольшая часть его сознания откололась, чтобы проследить мерцающий путь Гауматы.

На колдуна обрушился лед. Он почувствовал на своем лице руки, вцепившиеся ему в глаза. По коже заскребла пыль, свиваясь, словно душащая змея. Он потерял концентрацию. Литания имен оборвалась. Пустота тумана и света исчезла. К его внутреннему оку прижались два пылающих провала в иссохшем черепе. Рот с треском открылся, обнажив зубы из холодного звездного света. Игнис попытался оттолкнуть его от себя, но песок и пыль были теперь везде, утягивая все глубже вниз. Бездушные шестеренки логики в мыслях вращались дальше, твердя, что он допустил ошибку и что его шансы на выживание стремительно растворяются.

Рот трупа был застывшей расщелиной перед ним, а затем он погрузился в пустоту внутри и узрел лица, взиравшие на него из черноты. Его кожа полыхала, отслаиваясь от рассыпающихся в пепел костей, и он кричал и кричал, чтобы братья помогли ему, остановили это, но голос из него вытягивали, словно веревку, и он чувствовал, как его зовут по имени, а с ним тысячи и тысячи других, и все, что он слышал, был крик, пока его сущность распадалась, а дальше был лишь свет… и он более не знал, кто он такой… или что он такое… и продолжал кричать, когда вокруг сомкнулась клетка из металла и…

Игниса оглушил взрыв жара и боли, в подсознание впились когти. Что есть силы он ударил своей волей по схватившим его объятиям и попытался выдавить горящие осколки из мыслей.

+Уймись, глупец+, — прошипел Гаумата.

Мысли Игниса застыли.

Горящие когти погрузились глубже в его разум.

Под ним разверзлась бездна, зовущая падать, падать и падать — без начала и без конца. Когти дернули его вверх, подальше от тьмы. Наполовину сформировавшиеся мысли рассеивались следом. Ему показалось, что в дыхании сухого дребезжащего ветерка он услышал свое имя.

«Игнис… Игнис… Игнис…»

Он лежал лицом вниз на отполированном янтарном полу. Колдун приподнял голову. Его кожа и череп пылали изнутри и снаружи. Дыхание вырывалось изо рта белой дымкой.

Поле зрения заполнила нога с широко отстоящими металлическими пальцами и голенью из окаймленной черным оранжевой брони. Над головой что-то защелкало со звуком электроники и вращающихся шестеренок.

«Жертвенник», — подумал Игнис, удивившись охватившему его облегчению.

— Я… жив, — произнес он.

Янтарный пол вздрогнул, когда Жертвенник отступил назад.

+Не благодаря тебе+, — прозвучало послание Гауматы.

Игнис поднялся на ноги. Доспехи протестующе зашипели, и интерфейсные разъемы на его позвоночнике ужалили нервные окончания пронзительной болью. Он взглянул на Гаумату. Броня пироманта была цвета синевы глубокой воды, окаймленная широкими золотыми завитками. Он был без шлема, но над его широким лицом вздымался гребень из серебра и бронзы, похожий на нимб из замерзшего пламени. Гребень соединялся с черепом тонкими серебряными проводами, и Игнис заметил, как на них потрескивают искры. Неизменно плохой знак.

+Я мнил тебя существом точности, Игнис, не склонным к отвлечениям+, — уставился на него Гаумата черными точками зрачков в кроваво-красной радужке.

+Я непривычен к этому, — просто послал он. — Прими благодарность за предотвращение того, что могло случиться+.

+Боги, какая же ты хладнокровная рептилия, Игнис! — прорычал Гаумата, качая тяжелой головой. — Знаешь, иногда я жалею, что нас лишили страха. Немного боязни было бы нелишним, но в твоем случае любая эмоция пошла бы тебе лишь во благо+.

Игнис моргнул. Другие когда-то говорили нечто схожее. Тогда он их не понимал. Не понимал и теперь.

+Я совершил ошибку в концентрации и суждении. Этого больше не повторится+.

Гаумата фыркнул, облокотился на поручень платформы и бросил взгляд на необъятную пещеру под ними. Это была крупнейшая палуба сборов на корабле, и хотя Игнис мог разглядеть ее дальние стены, обычный человек увидел бы только размытое пятно.

Под платформой стояли ряды неподвижных фигур, каждая из них — статуя из сапфиров и золота, каждая крепко прижимала болтер к груди, каждая смотрела в пространство холодными светящимися глазами. Никогда прежде он не видел их так много в одном месте. Это был… «легион» — не совсем верное слово. «Легион» когда-то означало нечто другое, нечто, теперь разбитое и окрашенное кровью. Игнис кивнул себе: не совсем то слово, но оно подойдет.

Гаумата сверкающими глазами разглядывал палубу. Он снова покачал головой, прикусил губу и скривил рот, словно прорычав что-то кому-то в ответ. Игнис ждал. Он не пытался понять эмоций пироманта. Они, как всегда, казались чрезмерно человеческими — это доставляло дискомфорт. Игнис позволил тишине углубиться.

Наконец Гаумата выпрямился.

+Не теряй концентрацию, когда имеешь дело с рубрикантами. Это тебе не просто процесс. — Гаумата снова покачал головой, и пальцы на его правой руке сжались, когда по ним прокатилось красное пламя. — Рубриканты отвечают не потому, что ты зовешь их. Понимаешь? Они отвечают потому, что их имя — это нить, притягивающая то, что от них осталось, чуточку ближе к свету. Натяни слишком сильно, и они подойдут слишком близко. Они вспоминают слишком многое и…+

+Становятся злыми+.

+Становятся опасными. Потенциально+.

+Ты веришь в это? Что внутри доспехов осталось что-то, способное помнить, что-то, способное чувствовать?+

+А ты разве нет?+

Игнис посмотрел на неподвижные ряды воинов Рубрики. Он сформулировал имя воина, которого не видел почти тысячу лет. Один из гребенчатых шлемов дернулся вверх и из-за кристаллических глазных линз на него уставились две бледные пылинки света.

Колдун посмотрел в ответ.

«Пустые оболочки доспехов, движимые колдовством, — подумал Игнис. — Не более того. — Он чуть изменил форму своей воли. Воин Рубрики, смотревший на него, склонил голову набок. — Ты зовешь их по именам, и они отвечают, ходят, сражаются и смотрят, но можно ли утверждать, что движущее ими сейчас имеет нечто общее с тем, кем они были при жизни? Когда-то мы верили, что на наших плечах сидят ангелы, а они оказались демонами. Насколько проще поверить в ту же ложь, чем в правду?»

Игнис пожал плечами, позволив мыслям погрузиться в уютную спираль чисел, пропорций и символической геометрии всего сущего.

+Нет, — послал он. — Я не считаю их большим, нежели они кажутся+.

+И кто же они?+

+Мертвецы+.

+Тогда почему ты с нами, Игнис?+

+Всегда один и тот же вопрос, — ответил он бесцветным, лишенным эмоций посланием. — И, я так полагаю, вполне обоснованный+.

Гаумата ждал, пока Игнис безмолвствовал, глядя на рубрикантов. В сознании вновь закружилась формула, создавая новые углы.

Долгую минуту спустя Гаумата покачал головой, и из его разума импульсом выплеснулось ментальное пожатие плечами.

+Нужно закончить. Рубриканты должны быть готовы. Мы должны быть готовы. Мы поднимемся снова и начнем ритуал сковывания с начала+.

Игнис кивнул и выпрямился. Одинокий воин Рубрики, смотревший вверх, опустил взгляд и опять стал еще одной статуей среди тысяч других.

+Я запомню твой совет+.

Гаумата пожал плечами:

+Как хочешь. Если повторишь ошибку, возможно, я не смогу спасти тебя. Возможно, я не захочу спасать тебя+.

+И снова ты — сама рациональность+.

Жертвенник издал всплеск машинного кода. Игнис встретил красный взгляд Гауматы с лицом и разумом, лишенными каких-либо эмоций.

Гаумата выдохнул и отвернулся, едва заметно покачав головой. Игнису показалось, что он унюхал запах гари, а сквозь разум прокатился жар пламени. Секунду спустя их не стало, и он ощутил, как сознание Гауматы начало изменять мысли, когда его воля разветвилась и принялась втягивать в себя варп. Тихое бормотание имен возобновилось.

Игнис в последний раз посмотрел вниз, и на мгновение его пробрал озноб.

Все воины Рубрики глядели прямо на них.

Магистр Разрухи отвел взгляд и протолкнул разум наружу. Он и Гаумата полетели к ждущим аурам присутствия рубрикантов.

+Если ты веришь, что внутри них что-то живо, брат, то не спрашивал ли ты себя, желают ли они нам успеха? — спросил Игнис, и иссохшая аура присутствия мертвецов коснулась его разума. — Спрашивал ли ты себя, хотят ли они вернуться?+

Гаумата не ответил, и мгновение спустя оба колдуна снова начали произносить имена, и тьму озарила паутина холодного огня.

«…их’хал’хрек», — мысленно напел Ктесий. Рот наполнился желчью и вкусом испорченного мяса, и камень трона холодом коснулся его кожи. Он закашлялся, и ему пришлось постараться, чтобы не утереть губы. Пальцы непроизвольно дернулись. Рука начала двигаться сама по себе, она ползла по груди к его лицу, словно паук.

Резким усилием воли он остановил ее.

Он удерживали мысли в неподвижности три секунды. Следовало быть осторожным. Движущаяся рука могла показаться сущим пустяком, но он прожил девять веков лишь благодаря тому, что знал — небольшие ошибки были семенами погибели.

Если бы он сейчас утер рот, то мог бы сделать это в следующий раз, когда у него возникло бы схожее ощущение. Затем это могло войти в привычку. Каждый раз, когда он думал бы о поедании мяса, то вытирал бы губы. Спустя некоторое время привычка могла измениться, могла превратиться в необходимость заменить запах благовонием. Потребность перебивать смрад гниения сладковатым дымом стала бы навязчивым желанием, а затем одержимостью настолько сильной и настолько глубоко засевшей в подсознании, что определенный запах и привкус могли заставить его сжигать все, к чему он бы ни притронулся.

Такова сила варпа. Неважно, сколь незначительна связь или насколько крошечно начало, — демон был способен использовать твой собственный разум, чтобы уничтожить тебя. Для этого могло потребоваться тысячелетие, но легионы варпа обладали терпением вечности.

Ктесий почувствовал, как его тело успокоилось, сердца забились медленнее, а привкус с языка исчез. Очень осторожно он сместил концентрацию на другой участок разума и коснулся хранящегося внутри воспоминания.

«…вел’рек’хул’скб’тх’рх…»

Его сознание заполнил образ головы с потрескавшейся кожей, сквозь которую сочился жир. Ктесий увидел сломанные рога, наполненные гноем и кровью глаза и рот, широко разверзшийся над блестящим горловым мешком. Он избавился от видения и унял ползущие по спине мурашки.

Колдун снова выдохнул и открыл глаза. Серебряные знаки, выложенные на полу вокруг кресла, до сих пор мерцали зелено-синим призрачным светом. Свечи, которые он расположил на каждой из ключевых точек узора, растопились до последних дюймов сала.

Он стал ждать, когда снова сможет двигаться. После подобной практики ему неизменно приходилось платить ожиданием. Нежелательные ошибки или воздействие на физический мир могли проявиться не сразу. Терпение в этом, как и во всем прочем, вознаграждалось тем, что ты продолжал жить.

Ктесий смотрел, как пламя слизывает расплавленный воск. Субстанция каждой из них была плотью мертвых трэллов. Люди-псайкеры служили после смерти так же, как и при жизни — в качестве топлива, хотя и совсем другого рода.

— Довольно, — выдохнул он, и почувствовал, как в груди завибрировал воздух. — Довольно… пока.

Девять часов. Он просидел в каменном кресле внутри кругов из свечей девять часов. Ктесий не сомневался, что Игнис выразил бы свое неудовольствие тем фактом, что он не сумел предсказать продолжительность медитации с точностью до секунды.

Это была скорее медитация, нежели ритуал, ибо его целью было не призывать кого-то в бытие или создать в варпе некий эффект. Цель была совершенно противоположной. В течение девяти часов Ктесий шерстил воспоминания, касаясь и проверяя каждый изолированный отсек своего разума. Каждая ячейка содержала фрагмент слова или, в некоторых случаях, единственный звук либо только его составляющие. Каждый фрагмент отделяли стены ментальной силы. Сплетенные вместе, звуки создадут имя: истинное имя демона.

Даже часть подобного имени психике смертного могла нанести непоправимые повреждения. Даже непроизнесенное, оно разлагало материю, что его содержала. Если записать его в книге, бумага сгорит и обратится в живую кричащую плоть. Если отлить в металле, он проржавеет, расплавится, примет форму и скроется в тенях. Если выгравировать на кубке, стекло разобьется, и его кусочки станут облаками острых осколков, жаждущих крови. Произнести подобное имя, воспользовавшись им для призыва, сковывания или освобождения демона, означало сотворить нечто ужасное и экстраординарное. Ктесий занимался именно этим. Его разум хранил тысячи истинных имен демонов — от жалких созданий до высших демонов из недосягаемых кругов Разрухи. Сама его душа служила гримуаром, а разум был рукой, что переворачивала страницы.

— Иди, — сказал Ктесий себе и ощутил, как слова сухостью отдаются у него во рту. Он облизнул губы, моргнул и втянул воздух. — Иди. Сила в разуме, а не в теле, поэтому вставай, грязный кусок дерьма.

Слова чуть не заставили его рассмеяться, но вместо этого он закашлялся, густая жидкость поднялась из горла.

Колдун встал, мантия, скрывавшая нижнюю часть его тела, прилипла к коже, пропитавшись свежим потом. Он закрыл глаза в последний раз. К краям его мыслей цеплялись крошечные призрачные образы демонических фрагментов, к которым он прикасался. Их следовало вычистить, пока он не покинул границы свечного света.

Он приготовил свою волю, но вдруг замер, в мысли внезапно закралось дикое веселье. Ктесий почувствовал, как дернулись уголки губ. Это будет бессмысленно — акт бравады, который, кроме него самого, никто больше не увидит. И подобные вещи не отличались безопасностью.

Колдун ухмыльнулся и хлопнул в ладоши, а затем поднял их над головой. Его воля хлынула наружу, унося с собой остаточные явления медитации.

Воздух наполнился галактикой образов. Он увидел скалящиеся пасти трехглавой гончей, огромную бычью голову с глазами ночи, двухмерное переплетение медных зубов и расплавленных глаз, копошащуюся массу рук и ртов, обрубок тела из внутренностей и изжеванного жира. Они все текли и текли, огромный сферический взрыв кошмара. Ктесий наблюдал, как, пролетев мимо, бесчисленные образы истончаются, достигая края свечного света.

Его улыбка померкла, когда свечи потускнели, а затем одна за другой погасли.

Колдун кивнул и направился к двери и тому, что ждало за ней.

— Этого хватит, — сказал он себе. — Надеюсь, этого хватит.

 

VII

Синхрония

Космический скиталец не имел названия до тех пор, пока Берущий Клятвы не дал его. Возможно, первый корабль, положивший начало всей агломерации, и обладал таковым, но имя затерялось во времени и изменениях. Затянутый и брошенный сквозь варп штормовыми волнами, этот первый потерянный корабль столкнулся с другим остовом, и они стали одним целым. Спустя время имматериум изрыгнул спаявшиеся суда в холодные объятия космоса. В массу обломков врезались астероиды и кометный лед, увеличивая ее в размерах. Затем варп потянулся в реальность и засосал свое порождение обратно. С ним срастались все новые мертвые суда. Ядро его сотворения исчезло — и остался лишь огромный шар мусора. Наконец его подхватило течение и выбросило в одном из мертвых морей внутри Ока Ужаса. Там он и пребывал, пока Берущий Клятвы не ступил на его палубы. Он дал ему много чего, в том числе его первое и единственное название. «Монолит» — вот как он назвал его, и благодаря его дарам космический скиталец изменился вновь.

С расстояния «Монолит» выглядел как обезображенная луна с рваными краями. Если присмотреться — так, чтобы можно было разглядеть огни кораблей вокруг, — он походил на огромное морское существо в окружении косяка рыб-мусорщиков. Для глаз, что взирали на скиталец через обзорные экраны судов, он был иззубренным утесом, скрывавшим за собой звезды. Его поверхность испещряли каньоны, достаточно широкие, чтобы поглотить целый боевой крейсер. Из него, будто сломанные мечи, торчали корабельные носы. В километровых углублениях на шкуре исполина образовались карманы радужного газа, а вокруг горных гряд сокрушенных корпусов сияли поля огоньков.

Берущий Клятвы смотрел, как меньшие корабли скользят к поверхности «Монолита». Из скитальца выдвинулись мостки и захватили суда, подтягивая ближе к себе, будто мать — своих детей. Каждый был длиной в километры и содержал внутри десятки тысяч существ. Большинство из них были креатурами из миров в глубинах Ока. Стада мутантов и ковены сектантов уже сражались друг с другом в недрах разбитых, изломанных кораблей ради его благоволения. Это была армия сумасшедших и увечных, и многие сами явились к нему без какого-либо зова. Они слетелись, будто стервятники на запах смерти.

Разум Берущего Клятвы дотянулся до изменчивых течений варпа. Помощники стояли позади него, словно почетный караул, как будто им требовалось находиться тут в этот самый момент. Он всегда полагал, что Тысяча Сынов испытывали потребность в ритуализации и сигнификации. Ничто не могло просто быть — каждое их действие следовало окрасить исключительностью.

+Ариман почувствует, что мы идем+, — послал Калитиедиес.

Берущий Клятвы даже не стал оглядываться на помощников.

+Возможно, но какая разница?+ — отозвался Зуркос.

+Внезапность — это преимущество. Тот, кто без нужды отбрасывает преимущество — глупец+, — послал Калитиедиес.

+Собранные нами силы…+

+Ты забываешь, с чем мы имеем дело. — Калитиедиес покачал головой, оборвав послание Зуркоса. — Ты забываешь, с кем мы имеем дело. Ариман и Изгнанники, которых он собрал вокруг себя. В одиночку он достаточно опасен. С другими же…+

+Нас всегда было мало, — перебил Зуркос, — а Амон рассеял или сломил тех, кто не захотел присоединиться к нему. После этого нас стало еще меньше+.

+С определенной точки зрения, Амон до сих пор в варпе, — послал Берущий Клятвы. Его мысленный голос был тихим, но заглушил речь прочих разумов. — Сейчас он там, ищет вас и других Изгнанников, создает свое Братство Праха и готовится к войне, которая никогда не начнется. — Он посмотрел на Мемунима в новых доспехах, безмолвно стоявшего за спинами братьев. — Вот еще одна причина, по которой Ариман не видит того, чем мы занимаемся. Он искал вас, но обнаружил только то, что вас нет. Он счел, что это дело рук Амона. Когда-то давно Ариман слышал о силах, стекающихся к лорду колдунов, но подумал, что речь идет об Амоне. Теперь он верит, что те времена позади. Мы скрыты в тени Амона+.

+Ты сказал, что это лишь одна причина, по которой он нас не видит, — послал Мемуним обвитую холодком мысль. — Каковы же другие?+

Берущий Клятвы умолк, чувствуя, как в тишине растет напряжение.

+Идите, — импульсом отпустил он помощников. — Течения движутся и варп шепчет. Время почти настало+.

Крепость, в которой они собрались, не существовала на самом деле и находилась вне границ понимания. Если бы разум смертного воспринял их — собравшихся созданий, чертоги и сущность в их сердце, перед которой все они склонялись, — то впал бы в безумие раньше, чем начал описывать то, что видел и слышал. Если бы такой смертный прожил достаточно долго и нашел в себе силы говорить, то смог бы рассказать о Библиотеке, о существах с перьями и крыльями и о громадной колонне из ртов и света. Если бы этот человек говорил, то все его слова и крики оказались бы ложью, ибо ни один смертный не мог узреть Двор Изменений и Изменяющего Пути. Но в Царстве Хаоса ложь была сродни правде.

— Он должен продолжать! — прошипел кто-то из толпы.

Оперение задрожало, вразнобой защелкали клювы. По чертогам посыпались розово-синие искры. Паутина ярусов изменилась. Синие фигуры с воплями и криками бросились врассыпную, когда столпы из бумаги задрожали и обрушились. Листы неоткрытых знаний взорвались и посыпались вверх и вниз, обращаясь в пепел или складываясь в птиц. Придворная толпа не обратила внимания на охватившую Библиотеку панику. Это могло предвещать гибель миров либо провал давно претворявшегося в жизнь плана, но было незначительным по сравнению с текущим обсуждением.

— Он не понимает своего места в высшем замысле… — выплюнула одна фигура.

— Преклонение не значит ровным счетом ничего, — ответила другая.

— Так говорят лишь те, перед кем не преклоняются.

— Его неведение — услада большая, чем возможность принятия им правды.

— Он опасен.

— Он слаб, неудачи следуют за ним по пятам.

— Не потому ли, что ему предопределено проиграть?

— В этом вопросе нет ничего предопределенного.

— Ты уверен?

— Это вопрос парадокса.

— Лесть — не мудрость.

— В мудрости нет правды.

— Он послужил нам, — оборвал гомон голос.

Бесы познаний на верхних ярусах Библиотеки замерли в нерешительности, когда на чертоги опустилась тишина. Прежде здесь никогда не бывало тихо.

Толпа демонов в ужасе пала ниц.

Сущность над ними, частью которой они являлись, но в то же время были совершенно от нее отдельны, шевельнулась в одеяниях из света и молний. Смертные в своем неведении называли ее богом, но она не была божеством. Она была превыше богов и молитв. Магия и судьба свивались вокруг нее, словно туман вокруг башни. На коже сущности открылись бесчисленные рты. Языки облизнули губы. Блеснули клыки. Защелкали клювы. Вдалеке, в бесконечности парадокса, что тянулась от Крепости, молчание Изменяющего Пути заставило демонов в страхе бежать. Высшие демоны и принцы Двора Изменений ждали. Они ощутили, как переворачиваются судьбы и лопаются нити бытия, когда бог магии и лжи — который был богом лишь благодаря краже — задумался о судьбе единственного смертного.

«Он послужил, и послужил хорошо, — промолвил бог. Каждый рот произносил те же слова, но используя другой язык и интонацию. — Он заработал награду, которой заслуживает, но к которой никогда не стремился. Он получит ее».

При этом заявлении по Двору Изменений прокатилась дрожь. На полках и ярусах Библиотеки синие демоны зашипели друг на друга из-за спин своих вожаков.

Бог — который был богом лишь с точки зрения смертных — шевельнулся и заговорил снова.

— Приведите Вора Лиц.

Высшие демоны переглянулись между собой, пытаясь придумать, как исполнить либо извратить приказ повелителя. Все они знали сущность, вызванную Изменяющим Пути, но никто понятия не имел, где она находится и как привести ее сюда. Такой была ее натура — быть непостижимой.

— Я здесь, — раздался голос, и толпа демонов расступилась вокруг одного из членов собрания.

Он ухмыльнулся им освежеванным лицом стервятника, а затем оно исчезло. В воздухе перед ними зависло новое существо. Его тело было закутано в мягкие синие шелка, а вместо лица под капюшоном зиял черный провал. Прочие демоны зашипели на него, но он медленно склонил голову, словно птица, опускающая клюв в неподвижную воду. Как и все они, он обладал множеством имен и титулов, но среди смертных, терзаемых знанием о его существовании, был известен как Перевертыш, и только бог — который был выше богов — знал его истинное имя.

«Ты отправишься к Ариману, — приказал Изменяющий Пути. — Пройдешь по тонким стезям. Своим присутствием ты не должен повлиять на его планы. Ты должен прибыть лишь под конец. Не раньше. Не позже».

Перевертыш низко поклонился.

— А когда я достигну его?

«Он отдаст все, что может, и станцует до последнего. Передай ему мой дар в качестве платы за службу. Когда все закончится, я отпущу его. — По Двору пробежало удивленное бормотание — ни одну пешку Великой Игры никогда не освобождали от оков. Даже в смерти души обманутых и обреченных служили Великому Заговорщику. Но бог говорил единым голосом. — Передай ему от меня дар забвения. Когда все закончится, Ариман станет прахом. Он станет ничем. Вот мой дар, из моих рук в твои, из твоих в его».

— Будет исполнено, — сказал Перевертыш богу.

Их разумы безмолвно собрались вместе. Ариман наблюдал и ощущал, как вокруг его мыслей свиваются ауры присутствия Круга. В физическом мире рядом с ним стояли только Игнис и Ктесий. Гаумата, Киу и Гильгамош находились в центре собственных ритуальных кругов на кораблях, отделенных от него сотнями километрами пустынного космоса. Звезды за корпусами флота были далекими яркими пятнышками, а двигатели каждого судна пылали, словно кратеры медленно пробуждающихся вулканов. Для Азека его братья были достаточно близко, чтобы он мог прикоснуться к ним слабейшей мыслью.

Члены Круга представляли собой конструкции символизма. Ктесий походил на сферу покрытых патиной бронзовых чешуек, каждая из которых была исписана тайными знаками и то и дело изменяла свое местоположение. Игнис — каркас из белых линий, непрерывно обрушивающийся и расширяющийся. Гаумата — ветвящееся скопление огней, Киу — проблеск заостренных краев и радужных цветов, а Гильгамош — подрагивающая складка черных крыльев. Ариман не знал, как для их разумов выглядит он сам, как и того, ощущали и видели ли они друг друга так же, как он их.

Между ними протянулись щупальца мыслей и эмоций. Ариман воспринимал и чувствовал их разумы. Все держали себя в руках, все были наготове, но в каждом таилась также и неуверенность. Они были паломниками, ступавшими на путь, конца которого не видели. И все же они были здесь, с ним, из-за него.

+Время пришло,+ — послал он.

Мысли и силы Круга сплавились воедино. Вокруг башен на спине каждого корабля флота вспыхнул свет. В реакторах начала нарастать энергия. Матросы на нижних палубах рухнули на колени, когда зарокотали варп-двигатели.

+Сильван+, — позвал Ариман и ощутил дрожь отторжения, когда сознание навигатора ответило ему.

Они проделывали это множество раз, их разумы и корабли были скованы волей, путь перед ними — освещен их умами. Но сейчас все было по-другому. Если и имелся последний шанс повернуть назад, то только сейчас.

Ариман, окутанный разумами братьев, позволил мгновению пройти. Затем он сформулировал единственное слово-приказ и послал:

+Сейчас+.

«Монолит» обволокли неоновые черви. Астрей ощутил, как в сотне жертвенных кругов на палубу закапала кровь. Поле обломков вокруг агломерации вздрогнуло. Куски остовов и облака пыли заскользили наружу, замерли, а затем ринулись назад. В уши Астрея ударили крики, эхом отдающиеся от тысяч километров искореженных камней и металла. Его разум все удалялся от тела, кружась в объявшей «Монолит» энергии. Он видел его издалека, изнутри, из крошечного черного ядра в его сердце.

Агломерация затрещала. Она стала полосой рваного света, линией, проведенной по космосу, словно бритвенный порез. Стала пылинкой, что летела по ветру с бессчетным множеством других. И он был частью ее. Он создал это. Внутри Астрея поднимался вопль, накрывая его, подпитывая его, пока тысячи смертных ведьм рвали свои души на куски и отправляли разумы в небытие.

По агломерации замолотили обломки. На поверхности «Монолита» возникли сотканные из света и слизи тела, которые заскребли по камню и металлу когтями и зубами. Они щебетали и хохотали, злорадно и ожидающе ухая, пока хор призывал больше и больше.

Тело Астрея было далеко, но чувства находились повсюду: в железных стенах, во ртах кричащих рабов, в пропахшем аммиаком и солью воздухе, в глотках стад мутантов, что ревели от ужаса и обожания.

Демоны начали выталкивать агломерацию из реальности, словно волна, вымывающая камень из песка. Из стен засочились кровь и расплавленное серебро. Закованные в цепи рабы взорвались, когда их органы начали неконтролируемо разрастаться и прорывать кожу. Цвета слились в калейдоскоп, звуки — в единый крик, похожий на воронье карканье в неподвижном и сухом воздухе.

А затем с воплем внезапного безмолвия демоны вырвали агломерацию из бытия и метнули ее в глубины забвения.

Над «Словом Гермеса» разверзлась буря. О щиты заскрежетали когти света. Над ним поднялись стены кричащих лиц, растягиваясь на невозможную высоту. Военный корабль упорно шел вперед, увлекаемый необузданными течениями.

Высоко на хребте Сильван смотрел на ярящийся имматериум, изо всех сил пытаясь не моргнуть. Из его открытого рта вырывалось сиплое дыхание, по сморщенному лицу тек пот. На глянцевой поверхности его третьего ока клубился свет варпа. Два других также были открыты — завихрения цветов без радужки и зрачка. Он не моргал долгие часы или, возможно, целые дни. Ресницы покрылись корочками запекшейся крови. Навигатор чувствовал в голове разумы Аримана и Круга. Он был центром паутины мыслей и зрения, что удерживала флот вместе, пока он мчался сквозь шторм и ярость.

Перед «Словом Гермеса» распахнулся огромный рот. Мысли Сильвана дернулись, и корабль ответил, содрогаясь. Им его не обойти. Нужно прорываться сквозь него.

«Держать курс», — подумал он, не волнуясь насчет того, услышат ли его колдуны. Они всегда слышали. Каждый корабль во флоте будет следовать его указаниям.

Пасть бури разверзлась шире. Каждый клык был длиной в километры. Сильван ощутил, как из его рта выплескивается рвота, а руки скребут по подлокотникам кресла. Шторм ревел в сознании и в ушах. Внутрь разума хлынул поток человеческих воплей. Глотка за зубами стала спиральным туннелем тянущихся рук и молящих лиц. Навигатор почувствовал кровь на губах, почувствовал, как она вытекает из пор кожи. Он хотел закрыть глаза, заглушить голоса, провалиться в сон без сновидений, без ощущений, без всего. Он отведет взгляд. Ему придется.

+Сильван+, — ввинтился в его мозг голос.

Он не отвернулся. Не мог.

Туннель перед ним сузился. Кожи коснулись руки. Пальцы потянули за мешки на лице. Навигатор почувствовал, как его ущипнули ногти и по коже потекла кровь. Конец туннеля был вопящим диском темноты.

+Сильван, слушай меня+.

По его лицу поползли руки, утягивая вниз, безостановочно вращая.

+Сильван, мы в буре. Сосредоточься+.

Нужно закрыть глаза. Крики теперь раздавались внутри, бесконечный поток отчаяния крутил его снова и снова.

+Мы создадим брешь, но ненадолго. Будь готов. Ты понял?+

Паук из пальцев накрыл рот и крепко сжал. Он не мог дышать. Его тело выгибалось и содрогалось.

+Ты понял?+

Легкие горели. Что-то потянуло его за веки, что-то с когтями-крючьями.

+Ты понял?+

Сильван заставил челюсти разжаться — и укусил. Зубы щелкнули. Перед глазами мелькнули алые брызги. Он ощутил привкус железа. На языке что-то задергалось. Он сплюнул, сделал вдох и сказал вслух, выдавливая из себя слова вместе со струйками крови:

— Я понял.

Ответа не последовало, а затем буря взревела с новой яростью. Руки и лица исчезли под волной блестящих глаз.

+Расчистить путь+, — раздался голос Аримана.

В голову Сильвана впилось копье жара. В глазах помутилось. Всей кожей он ощутил нарастающее давление и услышал голоса — слова звенели в унисон, а тона сливались в одно целое. Он не мог держать глаза открытыми. Он не хотел держать их открытыми.

Из центра его лба выстрелил горящий свет. Мучение было бесконечным. Сине-белый огонь прорвался сквозь море глаз перед ним. Разум и слух навигатора затопили вопли. Луч света становился ярче. Глазные яблоки взорвались шариками пылающей эктоплазмы. Голоса в его мыслях превратились в единую ревущую ноту ментальной мощи. Он почувствовал их, каждого из них, ощутил текстуру каждого разума и личности: рваную пустоту Ктесия, горящую гордость Киу, неспешную расплавленную ярость Гауматы, паутину серебряных мыслей Гильгамоша, гул интеллекта Ингиса — и всех их воедино связывал Ариман.

Свет исчез.

Мгновение навигатор парил в спокойствии и тишине. Он обонял запах гари и ощущал, как на языке желчь смешивается с кровью. Перед взором раскинулось озеро пустой черноты, его края — изодранные обрывки раны. Сильван уставился на видение, его сердцебиение походило на бой порванного барабана. Он все еще чувствовал узор мыслей Аримана и Круга.

«Следовало позволить буре поглотить нас, — горько подумал навигатор. — Следовало сгинуть в ее объятиях».

Сильван знал, что они слышат его, и знал, что их это не волнует. Он так часто хотел умереть, но всякий раз, когда представлялась такая возможность, отворачивался от нее.

«Будь ты проклят, Ариман, — подумал он. — Будь ты проклят на веки вечные».

Проход сквозь бурю почти закрылся. Он нырнул в брешь, и Ариманов флот ринулся следом. Буря понеслась ему навстречу, вонзилась в него, в ярости закричала, рассмеялась над его трусостью. Затем Сильван миновал ее и вывел «Слово Гермеса» в реальность за миг до того, как закрыть глаза.

Когда он очнулся, то первым делом почувствовал смрад экскрементов, рвоты и пота. Секунду он лежал в объятиях кресла, а затем приподнялся. Судя по вибрации палубы, корабль находился в реальном пространстве. Кожа стала липкой от засохших жидкостей, губы покрывала корка свернувшейся крови. Он вспомнил о руках, тянущихся к нему из сердца бури, вспомнил пальцы, зажавшие ему рог, вспомнил, как зубами прогрыз себе путь к свободе, когда его начали душить, и рефлекторно поднял руку, чтобы стереть корку с подбородка.

Ладонь размазала по лицу свежую кровь. Он посмотрел на пол возле навигационного кресла, прежде чем перевести взгляд на руку. На бархатном ковре валялись кончики трех пальцев. Сильван взглянул на руку. Кровь все еще была свежей, но кожа, покрывавшая три отросших пальца, была новой, розоватой и блестящей, словно ожоговый шрам под коркой.

«Тебе следовало сгинуть в буре, — подумал навигатор. — Следовало иметь отвагу умереть давным-давно».

Он смотрел на новую плоть, пока не почувствовал, как пустой желудок свело, а затем упал на колени, и его стошнило.

 

VIII

Преобразования

Над выбеленным горизонтом поднималось солнце. Иобель шагала вперед, чувствуя, как нее накатывает жара, а сухость в горле перерастает в жажду. Она не оглядывалась, в этом не было смысла. Куда ни брось взгляд, простирался песок, встречаясь вдали с небом. Как-то раз она заметила на горизонте блеск, но поняла, что это мираж, как и города, которые вырисовывались на расстоянии.

Она продолжала идти.

Иобель перестала потеть, что было дурным знаком. Она хотела остановиться и чуть передохнуть, но в пустыне не осталось даже клочка тени. Возникающие вдали города и леса манили ее обещанием воды и прохлады, только чтобы с движением солнца рассеяться. Она устала и хотела пить, но еще сильнее хотела остановиться. Все эти ощущения были странными, очень странными. В реальном смысле они ничего не значили — у нее не осталось тела, а палящее солнце было не более чем воспоминанием. По правде говоря, им же являлась и пустыня — кристаллизованным отражением мира воображения. Как и она сама.

В понимании большинства людей она была мертвой, а тень, шедшая сейчас по дюнам, — скитающимся в царстве мысли призраком. Ей ничего не стоило стряхнуть с себя жар и усталость и даже оторваться от земли и воспарить над пустыней, словно ястреб. Но Иобель не могла. Она пыталась, но безуспешно. Пустыня давила на нее, сжимая в хрупкую фигурку, взбирающуюся на барханы и тяжело дышащую ртом с растрескавшимися губами.

Ночь опустилась стремительно. Солнце как будто упало за горизонт. Небо потемнело — сначала до синевы, затем до индигового цвета, а потом и до черноты. Зажглись звезды, воссияв ярко и мощно. Быстро похолодало. Она поняла, что дрожит. Ветер, скользивший по дюнам, теперь казался острым, словно нож.

Иобель закуталась плотнее. В солнечном свете ткань ее одежды была темно-синей, как гладь океана, прошитая нитками, но под звездами стала черной, и ей подумалось, что она похожа на тень, оставшуюся после захода солнца.

«Но тени не чувствуют, как стучат зубы», — подумала Иобель. Она продолжала идти, следуя за самой яркой звездой на небосклоне. На горизонте больше не вырастали и не истаивали города-миражи. На расстоянии скапливались звуки, крики, что поднимались и звенели в ушах даже после того, как исчезали. Они казались звериными, вероятно, шакальими, или принадлежали кому-то из рода кошачьих. Один раз ей почудился человеческий вопль, заставив ее застыть и потянуться взором и слухом во мрак. Но крик не повторялся, и она пошла дальше.

Она заметила свет задолго до того, как достигла его. Пустыня стала замерзшим морем серебра. Огонь был мерцающей точкой, далекой и слабой, но на угольно-стальном пейзаже он виднелся отчетливо. Какое-то время она наблюдала, моргая и пытаясь не дать холоду и усталости закрыть ей глаза, затем выкарабкалась на бархан и остановилась на нем, а после скользнула вниз. Огонь исчез за силуэтом следующей дюны, но оказался на месте, когда Иобель поднялась на очередную вершину. Она направилась к нему, шаг за шагом, пока свет не превратился в оранжевое пятно, наполнявшее чашу прямо за песчаным гребнем.

Она замерла, учуяв дым, тяжелый от запаха застывшей смолы. Он казался знакомым, но Иобель не знала почему.

«Учитывая то, чем ты стала, и где ты, и как далеко зашла, — подумала она, — удивительное ныне стало обыденностью, Селандра».

Она выбралась на бархан и посмотрела вниз. У подножия склона ярко горел костер. Он был огромным, и Иобель увидела ветки, накиданные в пламя. Рядом сидела фигура, съежившаяся под одеждой, очень напоминавшую ту, в которой была она сама. Иобель не могла сказать, была ли фигура на самом деле маленькой или лишь казалась такой. Где-то неподалеку ночь пронзил шакалий визг.

Она оглянулась, а затем перевела взгляд обратно.

— Так легко найти, — пробормотала она. — Едва ли добрый знак.

Инквизитор заскользила по склону, мягко и бесшумно, словно дуновение ветра. Фигура возле костра не поднимала глаз, пока она не вышла в круг света.

— Ты знал, что я буду искать тебя? — присев, спросила она и почувствовала, как лицо омыло теплом. — Или это должно было быть простой случайностью?

Голова фигуры резко дернулась вверх. Иобель заметила широкие глаза под темными волосами и мягкие черты мальчишеского лица. Она ощутила укол удивления, и фигура тут же вскочила на ноги. Блеснул нож, который мальчик сжимал в руке. Он перешел на противоположную сторону костра, не сводя с нее глаз.

— Кто ты? — крикнул он, и Иобель почувствовала дрожь страха в его голосе.

Его глаза были черными и яркими в свете костра. Медленно, не отводя взгляда от ребенка, инквизитор подняла руки ладонями вверх. Свет отразился от перстней на ее пальцах.

— Извини, — осторожно произнесла она, стараясь говорить как можно спокойнее. — Я не хотела напугать тебя. Я… увидела свет. Подумала, что костер разожгли те, кого я ищу. Я сочла, что ты — это они. — Секунду Иобель глядела на мальчика. Что-то в его лице казалось смутно знакомым. — Это ведь не ты, верно? — медленно спросила она. — Если это так, я была бы признательна, если бы мы пропустили это… недопонимание.

Мальчик покачал головой и ткнул ножом в воздух.

— Тебя послали они, да? Я не пойду с тобой. Не хочу.

Иобель опустила голову. От хлынувшего в мышцы адреналина мальчишку трясло.

«Знакомое лицо, — подумала она, — знакомое лицо…» — Но все ощущалось не так, как раньше, и Иобель начала верить, что в этом царстве сна и памяти подобное отличие значит немало.

— Оставь меня! — выплюнул мальчик, но не стал приближаться.

— Извини, — снова сказала она и опустила руки. — Я пришла не за тобой.

Секунду мальчишка не шевелился. Иобель не сводила с него глаз — собранная, спокойная, терпеливая. Медленно, вдох за вдохом, кончик ножа опустился. Наконец он бросил на нее рассудительный взгляд и присел.

— Можно остаться у костра? — попросила она.

Мальчик молча кивнул. Он смотрел в огонь, нож исчез в складках одежды.

На Иобель накатило тепло, и постепенно она начала чувствовать, как проваливается в сон.

Она встряхнулась, широко открыв глаза. Сон, тепло, усталость… Что она делает? Ни одно из этих чувств не было реальным. У нее не было тела, не было кожи, чтобы ощущать тепло костра или боль усталости. Все это, как и она, как и небо, и песок с теплом, было подземным миром Ариманова разума. Ничто здесь не являлось настоящим и все возникло из-за него.

Откуда-то издалека слабый ветер снова донес шакалий вой.

Иобель внимательно посмотрела на мальчика. Он был худ, и морщины тревоги выглядели неуместно на столь юном лице. Сколько ему лет? Семь? Может, восемь?

— За кого ты меня принял? — спросила она.

Взор мальчика метнулся на нее, а затем назад на костер.

— За них, — ответил он. — Они хотят вернуть меня, но я не хочу. Я не сделал ничего плохого.

Он смотрел на огонь, и лоб его прочертили складки. Иобель собиралась задать следующий вопрос, когда он заговорил снова.

— А за кого ты приняла меня? — спросил он; его взгляд оказался не по-детски острым, расчетливым, оценивающим.

— Кое за кого, кого я однажды уже видела у костра, — сказала она.

— Друга?

Она почувствовала, как с ее губ сорвался смешок, прежде чем успела сдержаться.

— Врага, — произнесла она. — Очень старого врага.

— Тогда почему ты ищешь его?

Иобель пожала плечами.

— Потому что… потому что мне не нравятся вопросы, оставшиеся без ответов. — Она замолчала, почувствовав, как прикусила губу, а затем снова пожала плечами. — И потому что если я разыщу его, то смогу найти способ уничтожить. А также еще одного врага.

— Уничтожить… — осторожно сказал мальчик, — враги… Вряд ли ты хороший человек.

— Хороший? — Она едва не рассмеялась вновь. — Нет-нет, я не хороший человек.

Иобель метнула взгляд во тьму, услышав очередной шакалий вой, в этот раз ближе.

— Не волнуйся, — произнес мальчик. — Они не подойдут к костру.

Он уверенно кивнул, когда инквизитор оглянулась, и уже не хмурился.

«Знакомое лицо…»

Она забредала в самые дальние уголки воспоминаний Аримана, но никогда прежде не видела этого лица. И все же оно было… таким… знакомым.

Ребенок отвернулся, взял сухую ветку из кучи рядом с собой и бросил ее в костер.

— Как зовут того врага, которого ты хочешь найти? — спросил он, когда ветка почернела и занялась.

— Магнус, — сказала Иобель и посмотрела ему в глаза. — Его зовут Магнус.

Мальчик покачал головой.

— Кто он? Как выглядит?

— Старик в старом красном плаще. У него все лицо в шрамах и единственный синий глаз. — На лице ребенка не промелькнуло и тени узнавания. — Но, думаю, он может выглядеть как что или кто угодно.

— Джинн? — с улыбкой сказал мальчик. — Ты гонишься за духом пыли и воздуха? — Он покачал головой. — Ты ведь знаешь, что их не существует? Он — лишь отголосок мифов, тень, оставленная прошлым.

Ребенок немного выпрямился, вынося свой вердикт, словно ученик, с гордостью демонстрирующий выученный урок, хоть и не до конца усвоенный. Иобель едва сумела сдержать смех.

— Может, ты и прав, — произнесла она. — Может, мы оба правы. — Она глубоко вдохнула сладковатый дым. — От кого ты бежишь? — осторожно спросила инквизитор. Мальчик не сводил глаз с огня. — Похоже, ты очень умный, раз прячешься от шакалов у костра.

— Я не прячусь, — отрезал он, но затем вздохнул так, будто в нем сидела куда более старая душа. — Я сделал кое-что, чего делать не следовало. Кое-что натворил, поэтому не хочу возвращаться.

— Что ты сделал?

— Ничего плохого. Но они узнают. Они придут и заберут меня. Я чувствую это.

Селандра снова услышала шакалий вой, а затем ответ, чуть дальше, но на этот раз не стала оборачиваться.

— Кто они?

— Мой брат, — объяснил мальчик, качая головой. — Люди, которых послал мой брат.

По спине Иобель пробежал холодок. Она сделала медленный вдох.

— Твой брат?

— Да.

Инквизитор постаралась не выдать обуявших ее чувств. Все, что она могла, это смотреть в лицо мальчика, чьи глаза теперь казались черными в свете костра, на простую юность и человечность в его чертах. И смутное сходство стало узнаванием.

Мальчик заговорил снова, не сводя глаз с костра. Пламя пульсировало и струилось на ветру. Вот только ветра не было.

— Я не могу вернуться. Это не мое время. Пока нет. — Он взглянул на нее, и на миг ей показалось, будто она заметила яркий синий блеск в его радужках.

— Как тебя зовут? — спросила она.

У нее за спиной раздалось рычание. Шеи коснулось влажное, воняющее гнилым мясом дыхание. Иобель обернулась и, потянувшись за горящей веткой, начала вставать.

Из тьмы на нее смотрела стена глаз. Пламя высветило клыки и языки под дисками отраженного света. Рука Иобель сомкнулась… ни на чем. Костер исчез. Но глаза шакалов все еще светились, холодные и яркие, словно монеты в лунном свете.

Мальчик встал позади нее и плавным движением поднял руку к ближайшему шакалу. Судя по размерам, существо было вожаком стаи. На покрытой мехом голове блестела кровь. Мальчик провел рукой по шее зверя, и тот шумно выдохнул сквозь сжатые челюсти. Ребенок повернулся к ней, и теперь его глаза были такими же, как у шакалов у него за спиной.

— Я не видел джинна, которого ты ищешь, Селандра Иобель, — с холодным торжеством произнес мальчишка. — Но это — царство секретов и тех, кто их прячет.

— Это ты, Ариман? — спросила она. — Это воспоминание о тебе самом до того, как тебя забрали в легион. Воспоминание, сокрытое на границе твоего «я».

Мальчик впервые улыбнулся, и Иобель увидела, что его зубы — черные гнилые пеньки за кругом изорванных губ. Тени, скопившиеся в морщинах на лице, стали трещинами на пергаментной коже.

— Я — не мой брат, — сказал он. — Я мертв так же, как и ты. — Шакалы рядом с ним не моргая смотрели на Иобель. Тьма сгущалась. — Но это царство давно минувшего прошлого, и здесь я свободен.

На нее опустился холод, режа и выкручивая.

— Свободен? — выдавила инквизитор.

Мальчик покачал головой, словно устав от болтовни.

— Ты — плохой человек, Иобель, и вряд ли честный, но спасибо за то, что посидела со мной у костра. Возможно, ты никогда не достигнешь конца своего путешествия, а если все же достигнешь, то можешь пожалеть об этом. — Она моргнула, а затем были только чернота и мороз, а голос мальчика, казалось, доносится откуда-то высоко сверху. — Иди к началу всего. Вот к чему все приводит в конечном итоге.

А затем ее подхватила тьма, и больше она ничего не слышала.

Иобель очнулась под полуденным солнцем, уткнувшись лицом в песок. Ветер уже успел разогреть ее тело. Она не уснула, просто на мгновение перестала существовать. От костра не осталось ни следа, как и от отпечатков ног, за исключением ее собственных, почти заметенных ветром.

Она закуталась плотнее и начала взбираться на склон очередного бархана. На горизонте мерцали города из стекла. Инквизитор продолжила путь, задаваясь вопросом, наступит ли снова ночь.

Перевертыш ждал. Терпение было частью его натуры, как и нетерпимость к порядку. Оба качества помогали развлекать Великого и Непостижимого Изменяющего Все, но именно терпение делало его шутки возможными. И задание, которое ему поручили, было одним из величайших и интереснейших. Для выполнения потребуется изощренность, немало изощренности, и наиболее окольные пути между точкой, где он сейчас находился, и той, где ему предстояло оказаться.

Поэтому он лежал в лакуне между двумя событиями: тем, что уже произошло, и тем, что вот-вот случится.

Он наблюдал. Перевертыш видел, как детали из прошлого ввинчиваются в настоящее и закручиваются в будущее. Он не пытался выяснить, куда приведут эти вращающиеся загадки причины и следствия. Он не мог этого разглядеть, да его это и не заботило. Были другие, что безустанно следили за подобными вещами, и как их природой было предсказание и придание формы, так природа Перевертыша состояла в сбивании с толку, запутывании, порче. Такова была бесконечная прихоть и жестокость его повелителя.

Он наблюдал за тем, как мальчик растет на планете, которая однажды погибнет. Мальчик стал существом превыше человека и открыл внутри себя силы. Горечь и ошибки привели мальчика, который стал теперь воином, к разрухе. Круговорот жестокости и гордости был приятным — или был бы приятным, если бы Перевертыш мог чувствовать.

Он наблюдал, и миновали тысячелетия, и время не проходило вовсе. А затем событие, которого он так ждал, наконец-то случилось.

Оно было крошечным, совсем незаметным.

На корабле уснул человек. Он был мужчиной, который родился и состарился на этом корабле. Человек не знал, что умирает. Его тело ослабло за годы натягивания цепей, которые поднимали снаряды из отверстия в полу и через проем в палубе над головой. Грязная вода и дрянная еда доделали остальное. Через неделю ли, через месяц или через год он упадет, когда будет тянуть цепь, и больше не поднимется. Вот только ничего подобного не произойдет.

Перевертыш проник в сон мужчины, и он больше не проснулся.

Человек не знал, что был одаренным. Как и у мальчика, который стал воином, в нем были семена экстраординарности, но семена эти не взошли, и мужчина так и не узнал, что сны, посещавшие его все три десятилетия жизни, принадлежали не ему.

Перевертыш проснулся вместо человека, когда ударил колокол, знаменующий начало смены. Он вздрогнул под покрывалом и закашлялся, в точности как это делал каждое утро смертный, чью кожу он теперь носил.

— Подъем! — раздался машинный голос, и палубу лизнула плеть.

Перевертыш сбросил покрывало и побрел вперед. Вокруг было много шума, много потной и торопящейся плоти. Он пристально наблюдал, подыскивая следующего носителя.

Кончик плети хлестнул человеческое лицо Перевертыша. Он отшатнулся, ощутив, как из рассеченой щеки брызнула свежая кровь.

— Живее! — произнес голос над ним.

Перевертыш поднял глаза и встретился взглядом с огромным мускулистым надзирателем, чья нижняя челюсть была железной. Мышцы человека блестели от масла. Плеть свернулась обратно в металл его правой руки. — Будешь пялиться дальше, и я тебе лицо сдеру.

Перевертыш опустил голову и заторопился прочь.

Ему придется подождать еще, прежде чем принять обличие надзирателя, но не слишком долго. Когда корабль достигнет Просперо, он должен носить нужную маску.

Кнекку рыскал по городу, но никак не мог найти Башню Циклопа. Он и не ожидал, что найдет. Скользивший в воздухе диск под его ногами представлял собой круг из блестящего серебра. На его краях подрагивала кайма тонких щупалец. Кнекку слышал, как диск бормочет и шепчет ему, двигаясь в ответ на импульсы воли. Мимо проносились мостики и непрерывно меняющиеся улицы. Толпы мутантов и рабов падали на колени, когда Кнекку пролетал над ними. Он ощущал, как с их губ срываются ритуальные слова, но не оглядывался. Его взгляд оставался устремленным вдаль.

Лес башен изменялся у него на глазах. Кроме того, они начали менять свою форму и размеры. Стекло затуманивалось в гранит, а стены отращивали пушки и клинки. На границах города разверзались пропасти. Регионы планеты теперь разделялись утесами из черного газа. Вокруг минаретов и пирамид клубился густой серебристый туман, по своей прихоти скрывавший и открывавший их детали, и даже вторым зрением Кнекку не мог разглядеть ровным счетом ничего. Оттуда доносились крики, высокие смеющиеся ноты, звучавшие как жестокость и голод. В эфире крутились и пели в варп исполинские колеса остроты и шипов. Кожа между реальностью и нереальностью стала такой тонкой, что временами он даже видел сквозь нее. Планета Колдунов превращалась в крепость, ее защита вставала на место, словно шестеренки единого механизма.

«Все бессмысленно, — подумал он, — все ради защиты пустого трона».

Происходящее разворачивалось и разрасталось с неудержимой инерцией. Теперь его занимала лишь одна мысль.

+Король приходит и уходит, когда пожелает+, — так сказал Сар’ик.

«Но где вы, владыка? — размышлял он. Его взгляд прочесывал город, но из дымки не вырастала черная башня. — Почему вы не тут? Час близится. Вы должны быть здесь. Где вы?»

Ответа не было, а город не кончался, проносясь размытым пятном и вырастая заново перед ним.

«Что, если в защите нуждается не этот мир? Что, если это вы? Что, если вы желаете защитить нас от большей правды?» — Кнекку боролся с этой мыслью днями и неделями, пока остальные готовились к войне. Она досаждала ему, и он ничего не мог с этим поделать. Не помогали даже медитации и упражнения с копьем. Каждое мгновение он ожидал услышать призыв в своем разуме и, взглянув на город, увидеть черную башню. Но никто не звал, и вопрос, что тикал в голове, становился все громче.

«Где вы?»

Колдун облетел башню, отрастившую себе шипы из серебра. Перед ним раскинулась круглая площадь, растянувшаяся на полкилометра до противоположной стены башен. Центр ее покрывала золотая печать в форме лучащегося солнца. Кнекку замедлился, увидев фигуры, разбегавшиеся от центра печати, их сине-белые одеяния развевались на ветру, с уст срывались тревожные возгласы. Но бежали не все. На краю диска стояли худощавые силуэты в красном. Над ними извивались ореолы из плотьметаллических щупалец, словно анемоны, фильтрующие океаническую воду. Из-под капюшонов взирали хромированные черепа.

Он остановился, поняв, что происходит. От лязга содрогнулась земля. Кнекку увидел, как стоявших на краю золотой печати сбило с ног. Техноремесленники, замкнувшие кольцо, воздели головы и щупальца к небесам, и он услышал, как из их глоток вырвались статические вопли. Печать раскололась. Огромные металлические лепестки опустились и свернулись с грохотом крутящихся шестерней. Издалека донесся звук, повторившийся девять раз по всему городу. Из-под поверхности начала вырастать фигура, постепенно выпрямляясь в полный рост. По ее панцирю, словно околоплодные воды, стекал синий огонь. Механизмы высотой с человека вздрогнули и затряслись, когда машина развернула оружие. Последней поднялась ее голова с длинным клювом из металла и кости, а также красными светящимися глазами. Она оглядела площадь и окружающие башни, а затем обратила безбрежный взор на парившего в воздухе Кнекку.

Демонический титан взревел, и его голос сотряс эфир.

Диск Кнекку дернулся, прежде чем он успел успокоить его.

+Приветствую тебя, Цзетерртихор+, — послал Кнекку, его мысль была спокойной, но властной.

Титан качнул головой, и второй беззвучный рев прокатился по городу. Ему ответили другие крики, грохочущие скованной яростью и гордостью. Кнекку увидел, как Цзетерртихор сделал шаг назад, и пластины его брони замерцали разными цветами. Машина посмотрела на Кнекку и со скрежетом металла склонила голову.

Кнекку кивнул в ответ и увидел, как демоническая машина покидает площадь, ведя за собой караван фигур в красном.

+Кнекку… — Колдун застыл, услышав в черепе звук мысли. — Кнекку…+

Он медленно повернулся, по его коже внезапно побежали мурашки. Он упустил, что вело его по городу. Наблюдая за подъемом титана, он позабыл о своей тревоге и ее причине.

+Владыка? Лорд Магнус?+

Черная башня была там, вздымаясь над вершинами остальных шпилей. Она казалась тонкой, как будто была выше и дальше, чем он когда-либо видел ее.

+Кнекку, я…+

Он взмыл, и диск опалил воздух, рванувшись к черной башне. Кнекку не сводил своих чувств с растущих перед ним очертаний. Ему не хотелось думать о том, что он расслышал в призыве Магнуса. Голос в его черепе звучал напряженно, надтреснуто, сломленно. Звучал так, словно тот, кому он принадлежит, умирал.

 

IX

Голоса

Калькулус логи прим Лене Марр проводил дни и ночи, следя за пустотой космоса вокруг «Вечного воителя». Антенны ауспиков и эфирные сита направляли данные в его уши и глазные разъемы. Сотни меньших сенсоров тянулись чувствами в пустоту и переводили поступающие данные в нервные окончания, соединенные с его ушами и кожей. Он получал отфильтрованный анализ входящей информации со всех третичных сенсоров и временами лично проверял качество работы подчиненных. Всего на корабле было тридцать пять калькулус логи, разделенных на четыре градации, и сидели они на нижних уровнях кафедры сенсориума. Марр занимал место на самой вершине; в его глаза были воткнуты толстые узлы кабелей, свисавших с потолка мостика, пальцы покоились на подлокотниках кресла, подрагивая в симпатической связи с ответными сигналами, бегущими по нервам. Время от времени он жевал язык — старая привычка, от которой прим никогда не пытался избавиться. Это никак не влияло на его функцию, каковая состояла в том, чтобы видеть, ощущать и чувствовать все, что движется вокруг корабля. Марр выполнял эту функцию шестьдесят один год.

«Вечный воитель» удерживал позицию на протяжении семидесяти часов. Он был не один, но в качестве единственного боевого крейсера в сторожевой группе играл роль ядра, вокруг которого кружилось с полдюжины других тяжелых и легких крейсеров и фрегатов. Ближайшее — и единственное — звездное тело было планетой-сиротой, находившейся в пустоте без солнца, вокруг которого она могла бы оборачиваться, и луны, которая бы вращалась вокруг нее. Ближайшие звезды были отдаленными точками света, их излучения едва хватало, чтобы вызывать гул в сенсорах. Это было мертвое пространство космоса, лишенное всего, кроме облаков пыли и газа, а также громады одинокого планетоида. Ничто в радиусе миллионов километров не двигалось без абсолютной предсказуемости.

Космос, за которым следил Марр, казался ему спокойным. Хуже того, он казался ему скучным. Много времени миновало с тех пор, как прим слышал смертный крик реакторов и чувствовал, как прицелы пытаются навестись на мишень. Они дрейфовали здесь без всякой причины. Конечно, если не считать того факта, что охранять этот участок «Вечный воитель» и его братьев направила сама Инквизиция. Причин для такого решения Марр не ведал. Знать свыше того, что требовалось для службы, грозило чистоте души, но это не означало, что у него не было на данный счет своих догадок. Как-никак, его функцией и предназначением было слушать и наблюдать. Марр слышал сигналы и видел нечастые прибытия и отлеты других кораблей, что заходили в это безрадостное место.

А еще здесь присутствовали аномалии. За время караула «Вечного воителя» во мраке космоса несколько раз вспыхивали облака света, клубясь меж звезд, будто грозовой фронт, скрывавший за собой небо. Засечь их удавалось лишь немногим военным кораблям, но Марр их видел. Он мельком замечал в облаках огромные лица, запечатленные в моменты ярости и боли.

Еще здесь были голоса, но слышал их не один Марр. Зачастую это были просто вопли — холодные, и пронзительные, и наполненные обещанием крови и льда. Они прокатывались по коридорам военного корабля, будя мужчин и женщин видениями желтых глаз и заостренных зубов. Комиссары не сводили глаз с команды. Марр видел, как младшего офицера застрелили на месте, когда тот сказал, что слышит крики постоянно.

Когда же появились настоящие голоса, они оказались еще хуже — звучали так реально, всегда так близко, но неизменно за границами зрения. Они умоляли. Они просили. Они кричали.

И не только эти инциденты происходили на «Вечном воителе» и его братьях. Объекты двигались, когда на них никто не смотрел. Статуи в часовнях плакали серебром и кровью. Ржавчина и копоть складывались в узоры на стенах корпуса, узоры, от вида которых к горлу подкатывала желчь, а в глаза впивалась боль. После таких инцидентов по кораблям ходили Черные жрецы, бормоча и рассыпая по палубам пепел и разбрызгивая воду. Они были странными людьми, облаченными в угольно-черные одеяния и вооруженными прямыми мечами с серебряными кромками. Марр предположил, что их прислала Инквизиция. Они ему совсем не нравились — там, где ходили Черные жрецы, даже комиссары отступали в сторону и отводили глаза — но наблюдение за ними и прослушка открыли Марру секрет: «Вечный воитель» и его боевая группа охраняли ворота к чему-то иному, к чему-то запретному для всех остальных.

Этот факт льстил Марру. Он придавал его существованию смысл: прим был глазами и ушами часового из металла и огня, и ничто не проскользнет мимо него незамеченным. Или так он себя убеждал.

Когда нечто все же случилось, он не замечал первого знака несколько секунд.

На пределе дальности его сенсоров начали двигаться два куска межзвездного мусора. Каждый из них представлял собой неровный осколок пыли со льдом, размерами не больше танка. Вокруг планетоида-сироты дрейфовали целые облака подобных обломков. Они были слишком маленькими и слишком немногочисленными, чтобы представлять угрозу для чего-либо крупного, а их движения — слишком медлительными и предсказуемыми, чтобы Марр уделял им пристальное внимание.

Но теперь два обломка пришли в движение. Прим увидел, как один из них заскользил в сторону, а затем обратно, после чего задрожал на месте, все сильнее и сильнее.

Он потянулся сенсорами, приказывая технопровидцам подать больше энергии на его аппаратуру. За это время зашевелились новые куски мусора, содрогаясь и скользя в вакууме, словно бусинки по боку туго натянутого барабана. Завихрились пылевые облака, поначалу медленно, а затем постепенно ускоряясь. Черноту накрыли переливающиеся полотнища. Марр почувствовал, как открывается его рот, чтобы выкрикнуть предупреждение. Обломки и пыль кружились, пелены света пылали зелено-бирюзовыми цветами. Его язык зашевелился. И застыл.

+Нет. Боюсь, этого не случится+, — голос был негромким, и казалось, раздается прямо у него за спиной.

Марр попытался обернуться, вытащить сенсорные кабели из глаз. Тщетно. Его тело осталось на месте, безвольное и неподвижное, как все последние семнадцать часов вахты. Он не мог пошевелить и пальцем, в состоянии только наблюдать, и от увиденного его сковало льдом.

Каскад света поглотил звезды. На его глазах там разверзлась щель, затем еще и еще. Из них бесшумно выскользнули темные очертания, волоча за собой обрывки тошнотворных оттенков.

Военный флот. На мостике не раздалось ни единого сигнала тревоги, ни один голос не выкрикнул приказа готовиться к бою, не последовало никаких предупреждений, никакой паники.

+Предупреждения не будет, — снова прозвучал голос. Марр услышал звон и понял, что это дребезжат в гнездах разболтавшиеся заклепки, скрепляющие кафедру. — Ты, и твои подчиненные, и весь твой род на других кораблях немы. Вы видите все, однако ни один этого не расскажет+.

«Но астропаты и навигаторы, — подумал Марр. — Они почувствуют смещение в варпе. Они увидят…»

+Навигаторы уже не проснутся, а астропаты умирают прямо сейчас+.

И Марр внезапно почувствовал, как в его разум проникают иные образы, словно сон, разворачивающийся во время бодрствования. Прим увидел покои в анклаве навигаторов и питательные трубки, опутавшие спящие тела. Он увидел, как те дернулись, и жидкость внутри затуманилась кровью. Он узрел залы астропатов и изможденных мужчин и женщин, пытающихся подняться, когда из их ртов хлынул дым, а кожа начала чернеть и покрываться волдырями.

«Нет, не может быть! Кто-то должен заметить, кто-то должен понять!»

+Никто не поймет. Никто не узнает, что мы здесь. Мы зашли слишком далеко, чтобы подобные тебе встали у нас на пути+.

«Почему? — подумал он. — Почему ты говоришь мне это?»

+Потому что если твои сенсоры умрут, кто-нибудь на мостике твоего корабля заметит это. Поэтому, как сам понимаешь, ты должен жить и наблюдать чуточку дольше+.

Марр обнаружил, что корабли уже полностью вышли из дыр, пробитых ими в реальности. Он увидел, как в их двигателях нарастает жар, и ощутил, что в его сознание потекли данные, когда их орудия начали заряжаться. А на мостике по-прежнему царило спокойствие.

«Но зачем мне это рассказывать?»

Он услышал смешок и почувствовал в нем отголосок жестокости.

+Потому что кто-то должен знать, что мы возвращаемся домой, даже если свидетель этому лишь ты, Ленс Марр+.

Прим смотрел, как вдоль хребтов и носов приближающихся кораблей вспыхивают огни, когда те выпустили в пустоту торпеды и снаряды.

+Меня зовут Азек Ариман, и мы — сыны Просперо. Мы вернулись домой+.

Первые снаряды попали в «Вечного воителя». Марр обнаружил, что может кричать, за мгновение до того, как его зрение затопило ослепительно-белым огнем.

Сильван вел корабль в одиночку. Ни Ариман, ни остальной Круг не вторгались в его разум. Они были с ним, когда бросили остовы имперских кораблей догорать у пороговой точки. Они все еще были с ним, когда флот снова прыгнул в варп, к Просперо. Он ощутил, что колдуны оставили его, лишь когда их корабли помчались по каналу сквозь клокочущие волны. Они смотрели его глазами, а затем спрыгнули, один за другим, пока не осталась только одна аура присутствия на границе восприятия, а вскоре навигатор оказался и вовсе один на один с бурями, что окутывали Просперо.

Скорбь и ярость бросали «Слово Гермеса» в разные стороны. Для Сильвана волны походили на монолитные черно-белые утесы, без устали разбивающиеся и поднимающиеся заново. Иногда коридор между ними исчезал почти полностью, и рваные края бури касались корабля. Тогда Сильван начинал задыхаться, его выворачивало наизнанку. Он видел лица, тысячи и тысячи лиц, измазанных кровью, озаренных огнем, плавящихся под обжигающим дождем.

«Почему это случилось?»

«Пожалуйста, позвольте ей жить, пожалуйста…»

«Зачем вы делаете это с нами?»

«Ты подохнешь здесь, пес».

«Почему?..»

С каждым новым голосом и видением он ощущал все больше смятения, и злости, и ярости. Возможно, остальные корабли флота были с ним, а может, и нет. Без психического соединения с Ариманом и Кругом каждое судно на волнах было само по себе. Но это не имело значения. Все они направлялись в одно место.

Он и корабль неслись сквозь бурю, мечась в вихре ярости, и горечи, и сожаления. Он хотел остановиться, но продолжал двигаться, чувствуя, как судно размером с город трещит и поет вместе с голосами убитого мира.

— Мне жаль…

Он понял, что шепчет буре, и в уединении своего разума, и в озаряемом варпом сумраке навигационного зала Сильван Йешар рыдал, сам не зная почему.

Ариман встал, наблюдая за тем, как свет масляной лампы омывает стену. Секунду он изучал переплетение тени и пламени, пытаясь обнаружить смысл и значение. Их не оказалось. Пламя было просто пламенем, а тень — всего лишь узором на стене.

Комната застыла в неподвижности. Даже гул двигателей и щитов был приглушенной ноткой на границе слуха. Гелио Исидор следил за ним со своего места рядом с дверью. Тело воина Рубрики было скупым наброском во мраке, золото и ляпис-лазурь его доспехов тускло поблескивали.

Члены Круга замкнулись в уединении собственных разумов, сделав последний шаг в путешествии. С тех пор как они превратили имперские сторожевые корабли в обломки, никто из них не проронил ни слова насчет того, что они делают и куда направляются.

«Наконец-то, — подумал Азек, — мы снова увидим дом».

Ариман отложил свой посох на оружейную стойку. Внутренним взором он видел, что чернота его ядра сжалась в узкую полоску. Создание Черного Посоха было сложной задачей, почти такой же тяжелой, как поиски Атенеума. Но, несмотря на время, усилия и кровь, которых стоили ему эти затеи, они были лишь составными частями большего целого.

«Просперо изменился, но изменились ли мы еще сильнее?»

Он стянул шлем с головы.

«Дороги назад нет. Ее никогда и не было».

Ариман резко оглянулся, когда ему показалось, будто он что-то услышал.

Там был лишь Гелио Исидор, неподвижный, как статуя, смотревший, но не видевший.

«Некоторые части тебя уже не вполне твои, — однажды сказала ему Иобель, — части, которые мыслят и дремлют вне твоего черепа».

— Ты там? — спросил он во мрак, и звук собственного голоса показался Азеку пустым. — Если и есть подходящее время, чтобы явиться мне, то вот оно.

Ничто не шелохнулось, и единственным ответом был гул его доспехов. Ариман ждал, но фигура в красном плаще из теней так и не вышла. Наконец он опустил глаза и подошел к небольшому сундучку, стоявшему в углу пустой комнаты.

Колдун опустился на колени и осторожно поднял крышку. На него взирал шлем, чей нос почернел от копоти. Ариман достал его и аккуратно поставил на пол. Затем он откинул кусок ткани и посмотрел на два предмета, которые лежали под ней.

Рука колдуна задрожала, когда он потянулся к серебряному дубовому листку, но, взяв его, ничего не ощутил — ни вспышки былой боли, ни чувства потери. Секунду он разглядывал его, а затем спрятал в маленький шелковый мешочек и привязал к поясу.

Когда же Ариман взял скарабея, то уже не колебался — воля колдуна окаменела, едва пальцы сомкнулись на фигурке. Он увидел, как тусклый свет играет в трещинах и сколах, усеявших нефрит. Азек медленно потянулся своей волей к камню, ощущая слои нюансов, из которых тот был сотворен. Он ощутил неспешные колебания тектоники, приведшие к рождению камня, и лязг металла, который вынес его на свет. И среди бормотания прошлого колдун почувствовал отголосок прикосновения, миг единения между скарабеем и разумом Магнуса Красного. В тот момент ему дали цель, и цель эта оставалась внутри до сих пор. Он был частью сети, что связала всех легионеров Тысячи Сынов в мгновение, когда те перенеслись с Просперо в свое убежище в Оке Ужаса, на Планету Колдунов.

Ариман стиснул ладонь. Форма его разума изменилась. Скарабей начал разогреваться. Азек мысленно произнес слово и поднес раскаленный камень к броне над сердцами. В груди вспыхнул жар, и доспехи предупреждающе запищали, когда их поверхность стала плавиться. Он надавил сильнее, и скарабей погрузился в металл и керамит. Мысль завершилась. Вопли о повреждениях стихли. Азек разжал руку. Резной нефрит уже остывал, становясь из красного темно-зеленым, а оплавившиеся доспехи растеклись спиралью, удерживая скарабея в груди.

+Ариман…+

Он вскочил и вихрем развернулся, в его пальцах сформировалась шаровая молния, глаза рыскнули по комнате в поисках фигуры в красном плаще… и встретились со светом в глазных линзах Гелио Исидора.

+Ариман…+

Он услышал скрежет доспехов, когда воин Рубрики медленно сделал шаг.

+Стой+, — приказал колдун.

+Ариман…+

По спине пробежался холодок.

+Стой!+

Гелио Исидора сковало льдом. Ариман ощутил, как борется дух внутри его доспехов и как по связи между ними прокатилась волна неконтролируемой паники.

+…А… ри… ман+, — продребезжал голос, и рубрикант, вздрогнув, замер.

Ариман влил волю в приказ остановиться, умолкнуть, вновь смотреть, но не видеть.

+Они… — то был натужный выдох психического смысла; Ариман почувствовал, как из Гелио Исидора изливаются отчаяние и смятение. — Они… голоса… зовут… меня…+

Рубрикант снова застыл. Ариман медленно вздохнул, и из его рта вырвался морозный пар.

+Мне жаль, брат+.

Он прислушался, но единственным звуком было слабое гудение доспехов и корабля. Кроме… кроме того, что на краю восприятия появился еще один — бормотание, похожее на донесенный ветром крик.

Голоса.

Голоса, которые он узнал, из времен теперь уже настолько давних, что они казались почти нереальными.

— Мы идем, братья, — сказал он мертвецам. — Мы идем.

— Я не хочу возвращаться.

Ктесий почувствовал, как сглотнул после последнего слова. Атенеум глядел в пустоту над правым плечом призывающего демонов. Его губы шевелились, но с них не слетало ни звука.

Ктесий кивнул, будто фигура в клети ответила. Он сидел на полу, прислонившись спиной к двери, его доспехи находились в цикле низкого расхода энергии.

— Я думал, мне будет все равно. — Он хмыкнул. — А почему нет? Я ведь родился не на Просперо. Время, что я там провел, именно этим и было — проведенным временем. Не так, как у тебя. — Он замолчал, а затем кивнул. — Прости, я хотел сказать, не так, как у Санахта. Он родился там и научился тому, как взирать на вселенную с вершин его пирамид. Просперо дал ему имя, кровь и легион. Для Санахта он что-то значил. То же, что и для Аримана, и Гауматы, и всех остальных.

Ктесий покачал головой и позволил ей откинуться на воротник доспехов.

— Возможно, если бы я разделял то общее начало, то мог бы стать другим. Возможно, я мог бы стать одним из них, вхожим в высшие круги легиона во времена Великого крестового похода, одним из избранных, почитаемых не только за силу, но и за мудрость. — Он засмеялся, издав сухой звук, который перерос в кашель. — А может, и нет.

Он выдохнул и почувствовал, как невольно задрожали его веки.

— Я не хочу возвращаться. Я не хочу этого. — Ктесий покачал головой. — Но разве есть у меня выбор? — Он задумчиво кивнул. — Да-да, все верно. У меня тот же выбор, что и всегда. Его нет. Нет. И не только у меня. Покажи мне живую душу, верящую, будто у нее есть хоть какой-то выбор, и я покажу тебе величайшего глупца во вселенной.

Большие сферические клети зазвенели на самой границе слуха. Волны варпа становились дикими и мощными. По крайней мере, обереги и оковы, наложенные на зал, еще сдерживали самое худшее. По крайней мере, здесь не было голосов.

— Ариман так уверен, — спустя некоторое время продолжил призывавающий. — Он видит спасение. Для него оно уже реально. Нам лишь нужно сотворить его, превратить из замысла в реальность.

Он зажмурился, когда в висках запульсировала тупая боль. Приложенные им усилия во время последних приготовлений все еще взимали свою плату. Это была одна из причин, по которой, как убеждал себя Ктесий, он пришел в Зал Клетей — по правде говоря, в единственное место на всем корабле, где он хотел находиться, хотя и сам не знал почему.

Он снова покачал головой и достал из мешочка на поясе камушек. Тот был маленьким, серым и совершенно невзрачным, за исключением того, что был родом с острова гор в мире океанов и льда. По нему извивалась резная змея, сжимающая в челюстях руну. Она не всегда принадлежала Ктесию, но пробыла у него дольше, чем у первого владельца. Куда дольше. Он начал катать камушек между пальцами, не глядя на него, не глядя ни на что.

— Все хуже, чем прежде, — сказал Ктесий. — Хуже, чем когда мы готовились наложить заклятие Рубрики в первый раз. Он более уверен, чем тогда. Подобная вера похожа на огонь, что способен превратить все в пепел. Другие… Иногда мне хотелось бы видеть действительность так же, ведь вера куда более удобна, чем сомнение. А Ариман так уверен… Не только в том, что ему по силам это сделать, но и в том, что он увидел все вероятности и устранил все изъяны. Думаю, за это мы должны поблагодарить тебя. Понимание, которое требовалось ему, чтобы разобраться в искусстве и познаниях Магнуса… Полагаю, определенная уверенность все же оправданна.

Он хмыкнул, но звук был тихим и безрадостным. Камушек неспешно пощелкивал между пальцами.

— Должно быть, Санахт верил ему. Хотя он встал на сторону Амона, в нем по-прежнему оставались семена веры в Аримана. Иначе почему тогда он сделал то, что сделал?

Атенеум чуть повернул голову, и его незрячие глаза уставились на Ктесия. На мгновение беззвучное бормотание прекратилось.

— Я завидую ему. Он верил. Я же просто подчиняюсь.

Старик потер переносицу.

— Знаешь, а меня никогда не волновало, что Волки пришли за нами. О, меня волновало то, что они сожгли место, давшее мне знания и способное дать еще больше. Но я никогда не считал случившееся несправедливым. Это было совершенно оправданно.

Он рассмеялся.

— Меня даже не заботила глупость их шаманских путей. Мы были и остаемся колдунами, и мы живем ради силы и того, чтобы сделаться еще более могущественными. Мы были такими тогда, остаемся такими и сейчас. Большинству просто нравится думать, будто у нас есть лучшие причины для того, что мы совершили.

Камушек все еще был у него в руке. Он подбросил его и поймал между указательным и большим пальцами.

— Я отнял его у одного из тех, кто пришел сжечь мою пирамиду. Это почти все, что от него осталось, когда я закончил. Тогда я думал только о том, что в случившемся была вина Магнуса, его и остального Сехмета. Они допустили, чтобы это случилось, Волки были лишь ответной реакцией. Помню, я думал, что на их месте не был бы так слеп. Я бы сделал все, что диктовала необходимость, а не идеалы. Я думал об этом, разрывая Волков на куски. У последнего была секира с крюком и волосы, стучавшие о доспехи вплетенными камнями. Я забрал лишь этот один. С тех пор я его не терял. Но никогда и не пытался сохранить. Почему-то он до сих пор здесь, со мной. — Между его пальцами и камушком щелкнул слабый разряд психической энергии. — Думаю, таков порядок вещей. Кое-что остается, несмотря на все ожидания.

Он замолчал, а Атенеум продолжал бормотать, не отвечая.

Сильван выдернул корабль из шторма в равной мере благодаря как инстинкту, так и осознанию, что они достигли конца. Корпус заискрился, когда свернулись поля Геллера. Он вышел в пустоту, окаймленный молниями, звезды позади скрылись за клубами газа и пыли, двигавшимися быстрее, чем что-либо в космосе. Звезда в сердце системы представлялась тошнотворной желтой точкой. Навигатор обмяк внутри своего навигационного купола, его глаза оставались открытыми, но не были сфокусированы.

«Шторм следовал за нами», — подумал он. Вихрящиеся облака энергии катились прямо под поверхностью вакуума, заполняя взор его третьего ока. Или, возможно, шторм всегда был там, и он только сейчас… только сейчас заметил.

Череп заполнила сжатая в шар масса усталости и боли. Нужно найти инжекторы с наркотиками, пока не стало хуже. Сладкая пустая бессознательность — он заслужил это. Выполнил свою задачу. Другим кораблям потребуется время, чтобы догнать их, а затем у них уйдут дни на пересечение залива между местом, где они вышли из варпа, и планетой. За это время столь много еще могло случиться, но в том, что происходило сейчас, он больше не принимал участия.

Дрожащими пальцами он нашел переключатель комма и открыл вокс-канал.

— Говорит Сильван, — он помолчал и слизнул с губ горькую слюну. — Мы на месте.

Ариман шагал по коридору, отдавая по пути мысленные приказы. Гелио Исидор шел за ним шаг в шаг.

Корабль казался напряженным.

+Когда мы отправимся на планету?+ — послал Игнис, поравнявшись с Ариманом.

В поверхностных мыслях магистра Разрухи кружились сплошные образы. Азек отметил, что Игнис не использовал название их места назначения.

+Мы выдвинемся, когда остальные присоединятся к нам. «Пиромонарх» только что вышел из варпа, а остальные вскоре последуют за ним+.

+Шаттлы и десантные корабли начали пусковые циклы+.

Ариман послал импульс подтверждения. Он знал, что сервиторы и трэллы занялись подготовкой к запуску, а еще знал, что Игнис знал, что он знал. Магистр Разрухи говорил с ним потому, что хотел этого, а не потому, что так было нужно. Это тревожило.

Они прошли еще несколько метров, тишину нарушало только гудение доспехов. Азек чувствовал, что Игнис подыскивает верную конфигурацию слов.

+Ты что-то хочешь сказать, брат?+

+Он спокоен+.

+Спокоен?+

+Варп. Ктесий был прав. Он крайне нестабилен, и чем ближе к системе, тем более нестабильным должен быть. Я это знаю. Я вижу прогрессию+.

+И что?+

+Он спокоен, а этого быть не должно. Варп и аура присутствия планеты обязаны пытаться разорвать нас на части+.

Ариман не ответил. Он знал это и, кажется, знал причину. Игнис прождал целую минуту, прежде чем заговорить снова:

+Такое чувство, как будто он сдерживает себя. Как будто он ждет+.

Ариман кивнул.

+Так и есть, — сказал он. — Он ждет нас+.

Ктесий ощутил переход обратно в реальность как мягкий толчок во внутренностях. Он посмотрел на потолок, вглядываясь в далекую точку, видеть которую отсюда не мог, но знал, что она там есть. На секунду старик замер, как и рунический камень в его руках, а затем медленно поднялся.

— Вот мы и здесь, — пробормотал он, продолжая глядеть вверх, затем моргнул, кивнул, подбросил камень, поймал и целое мгновение рассматривал, держа на его ладони.

Из змеиных челюстей на него в ответ смотрела руна жизни.

— Все… — сказал Атенеум, и Ктесий резко поднял голову.

Атенеум стоял в своей клетке, глядя в потолок.

— Все… — снова произнес он. — Все мои сыны… как до этого дошло? — Он посмотрел на призывающего демонов, глаза стали холодно-синими, словно звезды. Ктесий не мог пошевелиться, мысли застыли. — Ты вернешься ко мне. Когда все начнется, ты вернешься ко мне. А затем вспомнишь, о чем я тебе говорил.

 

X

Разговоры

Остатки сторожевого флота вращались в холодных расширяющихся сферах. Вокруг кусков рокрита и пластали размером с дом вращались точки, которые были телами либо их частями. Со временем они попадут в слабые объятия планеты-сироты, но до тех пор будут отмечать место своего поражения.

В зону, где произошла резня, прибыл корабль, осторожно пробираясь мимо обломков, словно скорбящий, ищущий единственный труп на поле боя. Это было небольшое судно, не достигавшее и полукилометра в длину, его корпус был черным, а члены команды, ходившие по его коридорам и залам, носили черные капюшоны с багрово-белыми полосами. То был не простой военный корабль, но судно, забранное Инквизицией и более не вернувшееся к войнам былого существования. Поступив на службу, корабль получил новое имя, а изначальное название было стерто из всех записей. Теперь он назывался «Слепой Трон» и кружил у врат Просперо десятилетиями, проверяя состояние сторожевых флотов, неизменно оставаясь вне радиуса действия их сенсоров, прощупывая эфир силами астропатов, чьи способности далеко превосходили норму своего рода. Для тех, кто стерег тайну Просперо, «Слепой Трон» был ответом на вопрос, кто наблюдает за наблюдателями.

Им понадобилось сорок семь часов, чтобы найти останки калькулус логи прим Ленса Марра.

Он пробудился от боли и ощущения впивающихся игл.

<Объект в сознании>, — произнес полумеханический голос. Марр ничего не видел, и все попытки пошевелиться вызывали пронзительную агональную боль.

<Остается пятьдесят процентов мыслительных процессов, оценочное время до отказа биологических тканей — шестьсот двенадцать секунд>.

— Не пытайся двигаться, — раздался сиплый женский голос, и твердая острота в словах заставила Марра замереть. — У тебя не осталось ни конечностей, ни сердца, а половина твоего черепа разбита.

Холодное утверждение в ее словах прошло мимо сознания прима. О чем это она? Что случилось? Почему он…

— У нас нет времени, а ты очень скоро умрешь, поэтому сосредоточься. Мне нужно, чтобы ты рассказал все, что помнишь об уничтожении флота.

Он начал говорить, но с его губ сорвался только лихорадочный скрежет. Он замолчал, и на него накатила новая волна паники.

Что случилось с его языком? Что случилось с конечностями? Она сказала, что скоро он умрет.

— У тебя не осталось ни челюсти, ни языка, а твои слова транскрибируются автопером, прикрепленным к остатку шеи. Рассказывай, и мы увидим, что ты говоришь. Сосредоточься на моем голосе и поведай, что случилось.

И он рассказал ей. Он говорил, пока боль от игл не начала рассыпаться в зуд, а затем и вовсе исчезла. Марр рассказал ей все, и единственным звуком, кроме ее вопросов, был стук и треск машинного пера, двигавшегося по пергаменту.

Он замолчал, когда говорить уже было нечего. Он больше ничего не чувствовал.

«Странно, — с холодной отстраненностью подумал Марр, — всю жизнь я посвятил тому, чтобы видеть и ощущать больше любого другого существа, а теперь, лишившись этого, я совершенно не скучаю. Я чувствую свободу. Чувствую облегчение».

<Объект теряет способность к мыслительным процессам. Критический отказ биологических тканей>.

— Что последнее сказал тебе голос? — сдержанно, но настойчиво спросила женщина.

— Он сказал… — Скребущее по пергаменту перо запнулось.

— Что?

— Он сказал, что они — сыны Просперо. Сказал, что они вернулись. Сказал…

Перо замерло, оставив лишь тихий шелест пергамента, продолжавшего падать на пол.

В финальные серые мгновения своей жизни Ленс Марр услышал женский голос:

— Отправляйте послания-маяки. Максимальная важность. Вызывайте остальные сторожевые силы. Пятнадцатый легион вернулся на свою могилу.

Последний клочок мысли Марра был немым вопросом: «Почему… почему они сказали мне, кто такие?»

Чернота пустила мысль по ветру, и на нее уже никому не было суждено ответить.

Перевертыш стряхнул с себя лицо и принял новое. Последнее обличье принадлежало женщине, которая служила палубным офицером. Оно не было идеальным, но в конечном итоге позволило ему найти более подходящую маску — лицо человека, облеченного властью.

Он шел по мостику мимо модулей с сервиторами, закрепленными за своими пультами, кивая людям, с которыми встречался по пути, и игнорируя техножрецов в красном, что обслуживали утесы техники. Никто ничего не замечал. Перевертыш выжидал, пока не достиг широкой палубы под командным троном.

Человек, восседавший на вершине горы из древней стали, походил на кусок жира в бархатной форме. Перевертыш посмотрел на коммодора и отдал честь.

— Вахтенный офицер командного яруса, второй лейтенант Кордат докладывает, коммодор, — проговорил он.

Глаза коммодора, похожие на черные жемчужины на лице-глыбе, переметнулись на Кордата.

— Да-да, прекращай уже трясти рукой и чесать языком, просто заканчивай. — Коммодор махнул толстой рукой в сторону человека в офицерской форме, стоявшего за кафедрой у подножия командного трона.

Перевертыш приблизился к кафедре, встал по стойке смирно и поклонился. Офицер за кафедрой поклонился в ответ, после чего передал жезл, покрытый тонкими электрическими схемами и лепными звездами с орлиными крыльями. Перевертыш принял жезл, поклонился еще раз, выпрямился и, выверено печатая шаг, прошел на помост. Другой офицер сделал то же самое, но покидая кафедру.

Вдалеке, в каверне мостика, ударил огромный колокол. Когда звон стих, Перевертыш вставил жезл в разъем на кафедре и совершил ритуальный удар по медному корпусу.

— Вахта на командном ярусе принята при третьем ударе часов. Все ладно в объятиях великих звезд.

— Что за цирк! — пророкотал коммодор. Он закашлялся, а затем указал на Перевертыша. — Поприветствуй «Защитника истины» и выясни, почему они копались так долго. Вся группа должна была передать мне статус готовности к переходу еще шесть ударов колокола назад. Впрочем, я знаю ответ. Хеликала стоило сбросить в днище еще до того, как он усадил свой зад на командный трон, и он, вероятно, до сих пор пыжится, пытаясь сформировать хоть подобие мысли. Но… — коммодор улыбнулся, сверкнув инкрустацией серебряных орлов на зубах, — мы должны придерживаться правил хорошего тона, верно, мистер Кордат?

— Так точно, коммодор, — произнес Перевертыш, придавая словам исполнительный тон человека, который действительно хочет дослужиться до звания выше лейтенанта, как это сделал бы Кордат.

Губы коммодора дернулись от раздражения:

— Хм-м…

Коммодор прищурился. Ему не нравилось лицо, которое носил Кордат. Этой неприязни следовало ожидать, и она означала только то, что маскарад Перевертыша удался в совершенстве. Коммодор открыл рот, чтобы добавить что-то еще, но не успел. Из дальнего конца командной платформы донеслись голоса. Перевертыш повернулся и увидел группу людей, наполовину волочивших, наполовину несших худую фигуру в зеленой мантии.

Перевертыш шагнул им навстречу, высокомерие сквозило в каждом его движении.

— Стойте и назовите цель прибытия, прежде чем идти дальше, — сказал он.

Коммодор у него за спиной фыркнул, но промолчал.

Человек в форме старшего силовика вышел вперед.

— Мы ведем его, — прорычал мужчина и ткнул когтем медно-пласталевой аугментики в фигуру в зеленом, пошатывавшуюся между двумя другими силовиками.

С губ человека вязкими нитями стекала слюна, зеленая одежда была заляпана кровью. Это был один из псайкеров с покалеченным разумом, которых Империум использовал для общения через необъятные просторы космоса. Ему оставалась от силы пара лет кошмаров и жизни, прежде чем он перегорит, но пока истекающий слюной человек еще мог выполнять свою задачу.

— Проходите, — сказал Перевертыш, презрительно вздернув нос, когда силовики вместе с астропатом прошли мимо.

— Кальд, — коммодор кивком поприветствовал старшего силовика, и тот кивнул в ответ.

Перевертыш знал, что подобное проявление товарищества между командующим офицером и подчиненным раздражало бы Кордата, и состроил соответствующее лицо. Коммодор заметил это, но проигнорировал своего вахтенного офицера.

— Мы привели его, коммодор, — кивнул старший силовик на псайкера в зеленом. — Говорит, что у него есть послание, которое нужно передать вам лично.

— Благодарю, Кальд, — сказал коммодор и перевел взгляд на псайкера. Его лицо от неприязни пошло складками при взгляде на безвольно висящую фигуру. — Что ты хотел поведать мне, астропат?

Псайкер тяжело вздохнул и облизнул губы.

Перевертыш знал, что тот собирается сказать, и знал почему. Как-никак это и было причиной, по которой он находился именно на этом корабле именно в этот момент.

— Синее солнце, которое есть око, горит в небе черного камня, — прохрипел астропат. — Серебряные орлы кружат с молниями в когтях. С небосвода обрушиваются копья.

— Колдовские бредни, — тихо сказал Перевертыш голосом Кордата, едва заметно качая головой.

Кордат сказал бы именно так или, может, нечто другое, но в равной степени глупое. Он бы также не заметил, как при этих словах от щек коммодора отхлынула кровь.

— Помолчите, мистер Кордат! — взревел тот со своего трона, забрызгав форму каплями слюны.

Перевертыш отпрянул, словно его хлестнули плетью, бормоча, что никого не хотел оскорбить. Но коммодор не смотрел на него — его взгляд был прикован к астропату.

— Подтверди смысл, — сухо сказал он.

Астропат повернул голову, словно оглядывая зал отсутствующими глазами.

— Не все должны слышать…

— Подтверди смысл!

Астропат дернул головой — с его носа скатилась капля пота, замер, а затем устало произнес:

— Все так, как вы подозревали.

Коммодор медленно кивнул, не сводя глаз с псайкера.

— Кальд, — низким и резким голосом проговорил коммодор. — Найди комиссара Сарна. Скажи ему, что на корабле нужно ввести режим повышенной бдительности. Немедленно!

Старший силовик отдал честь и исчез.

Перевертыш открыл рот, чтобы задать очередной глупый вопрос, которого коммодор ожидал от Кордата. Но тот оборвал его прежде, чем лейтенант успел хоть что-то сказать.

— Мистер Кордат, сообщите всем кораблям — немедленная полная боевая готовность. Мы переходим в вари через один удар колокола. Всем кораблям ввести режим повышенной бдительности. Сделайте это безотлагательно, мистер Кордат, и прошу вас, не задавайте тот идиотский вопрос, который вот-вот сорвется с ваших уст.

Перевертыш моргнул веками Кордата, а затем подчинился, выкрикивая приказания другим офицерам и членам команды. Каверна мостика наполнилась гулом голосов. Коммодор ввел командные ключи. По кораблю завыли сирены. Подвижные медные манипуляторы опустили пикт-экраны. Лицо коммодора покрылось потом, каждая бусинка поблескивала в электрически-синем сиянии данных.

Перевертыш отвернулся от кафедры и обратился к человеку на троне:

— На какой курс ложиться, коммодор?

Командир корабля бросил на него взгляд.

— Скажи навигаторам использовать карты, запечатанные знаком молота. Пусть ломают печати. Они приведут нас к звезде под названием Просперо.

На мостике воцарилась какофония. Машины жужжали и щелкали, хор голосов ритмично отдавал приказы, а палуба гудела от рева двигателей и реакторов, пробуждающихся от дремы.

Глаза коммодора метались по окружавшим трон экранам, пальцы танцевали по ключам цвета слоновой кости. Экраны поворачивались и менялись едва ли не слишком быстро, чтобы за ними можно было уследить. Широкий рот коммодора сжался в тонкую линию.

Перевертыш начал задавать вопрос, от которого Кордат наверняка не удержался бы.

— Коммодор, почему мы…

— Потому что нас призвали, глупый юнец! Нас позвала на войну Инквизиция. — Коммодор посмотрел на Перевертыша, и существо увидело в глазах человека страх, большой страх. — И что-то подсказывает мне, что не только нас.

Кнекку потребовалась секунда, чтобы преодолеть расстояние до башни Магнуса. Это была самая долгая секунда в его жизни. В его венах и нервах боролись паника и контроль. Все, о чем он мог думать, это надломленный зов Алого Короля, эхом отдававшийся у него в голове. Достигнув Башни Циклопа, он сошел с диска, рухнул на колени, не глядя на трон перед собой, и послал:

+Владыка…+

+Встань… — отозвался Алый Король. Слово заставило его подняться на ноги, но Кнекку по-прежнему не глядел на трон — почему-то ему не хотелось. — Посмотри на меня. — Он не пошевелился. Слова не были приказом, в них слышалась мольба. — Посмотри на меня, сын мой+.

Он посмотрел. Восседавшая на троне фигура была ангелом из меди и серебра. Над лбом вились черные рога, а за плечами вздымалась пара белых крыльев. То был облик величия и мощи.

Но перья испятнала кровь, а медная кожа туго обтягивала выпирающие кости. Единственный глаз во лбу был полуприкрыт, словно на то, чтобы держать его распахнутым, ушло бы слишком много сил. От Магнуса не исходило слепящего света, лишь туман усталости, который поднимался и опадал подобно дыханию моря.

+Где вы были, владыка?+ — вырвался у Кнекку вопрос, прежде чем он успел остановить себя.

Алый Король поднял голову и взглянул на колдуна так, будто только что заметил.

+Сын мой… — послал он, слабо шевеля губами. — Сын мой…+

Кнекку поборол нахлынувшую волну раздражения.

+Чем я могу служить, владыка?+

+Я… — Алый Король глядел на него, мысленно находясь где-то в другом месте. — Я ходил по дорогам. Я ходил по штормам. Я видел, где рождаются молнии, Ктесий. Ты здесь? Я был молнией и яростью…+

Кнекку почувствовал, как от его сердец отхлынула кровь.

«Ктесий? — в смятении подумал колдун. — Почему он назвал меня Ктесием? Какое отношение это иссохшее исчадие имеет к..? Контроль, — напомнил он себе и отсек спираль вопросов и паники. — Контроль».

Кнекку сообразил, что не в первый раз разговор с Алым Королем походит на общение с существом, которое говорит в нескольких местах одновременно и не всегда с одной и той же личностью.

+Владыка, я позову Сар’ика+.

+ Нет! — Сила приказа свалила Кнекку наземь. В черепе взорвались боль и свет. Прошло долгое мгновение, прежде чем Магнус заговорил снова, и его послание было слабым, почти хрупким. — Нет… Сар’ик — орудие. Ты понимаешь. Мне нужен ты, сын мой. Мне нужен ты+.

Кнекку поднял голову и увидел, что Алый Король дрожит.

+Я… Я пытался увидеть его, Кнекку. Я пытался выторговать будущее в сердце вечного двора. Я…+

Мысли Кнекку застыли. Череп наполнился пустотой, и он падал, не двигаясь с места, постигая смысл того, что ему говорил владыка.

+Но я не был один. Я… я не видел их. — Алый Король покачал головой, но жест, более присущий смертному, потрясал сильнее, чем все, что приходилось видеть Кнекку доселе. — Я думал, что они ушли. Они должны были уйти. Там должен был быть только я+.

С последними словами худая фигура поднялась с трона, ее рот распахнулся, кожа пошла трещинами и стала истекать магмой. От него во все стороны распространились злость и гордость. От неимоверного жара на вершине башни раскололись камни. Колдун отступил, ощущая, как его собственные мысли захлестнула ярость. Он пытался взять ее под контроль, но…

Алый Король упал назад на трон, огонь и жар исчезли так же быстро, как вспыхнули. Его голова поникла, а око закрылось. Когда его голос раздался снова, он был надтреснутым и ломким.

+Мне нужно, чтобы ты послужил мне, Кнекку. Я…+

Мысль стихла.

По спине Кнекку пробежал холодок.

«Где вы были, владыка? Что происходит?»

Тело Алого Короля выгнулось дугой. Пальцы вцепились в подлокотники. Черный камень раскрошился. Кончики пальцев начали рассыпаться пеплом. Кнекку шагнул вперед, и от трона спиралью взвихрилась серая пыль, когда руки восседавшего на нем существа стали распадаться. Его кожа была уже не медной, но тускло-серой, крылья — сгоревшими ветками искривленных деревьев. На вершине башни задул дребезжащий сухой ветер.

+Владыка! + — закричал Кнекку, пока Алый Король рассыпался на части и рассеивался в воздухе.

В сердце пылевой бури на мгновение всплыла огромная рогатая голова, и ее глаз, вздрогнув, распахнулся. Вокруг рта побежали трещины.

+Я совершил ошибку, сын мой. Я совершил ужасную ошибку+.

Ветер усилился. Кнекку прыгнул на помост, и его рука потянулась к повелителю. Затем порывы стихли, и на троне уже никого не было.

 

XI

Просперо

Мертвый мир носил свое разрушение, словно корону. Ее окутывал плотный облачный покров. От нескончаемых бурь ширились молнии, ветвясь на тысячи миль. Горные пики, будто когти, пронзали железно-серые небеса. Вокруг планеты кружили кольца мусора. Временами молнии тянулись из атмосферы на невозможную высоту, касаясь их внутренних орбит.

Ариман стоял в высочайшей башне «Слова Гермеса» и через хрустальный обзорный экран наблюдал за тем, как перед ним растет Просперо. В его разуме витали мысли братьев. Он видел, как в космосе движется остальной флот. Никакой суеты, никакой лихорадочной спешки, чтобы запустить посадочные партии, только точные приказы, передаваемые ментально. Они спустятся на ультранизкую орбиту со всеми предосторожностями. А когда окажутся на месте…

Он поднял голову и закрыл глаза.

+Готовьтесь к спуску на поверхность+, — мгновенно достигла его братьев мысль.

+Кто пойдет с тобой?+ — Это был Киу, его разум — тверд и напряжен.

+Все вы, — ответил он. — И все наши братья+.

Двигатели постепенно стихали. По фюзеляжу боевого корабля хлестал дождь. Игнис огляделся. Ни одна другая фигура в отсеке не шевелилась.

Ему инстинктивно захотелось потянуться мыслью, но он остановил себя. Ему совсем не улыбалось пробовать варп здесь. Пока нет. Пока ему не придется.

Стоявший рядом Жертвенник издал низкий треск статики и бинарного кода. Колдун не ответил. Он смотрел на Аримана. Их повелитель оставался неподвижным.

В желтом освещении отсека сине-багровые одеяния Аримана казались черными. Его посох покоился на коленях, то и дело выскальзывая из фокуса. Напротив сидел Ктесий, приникнув головой к собственному посоху. С доспехов призывающего демонов, словно плащ из перьев, свисали покрытые письменами полоски иссохшей кожи, которые тихо шуршали, пока он перекатывал в пальцах левой руки жемчужину. Игнис сказал бы, что Ктесий молится, не будь подобное заявление просто смехотворным. Возле них неподвижно сидели шестнадцать воинов Рубрики.

— Другие корабли уже проходят верхние слои атмосферы, — пророкотал сквозь вокс-решетку Игнис; с тех пор, как корабль выключил двигатели, прошло семьдесят пять секунд — он считал.

Ариман резко дернул головой, но не встал. Как и Ктесий.

Игнис подождал еще пять секунд, а затем поднялся. Его терминаторские доспехи отсоединились от стены, когда он выпрямился во весь рост.

Ариман снова огляделся, а затем последовал примеру Игниса. Люк находился прямо перед ним. Звук дождя походил на барабанный бой. Ктесий буквально вскочил, зашелестев полосками высохшей кожи. Игнис почувствовал, как от Аримана исходит бормотание воли, и воины Рубрики встали как один.

Ариман опустил руку на панель управления люком. Игнис увидел, как закованные в броню пальцы коснулись кнопок, и дыхание у него перехватило. В изменчивой геометрии его мыслей он утратил счет проходящим секундам.

Ариман открыл люк.

Раздался стук поршней и шипение выравнивающегося давления.

А затем на краю штурмовой рампы возникла узкая полоска света.

Она росла, расширяясь в квадрат исхлестываемой дождем серости. Рампа опускалась, пока не вжалась в грязь. Ариман вышел наружу. По его доспехам потекла вода. Игнис увидел, как начала вздуваться краска, пожираемая кислотой. Ариман дошел до края рампы. Теперь магистр Разрухи смог различить и другие очертания — смутные пятна гор, скрывавшихся вдалеке. Азек нагнулся, и перчатка на левой руке, издав череду щелчков, обнажила пальцы. Дождь зашипел, коснувшись кожи. Ариман медленно наклонился еще и зачерпнул горсть земли. Серое болото начало растекаться, пока колдун катал его между пальцами.

Затем его рука упала.

Игнис ощутил, как из легких вырывается затаенное дыхание. От Аримана поднялось мерцание, и вокруг него свилась дымка дождя, испаряющегося прежде, чем упасть на броню. Покрывшаяся волдырями кожа на руке вспыхнула и вновь стала гладкой и целой. В ладони Азека лежала горсть серой земли. Он сжал кулак и сошел с рампы на поверхность Просперо.

Где-то на краю сознания, там, где разум сохранял образы, объяснить которые было не под силу даже ему самому, Игнис ощутил, как пришло в движение нечто исполинское, эфемерное и потрясающее.

Они шли по серому миру. Беспрестанно падал дождь, с шипением смывая краску с брони рубрикантов. Ктесию хотелось кричать. Он хотел закричать с того момента, как боевой корабль пробился сквозь атмосферу. Теперь, на поверхности, по колено в болоте, ему требовалась каждая унция воли, чтобы не дать этому крику вырваться. Крик был не его. Он принадлежал Просперо.

Ктесий чувствовал их, всех их, все захваченные отголоски боли, ярости и смятения, кружащиеся внутри каждой частицы пепла и каждой горящей капли дождя. Просперо больше не был миром. Он был трупом, и эхо убийства навеки въелось в кости планеты.

Он бросил взгляд на Игниса, но магистр Разрухи ничем не выдавал, что разделяет трудности призывающего. По терминаторский доспехам струилась серая вода, не оставляя на них следов. Жертвенник шел рядом с хозяином, с каждым шагом утопая поршневыми ногами в грязи. Азек шагал впереди всех, окруженный дымкой жара и пара. Их окружали рубриканты. Синие доспехи разъело до серого цвета, будто мир постепенно отвоевывал их. Остальные корабли спустились уже после того, как Ариман ступил на поверхность, доставив всех воинов Тысячи Сынов из флота. Гильгамош, Киу, Гаумата и другие колдуны брели вместе с ними где-то там, в сумраке, волоча за Ариманом мертвых братьев.

+Стоять!+

Приказ Аримана достиг Ктесия сквозь завывания мертвецов, и он замер, прежде чем понял, что делает. Рубриканты застыли на месте. С лязгом механизмов Жертвенник сбалансировал свой вес.

Ариман продолжал идти вперед, пока ноги не привели его на вершину небольшого холма. Дождь окружал их угольно-черной стеной. Гром расколол небеса, и молния обратила капли в падающие стрелы. Ариман остановился на возвышенности и указал на Ктесия и Игниса.

+Подойдите, — послал он. — Вы должны увидеть. Вы оба должны увидеть+.

Ктесий заколебался. Он почувствовал, как из его рта и ушей течет что-то влажное. На языке запекался привкус железа. Игнис, обогнав его, поднялся к Азеку. Призывающий демонов зажмурился, когда на него накатила волна звуков. Он услышал волчий вой, но это был вой, который издали многие тысячелетия назад. Он сглотнул кровь и пошел следом за Игнисом и Ариманом.

С вершины земля выглядела такой же серой, как и в низовье.

+Что ты хотел нам показать?+ — спросил Ктесий, даже не пытаясь скрыть усталость в своем послании.

+Тебе что-то досаждает, призывающий?+ — блекло и холодно спросил Игнис.

+Это место… оно…+

+Оно взывает к тебе, — послал Азек. Ктесий поднял глаза и встретился взглядом с линзами Аримана. — Боль прошлого здесь особенно явственна. Этот мир — шрам над глубокой раной+.

Ктесий моргнул и пошатнулся.

…В дожде были фигуры. Серые фигуры, и золотые, и вспышки кромок, и рев огня, и вой клинка, разрывающего горло, и кровь, красная, как рассыпающиеся рубины, и зубы, и…

— Я слышу их, — сквозь стиснутые зубы процедил Ктесий. — Я вижу их. Они еще здесь.

+Отголоски, — послал Ариман, и в сознании призывающего демонов, будто в ответ, усилился рев и поднялся вихрь звуков и очертаний. — Отголоски, и смерть, и обрывки жизни, зацепившиеся, словно клочья одежды за шипы+.

— Я… — прорычал Ктесий.

Он ощущал, как тщательно возведенные стены мысли начинают осыпаться. Почему это происходило? Ведь его самоконтроль был сильнее. Могло ли что-то ослабить его? Бессчетные осколки демонических имен бросались на стены своих узилищ. Он распадался изнутри.

…клинок, направленный на него, вдоль его кромки стремительно крутятся зубья. В воздухе распустился дымно-пламенный цветок. Фигуры разметало в разные стороны, их конечности подобны сломанным веткам, и сквозь огонь мчатся волки, их черная шерсть блестит в инфернальном свете…

+Ктесий, — послышался голос, и он почувствовал, как чьи-то руки поднимают его с земли. — Брат+.

«Брат… брат… брат…»

И вместе со словом пришло спокойствие. Призывающий поднял глаза и увидел, но не волка, а расплавленно-оранжевую и железно-черную гору смотревшего на него Игниса. Магистр Разрухи разжал хватку и отступил. Ктесий все еще слышал волчий вой, которому было уже тысячи лет.

+Я тоже слышу их, брат+, — послал Игнис.

Призывающий демонов моргнул, не зная, что ответить и стоит ли вообще что-то говорить.

«Брат». Магистр Разрухи не называл его братом с тех пор…

+Все мы видим и слышим их, Ктесий, — послал Ариман. Тог обернулся к нему. — Возможно, ты более открыт для них+.

+Потому что я так славен своей сентиментальностью?+

+Нет, — просто ответил Игнис. — Потому что у тебя половина души+.

Ктесию вдруг захотелось расхохотаться.

+Как всегда, благодарю за проницательность, — послал он, а затем добавил: — Брат. — Затем бросил взгляд в скрытую дождем даль. — Кроме скрепления уз, зачем ты привел нас в это место, Ариман? Я не понимаю, чем оно лучше сотни других, которые мы уже прошли+.

Азек указал на темный горизонт. Ктесий оглянулся, и пелена дождя разошлась у него на глазах.

Из сумрака поднялись осколки кристаллов, вытягиваясь по направлению к седым горам, словно громадные сломанные зубы бога, которые разбросало по земле. Некоторые вздымались на сотни метров в светлеющее небо, другие упали друг на друга, будто в поисках опоры. Среди разрушенных каменных строений виднелись груды искореженного металла и обломков. По открытым участкам и вокруг островков мусора вились разломы, на дне пологих пепельных берегов поблескивала вода. Вдалеке Ктесию удалось разглядеть покрытую рябью черную полосу, которая тянулась насколько мог видеть глаз.

+Море… — невольно послал он. Ариман медленно кивнул, не сводя взгляда со свалки кристаллов и пепла. Теперь Ктесий видел в руинах разрывы, линии и углубления, которые разделяли большие холмы обломков. — Значит, это…+

+Тизка+, — подтвердил его догадку Ариман.

Ктесий моргнул. Над пеплом и руинами вознесся еще один город, светлый и сияющий. От хрустальных боков пирамид слепящими стенами отражался солнечный свет. Между зданиями из мрамора вились мощеные плитчатые дороги. С вершин исчезающих в небесах храмов взирали бронзовые статуи. А затем пришло пламя и рев десантных капсул, падающих с затянутого дымом неба. Из сердец пирамид взвились пожары, а проспекты превратились в реки бегущих людей и оружейного огня. Ктесий вновь моргнул, и воспоминания растаяли. Сверкающие пирамиды стали грудами разбитого стекла, а костры остыли до пепла.

«Я стою там, где когда-то были внешние врата Тизки, — подумал Ктесий. — Эта гора праха — начало Города Света».

Последняя слабая струйка дождя капнула на полоску высушенной кожи, что свисала с его доспехов.

Ктесий обернулся на звук шлепающих шагов. На низкий склон поднимались Киу, Гаумата и Гильгамош. За ними тянулись нескончаемые ряды рубрикантов. От их изъеденных кислотой доспехов шел пар, хотя он заметил, что над местами повреждений синева как будто стекается обратно. Глаза воинов Рубрики казались яркими точками света.

Ктесий отвернулся и снова посмотрел на руины Тизки. Ливень отступил еще дальше вслед за истончающимися тучами. Голоса прошлого у него в голове стихли.

+Просперо знает, что мы здесь+, — произнес Игнис.

+Он не хочет нас здесь видеть+, — откликнулся призывающий.

Никто не нашелся с ответом. Ариман стоял немного обособленно от них, совершенно неподвижно, излучение его разума съежилось в твердую сферу. Ктесий задался вопросом, что он видит, но затем порадовался тому, что не знает.

+Время+, — наконец послал Ариман.

Аура присутствия его разума потянулась наружу. Она казалась сбалансированной, закаленной, и ответом ей послужило зеркальное бормотание укрепляющейся решимости. Все они знали, что им предстоит сделать. Все они готовились к этому.

Голоса превратились в давление на границе ощущений Ктесия. Ему хотелось снова оказаться на корабле, в тишине Зала Клетей с Атенеумом. Он понял, что с каждым шагом все сильнее опирается на посох.

Ариман спустился по склону в развалины Тизки, а вслед за ним все мертвые и живые легиона, который когда-то звал ее домом. Они шли в молчании. Небо над ними очистилось, солнце уже начинало клониться к закату, а первое касание ночи — затягивать горизонт.

Они остановились в центре широкой чаши посреди руин. Поначалу Игнис не узнавал это место. Землю пересекали разломы, а из холма мусора и грязи торчал кривой палец из бронзы и хрусталя. Затем его разум сложил то, как далеко они зашли, и расположение гор и моря. Они находились там, где раньше располагалась площадь Оккулюма. Сражение, колдовство и эрозия разрушили каменную плитку и вспахали землю настолько, что точка, в которой он сейчас стоял, должна была лежать в десяти метрах под поверхностью. Шпиль из перекрученной бронзы в ее центре был хребтом фокусировочного кристалла, который нес звездный свет к Отражающим пещерам в километре под городом.

Ариман стоял почти в самой середине площади, что была центром города и центром всего царства Тысячи Сынов. Он воздел Черный Посох.

Среди руин каждый воин Рубрики и каждый колдун встали на отведенные им места. С высоты птичьего полета их расположение формировало узор, который перекликался с геометрией разрушенного города. Игнис почувствовал, как тот стер все прочие образы из его сознания. Он принадлежал этому городу, но ощущать, как тот становится реальностью, было несравнимо ни с чем. Над воинами поднялось маслянистое марево, смазывая воздух. Из вскипевшей в лужицах и ручьях воды образовался туман.

Игнис чувствовал, как в его плоть закрадываются жар и лед, пока мысли входили в гармонию с разумами братьев. Наступил миг баланса, в котором он соединился с каждым из Тысячи Сынов на Просперо, а они с ним. Он почувствовал расплавленные мысли Гауматы и дребезжание воспоминаний Ктесия, а за ними холодный пенящийся океан Рубрики. Затем воля Аримана сменила форму, и зубы Игниса клацнули, когда сквозь него хлестнула энергия. Он затрясся и ощутил, как сознание Аримана проскальзывает в новую конфигурацию, восходя по уровням сложности и контроля.

+Это разумно? + — спросил Игнис, когда Ариман объяснил ему, что намеревается сделать.

+Разумно? — мысленный голос Аримана оставался спокойным, без единого признака удивления или оценочности. — Нет. Возможно, это неразумно, но необходимо+.

Сквозь сущность Игниса прошел очередной импульс воли, утягивая его разум в новый образ. Он услышал, как внутри поднимаются голоса, прямо под уровнем сознания.

+Ты не знаешь, кто придет+, — сказал он и почувствовал беспокойство Круга, когда его члены проследили за мыслью.

+ Знаю, и им нужно быть здесь, — возразил Ариман. — Я должен им это+.

Небо над развалинами Тизки прояснилось. Над площадью взошла заря, переливаясь оттенками фиолетового и оранжевого.

+Им не прийти вовремя, — стоял на своем Игнис. — Волны варпа разбросают их по векам. Некоторые уже могли попытаться прибыть, но безуспешно+.

+Нет, — отозвался Ариман. — Призыв достигнет их, и те, кто сможет, появятся+.

Разум Игниса больше не пребывал в теле — он рассеялся по разрушенному городу, небу и земле. Кости Тизки выли, вибрируя в унисон с мыслями Тысячи Сынов. В километре под поверхностью, в Отражающих пещерах, начали светиться осколки хрусталя.

+Они услышат и придут, — продолжил Ариман. — Момент даст клич, и варп услышит. Своим возвращением мы начали создавать образ, образ, у которого есть своя инерция, образ, который притягивает к себе события. Тебе это известно, Игнис. Просперо был нашим домом, и то, что будет сделано — это связующее звено нового начала+.

Игнис ощутил финальный миг перестроения, и поднимавшиеся из него слова хлынули наружу и впились в воздух. Заря полыхнула ослепительным светом. Игнис почувствовал, как вздрогнула земля.

+Они придут, даже если это кажется невозможным, даже если они не знают почему. Время не остановит их. Возможно, некоторых зов уже достиг, хотя мы пока даже не приступили. Это не причинно-следственная связь и не пророчество. Это судьба+.

Наплыв энергии прекратился. Болото вокруг Игниса засохло и растрескалось. Он выпрямился. Игнис чувствовал себя истощенным, но знал, что это лишь начало. Он взглянул туда, где стоял Ариман. К нему цеплялась аура грязного солнечного света, пульсируя будто в такт с медленным сердцебиением.

+Что мы будем делать теперь? — поинтересовался Ктесий, передав через послание всю свою боль. — Ждать?+

Ариман указал на небо:

+Смотрите+.

Там — на линии вытянутой руки колдуна — в угасающей синеве неба засияли звезды.

— Корабль… — шумно выдохнул Киу.

Рука Аримана упала.

+Они услышали. Они здесь+.

 

XII

Врата

«Монолит» выпал назад в реальность. Державшихся за его корпус демонов разорвало пятнами света и теней. Остались только сильнейшие — те, чьи ауры присутствия продолжали цепляться за бытие, даже когда тела ссыхались. «Монолит» изменился, пока скитался по Морю Душ. В некоторых местах камень и железо растеклись, словно расплавленный воск, приняв невозможные формы. Трупы валялись рядом со следами от когтей демонов или сплавились в одно целое с агломерацией. Смертные существа внутри корпуса вопили, чувствуя, как варп покидает коридоры и обломки. Сотни тысяч выживших рыдали от радости возвращения в реальность, но еще больше стенали из-за того, что более не ощущали на себе длани богов. Их радость и отчаяние будут недолгими. «Монолит» вернется обратно в Великий Океан, и полог из демонов укроет его вновь. Так пуля прошивает воздух, затем плоть и снова воздух — его выход в реальность был не более чем мимолетной вспышкой на траектории сквозь время и пространство.

В огромном центральном зале, опоясывающем тронную комнату, Берущий Клятвы ощутил возвращение реальности и погрузил свой меч в круглое озерцо крови у ног. Лезвие холодно блеснуло. Из взвихрившейся жидкости поднялись красные змеи. Мемуним, Зуркос и Калитиедиес, стоявшие вокруг озерца, отшатнулись. Змеи нырнули вниз, обвиваясь вокруг них, затекая в них, сквозь них и наружу, к кругам качающихся смертных во внешнем зале. Тишину раскололи крики, нарастающие и нарастающие в диссонирующем ужасе, когда свет и кровь непрерывным потоком хлынули все дальше и дальше.

Берущий Клятвы чувствовал, как вари задрожал, а затем начал свиваться спиралью. Он ждал, когда «Монолит» выйдет обратно в реальность. Поразительной чертой того, чем он занимался, было то, что соединить две точки в физическом измерении оказалось проще, нежели пробовать пробиться из вар-па в определенное время и место. Кровь в озерце принадлежала шестидесяти четырем рабам: треть сама попросилась умереть ради него, треть сопротивлялась, а последняя треть ничего не ведала о своей участи.

Крики смертных достигли пика.

«И вот оно», — раздалась улыбающаяся мысль у него в разуме.

Поверхность озерца пошла рябью, а затем внезапно застыла. Крики стали безмолвием. Каждая фигура в зале повалилась ниц. В тишине росло низкое биение.

Тук-тук. Тук-тук.

Берущий Клятвы посмотрел в зеркальную гладь озера. Оттуда на него глядела сжимающая в руках посох фигура в бронзовых доспехах и с горящим посреди шлема единственным синим драгоценным камнем, похожим на око. За спиной дергалась рваная тень.

Тук-тук. Тук-тук.

«Каждая нить жизни в этом зале принадлежит тебе, — подумал он голосом демона. — Каждое биение жизни — это мгновение времени, которое ты похищаешь у них, и мгновение в том месте, куда ты отправишься».

Тук-тук. Тук-тук.

Он вошел в озеро. Воронка под поверхностью опускалась сквозь реальность. Берущий Клятвы взглянул вниз. Его отражение было таким отчетливым, что фигуры по обе стороны стеклянной глади сделали шаг с совершенной синхронностью.

Тук-тук. Тук-тук.

«Ты со мной, демон?» — подумал он.

«Всегда», — донесся ответ, и его отражение исчезло в воронке.

«Ариман, — подумал он, когда вихрь начал затягивать его призрачный образ глубже и глубже сквозь бури и звезды. — Я иду за тобой».

Черно-золотой корабль был последним из тех, что подошли к вратам Просперо. Он назывался «Воплощенный» и прибыл один, выскользнув из пологов пыли, которые висели над звездами. Его корпус был черным, будто закопченное железо. По носу и корме вились золотые вены, каждая из которых была боевым шрамом. Он был господином разрушения, и те, кто знал его название, боялись этого корабля — не мощи его орудий, но того, что знаменовало его прибытие. Кого знаменовало его прибытие.

В темноте космоса ждало пять кораблей. Самым крупным из них был легкий крейсер «Жалость мечей». К нему прильнули две пары фрегатов, словно дети к матери, когда завыли волки. Они высвободились из варпа всего пару часов назад. Астропатические сообщения, отозвавшие их от патрулирования близлежащих систем, несли шифры Инквизиции и не оставляли другого варианта, кроме как повиноваться.

Они подчинились и теперь наблюдали за участком пустоты, который был одними из запретных врат, ведущих к Просперо. Пройдя эту точку, корабль мог прыгнуть на варп-маршрут, который поможет ему миновать бури. Это был жестокий и ненадежный переход, и ни одно судно не седлало его течения уже тысячелетия. Но воля Инквизиции была ясной: никто не должен проникнуть через врата в царство по ту сторону.

«Воплощенный» поначалу шел бесшумно, скрывая свой выход из варпа в реве бури. На борту «Жалости мечей» ни астропаты, ни навигаторы не почувствовали прибытия черно-золотого корабля. Сенсоры прочесывали пустоту, но «Воплощенный» отключил двигатели и охладил реакторы до блеклого свечения, когда начал атакующий маневр. Он смотрел своими собственными глазами, способными узреть мерцание душ внутри корпусов имперских судов. Скоро часовые поймут, что у них гости, но к тому времени будет уже слишком поздно.

Первым сигналом тревоги стал вскрик ауспик-сервитора на одном из имперских фрегатов. В считанные секунды корпуса всех кораблей содрогнулись от рева сирен. «Воплощенный» активировал двигатели и разорвал тишину воем орудийного огня. Залпы турболазеров и эктоплазменных батарей попали в имперские фрегаты. Пустотные щиты вспыхнули и мгновенно дали сбой. Корабли рассеялись, толкаемые двигателями к «Воплощенному», когда взревели их собственные орудия.

«Жалость мечей» замедлялся, поворачиваясь бортом к противнику и открывая огонь. По щитам «Воплощенного» прокатились вспышки взрывов. Двигатели фрегатов накалились до белизны, когда те начали обходить более крупный корабль. Из него выплеснулся новый поток огня, и два меньших судна детонировали расширяющимися сферами плазмы. «Жалость мечей» разворачивался, вставая другим бортом к «Воплощенному». Два оставшихся фрегата снова открыли огонь, и с «Воплощенного» в мерцании света сорвало последние пустотные щиты.

Капитан «Жалости мечей» наблюдала за приближением черно-золотого корабля. Он находился почти в радиусе огневого поражения, где она могла видеть его без помощи систем ауспиков. Близко, очень близко, но все шло именно так, как нужно. Они расправятся с ним.

Она сделала вдох, чтобы приказать открыть огонь.

Приказа так и не последовало.

По мостику прокатились крики. Мужчины и женщины повалились ниц, зажимая глаза и уши. В воздухе над палубой открылись яркие щели. По каждой поверхности мостика поползла изморозь, когда они начали расширяться. Из щелей вышли фигуры. Бледно-зеленая энергия свивалась на их черных доспехах и отражалась от глаз под высокими гребнями шлемов. Они двигались как одно целое, вскидывая болтганы и сотрясая топотом палубу. Капитану хватило времени, чтобы выговорить половину проклятия и достать из кобуры пистолет.

Воины в черных доспехах одновременно открыли огонь. Зарокотали снаряды. В рядах дрогнувшей команды взорвался зеленый и синий огонь. Плоть обратилась в пепел, а крики захлебнулись в реве живого пламени. Болтганы стреляли с совершенной синхронностью в течение трех секунд. Когда они умолкли, тишину нарушал только треск пламени, которое пожирало свисавшие с потолка знамена. Затем закованные в черное воины опустили оружие и шагнули обратно в трещины, расколовшие реальность, откуда только что появились.

«Жалость мечей» оставался безмолвным, когда его убийца прошел мимо. Два фрегата попытались бежать, но шквал орудийного огня заставил их лечь в дрейф, постепенно теряющих воздух и пожираемых огнем изнутри.

«Воплощенный» достиг точки перехода и прыгнул назад в варп. За вихрем штормов слышался зов Просперо.

Абордажный коридор гудел от поступи бронированных ног. Перевертыш смотрел, как приближаются воины, отмечая каждую деталь их брони, движения и поверхностные мысли. Их было пятеро, все в доспехах, при оружии и с разумами, подобными плитам из закаленного железа. Каждый из них носил разные цвета и символы: двое в черном с белыми ястребиными головами, еще двое — в красно-черном и с крылатыми черепами, пусто взирающими с их нагрудников и наплечников, а последний — в штормово-сером, расчерченном молниями. Они как будто плыли вперед, невзирая на свои размеры, каждое их движение — эталон отточенности и расслабленности. От них в эфир изливалась угроза. Космические десантники. Вот как их называли смертные. Титул столь же неадекватный, сколь и напыщенный. Перевертыш наблюдал, оценивая и взвешивая каждого из них. Ему придется сделать выбор, и сделать до того, как закроется окно возможностей.

Коридор представлял собой двухсотметровую трубу из сегментированной пластали, протянутую между двумя военными кораблями. Воздух внутри был ледяным, и Перевертыш дрожал, стоя рядом с паланкином коммодора. Передвижной трон несли четыре сервитора, выдыхавшие облачка серого воздуха из клапанов в глотках. По обе стороны от них стояло с полдюжины офицеров в фиолетовой форме с эполетами. Все они следили за приближением космических десантников, не сводя глаз с лакированных пластин брони и шлемов.

— Ничего не говорите, если только они не обратятся к вам напрямую, — промолвил коммодор. Перевертыш придал бледному лицу выражение напряженности. Прочие офицеры также были на взводе и пытались совладать со страхом. Он обнаружил, что их ответная реакция довольно занимательна, но разве природа смертных не была непостижимо странной? Впрочем, их взволнованность сыграет ему на руку.

Пятеро космических десантников остановились перед коммодором. Они не стали кланяться или отдавать честь, а просто ждали. Коммодор поморщился и кивнул:

— Приветствую вас, я — коммодор Исхаф, повелитель «Нерушимого познания».

Ближайший воин — в красно-черных доспехах — склонил голову:

— Я — Умиэль из Сангвиновых Ангелов. Это собрание — пустая трата времени. Нас, как и вас, призвали сюда принесенные клятвы, и нам следует направиться к месту сражения.

Перевертыш заставил лицо Кордата напрячься, и к его щекам прилила кровь.

— Вы будете обращаться к коммодору «лорд флота», у него есть все…

— …надлежащие полномочия, — прорычал Умиэль. — И никакие слова или жесты не сделают их большими.

Перевертыш съежился, его рука задрожала над навершием церемониального меча.

— Придержи язык, лейтенант, — зашипел коммодор, складки на его лице затряслись от гнева, голос был натянут, как тетива. Он снова кивнул космическим десантникам: — Простите моего офицера, он… прежде не сталкивался с вашим родом.

Умиэль как будто не услышал этих слов, словно в его вселенной они не обладали никакой ценностью и смыслом.

— Мы ответили на зов. Десять кораблей наших орденов и двенадцать рот готовы исполнить клятвы. Мы пришли сюда не кланяться и заниматься словоблудием.

— Я ценю это, но поверьте, это была не моя воля и командую войсками не я.

— Тогда кто? — спросил другой космический десантник.

— Я, — раздался грохочущий голос из коридора позади Перевертыша.

Перевертыш оглянулся с совершенным выражением потрясения на украденном лице Кордата. Космические десантники дернулись за оружием, и Перевертыш почувствовал, как они подавили инстинктивное желание ответить на неожиданность насилием.

По абордажному коридору шагала фигура, сегментированные кольца лязгали под ее поступью. Она была выше как смертных, так и космических десантников. Вывернутые назад ноги из железа несли ее скачущей походкой. Под бронированными пластинами плавно работали поршни. У нее было две пары рук, плотно прижатых к телу подобно верхним конечностям богомола. Из центра корпуса, обернутая листами угольно-серой брони, виднелась старческая голова. К покрытой печеночными пятнами коже цеплялись седые волосы, а плоть на лице сморщилась до такой степени, что рот стал видимым только тогда, когда открылся.

— Вы — мои, — произнесла она и сверкнула отполированными черными зубами. — И да, капитан, это собрание, которое кажется вам таким ненужным, было созвано мной. Коммодор Исхаф, я уже поднялась на борт и комиссовала корабль на время конфликта.

По жесту коммодора носильщики опустили паланкин на пол, и он склонил голову так низко, как только мог. Рядом с ним Перевертыш и прочие офицеры опустились на колени.

— А вы кто? — спросил космический десантник в штормово-сером. Голова в машине повернулась, и ее глаза блеснули.

— Я думала, это очевидно, но никогда не была до конца уверена, что ваш род так же умен, как хорош в убийстве разных существ. — Космический десантник не пошевелился. — А еще вы сказали, что слова, символы и жесты бессмысленны, или что-то в равной степени бессодержательное. — С ее лица все еще не сходила улыбка. — Я — леди-инквизитор Малькира, Страж Шторма Императорского Гнева, а также Координатор Третьего и Пятого Вохальского конклава, и я — тот человек, перед которым вы — неохотно — преклоните колени.

Последние слова она прорычала сквозь стиснутые зубы. Умиэль опустился на колено, и четверо космических десантников последовали его примеру. Малькира глядела на них, скривив губы, хотя было ли тому причиной веселье, презрение или привычка, Перевертыш не мог сказать.

— А теперь, когда мы разобрались, кто кому здесь подчиняется, можете подняться. — Космические десантники встали, а сервиторы снова подняли коммодора. — Вы здесь, потому что, прежде чем в точности исполнить мой приказ, мне нужно, чтобы вы кое-что усвоили.

Всеобщее внимание сосредоточилось на ней. Перевертыш ощущал, как от смертных исходит напряженность и неуверенность. Даже космические десантники не сводили с инквизитора глаз. Абордажный коридор заскрипел, когда один или оба корабля чуть качнулись.

Перевертыш отметил своевременность появления Малькиры. Инквизитор просчитала каждую деталь их встречи, чтобы лишить присутствующих авторитета и власти. Они стояли нигде, буквально между двумя точками, по той причине, что так захотела она. Это был тщательно продуманный урок, понял Перевертыш: теперь вы мои, и будете делать так, как я сочту целесообразным.

— Дело вот в чем, — произнесла она. — Собранные здесь силы — это все, что у нас есть. Больше ждать мы не можем. Вас привели сюда клятвы и пакт, заключенный вашими предшественниками и генетическими предками с людьми вроде меня. В некоторых случаях эти клятвы были даны мне лично сотни лет назад. Я знаю… — краешек ее губ скривился, — …прошедшие годы нас пощадили. Но клятвы были даны, поскольку существовала возможности того, что происходит сейчас.

Она вздохнула, и пластины ее экзокорпуса сдвинулись.

— У нас действительно нет времени, чтобы углубляться в историю, как и в причины. Достаточно сказать, что старое зло возвратилось в место, которое его породило. Мы не знаем, что оно замышляет, но нам и не требуется. Наш ответ — и наш долг — ясен. Мы должны уничтожить зло любой ценой. — Она замолчала, и ее глаза вдруг стали усталыми. — Враг, с которым мы встретимся, сотворен Империумом. Когда-то они были подобны вам. Когда-то они были воинами. Пусть это вас не остановит. Они хуже предателей, они — чудовища. Смерть для них — милосердие. Бесконечные муки должны стать их участью, но выживание значит больше, чем отмщение. Вот чему мы служим. Человечество должно выжить, и ради этого враг должен сгореть.

Все взгляды были прикованы к Малькире, каждый орган чувств и каждый разум впитывали ее слова. Перевертыш ощущал приближение момента, которого он ждал.

— Отсюда мы направимся к миру, который называется Просперо, — сказала Малькира, — и когда мы достигнем его, то свершим экстерминатус. Какова бы ни была цена, это должно быть сделано.

Умиэль первым сжал правую руку в кулак над сердцем.

— Нашей кровью и волей Императора — так будет!

Он склонил голову. Четверо других космических десантника повторили его жест.

От лица коммодора отхлынула кровь, но он кивнул, а затем отдал честь.

— Мы сделаем, как вы прикажете, леди, — напряженным голосом сказал Исхаф.

Перевертыш чувствовал, как в сердце и словах человека решимость смешивается с ужасом безысходности. Смертный знал, что грядущие события означают смерть для него и его команды. Они теперь — оружие Инквизиции, и коммодор был достаточно умен, чтобы понимать: только немногие переживают подобную службу. Неведение защищало царство людей. Даже если суждена победа, все они ступили на путь погибели.

— Хорошо, — произнесла Малькира, развернулась и направилась обратно, к дальнему концу коридора. — Будьте готовы к варп-переходу в течение часа.

Сервиторы с паланкином поспешили следом.

Перевертыш задержался.

Умиэль и другие командиры Космического Десанта стояли еще секунду, после чего двинулись в противоположную сторону. Коридор между двумя кораблями уже содрогался, готовясь к отсоединению. Смертные офицеры заторопились за коммодором.

Перевертыш потянулся сознанием, и каждый проходящий миг стал подобным круговороту работающих шестерней. Каждый взгляд, каждое движение и каждый звук — он чувствовал их все и знал, что ни смертные, ни космические десантники даже не взглянут в его сторону. Он стоял в идеальной слепой точке — пересечении, в котором его срез вселенной был укрыт абсолютно от всех.

Он рассеялся. Там, где стоял лейтенант Кордат, поднялась спираль света.

Перевертыш выждал еще секунду — пока Умиэль, замыкавший свою группу, не оглянулся.

Он стал полосой огня и попал космическому десантнику в левый глаз. Он прожег хрусталик, стекловидное тело и мозговое вещество прежде, чем Умиэль успел издать хотя бы звук. В плоти воина вспыхнул огонь, сжигая ее в дым.

Пальцы доспехов Умиэля на мгновение сжались, а затем замерли.

Перевертыш в мгновение ока заполнил пространство внутри. Форма и лицо не были совершенными, но этого и не требовалось. У него было время, прежде чем придется снять шлем.

— Умиэль, ты чем-то встревожен? — раздался из встроенного в шлем вокса глухой голос.

Перевертыш узнал его по воспоминаниям, которые принадлежали Умиэлю три секунды назад. Это был Кастиор, капитан Пятой роты Черных Консулов. Остальные космические десантники замерли в пяти шагах от Перевертыша. Они что-то услышали или заметили, как дернулись руки Умиэля?

Перевертыш покачал головой, не поворачиваясь лицом к Кастиору. Расплавленная глазная линза успела срастись обратно.

— Нет, брат, — сказал он голосом Умиэля и пошел за Черным Консулом. Они направлялись к ударному крейсеру, ждавшему в конце абордажного коридора. — Все так, как и должно быть.

 

XIII

Призраки

Первый корабль спустился, когда солнце начало клониться к горизонту Просперо. Он прибыл один, прошив атмосферу. За ним последовал еще один, и еще, и еще. Ариман следил за ними, чувствуя разумы внутри — знакомые и пока нет.

«Добро пожаловать, братья, — хотелось сказать ему. — Добро пожаловать домой».

Но он не посылал никаких сообщений, сохраняя сознание в покое и безмолвии, и просто ждал. Пока первые посадочные и боевые корабли все еще были тепловыми полосами в небе, успело прибыть еще больше судов.

Круг ждал рядом, разделяя с ним молчание, но не спокойствие. Тревога гудела внутри каждого, будто статический заряд. Ариман почувствовал, как разум Киу начал формулировать вопрос.

+Мы ждем+, — послал он, прежде чем тот успел его задать. +Что они замышляют?+ — поинтересовался Гаумата.

+Не знаю+, — ответил Ариман, не сводя глаз с неба. Десантно-боевой корабль ринулся к ним. Жар озарил его крылья, и выхлопы двигателей развернулись позади реющими прапорами. Машина шумно загудела, и вслед за ней прокатился рокот, когда она взмыла над разрушенным городом. +Дружественный+, — послал Ктесий.

Десантно-боевой корабль развернулся на очередной заход. Другие корабли были теперь прямо над городом, сверкая ярче заходящего солнца.

Ариман послал мысленный импульс, и воины Рубрики как один пришли в движение по всему городу. Вдоль пространств, где когда-то располагались улицы и площади, возникли линии. На мгновение Тизка появилась снова, вычерченная светящимися глазами рубрикантов. Десантно-боевой корабль пролетел на малой высоте, и Ктесий ощутил внутри него разумы, прочесывающие город. Остальные посадочные корабли приземлялись по всей Тизке или на ее окраинах.

+Ничего не говорите+, — послал Ариман.

Боевой корабль резко затормозил над развалинами площади Оккулюма и завис, ревя двигателями. Спутная струя, пока он садился, заставила воздух под ним поплыть и замерцать. Теперь Ктесий увидел цвет корпуса — сине-серебряный и покрытая вмятинами бронза. На бортах горели символы, смысл которых менялся на глазах. Рампа корабля опустилась, и по ней сошло несколько державших оружие наготове фигур, от которых исходила опаска. Их посеребренные доспехи покрывали гравировки бронзовых птичьих когтей и изумрудные глаза. Всего воинов было двенадцать, и Ариман узнал одного из них. Остальные были родом из других легионов. Фигуры в серебряных доспехах остановились.

+Ариман?+ — послал тот, что находился в центре посеребренной команды.

+Кред+, — отозвался колдун.

Разум Креда вспыхнул, его свечение то тускнело, то разгоралось.

+Это ты, но, во имя колеса звезд, мне в это не верится+.

+3ачем ты пришел?+

+У меня был сон, в котором ты стоял на вершине храма Познания. В небе пылали звезды. Ты ничего не говорил, но звезды двигались, и я понял, что нужно возвращаться сюда. — Поток его мыслей оборвался, но Ариман ничего не сказал. По всему городу ни один разум не осмеливался нарушить тишину. Секунду спустя Кред продолжил: — Я не знаю, зачем пришел сюда. Знаю только, что мне нужно было прийти+.

+Но ты тут, и я тут, и твои братья тут. Ты — воин. Воин приходит сражаться или служить. Зачем ты пришел сюда?+

Кред оглянулся на окружавшие их ряды Рубрики.

+Я здесь не для того, чтобы умирать, Ариман+.

+Рад это слышать+.

Кред склонил голову. Закованные в серебро воины вздрогнули от удивления. Ариман поднял глаза, когда изумрудно-синий посадочный корабль пронесся над его головой и вильнул в сторону, чтобы приземлиться на краю города. Огни прибывающих судов росли вместе с множащимся ревом реактивных двигателей, и изгнанные Тысяча Сынов заполнили руины Тизки.

+Но зачем ты здесь, Ариман? — послал Кред, когда вновь поднял голову. — Зачем ты нас позвал?+

+Нам нужно подождать, — послал Ариман. — Об этом нужно знать всем нам+.

Он ждал, звук усиливался, а свет двигателей рассекал темнеющий воздух.

«Тысяча Сынов не собирались с тех пор, как я уничтожил их, — подумал Азек. — Мы больше не легион, а это место, когда мы видели его в последний раз, было другим».

Он чувствовал конфликтующие эмоции Ктесия и остального Круга. Те ощущали, как во тьме собираются сознания их братьев. Не все прибывшие хотели быть здесь. Иные уйдут, когда узнают, что привело их на развалины первого дома. Некоторые могли даже обратиться против него. Он больше не был их повелителем, и многие стали для него скорее врагами, чем братьями. Кое-кто изменился настолько, что Азек с трудом узнавал их разумы. Но он знал их всех; тяжесть их душ поднималась и вливалась в покров боли над Просперо.

Наконец с неба медленно упало последнее судно, и воцарилась тишина. Полог зари застыл. Свет кораблей на орбите был яркими точками на фоне смазанных зелено-красных цветов уходящего дня. Вселенная за пологом задержала дыхание. Ариман ощущал, как его братья наблюдают и ждут.

«Кем мы были, когда стояли здесь последний раз? Кто мы теперь?»

Он нагнулся и подобрал с земли комок грязи. Она начала подсыхать, но в его пальцах все еще оставалась вязкой, будто клей, будто плоть. Ариман размазал ее по бронированным пальцам, смотря, как она покрывает синюю краску, затем поднял глаза на море мертвых и живых.

+Братья, — послал он слово и почувствовал ответ, подобный холодному дуновению ветра. — Братья мои. Вас призвали сюда. Вас призвали, и вы пришли. Некоторые из вас — ведомые честью, некоторые, без сомнения, из ненависти. — Ариман заколебался и посмотрел на комок серой грязи в руке. — Это неважно. — Он поднял взгляд. — Спасибо. Спасибо, что ответили на зов+.

+Мы пришли не ради тебя+, — протрещала сквозь варп мысль.

Лицо Аримана, скрытое шлемом, нахмурилось. Он почти узнал ментальный голос. Почти, но не до конца.

+Нет, — ответил он. — Вы пришли, потому что почувствовали, что должны быть здесь и сейчас, невзирая на цену или расстояние. Вы должны стоять в этом мире и в этот момент+.

Ариман замолчал.

«Еще один шаг, — подумал он, — всего один шаг».

+Это конец, — послал он; сообщение было простым и прямолинейным, будто слова друга, а не полководца. — После этого мы не будем теми же, что сейчас. Мы познали предательство, трагедию и ошибки. Но также мы познали силу братства. Мы посмотрели на вселенную, и ее ложь испепелила нас. Но также мы узрели ее красоту и познали ее истину. Долгая дорога вела нас к этому моменту. Слишком долгая. Но она окончилась. Нас повергли. Своими руками и прихотями судьбы мы сломили себя. Но это будет конец+.

На мгновение Азек закрыл глаза. Он почувствовал, как на границе восприятия что-то тянет его волю, что-то нетерпеливое и настойчивое.

«Еще один шаг…»

+Я пришел сюда, дабы предать Просперо огню. — Ариман открыл глаза и увидел, что на дальней стороне гор начали клубиться тучи. — Эта могила, что была нашей колыбелью, станет костром. Его пламя отправит меня в царство нашего отца, на Планету Колдунов. Там я обращу вспять все, что было сделано с нами. Я воссоздам нас+.

По разумам присутствующих прокатилось безмолвие, словно ударная волна по воде.

+Это случится. Вы призваны сюда не потому, что я этого пожелал, но потому, что это смерть всего, что было, и начало того, что будет. Вы все здесь потому, что смерть прошлого призвала вас стать этому свидетелями. — Он покачал головой, задержав взгляд на неподвижных воинах Рубрики. — Я ничего не прошу от вас. Я и так отнял у вас слишком много. Если кто-то пожелает последовать за мной — пожалуйста. Если нет, тогда уходите или же следите за тем, что здесь случится+.

+А если они восстанут против того, что ты замышляешь? Что тогда?+

Ментальный голос заставил обратиться все взоры во мглу на краю площади. В воздухе вспыхнули нити пурпурного огня. Линии соединились, создавая треугольник, который затем свернулся в пространство, которого там не было. Через треугольную дыру шагнула фигура. Это был воин Рубрики, но его доспехи были угольно-черными и окаймленными золотом. Он остановился и медленно повернул голову, окидывая взглядом сородичей в синем. Следом за ним вышла вторая фигура.

Ариман увидел черные одеяния и почувствовал тепло варпа, которое исходило от вытканных символов. Фигура остановилась, и туннель у нее за спиной свернулся. Черный колдун посмотрел на Аримана, опустив руку на увенчанное янтарем навершие меча. Сила горела внутри фигуры холодным, не дающим света пламенем. Ариман пересекся с колдуном взглядом.

+Я знал, что ты придешь+, — послал он.

+Правда?+ — Фигура склонила голову, и на миг ее аура замерцала красным весельем.

Ариман покачал головой. Он вспомнил рану, вырезанную в пространстве, и увидел образ выходящих из пустоты и стрелявших на ходу воинов, когда в воздухе спиралью закружились молнии. Среди них был воин с топором, кромку которого пятнал огонь растущей Рубрики.

Ариман медленно выдохнул. Естественно, он не видел этого лично. В тот миг Рубрика целиком поглотила его разум и чувства. Воспоминание принадлежало Санахту. Именно в тот момент мечник спас Ариману жизнь.

+Ты пришел, чтобы снова попытаться меня остановить, Хайон?+

Искандар Хайон, Избранник Осквернителя, лорд-вигилятор Черного Легиона, а в прошлом сын Магнуса Красного, обратил взгляд на пылающие глаза, наблюдавшие за ним с площади и за ее пределами.

+Мне нравится твоя маленькая банда+, — послал он.

+Ты явился один+, — после секундной паузы отозвался Ариман.

+Я никогда не бываю один. Малый коготь истинного легиона прибыл вместе со мной, но он ждет наверху+.

Азек поднял глаза, начав прочесывать сознанием корабли на орбите, но не заметил и следа Хайона ни на одном из них. Когда он опустил взор, то увидел, что тот даже не пошевелился.

+Ты не выступишь против меня снова?+

+Тысяча Сынов для меня уже давно ничего не значат, Ариман+.

+Но ты здесь, без своего повелителя…+

+Абаддон мой брат, а не повелитель, а Черный Легион теперь мои собратья. Я здесь, чтобы почтить узы долга, а не братство+, — мысленное соединение окаймила хрупкая нотка.

Ариман покачал головой:

+Ты не из тех, чьими действиями руководит вина+.

Хайон хохотнул, звук в неподвижном воздухе показался резким.

+Я здесь не из-за того, что пытался убить тебя. Нехватка дальновидности всегда была одним из наилучших твоих качеств. — Хайон замолчал, и когда его мысленный голос снова достиг Аримана, он обращался только к нему одному: — Есть и другие деяния, которые могут возложить на жизнь бремя. А легион всегда платит свои долги+.

По коже Азека пробежал холодок. Он ощутил нечто темное на границе его мыслей, словно пропасть, разверзнувшаяся под еще секунду назад твердой почвой.

+Ты говоришь о том, чего я не пережил… пока?+

Мысль Аримана повисла в воздухе, но Хайон отвернулся, разглядывая темнеющее небо, подсвеченное переливающейся аурой и рассеянными огнями военных кораблей. По небосводу растекались пятна цветов. В горы ударила молния, а горизонт постепенно затягивали грозовые облака.

+Тебе нужно начинать, — послал Хайон. — Варп слабеет, а факелоносцы идут, чтобы осветить твою дорогу огня+.

Начавшийся дождь шипел и барабанил по доспехам воинов Рубрики, шедших по городу. Ктесий наблюдал за ними с торчавшего из земли разбитого плинта. Свитки из снятой кожи, свисавшие с его доспехов, превратились в рассыпающиеся ошметки, покрытые чернильными разводами. Он старался не шевелиться. Это было все, что Ктесий мог сделать, чтобы не дать боли в глазницах затопить череп.

Молния не угасла, но двигалась через руины. Он видел и чувствовал очертания армий, маршировавших по городу.

«Да, — подумал он, — «армия» — правильное слово».

Бронированные фигуры разошлись среди руин, формируя образы, которые менялись сразу по их завершении. Из разумов живых поднимались круги и спирали мыслей. Ничто не пребывало в покое, все двигалось и резонировало как в физическом мире вокруг них, так и внутри варпа. Шаги ритуала длились часами и будут длиться еще долгое время.

Боль в голове вернулась вскоре после слов Аримана вместе с голосами, которые звучали тише, чем прежде, но постепенно усиливаясь. Их тональность и текстура изменились тоже — раньше в них были злость и скорбь, но теперь они казались холодными, как будто плакальщики над могилой. Он хотел, чтобы это прекратилось, и все, о чем мог думать, был Зал Клетей. Даже бормотание Атенеума казалось Ктесию приятным по сравнению с тем, что рвалось ему в мозг.

В ночи спускались все новые корабли, некоторые чтобы забрать тех, кто решил не оставаться на поверхности, или чтобы отбуксировать на орбиту другие суда. Сотни их двигались над грозовыми тучами, некоторые отбывая восвояси, прочие отступая дальше, чтобы ждать в заливе между Просперо и границей системы. Немногие ныряли через верхние слои атмосферы. Ктесий увидел, как «Пиромонарх» занимает позицию в окружении боевых кораблей. Гаумата возвращался на свой флагман с когортами рубрикантов. Их позиция располагалась не на поверхности, но наверху.

Ожидая собственный транспорт, Ктесий наблюдал за тем, как корабли превращаются в подобие железных островов в море облаков. Среди них был «Слово Гермеса», а на нем…

+Ты вне равнения+, — прорубилось послание в его мысли.

Прищурившись, он увидел темные очертания Игниса и неизменно сопровождавшего его автоматона. Ветка молнии расколола воздух над мертвым городом, озарив доспехи магистра Разрухи белым светом. Ктесий не пошевелился.

+Ктесий…+

+Вне равнения, да. Я услышал и понял тебя+.

+Исправь эту ошибку+.

+Я не собираюсь ничего исправлять, Игнис+.

+Ты не…+

+Я возвращаюсь на корабль. — Призывающий демонов зажмурился и крепче стиснул посох. — Сейчас же. Я возвращаюсь на корабль сейчас же+.

За спиной у Игниса Жертвенник защелкал и активировал орудийные системы.

+0, умолкни, груда поршней. Если и впрямь хочешь убить меня, то просто делай, и покончим с этим+.

Наплечная пушка Жертвенника развернулась в его сторону.

Игнис поднял палец. Автоматон замер.

+Ты не можешь уйти. Требуемые образы…+

+Не слишком нарушатся, если я буду на корабле. Мне известен план, Игнис. Я знаю свое место и значимость в этой… схеме, и они не здесь и не сейчас. Поэтому я отправляюсь назад… — он бросил взгляд на колеблющееся море фигур и руин под небесами из молний и ночи и подумал о Зале Клетей, — … чтобы чуточку отдохнуть, пока это возможно+.

+Зачем тебе это?+

+А это… — усмехнулся Ктесий, — вопрос, объясняющий больше, чем ответ+.

+Ктесий…+ — снова послал Игнис, когда над ними пролетел боевой корабль.

Обрывки одеяний Ктесия затрепетали в спутной струе. На крыльях мигнули ходовые огни, омыв светом его и Игниса. Призывающий выпрямился, опираясь на посох, пошатнулся и сделал шаг, когда боевой корабль приземлился с ревом двигателей. Передний люк уже открывался.

Чем больше он думал об этом, тем сильнее убеждался, что ему требуется тишина Зала Клетей. Да, это ему и нужно. Он в этом не сомневался. Просто не был уверен почему.

+Я буду там, готовый исполнить волю Аримана, — послал Ктесий Игнису. — На этот счет можешь не сомневаться+.

+Каждая деталь жизненно важна. Тебе это ведомо. Мы помогали ему спроектировать этот момент+.

+ Да, помогали, но я все равно собираюсь на корабль, к тишине Зала Клетей+.

Ктесий поднялся по штурмовой рампе. Игнис все еще смотрел на него.

+Тогда я иду с тобой+, — послал он.

Ктесий был слишком поражен, чтобы ответить.

Из дальних закутков воспоминаний поднимался волчий вой. Ариман прислушивался к нему, далекому и все же близкому, отделенному временем, но не расстоянием. Выстрелы из орудий грохотали на фоне огненного вала и штормовых ветров мощных взрывов. В ветрах также были голоса.

— …отступаем к храму…

— …иди, сын мой…

— …южные районы горят…

Он ощутил, как что-то пихнуло его, промчавшись мимо. По коже растекся холод.

— …мы доверяли тебе…

Затем Аримана встряхнула еще одна аура присутствия, и голоса стали ближе, громче, поднимаясь вместе с гулом огня и стали.

— …доберись до храма…

— …мой последний дар…

— …если хочешь умереть, я могу дать тебе это…

Шум был повсюду. Осколки со звоном отскакивали от доспехов. Орудийный огонь грохотал все громче и громче. Земля содрогалась, и содрогалась, и содрогалась от падающих бомб.

— …Ариман, сделай, как я прошу…

— …Ариман, что мы делаем?

— …Ариман…

Он открыл глаза, и призраки испарились. Дождь стучал по пластинам брони и стекал по ней ручейками. Небо рассекла молния. С небес и равнины за ним следили глаза и разумы. Все они находились точно там, где должны были. Расположенные. Наблюдающие. Ждущие. Тысячи прядей заклятия были задуты в варп, и местонахождение каждой души среди руин Тизки было именно таким, каким требовалось. Они ждали. И варп ждал вместе с ними.

Ариман посмотрел на Черный Посох в руке и разжал другую ладонь. В ней лежала крошечная щепотка грязи, засохшая в пыль. В центр упала капля дождя. Он медленно развернул мысль, и в воздух поднялся маленький шелковый мешочек. Туда с ладони потекла пыль. Тесемки затянулись, и горсть грязи привязалась к верхушке посоха.

Последняя пауза.

Последний удар сердец.

Последний вдох.

Он воздел посох.

Его воля и мысли взревели.

Варп услышал.

Призраки Просперо восстали вновь.

Дуги призрачного света поднялись из пепла и потянулись в космос. По лику Просперо заскользили огромные бледные очертания. Из штормовых облаков взвыли рты. Нити молний ужалили звезды. Психическая волна достигла кораблей, которые стояли на низкой орбите, и покатилась сквозь вакуум темными обрывками криков. У Сильвана на борту «Слова Гермеса» была лишь секунда, чтобы успеть зажмуриться, а затем мир взорвался изнутри его головы. Кричащие волны цвета захлестнули зрение. Он падал; мышцы вздулись так, что могли переломать кости.

Он упал на руку. Кости треснули от запястья до плеча. Он этого не почувствовал. В голове больше не осталось места для каких-либо ощущений. На него накатывали очертания и звуки — красные крики, белый, как укол иглы, лед — и сквозь них вращались строчки, что были именами и словами, которых он не знал, но понимал.

+Вставай, — позвал свивающийся варп. — Вставай+.

Игнис почувствовал, как появился образ, и пошатнулся. Жертвенник у него за спиной прорычал вопрос. Ктесий, находившийся на шаг впереди, оступился. По стенам коридора побежали молнии. Корпус «Слова Гермеса» застонал. По темному металлу стен покатились серебристые слезы.

Магистр Разрухи заставил себя выпрямиться, вынудил свой разум катиться вместе с хлынувшей сквозь него энергией. Он помог Ариману спроектировать то, что он сейчас делал, создал коэффициенты заклятия и способы равнения в элементах. Игнис почувствовал, как его формулы спиралью поднимаются сквозь варп, но они изменялись, комбинировались и расширялись вне пределов всего, что он предполагал.

И он находился не в том месте.

Ктесий быстро пошел дальше.

— Постой, — крикнул Игнис настоящим голосом, но призывающий демонов будто не услышал его и не замедлил шаг.

Игнис ощутил нечто, что точно должно было быть яростью. Это каким-то образом касалось Атенеума и было так в духе Ктесия — воспользоваться этим важнейшим из моментов для прикрытия… чего? Догадался ли он, что Санахт был жертвой, а не героическим мучеником? Мог ли Атенеум раскрыть ему что-то? Могли ли у него быть другие намерения?

Магистр Разрухи рванулся вперед, силясь достигнуть запертой двери всего в нескольких метрах от него. Из сочленений доспехов заструился дым. По ту сторону теней вибрировал варп. Ему следовало добраться до зала вместе с Ктесием. Неважно, зачем призывающий делал это — Ариман поручил Игнису присматривать за ним и недвусмысленно дал понять, что тот способен превратиться в угрозу вместо необходимого оружия.

Он сделал шаг, затем еще один. В венах закипал жар. Звуки боя были повсюду, грохочущие, словно штормовая волна.

— Ктесий! — снова крикнул Игнис, но призывающий демонов лишь ускорял движение, а варп раскручивался и замыкался в глубинных частях его мыслей.

В ушах взревели огонь и голоса мертвых. Он был частью единого целого, запертый в великом механизме, который разрастался в варпе от Просперо, пока просыпалось мертвое сердце мира. Он был шестеренкой, крутящейся согласно ритму и воле чего-то громадного и иного. Под кожей непроизвольно сокращались мышцы. Он чувствовал металл.

Мир померк.

Земля у него под ногами была не палубой «Слова Гермеса», это был Просперо. Огонь затянул небо взрывами. Он пытался идти вперед в свисавших с тела обломках доспехов, ведя за собой манипулу боевых автоматонов. Из дыма вырвались Волки. Автоматоны мгновенно остановились и открыли огонь. Из пушек забили стреляные гильзы. Он слышал проходящие между каждым выстрелом доли секунд.

Кулак Жертвенника врезался ему в спину.

Он начал поворачиваться, выплевывая киберприказы…

Но видение горящего Просперо исчезло. Корабельный коридор позади загромождал корпус Жертвенника. Ктесий был уже возле двери в зал Атенеума. Свет и тени танцевали по стенам и полу.

Игнис шагнул вперед. Числа слетали с его уст, и он не мог их остановить, ощущая каждую секунду, каждый угол между каждым краем и стыком.

Ктесий распахнул люк настежь и нырнул внутрь. С той стороны засиял синий свет. Мышцы магистра Разрухи скрутило, когда он всей своей волей заставил конечности повиноваться. Дверь осталась позади, и он окунулся в свет, заливавший зал.

Крик Просперо оборвался. Неподвижность и тишина обрушились на него подобно взрывной волне. Игнис рухнул на колени, пытаясь сделать вдох. Ктесий стоял прямо в проеме. Сферические клети по-прежнему висели в центре зала, но их решетки превратились в полосы черноты на фоне ослепительного света.

— Игнис, — прошипел Ктесий, — я там, где должен сейчас быть. Ты слышишь? Ты слышишь тишину?

Магистр Разрухи влил всю свою мощь в конечности. Его кулаки врезались в решетчатый пол, и он начал медленно подниматься, пока не выпрямился во весь рост; мышцы и доспехи кричали друг на друга, пытаясь работать вместе.

Ктесий стянул шлем, и Игнис увидел, что его взгляд прикован к заключенному в клетку Атенеуму. И те глаза стали холодными и синими. Как звезды.

— Я здесь, — сказал Ктесий, хотя Игнис не был уверен, к кому тот обращается.

Решетки сферических клеток чернели, их края стали оранжевыми от жара. Под кожей Атенеума извивались черви света. Его глаза были яркими солнцами. Под поверхностью черепа пылали кости и кровь. Он посмотрел на свои руки.

— Я… не… вижу… — Атенеум по одному сжал пальцы. — Ктесий?.. — Он повернул голову и посмотрел на Игниса. — Где Ктесий?

Игнис посмотрел на него в ответ. Голос и взгляд принадлежали не Атенеуму. Это был голос чего-то иного. Чего-то, что когда-то называлось примархом, а потом демоном. Это был голос Магнуса Красного.

— Почему я тут? — спросил голос, и горящая фигура прижалась к решеткам внутренней сферы. — Я потерялся, Ктесий.

Игнис попытался пошевелиться, но безуспешно.

— Ктесий, — произнес Атенеум, — ты должен освободить меня.

Отголоски мертвецов поднялись из пепла Просперо. Они воспарили в небеса колоннами вопящего света. Они вытащили себя из тины в телах из перемешавшихся обломков и расколотых доспехов. Они сотрясли руины Тизки своей болью.

Ариман смотрел, как из земли перед ним восстает остов из кристаллов и разломанных переборок. Он вырастал на фоне небес и завопил ртом из сломанных мечей. Шоковая волна расколола хрустальные развалины вокруг площади Оккулюма. Вопль все продолжался и продолжался, поднимаясь выше и выше и нарастая вместе с исходящей в реальность болью гибели Просперо. Она была оглушительной, раскалывающей душу. Пока граница между реальностью и варпом трещала, разворачивались образы ритуала.

Существо, восстававшее из обломков, обернулось. Ариман почувствовал направленный на него взгляд. Вопль, исходивший изо рта, был криком снарядов и воем волков. Пока он еще поднимался к небу, начала формироваться рука. Осколки брони и комья пепла стеклись воедино. С небес хлестал дождь, льдом взрываясь о существо. Оно замахнулось на Аримана. Рука создания раскололась. Оно попятилось, обломки начали сливаться обратно. Его форма еще больше разрослась от ярости.

Ариман ощущал горечь и смятение, поднимавшееся из колодца под Просперо. Потерянная ярость и ненависть всех тех, кто умер на этой земле, всех сожженных людей и павших Волков с Тысячей Сынов, теперь были свободны. Это походило на лесной пожар.

+Держитесь, братья+, — послал Азек и ощутил, как сотни сотен соединенных с ним разумов услышали это.

Он не мог чувствовать каждого по отдельности, но ему того и не требовалось. Он был пиком, точкой баланса всего, что произойдет.

Ариман слышал, как вдалеке, на самой границе восприятия, вырываются из варпа и полным ходом несутся к Просперо корабли.

+Они идут, братья. Империум идет+.

Азек ощутил, что они поняли его, и трансформировал мысли. Изменение прокатилось по разумам его братьев — и в варп…

Каскады молний замерли. Крики мертвых стихли. Дождь стал завесой из мерцающих капель, повисших в синюшных облаках. Ариман не мог ни повернуться, ни моргнуть. Он не чувствовал ни шока, ни удивления — застыл, будто неподвижная часть сцены, видеть и слышать которую мог только сам.

Рядом с ним задребезжало что-то похожее на шипящее дыхание. Затылок обдало теплом.

+Это пройдет, — прозвучал голос позади. — Как проходит все. Я не прервал твой ритуал. Он продолжится. Его конец почти неизбежен, и я не стремлюсь, чтобы ты потерпел неудачу. Пока нет+.

В пространство перед ним шагнула фигура. Ее кожа была пламенно-синей, а девять крыльев, волочившиеся за спиной, тускло поблескивали. Она не смотрела на Аримана, но окинула взглядом пейзаж вокруг.

+Твое поражение и гибель наступят скоро, но только когда ты будешь к этому готов. — Затем существо повернулось к нему. Под капюшоном горело единственное синее око. — Ты думал, я не отомщу тебе, мой неверный сын?+

Фигура склонила голову, и под горящим оком сверкнули кристаллические бритвенно-острые зубы.

 

XIV

Перспективы

Пылевая буря миновала, оставив после себя город. Иобель видела, как она приближается, видела, как скрывает небо и катится по земле. Ветер стих как раз перед тем, как инквизитора накрыла волна пыли. У нее была всего пара секунд, чтобы поднять глаза и увидеть над собой вздымающийся охряный утес. Затем пыль оказалась повсюду, исхлестывая кожу и затекая в нос и рот. Иобель сжалась на земле. Она лежала неподвижно, свернувшись калачиком и прикрыв лицо краем одеяния, пока буря проносилась над ней.

Когда ветер утих, Иобель обнаружила, что конечности сдавливает тупая тяжесть — ее наполовину засыпало песком. Женщина поднялась, щурясь от солнечного света, и увидела город. Инквизитор стояла в центре открытого пространства, которое могло быть площадью или широким проспектом. К небесам тянулись фрагменты стен и колонн. Песчаные барханы вздымались и опадали, куда бы она ни бросила взгляд. Ветер и песок вгрызались в обломки, придавая им формы, что напоминали скорее оплавившийся воск, нежели камень.

Она осмотрелась. Тут и там валялись капители и куски каменной кладки. Большинство были того же цвета, что и песок, но некоторые — серыми, бледно-зелеными и голубыми. Глыбы, походившие на статуи, стояли погребенными по пояс в песке. Каждая из них, должно быть, высотой не уступала боевому титану. Иобель различила очертания, что могли быть головами, торсами и конечностями, иссеченные почти до полной бесформенности. Инквизитор представила, как эти огромные и мрачные лица взирают со своих постаментов на край мира. Вот только, конечно, все виденное ею было настолько же реальным, насколько она могла вообразить. Статуи были изглажены, но не песком или ветром, а забытьем, медленно лишавшим их черт и погребавшим под тяжестью времени.

— Эй! — крикнула она. — Если ты здесь, Магнус, то покажи себя.

Слова прозвучали глупо, и единственным ответом на них стало эхо.

— Если ты здесь…

— Покажи себя…

— Покажи…

— Себя…

— Се…

— Себя…

Иобель направилась глубже в руины, больше ничего не говоря. Спустя несколько сотен шагов она поняла, что тени движутся. Они огибали основания статуй, как будто солнце шло следом за ней.

Инквизитор остановилась, и тени превратились в неподвижные озерца. Ветер поднял с дюны узкий язык песка. Ее взгляд метнулся к нему, а затем замер.

Перед Иобель что-то стояло. Прямо рядом с ней. Достаточно близко, чтобы лицо оказалось прямо возле нее. Она не видела его ясно, просто очертания на границе зрения. Оно было там и прежде, еще до того, как инквизитор посмотрела на поднятый ветром песок, но несколько дальше. Иобель застыла на месте. Она была уверена, что если повернется в ту сторону, то там ничего не окажется. Но оно было там.

— Ты следишь за мной? — спросила Иобель.

— Да, — раздался тонкий голос, и тень рядом с ней шагнула в поле зрения.

Это оказался исхудалый мужчина. Сморщенная пятнистая кожа туго обтягивала кости. Иобель увидела проступающие на шее жилы. Человек натужно дышал, под насыщенно-синей курткой поднимались и опадали ребра. На пальцах постукивали перстни. Запястья и шею охватывали обручи из эбонита и кости. Он выглядел как жрец из минувших эпох, все еще продолжающий цепляться за жизнь.

— Кто ты? — спросила инквизитор.

— Я не причиню тебе вреда, — заверил мужчина. — Но я никогда не видел в городе кого-то еще. Никто не находил его прежде.

При последних словах Иобель вопросительно приподняла бровь. В голос мужчины закралась нотка властности. Женщина заглянула ему в глаза. Они были темными и спокойными. Когда-то в них таилась сила, отметила она.

«Если не жрец, — подумала Иобель, — то, возможно, король».

Человек выпрямился в полный рост, и тогда Иобель увидела его лицо. На фоне неба старик казался лишь наброском, вычерченным из тьмы.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала она.

— Меня звали Амон.

Человек вздрогнул, и кольца на его запястьях и пальцах застучали. Иобель глядела на него, не сводя глаз. В памяти всплыли слова мальчика у костра.

— Амон… — повторила инквизитор. — Мне знакомо это имя. Я слышала, как его когда-то произносил Атенеум, и видела воспоминания Аримана о воине, носившем это имя. Он был из Тысячи Сынов, воителем. Ты ничем на него не походишь, даже в воспоминании.

Амон сухо хохотнул и выступил из теней. У него было то же самое лицо, но теперь оно казалось более молодым, гладким и привлекательным.

— Думаешь, моя форма неизменна? В мире плоти и кости это всегда было ложью, а здесь и вовсе шутка. — Амон взмахнул рукой, и та рассыпалась серым песком, но когда он поднял локоть, предплечье оказалось целым и унизанным блестящими кольцами. — Ты ведь сама знаешь. Я вижу это. Не строй из себя дурочку. Я — Амон, наставник Магнуса Красного, а до него величайший мудрец Просперо. Я стоял в присутствии сущности, которую вы зовете Императором, и знаю каждого из его сынов. Это — факт, что не имеет единой формы.

«Иди к началу всего, — сказал мальчик. — Вот к чему все приводит в конечном итоге».

— Ты — начало для Аримана? — Иобель обвела взглядом руины. — Этот город — начало? Вот почему я нашла тебя?

— Почти правильный вопрос. — Амон усмехнулся. — Нет, я — не начало всего, Иобель.

Ее голова резко дернулась. Он наблюдал за ней, не мигая.

— Да. Я знаю, кто ты такая, и знаю, что ты ищешь отца Тысячи Сынов.

Она смотрела на него, взвешивая варианты.

— Ты…

— Видел его? Нет.

— Тогда зачем ты здесь, кроме как ради утоления нужды в наставничестве?

Он рассмеялся, и звук грохотом прокатился по развалинам и барханам.

— Ты задавалась вопросом, зачем ищешь Магнуса? — Амон поймал ее взгляд и недобро ухмыльнулся. — Нет, я так не думаю.

— У меня свои причины.

— Свои? Или кого-то другого?

— Кто еще это может быть? — спросила Иобель.

— Ариман, — сказал он и шагнул к ней. — Это его мысленный пейзаж. Пусть это дальний закуток его разума, но он создан из его сознания и подсознания. В определенном смысле по его воле я говорю эти слова, а эти песчинки падают с моей руки, — Амон зачерпнул горсть песка и позволил ему высыпаться сквозь унизанные кольцами пальцы. — Мы — мечты, потерявшие свой путь, и наши мысли более нам не принадлежат.

Иобель вспомнила фигуру в красном плаще, сидевшую возле костра, пока Ариман ей объяснял, что она мертва. Он не видел фигуру и не слышал того, что она говорила Иобель.

«Он прав, — произнесла фигура. — Но ничто не является таковым, каковым кажется».

— Это царство более не принадлежит Ариману всецело, — сказала она, наблюдая за тем, как Амон обходит ее. — Варп слишком сильно затронул его, слишком много сложностей наслоилось друг на друга, слишком много структур было выстроено, чтобы удерживать его мощь. Он не хозяин себе и не хозяин мне. У тебя был выбор, как появиться. У меня — каким путем идти.

— Выбор? Выбор? Разве узники в темнице выбирают, в каких обносках им ходить? Вот кто мы такие. — Он воздел руки к небу и развел их в стороны, и Иобель поняла, что Амон не отбрасывает тени и что контуры его фигуры размываются, если смотреть в упор. — Я такой, каким ты нашла меня, потому что это все, что осталось. Я — Амон, но Амон, взращенный из оставшихся Аримановых воспоминаний. Фрагменты, соединенные в образ того, кто когда-то жил.

— Значит, ты мертв.

— Разве не все мы мертвы? — Амон скривил губы, и Иобель вздрогнула. — Но да, там, в реальности, Амона больше нет. После того как меня… развоплотили, Ариман выбросил половину воспоминаний обо мне на задворки своей сущности. — Он прервался и посмотрел на Иобель оценивающим взглядом. — Но я забыл, что ты и так знаешь это…

Иобель нахмурилась:

— Я видела тебя в воспоминаниях Аримана, когда ты был воином Тысячи Сынов, но не видела, как ты умер.

Его губы снова скривились.

— Он предпочел забыть этот момент. Вот почему я здесь. Изгой в его разуме, шип в его убежденности.

— Что он хотел забыть о тебе?

— Что когда-то я был человеком. Человеком, который бы состарился и умер, не стань воином Императора. Что я был учителем. Что я оказывался прав куда чаще, чем неправ. Что он убил меня, вместо того чтобы признать, что он ошибался.

— Тогда почему ты до сих пор существуешь?

— Могу спросить тебя о том же. Почему ты все еще существуешь, инквизитор?

— Я — искажение, от которого Ариман не может избавиться, — ответила она.

Амон пожал плечами, как будто признавая такую возможность, но намекая на то, что это маловероятно.

— Если это так, то не исключено, что я такой же. Не исключено, что я упорствую в идее, будто прав мог быть кто-то другой. Не исключено, что сомнение — это моя функция. — Он испустил протяжный вздох, и его лицо стало усталым и древним. — Наш час почти пробил. Спасибо, Иобель. Думаю, что если бы знал тебя при жизни, то нашел бы крайне интересной. — Небо чернело, солнце скрылось за горизонтом, не пересекая небосклон. — Задавай свой вопрос, инквизитор.

— Где все началось? — спросила она. — Для Аримана — где все это началось?

— Хороший вопрос.

— Ты знаешь ответ?

— Есть много вероятностей. Просперо… Планета Колдунов… обе могут быть началом, в зависимости от того, какое путешествие ты имеешь в виду.

Ответь мне! — отрезала она.

Ветер поднял песок.

— Чтобы узнать ответ, тебе нужно задать другой вопрос, — раздался затихающий голос. — Не почему началось путешествие, но кто начал его?

Иобель подняла глаза.

Солнечный свет коснулся кожи. Ночь исчезла. По пустыне перед ней мчался ветер. Она нахмурилась.

На землю упал небольшой темный предмет. Она нагнулась, прикрывая глаза от яркого света. Он выглядел как кусок дерева, размером с предплечье, наполовину погрузившийся в песок. Иобель потянулась к нему и осторожно вытащила. Дерево было черным, старым, края предмета растрескались. Поверхность была иссечена, но инквизитор разглядела птиц, спиралью поднимающихся к неровному кругу солнца. Она повертела предмет в руках, пытаясь вспомнить, не сталкивалась ли прежде с чем-то похожим. Кусок дерева казался знакомым, словно часть чего-то, что она уже видела, но не поняла.

Иобель выпрямилась и спрятала фрагмент в складки одеяния. Вокруг нее к горизонту миражей тянулась пустыня.

Перевертыш бежал. Скорлупа брони двигалась вместе с ним. Сразу за ним следовали другие чудовищные фигуры в рассеченных пополам черным и красным доспехах. Вокруг них судорожно мигал желтый свет. Впереди показались ряды пробивных капсул. Кабели и трубки, отсоединявшиеся от модулей капсул, исходили паром и искрились.

— Вражеские корабли входят в радиус огневого поражения, — раздался у него в ухе человеческий голос. Перевертыш узнал голос одного из лейтенантов коммодора Исхафа, его слова сочились напряжением и самоконтролем.

— Готовность ударной группы Инкарнида — двести тридцать секунд, — ответил по воксу Перевертыш; его рот в совершенстве воспроизвел голос Умиэля.

Космические десантники позади разбежались по своим местам. Поршни закрыли люки в бортах пробивных капсул. С ревом разматывающихся цепей опустились магнитные подъемники. Капсулы взмыли в воздух и вошли в ожидающие отверстия пусковых труб. Каждая из них представляла собой узкий бронированный конус размером с танк. Орудийные установки опоясывали диафрагменные люки на днищах. Вдоль бортов ждали сложенные клиновидные опоры. Если капсула достигнет корпуса корабля, эти ноги вгрызутся в броню, словно челюсти клеща, и орудийные установки пробьют брешь, через которую внутрь смогут спрыгнуть пассажиры.

Перевертыш достиг капсулы и шагнул в сумрак внутри. Почетная гвардия Умиэля последовала за ним. На каждого из них опустилась магнитная обвязка. Сумрак содрогнулся от металлического грохота, когда подъемник захватил капсулу и качнул в воздух. Вокруг нее с барабанным грохотом сомкнулась пусковая брешь. Подъемник отсоединился. Перевертыш осмотрел свою почетную гвардию, пробежавшись взглядом по оружию, закрепленному на бедренных пластинах брони, а также отметив текущие по дисплею шлема руны готовности. Как это бы сделал Умиэль.

— Ударная группа Инкарнида к запуску готова, — произнес Перевертыш. — Молот падает по вашей команде.

— Будьте наготове, Инкарнид, — отозвался человеческий голос.

Перевертыш стал ждать. Чувства выскользнули из тела и понеслись наружу, находя глаза членов команды на мостике в полукилометре над ним, прокрадываясь в датчики сервиторов и пилотов, летавших в пустоте неподалеку. Он ждал, пока близился следующий шаг на его пути.

Корабль, на котором находился Перевертыш, был боевой баржей. Нос в форме молота был выкрашен в багрово-черные цвета, отмечавшие ее как военный корабль Сангвиновых Ангелов. Ее орудия были достаточно мощными, чтобы сокрушать города, а внутри корпуса ждали наготове триста воинов Адептус Астартес. Как и все корабли подобного рода, она обладала названием, говорившим о воинственности своих творцов. Баржа называлась «Гнев веков», и она была не одна.

Вместе с «Гневом веков» к Просперо направлялись еще десятки кораблей. Огонь их двигателей рассекал вакуум космоса. Над и под более крупными судами проносились эскадры быстрых эскортов. Рядом кружили рои боевых кораблей и бомбардировщиков, сверкая злобой и отраженным звездным светом. Просперо представлялся далеким и размытым кругом. Его поверхность вспыхивала и мерцала, словно была сферической грозовой тучей.

Даже на таком расстоянии Перевертыш ощущал, как на мир давит варп, открывая раны ее прошлого. Между планетой и имперским флотом в свободных построениях зависли сотни кораблей. Варп наложил свой отпечаток на каждый из них. Вокруг орудийных портов скалились лица. Корпуса десятков судов переливались маслянистым блеском. Вдоль хребтов турболазеров вихрились спирали света. Это был флот без единства, но всеми командовали сыны Просперо, ответившие на зов Аримана. Те, кто решил найти применение своим мечам и силе в другом месте, уже ушли или бежали к границе системы. Те же, кто нашел нужным остаться, ждали встречи с Империумом, который намеревался сжечь их родной мир во второй раз.

В ядре ждущих кораблей находилось судно с черно-золотым корпусом. Перевертыш увидел на мостике разум его повелителя, пылающий холодно и ярко, и услышал, как с его губ слетел приказ.

— Огонь, — произнес Хайон, и черный корабль промолвил первое слово в сражении.

В пустоте замерцали потоки плазмы. Забили снаряды. Щиты начали шипеть и сбоить. Затем имперский флот ответил. Торпеды и снаряды полосами рассекли черноту. Все больше собравшихся у Просперо кораблей открывали огонь. Если смотреть над вектором имперской атаки, битва представляла собой полумесяц огней двигателей, приближавшийся к неровному острию защитников. Плотность огня увеличивалась. Снаряды и лазерные лучи встречались на полпути, и пустота между флотами утонула во взрывах.

Перевертыш почувствовал, как корабль содрогнулся. В уши ввинтился писк предупредительных сигналов. Боевая баржа встретила первую волну. Задача корабля, а также быстрых ударных судов поддержки заключалась в том, чтобы не просто сойтись с защитниками, но пробиться сквозь них. «Гнев веков» был здесь не только как воин, но и как палач. Когда они проломят заслон, меньшие корабли рассеются по низкой орбите и очистят ее от вражеских судов, давая боевым баржам возможность подойти достаточно близко, чтобы сбросить на планету циклонные бомбы.

— Все отряды, мы у линии огня, — прозвучал монотонный голос сервитора. — Приготовиться к запуску. Пусть свет ярости осветит вам дорогу.

Перевертыш улыбнулся похищенным лицом, продолжая ждать.

«Раз».

Факелы померкли, когда Кнекку отсчитал первый удар сердца. Звуки и психическое бормотание Планеты Колдунов стихли.

— Услышьте меня, управители сокровенных безмолвных путей, — слетел с его уст дымкой застывающего дыхания напев; мышцы как будто налились свинцом.

«Тебе не следует делать этого, — произнес голос на задворках мыслей. — Должен быть другой путь».

«Два».

Кнекку занес сжатый обеими руками кинжал. Мыслью коснулся лезвия. То ярко засияло, и факелы потускнели еще больше. Зал в башне стал осыпающимся кругом гаснущего света.

— Услышьте меня, надзиратели Лабиринта. — Кнекку почувствовал, как в горле и легких образовывается лед.

«У тебя есть задание. Есть долг. Ариман и Изгнанники возвращаются, и ты должен их встретить», — грохотала у него в черепе с растущей настойчивостью мысль, несмотря на все попытки прогнать ее. Но затем он вспомнил сухой хрип последних слов Алого Короля.

+Я совершил ошибку, сын мой+.

«Три».

Кинжал рассек кожу, мышцы и кость. Кнекку пронзили свет и боль, а затем лавиной обрушилась тьма.

Правое сердце остановилось.

Колдун встал.

Он больше не был в башне. Его тело все еще оставалось там, на каменном полу с ритуальным ножом в сердце, но разум и душа скользнули в глубочайшие царствия хаоса. Он был ментальной проекцией, мыслеформой, заброшенной в Море Душ.

Но Кнекку не чувствовал никакой разницы. На нем была та же одежда, что и в башне. Красно-синие одеяния развевались как будто на ветру, вот только ветра не было. Постепенно мир стал проступать перед его глазами. Он стоял на каменном лестничном пролете. По обе стороны обрывались отвесные пропасти. Глубины внизу были скрыты в серебряной дымке. Над ним ввысь тянулись другие пролеты, извиваясь и встречаясь под невозможными углами. Куда бы он ни бросал взгляд, расстояние скрадывал сумрак.

Кнекку посмотрел на грудь. Под кожей пульсировал свет, пылавший подобно заключенному в клетке ребер солнцу.

— Еще бьется, — раздался голос над ним.

Он взглянул вверх, поднимая руки. Со ступени над его головой смотрело широкое кошачье лицо. Оно повернулось, и шерсть приобрела цвет шлифованной меди. На него глядели два ряда глаз разного цвета и с разными зрачками. — Ты просуществуешь здесь еще сколько-то, Кнекку. Ты выиграл себе время. Достаточно ли? А вот это интересный вопрос.

Существо вздохнуло, лизнув воздух розовым языком. Кнекку узнал его, хотя раньше не видел этой формы.

— Авениси?

— Это было так давно, старый друг. Сколько времени миновало для тебя? Тысяча лет, прожитых после Просперо? Две? Три? Больше?

Кнекку посмотрел на демона, который когда-то назывался его тутеларием. Когда он в последний раз видел его, тот сменил мех и кошачью форму на пылающие когти и щупальца. Это произошло на Просперо, и тех пор он больше не пользовался услугами существа. Он знал, почему — из-за чувства предательства, столь же острого сейчас, как и тогда, когда он вместе с остальным легионом узрел истинную природу ангелов, с которыми десятилетиями делился своими мыслями.

— Зачем ты здесь?

— Чтобы помочь тебе пройти по Лабиринту. Помочь тебе отыскать Алого Короля.

— Я не призывал тебя.

— А я не звал тебя в Лабиринт, но оба мы здесь. — Существо прыгнуло и аккуратно приземлилось на ступеньки прямо перед ним. Его шерсть была синей, но в движении меняла оттенок. — Начнем? Твое время не безгранично.

— Что, если мне не нужна от тебя помощь?

— Тогда у тебя не будет решающего преимущества.

— Кто тебя прислал? Кто знал, что я приду сюда?

— Все. Никто. Кто-то.

— Мне больше не нужны загадки.

— Нет, тебе нужна крайне специфическая помощь, поэтому я здесь. Тебе нужно начать двигаться, иначе Лабиринт поглотит тебя. Ему не нравится то, что не пытается отыскать что-либо.

Кнекку посмотрел на ступени перед собой и замер. Они изменились. Теперь они вели не вверх, но вниз, в серебристый сумрак. Секунду он размышлял, беря мысли под твердый контроль.

— Ты ведь не размышлял над этим всерьез? Не в твоем духе действовать в панике, не продумав все шаги и вероятности. Может, ты изменился сильнее, чем я думал?

— Молчать! — прорычал Кнекку, метнув взгляд на Авениси.

Когда он оглянулся, ступени слева от него стали ступенями перед ним. И еще одними — справа.

— Ты здесь, чтобы найти Алого Короля, — быстро сказал Авениси. — Каково твое начало?

— Начало…

— Повод, мысль, заставившая тебя пойти на это, то, что ты вспоминаешь, думая о нем?

«Я совершил ошибку, сын мой», — мысль возникла прежде, чем он успел подумать о ней, и перспектива как будто изменилась — ступени, что возникли слева от него, теперь стали просто тенями, отбрасываемыми в туман, а ступени, шедшие вниз, теперь вели вверх.

— Пойдем, — сказал Авениси, проскользнув мимо. — Шаг за шагом.

Кнекку взглянул на кошачью фигуру демона, поскакавшего по лестнице, никогда по-настоящему не касаясь камня. Существо остановилось и оглянулось, склонив голову набок, ряды глаз замерцали радугой цветов.

Секунду Кнекку колебался, а затем начал подниматься следом.

 

XV

Погребальный костер

Ариман смотрел в синий глаз демона. Он мог думать, но у мыслей не было чувств. То, что он видел, было невозможно. Попросту невозможно.

+0, еще как возможно, — сказал демон. — Я ждал этого момента, наблюдая за тобой, помогая тебе дойти до него, направляя твой путь, пока твое появление здесь не стало неизбежным. Пока не исчезла всякая возможность свернуть. Пока ты бы не стал готов получить единственную награду за предательство+.

Ариман попытался что-нибудь сказать, пошевелить конечностями, но понял, что не в состоянии даже дернуть пальцами. Вихрь света неподвижно висел вокруг него. По обе стороны замерли воины Рубрики, их пылающие глаза ничего не видели.

+Это происходит не в реальности. Вот почему ты не можешь двинуться. Я не борюсь с тобой. Я никоим образом не изменяю того, что ты делаешь. Это просто соединение между двумя моментами, пробел во времени, который я заполнил этим… визитом+.

Демон сместился ближе, его фигура рассеивалась в дожде и дыму, словно проекция.

+Когда пришли Волки, я бы позволил сжечь этот мир за наши грехи. Мы заслужили того, чтобы умереть здесь, все мы. Но ты… Ты осмелился счесть себя выше меня. Ты стал бороться. Ты не принял наказания. Ты отверг меня, — существо указало стеклянным когтем на развалины города и разворачивающийся ритуал, — и теперь заплатишь всем тем, что тебе дорого+.

Ариман чувствовал, как мысли и реакции пытаются преодолеть момент, но все, что он мог видеть, это демон, все, о чем мог думать, это его слова.

+Я — твоя немезида, Ариман. Я — тень, что идет за твоими деяниями и лишает твою славу блеска. Я — горечь, что душит надежду. Я — отец, которого ты забыл, отверг, предал. И я жду тебя так же, как ждал, наблюдая, все это время+.

Демон отступил, его позвоночник затрещал, и тень под капюшоном разрослась и потекла, будто новая кожа. Очертания отваливались кусками — подобно жиру с варящегося трупа. Он съежился до тела из иссеченных шрамами мышц и повис в воздухе, закованный в серебряные цепи. Глаза стали черными дырами над утыканным иглами ртом. Это был образ демона, которого Марот сковал в одном из братьев Астрея, демона, которого Ариман считал грубой мощью простого голода, демона, которому он годами позволял сидеть в сердце своего флагмана.

+Я пробыл с тобой так долго, наблюдая, направляя, помогая. Ты никогда не задавался вопросом, почему позволил мне существовать среди своих сородичей, никогда не переступал ямы, что я вырыл в твоем разуме. Так много ям за такое короткое время… но теперь я хочу, чтобы ты видел, хочу, чтобы знал: я говорю не одну лишь правду. Я говорю о судьбе, о судьбе, которую я создал для тебя. Там, у края дороги, я жду и увижу, как ты сломаешься+, — осклабился он в иглозубой ухмылке.

Демон подступил ближе, и Ариман смог увидеть сквозь него застывшие капли дождя и руины города.

+Я бы дал тебе отправиться дальше в неведении, но у мести много ликов, и знать, что ты потерпишь неудачу, и увидеть, как все разрушится, — это наслаждение, от которого я не смог отказаться+.

Демон повернулся, и его форма снова задрожала и начала изменяться. Теперь на Аримана взирало новое лицо с новой фигурой, словно обратная сторона монеты.

Колдун почувствовал, как застывшее мгновение зачаточно тряхнуло.

+Ты уничтожил меня. Ты уничтожил моих братьев. Ты сделал меня подобным тебе, а затем бросил судьбе. — Ариман ощутил, как вокруг него скручивается что-то громадное, и холодное, и темное. — Ты поклялся спасти моих братьев. Теперь же я отплачу тебе тем, что нарушу данную тебе клятву. Если твои замыслы можно разрушить, я разрушу их, — произнес Астрей. Краем глаза Азек заметил, что капли дождя медленно заскользили с неба. Вспышки молний начали наливаться яркостью. — И тебе известно, что я могу исполнить это обещание. Я — судьба, что наконец пришла+.

Момент миновал, и звук шторма накатил на него с ревом вернувшейся ярости; потрясение и откровение обрушились на Аримана, словно падающая гора.

Дверь вывернуло из стены с грохотом срезаемых болтов. Жертвенник ухватился за косяк и расширил проем. Игнис чувствовал, как изо рта течет кровь. Глаза заволокло красной пеленой. Атенеум, или Санахт, или что-то другое было пылающим пятном света позади силуэта Ктесия. Звуки ритуала, поднимающиеся с Просперо, исчезли. Их сменила резонирующая нота, похожая на звон бьющегося стекла или готовый закричать голос. Из легких резко вырвался вздох.

Взгляд Игниса переметнулся на Атенеума. Если у сущности еще и оставалось тело, он больше его не видел. Фигура внутри клетки превратилась в язык радужного пламени. Ему нужно встать. Нужно…

— Я должен освободиться, — произнес Атенеум голосом, что был хором. — Сыны мои. Я буду свободен.

Ктесий оставался неподвижным, как статуя, его глаза — зеркала, что отражали пламя внутри клетей.

Атенеум прикоснулся к решеткам.

— Я буду свободен, — сказал он, и металл распался, словно горящая паутина.

Игнис понял, что опоздал.

Атенеум шагнул в воздух. Его глаза были огненными провалами. Вокруг головы ревела корона пламени. Он протянул руку к Ктесию, словно чтобы благословить его.

Пальцы Атенеума почти коснулись лица Ктесия, когда кулак Жертвенника врезался в призывающего демонов. Атенеум гневно взревел. Из его рта хлынул огонь. Броня автоматона пошла пузырями, когда он встал между Атенеумом и Ктесием.

— Игнис! — крикнул Ктесий.

Тот увидел, как призывающий встает с пола, протягивая руку, но тянулся он к Игнису, а не к пылающей фигуре Атенеума, и его взгляд прояснился. Посох Ктесия валялся на палубе между ними. Игнис интерпретировал и просчитал намерение призывающего демонов. Жертвенник издал предупреждающий щелчок. Атенеум одним жестом вздернул автоматона в воздух. Ктесий поднял руку.

Игнис нырнул, схватил посох и подбросил. Холодное железо зазвенело, когда Ктесий поймал его, взметнул вверх и выговорил три звука, похитившие тепло из воздуха. Символы, вырезанные на стенах, вспыхнули ослепительной яркостью. Игнис почувствовал, как разум сковало. Воплощение Атенеума свело судорогой, спина выгнулась до невозможности, изо рта выплеснулась струя красного пламени. Его затрясло, а затем пламя исчезло, и он рухнул на палубу.

Ктесий тяжело дышал, подбородок заливала кровь.

У Игниса все еще кружилась голова, когда он посмотрел на призывающего. Он открыл рот, чтобы спросить, что случилось, но тот заговорил первым:

— Что случилось?

Игнис помолчал, моргнул и просчитал вероятности.

— Ты… попал под его…

— Чары… — прошипел Ктесий.

Игнис попробовал понять, не шутит ли призывающий демонов. Ктесий пытался подняться, но ноги не повиновались.

— Сквозь него течет энергия, — тяжело дыша, продолжил он. — Похоже, она разъела оковы зала и клетей. — Он указал на пылающие в стенах символы. — И в который раз я рад, что неизменно считаю самый худший исход самым вероятным.

Игнис снова моргнул. Неужели Ктесий не слышал, что сказал Атенеум? Не слышал, что тот назвал их не братьями, а сынами? Лгал ли ему призывающий? Игнис замер, пытаясь просчитать дальнейшие действия. Как бы поступил Ариман?

Он открыл рот.

Ктесий вновь попробовал подняться.

— Нужно забрать его, — сказал призывающий демонов. — Атенеума нельзя уничтожить, и я даже не хочу думать о том, что случится, если мы попытаемся. От этого зала теперь никакого проку. Я снова подчинил его, но оковы нуждаются в присмотре. Поэтому он должен оставаться со мной. Будь проклята моя старческая плоть! — Ктесий вновь попытался встать и упал, тяжело дыша.

Игнис как раз собирался подойти, когда Жертвенник встал над Ктесием и с грохотом поршней вздернул его на ноги. Мгновение тот выглядел удивленным, а затем рассмеялся.

— Возьми его, — он указал на лежавшего без чувств Атенеума.

Жертвенник развернулся, но не сдвинулся с места.

Игнис все еще размышлял. Он считал, будто Ктесий выяснил, что Санахт стал Атенеумом не по своей воле, но теперь был в этом уже не так уверен и даже близко не знал, как следует поступить. Оставалось следовать за образом событий, спроектированным им с Ариманом.

— Выполняй, — приказал он Жертвеннику.

Автоматон взял Атенеума на руки.

— Лучше идти к посадочным палубам, — сказал Ктесий. — Погребальный костер скоро разгорится, а потом… нам нужно быть готовыми, верно?

Он похромал к выходу. Игнис чуть задержался. С Ктесием все еще было что-то не так, что-то в его внезапном выздоровлении и сосредоточенности беспокоило магистра Разрухи.

Жертвенник прощелкал вопрос. Игнис кивнул, и оба направились следом. Ведь если подумать, какой у них был выбор? Ктесий очевидно прав: скоро у них не останется времени размышлять над загадками.

«Сын мой…»

Время резко потекло снова. Ариман выдохнул. Дождь исхлестывал город вокруг. Он чувствовал мысли своих братьев, ритуал снова и снова прокручивался у них в мыслях со все возрастающим ускорением.

«Сын мой…»

Лицо и слова демона кричали у Азека в сознании, прорываясь сквозь его спокойствие, разрушая концентрацию и ввергая ее в неодолимые сомнения.

«Сын мой…»

Этого не могло быть. Они изменили Магнуса. Все те тысячелетия назад они сделали его цельным. Этого не могло быть…

Только если…

«Сын мой…»

Щупальце эфирной энергии проникло в разум. Сознание вздрогнуло. Вокруг взревели от гнева колоссальные фигуры из сокрушенной брони и разбитых кристаллов. Кинетические щиты раскололи тьму мелькающими вспышками белизны. Варп был повсюду — материя стала блеклой тенью в его восходящем свете. Он падал, продолжая стоять.

На Аримана из тьмы смотрело лицо Астрея, сияющее чистой ненавистью, подобное аверсу монеты.

«Я был слеп. Я не увидел того, что следовало бы».

Он подумал о фигуре в красном из снов. Подумал об Иобель, о словах, которые она когда-то выкрикнула с высочайшей башни его воспоминаний:

«Ты проиграешь. Ты один. С тобой остались только враги и предатели, Ариман».

Он терял контроль над происходящим. Вся энергия, все столь тщательно выведенные линии структуры и значимости, протянутые сквозь материю и время, все точки фокусировки — все разламывалось. Заклятие поднималось в вари, словно раскат грома, окрашенный кровью и ослепительным светом. Оно достигло границ сотворения и врезалось в оковы воли, которые удерживали его. Ариман чувствовал, как оно давит на реальность, давит на разум. В носу лопнули сосуды, и горло наполнилось привкусом железа. Осколки серебра в груди коснулись сердец, когда вся его мощь выплеснулась наружу. Разум Аримана встретился с замыкающими элементами ритуала.

«Я не проиграю».

Он нашел в мыслях последнее озерцо спокойствия и влил в него всю концентрацию.

Мир замедлился до биения сердец. Серебряные осколки в груди походили на острые зубы, вгрызающиеся в сознание, но он преодолел ощущение. Ариман увидел и почувствовал ближайшее будущее: корабли, прорывающиеся сквозь заслон в космосе, падающие бомбы, вспышку — и почувствовал, как взрывная волна срывает с его костей плоть и доспехи. Увидел, как тысячи братьев, которых он собрал подле себя, превращаются в серый пепел, кружащийся на огненном ветру. Это случится. Будущее неслось вперед, лишая его такого нужного времени.

Он сформулировал единственную мысль и бросил ее вверх, сквозь облака, в пустоту. Он не посылал ее какому-то конкретному разуму. Ариман не знал, кто еще оставался, чтобы услышать ее. Корабли, сдерживавшие имперский флот, были не с ним, не на самом деле. Они решили остаться ради этого момента, возможно, желая сразиться в битве, проигранной ими тысячи лет назад, возможно, из верности, которая заставила их встать рядом с ним. Неважно, почему они были здесь, главное то, что они были.

+Больше времени! — крикнул он. — Нужно больше времени! Ради легиона, что создал нас, нам нужно больше времени!+

Послание влетело в бурлящий варп, поднимаясь, будто горящая стрела, выпущенная в ночное небо. Ариман потянулся, чувствуя ритм ритуала, вслушиваясь в бесконечную песнь. Он вновь стал одним целым с разумом. Ритуал все продолжался и продолжался, прекрасный и ужасающий — и незавершенный.

«Прошу, — подумал он. — Услышьте меня. Дайте мне время».

+Мы дадим сколько сможем,+ — раздалась мысль, которая преодолела гул мертвых голосов.

Ариман узнал говорящего.

+Спасибо, Хайон, — послал он. — Мы еще встретимся+.

+Это… это уж наверняка+, — вернулся угасающий голос Искандара Хайона.

Ариман посмотрел в небеса и почувствовал, как течения времени изменили свой ход. Он потянулся ко всем соединенным с ним разумам и заговорил:

+Уже скоро, братья мои+.

И разумы Изгнанников ответили ему безмолвным унисоном:

+Мы поднимаемся+.

— Ангелы Терры… — прохныкал Сильван, — простите и защитите меня.

Он попытался найти панель управления створками, но руки не работали как следует. Ничто не работало как следует. Его пальцы стали безвольными тряпками, жар лихорадки опалял кожу. Часть его была поражена тем, что он еще жив. Казалось, голову жалило изнутри. Куда бы Сильван ни бросил взгляд, все полыхало. Пространство перед кораблем заполнила решетка взрывов. «Слово Гермеса» находился теперь так близко к Просперо, что его почти накрывали бури. Корабль остался без щитов, обрушившихся из-за мощных разрядов клокотавших вокруг штормов, но продолжал цепляться за позицию, борясь с силами, которые пытались утянуть его вниз.

Битва над «Словом Гермеса» вспыхивала ярче, чем звезды и солнце. Ближний космос превратился в горнило сплошного света и зарядов плазмы. Имперский флот шел на прорыв. В авангарде двигались гранд-крейсеры с похожими на глыбы носами, пробиваясь сквозь сеть защитников. Корабли, сталкивавшиеся с ними, ломались один за другим — некоторые давали последние залпы и бежали, израсходовав запасы преданности до конца. Другие продолжали удерживать позиции или проходили перед фронтом приближающегося флота, ведя огонь и получая повреждения, как будто это уже само по себе было победой. Они не действовали как одно целое — единство изначальной обороны рассыпалось под орудиями имперских судов.

— Давай. Давай. Прошу…

Его пальцы снова соскользнули с панели управления створками. Сильван тяжело задышал, и свисавшие с его тела складки кожи вздрогнули, когда он всхлипнул. Голова все еще горела от видений, поднимающихся с планеты под ногами. Варп сиял неровным светом. Надо всем извивались огненные змеи. В хрустальный обзорный экран со звоном, похожим на стук дождя, врезалось облако обломков. Навигатор поднял глаза.

В верхнюю часть корпуса ближайшего корабля угодила торпеда, и тот стал крениться носом к поверхности. На хребте вздулись взрывы. Башни вдоль него треснули. Сильван почти услышал, как кричит корпус, попав под шквал. Внутри обнажившейся суперстуктуры разгорались огни. Варп заискрился, когда перед смертью тысячи жизней вспыхнули ужасом. Просперо утянул судно в свои воющие объятия.

Из пламени битвы вырвался имперский корабль. Его нос в форме молота покрывали нити оплавившейся брони. Он начал грузно разворачиваться, попутно обстреливая из орудий суда, что все еще находились в атмосфере Просперо. Сильван знал, что это за корабль. Три десятилетия он водил один из таких сквозь варп. Это была боевая баржа Адептус Астартес, и она направлялась прямо к «Слову Гермеса».

Посреди огненного ада черно-золотой «Воплощенный» совершил разворот и ринулся к боевой барже. Он рассек щитами взрывы, и те зашипели светом, прежде чем обрушиться. Пушки вдоль бортов открыли огонь, разрывая врагов. Корабль шел наперерез боевой барже, толкаемый двигателями подобно брошенному копью. Сильван видел, как от нырнувшего к своей добыче «Воплощенного» волнами исходит злоба.

Руки навигатора застыли над пультом управления створками. По хрусталю застучали крошечные кусочки мусора.

Боевая баржа находилась так близко, что ее орудия и открытые порты походили на черные глаза, смотревшие прямо на него. «Воплощенный» открыл огонь. Дорсальные лазеры прочертили к барже полосу слепящего света. Щиты имперского корабля свернулись. «Воплощенный» приближался, неудержимый, мстительный. Но он был один.

Завесу пламени пронзил еще один имперский корабль. Он уступал размерами боевой барже, но все равно казался горной грядой из металла и орудий. На его носу красовались золотые разряды молний размерами с жилой блок. Это был ударный крейсер, меньший, но не менее смертоносный представитель флота Адептус Астартес. Из него выплеснулись десантно-боевые корабли, тут же устремившиеся к планете. Следом двигалась вторая боевая баржа, такая же, как первая, только ее корпус от носа до кормы был угольно-черным. На вершине мостика расположилась огромная серебряная голова ястреба.

«Воплощенный» заложил вираж, когда новоприбывшие враги устремились к нему. На корабли Космического Десанта обрушились шквалы батарейного огня и потоки лазерного света. Огонь рассеялся о пустотные щиты. Черно-золотой корабль оказался в самом центре смыкающихся вражеских когтей. Он дал последний яростный залп, развернулся вокруг своей оси и ринулся от Просперо в открытый космос.

Сильван услышал, как с его уст сорвался стон.

«Что Ариман творит? Почему он не предвидел катастрофы? Что он делает на планете? Почему он допустил это?»

Три судна Космического Десанта приблизились к Просперо. Орудия кораблей на ультранизкой орбите безмолвствовали. Если они откроют огонь, то рухнут на планету.

Троица вражеских кораблей полностью поглотила внимание Сильвана. Между ними проносились силуэты бомбардировщиков и истребителей.

— Милостивый… — начал он.

Одна из боевых барж выстрелила. Из ближайшего корабля вырвалось полотно света. В этот раз Сильван упал, руки, пытавшиеся ухватиться за воздух, свело судорогой. «Слово Гермеса» тряхнуло от докатившейся до него взрывной волны. Навигатор распластался на полу. На мгновение он ослеп, а затем свет того, что пошло следом, затопил его сквозь обзорный экран. Каким-то образом он снова видел, как будто его глаза просто стряхнули мимолетную слепоту. Где-то в другом месте и в другое время он бы задался вопросом, как такое может быть, и нашел бы все возможные объяснения потрясающими. Ужас того, что он затем увидел, лишил Сильвана способности размышлять.

Из боевой баржи в верхние слои атмосферы Просперо посыпались крошечные предметы. Навигатор увидел точки огней, когда включившиеся двигатели остановили неуправляемое падение. Он узнал их с первого взгляда, хотя никогда не был свидетелем применения. Сильван всегда оставался в своих покоях, когда корабли, которые он вел на войну, делали свою работу. Но ему и не нужно было видеть их раньше, чтобы знать, каким было их предназначение. Это были пробивные капсулы, и их появление означало, что Ангелы Смерти уже в пути.

Сильван поднес руки к глазам, но не сумел закрыть их. Под всем, что его окружало, извивалось бледное пламя, и он почти слышал, как мертвые зовут живых присоединиться к ним.

— Я не хочу смотреть! — крикнул он, но продолжал, не моргая, наблюдать, как пробивные капсулы несутся к «Слову Гермеса».

Вокруг разгорелись конусы жара, когда они вошли в корабельную прослойку воздуха. Повсюду рвались снаряды, будто семенные коробочки на шквальном ветру, разбрасывая осколки. Сильван попытался закрыть глаза, когда блок лазерных пушек под его башней открыл огонь. На сетчатке отпечатались пульсирующие белые полосы. Оснащенные лезвиями борта капсул впились в спину судна. Посыпались искры, когда вращающиеся пасти с алмазными зубьями и мелта-резаками начали прогрызаться сквозь корпус.

Наверху боевая баржа и ударные крейсеры прекратили огонь. На мгновение картина перед навигатором стала спокойной и безмолвной. Казалось, даже варп скользнул в безмятежность. Для Сильвана — лежавшего на полу помещения в башне корабля, который он никогда не хотел направлять, над миром, что был гноящейся раной в варпе, — безмолвие кораблей было худшим, что ему когда-либо приходилось испытывать.

«Гнев веков» взирал сверху на Просперо. Высоко на мостике инквизитор Малькира почувствовала на себе взгляд Гилро, хозяина корабля. Даже для космического десантника он был старым воином, время и битвы скорее заострили, чем притупили кромки его души. За это он ей нравился.

— Мы на месте, почтенный инквизитор, — прорычал он. Выдержка и официальность сделали его обращение почти очаровательным. — Точка основной детонации прямо под нами, и мы удерживаем ее на прицеле.

Малькира не глядя медленно кивнула. Она чувствовала на себе взоры сотен людей по всей командной палубе, хотя ни одного прямого. Палуба представляла собой амфитеатр из многоярусных систем управления в сердце зала полукилометровой ширины. Ряды были заполнены сервами, сервиторами и техножрецами, присматривавшими за основным управлением корабля. Все они наблюдали за ней, ожидая, пока она отдаст приказ. Никто из них не запомнит этого момента. Никому из них не позволят этого сделать, даже Гилро. Ему, а также большинству ценных сервов и техножрецов сотрут память. Остальных ликвидируют.

— У нас все еще остаются абордажные партии на кораблях на ультранизкой орбите, — напомнил Гилро.

— Почему их запустили первыми?

— Капитан Умиэль отдал приказы до того, как вы поднялись на борт. На случай, если те корабли попытаются бежать.

Малькира приподняла бровь, но не стала говорить, что думает о решении Умиэля. Это было неважно. Он и те, кто отправился с ним, поплатятся за свою ошибку. Гилро знал это и знал, что его орден одним махом потеряет десятую часть силы. То, что он решил упомянуть об абордажных партиях, было понятным, а то, что не стал заострять на этом внимание, свидетельствовало о самообладании, которое она могла только уважать.

— Мы продолжаем, — заявила инквизитор, и Гилро склонил голову, не проронив ни слова.

Она перебралась с «Вечного воителя» на боевую баржу «Гнев веков» во время битвы. Ее шаттл пронесся сквозь боевую сферу в сопровождении десятка пустотных истребителей, уклоняясь от взрывов и уходя от перехватчиков. Несколько командующих флота сочли подобный риск неприемлемым, но она просто сказала, что решила посмотреть на мир, который собирается сжечь, своими глазами. У нее было чувство, будто Гилро начал уважать ее как за этот поступок, так и за проявленную сентиментальность. А еще за то, что она обладала властью самого Императора.

— Покажи нам, — велела Малькира.

По мановению руки Гилро где-то на верхних ярусах техножрецы выполнили приказ. С корпуса снаружи отъехали бронированные плиты. Сквозь огромный кристалл и бронзовый потолок полился свет, рассеивающийся в пыли и дыме курильниц. Вид заполнил Просперо, его поверхность — вихрь грозовых облаков и резкого света.

Малькира взглянула на планету. Ее глаза не были теми же, которыми она смотрела на этот мир в последний раз. С тех пор сменилось восемь веков и три пары новых глаз: восемь веков войны с варпом и детьми Просперо. В ее сознании на мгновение всплыла череда погибших миров и потерянных душ. Издубар, умерший семьдесят лет назад, чье лицо по-прежнему оставалось молодым, когда сердце наконец отказало. Эрион, отправившийся к Призрачным Звездам и так и не вернувшийся. Иобель, схваченная Ариманом так много столетий назад, теперь уже наверняка мертвая. Малькира была старой, когда встретила их, и вот она здесь, последняя из них, стоящая с топором палача. Она так долго охотилась на Тысячу Сынов — и здесь их так много, вернувшихся к колыбели своего совращения.

«Это конец», — мягко сказала про себя инквизитор и бросила взгляд на Гилро.

Выражение лица воина оставалось каменным. Малькира кивнула и перевела глаза снова на Просперо.

Космический десантник поднес кулак к груди и склонил голову. Инквизитор не сводила глаз с ведьмовского шторма, скрывшего поверхность планеты. Хозяин корабля повернулся к команде, его голос походил на громовой раскат даже сквозь пощелкивание и гул машин.

— Начинаем циклонную бомбардировку по вашему приказу, инквизитор.

В памяти всплыла ритуальная фраза экстерминатуса, но когда Малькира открыла рот, слова оказались простым распоряжением, произнесенным твердым голосом:

— Сжечь.

Спустя долгую минуту ей показалось, будто огромный корабль содрогнулся. Снаряды пронзили атмосферу, волоча за собой полосы жара, так что выглядели падающими огненными каплями. С противоположной стороны планеты другие боевые баржи и ударные крейсеры начали собственные бомбардировки. Дело сделано, Просперо сгорит во второй и последний раз. Это уже не остановить. Снаряды падали, и им оставалось лишь достичь поверхности.

Они раскалялись все ярче в уплотняющемся воздухе, а затем над ними сомкнулись штормовые тучи.

По тому, что осталось от тела Малькиры, пробежала дрожь. Столько времени — и вот она здесь. Война никогда не кончится, но сейчас она узрит, как враг, с которым она боролась всю свою жизнь, наконец падет. Инквизитор не плакала сотни лет — еще один дар новых глаз, — но моргнула, когда нервные окончания в их уголках защипало.

— Сжечь, — повторила она.

Разум Аримана возносился. Вокруг него в эфире разворачивался последний момент ритуала. Тысячи мыслей в сотнях разумов достигали окончания циклов. Равнения времени и объектов сходились воедино.

Ариман потянулся своей волей. Из ядра сознания развернулась формула: старые слова и давно мертвые секреты. Ритуал раскручивался дальше, пока он старался стянуть к себе все его нити. Воспоминание о демоне и об Астрее дергало за его мысли, пока он придавал им форму.

Отголоски смерти Просперо завопили со всей яростью. Сквозь барьер между мирами хлынула энергия варпа. Землю скрутило, и из нее спиралью мертвых лиц поднялись осколки костей. Поток силы и ритуал, призвавший ее, встретились. Из земли вырвался багровый свет, окрасив облака красным. Рубриканты и колдуны стояли неподвижно, пока мимо проносились доли секунд.

Финальные компоненты воли и мысли заняли свои места. Варп застыл. Раздувшаяся масса энергии и эмоций задрожала, съежилась в сферу, а затем расплавилась в твердую плоскость намерения и цели. Ариман чувствовал каждую ее часть. Он был каждой ее частью и частью всех разумов, соединенных с ней. Как и всегда.

Он открыл глаза в реальном мире. Все двигалось с медлительностью разбитого пикт-экрана. Среди руин Тизки вокруг него стояли Изгнанники Тысячи Сынов. Внутри грозовых облаков над ним растекался свет от падающих с небес снарядов.

Разум вдруг опустел, стал неподвижным. Ариман потянулся к груди. Его пальцы коснулись треснувшей спинки нефритового скарабея. Камень был теплым на ощупь, как в день, когда Просперо умер под секирами Волков. Азек знал, что, возможно, только он один из всех братьев сберег это разбитое напоминание о своем первом побеге с родного мира. Тогда он объединил легион, когда Магнус отдал последние силы, чтобы спасти тех, кто выжил.

Теперь Ариман не нуждался в нем, чтобы стянуть братьев вместе. Они были им, а он был ими всеми. Но скарабей имел значение. Оно заключалось не в соединении с братьями, а в соединении с прошлым, соединении с первым путешествием сквозь пространство и время, соединении с тем мостом, который Магнус воздвиг между Просперо и их убежищем в Оке. Он был ключом, способным открыть этот путь снова.

«Ты не можешь дважды войти в одну реку, — невольно вспомнил Азек слова древней пословицы. С застывшего неба падали огненные слезы. — Ибо это уже не та река. — Он сжал скарабея и закрыл глаза. — А ты уже не тот человек».

Циклонные торпеды достигли поверхности планеты и взорвались. Первая боеголовка расплескала пламя от края до края горизонта быстрее, чем раздался звук детонации. Вторая упала, когда огонь первого взрыва потускнел до желтизны. Когда ударила третья, пламя с ревом взвилось в воздух. Корабли Тысячи Сынов, находившиеся на ультранизкой орбите, захлестнуло огнем, и больше они не поднялись. В считаные минуты Просперо стал шаром вихрящегося огня, слишком яркого, чтобы глядеть на него.

Малькира, стоявшая на мостике «Гнева веков», дернулась, когда на глаза опустились имплантированные мембраны. Но даже тогда она продолжала видеть пожар как пылающий вихрь на сетчатке. Инквизитор услышала крики нескольких членов команды. Некоторые — вызванные болью, некоторые — потрясением, некоторые — благоговением. В последних различались мольбы о прощении.

«Приговор бога», — подумала она.

Пламя продолжало разгораться. Огненные шторма плясали на поверхности, пожирая воздух и материю. Корпуса имперских кораблей на ближней орбите ужалили огненные бури. Черные завесы пепла поднялись как будто в насмешке над зарей, заливавшей небеса планеты. А затем — с внезапностью задутой свечи — пламя исчезло.

Там, где прежде был Просперо, осталась только зола. Под лишенным воздуха небом лежала голая, опаленная огнем скала. Руины прошлого, моря, осколки истории — все медленно скрывалось под слоем черноты. И варп стих, голоса минувшего убийства исчезли, реки злости вернулись в берега.

Горстка кораблей, выступивших против Империума, бежала или легла в дрейф, будто оглушенная взрывом рыба. Остальные вышли из битвы. Имперские корабли оставались еще какое-то время. Спустя десять часов после того, как огонь погас, боевой корабль доставил на поверхность Малькиру. Инквизитор стояла на остывающей почве, пока над головой кружило звено истребителей и ударных кораблей. Она была одна. У нее не было причин брать с собой кого-то еще, хотя на самом деле едва ли нашлись бы весомые аргументы, чтобы и самой находиться здесь. Но аргументация волновала ее сейчас меньше всего.

Женщина стояла на Просперо, дыхание затуманивало хрусталь визора. Поверхность под ногами превратилась в черное стекло. Над оплавившимися грядами обломков мерцал свет галактики.

Ничего. Абсолютно ничего. Как будто все было сметено в забвение.

Части ее — большей части — хотелось чего-то осязаемого, чтобы отметить этот момент. Она фыркнула.

«Череп, чтобы водрузить на могилу, голову, чтобы показать судьбу предателей…»

Ничего подобного не будет. Ариман исчез, а вместе с ним и та цель, которая привела его назад, в мир своего легиона. Воинство его совращенных сородичей отправилось в огонь следом за ним. Это, предположила Малькира, и должно считаться победой.

Она огляделась в последний раз, а затем направилась к своему боевому кораблю.

— Сообщить всем судам. Расставить сигнальные маяки на границах системы. Пусть транслируют следующие слова: «Узрите расплату за гордыню. Император видит. Император знает».

Включились двигатели. Она ступила на рампу, кивнула, и машина взлетела.

— Сжечь останки вражеских кораблей и приготовиться к отлету. Я хочу, чтобы покой ничего не нарушало. — Внизу сквозь открытый люк исчезала земля. — Мы здесь закончили.

 

XVI

Лабиринт

Астрей вынырнул из озера крови. С него стекали ручейки бледного огня. В воздухе над ним свернулись тени изорванных крыльев. С палубы вокруг озера начали подниматься фигуры. Некоторые так и остались лежать, их конечности спутались под белыми одеяниями. На каждой поверхности извивались и дугами вздымались вверх черви статики.

Астрей почувствовал, как вздрогнула реальность, когда снова заключила его в свои объятия. Ариман видел и слышал его, но о чем он думал? Почувствовал ли он вину, увидев Астрея? Почувствовал ли ужас? Этого он не знал. Он полагал, что все пройдет иначе, но это было ничто, просто слова, брошенные тонкому, словно дымка, образу.

«Итак, оправдались ли твои ожидания?» — спросил демон изнутри мыслей Астрея.

«Ты говорил с ним?» — осторожно подумал тот.

«Ты заметил», — произнес демон, и Астрей услышал в мысли горькое веселье.

«Да, — сказал он. Во время посещения Просперо было мгновение, когда он отвернулся от Аримана, прежде чем вернуться, и услышал слова, произнесенные за гранью осознания. — Что ты ему сказал?»

«Только то, что требовалось сказать».

Он почувствовал, как сквозь тело и душу прокатилась дрожь. После обещания мести он успел зайти так далеко, что никогда не спрашивал…

«Почему ты помогаешь мне?»

«Ты спрашиваешь об этом теперь?»

«Ты сказал Ариману что-то… что-то, что он понял. Я почувствовал это. Ты…»

«У меня есть собственные причины для того, что я сделал и делаю. Они — моя… природа».

«Почему?»

Хохот демона вскипел у него в разуме и выплеснулся изо рта. Смертные скоты в зале начали пробуждаться, резко поворачивая к нему головы.

— Поздно спрашивать об этом. Слишком поздно, — произнес вслух демон.

Астрей сжал зубы, чтобы не говорить этих слов, но демон продолжил монолог у него в мыслях: «Ответ не значит ничего. Все, что теперь важно, — это то, что было важно для тебя, когда ты позвал меня. Ты получишь месть, которой жаждешь. Это я тебе обещаю».

+Повелитель, — послал Зуркос. Закутанный в плащ колдун дрожал на краю озера сворачивающейся крови. — Это…+

Берущий Клятвы кивнул, и Астрей с демоном ответили в один голос:

+Дело сделано, путь открыт, узы сотворены. — «Монолит» застонал в ответ. Плиты и решетки искривились, когда варп вновь потянулся и вцепился в него. — Мы возвращаемся в варп. Мы идем в бой+.

«Монолит» содрогнулся. На его корпусе заплясали молнии, пронзая корабль до самых костей. По залам эхом разнеслись крики мутантов. Берущий Клятвы, находившийся в своих покоях, поднял посох и промолвил древнее слово.

От него распространился свет, прокатившись по кораблю, будто ночь, бегущая от восходящего солнцем. В «Монолит» хлынул варп. Из теней вытряхнулись демоны и ухватились за корпус.

Мелькнув в последний раз, «Монолит» нырнул обратно в Великий Океан.

Кнекку продолжал подниматься, но ступени, которые он выбирал, неизменно уводили в никуда. Изо всех углов ответвлялись новые пролеты — иногда вверх, иногда под прямым углом к тому, на котором он стоял. Неважно, куда он решал идти дальше, мир подстраивался под него, меняя верх на низ, а низ — на верх. Образы, создаваемые ступенями, никогда не бывали одинаковыми, и все же его неотступно преследовало чувство, что он не двигается вовсе, а ответвления каменных пролетов просто вращаются вокруг него.

— Я совершил ошибку, — пробормотал он.

— Ты обращался ко мне или просто не смог и дальше хранить угрюмое молчание? — Авениси скакал следом, временами останавливаясь, чтобы взглянуть вдаль на что-то, чего Кнекку не мог увидеть. — До чего же постоянен характер смертных.

Кнекку моргнул и покачал головой, не смотря на существо.

— Это сказал Магнус, прежде чем исчезнуть.

— О, а я думал, это ты размышляешь над выборами в своей жизни.

— От тебя есть хоть какой-то прок, помимо насмешек?

— Да, но ты уже видел мою лучшую сторону. — Демон вскочил на ступеньку перед ним и посмотрел на него пятью глазами из девяти. — И, похоже, она тебе совсем не понравилась.

Какое-то мгновение Кнекку глядел на существо, а затем перешагнул его и продолжил восхождение.

— Ступени ведут в никуда, — спустя некоторое время сказал он.

— Они ведут куда угодно, пока ты идешь в верном направлении.

— Тогда веди меня, — прорычал Кнекку.

— Я не Владыка Изменений, — произнес Авениси, и он услышал, как существо пожало плечами. — Пути Лабиринта не для меня.

— Но ты идешь со мной.

— Лабиринт для тебя. Я даже не вижу его без тебя. Я вижу его потому, что его видишь ты. Ты никуда не приходишь потому, что никуда не идешь.

— Если не можешь помочь, хотя бы помолчи.

Усталость впивалась в мышцы Кнекку. Он задался вопросом, означает ли это, что его время на исходе. Возможно, он лежит на полу своей башни, и кровь течет из пробитого сердца быстрее, чем тело успевает исцелиться. Возможно, в реальности он умирает. Но ему нужно было дойти до конца, каким-то образом нужно было найти Алого Короля. Что бы ни случилось с его владыкой, он найдет его и поможет. Что еще сын может сделать для своего отца?

Он продолжал идти, его мысли кружились с каждым сделанным шагом. Мгновение спустя Кнекку осознал, что не слышит следовавшего за ним Авениси. Он огляделся. Существо сидело девятью ступенями ниже, навострив уши и вглядываясь в туман внизу.

— Он здесь. Внутри Лабиринта. — Авениси обратил на него взгляд, и у Кнекку возникло отчетливое чувство, будто тот ожидает ответа. Но он ничего не сказал. Существо наклонило голову, и жест оказался неприятно человеческим. — Ты хотел, чтобы я помог тебе? И начал сомневаться, что найдешь здесь Магнуса? Ну вот, я оказал тебе помощь.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что Лабиринт знает. Здесь есть все и вся. Вопрос только в том, где.

Кнекку вздрогнул. Он не мог мыслить ясно. Перед глазами плыло. Как долго он пробыл здесь? Сколько ступеней уже прошел? Сколько еще предстоит пройти, прежде чем он найдет… хоть что-то?

— На это нет времени, — сказал он, отвернулся и начал подниматься дальше.

— Потому что в любую секунду на Планету Колдунов могут напасть и опустошить? Здесь у тебя сколько угодно времени, Кнекку. Все уже случилось и пока не случилось ничего.

Кнекку огляделся. Пейзаж из ступеней и лестниц изменился вновь. В их нижних частях притаились тени. У него возникло чувство, будто он вдруг оказался в центре толпы, которую не может увидеть.

— Как мне его найти? — спросил он, и вопрос показался едва не признанием поражения.

— Когда ты начал путь, сам путь более не важен. Главное — это то, что ты идешь.

— Клише мудрости из уст демона, — фыркнул Кнекку.

— Оскорбление от всезнающего колдуна, запутавшегося в простой головоломке.

Кнекку сжал зубы и поднял ногу, чтобы сделать еще один шаг. Авениси выдохнул, и звук вместил в себя все разочарование матери в упрямом ребенке.

— Хотя бы попытайся поверить мне.

Кнекку стремительно развернулся:

— Поверить?! Ты говоришь со мной как с глупцом, но я уже поверил тебе когда-то, и ты отплатил мне предательством! Или уже забыл?

— Мы не забываем, — спокойно отозвался Авениси. — Мы не можем. Вот что случается, когда рождаешься в царстве безвременья. Все случается. Порядок происходящего не значит ничего.

— Ничего?

— Да. Ничего. Я думал, что тысячелетия у подножия трона Алого Короля научили тебя этому. Я следовал за тобой и прислуживал в качестве тутелария. Я помогал тебе и направлял, как и должен был, а затем необходимость во мне отпала.

Колдун уставился в кошачьи глаза существа и вспомнил его таким, каким знал когда-то давно: златокрылая аура присутствия, порхающая вокруг его разума, словно привязанный ангел. Затем Кнекку вспомнил, каким Авениси стал в тот день, когда Просперо сгорел, когда он сбросил ангельскую кожу, и под ней оказалась скачущая фигура с гибкими конечностями и голова, подобная полумесяцу. Он смеялся, когда огонь пожирал Тизку. То был последний раз, когда Кнекку видел демона.

— Если теперь твоя природа быть проводником, то исполняй свои обязанности.

Демон кивнул и потянулся, человеческое движение плавно размылось в кошачье. Кнекку подождал, пока существо моргнуло, зевнуло, а затем обратило на него изумрудный глаз.

— Зачем ты ищешь Алого Короля? — спросил демон. — Ты знаешь?

— Верность, — без колебаний ответил Кнекку.

Авениси кивнул:

— Нy, это уже что-то.

Кнекку почти рассмеялся, но чувствовал себя слишком уставшим — на лбу выступал пот и стекал в глаза. В царстве смертных он никогда не испытывал такой усталости. Колдун сморгнул соленые капли и поднялся еще на одну ступеньку. И застыл.

От него до исчезающей вдалеке точки протянулся хрустальный коридор. Стены вырастали к ночному небу без звезд и луны. Он медленно оглянулся. Коридор продолжался и за спиной, теряясь за далеким поворотом. Не осталось ни единого признака тумана или ступеней, на которых Кнекку только что стоял. Сквозь хрусталь просачивался свет, впрочем, ни он, ни Авениси не отбрасывали тени.

— Похоже, это прогресс, — заметил демон.

Колдун не сводил глаз с прохода. Он все еще чувствовал усталость, но теперь она казалась приглушенной. Ощущение того, что за ним следят, только усилилось.

— Кто послал тебя на помощь? — мягко спросил он.

— То, что ты задаешь этот вопрос снова, не значит, что я дам другой ответ.

Кнекку пошел вперед.

«Я ищу Алого Короля, — напомнил он себе. — Я здесь, чтобы помочь ему, потому что он мой повелитель, потому что он мой отец, потому что я верный, потому что я его сын».

Время и ступени проходили, или казалось, будто проходили. Он смотрел на стены, не прекращая движения. Его отражения шагали вместе с ним, танцуя между стенами так, что Кнекку казался самому себе одной бесконечной линией, протянувшейся настолько, насколько он мог видеть. Когда колдун заметил, что некоторые отражения кажутся другими, то опустил голову, больше не сводя глаз с дороги перед собой. Но даже тогда — он не сомневался — отражения продолжали смотреть на него.

Они прошли перекрестки многих коридоров, а также двери, открывавшиеся во многих направлениях. У каждой из них Авениси задавал ему вопрос. Чего он хотел больше всего? Каково его самое раннее воспоминание? Каким был вкус воды в пересохшем горле? Некоторые вопросы после ответа он не помнил. Иногда не помнил, что ответил.

Они продолжали идти.

Небо изменялось. Появлялись и исчезали звезды. Какое-то время шел снег, спиралью падая с синего неба и тая, едва касаясь его лица. Талая вода пахла медом.

И они продолжали идти.

Кнекку что-то видел. Даже не смотря на свои отражения, он видел что-то внутри или за пределами стен Лабиринта.

Как-то раз хрусталь стал совершенно прозрачным, и по обе стороны от него возникли пейзажи. Справа раскинулся мир слепящего солнечного света и высоких гор. По скалистым склонам взбирались укрепления и крепости, пока не становились башнями, указывающими на солнце. Он увидел воинов в бронзовых доспехах, ходящих по парапетам, и как на ветру развеваются их красные флажки. Слева же был трюм военного корабля. Под кранами и утесами техники ходили сервиторы и закутанные в мантии техножрецы. Кнекку наблюдал, как багрово-черные капсулы поднимаются с палубы и опускаются в проемы пусковых труб.

Он шел дальше, и стены вновь затуманились в лед и серебро.

В Лабиринте были и другие. Их лица в хрустале. В первый раз, когда Кнекку увидел Аримана, то едва не остановился. Изгнанник шагал к нему из стены, ставшей гладко-черной. Ариман держал на сгибе локтя рогатый шлем, а в другой руке сжимал посох. Его лицо выглядело неизменившимися, но в нем было нечто еще — нечто надломленное, но также нечто яркое и острое, нечто, оставшееся в глазах. Кнекку заставил себя идти дальше, пока они чуть не соприкоснулись. Затем коридор резко ушел в сторону, образ Аримана проскользнул стороной и исчез.

Мимо проходили и другие, одни отчетливые, другие затуманенные и неразборчивые. Некоторых он узнавал — Хайон, Хатор Маат, Арвида, — но остальные были незнакомцами, которые ускользали прежде, чем их образы успевали приблизиться. Долгое время за ним шла полумеханическая женщина в растрескавшейся красной маске, прежде чем растаять в черном стекле.

Достигнув поворота, Кнекку без раздумий шагнул туда. Он остановился, на мгновение усомнившись, что видит перед собой — отражение за тупиком или же нечто реальное.

Стены вспыхнули и выгнулись, образовав небольшое круглое пространство. Кнекку не видел выхода и, обернувшись, понял, что путь позади также закрылся. Только когда он немного отступил, перспектива изменилась так, что он сумел разглядеть проем, через который только что вошел. В центре пространства у костра сидела фигура в рваном красном плаще, лицо которой скрывалось под глубоким капюшоном. В пламени потрескивали сухие ветви, хлопая и разбрасывая искры.

Авениси протиснулся мимо ног колдуна и приблизился к костру. Фигура в плаще подняла руку и почесала голову существа, будто приветствуя старого знакомого. Кнекку заметил, что пальцы фигуры были искривленными и тонкими, словно ветки. Он нерешительно замер, но затем шагнул ближе. Хрустальные стены превратились в смутную тень.

Фигура в красном плаще взглянула на приближающегося. Из-под капюшона с иссеченного шрамами лица блеснул единственный ярко-синий глаз.

— Приветствую, Кнекку, — промолвил Магнус. — Приятно видеть тебя снова, сын мой. Я рад, что ты нашел меня.

— Нет, — сказал Кнекку. Внутри него, невзирая на усталость, поднялись обида и злость. Он подавил объявшие его чувства, заставив себя посмотреть в наблюдавший за ним глаз. «Контроль, — подумал он. — Контроль — это все. Это лишь очередная уловка Лабиринта, еще один шаг на пути к Алому Королю». — Ты — не он.

Отец улыбнулся и едва заметно покачал головой:

— Все зависит от того, как посмотреть.

Горы нашли Иобель прежде, чем она успела дойти куда-либо еще. Они возникли как черные размытые пятна, скрывавшиеся за маревом, и женщина считала их миражом, покуда не заметила, что они не исчезли, когда начало холодать и темнеть. Тени вершин росли с каждым циклом солнца и луны, пока она не стала различать свет, отражающийся от их склонов. Затем однажды солнце поднялось над горизонтом, и они вгрызлись в небеса над ней, будто сломанные черные зубы. Они не начинались с оснований и пологих подъемов, прежде чем вознестись. Песок просто исчез, коснувшись отвесных утесов. Она шла до тех пор, пока не смогла прикоснуться к черному камню. Он был теплым на ощупь, как будто накапливал солнечное тепло. Песок лишил камень блеска, но отроги и трещины мерцали.

Иобель шла вдоль подножия утеса два цикла света и тьмы, прежде чем нашла проход. Это была щель чуть шире ее вытянутых в стороны рук, и казалось, она бежит от вершин до самой пустыни. Внутри ждали прохладная тень и задутый ветром песок. Инквизитор замерла в нерешительности, но совладала с собой и сделала шаг вперед. Она зашла так далеко и все равно ничего не выяснила, а все, что у нее было — загадочные слова призрачного ребенка и ощущение, что на горизонте ее ждет город.

«Иди к началу всего. Вот к чему все приводит в конечном итоге».

— Все это очень хорошо, — пробормотала Иобель, — но трудноисполнимо, если не знаешь, куда идти.

Ее рука непроизвольно полезла в карман. Там лежал резной кусок дерева, его край был острым на ощупь. Сжимать обломок у нее уже вошло в привычку, когда она думала о своем прогрессе или о его отсутствии. Иобель достала деревяшку и начала разглядывать птиц на ее поверхности. Инквизитор надула губы. При каждом новом взгляде вещица становилась все более и менее знакомой.

— Начало всего для Аримана? Для меня? Для Магнуса? — Она покачала головой. — Для Тысячи Сынов? Для Империума? Но где начинается это все?

Женщина спрятала деревяшку обратно в карман. Щель перед ней ждала.

— Ладно, — сказала инквизитор и оглянулась на нетоптаную пустыню. — Ладно. Если сомневаешься, единственный путь — это вперед, да? — Мимо Иобель в темное ущелье замело струйку песка. — Или что-то вроде того.

Она вошла в гору, и ее окутала холодная мгла. На мгновение Иобель ослепла, когда яркость пустынного солнца сделала тени непроглядно-черными. Она подождала, пока эффект не прошел, и двинулась вперед. Стены ущелья были гладкими и покрытыми неровными узорами, которые напоминали ей следы, оставленные отливом. Песок под ногами продолжал приглушать шаги. Верх щели отсюда представлялся светящимся волоском, но его было как раз достаточно, чтобы видеть. Как раз. Спустя какое-то время Иобель оглянулась. Она не думала, что шла настолько долго, но и проем в утесе стал теперь отдаленной яркой полоской. Женщина ускорила шаг.

Инквизитор была готова к тому, что когда в пустыне наступит ночь, свет исчезнет, однако этого не случилось. Вместо этого изменился звук. Поначалу она слышала собственные шаги по присыпанной песком земле. Затем заметила, что появилось отдаленное бормотание, которое могло быть текущей водой, либо ветром, либо негромкими голосами. Но воды и ветра не было, а если здесь кто-то и находился помимо нее, она их не видела. Звук усиливался и стихал, и усиливался снова, пока наконец не исчез. Затем наступила тишина — абсолютная, в которой не слышно даже шагов, — так что ей казалось, будто она не идет, а стоит на месте, пока мимо тянутся стеклянные стены. Спустя какое-то время женщина начала думать о тишине как о ночи, хотя сама не знала почему.

Когда звук вернулся, инквизитор остановилась. Она сказала себе, что лишь отдыхает, а затем выругала себя за ложь. Ей не требовался отдых. Она была мертва, а если испытывала усталость, то только потому, что это было частью мысленного пейзажа вокруг нее: она была уставшей потому, что не знала, сделала ли верный выбор. Когда Иобель оглянулась, то уже не смогла разглядеть вход в ущелье. Это положило конец наполовину сформировавшейся мысли о том, чтобы вернуться.

Резные изображения дверей начали попадаться едва ли не сразу, как она продолжила путь. Тыльная сторона руки коснулась стены каньона и натолкнулась на резкую границу. Иобель вскрикнула, отпрянув от скалы. На нее взирала резная дверь. Сначала женщине показалось, будто та реальна и окаймлена гравированным косяком с аркой. Она подступила ближе, вытянув руку, и пальцы нащупали внутри резьбы полированный камень. Тот был безупречным и неподатливым. Иобель провела пальцами вдоль границы, но не нашла ни швов, ни стыков. Дверь не была настоящей — лишь образ, выбитый в камне. Спустя несколько шагов она обнаружила еще одну, а затем еще, пока они не стали тянуться мимо нее бесконечной вереницей. Инквизитор задалась вопросом, в какую часть Ариманова разума она попала и что эти двери символизировали для него.

Она все еще размышляла над этим, когда стены исчезли, камень сменился кромешной тьмой, ведущей вдаль. Остались лишь створки, висящие во мгле, будто карандашные наброски на черной бумаге. Иобель поняла, что затаила дыхание, и у нее возникло чувство, будто если сейчас лишиться ощущения твердой поверхности под ногами, то идея тела тоже покинет ее.

Спины коснулось тепло, разливаясь по конечностям. Женщина обернулась. В неглубокой впадине в скальной породе потрескивал и плевался искрами костер из набросанных веток. На границе отбрасываемого света вырисовывались грубые стены пещеры. Иобель бывала здесь прежде, но тогда фигура у костра была покрытым шрамами согбенным существом в рваном красном плаще.

Теперь на запыленном камне, скрестив ноги, восседал меднокожий ангел. Он казался одновременно громадным и хрупким. Надо лбом извивались черные рога. Из спины и плеч выступали сложенные крылья. Иобель заметила на белых перьях кровь. Его тело скрывала броня. По кованым металлическим мышцам вились золотые символы. Когда она вгляделась пристальнее, огонь вспыхнул, и на мгновение крылья ангела стали паутинами из кости, а кожа — серой и потрескавшейся. Тени сместились, и мимолетное впечатление миновало.

— Здравствуй, Иобель, — сказал ангел и потянулся, чтобы взять из костра обуглившуюся ветку и поворошить ею угли. Тогда она заметила нечто другое, нечто, висевшее рядом с ним, похожее на полупрозрачную тень освежеванной и сгоревшей летучей мыши. Инквизитор ощутила на себе взгляд блестящих глаз, ощутила, как оно голодно зашипело. — Ты искала меня.

Долгое мгновение Иобель смотрела на него, невольно сжав деревяшку в кармане.

— Он был прав, — протянула она наконец и поняла, что к ней вернулось чувство дыхания. — Ариман был прав. Ты — Магнус Красный. Ты внутри его разума.

Ангел улыбнулся.

— Внутри его разума? — промолвил Алый Король и огляделся, после чего снова посмотрел на Иобель. — Как тебе однажды сказали, здесь ничто не является таковым, каковым кажется.

 

XVII

Вернувшиеся

Чернота.

Абсолютная чернота. От края до края зрения.

Стук его сердец, бьющихся в замедленном ритме.

Привкус серебра в крови на языке.

Тепло нефритового скарабея в ладони.

Чернота.

Вот только это уже не чернота. Там, где прежде было ничто, возник свет — крошечный, далекий, словно точечка во мгле, но тем не менее свет. Он рос, а затем точек стало появляться больше и больше. Он бы счел их звездами, но это были не звезды. Он знал это. Он уже видел их раньше. Он бывал здесь раньше.

«Я — Ариман», — подумал он, как будто его имя было якорем.

Во тьме зажигалось все больше огоньков, некоторые из них были яркими, другие же — слабыми искорками. А первый увиденный им огонек разгорался все сильнее.

— Как мы вернемся? — когда-то давно спросил его Ктесий, когда он рассказал о своих намерениях. — Изгнание, Ариман, это больше, чем просто слова, и ты знаешь это. Мы можем пытаться найти Планету Колдунов десять тысячелетий, но так и не достигнуть ее.

— Есть путь, — сказал он.

— Какой путь?

— По которому мы попали туда в первый раз. С Просперо. После этих слов наступило молчание, затем Ктесий пораженно ахнул, а Игнис моргнул. Тогда они поняли. Когда Леман Русс и его Волки уничтожили их родной мир, Магнус отдал свои силы, чтобы послать выживших сквозь варп на планету, сотворенную в насмешливом подражании Просперо. Он перебросил их по мосту, перекинутому через пространство и время, и тем самым спас. И мир, в котором они оказались, был назван Планетой Колдунов.

— Первое путешествие, — произнес Ариман, — оставило в варпе шрам. Соединение.

— Симпатическое соединение, — прошептал Гильгамош и покачал головой. — Но чтобы открыть такой путь, потребуется даже больше сил, чем использовал Магнус.

— Нам будет нужна вся наша мощь, — кивнул Ариман. — И это начнется сейчас.

Полог из огоньков завращался, пока Азека уносило все дальше и дальше. У него не было ни материи, ни плоти, ни костей. Он был разумом, падающим сквозь дыру в будущее. Точки света мерцали, проносясь мимо, — некоторые увеличивались, другие исчезали, прочие вспыхивали крошечными солнцами, прежде чем свернуться. Он знал, что это такое. Каждый огонек был свечным пламенем, в одиночестве парящим во тьме, и каждый был душой. Он находился под тканью реальности и взирал на вселенную живущих.

— Каждый сделанный нами с этого момента шаг будет служить достижению цели.

Он взглянул на Игниса, но магистр Разрухи смотрел в пустоту, его электротату превратились в размытые пятна, отражая углубляющиеся раздумья.

И вновь тишину нарушил Ктесий:

— Великий ритуал потерпит неудачу, и неважно, насколько хитроумно, и неважно, как сильно симпатическое соединение между Просперо и Планетой Колдунов. — Призывающий демонов покачал головой, недоверчиво расширив глаза. — Он потерпит неудачу, потому что просто не может получиться. Ты хочешь преодолеть силу Магнуса или самой планеты. Для этого нам потребуется…

— Жертва, — сказал Ариман, и слово упало, будто камень.

Галактика душ вращалась вокруг Азека быстрее и быстрее.

Цвета взрывались наружу, и Ариман растягивался с ними, становясь тонким, становясь нитью, натянутой между двумя точками. Зрелище было потрясающим и сокрушающим разум, а он взирал на происходящее и чувствовал только спокойствие.

— Чтобы пройти по этому пути, мы должны кое-что отдать, — сказал он. — Вы правы во всех отношениях, все вы. Чтобы разрушить заклятие изгнания, Просперо должен сгореть во второй раз. Каждое воспоминание, каждый лоскут того, что случилось, каждый оставленный Волками шрам будет воскрешен. Шторм, спящий под кожей Просперо, будет пробужден. А однажды пробудившийся огонь уже не остановить, и энергия от погребального костра отправит нас в бездну между мирами к Планете Колдунов.

— Ты это не всерьез, — произнес Ктесий, но он прочел эти слова и в глазах остальных.

— Всерьез, — возразил Ариман и посмотрел на своих полководцев. — Это единственный путь. Мы ведем войну за свое будущее. Прошлое обладает ценностью, только когда служит нашей воле.

Члены Круга хранили молчание, но под этим молчанием Азек ощущал противоборство мыслей и чувств. Из-за защитных чар, наложенных на собрание, Ариман не мог прочесть их размышления и эмоции, но ему того и не требовалось — они были такими же, как у него, когда он понял, что придется сделать.

— Если мы потерпим неудачу… — медленно произнес Гильгамош, поочередно взглянув на каждого. — Если мы потерпим неудачу, то наш легион останется сломленным и мертвым. Утешат ли кого-то остатки ложной славы? — Он посмотрел в глаза Ариману и склонил голову. — Просперо сгорит, а мы восстанем.

Азек вспомнил эти слова и почувствовал, как время и пространство распрямились и изогнулись вокруг его души. У него за спиной полыхал костер Просперо, на который он не озирался. Калейдоскоп цветов кружился все быстрее и быстрее, а далекая точка света стала белым кругом, около которого безостановочно вращалось, и вращалось, и вращалось бытие.

— Мы восстанем, — сказал он и склонил голову.

Секундой позже за ним последовали остальные, и один за другим раздались их голоса, каждый громче предыдущего:

— Мы восстанем.

— Мы восстанем.

— Мы восстанем.

И воспоминание о голосах его братьев стало ревом в душе Аримана:

— Мы восстаем!

И все остановилось.

Ктесий падал без движения. Время треснуло, словно лед под ногами, и он утопал в вечности. Освещение коридора за дверью в зал, очертания Жертвенника и Игниса уносились вдаль. Гул корабельной палубы превратился в единственную сжатую ноту вибрации.

Он падал и падал, и ничто не прекращалось.

Время стремительно потекло снова. Ктесий выдохнул. В уши вонзился вой сирен. Он инстинктивно потянулся разумом и застыл, когда его воля погрузилась в ничто.

— Мы пересекаем мост между мирами, — прорычал Игнис.

— Благодарю за констатацию очевидного, — огрызнулся Ктесий и, опершись на посох, поднялся. — Сколько у нас времени?

— На этот вопрос нет логичного ответа.

— Прежде чем мы выйдем на другой стороне.

Игнис пожал плечами:

— У меня нет ответа.

Ктесий ругнулся и направился к коридору.

— Пошли за мной, — сказал он.

— Это мой корабль. Им командую я.

— Ты выбрал не самое лучшее время, чтобы вспоминать о главенстве, — выплюнул старик. — Если на борту остались враги, разберись с ними.

— Введен чрезвычайный режим. Если угроза еще остается, нам следует…

— Нам следует достичь посадочных палуб. Где бы ни закончилось это субъективное путешествие, мы должны быть готовы к бою, иначе будет уже неважно, чей это корабль.

Игнис смолчал, и Ктесий подумал было, что тот собирается возразить, но мгновение спустя магистр Разрухи двинулся за ним сотрясающей палубу походкой.

— Ты прав. Наше расположение в образе должно быть верным.

Корабль отмечал их шаги сполохами красного и желтого.

Ктесий начал бормотать цепочки слогов. В памяти поднялись заключенные в клетки части демонических имен. Он взглянул на Атенеума, которого продолжал держать Жертвенник. Где-то на задворках разума старик все еще ощущал, будто падает без движения.

Перевертыш мчался по сходному трапу, сжимая в каждой руке по оружию смертных. Сигнальные лампы окрашивали воздух стробирующими красно-желтыми вспышками. Сзади раздавался рев орудийного огня. Он слышал запинающийся лай болтерных ответов и мягкие громыхания взрывов, когда снаряды попадали в цель.

— Они приближаются, капитан, — проскрежетал голос из вокс-приемника в его шлеме: Кадель, сержант почетной гвардии Умиэля и единственный живой из его отделения.

Живой… до чего странное слово. Перевертышу было любопытно, что же оно означает на самом деле. В варпе все было просто: гам ничто не было живым, ничто не было мертвым.

Они находились во внутренностях того, что Умиэль считал бы вражеским кораблем. Капитан Сангвиновых Ангелов, будь он здесь, не знал бы, что этот корабль зовется «Слово Гермеса», как и то, что он носит это название с тех пор, как выскользнул из своей колыбели над Юпитером, не говоря о том, что когда-то имел честь доставить примарха IX Легионес Астартес на встречу Магнуса Красного. Но Перевертышу были известны все эти факты — и многие другие. В определенном смысле он бывал здесь прежде. Но теперь все это не имело значения, важно было лишь то, куда ему предстояло попасть, в кого ему предстояло попасть. Они с кораблем неслись сквозь варп, подталкиваемые погребальным костром Просперо. И когда он достигнет точки назначения, Перевертыш должен быть готов.

В коридор вышла огромная фигура. Мигающий свет блеснул на хромированных пластинах и вспышкой выхватил визор. Поверх брони создания натянулась кожа, когда оно подняло оружие. Перевертыш бросился на пол. Из ствола вырвалось копье молнии. Воздух вспыхнул от жара. Перевертыш стремительно поднялся и врезался в фигуру всем корпусом. Это было металлическое существо, состоявшее из поршней и приводов, но с искрой сознания внутри — киборг. Оно отскочило, выпрямилось и, завыв поршнями, прыгнуло опять, по его телу заплясали электрические щупальца. Перевертыш метнулся в сторону, когда по переходу протрещала очередная молния. Дальше по коридору доносились выстрелы — там Кадель стрелял по другим целям.

Киборг с шипением двинулся вперед. Его голова повернулась. Визор, прикрывавший лицо, был из полупрозрачного серебра. Изможденное лицо под ним выглядело мягким, будто у утопленника, слишком долго пролежавшего в воде. По каждому дюйму его корпуса вились узоры из тонких, с волосок, золотых линий. Перевертыш ощущал, как в его естестве скользит варп.

Он открыл огонь из болтера. Три снаряда попали в визор и разорвали лицо. Киборг не упал. Мертвые нервы активировали молниевую пушку. Перевертыш попытался отскочить, попытался растянуть вокруг себя реальность. Молния попала в тело и пронзила доспехи. Бок нагрудника разворотило. Осколки керамита впились в левую руку. Плоть на боку распалась. По ноге потекла черно-синяя эктоплазма. Он рухнул на колени. Киборг содрогался, не переставая палить во все стороны. Перевертыш открыл огонь с пола. Полмагазина болтерных снарядов разорвали киборга на металлические куски. Он опустил оружие, только когда в нем оставалось два снаряда.

Перевертыш не мог испытывать настоящей боли или усталости, но для представителей его рода ближайшим аналогом этих чувств было ощущение, что вари утягивает их обратно. Он истончался, его хватка на реальности ослабевала. Это было не его царство, и грязная кислотность материума пожирала силы. Ему придется воспользоваться…

— Капитан?

Перевертыш поднял глаза. В пяти шагах от него стоял Кадель, сжимая в руках болтер, его доспехи испещряли свежие повреждения. Взгляд сержанта упал на пробоину в доспехах Перевертыша и растекающийся по палубе горящий ихор. Его шок мгновенно преобразовался в действие. Ствол оружия поднялся, палец надавил на спусковой крючок.

Все должно было произойти не так. Конец пути был уже близок. Все должно было произойти не так. Судьба отвернулась от него, превратив неизбежность в неопределенность. Будь Перевертыш существом иной породы, он нашел бы подобный поворот событий крайне приятным во всех отношениях. Но это было не так, и он не подведет своего создателя.

Он выстрелил первым — за долю секунды до того, как это успел сделать Кадель. Два снаряда встретились на полпути. Произошедший взрыв заставил сержанта пошатнуться. Перевертыш зачерпнул силу из варпа и укрылся от ударной волны, попутно вставая на ноги. Кадель восстановил равновесие и поднял голову, чтобы найти цель. Последний болтерный снаряд Перевертыша пробил ему глазную линзу. Череп сержанта внутри шлема взорвался.

Перевертыш взглянул на двух мертвых существ у своих ног. Свет продолжал мигать: красный, желтый, красный, желтый, красный.

Путь перестал быть легким. Это плохо. У него заканчивались лица.

Сирены продолжали звенеть, а корабль все еще сотрясался, мчась сквозь имматериум. Сопротивляясь хватке варпа, Перевертыш начал воссоздавать тело.

У него оставалось всего одно лицо, а затем законы, по которым он мог ходить в мире смертных, будут нарушены.

У него оставалось всего одно лицо, прежде чем он отдаст Ариману его награду.

Перевертыш обернулся и, пошатываясь, двинулся во вспыхивающий сумрак. С каждым шагом его походка становилась тверже и увереннее. Доспехи исцелились, словно кожа, пятна эктоплазмы размылись и растаяли.

Всего одно лицо.

Сар’ик, Возвышенный магистр Тысячи Сынов, остановился на полпути к вершине башни и поднял глаза. В небесах бесшумно вспыхнула вилка молнии. Секундой позже он услышал раскат грома, и ступени у него под ногами содрогнулись. Его когорта рубрикантов стояла на стенах и палисадах крепости-башни Кнекку. Небо озарила еще одна молния.

Долгую секунду Сар’ик наблюдал обоими глазами и разумом. Молниевые бури усиливались как в варпе, так и в реальности. Что-то происходило, но он не чувствовал, что именно. Странные явления не считались чем-то необычным на Планете Колдунов, но это было нечто другое. Он чувствовал это, словно изменение в ветре перед внезапным ливнем.

+Принесли ли падальщики вести с границ царства?+

Его мысль протянулась через весь город к разумам собратьев и последователей. Почти мгновенно пришли бессловесные отрицания.

Его кожу защипало, и он встряхнулся, прежде чем двинуться дальше. Ариман был где-то там, и он непременно придет, но пока не подал ни единого знака, не испытал прочность оккультной защиты Планеты, не попытался провести корабли сквозь пустоту и совершить высадку, не применил свои тайные или иные силы изнутри варпа. Ничего.

«Кроме того факта, что мы знаем о его скором приходе», — подумал Сар’ик. Кроме этого. А теперь молния — и чувство, будто что-то незаметно изменилось.

«Почему ты замолчал именно сейчас, Кнекку?» — задавался он вопросом, поднимаясь все выше. В том, чтобы посылать мысль, не было смысла. Он не мог ощутить Кнекку и дотянуться до него с тех пор, как зашло девятое солнце планеты. Среди прочих знаков и знамений это волновало Сар’ика сильнее всего. Кнекку был беспокойной личностью, вне всяких сомнений, одаренной и преданной, но также и упрямой. Во многих отношениях он напоминал Сар’ику Аримана.

Он поднялся еще выше. Центральная башня Кнекку представляла собой цилиндр из покрытого кристаллической крошкой гранита. На ней не было никаких украшений и она не соединялась с другими башнями в пределах города. Большинство шпилей и пирамид, пусть и временно, протягивали через пропасти между союзными колдунами мостики из серебра, изумрудов или перламутра. Башня Кнекку никогда не создавала подобных связей. Она стояла в одиночестве и для большинства глаз казалась гладкой и непримечательной. Только для тех, кому Кнекку открыл свою печать, могли появиться вход и ступени. Сар’ик был одним из этих немногих и поэтому отправился на поиски брата.

«Сначала молния, а теперь исчезновение Кнекку, — подумал он, — оба эти знамения не сулят ничего хорошего».

Сар’ик продолжал идти, пока практически не достиг вершины, и промолвил слова печати Кнекку. В гранитной стене появилась дверь. Она не сформировалась, не открылась, она просто возникла. Высоко вверху мелькнула еще одна рваная вспышка света, а затем еще, прежде чем гром первой достиг его ушей. Башня содрогнулась, и обе волны вибрации слились в одну. Сар’ик взглянул на небо. Молния еще была там, расходясь паутиной по растущему озеру черной тучи. Стоявшие ниже рубриканты задрожали в идеальной синхронности.

Сар’ик как раз собирался успокоить когорту, но прежде чем мысль соединилась с волей, он взглянул через дверь в башню Кнекку.

Он застыл, а затем бросился внутрь, выплевывая проклятия ртом и разумом.

Кнекку стоял на коленях в центре зала. Его успела покрыть корка плотной изморози. Колдуна очерчивали выстроенные из свечей круги, а вставленные в настенные скобы факелы с благовониями превратились в холодные угли. Под покровом из кристалликов льда Сар’ик увидел, что руки Кнекку сжимают рукоять кинжала, торчавшего у него из груди. В воздухе висели крошечные рубины замерзшей крови, по-зимнему холодно искрясь.

«Что ты наделал?» — подумал он, а затем наткнулся глазами на книги и пергаменты, разбросанные по кафедрам и алтарям у стен зала.

И он понял, что сделал Кнекку и почему.

— Ты глупец, — прошипел Возвышенный магистр. — Девятеричный глупец.

Кнекку вошел в потустороннее, в царство чистого духа. Он отправился за Магнусом в единственное место, где наверняка мог найти его. Он вошел в Лабиринт.

Сар’ик едва успел сделать шаг, как мир раскололся.

Ариман со своим воинством возникли в центре Города Башен. Из земли вырвалась колонна огня, ударив в небо и растекшись наружу. За светом последовала ударная волна. Башни треснули. Гравитация поколебалась. Каменные блоки и осколки обсидиана взмыли вверх. Расплавленное серебро пролилось дождем. Воздух взвыл, прошитый сине-розовым огнем. Мутанты, стоявшие на укреплениях, превратились в куски костей и меха. Те, кто находился дальше, но увидел свет появления, упали на колени со сварившимися в черепах глазами.

Инферно достигло верхних слоев атмосферы и прожгло вакуум. Парившие на краю небес серебряные башни отбросило к звездам подобно углям на ветру. Демоны в башнях взвыли, испаряясь внутри своих узилищ. А взрыв, не умолкая, с воем ворвался в холодный космос. Колдуны по всей планете пошатнулись со звенящими в головах мыслями. Люди-рабы, которые находились во многих тысячах миль от места появления, на миг закричали, прежде чем из их ртов хлынуло пламя и они превратились в живые факелы.

Город Башен содрогался, словно лес под ураганным ветром. Мутанты и смертные воины падали с укреплений, и их вопли уносил с собой крик огня. Появление разгоралось ярче и ярче — ослепительная колонна в самом сердце города. Шпили на границе появления начали дрожать, пытаясь сберечь целостность структуры. Замерцав, серебро превратилось в камень, в стекло, в хрусталь, в железо. Окна и двери растянулись, когда башни возопили со звуком рассыпающихся кристаллов. Одна за другой они оплавились в инферно, словно свечи на краю пожара.

Ударная волна катилась дальше, похищая звуки и круша мысли. Секунды терлись друг о друга подобно краям раздробленной кости. Необъятные пространства расширялись и сминались в безумные вихри бытия. Исполинский и непостижимый механизм владений Магнуса раскололся.

Грозовые фронты эмоций и энергии схлестнулись в варпе, и от них во все стороны разошлись ударные волны ярости. Ветки гнева протянулись в реальность, полыхая жаром солнц. По небосводам исполосованных варпом миров близ Планеты Колдунов растекся смеющийся огонь. Закричали звезды. В космосе между ними разверзлись щели, и наружу хлынули шторма парадокса. Демоны ринулись прочь, пытаясь спастись от незамутненной ярости происходящего.

Внутри колонны инферно возникли очертания крупных кораблей, и горные кряжи брони протолкнулись назад в бытие. Над судами прокатилось ревущее пламя, не касаясь их самих. Корабли зависли над разгромленным Городом Башен. Торчащие шпили и пасти орудий нацелились на руины, усеивавшие поверхность планеты.

В сердце появления стоял Ариман, высоко воздев посох. Красная пыль и камни под его ногами расплавились в стекло. Пламя проходило сквозь него, словно его там не было. Они стали одним целым — момент и огонь. Дальше в инферно находились его братья, тени людей, объятых пламенем. Над всеми ними зависли его корабли, будто навершия готовых обрушиться молотов. С ними были мертвецы Просперо, их тела из оживленных обломков и пепла застыли в миге, когда их перенесли сквозь варп.

И все было неподвижным. Все это было картиной, отраженной в глубоком колодце Ариманова разума. Единственный срез бытия, ждущий преображения во что-то другое. Азек держался за него, ощущая, как тот рвется из хватки, ощущая, как грани его энергии начинают скользить в стороны. Ему нужно было отпустить его, нужно было позволить стать будущим. Но он удержал его еще на одно мгновение.

Азек чувствовал, что разумы живых братьев все еще соединены с ним. Они были готовы. Они были с ним, и их будущее лежало здесь: все спланировано, все подготовлено с неумолимой тщательностью Игниса. Разум Гауматы готовился взять огонь в свои руки. Взор Гильгамоша уже направлялся вместе с Аримановым в ближайшее будущее, проверяя нити событий до того, как они произойдут. Присутствие Киу пылало бескомпромиссной концентрацией, пытаясь выявить крупнейшие угрозы. Мысли Игниса тикали и свивались спиралью, помечая значимость каждого фактора, внося коррективы там, где требовалось, и неустанно производя вычисления. А под ними все остальные вносили свой, меньший, вклад, каждый из них — часть единого целого, каждый — часть его.

Он был не Ариманом. Он был всеми ими, а они были им: их воля была его, их сила — его. Разве мог кто-то осмелиться противостоять ему?

Он был всем.

От боли в груди его рот наполнился привкусом серебра.

Ему нужно отпустить.

+Мы вернулись+, — послал он, и огонь и разрушение прокричали слова в бытие.

Он отпустил.

 

XVIII

Высвобожденные

+ До ангара еще далеко?+ — на бегу спросил Ктесий.

+Слишком далеко+, — отозвался Игнис; неточность ответа едва не заставила его сбиться с шага, но такой возможности ему не представилось.

Ктесий ощутил их появление за миг до того, как психическая ударная волна оторвала его от палубы. Он приложился головой о потолок с такой силой, что разорвало идущие там трубы. В воздух вырвался раскаленный пар. Старик полетел обратно. Разум затопило жаром, когда отдача от появления хлынула мимо его воли. Гравитация изменила направление действия, прежде чем Ктесий успел достичь пола. Он кубарем покатился в шахту, ударил рукой в стену, чтобы замедлить падение, но лишь сорвал секцию труб.

Конец коридора был освещенным люком глубоко внизу, который стремительно приближался. Призывающий демонов потянулся волей к стенам, схватился за них и вцепился сильнее. Вокруг посыпались снопы искр. Падение замедлялось, но недостаточно быстро. Ктесий поднял глаза. Игнис, безостановочно кувыркаясь, падал следом и рубил по стенам, полу и потолку не активированными когтями. Последним летел Жертвенник, заключив в объятия Атенеума, его корпус разрывал коридор в местах рикошета.

Гравитация стабилизировалась.

Ктесий рухнул на пол и, прокатившись пару метров, остановился. Грудь сочилась болью. Демонические имена походили на крылышки насекомых, бьющихся изнутри о стенки черепа. Варп был кровоточащим ревом, что вихрился вокруг. Призывающий почувствовал пепел и дым. Он рывком поднялся на ноги.

Игнис приземлился секундой позже. Его терминаторские доспехи проломили решетку пола и проложенные под нею трубы.

+Где мы?..+ — начал он.

+Мы прибыли+.

+Да, но где мы на корабле?+

+Там, где и должны быть+.

Игнис потянулся, и лезвия скользнули обратно в кулаки, когда он распахнул люк. В открытую дверь ворвался шум ангарной палубы. Он увидел за порогом свет и фигуры, двигавшиеся среди машин-падальщиков.

+Но как мы оказались именно в этом?..+

По коридору прокатился металлический рокот, когда Жертвенник шумно остановился, врезавшись в противоположную стену. Из его корпуса вырвались искры и темная жидкость, воспламенившаяся шаром маслянистого света.

Ктесий выругался и полез проверить состояние Атенеума. Неподвижное и обмякшее тело по-прежнему находилось в объятиях Жертвенника. Призывающий демонов облегченно выдохнул. Игнис пожал плечами.

+Когда я почувствовал наше прибытие, то понял, что нам не хватит времени попасть в нужное место. Я отключил гравитацию в коридоре, чтобы ускорить спуск+.

Ктесий почувствовал, как к губам подкатывает новое проклятие, но прикусил язык и просто повернулся к открытому люку.

+Безумие+.

Жертвенник защелкал, выбираясь из обломков.

+Нет, это был не комплимент+, - резко ответил призывающий.

Игнис повернул голову к Ктесию, и электротату над его правым глазом изменили узоры. Старик пожал плечами и боком пробрался в посадочный отсек.

На палубе в шахматном порядке стояли крылатые демонические машины. Их корпусы, покрытые оксидированным серебром, блестели, будто мокрый жемчуг. За огромными выбеленными птичьими черепами распростерлись крылья. Среди породы меньших машин возвышались их более крупные сородичи, извергавшие дым из прогревающихся двигателей. С орудийных гондол капал жидкий огонь. По их крыльям ползали хромированные пауки-сервиторы. Ктесий ощутил, как в демонах, закованных внутри каждой машины, усиливается инстинктивная жажда убийства. Он мысленно обрубил контакт с ними и направился вперед.

+Отворить внешние двери+, — вспыхнула команда Игниса.

Что-то услышало его и подчинилось. По дальней стене ангара пробежала трещина. Плиты брони выехали наружу. И дыхание инферно проникло внутрь.

Сервиторы с паучьими ногами спрыгивали с демонических кораблей. От фюзеляжей отсоединились шланги. Влажно-красные рампы втянулись в борта машин. Воздух заблестел от антигравитационной дымки. Двигатели выдохнули в горячий воздух красно-синие конусы пламени. Издаваемые ими звуки походили на крики закованных орлов. Варп прокатывался над Ктесием и сквозь него.

Сердцебиение участилось, когда часть разума ощутила, что момент, к которому он готовился, приближается. Компоненты демонических имен застучали в мыслях, будто иссохшие кости в мешке. Кожу защипало. Имена терлись друг о друга, силясь вырваться на волю, соединиться и быть произнесенными. К горлу подкатила желчь, и Ктесий, сам того не желая, ухмыльнулся.

Он мог начать отпускать их. Скоро ему больше не придется хранить эти цепи в своей душе. Он сможет дать свободу тем сущностями, что болели на границе его мыслей. А затем… затем наступит покой. Ненадолго, но хоть на какое-то время он станет свободным. И все, что для этого нужно, — помочь разрушить Город Башен.

Было что-то еще, но недостаточно отчетливое, чтобы он мог облечь это в слова.

Ктесий бросил взгляд на бушующий огонь. Машины тряслись, натягивая холодные железные цепи, приковывавшие их к палубе. Он думал о том, чтобы воспользоваться одним из кораблей для спуска на поверхность. Но внезапно такой вариант перестал казаться ему адекватным или уместным.

Призывающий демонов скользнул в воспоминания и вытянул на язык ряд слогов. Будучи проговоренными, они вгрызлись в плоть, вытекли в горячий воздух, извиваясь в падении, будто черви, толстея и увеличиваясь, словно полотнища маслянистого света. Уши наполнились уханьем и пощелкиванием. Перед ним вырастал демон. Его тело было плоским, как у существа, выловленного с большой глубины; бока опоясывали клыки; на разрастающейся коже заплясали завихрения синего и ярко-желтого цветов; на спине выскочили серебристые наросты, затем лопнули — жидкий металл слился воедино и затвердел в скорлупу. Последние слова попали в воздух и пылающей синевой вгрызлись в серебро. Ктесий слизнул с губ сахарный привкус и взошел на парящий диск. Его воля схватила демона, полностью подчинив себе. Он взмыл в воздух, крепче сжав посох, полоски исписанной чернилами кожи затрепетали на ветру.

+Отдай его мне+, — произнес Ктесий, подлетев к Игнису и Жертвеннику, и кивнул на неподвижное тело Атенеума.

Магистр Разрухи медленно зажмурился и едва заметно кивнул. Жертвенник с лязгом выступил вперед и положил Санахта у ног старика. Импульс воли — и из диска поднялись серебряные щупальца и опутали тело.

Ктесий воспарил выше, плавно уходя в сторону. Двери в горящий мир лежали перед ним. Начала огромных и древних имен вертелись у него на языке.

«Пока нет», — мысленно прошептал он.

+Увидимся на поверхности+, — послал Игнис.

+Если выживем+, — отозвался Ктесий.

Диск пулей рванулся из корабля, и его подхватили ветра огненного шторма. Он услышал, как позади одна за другой лопнули холодно-железные цепи, и демонические машины взмыли из своих гнезд следом.

Сар’ик взбежал на вершину башни и попал под шквальный ветер. В лицо ему дохнула волна жара. Кожа пошла волдырями и местами обуглилась. Тело отшвырнуло боль в сторону прежде, чем она успела достичь сознания, но его глаза вспенились, увидев пылающую колонну появления. Он с руганью прикрыл лицо, мысленно поднял шлем с пояса и секундой позже водрузил на голову. Холодная тьма обняла его обожженное лицо, и он сморгнул слезы, когда дисплей шлема осветился бурей рун. Шрам появления оставался вдавленным в сетчатку. Он слышал разумом, как тот вопит от ненасытного голода печи.

Едва он поднял голову, запищали красные сигналы тревоги, предупреждающие о высокой температуре. Дисплей потускнел, однако яркость исходила не только от света, но и от инферно душ.

Контроль. Неважно, что говорил Кнекку, Сар’ик понимал значение контроля. Контроль оставался с ним долгое мгновение, отбрасывая одну за другой вспышки боли в глазах, пока на доспехах горели шелковые одеяния, и чудовищность того, как невозможно высокие башни уносятся ввысь, будто подхваченные ураганом щепки. Благодаря контролю он просто наблюдал за происходящим, отмечая каждое событие и не позволяя инстинкту взять верх над интеллектом.

«Вот они», — подумал Сар’ик, понимая, что отчетливое осознание самого факта играет важную роль. Это было не случайностью или ужасным стечением обстоятельств. Это было началом сражения, которого они ждали. Они совершили ошибку. Кнекку, сам он и остальные — все ошиблись. Расположенная в пустоте защита, кружащие в варпе вокруг планеты демоны — все бессмысленно. Ариман нашел путь.

+Братья+, — потянулся он чувствами.

Выдохнул. В разум хлынул жар, принеся с собой ответные голоса, но они были криками ужаса и смятения. Вся планета дрогнула.

Он выпрямился…

И колонна огня извергла пылающую волну.

Поле зрения захлестнула ослепительно-яркая белизна. Звуки растаяли. Секунды вытянулись наружу. Доспехи замкнулись, когда огненные ветра попытались оторвать его от земли. Он инстинктивно присел, наслаивая поверх себя кинетические щиты. За глазницами замигали неоновые шрамы. Мимо проносились потоки воздуха с обломками.

Волна миновала. Сар’ик поднялся на ноги. По вырезанным на доспехах символам пробегали витки света. Мир перед ним стал клубком белизны и разрухи. Между изломанными зубьями башен ревели пылающие облака. Из плотного дыма вздымались покореженные и все еще плавящиеся верхушки шпилей. Небо скрылось за белой пеленой. И там зависли корабли; их корпуса горели, будто выхваченное из горнила железо. На мгновение воцарилась тишина — ложное обещание спокойствия после бури.

Корабли открыли огонь. К месту разрухи понеслись прерывистые лучи света. Туман вспыхнул. Взрывы сотрясали и сотрясали воздух, и в варп поднялись смертные крики.

— Будь ты проклят, Кнекку, — тихо пробормотал Сар’ик.

Его брат был глупцом, но он заблудился в Лабиринте, и Сар’ик не оставит его врагу. Сдвинуть его с места означало убить. Выбора не было.

Сар’ик вынул меч. Вилки клинка отразили пламя. Вокруг начал закручиваться вихрь дыма и горящей энергии. Колдун потянулся разумом наружу, и его воля ворвалась в необузданную силу, сотрясающую варп.

+Братья, — позвал он. — Ко мне. Услышьте мою волю+.

По всей поверхности планеты и в сокрушенных небесах его разум поднимал остальных колдунов на ноги. Из них, в свою очередь, также потекли безмолвные оклики. Из сумрака вышли существа, вопившие от боли и жажды душ; их шерсть и перья покрывали кровь и гарь. Машины, что не были машинами, с лязгом пришли в движение и, ухая и завывая, сотрясли и без того дрожащую землю.

Сар’ик услышал ответы и воздел меч. Закружились спирали серого пепла и обрывки иллюзии. Его рубриканты в почерневших от огненной волны доспехах встали с земли. Сар’ик послал импульс бессловесной команды, и они направили оружие в стену дыма перед собой.

По другую сторону стены шагали фигуры, становясь все ближе.

Первый девственно-синий воин Рубрики вышел из дыма и открыл огонь по парапету.

За прожужжавшими в воздухе снарядами клубился голубой огонь. Сар’ик потянулся волей к рубриканту и попытался ввести в состояние покоя. Мощь отдачи заставила его охнуть. Он пошатнулся. Из дыма выходили все новые воины Рубрики, на ходу ведя огонь.

Секунду Сар’ик колебался.

+Огонь!+ — приказал он, и его опаленные рубриканты подчинились.

Пространство между башней-крепостью и приближающимися врагами исчезло в размытом пятне синего жара. Воины Рубрики, содрогаясь, повалились на землю, когда пламя варпа вступило в борьбу с заключенными внутри доспехов духами.

Но вражеские рубриканты продолжали прибывать, нога в ногу шагая вперед.

Флот над ними прекратил стрелять.

Сар’ик поднял голову.

Из кораблей высыпались демонические машины, с воем рассекавшие крыльями горящий воздух. Сар’ик ухмыльнулся за медными языками пламени своей лицевой пластины и указал мечом в небо. С острия клинка сорвалась черная молния и превратила одну из демонических машин в пепел. Он провел ею дальше по воздуху, пропиливаясь сквозь стаю машин. Упали первые бомбы. Среди еще дымящихся руин взвилось ярко-зеленое и голубое пламя.

Конечно, для него одного их было слишком много. Но он не был один. Он чувствовал и другие разумы, огромные и ужасные, двигавшиеся в эфире. Сар’ик призвал их, и они шли к нему на помощь.

К нему с ревом развернулось звено самолетов. Он улыбнулся. На него пролился лазерный огонь. Воздух стал пульсирующим раскатом грома. Он продолжал улыбаться. Камень на вершине башни обратился в пар. Сар’ик, стоявший в зале внизу, позволил иллюзии рассеяться дымом.

+Добро пожаловать, братья+, — послал он кораблям и наступавшим колоннам воинов Рубрики.

Его разум расщепил материю костей и крови. Доспехи на спине разделились. Наружу распустились красные щупальца, хлеща воздух, пока они увеличивались и разветвлялись. Кости хрустнули и раскололись. Из его спины вытряхнулись крылья и расправились на ветру. С радужных перьев сорвались брызги крови, когда Сар’ик одним махом взмыл ввысь.

+Добро пожаловать+, — метнул он мысль в эфир, вновь поднял меч, и вильчатый клинок выпустил ветвь черной молнии.

Это будет поединок огня, воли и разрушения, которого они ждали тысячелетиями.

+Добро пожаловать, братья, в наше царство+.

Позади него Цзетерртихор, Первый Часовой Колдунов, Титан-Хозяин Девятеричных Оков, вырвался из облаков дыма и пламени и взревел гласом адского огня и железа.

+Ариман+.

Он услышал в голове голос.

+Ариман+.

У него в мыслях было серебро.

+Ариман+.

Он чувствовал его.

+Ариман+.

Нет, серебро было не у него в мыслях.

+Ариман+.

Серебро было у него в сердцах.

Он выдохнул и поднялся с колен. По нему колотили мысли, связи с другими разумами ширились от него подобно паутине. Игнис, Гильгамош, Гаумата, Киу, Ктесий — и дальше, дальше, сквозь катящуюся взрывную волну от их появления.

«Время…»

Он потерял счет времени. Возможно, всего на миг, возможно, больше.

«Как долго?»

Он не знал.

«Время…»

В груди билась боль.

«Серебро у меня в сердцах… Серебро впивается все глубже и глубже…»

+Ариман+.

Они звали его. Воинство преодолело защиту Магнуса. Они возвратились на Планету Колдунов. Они возвратились домой…

Им нужно двигаться.

Им нужно…

Ему нужно сосредоточиться.

Земля под ногами стала раскаленно-красным стеклом. Вокруг него закручивались спирали дыма. Гелио Исидор стоял у его плеча. Ариман ощущал, как в варпе бьется сердце разрушения. Он слышал все. Он чувствовал все. Он видел все.

«Время…»

У него нет…

Его воля молотом обрушилась вниз.

«Время».

Мир остановился.

Времени не стало.

Он сам стал временем. Происходящее разворачивалось перед его внутренним взором по его воле и замыслу.

Планета содрогалась. Ее столпы рушились. Десятки тысяч воинов-трэллов и мутантов уже погибли. Те, что оставались, валялись в пыли среди руин, блюя и вопя, пока неуправляемые течения эмоций выжигали их разумы. Были и другие, его братья, которые служили Магнусу. Они не погибли и не запаниковали, но были рассеяны, их разумы и силы находились в замешательстве от потрясения. Ответить сумели лишь немногие. Азек чувствовал ауру присутствия демонических титанов, шагавших навстречу. Могучие, опасные, но предсказуемые. Он заглянул дальше, ища одну ауру присутствия, что должна была быть здесь, ту ауру присутствия, что могла нарушить его замысел.

«Магнус?..» — подумал он, но ничего не ощутил.

Магнуса не было.

Это было неправильно…

Он вспомнил демона, ухмылявшегося на фоне Просперо, и фигуру в красном плаще из своих снов.

Ариман подавил мысль, прежде чем та успела разрастись. Ему еще многое предстояло сделать. Время, стоит позволить ему выскользнуть, продолжит свое безжалостное течение.

Им нужно занять ритуальные места. Воины Рубрики, стоящие в полыхающем тумане вокруг, хлынут вперед, а еще больше их внутри десантно-боевых кораблей, ожидают десантирования на поверхность. Демонические летательные аппараты уже рассеивались за огненным валом, но их было недостаточно. Планета отходила от первого мгновения атаки, но это не могло про-длиться долго. Даже он, даже вместе со всеми соратниками не в состоянии сокрушить Планету Колдунов и воинство Алого Короля. По крайней мере, в одиночку.

Ариман прервал момент.

Время вернулось назад с грохотом внезапных звуков.

+ Ктесий, — окликнул он и ощутил, как его мысли связались с разумом призывающего демонов. — Давай, Ктесий. Вызывай их+.

Первое истинное имя вырвалось изо рта Ктесия черной змеей из дыма. Она росла, прогрызаясь сквозь слоги. Его диск кружил в сотнях метров над разрушением, вызванным появлением Аримана на планете. Атенеум слабо подергивался в своих оковах, но оставался неподвижным. У него пересохло во рту. В горле набухли волдыри. Змея извивалась наружу, свет и переливающиеся цвета раскалывали ее выползающее в бытие тело.

Ктесий почувствовал, как лопаются его губы, как по подбородку струится кровь. Он сорвал с себя шлем, и ему в лицо дохнул раскаленный воздух. Призывающий продолжал говорить. Змея начала свиваться кольцами и разрастаться. По ее телу побежали синие светящиеся трещинки. Дым превратился в чешую. И она все росла и росла.

— Ктх’арг’ган… — проговорил он, пока черный узел демонической плоти увеличивался.

В ушах Ктесия защебетал смех. Из массы пробилась длинная шея. Вырвавшиеся из трещин когти расширили их еще больше. Существо стряхнуло с себя последние осколки скорлупы и расправило исполинские крылья. Демон поднялся в воздух, с каждым неспешным взмахом разбрасывая горящую кровь. На его прозрачной коже распустилось оперение. Он взглянул на Ктесия, и в его багровых глазах на освежеванном черепе стервятника читалась издевка.

Ктесий не мог сказать ни слова, но ему это и не было нужно. Он уже сковал демона, тот знал его веление и подчинялся.

— Утх’алг’кам’а’ха… — продолжали литься изо рта Ктесия нечестивые слова.

Демон с головой стервятника щелкнул клювом. Ктесий ощутил, как в черепе дрожью отзывается насмешливый клекот, но демон уже сделал пируэт и, сложив крылья, ринулся к демоническим машинам, что вились вокруг разрушенных башен. Земля скрылась под роем фигур защитников, больших и маленьких, возвращающихся к Городу Башен.

Призывающий демонов крепче сжал посох, пока из него вырывались все новые истинные имена. Теперь дело двигалось быстрее. Хлынули вереницы сломленных звуков, когда он разрушил клетки в своей памяти. Из влажных волдырей вылупились личинки гниющей плоти. В воздухе замелькали иссохшие кожистые крылья. Облака мух смешались с дымом. В ничто разверзлись черные щели. Из родительских теней выпрыгнули согбенные существа с бессчетными глазами и зубами. Они следовали за демоном-стервятником в сражение, вопя и стрекоча от злобного веселья. Космическая вражда не значила для них ничего. Здесь, в этот момент богом, которому они служили, был Ктесий.

А имена вытекали нескончаемым потоком, поднимая из золы разрушения гончих из освежеванных шкур и меди и призывая из воздуха все новые легионы.

Ктесий увидел, как первый демон достиг защитников, увидел, как вверх брызнула струя крови, когда умер первый мутант. А затем оба воинства встретились, и по земле прокатился новый огонь и молнии. Воздух начал сминаться, словно бумага, разрываемая каплями дождя.

Он продолжал говорить, пока диск проносился между осыпавшимися башнями. Демоны падали в бытие следом за ним. Ктесий едва не терял сознание, но его губы без устали шевелились, пока разум опустошал в реальность сокровенные тайны. Взгляд размывался от крови, но он увидел, как первая волна защитников разбивается, оставив своих мертвецов, а демоны бросаются за уцелевшими. Багровая влага вскипала среди обломков. Призывающий увидел, как мутанты с козлиными головами попытались встать у них на пути, но быстро превратились в ошметки меха и изжеванного мяса.

Это было неважно. У него почти ничего не осталось, но последние имена в его разуме были теми, которые он погреб глубже всех, теми, которые он разделял и разделял и наконец заковал во тьме столь глубокой, что мог и вовсе позабыть об их существовании. То были величайшие демоны, которых Ктесий когда-либо пленял, возвышенные создания, царствующие принцы при дворах своих богов. И — волей судьбы или рока — готовые к призванию.

Облетев обрубок нефритовой башни, он начал выговаривать первый сотрясающийся слог из тех последних имен.

Мир исчез в шквале неонового огня. Диск спас его, уйдя вбок, когда поток пламени поглотил обломки под тем местом, где он только что находился.

Ктесий поднял голову, едва диск заложил вираж. Наполовину сформированное имя впилось ему в щеки.

Над ним высился боевой титан, несший на своих плечах еще один город из башен. Из его тела выступали жерла орудий, истекавшие огнем и расплавленным золотом. Треснувшая кость и серебряные цепи свисали с его остова, упругого, будто мускулы, но блестевшего подобно хрому. Он был укутан щитами перламутрового цвета, а к сочленениям цеплялись меднокожие демоны. Пушка на его левой руке издала лязг, поворачивая стволы.

Ктесий просто смотрел, не в силах пошевелиться или заговорить.

Горны, встроенные в голову титана, взревели. Он смеялся над ним. И призывающему была ведома причина. Он знал его. Давным-давно, в эпоху других повелителей и иных ошибок, он заковал в его сломленное тело девять демонов. Ктесий создал его и теперь встретился с ним вновь на планете, из которой его изгнали, и понял, что ему следовало утопить его в лавовых морях еще тогда, когда тот пал в битве в первый раз. Цзетерртихор, падший титан «Полководец» из Легио Темпестус, опустил голову — как будто изучая что-то любопытное, но незначительное — и открыл огонь.

Воинство Изгнанников рассредоточилось среди руин. Воины Рубрики маршировали по обломкам, стреляя, падая и поднимаясь снова, не сбиваясь с шага. Мертвецы Просперо шли с ними. Великаны из расколотых доспехов и кристаллов шагали вперед, ревя голосами сожженных волков. В них вонзались огненные стрелы, вырывая куски из тел, но они сразу же восстанавливались. Они брели сквозь стада мутантов, разбрасывая их в разные стороны взмахами рук, сделанных из сломанного оружия и стеклянных шипов. Воздух прошивал ружейный огонь. По небосводу прокатывались разряды молний и телекинетические шторма. Демоны Ктесия пятнали дым ведьмовским светом. Очертания кружащих демонических машин были рваными тенями под брюхами исполинских военных кораблей.

А воины Рубрики продолжали безмолвно маршировать, следуя за последним зовом к войне, не издавая ни единого шепота. Ариман шел с ними.

«Знают ли они? — на мгновение задался он вопросом. — Чувствуют ли они под ногами мир своего перерождения?»

Продвигаясь вперед, он коснулся разумов Киу и Гильгамоша, которые шли в авангарде. Они чувствовали это: резонанс того, где они находятся и что делают. Они стояли на земле, откуда их изгнали, в мире, который был связан с первой Рубрикой. Отголоски тех моментов все еще были здесь, дрожа под поверхностью воздуха, дремля в камнях и пыли. Круг замыкался.

+Мы достигли внутренних узловых пунктов. Сильное сопротивление+.

Послание Гильгамоша с окраины города пронизывало напряжение, пока авгур прочесывал ближайшее будущее в поисках опасностей. Время было переполнено противоречиями и все выходившее за пределы нескольких минут рассеивалось в неистовой неопределенности. Ариман вдохнул в своего брата спокойствие. Все шло так, как и требовалось, хаос был частью образа, частью разворачивающегося будущего, которое они создавали. Все было почти готово, и когда они закончат, восстанет новая Рубрика.

И все, что им требовалось, — продержаться до этого момента.

 

XIX

Осколки

Что это было? — Кнекку бросил взгляд на точку за костром.

На миг ему показалось, будто он заметил стоявшую там женщину. Свет костра блеснул на полированной броне и вороновых крыльях, сложенных у нее за спиной. Она смотрела на него застывшими глазами. Колдун открыл было рот, чтобы заговорить, а затем женщина вдруг исчезла, словно выскользнула из бытия.

— Призрак, — промолвила фигура в капюшоне у костра.

— Здесь нет призраков, — покачав головой, произнес Кнекку, но продолжил вглядываться в пустые тени.

Фигура рассмеялась, и стоявший рядом с ним Авениси зашипел.

— Точно. Слишком аналитически и основано на одном-единственном видении истины, исключая все прочие точки зрения, но точно. — Фигура повернулась, сверкнув рваной раной улыбки. — Много воды утекло, Кнекку. Я почти забыл, как выглядят очертания твоей души.

Кнекку с рычанием обернулся, взглядом ища проем в каменных стенах за кругом света.

— У меня нет…

— На это времени? — уточнила фигура, и что-то в ее тоне заставило колдуна повернуться обратно. Фигура в плаще вновь расшевелила костер обугленной палкой. — В этом все дело? У тебя нет времени на этот разговор? Ты шел сюда, казалось бы, днями, но для твоего тела прошла всего пара часов. Что могло произойти за пару часов, Кнекку? Мог ли за столь короткое время наступить хаос?

Фигура выронила палку, которой шевелила угли. Пламя взвилось вверх. Тени вдруг превратились в кромешную тьму. Кнекку отступил назад, инстинктивно подняв руки. Между его пальцев хлынул свет. В огне возникли очертания. Он увидел, как башни плавятся, словно свечи. Под стаями крылатых демонических кораблей шагали машины войны. Из ураганных ветров шли воины с высокими гребенчатыми шлемами, стреляя на ходу. Он подошел ближе.

— Это…

— Происходит сейчас, — произнесла фигура в плаще. — Или, может, только произойдет, или уже произошло? — Фигура пожала плечами. — Сложно сказать отсюда.

Кнекку развернулся и зашагал во тьму.

— Ты не успеешь на битву, — сказал голос у него за спиной. Кнекку повернулся. Пламя съежилось, и угли внутри него рассыпались. — Ты не сумеешь попасть туда. Не в одиночку. Не в этом месте.

— Ты не Магнус.

Фигура пожала согбенными плечами под драным плащом:

— Но я — это он. Я — твой отец. Я был там, когда тебя возвысили до звания торкуарета в мистериях Просперо. Я дал тебе нести знамя Крестового похода легиона на Гелфе. Когда на Просперо к тебе явилась смерть, ты воззвал ко мне, моля простить твою слабость. Когда ты очнулся на Планете Колдунов, в твоих венах текла кровь, а ран больше не было. Ты не знал, что я услышал твой крик, Кнекку, никто из вас не знал.

Иссеченное шрамами лицо Магнуса приняло бесстрастное выражение.

— Я услышал, сын мой.

Кнекку покачал головой:

— Что с вами случилось, владыка?

— Я не король! — выплюнул Магнус и начал вставать с места, гнев исказил его лицо и вспыхнул в оке.

Кнекку отшатнулся. Авениси с шипением отскочил, его загривок поднялся. Магнус замер, сотрясаемый дрожью, а затем сел обратно. Когда он заговорил, его голос казался старческим и усталым.

— Я не король. Мне стыдно, что я вообще притязал на корону, даже в шутку. — Он кивнул как бы самому себе. Авениси расслабился и скользнул назад, но больше не сводил с Магнуса глаз. — Ты спрашивал, что со мной случилось.

— Ты говорил, что совершил ошибку. Вот почему я пришел за тобой.

— Я не говорил тебе этого, но ошибки были совершены.

— Ты говорил, что…

— Я сказал, что я — Магнус Красный. Сказал, что я — твой отец. И это я, Кнекку. Это я. — Магнус повернул голову и взглянул туда, где в тенях терялась стена пещеры. — Но я не один.

Кнекку почувствовал, как в нем закипает злость. Колдун подумал о своем примархе, о сломленном и горящем ангеле на троне, о видении в огне, о мире, который он поклялся защитить от гибели, и медленно покачал головой:

— Я пришел сюда, чтобы отыскать Алого Короля. Заканчивай жонглировать словами. Приведи меня к нему.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что я уже здесь. — Магнус поднял руку и, стиснув пальцы, провел ею сквозь тени. — Он сидит на этом же месте в другом отражении.

Свет костра померк, стало значительно темнее, а фигура Магнуса в красном плаще превратилась в поблекший мазок. На том же месте возникли образы других сидящих фигур: горбатое создание из когтей и зубов, медный ангел, серый призрак в цепях, все больше и больше, их черты размывались, словно лица, мелькающие на гадальных картах. Позади каждого Кнекку видел стены из черного камня, сверкающего хрусталя, изогнутой кости — фоны, разнившиеся от дворца и решеток узилища до руин города.

Затем мелькающие и размытые образы исчезли, и из-под красного капюшона на него посмотрело иссеченное шрамами лицо Магнуса, его отца. Кнекку открыл рот, силясь осознать то, что только что увидел.

— Как?.. — начал он.

Магнус покачал головой, уставился на Кнекку единственным глазом и сказал:

— Слушай.

Иобель посмотрела в сторону, а затем перевела взгляд обратно на Алого Короля. Его глаз лучился красным светом.

Она покачала головой и произнесла:

— Это — сон Аримана. Только и всего. Я мертва. Я — воспоминание.

— А кто нет? Если смотреть из определенной точки времени, все жизни уже прожиты. — Алый Король подался вперед, и на его лице промелькнуло что-то похожее на боль. — Бытие — это воспоминание.

— Но это?..

— Это Лабиринт. Он всегда был и всегда будет. Каждая душа, которая что-то ищет, и сны проходят по нему.

— Варп, — поняла инквизитор.

— Да, — согласился Алый Король. — Варп. В определенном смысле, который ты не сумеешь постичь, это и есть варп.

— И если это правда, то кто я?

— Странник, отголосок, загадка, выбери то, что тебе по нраву, инквизитор. Ты искала меня — и вот ты меня нашла.

Голос Алого Короля обрел силу. Костер разгорелся ярче. Крылья фигуры зашуршали, и на стенах пещеры выросли две огромные тени, окаймленные перьями. Когда он заговорил снова, его голос был глубоким рокотом вулкана. Он больше не казался сломленным или слабым, напротив, выглядел величественным и ужасающим.

— А теперь, Иобель, ты исполнишь мою волю.

Она попыталась сделать шаг назад, но не смогла даже пошевелиться под взглядом Алого Короля и поняла, что совершила ошибку, зайдя настолько далеко, совершила ошибку, следуя за своей нуждой в ответах. Она…

Она была мертва.

— Нет… — прорычала Иобель. — Ты — лишь еще один потерянный сон, и здесь у тебя нет надо мной власти.

Давление на нее исчезло. Свет, исходивший от Алого Короля, померк. Иобель вновь увидела в нем слабость и раны, трещины на медной коже, хрупкость ангельского тела. Она сплюнула и отвернулась.

— Постой, — голос настиг ее, когда она уже собиралась уходить. — Я могу дать тебе то, что ты ищешь, Иобель.

Инквизитор повернулась обратно. Алый Король снова сидел, и его аура присутствия каким-то образом казалась даже слабее той, что была раньше.

— Что я ищу? — спросила она.

— Ответы. — Иобель не шевелилась и не говорила, но спустя мгновение Алый Король продолжил: — Я был сломлен. Давным-давно, на Войне против братьев и отца. Мои аппетиты превышали мои силы, и в попытке заполучить еще больше я был расколот.

— Каким образом?

— Это другая история, которую я не стану рассказывать. Кроме того, то, каким образом это случилось, уже не имеет значения. Важны только последствия.

Алый Король потянулся в костер, зачерпнул углей и подбросил их в воздух. Яркие пылинки пронзили тьму, и из них ударил свет, создавая в пустоте образы.

Перед глазами женщины замерцала огромная статуя птицы. Она стояла на вершине утеса, а позади нее раскинулся синий купол неба. На многоцветных камнях статуи играл солнечный свет.

— Многоцветная птица, — прорычала Иобель, — символ злого бога, которому ты отдал в рабство свой легион. Я знаю достаточно о твоей ереси и начинаю уставать от метафор.

Он не обратил внимания на ее слова.

— Это старая история и у нее много значений, но в данном случае метафора настолько близка к буквальной истине, насколько я могу тебе показать.

Изображение приблизилось, и инквизитор смогла увидеть тропу, извивающуюся под статуей. По той тропе поднималась фигура, под солнечным светом отчетливо виднелись красный плащ и медная кожа. Фигура обогнула последний изгиб дороги и остановилась, узрев каменную птицу. Секунду она стояла, а затем шагнула к статуе. Но стоило ее ноге коснуться пыли тропы, как статуя содрогнулась и рухнула с края утеса. Иобель смотрела, как каменная птица падает, как ее резные крылья рассекают свет, неумолимо мчась к далекой земле. От удара во все стороны разлетелись осколки, и освещенная костром пещера наполнилась звоном бьющегося хрусталя.

Иобель подошла ближе, не в силах противиться внезапному любопытству. Парящий образ теперь сместился на землю у основания утеса. Повсюду валялись куски камней. Одни осколки были крошечными, почти песчинками, другие чуть крупнее и все еще сохранявшие следы резных перьев или кончиков когтей.

— Статуя — это ты, — догадалась она.

Магнус кивнул.

— Я упал и был разбит на множество частей, некоторые маленькие, другие крупные, но все они — части единого целого и каждая по отдельности меньше единого целого.

Иобель нашла небольшой кусок, с которого взирало синее кристаллическое око.

— Ты — всего лишь один из осколков, — выдохнула она. — Разделенная сущность, каждая часть которой обособлена от остальных.

— Это почти уничтожило меня — и уничтожило бы, если бы не Ариман.

— Он…

— Спас меня или спас что-то от меня. Как и во всем, что делает мой величайший сын, в этом были изъяны, которых он не заметил. Изъяны, которых в то время не ощутил даже я.

— Изъяны?

Магнус не ответил, но лишь указал на каменные осколки. Они поднимались в воздух, на лету соединяясь, пока каменная птица вновь не водрузилась на край утеса.

— Снова целый, — произнес Алый Король. — Вот только…

И тогда Иобель увидела, что у птицы лишь один глаз. Там, где следовало находиться второму, была расколотая дыра, ждавшая отсутствующего куска камня. Вид вновь сместился с утеса на пустой участок земли у основания. Вот только он был не совсем пустым. Из пыли поблескивало несколько разноцветных осколков.

Иобель посмотрела на каждый из них. Когда она отвела взгляд, образы померкли.

— Кто ты? — спросила инквизитор. — Осколок или статуя?

— Я — Алый Король, — промолвил он, и его тело вновь как будто выросло. — Я — Князь Изменения, во мне изъян, но от этого я не становлюсь меньшим.

— Но ты не цел, — сказала она, и ее голос был таким же неумолимым, как шестеренки логики, крутившиеся в ее разуме. — Ты — не тот, кто приходил к Ариману в его снах или кто разговаривал со мной раньше. Они действуют по своей воле? — ахнула вдруг инквизитор. — Ты сражаешься сам с собой.

Фигура в плаще не моргнула и не шелохнулась.

— Ты — просто тень, — произнес Кнекку, нарушив молчание спустя какое-то время после того, как Магнус перестал говорить. — Ты претендуешь на трон, что тебе не принадлежит. Ты — ошибка, отклонение. Я служу Магнусу, Алому Королю Планеты Колдунов. — Кнекку поднял руку и указал на фигуру в капюшоне. — И ты — не он, и неважно, кем еще ты являешься.

Магнус покачал головой:

— Тело без души — не более чем скорлупа. Машина без всех своих деталей будет такой же сломанной, как и отсутствующая деталь. Если я — отклонение, значит, и другие — тоже. Как и та грань меня, что восседала в своей башне и играла в великие игры богов.

— А в какую игру играл ты, отец?

Магнус вздрогнул и поежился.

— Я — твой отец. Вы все — мои сыны. Я подводил вас так часто и так долго, что не могу позволить вам опуститься на самое дно. Даже после Рубрики — я не могу позволить, чтобы вас использовали.

— Что ты сделал?

— Ты сказал, что трон не мой, и это так. Короли жестоки. Короны сдавливают их души. Алого Короля необходимо обуздать, с теми частями меня, которые являются им, необходимо бороться. — Магнус поднял руку, и рукав плаща соскользнул к плечу. Плоть под ним была красной от незаживших шрамов. — Я слаб, моя сила — блеклая тень Алого Короля. Я не могу действовать в одиночку.

Кнекку застыл. Факты становились на свои места, обрывки истории и воспоминаний соединялись и становились чем-то большим, чем-то сокровенным и огромным.

— Ариман… — выдохнул он.

— Как сыновьям нужен их отец, так и отец иногда нуждается в своих сынах. Мне был нужен агент. Требовался кто-то, кто не стал бы колебаться, кто-то, кто уже отверг судьбу. Поэтому я выбрал лучшего из своих сынов, самого похожего на меня, самого способного, самого мечтательного. Я не направлял его требуемой дорогой. Не было необходимости. Он уже шел по этому пути, и я просто помогал ему следовать своей природе.

— Рубрика… начало ей положил ты.

— Моя книга, — хмыкнул он. — Книга Магнуса. Когда я писал ее, то был целым, но та часть меня, которая заложила основы заклятия, стала мной.

— Ты знал, что с нами случится?

— Нет. Или, может, да. Или, может, это не имеет значения. Время, судьба и причинная связь — едва ли строгие хозяева, как тебе прекрасно известно, Кнекку.

— Но Рубрика потерпела неудачу. Ариман потерпел неудачу. Ты потерпел неудачу.

— Да. И нет. Ариман потерпел неудачу, тяжесть его деяний утягивала его все глубже и глубже в безмолвие, где он стенал во тьме о своих грехах. Пока я не послал к нему эмиссара. — Молчание заполнил треск костра. — Он почти сгинул, сомнение почти погасило огонь его убежденности. Но он — мой сын, и ему был нужен только повод воспрянуть снова. Амон в своей скорби дал ему этот повод, а я… я дал Амону мечту о мире через смерть легиона.

— О чем ты говоришь? Амона не видели с момента его изгнания.

— Он умер, Кнекку. Я пожертвовал им, чтобы вернуть Ариману его истинную сущность.

Кнекку пробрала дрожь.

— Ты утверждаешь, будто ты наш отец, а сам пожертвовал собственным сыном…

— Ради высшей цели. Да, я это сделал. И делаю. Как сделал бы ты сам.

— Значит, Ариман возвращается на Планету Колдунов, потому что ты очертил для него эту цель? Зачем?

— Он намеревается наложить заклятие Рубрики снова. Намеревается спасти легион и от проклятия плоти, и от последствий первого заклятия.

— И он считает, что это сработает?

— Конечно, считает.

— Почему?

— Потому что он заглядывал в мысли своего примарха и нашел кое-что, упущенное им в первый раз.

— Значит, он прав и заклятие сработает?

— Твоя вера в него — и в меня — приятна, но нет. Оно не сработает. Оно не сделает то, что он желает и замышляет. Оно сделает нечто совершенно другое.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я — Магнус, отец Тысячи Сынов. Потому что я изменил действие второй Рубрики Аримана. Потому что на самом деле эта Рубрика — моя.

Иобель рассмеялась. Она не могла остановить смех, да и не пыталась.

— Ты глупец, Магнус, как и твои заблудшие сыны. — Инквизитор присела наземь. — Ты предал Императора, твоего отца и создателя, а теперь Ариман делает то же самое и идет в твой мир с силами, способными переделать все, что ты сотворил, и ты не видишь в этом иронии? — Она протянула руки к костру. — Говори все что угодно, Алый Король, объясняй все что захочешь. Я буду наблюдать, как ты, и Ариман, и все твои сыны сгорят, и буду смеяться.

— Вот только этого не случится, — произнес Алый Король. — Ты — правосудие, Иобель. Ты сильна даже здесь, и отголоски твоей силы сохраняют свою форму. Я знаю, как сильно ты презираешь меня за те возможности, которыми я обладаю, и за то, что я и мои сыновья сделали. Мы с тобою враги. Но… твое правосудие и желание узнать больше — то, что привело тебя сюда, и ты не допустишь, чтобы Ариманова несовершенная Рубрика удалась.

— Ты, — сказала она, ее голос источал презрение, — лжешь.

— Ничуть. Я говорю о том, что произошло. Я был сломлен и восстановлен. Вот только процесс оказался несовершенным. Меньшие осколки моей сущности уцелели и стали плести против меня заговор, считая, будто это они — истинное сердце моего естества, полноправные наследники трона моего бытия.

— До чего иронично и ничтожно.

— На самом деле это очень важно. Один такой осколок направил Аримана на его стезю и зажег огонь второй Рубрики у него в разуме. Ариман полагает, что спасает свой легион, но это не так.

— И вновь — подобный конец я могу только приветствовать.

— Он не спасет его, поскольку эта вторая Рубрика возведена на ложном фундаменте, фундаменте, взятом из моих трудов, из собственных воспоминаний Аримана и из того, что ты зовешь Атенеумом.

Впервые с тех пор, как она присела у костра, Иобель пробрал озноб.

— Ты знал о его существовании.

— Да. Атенеум был потоком знаний, вытекающих из всей моей сущности. Я не подозревал о его существовании долгое время, но часть меня, один отбившийся осколок моей души нашел его. Слабое и оборванное существо, но все еще хитрое и проницательное. Он воспользовался Атенеумом, чтобы изливать секреты в бытие. Через те секреты он привлек последователей, которые жаждали его знаний. Я воспользовался им, чтобы сотворить тебя. Через тебя Ариман узнал об Атенеуме, а затем отправился на его поиски. Получив его, он стал слушать его. Он считал, будто заглядывает мне в душу. Ошибка, за которую ты едва ли стала бы винить его. Как-никак, инквизитор, ты и сама верила в то же самое, причем куда дольше.

Иобель замерла совершенно неподвижно, не сводя глаз с одной точки, но мысленно она вспоминала Ордо Циклопес. Орден инквизиторов, посвятивших жизни защите человечества от тайн Тысячи Сынов. Все было построено на знаниях, взятых у Атенеума Калимака.

Алый Король неспешно кивнул.

— Вот, — сказал он. — Вижу, теперь я заинтересовал тебя. Ты начинаешь видеть, к чему я клоню. Тебе больно? Откровения способны на такое, когда ломают наше мировоззрение.

— Но знания, исходившие от Атенеума, были правдой.

— Верно, были. Куда проще манипулировать, если используешь правду вместо лжи. Ты узнала много тайн, но только тех, что убеждали Аримана в их важности, и о моем неведении относительно Атенеума. Когда он оказался у него в руках и стал бормотать устами несчастного Санахта, он продолжал говорить правду. В основном. За исключением пары незаметных, но ключевых моментов.

— Вторая Рубрика, — выдохнула Иобель.

— Ариман полагает, будто Атенеум показал ему изъян в изначальной работе. Это не так. Он изменил Рубрику. Она сделает не то, к чему стремится Ариман. Она не воскресит легион, а соберет последние из моих потерянных осколков воедино, — промолвил Алый Король. — Но вместо того чтобы сделать меня снова целым, она уничтожит меня.

— Нет. Ты сказал, что куда проще манипулировать посредством правды, чем лжи. Твоя правда сродни лжи. Рубрика должна собрать тебя воедино, но главенствовать станет другая часть тебя, та, которая ведет против тебя войну. Она отнимет у тебя трон. Вот что ты имеешь в виду под уничтожением.

— Умно, Селандра Иобель.

— Я с удовольствием погляжу, как это случится.

— Не поглядишь. — Его голос был совершенно уверенным. — Ты пойдешь и сделаешь то, что мне не под силу. Ты остановишь Аримана.

— С какой это…

— Ради Империума, Иобель, ради глупой империи отца, все души которой защищены неведением. Ты поклялась охранять их, разве нет? Если ты не остановишь его, то послужишь не им, а тому, чем я стану. Несмотря на всю свою силу, я — сломленный принц. Хоть и вновь целый… Твой род заявляет, будто достаточно силен, чтобы делать выбор между вариантами исходов — просто ужасным и апокалиптическим. Пришло время выбирать, Иобель.

— Как я могу думать, что ты говоришь правду?

— Как ты можешь думать, что нет?

Она уставилась в костер и почувствовала, что дрожит.

— Почему ты сам не… — начала было спрашивать она, но Алый Король оборвал ее:

— Я не могу. Я пытался, и… — Он отвел глаза, и тени вокруг углубились; кожа стала выглядеть обуглившейся и серой; по телу побежали трещинки, а очертания размылись, как будто он был сложен из сдутого ветром праха. — Я в ловушке.

— Как мне его остановить?

— Вернувшись к началу всего, — эхом разнеслись по пещере слова, звеня от тяжести узнавания и пророчества.

— Я искала его. Я искала его потому, что нашла бы там тебя.

— Нет, это не так. Ты искала его сердце, то, что двигало Ариманом все это время. Ты всегда искала его.

— Но где это началось? — спросила Иобель, когда земля под ней содрогнулась.

Огонь замерцал. Тени и стены пещеры треснули и накренились, словно были рисунками на покатой плоскости. Она стала падать, но голос Алого Короля последовал за ней.

Это начинается там же, где и все, — говорил он. — Это начинается с крови и вины. Это начинается изнутри.

— Все бы удалось, — сказал Магнус. — Я вновь бы стал целым, но изменение неизбежно и изощренно в своих шутках.

Кнекку ничего не ответил. Он не знал, что и думать, не говоря уже о том, что говорить. За всю свою жизнь он ни разу не испытывал подобного ощущения.

«Должно быть, это сомнение», — размышлял Кнекку, разглядывая фигуру, которая заявляла, что она — его отец. Наблюдавший за ним Магнус едва заметно кивнул, будто отвечая на его мысли. Он чувствовал себя убежденным, а затем встревоженным этим ощущением.

— Что пошло не так? — спросил он, чтобы нарушить молчание.

— Твой Алый Король — мое другое лицо, мое большее «я», — ответил Магнус, и его голос загустел от насмешки. — Он узнал о моих намерениях и решил вмешаться. Он нашел Атенеум и погрузил свой разум в его поток сознания, намереваясь подправить сведения, которые получал Ариман, и таким образом обратить Рубрику себе на пользу.

— Что и правильно, — перебил Кнекку.

Магнус хмыкнул:

— Вот только, невзирая на могущество и силу моего большего «я», он совершил ошибку. Ему удалось проникнуть в Атенеум, но, оказавшись в потоке, он не мог из него выбраться. А течения наших разумов — это огонь солнц и лед вечности. — Он потянулся в костер и достал из него горсть углей. Они пылали у него на ладони, но на коже не оставалось ни следа. — Он горел и вырвался на свободу лишь потому, что оставил кое-что в потоке, эхо в сигнале.

Кнекку вспомнил изломанное ангельское тело Алого Короля, осевшего на своем троне.

«Я совершил ошибку…»

— Но ему удалось нарушить твой план?

— О да, это ему удалось, — оскалился Магнус. — Он изменил замысел, посеянный мной в новую Рубрику Аримана, но мое большее «я» совершило ошибку. Ужасную ошибку…

— Какую?

— Заклятие Рубрики, что наложит Ариман, призванное спасти, как он считает, легион, сработает, но жертвенной ценой.

— И что станет этой ценой?

— Я, — произнес Магнус и выронил угли обратно в костер. Оттуда фонтаном поднялось облако искр. — Я, и существо, которое ты зовешь Алым Королем, и все прочие, кем бы и где бы они ни были. Все части меня. Все мы будем уничтожены.

— Ты мог бы изменить Рубрику снова, исправить ошибку…

— Нет. Не мог бы, Кнекку. Время вышло. Мы на краю. Пути назад нет.

— Алый Король…

— Слаб и застрял в Лабиринте. Исправить содеянное он может не больше, чем я.

Кнекку поднялся на ноги, и шелковое одеяние ниспало складками, когда он выпрямился. Костер высветил его фигуру, отбросив возвышающуюся тень на стену позади.

— Я верю тебе, — сказал он и умолк, медленно формулируя в уме следующие слова, — но я служу Алому Королю.

Магнус хохотнул:

— Ты — мой сын, преданный, непоколебимый в верности, сильный в убежденности. Это всегда были твои наилучшие качества, Кнекку. Но одна только верность тут тебе не поможет. — Кнекку нахмурился, когда Магнус подался вперед, а Авениси выскользнул из теней и встал рядом с колдуном. — Когда будешь готов, Авениси выведет тебя из Лабиринта.

— Готов?

— Ты пойдешь и сокрушишь Аримана в бою?

Кнекку кивнул.

— Если да, то потерпишь поражение.

— Я не понимаю.

— Понимание — это выражение знания, а знание — сила, сын мой. — Магнус поднял руку. На старческих суставах натянулась сморщенная кожа. — Подойди, и я дам тебе знание.

Мгновение Кнекку колебался, а затем шагнул вперед и опустился на колено, чтобы услышать слова отца.

Демон позволил изображениям в разбитых зеркалах померкнуть. Голоса вокруг стихли. Увиденное и услышанное прокатилось сквозь то, что было у него вместо сознания.

Все оказалось намного хуже, чем он представлял. Намного хуже и намного лучше. Другие не заметили, что он тоже ввязался в их игру. Король, распухший от могущества и власти и поглощенный коварством, и Отец, пытавшийся натравить Аримана на своего соперника, — и оба они не видели, что натворили, оба предали самих себя. Они заслуживали лишь узреть, как лишатся того, чего жаждали наибольше.

Демон поднялся со своего места среди обесцвеченных кривых зеркал Лабиринта. Он расправил крылья, и от этого движения задергалась паутина, висевшая над серебряными дверями.

Демон был слабее их, но он лишит их победы, когда те потянутся за ней. Он не мог поверить, что смертная тень и колдун заглотили наживку так легко, но варп был карой для доверчивых, а он был тем, кто нес эту кару.

Все они будут страдать. В этом демон не сомневался.

Он взмахнул крыльями, и пол изогнулся, превращаясь в утес. Мимо пронеслись стены и двери, когда демон нырнул вниз, обратно к своему пути, обратно к «Монолиту», обратно к Астрею и последнему шагу в их путешествии.

 

XX

Ритуальная война

+Пуск, — приказал Гаумата, и «Пиромонарх» изверг из себя десантно-боевой корабль. В него врезалась волна гравитации. Фюзеляж зазвенел от жара, когда поцеловал воздух. Колдун почувствовал, как за ним последовали остальные машины и как с крыльев, покрытых выгравированными рунами, срывается пламя. Звено боевых кораблей, вылетевших с «Пиромонарха», рассредоточилось. — Услышьте мою волю+, — послал он.

Разумы более слабых колдунов выровнялись в ряд с его мыслями. Их воля стала его волей.

В судно врезались обжигающие ветра, заставив его завибрировать. Колдун отслоил часть сознания и соприкоснулся через эфир с разумом Игниса. Между ними замерцал поток бессловесных данных. Точные координаты и время второй волны становились реальностью. Десантно-боевые корабли собрались в ромбовидный строй и начали расходиться наружу. На задворках разума Гаумата чувствовал Игниса, наблюдавшего, просчитывающего. Гравитация вжимала тело в доспехи.

+Десять секунд до цели+, — послал Гаумата.

Пальцы воинов Рубрики дернулись на рукоятях болтеров.

Боевые корабли Гауматы с ревом помчались к поверхности планеты, оставляя за собой вопящие пылающие ореолы. Мутанты со звериными головами, копошившиеся среди развалин, подняли глаза. Машины открыли огонь. В воздух полетели стреляные гильзы. Снаряды ударили в землю. Куски камней и осколки посекли плоть. Кровь и разорванное мясо забрызгали поверхность. Орудийный огонь и колдовские молнии взметнулись к машинам, встретились с их саванами огня и испарились.

Гаумата, сидевший в отсеке головного боевого корабля звена, удерживал ядро своего разума в спокойствии. Воины Рубрики дребезжали в подвесках, пока огонь его души зеркально отражался в них. Он придавал форму пламени, что следовало за ними, наблюдая за уменьшением высоты через механические глаза пилота-сервитора.

Из земли ужалил луч света, коснувшись корабля слева, и машина превратилась в шар падающего огня. Отваливающиеся от корабля куски металла взлетали вверх. Сидевшие внутри воины Рубрики кубарем вылетели, когда фюзеляж исчез. Они падали в безмолвии, пожираемые зеленым светом, пока мимо них с ревом проносился воздух.

Высота стремительно уменьшалась. Гаумата послал импульс приказа. Боевые корабли прекратили огонь. Мутанты, которым удалось уцелеть в руинах под ними, поднимали оружие или бежали прочь. Жар был голодным воем на границе воли Гауматы. К ним, приветственно шипя, устремились пули и лазерные лучи. Земля стала одной бескрайней стеной. В отсеке завопили сирены. Десантно-боевые корабли были кинжалами, летевшими на краю пылающей волны. Все больше мутантов бросалось наутек.

+Сейчас!+ — повелел он.

Корабли резко выровнялись. Гаумата почувствовал, как сила притяжения пронзила его тело, и дал пламени свободу. Оно хлынуло вниз, пронесшись мимо них, и накрыло уже опаленные развалины. Тела взорвались хлопьями почерневших костей и каплями жира.

+Наружные узловые точки зачищены, — послал он в паутину разумов своих братьев. — Высаживаемся+.

Гаумата поднялся. Магнитные замки отсоединились от доспехов. В конце отсека открылся люк, впустив внутрь корабля волну жара. По краям дисплея его шлема замигали предупредительные руны. Воины Рубрики как один повернулись к выходу. Гаумата разделил полог пламени, когда машина снизилась еще больше. Выпущенная рампа поцеловала поверхность. Гаумата прыгнул вперед. Рубриканты шагнули наружу следом за ним и покатились по земле, будто брошенные куклы.

Гаумата приземлился на корточки. Его доспехи завизжали, когда сервоприводы и фибросвязки погасили силу столкновения. Зону высадки окружали стены огня, загибавшиеся широким кольцом. Опустошенная точка была одной из многих, общее число которых равнялось восьмидесяти одному, разбросанных по руинам Города Башен. Вместе они составляли образ, символ, вычерченный огнем на лике планеты. Этот символ был всего лишь одной частью заклятия Рубрики, но ключевой его частью.

+Встаньте!+ — воскликнул Гаумата.

Воины Рубрики поднялись на ноги. Колдун ощутил, как в огне движутся чьи-то ауры присутствия. Рубриканты подняли оружие. Цепь моргенштерна Гауматы зазвенела, натягиваясь, когда он оторвал шипастый шар от усыпанной пеплом земли. За стеной огня вырастали тени. Там что-то двигалось, не обращая внимания на дикий жар. Гаумата начал раскручивать моргенштерн, и его шар превратился в красную комету.

Окружавшая их стена огня разделилась. Из-за полога бушующего пламени выступил воин Рубрики в почерневших дымящихся доспехах.

Гаумата почувствовал нити воли, удерживавшие его сущность.

Воин Рубрики открыл огонь. Из дула его оружия полыхнуло розовое пламя. Гаумата услышал жужжание болтерных снарядов. Моргенштерн превратился в размытый диск вокруг него, мысли потекли сквозь кристаллическое ядро оружия. Он уклонился, силой и волей сгибая время в медленное биение. Моргенштерн попал в болтерный снаряд. Тот взорвался розово-синим огнем, завопившим от голода. Гаумата изменил свою волю, и взрыв втянулся в шипастый шар. Он вновь раскрутил моргенштерн. Его собственные рубриканты открыли огонь, когда из пылающей стены появились новые враждебные собратья.

Из зарева вышел колдун, окутанный пленкой холодного света поверх одеяний и сжимавший в руках топор. Он указал навершием на Гаумату, и этот жест был в равной мере обещанием и вызовом.

Пиромант ринулся вперед. Колдун метнул топор. Гаумата услышал крик вращающегося оружия. Он проигнорировал звук, его тело превратилось в пятно, воля раскалывалась снова и снова яркими лепестками. Колдун тоже пришел в движение, в его руках внезапно оказалась пара пистолетов, из которых он тут же открыл огонь.

Гаумата встретил брошенный в него топор и сбил его в полете. Ментальным усилием он заставил снаряды взорваться в воздухе. Колдун устоял на ногах. Воздух сгустился, а время начало запинаться. Другой колдун, не шелохнувшись, заскользил по земле, снова с топором в руке. Болтерный снаряд попал Гаумате в плечо. Боль в руке взорвалась за мгновение до того, как дисплей шлема залило красным. В треснувший наплечник вползло щупальце лазурного огня. Он почувствовал, как от плечевой кости отслаиваются обгоревшие мышцы.

В мыслях взревел гнев. Пиромант выдернул в бытие саван пламени и окутал им колдуна. Разум противника вспыхнул, его концентрация нарушилась. Моргенштерн сокрушил грудь врага. Тот упал, и шипастый шар вырвался на свободу в брызгах осколков и обуглившейся кости.

Гаумата посмотрел на поверженного колдуна, пытавшегося встать на ноги. Он задался вопросом, чье лицо скрывает забрало и не произносили ли они когда-то имена друг друга. Он занес моргенштерн и стремительно опустил. Наружу вырвалась волна жара. Керамит треснул. Кровь и кости превратились в пепел, прежде чем успели коснуться земли. Труп содрогнулся, когда мясо и хрящи внутри скорлупы доспехов сварились. Гаумата замер. Стрелявшие в него воины Рубрики застыли, наклонив головы, как будто пытаясь расслышать далекий голос.

Он вздрогнул и бросил взгляд на левый наплечник. Синее пламя все еще облизывало кратер в плече. Гаумата погрузил руку внутрь раны. Пламя перескочило ему на пальцы. Он ругнулся. В поврежденной плоти начал скапливаться свет. Он потянулся щупальцами воли и нашел застывших рубрикантов, принадлежавших мертвому колдуну. Те повернулись, поднимая оружие, и встали лицом к стене огня. Внутри нее двигались новые тени.

Гаумата отступил за ряды своих воинов и приготовился.

+Мы здесь, Ариман. Наружные точки захвачены. Пусть твоя Рубрика говорит+.

Палуба «Слова Гермеса» перестала дрожать.

«Орудия замолчали, — подумал Игнис. — С последнего выстрела прошло три секунды. Время до попадания снаряда — пятнадцать секунд».

Он стоял на пустой посадочной палубе, иссеченный огнем и варпом воздух звенел на открытой коже его лица. Палуба полностью опустела — машины с воем ринулись в огненный смерч, чтобы добавить к атаке свою мощь. Позади него молча стоял Жертвенник, пока Игнис ждал, и высчитывал, и наблюдал. Варп был прекрасен. Куда бы он ни посмотрел, цветы разрушения распускались с идеальной, фрактальной чистотой. Даже волна демонов, растекающаяся следом за Ктесием, просто втягивалась в единое целое.

Все работало. Каждая проходящая секунда выплетала из общего образа новый мотив. Чистое, совершенное изменение, одновременно направленное и неуправляемое, ширилось в соотношениях и углах времени и реальности. Это была именно такая война, какой она всегда должна была быть, — священная и вечная. Разум Игниса парил над ней и сквозь нее, видя древние знаки, начертанные в завихрениях дыма и цепочках мельчайших взаимодействий, ключи к вселенной, написанные на пулях и начерканные в криках умирающих. Ариман получит свою Рубрику. Основы были заложены, топливо собрано, но этот миг перед началом, это растущее сплетение воли, интеллекта и мистерии и было тем, чему он явился стать свидетелем. Вот ради чего он зашел так далеко. Это была обещанная награда, и, прозревая ее внутренним оком, он понимал, что вселенная больше никогда не позволит ему получить подобный дар.

Электротату на его лице замерли. Черные линии растворились под кожей, оставив ее гладкой и заставив зажмуриться.

«Вот и все, — подумал Игнис. — Осталось только закончить».

Из дыма и огня вырвалась раненая демоническая машина. Ему потребовалась секунда, чтобы отметить треснувший фюзеляж, который свисал со змеевидного тела, растущего у него на глазах. У него было достаточно времени, чтобы отвернуться, когда та врезалась в палубу. С машинного тела демона закапала бледная кровавая смазка и с шипением начала разъедать покрытие. Игнис заколебался, его разум застыл между мыслью и действием.

Часть мозга понимала, что это одна из машин-падалыциков, которые выпустили отсюда раньше. Получив ранение, она возвратилась в свое гнездо. Демоническая машина содрогалась, рассыпая детали. Она возвышалась над ним — трепыхающаяся масса плоти, чешуи и крыльев. Три ящеричьи головы судорожно дергались и огрызались друг на друга. С крыльев на пол сыпались окровавленные перья. Что-то сильно потрепало ее. Пока машина каталась в собственном ихоре, от нее растекалась дикая боль. Наконец ей удалось встать на ряды когтистых лап, и взгляды всех трех голов уперлись в Игниса. Она ринулась вперед, разбрызгивая шипящую кровь. Игнис оправился от шока. Из его кулаков вырвались когти и вспыхнули молниями. Машина встала на дыбы, и ее широкие рты оскалились бритвенными ухмылками.

Жертвенник пришел в движение прежде, чем Игнис успел сделать шаг, попутно открыв огонь. По демонической машине забили снаряды. Во все стороны разлетелись чешуя и куски окровавленной плоти.

Автоматон врезался в машину. Мощные пласталевые кулаки с максимальным усилением поршней протаранили плоть. Игнис бросился вперед, увидев, как Жертвенник вырвал из бока существа кусок подкожного жира и стали, его панцирь забрызгала кислотная кровь. Существо дернулось, пытаясь укусить своего мучителя. Жертвенник вогнал оба кулака в пробитую им рану и выстрелил из огнеметов на запястьях. Огненная жидкость полилась в окровавленную плоть. Демоническая машина забилась в судорогах, раздуваясь от боли. Ее корпус врезался в Жертвенника с силой тарана. Автоматон с разбитым панцирем кубарем отлетел назад. Все три рта демонической машины стошнило кровью и серебряной желчью, а затем она издала последний пронзительный вопль и начала падать.

Жертвенник исчез из виду под содрогающимся телом из плоти и перьев.

Позади Игниса что-то шевельнулось. Что-то красное и черное, и в броне. Что-то, вышедшее из люка подобно тени от восходящего солнца. Игнис повернулся, заскрежетав доспехами, гасящими инерционное ускорение.

В девяти шагах от него стоял космический десантник.

Его броня была твердой оболочкой, вертикально разделенной на полуночно-черный и багровый цвета. Шлем венчали золотые крылья, которые также раскинулись на нагруднике и наплечниках. Он сжимал в руках болтган.

«Выживший из имперской абордажной партии», — догадался магистр Разрухи, оправляясь от удивления.

Секунду они, не двигаясь, разглядывали друг друга.

Игнис бросился вперед, протягивая когти и ментальные щупальца.

Время замедлилось. Магистр Разрухи почувствовал, как в варпе что-то движется, очень близко, словно морской хищник, поднимающий рябь на поверхности неподвижной воды. Его когти засверкали молниями. Красно-черный десантник увернулся от удара, и когти Игниса рассекли пустоту. В его сознании нарушились целые блоки расчетов, разум заметался, в мгновение съежившись до инстинктов и неуверенности. Он хлестнул стеной телекинетической энергии. Космический десантник отлетел назад, и его фигура размылась по краям. Игнис изменил узор своих мыслей и незримой силой прижал врага к палубе.

Вот только его там не оказалось. Враг парил над палубой подобно кукле на ниточках. На мгновение Игнис заколебался. Космический десантник мигнул и исчез, послеобраз его последнего местоположения все еще горел в разуме Игниса. Хоть он и не видел, где его враг, подсознательная мысленная проекция подсказала, где тот должен появиться.

Его когти рассекли пространство как раз в тот миг, когда космический десантник возник вновь. Единственный коготь полоснул его плечо и во взрыве молний распорол керамит. Игнис отпрянул, ожидая новой атаки противника, у которого из поврежденной плоти под пробитыми доспехами должна была струиться кровь.

Но тот оставался неподвижным. Из раны в его оболочке хлестали пылающая энергия и ихор. Враг ринулся вперед прежде, чем Игнис успел среагировать, и вцепился ему в руки с невозможной силой. Разум магистра Разрухи ужалил космического десантника кинетической силой и…

…погрузился в пустоту. Противник приблизил шлем к лицу Игниса. Левая глазная линза исчезла. Изнутри на колдуна взирала чернота.

Игнис повалился на колени, его мысли оцепенели от холода. Космический десантник перед ним изменился. Секунду у него была одна форма, а в следующую…

Сознание Аримана поднялось из тела.

Небо, поприветствовавшее его, было горнилом света и шума. Вокруг были воины Рубрики, выстроившиеся линиями и кругами. Еще больше стояло на расплавленной стеклянной равнине — будто лабиринт из статуй. Над ними в тени военных кораблей кружили механические существа. Битва превращалась в закручивающийся циклон, расходившийся от километровой ширины глаза, внутри которого собрались силы Аримана. Плеть творимого ею разрушения была фоновым гулом в его сознании.

Он стал мыслеформой, спаянной с энергией варпа, — чистой волей и намерением. Глаза простых смертных не могли нормально видеть это эфирное выражение силы. Но на Планете Колдунов, на размытой границе между варпом и реальностью, мыслеформа Азека была слепящей звездой, подымающейся к небесам.

Тела колдунов неподвижно стояли на земле. Их доспехи замкнулись на конечностях. Ариман посмотрел на них глазами из звездного света. Вокруг рубрикантов переливались ауры, подобные развеваемым ветром плащам. Его окружил растущий хор голосов, когда из братьев начали подниматься имена живых и мертвых.

+…Кидат, Мисхарн, Алтпет, Катамат, Сортет…+

Каждое имя будет произнесено. Каждое имя каждого воина Тысячи Сынов. Литания из имен катилась вперед, становясь все громче, становясь единым голосом, произносимым многими, становясь призывом, выкрикнутым в вечность.

+…Аштагот, Табакис, За’афарок…+

Ариман слышал, как к хору присоединялись все новые и новые голоса, тысячи имен барабанили по тугой мембране вселенной.

+…Гелио Исидор, Мадаэт…+

Грозовой очаг битвы и колдовства раскручивался быстрее и быстрее, глаз становился шире, и Ариман почувствовал, как его мыслеформа достигла пика своего вознесения.

+…Ариман…+ — взревело сквозь него собственное имя. Его мыслеформа лопнула, и частички золотого света просыпались, словно снег. Он раскололся. Он стал тысячей идей, падающих с неба. Он стал тысячами тысяч слов, никогда не произнесенных.

Литания из имен звучала дальше и дальше.

Он был воспоминанием Киу об Арканакте, его брате, погибшем под секирой Волка.

Он был Мабием Ро, пустым отголоском жизни, дребезжащим внутри скорлупы своих доспехов.

Он был Киу, чье чувство вины и мощь спеклись, создав силу.

Он был…

…ими всеми. В его жизни был лишь один момент, подобный этому.

Он заговорил, и голоса братьев стали его голосами.

И из его души и разума в бытие вырвались первые слова новой Рубрики.

Ктесий закричал, когда земля под диском размылась. Тот без приказа двинулся прямо к титану. По руинам вокруг забили колонны пылающих снарядов. По доспехам заколотил шквал кусков металла и камней. На дисплее шлема закишел рой предупреждений. Титан стал небом над ним, рев его орудий — единственным звуком. Ктесий ощущал, как из горла проталкиваются имена демонов, стремясь попасть на язык и быть произнесенными. Но сначала им было нужно, чтобы из его уст вырвался последний крик в жизни. Титан взревел. Ливень разрывов отдался в позвоночнике Ктесия, когда на него упала тень демонической машины. Призывающий был достаточно близко, чтобы прочесть начертанные на корпусе письмена и увидеть застывших в янтаре бледных мутировавших существ, что свисали с его кабелей.

Он был теперь прямо под титаном. По его сознанию барабанили ауры присутствия закованных внутри демонов. Синева и серебро его доспехов вихрились, будто мираж. Он обернулся. Его броня поглощала жар воздуха. При каждом движении с плеч срывался колдовской лед.

Диск под ногами Ктесия рванулся, пытаясь остаться в секторе огня титана. Атенеум молчал, его пустые глаза походили на бездонные черные озера.

В сознании призывающего вздулись последние имена великих демонов.

Он выговорил первое великое имя. Оно коснулось его языка подобно вытянувшемуся изнутри щупальцу. Ктесий не намеревался освобождать их без крайней нужды — и точно не всех.

Но смысла бороться не было, он слишком устал для того, чтобы пытаться.

Титан топнул ногой — от удара фонтаном разлетелись спеченное стекло и камень. Голова рывком опустилась. В глазницах птичьего черепа загорелся красный свет. Клюв со щелчком распахнулся. В стальном горле вскипел огонь.

Изо рта Ктесия вырвалось имя, извергнув вместе с собой черный дым и оранжевый свет. Диск панически завращался. Дым начал разрастаться. Оранжевое свечение раскололось заостренными кромками и металлом. Боевые горны титана проревели вызов. Из очертаний, что формировались словами призывающего, вытянулись крылья влажной плоти. Из дыма поднялась громадная голова, быстро приобретая плотность. С влажной морды свисали куски содранного меха и кожи. Сквозь зубы размером с лезвия мечей струился черный дым.

Диск неконтролируемо рванулся в сторону. Ктесий чувствовал, как ссыхается кожа, пока призыв тянул из его тела жизненные соки.

Вызванный им демон воздел перед титаном топор и громыхнул им по зубам. Ктесий похитил его имя из истлевшего свитка, но, поняв, что это такое, решил никогда не выпускать на волю. Однако теперь он обрел свободу. Его имя — имя, цеплявшееся к рваному мясу кошмаров его истории, — было Дитя Погибели.

Перевертыш провел рукой по оранжево-черной терминаторской броне. Он неспешно поднялся, ощущая, как формируются черты нового лица — финального лица, которое он наденет для своего задания. Груда металла и плоти у его ног еще была жива, хотя Перевертыш украл у него внешность и будет носить его имя. Гибель смертного была предопределена в далеком будущем, и не Перевертышу было изменять эту судьбу.

Он прошел к безмолвствующему боевому кораблю, что притаился на краю ангарной палубы. Перевертышу пришлось обойти холм из плоти и железа, который был демонической машиной, упавшей с небес на палубу, послужив тем самым своевременным отвлечением.

Груда плоти пузырилась, ее субстанция обращалась в пар, пожираемая реальностью. Внутри что-то шевельнулось. Перевертыш замер. Он потянулся чувствами наружу, но не ощутил в демонической машине ни искры жизни, ни эфирной энергии. Однако там определенно что-то было, какая-то аура присутствия, походившая на ход смертных часов…

Из массы плоти вырвалось металлическое тело. По пластинам его брони стекал ихор, когда он переступил болото внутренностей и крови. Перевертыш не двигался. Он оказался в искреннем замешательстве, поскольку не увидел этого существа на своем пути к цели. Он погрузился в жизнь лица, которое носил, и нашел имя, а также назначение… автоматона.

— Жертвенник, — произнес он голосом Игниса.

Автоматон сделал шаг вперед. Его левая рука безвольно висела, из наполовину разрубленных сочленений торчали кабели и трубки. Он прощелкал поток машинного кода.

Нет, — сказал Перевертыш. — Все так, как должно быть.

Он повернулся и направился к кораблю. Жертвенник не сдвинулся с места. Перевертыш оглянулся. Автоматон что-то лязгнул. Перевертыш покачал головой Игниса:

— Удивительно. Ты прав. Я — не он.

Автоматон попытался зарядить оружие. Механизмы залязгали, прожевывая искореженные шестеренки и забившуюся внутрь плоть.

Перевертыш бросился в атаку. Жертвенник нанес удар, его оставшаяся рабочая рука превратилась в размытое пятно неумолимого металла.

Перевертыш проскользнул под ударом, выгнувшись всем телом. Из его пальцев вырвались когти. На лезвиях вместо молний задрожал зелено-розовый свет.

Автоматон издал лязг смятения.

Перевертыш вогнал обе пары когтей в бронированную коробку над корпусом Жертвенника. Автоматон перестал двигаться. Перевертыш выдернул когти назад. Мгновение Жертвенник продолжал стоять, а затем с грохотом мертвого железа рухнул на палубу.

Втянув когти, Перевертыш отошел от неподвижной машины. Боевой корабль по приказу пробудился, и Перевертыш ввалился в ждущий отсек.

— Доставь меня на поверхность, — приказал он пилоту-сервитору. — К Ариману.

Цзетерртихор дохнул пламенем. Раскаленный жар выбелил затянутый дымом воздух.

Дитя Погибели вытянул из текущего мрака руку. В его кулаке задребезжал посох из гнутой кости, тысячи черепов в котором яростно кричали. Выдох титана взорвался и втянулся во рты и глаза черепов. Ктесий ощутил, как вари впитывается в скипетр, свиваясь в циклон. Дитя Погибели расхохотался со звуком ломающихся щитов и рушащихся стен. Он ринулся в атаку, сокрушая копытами спеченное стекло. Титан взревел в ответ и двинулся ему навстречу, сопровождаемый оглушительным лязганьем металла и вырывающимися облаками огня и дыма. Огонь, дым и лязг металла громыхнули. Сломанные башни содрогнулись.

Топор демона врезался титану в грудь. Божественная машина отступила назад. Под ногой взорвалась крыша нефритовой башни. Из пробоины в нагруднике хлынули расплавленное серебро и горящее масло. Дитя Погибели продолжал расти, дым превращался в багровые мышцы, питаясь творящейся резней.

Пушка на левой руке Цзетерртихора распалась, стволы и механика вытянулись, будто капающая ртуть. Орудие встряхнулось в пучок металлических щупалец. Титан хлестнул ими демона, рассекая мышцы и мех. Земля оросилась кровью. Щупальца натянулись. Дитя погибели широко распахнул рот, подался всем телом вперед и погрузил зубы во внутренности титана. Цзетерртихор взвыл. Жрецы и маги в башнях на его спине завопили от симпатической боли.

Происходящее разворачивалось над Ктесием, мелькая перед его глазами размытыми обрывками на испещренном фоне огня и криков меньших демонов, пятнавших собой воздух.

Цзетерртихор вырвался из челюстей противника. Из пробоины в груди титана вытекала жидкость и сыпались осколки брони вперемешку с клубками плоти. Дитя Погибели поднял голову, будто пес. Его пасть разверзлась, и он заглотнул кровоточащий металл. Титан задрожал и слабо взмахнул плетью.

Демон прыгнул вперед, расправляя крылья, и приземлился на спину Цзетерртихору. Хрустальные и стеклянные бастионы лопнули под тяжелыми копытами. Титан просел. Демон на его спине разбух, предвосхищая победу. Титан выстрелил из своей пушки. В воздух вгрызлись копья необузданной энергии. Дитя Погибели размахнулся когтями и, потянувшись к плечам титана, вогнал костяной скипетр в голову Цзетерртихора. Демоны внутри титана возопили. Дитя Погибели рванул орудие на себя. Из корпуса титана показалась шея из плоти и кабелей. Демон занес топор и стремительно опустил.

К небесам рванулся столб света. Дитя Погибели выпрямился во весь рост и высоко поднял отрубленную голову Цзетерртихора, отдавая безмолвную дань уважения своему кровавому богу. Титан под ним рухнул.

Но Ктесий уже не смотрел. Он безостановочно кашлял и блевал, пока диск, раскручиваясь все быстрее, уносился подальше от проявления ненависти и ярости, которые призывающий принес в это сражение.

Вари был сломленным, вихрящимся, диким.

— О, нет… прошу… — выдавил Ктесий, пока паникующий диск проносился через развалины, и крики демонов, и колдовство, и машины, рвущие друг друга на куски. — Прошу…

Но слов мольбы было недостаточно. Ко рту подкатывало еще одно имя. Призывающий не знал, что оно такое. Ему следовало закончить, следовало добраться с Атенеумом до Аримана. Но по какой-то причине он был не там, а стоял на коленях на крутящемся диске из серебра и демонической плоти, и очередное имя пыталось выбраться из глубин его души. А до Аримана было далеко.

А затем его посетила мысль, холодная, как прикосновение замерзшего серебра.

Почему он взял с собой Атенеума? И вопросы защелкали в голове, выстреливая, будто пули, сквозь растянувшееся мгновение, когда из него начали вырываться первые слоги.

Почему?

Почему?

Почему?

Он увидел образ тянущегося к нему из клетки Атенеума.

«Ктесий, прошу… — произнес тот, простирая к нему руку. — Освободи меня. Послушай. Освободи меня».

А затем его губы зашевелились, но Ктесий не помнил, что они говорили. Лежа на диске, пока Планета Колдунов вокруг него билась в огне, призывающий все еще не мог вспомнить, хотя знал, что ответ близок.

Он прорывался по его горлу и через зубы.

Заклятие Рубрики началось, и сражение закрутилось вокруг нее. Сверху Рубрика была кругом золотого света посреди кольца ревущего огня. За этим пламенем пояс разрушения испещряли молнии, когда демоны встретились с хлынувшими внутрь армиями планеты. Этот внешний пояс был приливной волной смерти и сломанной реальности. Среди обуглившихся и оплавленных руин лежали груды тел. По островкам обломков, воспарявших к небу, словно поднимающиеся на поверхность кипящего масла пузыри, прыгали демоны. По стенам руин текли реки ихора. Из тел мертвецов восставали существа, когда наполовину изгнанные демоны сливались с изодранными трупами. Среди стад мутантов со звериными головами шагали ведьмаки-послушники в пестрых одеяниях. Огромные создания без глаз и ушей размахивали над головами медными колоколами. Звон горящих звуков сбивал демонов с небес на землю.

Дальше, среди устоявших башен, турболазерные залпы обстреливавших поверхность кораблей встречались с кинетическими щитами километровой ширины. Башни отрывались от каменных оснований и копьями возносились к судам, жаля их срывавшимися с верхушек лучами мерцающего света. Над всем этим, словно воронье, кружили демонические машины.

Обитатели планеты повсеместно пробуждались и вступали в бой.

Издали сражение походило на расширяющийся круг разрушения. Только сердце этого круга оставалось неподвижным, будто глаз бури.

Но неподвижность эта была ложью.

Ариман видел битву, принесенную им во владения своего отца, и чувствовал, как его последнее и величайшее заклинание прорывается наружу.

Оно произносилось словами, символами, вспышками боли. Там были слова, что были взрывами болтерных снарядов, символы, что были привкусом крови во рту умирающего мутанта, уколами ощущений, когда серебряная башня рухнула на землю и разбилась. В нем было все, до самых незначительных деталей, до самой сущности вещей, слишком маленьких и странных, чтобы облечь их в названия. Он видел все.

Он был здесь прежде, но в тот, первый раз Рубрика была спланирована, подготовлена и проведена со всей возможной тщательностью. На этот же раз она была первобытным ревом энергии.

Он был не способен ни на что.

Он был способен на все.

Вселенная была чистым холстом.

Время было нитью между его пальцами.

Он был центром глаза, который видел бытие и превращал его в реальность благодаря тому, что видел.

Ментально он не чувствовал братьев по отдельности, не мог отличить разумы союзников от врагов, не мог дифференцировать варп от самого себя.

«Я — не бог, — пришла мысль, ощущавшаяся как послание. — Я не такой прозаичный».

«Я, — воля, и взор, и сила смертных, наделенных мощью бессмертных».

«Бойтесь меня».

Он чувствовал, как его естество тянется все дальше, и дальше, и дальше.

«Ненавидьте меня».

Теперь он нуждался в них. В последних из братьев. Он нуждался в Ктесии, Игнисе, Киу, Гильгамоше и Гаумате. Они были нужны ему здесь. Подле него.

«Жалейте меня».

Рубрика ширилась, ее ореол поднимался под железными тенями военных судов. Это было творение не годов, не веков, не тысячелетий, но самого бытия. Он накладывал заклятие всю свою жизнь, и теперь находился в конечной точке, в ее суммировании.

Рубрика… слово, что в древних преданиях означало «установленное правило». Императив. Повеление.

— Обновление, — промолвил он в тишину.

И реальность услышала. И подчинилась.

 

XXI

Начала

У Иобель ушли годы, чтобы достичь города. Когда инквизитор наконец узрела его — вздымающийся перед ней, будто пальцы коралловой раны в серебре и бронзе, — то поначалу не поверила, что он реален. Она просто стояла, пошатываясь, под палящим солнцем и синим небом.

Ее одежда превратилась в лохмотья. Синева ткани стала тускло-серой. Годы скитаний от горных пещер до пустынных равнин, от лишенного света мрака до яркого солнца — Иобель чувствовала каждый свой шаг и видела каждую смену солнца и луны. Большую часть этого времени она брела без какой-либо цели, слова Алого Короля почти стерлись из памяти. Она остановилась и опустилась на песок, не двигаясь месяцами, позволяя ночи и дню омывать ее.

Сколько времени миновало для Аримана с тех пор, как она прошла через Лабиринт? Годы? Дни, часы, секунды? Не больше, чем ему потребовалось, чтобы моргнуть?

Она думала о том, чтобы умереть, но подобные мысли не играли никакой роли, как и все ее попытки утопиться в зыбунах или вскрыть себе вены. У нее не было ни легких, которые она наполняла бы воздухом, ни крови, дабы увлажнить песок. Иобель не знала, кто она такая, но не могла умереть. Ни земля, ни странствие не позволили бы ей этого.

И она брела дальше, паломник без цели, а слова Алого Короля шли вместе с ней.

«Это начинается там же, где и все…» — разносился голос на ветру.

Она пыталась возвратиться по своим следам обратно к входу в Лабиринт. Горы были там же, иззубренные тени на краю мира, но они никогда не становились ближе, неважно, как долго она шла либо как долго всматривалась в них. Город раскинулся на противоположной стороне земли и неба. Иобель пыталась уйти от него, но всякий раз, стоило ей моргнуть или отвести глаза, а затем взглянуть снова, он оказывался там же.

«Это начинается с крови и вины, — говорило воспоминание. — Это начинается изнутри».

«Изнутри».

Она бросила попытки прогнать город из поля зрения.

«Разве это неизбежно? Есть ли у меня выбор? Зачем я послушалась Алого Короля?»

Она была инквизитором. Она существовала, чтобы совершать выборы, непосильные для всех прочих, — между возможностями ужасными и еще худшими.

«Ты — правосудие», — сказал он, но если она и была правосудием, то не помнила этого. Она просто была, осколок, затерявшийся во снах, удерживаемый упрямством и привычкой, а также в равной мере силой воли. Не стоило верить словам Алого Короля. У них был привкус змеиного яда и ощущение шкатулки с секретом, наполненной острыми лезвиями. Дели и возможности таились на каждом пути, какой бы она ни выбрала, и она была не вполне уверена, который из выборов именно тот, правильный.

«Если мне нужно остановить Аримана, как мне сделать это изнутри его разума?»

«Изнутри…»

И с этой мыслью город стал ближе, вырастая у нее на глазах. Она сделала шаг, не сводя с него взгляда, пока тот раскидывался за ближайшим барханом. Город вырос так, как будто один ее шаг был тысячей. Она ступила еще раз, и еще, и еще, и еще, каждое ее движение — размытое пятно, песок — клубящееся облако у нее за спиной. Башни поднимались все выше и выше. Солнечный свет заиграл на окнах и мостиках из бронзы, и вот она уже бежит, сама не зная почему, песок жалит ей глаза.

Иобель застыла. Ее босая нога стояла на мраморной ступеньке, приятно холодившей кожу. Дворец воспоминаний Аримана исчез. Ему на смену пришел город из черного стекла. Башни вздымались и опадали, словно разбивающиеся об утес волны. Мостики и каменные здания изменялись. В стенах распахивались и исчезали двери.

Мгновение Иобель колебалась, а затем начала подниматься по ступенькам. В конце лестницы ждали распахнутые двойные створки. Приблизившись, инквизитор увидела, что они висят на петлях, их черное дерево растрескалось и состарилось. Двери выглядели так, словно когда-то играли значимую роль, но оказались погребены под вещами куда более важными. Оказавшись у порога, она подняла глаза. Знания, изваянные в виде камней и опор, тянулись к далекому солнцу.

«Где это началось? — подумала она и поняла, что у нее в руке снова очутился обломок резного дерева. — Где все началось для Аримана?»

Иобель переступила порог и оказалась в прохладной тени. Она пошла по мраморным коридорам. Через окна, прикрытые сетками, струился солнечный свет. По плитчатому полу бежали трещины. Она проходила мимо створок из крашеного дерева, шероховатого железа и вихрящегося стекла. Каждая была отличной от других, каждая была уникальной. Она узнала коридоры и их холодный пыльный запах, пусть даже никогда раньше не видела ни одной из этих дверей. Чем дальше Иобель удалялась от входа, тем сильнее в ней разрасталось странное чувство уюта. Она уже бывала здесь прежде, это место было ей знакомо.

Инквизитор выбирала повороты не глядя, без раздумий поднимаясь и спускаясь по лестницам, но ни разу не сумела дойти до края города воспоминаний, — впереди были только новые коридоры и двери. И запах пыли времен.

Из-за дверей доносились звуки — голоса, крики, плач. Она узнавала их, ибо проходила эти этажи прежде. Она не глядела на деревяшку, которую когда-то дал ей мальчик у костра в пустыне. Теперь Иобель знала, что это такое. Ей стоило догадаться раньше.

По дороге она нашла несколько разбитых створок — некоторые без косяков, некоторые снятые с петель, некоторые расколотые надвое, словно от удара топором. Ни на одной из них не было резьбы в форме птиц или солнца, и она не нашла ни единой целой двери, которая бы сходилась с тем куском, что она сжимала в руке.

В конце пути оказалась черная створка, нашедшая ее первой. Иобель свернула за угол и увидела ее. Она была обсидиановой, ее поверхность — отполированной до зеркального блеска, без ручек или петель. Она словно манила Иобель к себе. Женщина ощущала позади нее что-то, от чего у нее по коже бежали мурашки и смывало мысли о том, что она делает. Она поняла, что стоит перед створкой, протягивая руку к ее жидко-черной поверхности.

— Тайны, — раздался голос позади.

Она обернулась. В противоположной стене зияла дыра. Разбитые и расколотые куски черного дерева обрамляли вид на широкий балкон и раскинувшуюся за ним пустыню. На краю балкона сидела небольшая черноволосая фигурка, подбрасывавшая в воздух и ловившая разноцветные камушки. За ним она увидела отпечатки ног, пересекавшие далекие дюны.

— Тайны — вот что за этой дверью, — сказал мальчик. Он подбросил камушек в воздух, и тот застыл перед ним. Он повернулся к ней и открыл глаза. Камушек упал. Он поймал его, не сводя с нее взгляда. — Тебе не стоит видеть их. Вот почему они — тайны.

Инквизитор пристально посмотрела на него, а затем на разбитую дверь между ними. По треснувшей панели, свисавшей с остатков косяка, поднимались птицы. Она достала из кармана свою деревяшку и протянула ее, держа между большим и указательным пальцами.

— Твое?

Мальчик фыркнул:

— Просто кусок двери.

Иобель перешагнула разбитый косяк и пересекла балкон. Мальчик свесил ноги через край, когда она присела возле него.

— Начало всего?

Мальчик кивнул и улыбнулся, но улыбка на юном лице принадлежала старику.

— Да.

— И конец.

Он пожал плечами и окинул взглядом пустыню. Инквизитор посмотрела тоже. В пространстве между дюнами и небом расцветало черное пятно.

— Шторм… — сказала Иобель и нахмурилась, когда на горизонте вспыхнула молния.

Ноздри наполнились теплым ароматом электрического разряда.

— Я бегу впереди этого шторма, — сказал мальчик, вновь подбросив и поймав камушек. — Он огромен, настоящее чудовище.

— Если эта комната — часть воспоминаний Аримана, что значит этот шторм?

Мальчик лишь пожал плечами. Он смотрел не на нее, но на два небольших камушка, которые катал между пальцами. Иобель заметила, что оба они были вовсе не гладкими, а вырезанными в форме скарабеев. Лицо мальчика дернулось и нахмурилось пуще прежнего.

— Он — мой брат, знаешь ли. И кем бы еще он ни был, это — самое главное. — Его глаза расширились, когда он посмотрел на нее. — Он — мой брат.

— Ты это всерьез, — затаив дыхание, сказала она, — да? Ты не воспоминание о воине из легиона. Ты — настоящий брат Аримана, его брат по…

— Крови, — закончил вместо нее мальчик. — Да, хотя я был и его братом по легиону, но это случилось… позже. Мы родились тут, в Архамидской империи Терры. — Он посмотрел на приближающийся шторм. — Наше крошечное царство поклялось в верности Повелителю Человечества, когда Он превратил Терру в Тронный Мир Империума. Мы отдали Ему свою верность, и отдали Его Великому крестовому походу своих детей. Мы стали маленькой частью великой мечты. — Он прервался и закусил губу, направив взгляд на что-то, что видеть мог только он. — Нас обоих отдали в легион. Мы перенесли испытания вместе и лишились своей человечности тоже вместе. Мы познали войну, и честь, и воинское братство вместе.

Он остановился и положил камушки-скарабеи на пол возле себя — один синий, другой зеленый.

Увидев камни, Иобель нахмурилась и покачала головой:

— Когда я была живой, то прочла все существующие записи о Тысяче Сынов. В них не упоминалось о родном брате Аримана. И я не видела тебя в других его воспоминаниях.

Мальчик рассмеялся, и смех его был звонким и чистым.

— Базовая природа реальности — утрата, медленное изменение и еще более медленный распад. Этот закон действует и на знание тоже. Во время моей жизни на Терре были руины, странные монолиты в песке. Никто не знал, кто их создал или как долго они стояли. Может, они насчитывали века или даже тысячелетия. Никто не знал ответов. Никто даже не знал, где начинать искать ответы.

Он замолчал. На горизонте вспыхнула ветвящаяся молния.

— Как тебя зовут? — спросила Иобель.

— Ормузд, — ответил мальчик. — Меня звали Ормузд.

Кнекку бежал по Лабиринту. Авениси впереди него был размытым пятном меха и мышц. Он чувствовал, как биение сердец в груди замедляется.

— Сколько еще?! — крикнул он.

Авениси не ответил. Мимо них проносились хрустальные стены и ступени. Их преследовали голоса и отражения. Слова Магнуса были топотом его ног и дыханием.

— Рубрику не остановить, — сказал Магнус.

— Должен быть…

— Ее не остановить, ибо она уже началась. — Слова заставили Кнекку замереть, застыть. — В мире, где твое тело лежит с кинжалом в сердце и замерзшей в воздухе кровью, она началась девяносто одну секунду назад.

Стены Лабиринта вопили и менялись. Коридоры разделялись. Перед ним открывались и исчезали двери. Полы и потолки вращались, пространства складывались подобно оригами. Единственной точкой стабильности был Авениси перед ним, чей мех переливался.

— Ее можно остановить, — сказал он. — Мы можем разрушить Круг, уничтожить…

— Это не сработает, — оборвал его Магнус, качая головой. — У этой Рубрики теперь есть собственное ускорение, ускорение, благодаря которому, так или иначе, она достигнет конца. Варп не допустит иного исхода.

— Тогда в том, что ты сказал мне, нет смысла.

— Смысл есть, — ответил Магнус, и Кнекку показалось, будто на иссеченном шрамами лице промелькнуло нечто похожее на скорбь. — Рубрика достигнет конца, но этот конец можно… подправить.

— Как?

Авениси рванулся за угол. Кнекку бросился следом за демоном. Впереди вырисовывалась дверь из хрусталя, перетекающего в серебро. Он остановился. За ней зияла черная бездна. Авениси без раздумий нырнул вперед, и его мех замерцал переливающимися огненными цветами. Кнекку не шевелился. Демон повернулся перед порталом.

— Пойдем. Время на исходе.

Кнекку сделал шаг и вновь остановился.

— Вторая Рубрика иная во многих отношениях, — сказал Магнус, — но в ее основе лежит единственный шанс, затмевающий все прочее.

Авениси нетерпеливо зашипел, но Кнекку оставался неподвижным.

— Первая Рубрика была заклятием по изменению природы реальности. Вторая также ее изменит, но она — не просто ритуал. Это жертва.

Колдун закрыл глаза. Он всегда верил в своего отца и повелителя. Он видел и делал много вещей, чтобы поддерживать эту веру, вещей, для которых ему требовался весь ментальный контроль.

— Ариман собирается предложить что-то в обмен на то, во что верит.

Кнекку не прервал повисшее молчание. Он чувствовал ответ даже без необходимости озвучивать вопрос. Магнус кивнул, будто услышав невысказанные мысли.

— Он собирается предложить себя. Он умирает — и легион живет.

Кнекку открыл глаза и пошел к двери. Два шага — и он перешел на бег. Авениси прыгнул первым. Колдун окунулся в пелену черноты и начал падать сквозь ничто.

— Он умрет?

— Если да, то обречет и меня, и Алого Короля, и легион, который хочет спасти.

— Но если ты прав, и все уже началось…

— Да, началось, но не закончилось, — произнес Магнус. — Пока нет.

— Я был настоящим, Иобель, — сказал Ормузд. — Я жил, и истекал кровью, и сражался за своего Императора, а также за идеалы, которые на моих глазах изменяли человечество.

Инквизитор выдохнула и обвела взглядом балкон и разбитые двери в город-воспоминание.

— Почему он хранит память о тебе здесь, Ормузд?

— Потому что меня больше нет. Во времена, когда нас еще не возглавлял примарх, в легион пришло Изменение Плоти. — Ормузд сделал глубокий вдох и вновь стал мальчиком, говорившим со старческой горечью. — Оно вырезало наше сердце, обратив лучших из нас в монстров… Мы делали все возможное, чтобы сдержать его, но все было тщетно. До тех пор, пока мы не нашли Просперо. Пока не нашли Магнуса.

— Знаю. Я видела те времена глазами Аримана, а также читала записи, оставшиеся с тех пор. Магнус не спас вас. Он обрек вас на проклятие.

Ормузд кивнул:

— Да. Именно это он и сделал. Продал наши души и купил нам будущее. По крайней мере для некоторых из нас.

Он вновь умолк.

— Изменение Плоти… — произнесла Иобель, и он опять кивнул.

— Оно пришло за мной, и я не выжил. Я умер, но продолжил жить в своем брате, став шипом вины в его душе, семенем цели.

Женщина вздрогнула:

— Ты… ты — начало.

Мальчик провел рукой над камнями, и те завращались вокруг его ладони. Он наблюдал за ними, не отводя глаз.

— В каждой катастрофе, обрушивавшейся на легион, он видел меня. В каждой неудаче, в каждом шансе спасти генетических братьев, в каждом повороте судьбы он видел меня и тот факт, что не сумел сберечь меня. Ариман хранил меня здесь, в глубочайшем месте своей памяти, запертого за дверью, которой никогда не открывал. Все прочие воспоминания обо мне он со временем выбросил, пока я не остался лишь одним моментом в его прошлом.

— Когда вы были детьми, до легиона…

Ормузд улыбнулся:

— День, перед тем как мы отправились в легион, последний день перед тем, как все изменилось. Этот день… — указал он на пустыню и балкон. Шторм стал ближе. Неровные хребты света прыгали по грязной стене туч. — Я был узником его сознания, жемчужиной вины и самопрезрения в его сердце.

— Но теперь ты свободен.

— Свободен?.. Никто из нас не свободен, Иобель. Мы — лишь сны людей, неважно, что мы думаем или чувствуем. Я Ормузд, верно, но также я Ариман. Как и призрак Амона там, в пустыне, тоже Ариман. Как и ты — Ариман.

— Нет, — сказала инквизитор. Шторм уже поглотил дальние дюны. Ей в лицо дохнул ветер. Она чувствовала в воздухе разряды молний. — Нет… я — Селандра Иобель. Я — отклонение, я — призрак. Я прошла по Лабиринту варпа. Я говорила с Алым Королем. Я…

— Поверила в ложь. Ты — метафора части разума столь разделенного и сложного, что он способен отправить частицу самого себя в странствие по своим глубинам и даже за их пределы. Магнус разбит на множество частей в царстве варпа, но Ариман был разбит внутри давным-давно. Ты — всего лишь частица его, закутавшаяся в украденный плащ воспоминаний.

Иобель судорожно вдохнула, пытаясь подняться на ноги. Шторм был непроницаемой охряной завесой, закрывшей небо и пустыню. Упали первые тяжелые капли дождя. Ее забила дрожь. Она должна уйти отсюда. Она…

…замерла.

Над балконом разразилась буря. Небеса расколола вспышка молнии. С барханов потекли ручьи, соединяясь в коричневые потоки. Она не двигалась. Ей не требовалось двигаться.

Теперь она все поняла — и свое желание найти Магнуса, и необъяснимую волю, которая толкала ее на поиски ответов, на поиски ответа о тайне Аримана.

Женщина взглянула на мальчика и кивнула.

— Я знаю, — сказала она. — Думаю, я всегда это знала. С тех пор как умерла. Я просто…

— Позволила себе верить в иное.

— Ты, Амон, пустыня…

— Странствие в поисках решения, спор внутри разума Аримана под слоями сознания.

— Алый Король — это…

— Отец, разговаривающий с изгнанным сыном через единственную частицу его разума, которая стала бы слушать.

— И что я за часть его?

— Та часть, которая судит себя. Часть, которая желает, чтобы он все еще был верным слугой Империума. По крайней мере, я так думаю.

— А ты?

Их накрыл шторм. Солнечный свет растворился в дождливых сумерках.

— Я — две вещи, — сказал Ормузд. — Я — его вина, а она — начало всего, чем он является. И как я — его начало… — очередная вспышка молнии выхватила его глаза. Они сияли, словно глаза шакала, крадущегося на границе света от костра; словно серебро монет, — так я — его конец. Я — то, что ведет его к гибели и придет за его душой. Вот в чем смысл одержимости. В конце тебе всегда приходится платить ту единственную цену, которая по-настоящему важна.

— Почему я здесь? Алый Король сказал, что я должна остановить Аримана. Он сказал, что Рубрика все еще имеет изъян, что она принесет в будущем еще больший вред.

Ормузд улыбнулся сквозь хлещущий дождь, а затем запрокинул голову и рассмеялся.

— Будущее… больший вред… Теперь ты слышишь его в своих словах? — Его глаза стали неподвижным и непроницаемым серебром. — Ты здесь потому, что перед тобой стоит выбор. Алый Король знал это, и он знал, что не позволит этому выбору стать безальтернативным, только если обратится к тебе.

Мальчик поднялся и отряхнулся, словно собака. Он склонил голову набок и улыбнулся, показав розовый язык. Инквизитор ощутила, как защипало ее омываемую дождем кожу. Рядом с балконом ударила молния. Тьма исчезла в белом свете. Иобель подняла руку, чтобы прикрыть глаза. Когда инквизитор опустила ее, мальчик оказался ближе. Рваная завеса воды размывала его очертания. Он сделал еще один шаг, его спина выгнулась, но каким-то образом он казался только выше. Серебряные глаза ярко блестели над розовой улыбкой.

— Что за выбор? — спросила она, и железо в ее голосе разлилось по конечностям.

— Последний и единственный выбор, Иобель, — произнес он, и она увидела, что дождь стекает с черного меха, а лицо удлинилось в острозубую морду. — Жизнь — или смерть.

 

XXII

Потери

Ариман… Ариман… Ариман…

Он слышал свое имя. Оно было повсюду вокруг, сплетая свой путь сквозь имена всех его братьев. Рубрика была теперь единым хором голосов. Он был ее центром, но также и краем. Он парил, но не сквозь материю, а сквозь само бытие. Он видел все. Он чувствовал все — каждый атом и то, как он там оказался, каждую нить причинности и ее окончание.

Теперь все они чувствовали это. Каждый из Тысячи Сынов почувствует это, неважно, где они сейчас находятся или какая бездна времени и пространства отделяет их от него. Времени больше не было. Пространства больше не было. Они слились в одно, а остальное не имело ни смысла, ни власти. Он был Сар’иком, летавшим на оперенных крыльях над черной башней в километре отсюда. Он был Киу, охранявшим его. Он был Хайоном, стоявшим на мостике корабля и на миг закрывшим глаза, когда его мыслей коснулась мимолетная боль.

Он удерживал их всех в своем сознании и на мгновение узрел их всех — от величайшего воина-мага до последней пустой оболочки рубриканта.

А затем упала тишина.

Вихрь видений иссяк, и голоса внутри него затихли.

По всей Планете Колдунов пальцы замерли на спусковых крючках, дыхание застыло на языках.

«Вот он — пик», — подумал Ариман и понял, что это единственная мысль, двигавшаяся среди миллионов разумов вокруг него.

Рубрика достигла своей высочайшей и наиполнейшей точки. Она была стянутой пружиной, ждущей, чтобы ее спустили, ждущей, чтобы стать тем, что он хотел.

К нему пришли тихие шепоты из шквала слов и имен.

«Я не хочу умирать», — произнес слабый голос внутри него.

«Ты не заслуживаешь смерти», — раздался другой.

«Это ли то спасение, которое ты ищешь?» — спросил голос Магнуса.

«Это — единственное мое спасение».

Иобель рассмеялась. Больше ей ничего не оставалось. Существо, что было Ормуздом, ринулось вперед. С его шкуры слетали капли дождя. Дыхание паром вырывалось между клыками. Руки удлинились, ногти превратились в костяные клинки.

— Скажи мне, — сказала инквизитор ледяным от привычного презрения тоном, — если это война по установлению веры в себя внутри мира снов и метафор, то почему ты думаешь, будто имеешь преимущество?

Ормузд рассмеялся, и звук этот был рокотанием грома. Он напрягся, а затем прыгнул. Иобель видела, как он вздымается на фоне дождя, широко распахнув челюсти и выставив пальцы-лезвия. Она прыгнула ему навстречу. Вокруг нее в полете сформировались доспехи. Мышцы скрылись под серебряно-черными пластинами брони. Во влажный воздух вырвались вороньи крылья. В руке Иобель возникла булава, и она размахнулась. Ормузд попытался увернуться, но инквизитор была быстрой, быстрее мысли. Булава врезалась в открытую пасть. Во все стороны разлетелись выбитые зубы. Сила удара прокатилась сквозь череп. Он отлетел назад, из остатков челюсти хлестала черная кровь. Инквизитор расправила крылья, чтобы удержаться в воздухе, пока Ормузд падал на балкон.

Его рука метнулась вверх, и Иобель почувствовала, как когти рассекли броню на ноге и оцарапали плоть. Ормузд кубарем полетел сквозь дождь, утягивая ее за собой.

Они врезались в каменный балкон и в брызгах крови покатились к двери. Инквизитор взмахнула рукой, ухватила Ормузда за сломанную челюсть и изо всех сил потянула вниз. Он взвыл. Иобель занесла булаву и опустила на его череп. Он лягнул ногой и отбросил ее назад. Крылья инквизитора поймали воздушный поток, и она воспарила. Ормузд, скрежеща костями, тяжело поднялся на ноги, сквозь выбитые зубы пузырилась кровь. Он схватился за челюсть и с хрустом вправил ее.

— Ты знаешь, что не должна биться со мной?! — крикнул Ормузд, его голос был влажным рыком. — Он был твоим врагом. Разве ты не желаешь ему смерти?

Небеса над ними расколола молния. Инквизитор потянулась, силой воли изменяя мир, и поймала разряд. Тот засверкал у нее в руках. Ее глаза стали черными провалами. Иобель метнула молнию. Ормузд замерцал, исчезнув из бытия. Разряд ударил по тому месту, где он стоял всего мгновение назад, выбив из пола куски мрамора. Существо пригнулось на другом конце балкона, его глаза были неподвижными и немигающими.

— Разве он не заслуживает этого наказания? — прорычал Ормузд. — За легион, который он уничтожил, за всех, кого он растоптал в пыль под своей пятой. Мы заслуживаем того, чтобы увидеть, как он возвратится в прах, из которого пришел.

Иобель нырнула вперед, ее булава взвилась дугой шипованного железа. Ормузд также пришел в движение. Под ударом раскололся пол. Инквизитор поднялась и развернулась, но он набросился на нее и полоснул по боку когтистой лапой.

Серебро доспехов окропил багрянец.

Вспыхнула боль, которую она не могла прогнать.

Яркие огоньки, словно звезды, замерцали на границе зрения.

В судорожном дыхании появился привкус влажного железа.

«Это не на самом деле, — подумала женщина. — Все это не на самом деле».

Она выпрямилась, сложив крылья.

Ормузд кружил, не сводя с инквизитора глаз и расслабленно опустив когти.

Она натянула на лицо печальную улыбку.

— Я увижу, как Ариман и весь его легион изменников сгорят, и с радостью спляшу на углях, — сказала Иобель. Булава стала казаться неподъемной. Она чувствовала, как в груди трутся сломанные ребра. Боль дыхания казалась почти реальной. — Но я служу высшей цели, и поэтому мои желания не имеют никакого значения.

Иобель ринулась вперед. Булава превратилась в размытое пятно, когда она нанесла по дуге нисходящий удар. Тяжесть оружия и инерция потащили ее от одного удара к другому. Ормузд оказался на полу, пытаясь отползти назад. Она ощущала встряску от каждого движения, чувствовала воздух, с шипением вырывающийся сквозь оскаленные зубы. Ярость внутри нее была молниями и ревом бури. Она не позволит Ариману победить, не позволит ему обрести спасение в смерти, не позволит…

Когти мелькнули быстрее вспышки света в небе.

Иобель выронила булаву и посмотрела вниз. Кровь. Река крови хлестала из ее разорванной шеи. Внезапно, впервые за долгое время, ничто больше не казалось настоящим.

Она начала падать, но Ормузд поймал ее. Иобель подняла глаза. На нее смотрело лицо мальчика. По нему стекали струйки дождя. Его глаза были темными. Он потянулся и нежно коснулся ее щеки.

— Все кончено, — произнес он.

Ее последним ответом стал задыхающийся хрип, скрывший поток проклятий.

Перевертыш приготовился и окутал себя телекинетической оболочкой, когда сигналы тревоги достигли крещендо. По десантно-боевому кораблю, заложившему вираж над землей, прошла психическая ударная волна. Он упал сквозь глаз огненного урагана и летел на малой высоте к эпицентру ритуала. Затем с неба копьем обрушилась энергетическая цепь. Секундой позже прокатилась отдача. Загорелись предупредительные огни. По всему отсеку завыли сирены. На фюзеляже заплясали дуги пурпурных молний. Пилот-сервитор забормотал бессмысленную статику, когда его синапсы перегорели. Боевой корабль ушел в штопор, словно отброшенная игрушка. Пилот издал последний вскрик электронной боли.

Машина врезалась в поверхность, сдирая с брюха металлическую обшивку. Из-под нее брызнуло отколовшееся стекло. Двигатели натужно взревели. Хвост машины захлестнуло пламя, когда на раскаленный металл попало топливо. Оторвавшиеся крылья поймали поток воздуха и взмыли вверх, словно бумага. Нос черкнул землю, фюзеляж опрокинулся и рухнул огненным шаром.

Перевертыш выбрался из-под обломков корабля и пошел сквозь огонь. Окружавшая его телекинетическая сфера зашипела, встретившись с пламенем. Он не чувствовал Аримана, но этого ему и не требовалось — ревущий столб энергии варпа походил для него на знамя. Нужно было спешить. Его время почти истекло.

Огненный ураган исчез прежде, чем Ктесий погрузился в него. Диск вращался у него под ногами, подчиняясь единственному отростку воли, который он пока еще мог удерживать в голове.

«Ариман… Ариман… Ариман…» — имя было веревкой, волочившей его обратно через расплавленные руины к сердцу Рубрики.

Его кожа ощущала каждый порыв ветра. Имя исходило у него изо рта, искажая воздух вокруг губ, принося на язык привкус корицы и сахара. Ктесий стоял на коленях, вцепившись руками в серебро и мясо диска. Возле него в судорогах бился Атенеум. Из глаз и рта существа лился красный свет. По его плоти расходились трещины. Кожа обугливалась и отслаивалась.

А имя все выходило и выходило из разума Ктесия, вытягивая из глубин варпа нечто огромное. Теперь он ощущал его формы, слышал его нечеловеческие мысли, пробивавшиеся в бытие. Он знал, что оно такое, знал, что поселилось у него в разуме и призывалось через Атенеума.

«Почему? — хотелось закричать ему. — Почему это происходит? Почему я призываю в бытие Алого Короля?»

Но вопросы исчезли, а диск продолжал нестись над выжженной равниной к сердцу Рубрики. К Ариману. И следующая часть бессмертного имени Магнуса возопила над его разрушенным миром.

Кнекку закашлялся. По полу застучал лед. Его легкие наполнились воздухом, и вместе с ним череп пронзила боль. Пальцы по-прежнему сжимали рукоять ножа в груди. Он вырвал его. Еще один одышливый кашель. По груди потекла наполовину замерзшая кровь. От столкнувшихся в глазных яблоках образа Лабиринта и заостренных очертаний реальности у него кружилась голова. Кнекку рывком поднялся на ноги. Нож выпал из онемевших пальцев. Сквозь двери в зал лился свет битвы. Он сделал шаг вперед. Рана в груди уже исцелялась — разум закупоривал кровеносные сосуды и сращивал кости.

+Быстрее, глупец+, — прошипел голос, пробившийся сквозь боль в голове.

Авениси сбросил с себя кошачье тело, которое носил в Лабиринте. Он подлетел ближе, и Кнекку увидел нечто, похожее на наполовину освежеванную летучую мышь. Биение ее крыльев искажало струящийся свет, а из подрагивающего скорпионьего хвоста сочился молочно-белый яд.

+3десь время — не иллюзия, и оно уходит. Ты разве не слышишь?+

Варп наполняла высокая нота, становившаяся громче и громче. Ему не требовалось ее слышать — ее грохотание отдавалось в голове. Сама планета боролась, но проигрывала.

Кнекку направился к выходу, отдавая по дороге мысленные приказы. Из креплений на стене вылетели пластины брони и соединились вокруг тела. Еще одна мысль — и завращавшееся в воздухе копье легло ему в руку. На голову опустился шлем. Перед глазами Кнекку потекли просперианские руны. Авениси приземлился ему на плечо, накрыв шею своим жалом. Он миновал дверь, стремительно пронесся по ступеням и вышел на вершину башни.

Перед ним раскинулся пейзаж разрушения. Огонь и дым заволокли небо, наполненное корпусами военных кораблей. Между руинами обрушенных башен пошатывались тени титанов. За ними мерцала отраженным светом круглая равнина. На той равнине он видел и чувствовал фигуры, вставшие в образе, что дернул его волю, стоило ему посмотреть.

На него накатила волна тошнотворного головокружения. Он отсек ее. От Кнекку во все стороны потекли мысли. Вершина башни содрогнулась и стала подниматься, унося его вверх. Щупальца, соединявшие ее с остальной башней, натянулись и одно за другим разорвались. Он видел, где находится Ариман. С истерзанных небес и до расплавленной земли свисало знамя белого огня. Черный диск зашипел, подчиняясь его воле.

+Брат+.

Он поднял голову. Бьющие крылья затмили небеса, когда Сар’ик порхнул вниз.

+3а мной, — велел Кнекку и ринулся на диске вперед. Сар‘ик поднялся вместе с ним, словно ястреб на теплом воздушном потоке. — Зови братьев. Зови их всех+.

+Ты нашел Алого Короля? — спросил Сар’ик. — Он возвращается?+

Кнекку не ответил. Огонь, и разруха, и кишевшие внизу армии были пятнами очертаний и цветов. Он не сводил глаз с сердца спирали света и разрушения, в котором ему предстояло встретиться с Ариманом и спасти Изгнаннику жизнь.

«Будет ли это похоже на огонь, что погубил мой родной мир? — спросил Астрей.

«Монолит» завывал. Он ощущал, как нити мыслей рвутся на свободу в ярящийся варп. Свет от места их назначения разгорался все ярче.

Он чувствовал, как демон шевелится в его мозгу, не отпуская его ни на шаг. Он терял рассудок. Он чувствовал, как мысли вытекают у него из головы, и когда они исчезали, Астрей уже не помнил, о чем они были.

«Он сгорит так же, как мой мир?» — спросил он у демона.

«Да», — ответил демон.

«Чем был мой мир?»

«Он был твоим домом».

«И он сгорел?»

«Да».

«Почему?»

«Из-за него».

«Из-за Аримана?»

«Да».

«Он был моим братом. Он был моим другом».

«Он — твой враг».

«Он — мой враг».

Они почти прибыли. Варп вскипал перед ними, истекающий кровью, разрываемый на части войной и колдовством. «Монолит» приближался к Планете Колдунов, словно акула, что всплывает из темных пучин океана.

Он почувствовал, как внутри поднимается еще одна мысль, когда поверхность реальности стала ближе.

«Это… это что-то значит?»

«Да, — ответил демон. — Это значит все».

Мир исчез в пронзительной белизне. Одно мгновение Ариман утопал в бытии, а уже в следующее все пропало.

Звуки исчезли. Ощущения стали сужающимся листом: воздух в легких, кружащиеся в голове мысли, грохочущая в венах кровь, бьющиеся сердца, острое серебро в груди.

Серебро.

— Время, — голос принадлежал не ему.

Ариман не узнал его, но понимал, что тот должен быть ему знаком. Он уже слышал его прежде. Тот всегда был здесь.

— Я не хочу умирать, — произнес он.

— Но ты также не хочешь жить, — сказал голос.

Вкус воздуха исчезал. Он больше не чувствовал влажного тока крови в теле. Его сердца и пронзительная боль серебра слились в одно целое.

Бум-стук. Бум-стук.

Серебро.

Серебро у него в сердцах.

Серебро обрывало нить его жизни. От него осталась всего горстка бритвенно-острых осколков. Недостаточно, чтобы сделать нож, но хватит, чтобы отлить монету, дабы заплатить паромщику. Как раз достаточно.

Серебро было родом с Терры, выплавленное слепыми кузнецами и поцелованное псайкерами, перед тем как их отдали Золотому Трону. Его разум не мог прикоснуться к нему. Все его силы попросту соскальзывали. Все, что он узнал о его происхождении, было почерпнуто из разума особы, которая выстрелила в него болт-снарядом с наконечником из этого серебра.

Он вспомнил Иобель — ту первую, краткую и в конечном итоге фатальную встречу. Он увидел дульную вспышку ее болтера и ощутил влажный стук, когда снаряд прошел сквозь сочленение в доспехах и взорвался в груди. Он почувствовал, как из тысячи порезов в плоти хлынула кровь.

Бум-стук. Бум-стук…

— Тебе не удалить их все, — сказал он Карменте, давным-давно нашедшей свою могилу в пустоте. — Два из них крюком засели у самых сердец. Закрой рану.

В некотором смысле его тогда убили, одним выстрелом.

Эон назад.

Жизнь назад.

Он почувствовал, как его воля, которая не позволяла серебру добраться до цели, наконец иссякла.

Бум-стук. Бум-стук…

Осталось лишь биение сердец, их ритм и ритм его мыслей.

«Вот и все. Когда все мистерии раскрыты и огонь бытия укрощен, остается лишь это — красный круг, бегущий сквозь плоть в ожидании конца».

Бум-стук. Бум-стук…

За пределами его безмолвного царства его тело и душу обволакивала Рубрика. Больше она в нем не нуждалась. Его воля исполнилась. Теперь от него требовалось только одно — это самое последнее мгновение.

«Все закончится здесь», — повелел он.

Серебро погрузилось в мягкую ткань. Его сердца ударили еще раз…

Бум-стук. Бум-стук.

…и умолкли.

 

XXIII

Спаситель

Один момент — достаточно короткий, чтобы его оборвать, и достаточно длинный, чтобы удушить остаток бытия.

С поверхности Планеты Колдунов поднялся столб света, раскалываясь на лету. Ветви пульсирующего неона растеклись по небу и ударили вниз. Колдунов на полушаге прикололи к земле яркие копья. Воины Рубрики застыли, охваченные ослепительным сиянием. Живые впали в безмолвие. Из призрачных легионов вырвались ореолы рваного дыма. Стыки брони загорелись, на поверхностях всплыли золотые письмена. Гибкие сочленения треснули. Хлынувший изнутри прах спиралью влился в свет. Вместе с ними потекли голоса, звучавшие громче, чем рокот грома и рев орудий. Рубриканты взвыли, и их вопли были зовом бесконечно умирающего легиона.

Мутанты и люди, находившиеся рядом с Тысячей Сынов, иссохли в мгновение ока. Орды младших демонов шипели, рычали и сцеплялись друг с другом, пытаясь убраться как можно дальше. Большинству это не удалось, и вихри, раскручивавшиеся над воинами Тысячи Сынов, разорвали их на куски. Огни битвы и крики умирающих оборвались, поступь разрушения замерла.

Ктесий, все еще стоявший на своем диске, ощутил, как с уст сорвался последний слог, а затем огонь взорвал его душу изнутри.

Кнекку почувствовал Рубрику до того, как она накрыла его, и начал поворачиваться. Время остановилось. Свет и тьма поменялись местами. Из Кнекку выплеснулось пламя, полыхнув, коснулось Сар’ика и пригвоздило того к воздуху.

Игнис лежал на палубе «Слова Гермеса», когда его тело объяло ослепительно-белое пламя.

Вселенная затрепетала.

А затем — словно правосудие, обрушившееся с небес, — из варпа вырвался «Монолит».

Космический скиталец пробился в бытие, распоров реальность, словно пуля — шелковую ткань. Перед ним катилась волна энергии варпа. Корабли, серебряные башни и демоны перевернулись и закувыркались, наполовину выскользнув из небытия. Противоборствующие интерпретации физики разломали корпуса и тела на части, и куски камней, металла и плоти полетели к далекой поверхности. Обломки загорелись тысячей цветов. «Монолит» вошел в верхние слои атмосферы, гоня перед собой волну горящего воздуха и молний, которая захлестнула корабли, удерживавшие позиции над Городом Башен. «Слово Гермеса» завалился набок и заскользил по небосклону. «Последняя истина» треснула вдоль хребта. Духи, что были закованы в корпусе военного корабля, вырвались наружу, и ударная волна от варп-пролома разорвала их в клочья.

Психический импульс, сопровождавший вхождение «Монолита», встретился с последним моментом Рубрики, словно цунами, накатившая на извергающийся вулкан. Грубая энергия и скульптурная мощь соприкоснулись, размылись, слились. Заклинание дрогнуло.

Вопящие ореолы над рубрикантами съежились, и воины начали двигаться, тряся головами и хватая руками воздух.

Кнекку резко открыл глаза и увидел проносящуюся под ним стеклянную равнину.

Ктесий содрогнулся, и у него была секунда, прежде чем из его уст вырвалось слово.

Игнис покатился, когда «Слово Гермеса» накренился и гравитация на миг дала сбой. Он врезался в стену и рухнул обратно на палубу, словно тряпичная кукла.

Внутри своего санктума Астрей, Берущий Клятвы, вместилище отмщения Магнуса, встал. Его бронзовые доспехи текли и сияли расплавленным жаром. Хрустальное око в шлеме было ярким солнцем. Посох в руке — кривой осколок пламени в ореоле тьмы. Плащ из энергии варпа тащил следом за ним тени и крики, и подле него шла еще одна фигура, чьи крылья и когти были кромками отражений, а глаза — сыплющимися искрами. Вместе с ним поднялись и его армии, вопя в покорности и ужасе.

С насестов на корпусе «Монолита» спрыгнули демоны и ринулись к своей добыче. Из его бортов, подобно вытряхнутым из улья насекомым, выплеснулись штурмовые корабли. От поверхности агломерации оторвались военные суда, волоча из оставленных ран щупальца из плоти и ихора. Корабли открыли огонь, и залпы эктоплазмы опалили небо. Горящие снаряды размером с танк уничтожили серебряные башни. Лазерные лучи пропахали кормы военных кораблей Аримана. Мир содрогнулся. В горных склонах разверзлись трещины и поползли по равнинам. Девять солнц сошли с орбит. От поверхности планеты оторвались целые куски и взмыли в космос.

Астрей ощутил, как Рубрика Аримана, заново рисовавшая реальность, поколебалась. Демон, что делил с ним душу, был ревом в ушах, линией, подобной лезвию клинка, которая отсекала все прочие ощущения. Калитиедиес, Мемуним и другие его колдуны покачнулись, когда Рубрика стала изливать в них свой психический огонь. Астрей ментальным усилием выдернул их обратно в сознание.

+Время пришло. Момент возмездия настал. Встаньте со мной. Почтите ваши клятвы и насладитесь местью+.

Он воздел посох и резко опустил его. «Монолит» у них под ногами испарился, и они понеслись сквозь небо и багровый сумрак.

Гаумата завопил и выронил моргенштерн. Воздух вспыхнул. Черные небеса и серебряная молния придавили его к земле. Сквозь него потекли агония и сияние. Его плоть обратилась в жижу внутри кожи. Он не мог сдвинуться с места, чувствовал себя насекомым в банке для опытов, его мысли были стихающими ударами крылышек о стекло. Работало. Рубрика была внутри него. Он изменялся. Становился. Светился.

Воздух раскололся. Молот из металла и огня разбил небесный купол. Вниз несся перепутанный ком разрушенных кораблей. Энергия, текущая сквозь Гаумату, захлебнулась. От шока он повалился на колени.

Сверху дождем проливались очертания десантно-боевых кораблей, падающих сквозь легионы скалящихся демонов. Он видел их, но не мог пошевелиться, чтобы поднять оружие. Небеса вспыхнули и стали серебряными. Молнии замерцали, превращаясь в черные разломы. Воины Рубрики вокруг него содрогались, продолжая стоять на месте.

Рядом о землю что-то громыхнуло. Гаумата рывком поднялся на ноги. Демон стремительно повернулся и набросился на него. Безголовое тело существа походило на столб бледной плоти, похожее на ожившую перевернутую поганку. Из окончаний трех его рук пролился многоцветный огонь. Гаумата собрал достаточно воли, чтобы поднять перед собой кинетический щит. В его мысли впились жар и холод, когда заслон принял демонический огонь. Демон завертелся, шипя от гнева. Гаумата опустил щит и ментальным усилием вытянул огонь из плоти демона. Тот в прыжке развалился на куски. На землю просыпались хлопья обугленной кожи.

Гаумата огляделся по сторонам. Воины Рубрики оседали на землю, будто марионетки с обрезанными нитями. С неба падало все больше и больше демонов. В полукилометре от него в клубах дыма и пыли приземлился огромный десантный корабль. Колдун потянулся к ближайшим воинам Рубрики, инстинктивно зовя их по именам. Те, содрогаясь, поднялись. Гаумата поволок их вперед, и они пришли в движение, слабо поднимая свое оружие. В его разуме царила настоящая сумятица. Он ощущал Рубрику на краю сознания, все еще присутствовавшую, но постепенно отступавшую подобно откатывавшим от берега волнам.

Гаумата раскрутил вокруг себя огонь и метнул в кучу прыгающих демонов, превратив их в черную слизь, и едва не упал снова. Его силы были на исходе. Конечности стали как будто чужими.

Все замышлялось не так. Рубрике следовало усиливаться. Мир должен был меняться…

Еще один корабль врезался в поверхность, подняв вокруг себя стену обломков. Борта первого открылись, и из тьмы внутри выплеснулась размытая волна. В хор сражения влились новые крики, когда орда устремилась вперед.

Гаумата поднял руку, его пальцы запылали от жара, а доспехи покрылись изморозью.

И сила Рубрики заструилась сквозь него вновь.

Кнекку едва не рухнул с небес, когда Рубрика отступила и затем нахлынула с новой силой. Мощь заклятия заставила Сар’ика кубарем полететь вниз, судорожно взмахивая крыльями. Они выровнялись у самой земли, остановились и начали набирать высоту. Битва шла позади них, небо над ними превратилось в массу железа и вспышек света. Все казалось отдаленным, будто они остались совсем одни. Но это было не так. За ними шли живые и нерожденные, оставляя после себя расколотый свет и завихрения тошнотворных цветов. Там были люди и мутанты-воины, призванные орды и демонические машины. Они встретились с армиями с небес и слились в кипящее море. Воздух прошивали куски пылающих обломков. Падающие с неба тела и крики умирающих вздымались и погружались в гром психического разряда.

+Оставайся со мной, брат, — сказал Кнекку Сар’ику. Из раны в груди все еще сочилась кровь, Рубрика текла сквозь его плоть и мысли. — Что бы ни случилось, оставайся со мной+.

Эпицентр творящегося катаклизма лежал перед ними — группа фигур среди спиралей из тел, соединенных между собой нитями света и теней. Стоило ему бросить на них взгляд, он почувствовал, как воздух уплотнился и замерцал. Ввысь поднялись каменные глыбы и обломки зданий, будто подброшенные на туго натянутом одеяле. Из появившейся на орбите агломерации прямо вниз падала комета. Кнекку ощущал внутри яркого шара фигуры, окаймленные ореолами и окрыленные ослепительным сиянием.

Астрей расправил сознание, и его мысли стали крыльями. Сначала две пары, затем три, а потом целый нимб мерцающих перьев. От их кончиков разошелся оранжево-розовый жар, когда те рассекли воздух. Рядом летели демоны, по собственной воле возникая и выскальзывая из бытия, их очертания были кольцами оперенного пламени. Колдуны падали следом, связанные с ним ментально. Из их глаз и с рук сыпались огонь и молнии. Из облаков, что формировались за ними, проливался черный кислотный дождь. От поля брани далеко внизу к ним потянулись лучи лазерного огня и косы света. Астрей смахнул их. На поверхности его разума рассмеялось отмщение Магнуса Красного, и он ощутил, как в него полились шепоты, открывая тайны, подтягивая к нему мир и заставляя его раскрыться перед ним.

Астрей поглощал хлеставшую по нему энергию. Он чувствовал, как его бессвязные мысли вырывают из разрушенного города куски каменной кладки размером с танк. Повсюду, словно парус в шторме, полоскались нити Рубрики Аримана. Он видел, как заклинание танцует в варпе, видел, как его структура содрогается, пытаясь сохранить свою целостность. Внутренний взор Берущего Клятвы наполнялся гениальным узором, и часть его поразилась совершенству заклинания.

«Оно прекрасно», — подумал он.

Под ними начала вырисовываться земля. Ее покрывали спирали фигур, некоторые из них стояли, другие пытались подняться на ноги. Это были воины Рубрики и последователи Аримана. Астрей узрел борющуюся внутри них Рубрику, которая рвала их на части, мечась между разрушением и чудом.

«Вот, — раздался голос отмщения у него в мыслях. — Вот он».

И он узрел фигуру, стоявшую в самом центре спиралей. Возле находились две другие фигуры, сжимавшие в руках оружие и соединенные с Ариманом нитями молний. От них отслаивались струпья огня душ, пока те силились прийти в движение. Рубрика захлестывала и разрывала их на куски, пытаясь остаться целостной. Только Ариман был неподвижным — единственная точка света в эпицентре разрушения.

«Вот видишь, — произнес его голос, — я держу свои клятвы».

Астрей врезался в землю, расколов корку спекшегося стекла. Калитиедиес, Зуркос и Мемуним приземлились мгновением позже. Они боролись с затягивавшей их в свои объятия Рубрикой, но ему хватало сил, чтобы защитить и их также. Колдуны поднялись; посох, меч и топоры потускнели от колдовской изморози. Два колдуна рядом с Ариманом заставили себя ринуться вперед. Астрею были ведомы их имена — Киу и Гильгамош. Когда-то он знал их, давным-давно, во времена службы Ариману. Они были ему кем-то вроде братьев.

+Взять их+, — повелел он.

Киу воздел меч. Из острия вырвалась волна энергии, принявшая форму лезвия. Зуркос поднял руки и вырвал меч Киу из бытия. Гильгамош бросился перед Ариманом, и его фигура превратилась в тень. Калитиедиес шагнул вперед, и под его поступью треснула земля. Перед ним, словно кинжалы, брызнули осколки стекла. Киу стиснул кулак, и стекло рассыпалось в пыль. Мемуним ринулся в атаку, формируя перед собой черный диск. Прямо перед ним во вспышке света материализовался Гильгамош и рубанул вниз. Мемуним принял удар на щит. Свет и звук на мгновение исчезли, а затем накатили снова. Калитиедиес запел. Воздух начал уплотняться. Киу обволокло мерцающим жаром, который затем испарился, утянув за собой энергию. Сотни слоев силы и мысли формировались и исчезали, пока разумы Тысячи Сынов схлестывались и рубили друг друга.

Астрей чувствовал все, но не следил за происходящим. Его единственное внутреннее око было приковано к застывшему Ариману. Берущий Клятвы сделал шаг и заскользил сквозь бой подобно ножу, волоча крылья по растрескавшейся земле. Его доспехи заблестели вспышками отражений, когда Рубрика снова выбелила тьму и похитила свет.

«Он пытается удержать Рубрику, — сказал голос его мыслей. — Он не отпустит ее. Она трещит по швам, но он знает, что она сработает, что ее можно завершить, что ему почти удалось, что он почти победил».

Астрей поднял руку и прикоснулся к лицевой пластине Аримана. Он ощутил прямо под ней циклон колдовства. Ариман все еще был тут — почти мертвый, но на пороге жизни, пока Рубрика впитывала в себя последнюю секунду его существования.

+Я здесь, старый друг, — послал Астрей; крылья затрепетали от энергии и жара битвы у него за спиной. — Я знаю, ты слышишь меня. Я здесь, и я хочу, чтобы ты знал: я отнял у тебя все, о чем ты когда-либо мечтал и ради чего пошел на жертву. Твоя Рубрика закончится прямо сейчас, Ариман, в момент, когда могла получиться. Твои сердца мертвы, но ты пока здесь, застрял между устремлением и целью. Вырвись, отступи от края и защити себя — и Рубрика не удастся. Не делай ничего — и я разорву твой разум и душу, когда последние нити надежды выпадут у тебя из рук. Ты умрешь не в самопожертвовании, но в поражении. — Берущий Клятвы поднес к подбородку Аримана палец-лезвие. — Выбирай+, — заключил он, и демон отмщения у него в душе рассмеялся.

Диск Кнекку влетел в шквал психической энергии вокруг Аримана. Он завопил, когда сквозь него прокатился взрыв противоборствующих сил. Возвышающаяся спираль энергии рвала воздух. Перед Ариманом стояло существо, закованное в бронзу, со сложенными за спиной крыльями и рукой у горла колдуна. Кнекку ринулся к ним. Диск завизжал и треснул надвое, рассыпая за собой чешуйки из камней, плоти и металла. Кнекку прыгнул. Оставшееся сердце бешено грохотало. Его воля, душа и сущность перетекли в ядро копья. Облаченная в бронзу фигура была окаймленным ореолом присутствием, целиком сосредоточившимся на Аримане.

Стычка вокруг двух фигур приостановилась, когда сражавшиеся обратили разумы на него. Сар’ик нырнул к ним, окружив себя призрачными образами и клубками силы, отражая огонь и молнии. Ариман и демон были прямо под Кнекку, ауры их присутствия представлялись горами света во мгле варпа. Он приземлился, перекатился и ударил. Лезвие копья срубило вершок демонических когтей.

Астрей пошатнулся. Волна психической энергии впилась в руку. Броня отогнулась и стекла на землю. Демон внутри него закричал, когда пропасть между их слившимися душами наполнилась мыслями и воспоминаниями.

Башня под синим небом.

Красный плащ, развевающийся на ветру.

Влажная камера, наполненная запахом крови и звоном цепей.

«Я отниму у тебя глаз, — сказал злобный голос из тьмы, — ради мудрости».

И колдун оказался перед ним с копьем, похожим на застывший разряд молнии. Демон внутри выкрикнул имя.

«Кнекку!»

Черная кровь еще капала с отраставших заново когтей.

Кнекку увидел, как существо отшатнулось. Мгновение задрожало на краю будущего. На бронзовых доспехах существа извивались черные вены, крылья били в наполненном дымом воздухе. Оно встряхнулось… и ринулось вперед.

Кнекку раскрутил копье, разворачиваясь по инерции от первого удара, но знал, что ему конец. У него больше ничего не осталось. Он вложил всю свою волю в нанесенный только что удар, истратил все до последней капли. Он был ничем. На существо налетел Авениси, жаля его скорпионьим хвостом и вопя на демоническом языке. Существо сбило фамильяра тыльной стороной ладони. Авениси свалился на землю, и его изломанное тело объяло пламя.

«Контроль».

Нет, он был не ничем. Он был сыном Магнуса и слугой Алого Короля. Он был верным до последнего. Он был защитником его владений.

«Контроль».

Кнекку отвернулся от возвышавшегося над ним создания. Он не знал, почему оно здесь. Это не имело значения.

«Контроль».

Здесь был Ариман, статуя, закованная в ветвящиеся молнии.

Кнекку прыгнул, обратив острие копья к небу.

«За тебя, мой отец, — промолвил он в тишину. — За тебя, мой король».

Молния Рубрики коснулась наконечника копья в тот же миг, когда Кнекку по инерции врезался в Аримана. По древку заплясали дуги белого света. И Ариман упал, и теперь Кнекку оказался в сердце Рубрики, а заклинание стало изливаться через него, заземлившись в его душу.

Ариман падал.

И падал.

И падал.

Мир внезапно уменьшился, как будто время смялось в шар.

«Нет», — закричал он, но у него не было голоса. Остались лишь постепенно стихающий звук тысяч голосов и колодец тьмы, разверзшийся под ним.

Нет.

Нет.

Он увидел над собой яркий сполох.

Кнекку захлестнул океан имен и энергии. Рубрика нашла новую ось вращения, нашла свою цену, и ею был он. Кнекку ощутил силу, ощутил огонь богов как кровь на своих руках и время как последнее дыхание на устах.

«Контроль — это все».

— Чего ты хочешь? — как будто произнес голос, и Кнекку показалось, словно он увидел под собой всю вселенную подобно земле, видимой с башни невозможно высокой крепости. Увидел, что мог сделать Ариман, увидел, что могло произойти и что могло произойти опять. Он был жертвой, которая принесет обновление. Он отнял эту роль у Аримана, и поэтому сейчас Рубрика принадлежала ему. И только он мог выбирать, как она закончится.

— Нет, — раздался голос, и Кнекку показалось, как будто он увидел падающего Аримана, с отчаянием на лице тянущего к нему руку.

— Это должно закончиться, — отозвался Кнекку. — Круг нужно разорвать.

— Нет! — закричал Ариман, пока тьма разрасталась, а он становился меньше. — Прошу. Это судьба нашего легиона. Не тебе ее выбирать.

— Нет, не мне. — Он замолчал, почувствовав, как последняя искра воли меркнет и он умирает. — Но и не тебе.

 

XXIV

Перекованный

Рубрика завершилась громовым раскатом. Ударная волна прокатилась по реальности и сквозь вари. Армии рухнули на землю. Демонов разорвало на обрывки теней, а затем тени смялись в ничто. Военные машины стаями обрушились с небес. Пыль и обломки оторвались от поверхности, осколки металла и камней падали без единого звука. Последним в небытие отправился Дитя Погибели, вопя от неутоленной ярости и со стучащей по броне жатвой черепов.

После ударной волны на землю опускалась тишина, словно пожарное одеяло поверх пепелища. По всей поверхности Планеты Колдунов катящаяся волна пыли и дыма пожирала звуки и скрадывала очертания. Из клубов, будто мачты затонувших морских кораблей, торчали верхушки покосившихся башен. Армии смертных и машин лежали грудами, и мертвецы были неотличимы от лишившихся чувств. Среди наклонившихся башен в каскаде осыпающихся обломков сотрясался раненый титан. Обитавшего внутри демона вырвало из металлического носителя, и последние совращенные системы могли лишь слабо дергать конечностями и взывать прерывистой статикой. В пустоте парили призрачные очертания. Военные корабли и летающие башни дрейфовали, будто оглушенная рыба, медленно переворачиваясь в незримых потоках.

Внутри порочной реальности Ока Ужаса волна выглядела как переливающаяся завеса пульсирующего света. Демоны, попавшие в нее, вопили и пытались выплыть, но в итоге их утягивало вниз и рассеивало пеной. Далеко за границей Ока, в дальних мирах спящие пробудились от кошмарных снов о падающих башнях. В залах Терры апекс-астропат Безмолвной Горы сморгнул кровавые слезы. На далеком Макрагге рука главного библиария Ультрамаринов внезапно задрожала, когда он вытягивал карту из Таро Императора.

И пока волна парадокса катилась все дальше по галактике, среди пыли и руин в самом ее эпицентре начали подниматься первые фигуры.

Мир Ктесия заволокла пыль — от края до края, сверху и донизу, скрыв за собой землю и небо. Он вращался в воздухе. Старик чувствовал, как с чем-то сталкивается, отмечал боль, но она казалась отдаленной, будто бы принадлежавшей иной его версии сразу за следующей дверью. На него накатило безмолвие. Тело Атенеума отлетало все дальше, его конечности были безвольными, глаза — темными провалами.

И тут Ктесий осознал, что перестал говорить. Имя Алого Короля было завершено. Он произнес его. Он призвал его.

«Где…» — начал было думать он.

Из сумрака поднялась исполинская тень, пожирая свет и вытягиваясь до самого неба.

Сар’ик тяжело поднялся с земли. Его крылья были изорваны и кровоточили. Горло забивала пыль, стоило сделать вдох. По ту сторону вихрящейся завесы двигались тени. Меч у него в руке казался мертвой тяжестью, кожа стала скользкой от пота. Он боролся с двумя врагами, когда Рубрика отшвырнула его на землю. Он не видел тех, с кем сражался, и у него не оставалось сил, чтобы попытаться найти их с помощью разума.

На мгновение Сар’ик задался вопросом, где Кнекку и куда подевались армии, которые затопили равнину позади них.

Затем он услышал рев. Это был рев возвращения, и триумфа, и перерождения. Колдун отступил. Сквозь клубы пыли неслась черная тень, раздвигая их и катя перед собой дуги статических разрядов. Он увидел лежавшие на земле фигуры, некоторые из них пытались подняться, другие оставались неподвижными. Сарк’ик не знал, союзники это или враги. Он поднял меч.

Тень накрыла его прежде, чем он успел пошевелиться. Пылевое облако рассеялось, и из него вышла фигура из света и литых мышц. На ее груди извивалась пара огромных рогов, а в центре головы, увенчанной листьями сине-белого пламени, сияло единственное око.

Фигура остановилась. Сар’ик рухнул на колени. Око Алого Короля вспыхнуло, воззрившись на него.

+Встань, мой воин!+

И Сар’ик почувствовал, как его разум и конечности наливаются силой, когда он поднялся на ноги.

+Владыка…+ — начал он, но Алый Король уже пронесся мимо, словно торнадо.

Глаза Аримана открылись. Перед ним клубилась пыль. Мир дрейфовал мимо. В ушах звенело безмолвие. Он сделал вдох. У воздуха был привкус металла, сахарной ваты и прогорклого вина. Его разум был зеркальным отражением пылевой мглы над ним. В голове постепенно начали формироваться мысли.

«Рубрика…»

Он вспоминал…

Еще один вдох. Он был жив…

Он был жив.

Рука Аримана инстинктивно поднялась к груди и резко отдернулась. Сердца бились, острое серебро больше не впивалось глубже с каждым вдохом. Он был цел. Он был жив.

«Я потерпел неудачу, — вспыхнула мысль. Ощущение жизни дотекло до самого дна его сознания. Он закрыл глаза. Его охватывало оцепенение. — Я потерпел неудачу».

Скрежет брони заставил его вновь поднять веки. В вихрящейся пыли вырисовывалась фигура.

— Ариман, — произнесла она.

Игнис? — прищурившись, спросил он; дисплей шлема окаймляла статика.

На него глядело лицо Игниса. На его неподвижных чертах мерцали вытатуированные линии. Он склонил голову набок и протянул Азеку руку:

— Хватайся, Ариман.

«Вставай».

Астрей попытался подчиниться, но тело ему не повиновалось. Он ничего не видел. Варп был непроглядной бездной, словно море, на миг застывшее в совершенной неподвижности.

«Вставай, глупец!» — прошипел демон.

«Это ты? — уточнил Астрей, пытаясь вспомнить, как шевелить конечностями. — Что происходит?»

«Двигайся, если хочешь прожить еще хотя бы секунду!»

«Что происходит? Кто я? Что я?»

«Ты будешь ничем, если не подчинишься! Он идет».

В размытом пятне ощущений Астрей нашел свои ноги и дернулся, чтобы подняться, но почувствовал, как поверх его кожи что-то движется. Доспехи?

Пальцы казались неправильными, слишком длинными, слишком острыми.

В сознании что-то было — что-то извивающееся и черное. Что это такое? Почему оно там? Кто он такой?

Астрей тряхнул головой. Вдалеке что-то появилось — сияние, разгоравшееся ярче и ярче.

«Двигайся!»

Он ощутил, как его нога дернулась, словно на веревке.

Из мглы вырвался свет. К небу взвилось пламя, и перед ним в бытии появилась увитая гибкими мышцами фигура. За спиной исполина проглядывались другие очертания, но они оставались неразличимыми. Астрей чувствовал, что должен бежать, что должен биться, вот только не знал, как именно. Он не мог вспомнить, что здесь делает. На задворках его разума что-то шевелилось, с шипением пытаясь зарыться как можно глубже.

+Выходи, — произнес Алый Король, и его голос раздался внутри Астрея и повсюду вокруг него. — Ты проиграл. Не прячься за кожей смертного+.

+Узурпатор!+ — слово вырвалось из его разума прежде, чем он понял, что происходит.

Крылья на спине Астрея расправились и подняли его в воздух. Он ощутил, как изнутри давит варп; его кости удлинились, когти обратились в косы, челюсть вытянулась и поросла стеклянными клыками. Сам он ничего не делал, только почувствовал, как что-то внутри бросило его тело на Алого Короля. Из глаз Астрея полыхнул холодный свет. Луч впился в грудь Магнуса, но тот не сдвинулся с места. Медная кожа треснула, и из раны брызнула золотая кровь.

+Ты слаб, — сказал Алый Король. — Я всегда был слаб, когда меня вела месть. У тебя больше ничего не осталось, ты полностью осушил и себя, и своего носителя. Единственная твоя надежда — это подчиниться и снова стать частью нас+.

Наблюдавший изнутри себя Астрей увидел, как зарычал и бросился вперед, когти замерцали льдом и пламенем, потянувшись к синему оку на лице Алого Короля.

+Но даже если ты не подчинишься… — промолвил тот и поднял руку. Движение было медленным, но таким стремительным, что Астрей ощутил удар прежде, чем увидел его. Алый Король пробил доспехи и душу Астрея и стиснул кулак. — …ты — это я, и ты не ослушаешься меня+.

Время замерло. Астрей ощутил, как внутри него что-то извивается, ощутил, как его шипы впиваются глубже. Затем мгновение прошло, и Алый Король вырвал из него демона. Полыхнули боль и гнев, и он повалился на землю со сломанными крыльями и текущей из глаз, ушей и рта кровью.

Алый Король поднес руку к единственному оку. В его хватке билось что-то похожее на тень, отбрасываемую массой рогов. Под глазом Алого Короля широко разверзся горящий рот. Он сомкнулся на сущности демона, который делил душу с Астреем. Пылающее око закрылось. Алый Король как будто увеличился в размерах, вытягиваясь, его тень разбухла. Ревущая пыль закружилась в воздухе, словно мир вдохнул ее в себя. Глаз открылся. Красный исполин посмотрел на Астрея.

Тот ждал.

+Мне жаль+, — произнес Алый Король.

Затем он свернулся в пыль и исчез.

Астрей лежал на земле, раскинув искаженные конечности и ожидая смерти, которая все не приходила. Постепенно, одно за другим, начали возвращаться воспоминания.

Он перекатился на колени, сжимая голову. Его шлем растворялся, и кровь, текущая из глаз, падала мимо пальцев в пыль.

Перевертыш протягивал руку Ариману. Колдун смотрел на нее.

— Хватайся, — снова произнес он голосом Игниса.

«Прими ее — и для тебя все закончится прямо сейчас, — напевал Перевертыш про себя. — Прими ее — и получи положенную награду. Получи мир забвения».

Ариман не двигался.

«Ты должен принять этот дар, не ведая о нем, — сказал Перевертыш самому себе. — Как ты служил в неведении, так и твоя награда должна быть принята в неведении. Ты сделал уже достаточно, и наш повелитель удовлетворен. Вот твоя награда. Возьми же ее».

— Как ты здесь оказался, Игнис? — спросил Ариман.

— Я проделал длинный путь, — ответил Перевертыш.

Какой-то миг Ариман оставался неподвижным, а затем потянулся к руке.

— Где остальные?

— Это важно?

Пальцы Аримана немного отстранились, его кисть заколебалась в дюйме от ладони Перевертыша.

— Рубрика… — начал Ариман.

— Закончена.

— Она не удалась, — промолвил колдун. — Я проиграл. — Перевертыш услышал в словах заминку — не просто отчаяние, но… почти вопрос. — Я проиграл, Игнис? Где рубриканты? Они выжили? Они… изменились?

Вопрос словно подхватил ветер.

И Перевертыш ощутил, как к нему обращается голос столь необъятный, что то был звук падающей пыли, и далекие крики умирающих, и треск огня по ту сторону пустоты:

«Оставь его, дитя мое. Он все еще может станцевать для меня. Мир пока не его удел. Пока нет».

Перевертыш уронил руку и отступил назад. Он чувствовал себя опустошенным. Он заберет эти воспоминания из жизни Аримана. Колдун никогда не вспомнит мимолетную встречу. Перевертыш предположил, что это было своего рода даром, вот только не тем, ради которого он пришел изначально.

Азек смотрел на демона.

На мгновение Перевертыш позволил своему первому лицу — своему настоящему лицу — взглянуть на него.

Единственный выдох изумления.

Затем между ними опустилась пелена пыли, и Перевертыш и все воспоминания о том, что он был здесь, растаяли.

 

XXV

Поражение

Хватайся, — раздался голос.

Ариман поднял глаза, сморгнув с дисплея шлема размытое пятно статических помех. Повсюду клубилась пыль. Он стоял на коленях, вокруг его доспехов трепетали изорванные лохмотья. Возле него, наполовину погребенный под песком, лежал Черный Посох, холодный и безмолвный. Колдун моргнул, но болезненный туман по-прежнему наполнял череп и затуманивал взор.

— Хочешь здесь умереть? — снова произнес голос, и на этот раз глаза Азека нашли говорившего.

Над ним высился Ктесий. Призывающий демонов одной рукой опирался на свой посох, другая же была вывернута под неестественным углом. Одеяния и пергаментные полоски на доспехах полностью выгорели, сама броня представляла собой обломки погнутых пластин и обнажившуюся проводку. Он был без шлема и сейчас даже сильнее, чем обычно, походил на ходячего мертвеца.

— Если да, то ты на верном пути.

— Я проиграл, — сказал Ариман — это было единственное, что он смог выдавить из себя.

Морщинистое лицо Ктесия растянулось в ухмылке:

— Не в первый раз, но если ты не хочешь, чтобы он стал и последним, нам пора идти.

Ариман обнаружил, что улыбается под маской шлема.

Он взглянул на протянутую руку старика. Его пальцы тряслись от усталости. Азек заколебался.

«Ты проиграл!» — закричал голос у него в черепе.

Колдун схватил протянутую руку.

— Неужели я вселил преданность в твою вольную душу, Ктесий?

— Ты был куда приятнее полумертвым, — прошипел призывающий, и, зарычав от напряжения, поднял Аримана на ноги.

Мгновение они стояли, а затем Азек, пошатнувшись, сделал шаг вперед.

— Думаю, тебе нужно это, — сказал Ктесий, кивнув на Черный Посох, что медленно тонул в скапливающейся пыли.

Ариман посмотрел на посох, а затем подобрал его. Из гребня рогов посыпались струйки праха.

— Где… — начал было он, но призывающий демонов уже уходил.

— Где-то не здесь.

— Атенеум?..

Ктесий, не поднимая глаз, покачал головой. Пыль была повсюду.

— Исчез, и нам остается надеяться, что мы не узнаем о его судьбе.

— А рубриканты?

Секунду старик молчал.

— Я их не искал, — наконец осторожно произнес он.

— Тогда давай поищем, — сказал Ариман и ощутил слабую искру надежды в мыслях.

«Проиграл ли я? Могло ведь сработать. Даже с жертвой Кнекку она могла…»

— Если ты того хочешь, — ответил Ктесий, но Азек не услышал ни слов, ни свинца в их тоне — он уже шагал сквозь багровые сумерки, чувствами прощупывая окружение.

Они нашли Астрея прежде, чем увидели кого-то из живых или мертвых. Библиарий-отступник стоял на коленях, его глаза были пустыми провалами. Крылья и когти стекли с его тела, доспехи лежали вокруг потускневшими обломками. Ктесий заметил Астрея первым, и его рука сомкнулась на плече Аримана раньше, чем он задумался, что делает.

— Это он, — шепнул призывающий демонов. — Не стоит…

— Думаю… — произнес Ариман и осторожно стряхнул руку Ктесия, — думаю, тут мне нечего бояться. — Он посмотрел на коленопреклоненную фигуру. — Не сейчас.

Ктесий хотел что-то сказать, но в голову ничего не приходило.

— Астрей, — окликнул Ариман, подойдя ближе к неподвижной фигуре. — Брат?

Голова медленно поднялась, и Азек увидел, что вокруг пустых глазниц запеклись потеки крови.

— Я никогда не был твоим братом, Ариман. Это была первая ложь, в которой ты меня убедил.

— Я не лгал.

Астрей запрокинул голову, широко распахнул рот — и из его горла вырвался сиплый рык. Ктесию понадобилась секунда, чтобы понять, что это был смех. Он медленно затих, и Астрей покачал головой:

— Ты хотя бы понимаешь, что натворил?

Ариман потянулся и стянул шлем. В углублениях на лице залегли тени.

— Я думал, что ты мертв, Астрей, — сказал он. — Что ты принял желанную смерть от рук тех, кто причинил тебе зло. Я думал, ты нашел искупление в своих глазах.

— В своих глазах? — Астрей затрясся от шутки, понятной только ему. Его щеки и губы окрасились свежей кровью. — В своих глазах.

Какую-то секунду единственными звуками были шуршащий свист пылевого ветра и угасающее дребезжание смеха.

— Зачем ты сделал… это? — наконец спросил Ариман.

— Зачем? — Пустые глазницы Астрея уставились на них. — То, что тебе нужно спрашивать, уже должно сказать тебе достаточно. Ты разрушаешь и извращаешь одним своим существованием, Ариман. То, что ты не видишь этого, — единственное обличение, которое я могу произнести.

Ариман покачал головой:

— Мне жаль.

Астрей на мгновение замер, а затем поднялся. С иссеченной шрамами плоти посыпалась пыль. Он двигался медленно, как будто движимый в равной мере и волей, и силой мышц.

— Мне не нужна твоя жалость, — сказал библиарий, сделав полушаг в пылевое облако. — Мне и так хорошо. Я пришел сюда увидеть, как все твои мечты будут разбиты. Ты пришел сюда найти спасение. Мы оба сломлены снова, но только я… — он потянулся к земле, наполовину скрытой пылевым покровом, — только я получил то, ради чего пришел.

Из разума Астрея выскользнуло бормотание воли. От усилия из его носа и ушей хлынула кровь.

+Восстаньте!+ — приказал Астрей.

И медленно, словно всплывающий из морской пучины обломок, из земли поднялся воин Рубрики. В его глазных линзах горел холодный свет, пронизывая сумрак. Ктесию не нужно было касаться его разумом, чтобы понять, что он так и остался скорлупой, в которой дребезжит голос потерянной души.

Ариман не сводил глаз с одинокого рубриканта. Пыль позади него истончилась, как будто была пологом, разделившимся словно по подсказке. Из нее начало подниматься все больше воинов. В их глазах засиял мертвенный свет, когда они повернулись к Ариману.

Астрей отступил.

— Взгляни на свои труды, — сказал он.

Азек медленно опустился на колени. Черный Посох задрожал у него в руке, шлем выпал. Глаза колдуна оставались открытыми и прикованными к неторопливо встающим фигурам.

Астрей вновь обратил пустые глазницы к Ариману, всем видом выражая мрачный триумф, а затем повернулся и похромал в сумрак.

— Куда ты идешь? — окликнул его Ктесий. — Ты не выживешь.

Астрей замер и полуобернулся. Призывающему показалось, будто заметил вспышку веселья на окровавленном лице.

— Ты сломлен, — сказал он, все еще не зная, зачем это говорит. — Ты слеп.

— Да, слеп, — кивнул Астрей и пошел дальше. — Он хорошо меня научил.

Изгнанники бежали во второй раз. От трепета и ужаса их появления осталась горстка рассеянных сил и дезорганизованная стайка кораблей. Немногие осмелились встать у них на пути. Для этого у них оставалось слишком мало воли; злость иссякла вместе с силой.

Пыль на поверхности Планеты Колдунов постепенно оседала. Из дымки начали проступать разбитые башни и барханы обломков. Выжившие мутанты, пошатываясь и блея, сбивались в стада. Колдуны Магнуса поднимали головы и отправляли в эфир первые мысли. Они ощущали, как десантно-боевые и штурмовые корабли с ревом уносятся в небеса. Они видели, как зависшие над городом военные суда разворачиваются и отходят обратно во мрак космоса.

+Следует остановить их, владыка+, — послал Сар’ик, наблюдая за неровным строем кораблей, улетавших сквозь истончающуюся пыль.

Аура присутствия Алого Короля позади него хранила молчание, ее очертания были столпом света вокруг человеческой тени.

+Если будем действовать сейчас, то сможем уничтожить их раз и навсегда+, — снова послал Сар’ик, наблюдая за тем, как все больше огоньков покидает поверхность и несется по небу.

+Нет, — послание Алого Короля отдалось низким рокотом в мыслях Сар’ика, — они лишь повторили свое первое преступление. Поражение — уже достаточное правосудие и наказание+.

Сильван Йешар рыдал в сумраке навигационной башни «Слова Гермеса». С каждым скрежещущим вдохом на спине навигатора с хлюпаньем открывались и закрывались щели. Корабль содрогался, оживая, и он понимал, что все пошло не по плану, он видел это несмотря на то, что пытался ослепить себя. Он был жив, но знал, что теперь придется выполнить свою функцию, и медленно заскользил по полу к навигационному креслу.

+Сильван?+

Голос принадлежал Ктесию, и на миг навигатор задался вопросом, куда подевался Игнис. Затем мысль угасла, ибо на самом деле она не была важной.

— Да, повелитель, — произнес он, — я знаю. Мы бежим.

Закутанная в плащ фигура Магнуса наблюдала за костром из теней пещеры. В его одиноком глазу плясал свет. В клетке огня он видел, как «Слово Гермеса» отступает от Планеты Колдунов. Он кивнул и провел рукой над огнем. Пламя взревело, став бесконечно тянущимся вверх столпом света, а затем рассыпалось обратно в холодные угли. Фигура в плаще поднялась и повернулась, конечности задрожали, как будто старческие мышцы боролись с усталостью. Он заковылял в сумрак. Образы остывающего огня и пещеры позади разрушились и распались в ничто.

 

XXVI

Рубрикант

Ктесий захлопнул люк в покои. Игнис ждал в коридоре. Без автоматона магистру Разрухи словно бы чего-то недоставало. Игнис полностью излечился, за исключением того, что он совершенно не помнил, что же с ним произошло. Во время битвы на него что-то напало. Разорванный корпус Жертвенника поведал часть неоконченной истории, но сейчас загадки были наименее важной из их текущих забот.

— Он говорил? — спросил Игнис.

Ктесий покачал головой:

— Ни единого слова или мысли.

Игнис кивнул. Татуировки на его лице остались неподвижными. Они обменивались этими словами достаточно раз, чтобы те превратились в нечто вроде мрачной формальности. Оба предпочитали закрывать свои разумы, когда им не требовалось прикасаться к варпу. Безмолвие Аримана, казалось, просочилось во всех выживших.

Многие дни и недели миновали с тех пор, как они бежали с Планеты Колдунов. За это время Ариман ничего не говорил и не покидал покоев. Киу, Гаумата, Гильгамош и Ктесий самостоятельно забрали с поля битвы все войска и технику, какие только сумели, но Ариман прибыл молчаливым. Он брел туда, куда его вели, ни на что не глядя, ничего не говоря и ни о чем не думая. Только достигнув своих пустующих покоев, Азек краткий миг шел по собственной воле. Ктесий увидел, как Ариман достал из металлического ящика почерневший и помятый шлем, макушку и клювообразный нос которого покрывала копоть. Ариман просто сидел с ним, снова и снова крутя в руках. — Что нам делать? — спросил Игнис.

— Не знаю.

Ктесий потер глаза и тяжело вздохнул. Он изумил самого себя тем, что не ушел. То, что он возвращался сюда снова и снова, пытаясь вытянуть из Аримана хотя бы слово, было для него слишком непонятным. То, что Игнис ждал снаружи в ожидании вестей, было фактом, удивляться которому у Ктесия уже попросту не оставалось сил.

— Не знаю, — повторил он, устало пожав плечами.

Под быстрой поступью Гауматы дрожала палуба. Кучки рабов и смертной команды разбегались с его пути.

+Ктесий! — крикнул он, и спроецированное послание острой болью впилось в череп. Его разум был ослаблен минувшей битвой и последствиями второй Рубрики. — Игнис!+

Ни Ктесий, ни Игнис не ответили. Их разумы — как это теперь происходило все чаще — были сокрыты и угрюмо безмолвны. Гаумата пробормотал про себя проклятие и направился в боковой коридор. Здесь людей было поменьше. Даже сервиторы Игниса, казалось, избегали теперь ходить возле покоев Аримана.

Он свернул за угол и едва не врезался в Игниса. Магистр Разрухи резко отступил назад, электротату на его лице удивленно дернулись. Ктесий, стоявший позади него, походил на согбенную тень.

Братья, — выдохнул Гаумата. Ктесий нахмурился и уже собрался что-то спросить, но тот опередил: — Нужно привести его. Нужно привести его немедленно.

Воины Рубрики стояли в совершенном безмолвии и неподвижности. У некоторых из них на доспехах все еще оставались следы битвы. Броня других была девственно-чистой, синяя краска ярко блестела в свете прожекторов. Игнис не смотрел на них. Его глаза, да и глаза всех остальных, были прикованы к фигуре, находящейся в центре сформировавшегося вокруг нее круга.

Доспехи одинокой фигуры были точно такими, как у прочих, их пластины покрывали просперианские руны и окаймляло серебро с золотом. От остальных ее отличали лишь цепи, которыми ее запястья приковали к скобам в палубе. Цепи — и шлем с высоким гребнем, стоявший на полу рядом.

Игнис понял, что с момента, как они спустились за Гауматой в трюм, не может отвести от фигуры глаз. А что еще ему оставалось перед лицом невозможного, перед лицом чуда?

+Он единственный?+ — спросил Ариман.

+Да, — ответил Гаумата. — Не знаю, как я не ощутил итого раньше, но все остальные воины Рубрики на корабле были обследованы. Он… — Его голос стих, и Игнис догадался, что Гаумата тщетно пытается найти определение. — Он единственный. Должно быть, мы забрали его с поверхности вместе с другими воинам Рубрики. Не знаю, как я упустил… отличие+.

Ариман не ответил, но шагнул ближе к закованной фигуре. Игнис ощутил импульс воли, и цепи рассыпались. Одинокая фигура вздрогнула, ее глаза метнулись туда, где только что были исчезнувшие оковы, а затем на Аримана.

+Все хорошо+, — послал Азек, а затем заговорил настоящим голосом.

— Тебе нечего бояться. — Он протянул руку, и одинокая фигура снова вздрогнула. — Я — твой брат, — сказал Ариман и кивнул на стоявших за спиной Игниса, Ктесия и Гаумату. — Мы — твои братья.

Фигура пробежались взглядом по магистру Разрухи и остальным, а затем перевела глаза снова на Аримана.

— Мои братья?

— Да, — подтвердил Ариман. — Ты не помнишь?

— Я помню… — Фигура хмуро оглядела пространство трюма. — Я помню… свет… ослепительный свет… — Челюсти и губы еще секунду шевелились, но больше не было сказано ни слова.

+Когда я обнаружил его, он говорил только это, — послал Гаумата. Я прикоснулся к его разуму. Он пуст, ни единого воспоминания, кроме этого яркого света. Для него как будто ничего не существовало до… до Рубрики+.

Ариман медленно покачал головой, а затем взял фигуру за плечо. Его бронированные пальцы царапнули керамит.

Нет, одно ты ведь помнишь, да, брат? Я вижу это. Глубже, за светом. Ты помнишь кое-что еще.

Фигура посмотрела на руку Аримана на своем плече. Под гладкой, без единого шрама, кожей плавно двигались мышцы Игнис видел, как у него на шее неспешно пульсирует жилка.

«Невозможно, — эхом разнеслась мысль у него в голове. Невозможно…»

— Кто ты, мой брат? — спросил Ариман.

Фигура посмотрела в сияющие глаза колдуна.

— Я… Я — Гелио Исидор.

Ариман медленно выдохнул.

— Да. Это ты.