Мэриленд, побережье залива Декабрь, 1724 год

— Пусть только попадется мне этот головорез, и не миновать ему вирджинской тюрьмы, а то и самой преисподней!

Хорошо сказано. Но именно так и надлежит говорить хозяйке поместья с гордым названием «Дар судьбы», подумала она. Смелые заявления, однако, легко делать в доме старых друзей. Здесь же, на пустынной лесной дороге, отвага явно изменяла ей.

Бесс, то есть леди Элизабет Лейси Беннет, возвращалась домой одна. Порывистый ветер пробирал до костей. Бесс почти припала лицом к шее лошади, чтобы уберечься от ледяных колючих брызг, пронизавших воздух. Тяжелый пистолет, спрятанный под плащом, холодил тело даже сквозь плотную ткань платья, тем самым постоянно напоминая об угрозе, которая и вынудила Бесс взять с собой оружие.

Кобылка поводила ушами, вздрагивала, фыркала, скользила по обледеневшей тропе. Бесс похлопала свою любимицу по загривку.

— Ничего, ничего, Джинджер, — успокаивала она не столько лошадь, сколько себя.

И, тем не менее, Бесс сожалела, что, собравшись к Уолкерам, она не дождалась старого Тома, управляющего, который проводил бы ее домой. Цель этого визита была самая благородная — Салли Уолкер рожала. А со смертью повитухи Мейбл в округе никто не мог пособить в таком деле. Салли уже давно перевалило за тридцать, трижды она рожала, и всякий раз мертвого младенца. Уолкеры, прожившие вместе лет пятнадцать, были по-настоящему добрые соседи и хорошие друзья, так что отказать им было бы непростительной черствостью.

Вспомнив напористый и громкий крик новорожденного Мозеса Уолкера, Бесс улыбнулась. Что бы там ни случилось с предыдущими младенцами, этот был как нельзя более живой — пухленький, энергичный, настырный. А уж в весе он явно превзошел недавно родившихся двух близнецов Элис Хореи.

Да, эту поездку стоило совершить хотя бы ради того, чтобы увидеть счастливое лицо Салли. Мозес Уолкер-старший, муж Салли, настойчиво уговаривал Бесс:

— Негоже женщине одной ехать по лесу, да еще ночью. Даже если бы не было никаких беглых в наших краях.

— Со мной ничего не случится, — уверила она его. — Эта парочка куда больше нуждается сейчас в тебе.

Налетел очередной свирепый порыв ветра. Деревья загудели. У Бесс зуб на зуб не попадал. То ли от холода, то ли от страха. Сегодня она никак не могла избавиться от тяжелого предчувствия.

Бесс снова ободряюще похлопала упругую шею Джинджер и нарочито громко сказала:

— Ну вот, девочка моя, уже недалеко. Сейчас проедем с тобой эту рощицу…

И тут ночь прорезал зловещий вопль.

Джинджер в ужасе взлетела на дыбы, и, прежде чем Бесс успела что-либо сообразить, она мощным ударом была выбита из седла. Пребольно стукнувшись о мерзлую землю подбородком, девушка какое-то время даже не могла шевельнуться. Тяжести тела, которое свалило ее с лошади, она больше не чувствовала. Зато видела, как неясная огромная тень рванулась к Джинджер.

Внезапно сознание Бесс прояснилось. Кто-то пытается отобрать у нее лошадь! Она нащупывала рукой пистолет, но его не было. Наверное, при падении он выпал.

— Не сметь прикасаться к чужому! — в ярости закричала Бесс. Вскочив на ноги, она вцепилась в спину грабителя.

— Что еще за…

Но договорить он не сумел, потому что Бесс схватила его за горло. Вот бы еще сбить его с ног, да юбки не позволяют. Разбойник, однако, оказался серьезным противником. Он резко ударил девушку локтем в живот, дыхание у нее перехватило, руки разжались, и она снова упала.

Тем временем неизвестный уже взялся за поводья. Джинджер метнулась, взбрыкнула, и грабитель получил удар копытом. Бесс тоже не терялась. Вскочив, она толкнула его под колени, он упал, и тут девушка принялась, что есть мочи лупить его кулаками. Поводья разбойник, правда, не отпускал. Бесс отчаянно вырывала их, но бандит изловчился, крутанулся с занесенным для сокрушительного удара кулачищем… и замер.

— Да это женщина! — изумился он и в ту же секунду железными лапами обхватил Бесс за талию, стал оттаскивать ее от Джинджер.

— Убери руки! Пусти! — кричала девушка, отбиваясь изо всех сил. Но сопротивляться этой громадине едва ли было возможно. Бить такого все равно, что голыми руками колотить каменную стену. Лицо человека было скрыто гривой вьющихся светлых волос. Производил он впечатление настоящего дикаря.

— Да отпущу, отпущу я тебя, красотка, как только ты перестанешь дубасить меня.

Гнев Бесс сменился ужасом. По его выговору она поняла, что перед ней шотландец, тот самый беглый каторжник, которого ищут по всей округе. Приметы его давно сообщили: выше среднего роста, пышные светлые волосы. Девушка будто окаменела.

— Так-то лучше, — молвил он. — Тебе, красотка, я ничего не сделаю, просто мне позарез нужна твоя кобылка.

— Ты будешь повешен за это. Известно ли тебе, кто я?

— Да мне и дела нет. Ты англичанка, этого вполне достаточно, — бросил он и немного ослабил хватку.

Бесс тут же вырвалась от него. Во рту она ощущала солоноватый привкус крови — упав с лошади, она сильно разбила губу. Конечно, Бесс была испугана до полусмерти, но мысль, что этот негодяй может лишить ее любимицы Джинджер, вызывая ярость, притуплявшую страх.

— Лошадь принадлежит мне, и ты ее не получишь, — процедила Бесс.

— Значит, твоя кобыла против моей головы, — пожал плечами разбойник и вытянул вперед руки.

Бесс содрогнулась, увидев на запястье стальной «браслет». Кандалы! Девушка невольно сделала шаг назад и вдруг почувствовала под ногами что-то твердое. Неужели пистолет?

— Что же удивительного в том, что я выбираю жизнь, — продолжал грабитель. Его низкий глубокий голос звучал так надменно и властно, что казалось, будто он — хозяин этих владений, а она — нарушительница его покоя. Однако Бесс смело смотрела ему в лицо.

— Сдавайся! Если добровольно пойдешь за мной, предстанешь перед справедливым судом!

— После которого меня все равно повесят? — расхохотался каторжник.

— Кто ты? — спросила Бесс, стремясь выиграть время.

Может быть, Мозес-Великан все-таки поехал за нею вслед… А может, навстречу спешит управляющий Том? Она прислушивалась, но тщетно — только ветер гудел, да скрипели деревья.

— Некогда мне болтать, красотка. Да ты и сама, небось, знаешь, кто я.

— Кинкейд.

— Точно.

— Слава о тебе дурная, — протянула Бесс. — Учитывая это, думаю, мне следует…

Быстро наклонившись, Бесс схватила пистолет и, не медля, выстрелила в грудь разбойника. Отдача была такой, что девушку отбросило назад. Не успела она прийти в себя, как Кинкейд рванулся к ней и выбил пистолет из рук. Бесс ахнула от боли. Удар был жесток. Ей даже показалось, что у нее сломано запястье. В следующее мгновение она поняла, что промахнулась и теперь он убьет ее. Кинкейд, намотав на руку ее волосы, рывком притянул Бесс так близко к себе, что она ощутила жар его дыхания.

— Последний смельчак, который рискнул стрелять в меня, поплатился за это жизнью, — пророкотал он.

От его раны исходил сладковатый запах крови. Рубаха медленно пропитывалась красной влагой. Неожиданно для себя Бесс обратила внимание, что кроме этой тонкой рубахи на нем нет ни куртки, ни накидки. И это в такую стужу!

— Говорят, англичанки обладают ледяным спокойствием мужчин, — глухо сказал Кинкейд. — Похоже на то. — Он запрокинул голову Бесс назад. — Я дал слово, что ничего не сделаю тебе, но все же отплачу за подарочек, который ты мне преподнесла. Платой будет… поцелуй. Чтобы не забыла ты нашу встречу.

Бесс рванулась, было из лап грабителя, но, к своему удивлению, вдруг поняла, что коснувшиеся ее губы нежны и чувственны. Пальцы, которые так грубо схватили за волосы, разжались и стали легко поглаживать шею.

Бесс вспыхнула. Незнакомое прежде волнующее ощущение пронзило ее всю, с головы до кончиков пальцев. Невольно она вцепилась в этого мужчину, уверяя себя, что иначе просто упадет… А он все не отрывался от ее губ. Бесс понимала, что ей надо сопротивляться, отбиваться, но тепло его поцелуя, запах, жар его тела околдовали ее; так дурманом наполняется сознание в разгар весны… И вдруг Бесс — в ужасе и смятении — поняла, что она больше не жалкая жертва мужских посягательств, она отвечает на поцелуй этого незнакомца, она вся горит…

— Возможно, врут люди насчет англичанок, — молвил он. — Жаль, у меня нет времени убедиться в этом.

Бесс прижала дрожащие пальцы к губам, желая и не желая стереть воспоминания о поцелуе.

— Не смей брать мою лошадь, — произнесла она. — Клянусь, я все сделаю, чтобы изловить тебя.

Кинкейд наклонился и подобрал с земли ее пистолет.

— Скажи своим людям, чтобы получше смотрели за тобой. Другой беглый каторжник вряд ли пощадит тебя.

Схватив поводья, он одним махом взлетел на лошадь и поскакал прочь. Бесс рванулась за ним, но…

А потом в порыве ветра она услышала отдаленный смех этого отчаянного разбойника.

 

1

Мэриленд, поместье «Дар судьбы»

Апрель, 1725 год

— Упаси тебя Господь, хозяйка, — все повторял и повторял Том Пирс, глядя, как Бесс берет в руки крученую плеть. — Как же можно такие вещи делать самой!

— Приговор вынесла я. И уж если я хозяйка поместья, то я вправе и исполнять его.

Бесс Беннет и старый управляющий Том Пирс стояли на заднем крыльце каменного барского дома. Было раннее, весеннее утро. Над крышей летней кухни курчавилась тонкая струйка дыма. Пахло свежей выпечкой — окна кухни были раскрыты. В сарае мычала корова, ей вторил теленок. То и дело в этот дуэт нахально вмешивался петух.

— Э-эх! — махнул рукой управляющий. Завораживающие звуки просыпающегося мира явно не вдохновляли его. — Негоже тебе заниматься этим. Будь здесь твой отец…

Расстроенный взгляд выцветших глаз старого Тома встретил твердый взгляд голубых глаз Бесс.

— Отца здесь нет, Том. В том-то и дело. Уже три года, как он плавает в восточных морях. И мы должны понимать, что он, возможно, вернется назад не так уж скоро. А если я не возьму на себя всю ответственность, то окажется, что ему и вернуться будет некуда. Вылетит наше поместье в трубу в два счета. Мы потеряем все — и состояние, и дом, и земли предков.

Том хмурился, переминался с ноги на ногу, теребя в руках потертую шляпу.

— Негоже это, мисс Бесс, негоже.

— Негоже?! — вскинулась она, — Или «негоже», что этот головорез напал на меня, похитил мою лошадь? Мою Джинджер — лучшую нашу кобылу!

— Лучше бы мы сообщили шерифу. Он погнал бы его в Аннаполис да повесил бы там.

— Зачем же время попусту тратить, — резко возразила Бесс. — Видишь ли, Том, он получил сорок лет каторги, однако сбежал. Повесить его сейчас означает освободить от необходимости трудиться. Нет, этот Кинкейд должен по-настоящему искупить свою вину.

Старик решительно напялил шляпу и сказал:

— Да я скорее куплю в свое стадо паршивую овцу, чем возьму беглого батраком в «Дар судьбы». Убийства грабежи, да чего только нет на его совести! От батраков вообще толку мало. Черные — другое дело. Эти все выполнят без звука. А белые… э-э… от них одни беды. Бесс с трудом сдерживала негодование.

— Опять ты за старое, — процедила она. — Пока я хозяйка поместья, рабов у нас не будет, запомни!

— Отец твой думал иначе.

— Мы с отцом далеко не во всем были согласны. Бесс перевела дух. Ну почему такое утро надо было обязательно испортить? Почему надо было вновь заводить этот спор? Впрочем, придется все расставить по местам, все высказать старику.

— Если ты намерен и впредь оставаться управляющим, — раздельно произнесла Бесс, — запомни, Том, я здесь хозяйка, а не Дэвид Беннет.

— Вот об этом я и хочу поразмыслить, — ответил Том. — Не так уж я и стар, чтобы не найти другой работы. Кстати, Вильям Стил из Честертауна не раз предлагал мне место. — Старик прищурился. — А ты не имеешь права освобождать рабов без ведома отца.

— Нет, имею. — Бесс стало даже не по себе. Никогда еще Том не разговаривал с ней так. — Отец передал мне права на владения. «Дар судьбы» записан на мое имя.

— Тем хуже для твоего отца. Он испортил тебя вконец, а все потому, что сына у него не было. Твои идеи — бабий вздор. Все беды на плантации именно от этого. К возвращению отца ты будешь в долгах как в шелках.

В какой-то момент Бесс готова была сдаться. Потерять такого управляющего, как Том, означало лишиться надежной поддержки. Он был честным человеком, преданно служил отцу много лет. Чтобы успокоить его, хватило бы простого извинения за горячность, и Бесс уже открыла для этого рот, но… осеклась.

— Что же, Том, раз ты так настроен, — неожиданно для себя сказала она, — тогда, пожалуй, тебе действительно лучше перейти к Стилу. Конечно, другого управляющего, как ты, мне не сыскать, но в своих силах я уверена.

— Значит, ты так и решила? Будешь своими руками пороть этого разбойника?

— Именно так. Буду.

— Что ж, тогда я собираю вещи. В воскресенье к полудню меня здесь уже не будет.

— Воля твоя. Жалованье ты получишь.

— Серебром!

— Получишь, — повторила Бесс.

Ни слова не говоря больше, старик развернулся и пошел к своему флигелю.

А Бесс решительно направилась на задний двор, где ожидали люди, охранявшие пленника.

Кинкейд сжал кулаки и натянул цепи, которыми был прикован к дубовой перекладине. От усилий проступили жилы на его могучих бицепсах. Упираясь ногами в песок, он вновь попытался разорвать оковы, но тщетно. Скрутить его смогли только четверо здоровенных мужиков, и, кстати, они надолго запомнят эту стычку. У Кинкейда был подбит глаз, ломило челюсть, но он утешал себя тем, что воякам досталось от него гораздо больше. Черт бы побрал эту рану, которая так подорвала его силы, черты бы побрал эту скверную бабу, которая дала ему пристанище, а потом подставила.

— Кинкейд…

Услышав женский низкий, с хрипотцой голос, Кинкейд повернул голову, но никого не увидел. Кругом все затихли. Через мгновение перед ним появилась женщина — этакая штучка в зеленой амазонке. Она была высока — лишь на полголовы ниже его, — стройна. Он сразу оценил изгибы ее тела, несмотря на то, что на ней был не один слой юбок. Непокрытые волосы густого каштанового цвета водопадом струились по плечам. Такую вольность позволяют себе портовые шлюхи или…

— Кинкейд!

Ее огромные глаза были обрамлены густыми и длинными ресницами. Взгляд ее, наверное, с ума сводит мужиков. Соболиные брови дугой, высокий, безукоризненно чистый лоб, аккуратный прямой носик. Рот слишком чувственный, чтобы приписать его хозяйке девическую скромность. Внешность немного вызывающая, но вполне благопристойная, подумал Кинкейд. Однако главное было в ее глазах — хрустально-голубых, сияющих, как воды горного озера, яростных и прекрасных.

— Кинкейд, — повторила она, — Кинкейд, известно ли тебе, кто я?

Ну да, конечно, вдруг понял он. Не удивительно, что эти полные губки так раздразнили его. Он ведь целовал их однажды, он держал в руках это тело той студеной декабрьской ночью… когда разжился кобылкой в белом «чулочке».

— Ты украл мою лошадь, — напомнила женщина.

— Одолжил, — поправил ее Кинкейд, ухмыляясь нахально и вызывающе: какую бы игру ни затевала эта красотка, он вступит в нее.

Розовый румянец вспыхнул на щеках девушки. В голосе уже не слышалось былой уверенности.

— Ты конокрад, пират, насильник и убийца. Ты беглый каторжник, — объявила она.

«Точно!», «Еще бы!», «Повесить его!», — раздались отовсюду крики.

— Два года назад в Вирджинии ты обчистил своего хозяина, — продолжала женщина. — Ты был среди пиратов, взявших на абордаж торговое судно осенью прошлого года. Отвергаешь ли ты это обвинение?

Кинкейд молчал, как молчал в зале суда, когда слушалось его дело. По английским законам против себя показания не дают. Пиратом он, видит Бог, никогда не был. Во всяком случае, кровожадным морским убийцей его никак нельзя назвать. А «торговое судно, взятое на абордаж», было старой посудиной, где удалось разжиться лишь ящиком башмаков да дюжиной оловянных мисок. И за это отправлять человека на виселицу?!

— Признаешь ли ты, что сбежал из тюрьмы в Сент-Мэри? — Лицо женщины раскраснелось. — Что надругался над вдовой Хореи в ноябре прошлого года?

— Нет, — вновь усмехнулся он. — Этого я не могу признать. Женщин я никогда не насиловал. Не было такой необходимости, — почти игриво добавил он.

В негодовании девушка притопнула ножкой, и Кинкейд заметил, что на ней дорогие, сшитые из тонкой испанской кожи ботиночки. Да, эта красоточка, похоже, крепко держит своего благодетеля. И муж он ей или кто, но человек это явно немолодой. Иначе разве осмелилась бы она вот так разглагольствовать перед мужиками. А в руках эта краля вертела кожаную плеть. Ишь какая кровожадная, а прикидывается изысканной дамой. Кинкейду хорошо было известно, что некоторые женщины сильно охочи до крови — не своей, разумеется. И вдруг ему стало досадно, что эта девушка в зеленой амазонке так примитивна.

— Так, значит, ты отрицаешь, что проник на ферму Джоан Поллот? Что удерживал ее под домашним арестом не один день? Что позволял себе, мягко говоря, вольности по отношению к ней?

Кинкейд криво усмехнулся. Эта Джоан Поллот — самая обычная шлюха. Оказывать услуги всем и каждому — основное ее занятие. Она сама затащила его к себе в хибару, запросив, правда, за это кобылку. Да, она повозилась с ним, да, она извлекла пули из его раны, но как только вышли деньги, вырученные за лошадь, эта дрянь живо донесла на него властям.

— Признаешь ли ты, что надругался над Джоан Поллот?

— У «госпожи» Поллот я взял только то, что она за два-три пенни продает всем и каждому и по выходным, и в будни.

Все загоготали. Но «зеленая» дамочка даже ухом не повела.

— Где моя лошадь? — потребовала она ответа.

— Лошадь стала небольшим подарочком для «госпожи» Поллот.

— Джоан Поллот утверждает, что о моей лошади ей ничего не известно.

Кинкейд развел руками — насколько это позволяли ему кандалы и цепи.

— Последний раз интересующую вас лошадь я видел на Южной дороге. «Госпожа» Поллот лично вела ее под уздцы.

— Как бы то ни было, за ночной грабеж ты ответишь. Вообще на тебе столько преступлений, что тянет и на повешение. Но как твоя полноправная хозяйка…

— Какая же из тебя хозяйка! — перебил Кинкейд. — Женушке старого Роджера Ли давно перевалило за пятьдесят, насколько я знаю. Если только она не померла в одночасье и он не женился на молоденькой.

— Я — леди Элизабет Беннет, — объявила девушка. — Я поклялась, что если ты украдешь мою кобылу, то тебя выследят и поймают. Я свое слово держу твердо. Отныне твоя хозяйка — я. В феврале тебя как батрака переписал на мое имя лично Роджер Ли. И теперь ты будешь наказан. Итак, я спрашиваю в последний раз — где моя лошадь?

— Да откуда я знаю?

— Двадцать плетей. — Глаза ее стали цвета штормового океана. — Где моя лошадь?

— Спроси у Джоан Поллот.

— Двадцать пять плетей, — тихо произнесла она.

— Пусть молится тот, кто возьмется за эту порку, — с угрозой молвил Кинкейд.

Лицо девушки побелело.

— От виселицы я тебя избавлю, — отчеканила она, — но, видит Бог, каждую из этих плетей ты заслужил.

 

2

Первый удар обжег его неожиданно. К предстоящему испытанию он еще не успел подготовиться. Кинкейд стиснул зубы и закрыл глаза. Черт побери, такая плеть рассекает чуть ли не до костей.

Однажды его уже пороли — в Эдинбурге, во время допроса у англичан. Засекли его тогда почти до смерти, но ни одного имени он не выдал. Такой «опыт» не забудется никогда.

Он ошибался.

Оказывается, он забыл, какая это боль. Забыл, каких усилий стоит сдерживать крики, стоны, даже слезы.

Дожидаясь следующего удара, он внутренне подобрался. Плеть огнем прошлась вдоль спины. С неимоверным трудом он подавил вопль. Двух таких ударов хватит на полжизни.

— Три! — раздался низкий женский голос.

И тут он понял, что эта мерзавка собственноручно сечет его.

— Четыре!

Волна такой ярости накатила на него, что в глазах замелькали красные пятна. Она заплатит за это, в исступлении клялся Кинкейд, она заплатит за каждый удар, пусть даже это станет последним делом его жизни.

— Восемь! — произнесла Бесс.

Кожаная плеть была уже красной от крови. Уродливым рисунком багровые ленты разорванной человеческой кожи пламенели на теле пленника. В горле у Бесс уже стоял комок, но, подавив его, она отвела руку назад. Вновь взметнулась плеть.

В кого же она превратилась? Кто эта женщина, так безжалостно избивающая человека? Где та нежная девчушка, которая ревела над котенком, случайно попавшим под лошадиные копыта, которая трепетно выхаживала молодого ястреба со сломанным крылом?

Но для наглого конокрада и беглого батрака и ее бабушка, не моргнув глазом, сказала бы то же: двадцать ударов плетьми. И Бесс была очень горда тем, что добавила еще пять ударов. Ее взбесило, что этот преступник так и не склонил головы, так и не признал ее власть.

— Пятнадцать.

Плечо ныло. Мышцы сводило судорогой. Бесс уже проклинала свой гонор. Двадцатью пятью плетьми можно засечь человека насмерть. А лишить его жизни… особенно таким зверским способом… Да, этого Бесс не хотелось совсем.

«Всегда доводи начатое до конца, — часто повторяла ей бабушка, — но никогда не хватай куска большего, чем можешь проглотить».

— Двадцать один.

«Прости. Прости меня», — про себя молила Бесс.

На лицах людей появилась настороженность. Настороженность и испуг. Бесс прекрасно сознавала, что теперь будут про нее говорить: «Пошла по стопам старой хозяйки. Известно, ведьмино племя».

Возможно, так оно и было.

После двадцать четвертого удара Кинкейд обмяк. Потерял сознание. Вполсилы Бесс опустила плеть в последний раз. Отбросив плетку в сторону, она приказала:

— Унесите его в сарай. Поставьте двух охранников. Упустите его — поплатитесь.

— Не сбежит, хозяйка. Уж будьте уверены.

Никогда прежде в поместье «Дар судьбы» не было необходимости в «тюремной камере». Поэтому специально для Кинкейда был очищен угол в конюшне. Бесс распорядилась застлать пол свежей соломой, принести тюфяк для пленника.

— Дайте ему воды, когда придет в себя, — велела она. — Я пришлю кого-нибудь заняться его ранами.

Когда Кинкейда перетаскивали в сарай, с губ его сорвался глухой стон. Бесс покрылась холодным потом, но виду не подала. Еле сдерживаясь, она добралась до своей комнаты, и там, бросившись на кровать, залилась слезами. Последний раз плакала она, переживая кончину бабушки. И вот… рыдала теперь.

Немного успокоившись, Бесс встала, умылась, привела в порядок платье. Надо же так распуститься лишь из-за того, что пришлось выполнять неприятные обязанности. Она ведь сделала не больше, чем сделал бы ее отец. Оставь хоть одного конокрада безнаказанным, так весь табун потихоньку исчезнет!

Быть хозяйкой большого поместья оказалось не так уж просто. Сначала Бесс здорово надули, когда она продавала урожай табака. Судовладельцы заломили за перевозку несусветные деньги, а Бесс по неопытности согласилась их заплатить. Все соседи насмехались над ней, когда она освободила всех рабов на своей плантации. А уж какой шум да крик поднялся, когда один из ее людей был убит при попытке ограбления отдаленной фермы.

Хотя, если говорить честно, у отца было еще меньше хозяйских навыков, чем у самой Бесс. Когда бабушка Лейси наняла для внучки лучших на Атлантическом побережье учителей, Дэвид нисколько не возражал. Говорили, правда, что математика, философия, история — науки, подходящие больше для мужчины, нежели для юной девицы. А после смерти бабки Дэвид Беннет стал предоставлять дочери все больше и больше свободы, во многом перекладывая на нее заботы о «Даре судьбы».

Теперь же, оставшись одна, Бесс должна была решать кучу вопросов: какие участки леса вырубать под новые посевы, какие зерновые сажать, каких лошадей оставлять, каких продавать. Товары доставлялись морем из Англии всего два раза в год, и Бесс должна была учитывать нужды каждого работника на плантации. Если она заказывала недостаточно одежды, обуви, утвари, инструментов, ошибку можно было исправить только через несколько месяцев.

Бесс, искренне привязанная к отцу, все же не одобрила его решения отправиться через океан в Китай. В сущности, он рисковал состоянием всей семьи. «Дар судьбы» оправдывал свое название. Земли здесь были щедрые, благодатные, но угроза разорения оставалась всегда. Непогода, растущие поборы за перевозку грузов, распри с судовладельцами — беды эти были знакомы всем плантаторам. Однако отец считал, что их поместье должно стать самым лучшим на Заливе. Дважды он перестраивал усадьбу, а служебные здания — сараи, конюшни, мастерские — были предметом зависти большинства соседей. На роскошные излишества Дэвид Беннет не жалел средств.

Что же скажет он, узнав, что дочь в его отсутствие продала большую часть мебели, которую по индивидуальному заказу делали во Франции? Сначала Бесс и помыслить не могла, что можно снять со стен большой гостиной китайскую обивку ручной росписи. Но сэр Роберт Миллер, состоятельный житель Честертауна, предложил за нее неплохую цену. Не стала церемониться Бесс и с китайскими фарфоровыми сервизами, и с фамильным серебром.

Нет, отец не упрекнет ее за это, думала Бесс, спускаясь по парадной лестнице. В том, что касалось денег, он всегда оставался реалистом.

В пристроенной к дому зимней кухне Бесс застала глухого Дональда — главного повара. Он как раз подбирал специи для предстоящего обеда. С приходом тепла стряпней занимались в летней кухне, расположенной на некотором расстоянии от барского дома. Опасность пожара никогда нельзя было исключать.

Вежливо поприветствовав повара, Бесс взяла аптечный сундук. Раз уж она нанесла этому Кинкейду такие побои, ей и надлежит оказать ему медицинскую помощь. Страданий его это, конечно, не уменьшит, но хоть у нее на душе легче станет.

Вообще-то она не собиралась изувечить его. Напротив, узнав о «подвигах» этого авантюриста, Бесс загорелась одной потрясающей идеей. Подробно она свой план еще не обдумывала, но если все пойдет гладко, то этот Кинкейд может ей очень пригодиться.

Переписать батрака на другого хозяина было дорогим удовольствием. А уж Роджер Ли совсем потерял совесть, запросив за своего беглого кругленькую сумму. Он уверял, что Кинкейд очень ценный работник, что он разбирается в тонкостях выращивания табака, что он одинаково сноровист и на земле, и на море. Срок каторги обычно составлял семь лет. Кинкейд же был приговорен к сорока годам. Короче, этот разбойник обошелся Бесс в двадцать пять золотых, не считая серебряной фамильной чаши да племенного быка — чемпиона-производителя — в придачу.

Хороша же, окажется Бесс Беннет, если работник, за которого она отдала такое ценное животное, помрет. Бесс тяжело вздохнула. Вот незадача — нельзя, чтобы этот шотландец испустил дух после порки, но нельзя, чтобы и сбежал. Она ведь дала шерифу подписку-поручительство за все будущие проделки этого бандита. А платить ей нечем. Придется ждать выручки от последнего отправленного в Англию урожая. Караван торговых судов отбыл в Старый Свет только в конце ноября прошлого года. Для всех плантаторов на Заливе наступило тоскливое время ожидания. Три месяца, а то и больше идет груз в Европу. Три месяца обратно. А если пираты? А если шторма? И нет никаких гарантий, что табак будет продан в Англии по оговоренной цене…

Одолеваемая печальными мыслями, Бесс шла через двор. Без денег за табак ей конец. Нечем будет платить за товары из Европы, нечем будет платить работникам. Не на что будет купить ни топора, ни гвоздя, ни пары башмаков. Она и года не продержится.

Бесс вдруг заметила нежившегося на солнышке огромного черного кота. Одного уха у него не было.

— Что, вернулся, старый бродяга, — пробормотала Бесс.

Котяра на вид был не так уж плох, хотя на его веку ему доставалось немало. — Держись, Хэрри, — подбодрила она усатого.

Чем ближе Бесс подходила к сараю, тем легче становилось у нее на душе. А вдруг Кинкейд говорил правду? Вдруг эта скверная баба Джоан Поллот действительно завладела ее кобылой? Шерифу Бесс уже сделала заявление по этому поводу: никто не имеет права покупать награбленное.

Навстречу Бесс через двор шел парнишка-пастушок. Он застенчиво поздоровался с хозяйкой.

— Доброе утро, Вернон, — ответила она.

Вернон — младший сын кузнеца — был очень смышленым малым, хотя едва ли знал азбуку. Кстати, одной из причин постоянных стычек с управляющим Томом была затея Бесс открыть школу для местных ребятишек.

Вернон, как и большинство детей на плантации, предпочитал быть у отца на побегушках, чем потеть над книгами. Из двадцати трех ребят только пятеро проявили к школе интерес. Ежедневные занятия не задались, и теперь Бесс только два раза в неделю проводила в отцовской библиотеке уроки. Тех, кто посещал их, ждало вознаграждение: глухой Дональд выпекал для ребят изумительные булочки. Бесс была и этим довольна — хотя бы читать научатся.

Во дворе вовсю уже кипела жизнь. Прогнала стайку гусей молодая женщина, протащил повозку с дровами пожилой работник. Все они почтительно здоровались с хозяйкой. Впереди обычный день. Большинство людей давно на полях. За табаком глаз да глаз нужен, а то сорняк все задушит. Тяжелая, грязная, унылая работа, но без нее немыслимо собрать приличный урожай.

Табак был на плантации основной доходной культурой, но далеко не единственной. Здесь возделывали и кукурузу, и пшеницу, и кормовые травы, и овощи, и лен. Вовсю трудились лесорубы и плотники, скотоводы и охотники. У самой воды жили рыбаки, которые обеспечивали поместье свежим угрем, раками и прочей вкуснотой. Излишки рыбы не пропадали: женщины солили ее, сушили. Часть улова в таком виде продавали. Исправно действовала молочная ферма, овчарня, небольшой ткацкий и кирпичный цеха.

Бесс знала и любила эту жизнь на плантации. Ее не интересовали, как отца, безбрежные моря и далекие страны. Здесь она была счастлива, здесь, в этом краю полноводных рек и щедрой земли, где жили ее предки и где будут жить ее дети и внуки.

— Мне бы только продержаться, — вслух подумала Бесс, подходя к дверям сарая.

При виде ее стражник оживился. Он был вооружен мушкетом, на поясе у него висел большой охотничий нож.

— Мы с него глаз не сводим, мисс Бесс, — заверил он ее. — С тех пор как его притащили, он и не шелохнулся.

— Смотрите не зевайте, — одобрительно кивая, сказала Бесс. — Говорят, в Англии Кинкейд убил трех солдат-охранников.

— Слушаюсь, мэм. Пусть только пальцем меня тронет — и пожалеет об этом.

В конюшне все стойла сейчас были пусты, кроме одного, где находилась чалая кобылка, у которой было повреждено копыто. Животное приветливо фыркнуло, когда Бесс проходила мимо. Девушка не поленилась дать ей горсть овса. Лошадь качала поедать его прямо с ладони; ее мягкие губы приятно щекотали кожу.

— Хорошая девочка. Ешь, ешь. Хорошая. Умница, Дженни, — ласково приговаривала Бесс, похлопывая кобылку по загривку. — Мы тебя быстро поставим на ноги, не бойся.

Она поцеловала Дженни в бархатистую морду. Лошади всегда были страстью Бесс. Совсем еще крошкой научилась она ездить верхом. Заслуга деда! Если девчушка не скакала верхом, значит, возилась в конюшне, одновременно и мешая, и помогая конюхам. А иногда просто сидела рядом с какой-нибудь кобылкой и тихо рассказывала ей о чем-то.

Попрощавшись со страдалицей Дженни, Бесс подошла к «камере». Шотландец ничком лежал на чистом тюфяке. Казалось, он был без сознания. Бесс болезненно сморщилась, увидев его спину. Сейчас она выглядела даже хуже, чем сразу после порки. Запекшаяся кровь чернела на длинных рваных ранах, бурые пятна покрывали грубую ткань его брюк. В одном месте, на плече, плеть рассекла тело почти до кости.

«Господи, помилуй, — мелькнуло у Бесс, — ведь это все я…»

— Поосторожнее с ним, мисс Бесс — донесся голос охранника Неда.

Его слова вернули Бесс к реальности.

— Быстро — воды и чистых салфеток, — распорядилась она. — Да захвати душистой соли для ран. Можешь взять в стойле у Дженни, я приносила ей вчера.

Кинкейд приоткрыл глаза и чуть повернул голову.

— Чего тебе еще нужно? — прохрипел он. — Или пришла прикончить меня?

Его характерный шотландский выговор почему-то вызвал у Бесс необъяснимую дрожь.

— Нет, — все же твердо сказала она. — Я пришла проверить, не загноились ли раны. Мне смерть твоя не нужна. И калеки тоже не надобны.

Кинкейд пошевелился, собираясь сесть, но, заскрипев от боли зубами, вновь рухнул на подстилку. Его загорелое лицо приобрело землистый оттенок, скулы побелели.

— Что, так больно? — вырвалось у Бесс, хотя она прекрасно понимала нелепость этого вопроса.

— Да, бывало, я чувствовал себя лучше.

Бесс осторожно приблизилась к нему. Правая его рука была прикована цепью к железному крюку в стене. Левая оставалась свободной. Девушка старалась быть вне его досягаемости.

— Я собираюсь промыть твои раны, — сказала она. — Если расслабишься полностью, будет легче.

— Хорошо тебе говорить — «легче»! — буркнул Кинкейд.

Сердце Бесс колотилось так, что трудно было дышать. Почему она разнервничалась из-за этого разбойника? Крови она никогда не боялась, ей с детства приходилось лечить и людей, и животных. Бабушка утверждала, что у нее легкая рука.

— Где твой муж? — с вызовом спросил Кинкейд. — Будь я на его месте, ты бы не…

— Тебя это не касается, — перебила Бесс. — Ты мне не муж, нечего и толковать об этом.

— Только англичанин может быть таким глупцом, чтобы позволить своей бабе…

— У меня нет мужа, — заявила Бесс, — и нет человека, достойного когда-либо им назваться.

Морщась, он повернул голову. Его темно-карие глаза пристально смотрели на девушку.

— Мне следовало раньше догадаться. Даже англичанин не возьмет в жены такую ведьму. А, теперь глядя на тебя я вижу, что ты перестарок. Из невест давно вышла.

— Попридержи язык! — вспыхнула она. — Не то вместо кляпа я суну тебе в рот кусок мыла. Возраст мой — не твоего ума дело. Ей только-только исполнилось двадцать четыре. Многие девушки и позже замуж выходят. Однако реплика шотландца задела ее. В душе закипал гнев.

— Я пришла тебе помочь и выслушивать оскорбления не намерена.

Отворилась тяжелая дверь, и появился Нед с ведром воды, склянкой с солью и ворохом чистого тряпья.

— Я бы все сделал, мисс Бесс. Не пристало вам-то… — начал Нед.

— Я сама знаю, что пристало хозяйке поместья, — сурово напомнила ему Бесс. — Ступай.

— Не вздумай распускать руки, пират, — поправляя нож у пояса, грозно предупредил Нед. — Только пальцем попробуй тронуть нашу хозяйку, и я перережу…

— Ступай, Нед, — повторила Бесс. — И закрой дверь с той стороны.

— Да, мэм.

— Ты всегда так обращаешься с дикими животными? — не скрывая сарказма, спросил Кинкейд.

— Как ни странно, животные подчас разумнее людей. Они прекрасно знают, когда человек помогает им.

Бесс намочила салфетку.

— Будет щипать, — предупредила она.

— Да? А я-то думал… — усмехнулся Кинкейд.

— Поворачивайся и лежи спокойно.

— Слушаюсь, хозяйка, — скривился он и отвернулся. Почти с облегчением Бесс приступила к процедуре.

Непросто ей было смотреть ему в глаза. К тому же она понимала, что даже исполосованный плетьми, этот человек представляет серьезную опасность. Перед ней лежал настоящий богатырь. Его могучие плечи были даже шире, чем у отца Бесс. В талии Кинкейд был тонок и гибок, грудь, живот бугрились мускулами. А крепкие, узкие бедра… Что за наваждение — тело батрака вдруг вызвало в ней почти похотливые мысли.

Девушка закусила губу.

Неужели перед ней тот самый мужчина, встречу с которым много лет назад предсказывала бабушка Лейси?

…В дни большой нужды появится в твоей жизни мужчина недюжинной силы, светловолосый и темноглазый. И когда он окажется перед тобою, Бесс, ты узнаешь его. Ты сразу узнаешь — это Он…

Бесс откинула с его плеч длинные пряди волос. Они были грязные, слипшиеся, но какого замечательного цвета — цвета спелой пшеницы. Случайно девушка коснулась его кожи… И ее будто молнией обожгло: светловолосый… темноглазый… По руке Бесс поползли мурашки. Да это просто случайный человек, уговаривала она себя. Беглый батрак… Преступник. Но отчего так колотится сердце? Отчего пересохло во рту? Неужели это Он?!

— Давай, хозяйка, — проворчал Кинкейд.

— Ну-ка тихо!

Дрожащими руками она промокнула салфеткой окровавленную кожу. Кинкейд вздрогнул, судорожно глотнул воздух. Бесс в растерянности отдернула пальцы.

— Черт тебя побери, женщина, — сквозь зубы зарычал Кинкейд, — долго ты будешь копошиться?

— Не забывай свое место, разбойник! — вскинулась Бесс.

— Да я не забываю, — откликнулся он. — Я также помню, кто изобразил на моей спине эти рисунки.

Бесс опустила салфетку в тазик. Вода мгновенно стала розовой.

— Это специальные соли для обеззараживания ран, — объяснила она.

Ответом были его глухие стоны. Неоднократно повторив процедуру, Бесс, наконец, сочла, что изуродованная спина промыта хорошо. После этого она обработала кожу особой мазью, которой исстари пользовались индейцы и, под конец, наложила мягкий компресс.

— Лежать будешь только на животе, — велела она своему пациенту. — Компресс скоро снимут, а повязка не нужна. Так быстрее заживет. — Девушка сполоснула руки. — Ты голоден?

На минуту она отвернулась и вдруг почувствовала, как он крепко сжал ей запястье.

— Да, я голоден, — глядя Бесс прямо в глаза, произнес шотландец, — не приготовишь ли ты мне обед, а, англичаночка? Или непременно яду подсыплешь?

Бесс схватила стоявшее под рукой пустое деревянное ведерко и замахнулась им на пленника.

— Пусти! Не то я вышибу из тебя мозги. Видит Бог, я сделаю это! — предупредила она.

Кинкейд рассмеялся и отпустил руку. Бесс немедленно отскочила. Запястье ломило, так сильно сжимал он его своими ручищами. Еще и синяки проступят, подумала она.

— Почему ты пошла на это?

— Я не испытывала ни малейшего удовольствия, если хочешь знать, — ответила девушка. — Я просто защищала свои интересы…

— Нет! Я не о том. Почему ты перекупила мой обвинительный контракт? Что за бабья блажь? Рисковать такими деньгами, когда еще не было известно, поймают ли меня.

— Это мое личное дело, — сухо молвила Бесс. — Тебя не касается. Пока во всяком случае.

— Вот оно что, — отозвался Кинкейд. — Теперь слушай меня: я никогда не забуду те «счастливые» минуты, которые мы вместе с тобой пережили. И настанет день, когда…

— Хватит! — выкрикнула она. — Не распускай язык, а не то я велю кузнецу прижечь его. Ты — мой батрак, моя собственность. И ты будешь делать то, что я говорю. Если тебе еще хочется пожить на воле, хорошо запомни это.

Не дожидаясь ответа, Бесс круто повернулась и пошла к двери.

— Нед! — громко позвала она. — Нед, не спускать с него глаз, — сказала она охраннику, мгновенно отворившему дверь. — Повешу того, кто позволит ему сбежать.

Вся дрожа, она ринулась в дом. Нет, Кинкейд не может быть мужчиной, чье появление предсказывала бабушка Лейси. Этому негодяю нельзя доверять. Он опасен. Самое разумное будет продать его контракт первому встречному.

«Так я и сделаю, — решила Бесс. — Моим бедам еще разбойника не хватало».

Но перед глазами у нее все стояло его лицо с резкими, красивыми чертами. И в глубине души Бесс понимала, что избавиться от этого человека ей будет нелегко.

— Не сам ли дьявол явился мне, — пробормотала она. — Ну, если я пойду на то, что задумала, пожалуй, сатана мне пригодится.

 

3

Май, 1725 год

Бесс сидела за своим столом в спальне. Гроза была уже близко. Вся восточная часть небосклона исторгала стрелы молний. Издалека, будто из преисподней, доносились громовые раскаты. Первые тяжелые капли дождя падали на землю. Бесс поежилась. Кроме шелкового пеньюара на ней ничего не было. Даже туфельки она сняла. Грели ее роскошные волосы, распущенные по плечам.

На гладкой поверхности стола белел листок бумаги. Рядом лежала старая потрепанная тетрадь в кожаном переплете.

Бесс взяла в руки письмо, в последний раз перечитала его, скомкала и швырнула в холодный камин. Нет нужды хранить бумагу, где она наизусть помнит каждую строчку.

«С глубоким сожалением извещаем Вас, что судно „Сесилия Роуз“ с Вашим грузом на борту до порта назначения не дошло…»

В отчаянии Бесс стиснула руки. Ее охватила паника. Пропал урожай. Прахом пошли и труд, и хлопоты, и деньги. Посредники требуют выплат за заложенную часть поместья. И это тоже стало страшным сюрпризом для Бесс. Оказывается, отец, чтобы добыть средства на путешествие в Китай, заложил чуть ли не половину плантации.

— Как же ты пошел на это, отец? — прошептала Бесс.

Затрепетало пламя свечи. В комнату будто ворвалось ледяное облако. Бесс подняла глаза и увидела стоящую в дальнем углу комнаты темную фигуру.

— А-а, это ты Кьюти, — выдохнула она.

Индеец хранил молчание, но покой источало само его присутствие. Бесс провела языком по пересохшим губам. Гром рокотом расколол небо прямо над домом. Дождь лил потоками, шуршала листва, гулко вздрагивали стекла. И тут, в полумраке спальни прозвучали слова, которые Бесс никогда не решалась произнести вслух.

— Ну почему отца нет рядом именно тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь?

Отца Бесс любила крепко и искренне. О таком отце может мечтать любая девушка. Ласковый, снисходительный, сильный, он и на плечах ее таскал, и во все игры с ней играл, возил ее и в Филадельфию, и в Бостон, и даже в Вильямсбург — столицу английской колонии на восточном побережье Америки. Она доверяла ему все свои девчачьи секреты. Отец никогда не забывал привезти дочери какой-нибудь подарок, был щедр на сюрпризы. Ни разу в жизни он вслух не говорил, что мечтает о сыне-наследнике, который стал бы настоящим хозяином «Дара судьбы». Наоборот, он старался воспитать в ней силу и мужество, присущие мальчику.

Но никогда отца не было рядом в дни невзгод… Жизнь текла размеренно — два месяца отец проводил дома и десять — на море. Где он только не побывал, куда только не плавал: то в Англию, то в Индию, то в Африку.

Бесс была еще совсем малышкой, когда ее мама упала с лошади, после чего несколько месяцев была прикована к постели. Той весной, конечно же, отца не было дома. Маму выхаживали бабушка Лейси и дедушка Джеймс. Мэри Картер Стерлинг была первой красавицей в округе, лучше всех танцевала, а уж своим искусством верховой езды просто прославилась. Самой большой ее страстью была охота. Даже на пятом месяце беременности она отважно носилась по лесам в окружении своры гончих. Но после того несчастного случая Мэри стала калекой. Вернувшийся из путешествия, Дэвид Беннет застал свою юную красавицу-жену неподвижным инвалидом. До Рождества он не отходил от нее, но зов моря и романтика дальних странствий сделали свое дело. И Дэвид снова распрощался со своей семьей.

Не было Дэвида и той страшной летней ночью, когда пираты напали на «Дар судьбы», когда были убиты одиннадцать мужчин и две женщины. Бесс до сих пор помнит выстрелы, крики. До сих пор перед глазами у нее бородатый разбойник, который вбегает на кухню и набрасывается с ножом на одного из слуг. Верный пес Седр пытался защитить хозяев, но пират зарезал и его. Бесс выжила тогда только благодаря мужеству бабушки Лейси, которая, не раздумывая, выхватила пистолет и на месте уложила злодея.

Единственный сын — и не был рядом с матерью у ее смертного одра. Старая боль судорогой свела горло.

Небо, казалось, превратилось в океан. И этот океан обрушился на землю мириадами водопадов. В дымоходе тоскливо завывал ветер, в вычищенный от золы камин через трубу просачивались редкие капли. Бесс оглядела комнату. Раньше это была спальня бабушки Лейси и дедушки Джеймса. На этой кровати был зачат и рожден ее отец. На этой кровати родилась сама Бесс. Теперь уже одной ей принадлежали и старинные часы с маятником, и огромное ложе, и потрясающий шкаф орехового дерева, и зеркало в потемневшей раме. Отцу Бесс родительская спальня не нравилась, и он предпочел другие комнаты в доме. Обставил их элегантной французской мебелью. Там было светло, нарядно, уютно.

— «Дар судьбы» — моя жизнь. Я люблю эту землю, — пробормотала Бесс. — И не имею права лишиться ее. Клянусь, своей земли я не отдам.

Девушка подвинула к себе тетрадь в кожаном переплете, полистала ее. Страницы потемнели, кое-где проглядывали пятна, но все строки сохранились прекрасно. При дрожащем свете Бесс начала читать написанные четким почерком слова.

Если бы не Кьюти, она так и не узнала бы о существовании старого дедушкиного дневника. Кьюти указал Бесс, где в кладке камина находится давно забытый всеми тайник. Не удивительно, что старый Джеймс Беннет скрывал свой дневник. На этих страницах было достаточно сведений, чтобы обвинить его в пиратстве. Судя по всему, мирный и безобидный дедушка Джеймс был одним из пресловутых капитанов знаменитого пирата Генри Моргана.

С раннего детства Бесс слышала россказни о неких испанских сокровищах, которые якобы и позволили в свое время обосновать «Дар судьбы». Много раз Бесс пытала об этом мать, но та отмахивалась, утверждая, что все это пустая болтовня. Но однажды бабушка Лейси поведала внучке, что в основе их состояния действительно было золото, только не испанское, а индейское, принадлежащее древним племенам инков. Бесс в полном восторге помчалась тогда к дедушке Джеймсу, чтобы узнать подробности, но тот только смеялся и говорил, что это одна из любимых бабушкиных сказок.

— Я ведь из старой английской аристократии, — сказал дед. — Богатство досталось мне в наследство. В общем, и мать, и дедушка лукавили. А здесь, в старом дневнике, Джеймс Беннет собственной рукой написал, что сокровища были и есть на самом деле. B основном дневник состоял из заметок об урожае, о хозяйственных делах на плантации, о рождениях и кончинах. Открывался он рассказом о свадьбе Джеймса и Лейси. Записи дед вел нерегулярно. Бывало, пропускал неделю, месяц, два. Каких-то страниц, возможно, недоставало. Зато история с морским походом на Панаму сохранилась полностью, со всеми холодящими душу подробностями. Начиналась она так: «Двадцать лет назад в этот самый день мой друг капитан Мэтью Кэй и я подписали договор о совместном морском походе на Панама-сити…» Завершалось повествование трагической гибелью «Миранды», корабля, который вел Мэтью Кэй. Произошло это в Карибском море. На дно тогда ушли пять сундуков с сокровищами. У Бесс дух захватывало, когда она читала это. Но больше всего завораживало подробное описание того, как путешественники на себе несли несметные богатства через джунгли, чтобы погрузить их на корабли. Джеймс Беннет сообщил, что большая часть золота и драгоценностей так и осталась спрятанной на материке. Дело в том, что на их караван напали индейцы, уничтожили почти всех вьючных животных. Добычу тащить стало просто не на чем.

Бесс закрыла старую тетрадь. Подойдя к камину, она вынула из тайника самое серьезное доказательство существования сокровищ. Бесс вернулась к столу и поднесла к мерцающему свету изящную золотую фигурку ягуара. Глазки хищника были из бирюзы, в открытой пасти при желании можно было сосчитать зубы. Несомненно, древний индейский мастер всю душу вложил в работу.

Бесс затаила дыхание и крепко сжала статуэтку в ладони. Девушка изо всех сил стремилась сейчас возродить в себе редкий дар — дар ясновидения. Постепенно расплылись знакомые очертания комнаты, и перед Бесс замелькали образы, сначала случайные, но с каждым мгновением становившиеся все четче, ярче, конкретнее… …Серые каменные вершины гор вздымаются в небеса… Бурые пыльные дороги, необычные пирамидальные сооружения… Черноволосые мужчины и женщины… Кожа их красноватого оттенка, одежды их пестры, голоса мелодичны… кровь реки крови… алые потоки струятся по золотой статуэтке, отчаянно кричат женщины… стоны… топот… конные рыцари в железных шлемах… звон цепей… приторно-сладкцй запах… что это? Кровь? Гниль? И вдруг — лицо Кьюти. Затем вспышка — и потоки зеленовато-голубой прозрачной воды. Бесс перевела дух, зажмурилась. Потом прилегла на кровать, все еще держа в руке золотого ягуара. В висках застучало, свело болью желудок — как всегда после видения.

Даром прорицания Бесс обладала с детства — он передавался в их роду по женской линии. Живые картины часто возникали, когда Бесс брала какой-нибудь предмет или касалась руки человека. Но и этого было достаточно, чтобы Бесс узнала, искренний он или обманщик, праведник или злодей. Всякое явление для нее связывалось с определенным цветом. Голубой и золотой всегда означали добро и покой. Серый и красный были дурными цветами. Лжец будто облеплял ее серой липкой массой; злодей приносил с собой красное марево.

Когда Бесс дотронулась впервые до Кинкейда, душа ее не отозвалась никаким цветом. Было только ощущение, что молния пронзила ее. Может быть, зеленый? Бесс улыбнулась, стараясь припомнить. Да, пожалуй, зеленый… Нет, встряхнула она головой, этот шотландец оставался за пределами ее способностей.

— Разве ты не помнишь, что было сказано тебе много лет назад? — раздался голос Кьюти.

Бесс от неожиданности вздрогнула.

— Надо совсем потерять рассудок, чтобы решиться искать давно утраченные сокровища.

— В твоих жилах течет кровь твоих предков, тех, кто бороздил моря, кто переходил и горы, и равнины. От этого тебе не уйти.

— Это безумие! — возразила Бесс. — Я никогда не отважусь на это.

— Что безумие для одного, для другого просто бесстрашие, — тихо засмеялся Кьюти.

— Ну, хорошо, хорошо. Допустим, я доберусь туда. А дальше? Куда идти? Где копать? — Бесс отвела взгляд. — Я ведь ничего не знаю.

— Я знаю.

— Ты что, пойдешь со мной? — Не услышав ответа, Бесс взглянула в дальний угол комнаты. — Кьюти!

Там никого не было. Индеец исчез так же бесшумно, как и появился.

Гроза достигла своего пика. Свирепые порывы ветра до земли склоняли деревья, срывали с них листья, горстями швыряли их на стекла окон, на крыши. Молнии огненными столбами вонзались в землю. Дом содрогался от раскатов грома. От одного из ударов, казалось, разверзлась земля. Бесс в ужасе метнулась к окну — но нет, пожара нигде не было видно. Успокоившись, Бесс снова села за стол, положила перед собой старый дневник. Кьюти прав. Если она хочет спасти «Дар судьбы», пора действовать… Нельзя сидеть и безвольно ждать», когда кредиторы отнимут у тебя землю предков.

Самую большую трудность представлял Кинкейд. Можно ли доверять ему? Вдруг он действительно закоренелый бандит и убийца, каким рисует его молва и, кстати, власти тоже.

Обработав целебным раствором исполосованную спину пленника, Бесс не забыла о нем. Она следила, чтобы стражники кормили его, она велела принести ему чистую одежду. При этом Бесс строго-настрого приказала бдительно охранять шотландца. Так минули пять недель со дня вынесения приговора. Ни разу за все это время она не приблизилась к нему, не сказала ни слова.

И вот настал час. Несмотря на глухую ночь и проливной дождь, Бесс быстро оделась, накинула тяжелый шерстяной плащ. На полу в дверях комнаты она увидела своего старого одноухого кота. Погладив его, Бесс почти бегом спустилась по широкой парадной лестнице и вышла на крыльцо. В доме все окна были черны. Слуги спали. Засветив фонарь, Бесс смело шагнула под ливень и заспешила к сараю.

Кинкейд услышал визг замков, приглушенные голоса. Вскочив на ноги, он поглядел в щелочку между досками в двери. К его «камере» направлялась фигура в темном плаще с капюшоном.

— Оставь нас.

Ага, тот самый женский голос. Он не раздавался здесь с того дня, когда она врачевала ею же нанесенные раны. Дверь «камеры» распахнулась. Хозяйка поместья переступила порог, откинула капюшон, закрыла за собой дверь.

— Кинкейд, — окликнула она его.

Надо же, он забыл, какой у нее голос. Низкий, хрипловатый, чувственный. Его имя, произнесенное этим голосом, звучит неплохо, подумал он.

— Кинкейд!

— Ты меня разбудила посреди ночи. Должно быть, желаешь что-нибудь важное сообщить?

Она приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки. Кинкейд по-прежнему был в оковах.

— У меня к тебе предложение, — сказала Бесс.

— Я дамам услуг не оказываю.

Услышав оскорбительные слова, она еще шире распахнула огромные глаза и тихо, с расстановкой произнесла:

— Черт тебя побери. Кинкейд усмехнулся.

— Ты не первая, которая говорит это. Уверен, что после смерти попаду в ад, однако так же уверен, что компания мне там найдется.

— Мне не до шуток, — вскинула голову Бесс, и тут Кинкейд заметил, как же высока эта женщина, вспомнил, как сильна — как отчаянно она сопротивлялась в тот день, когда он «позаимствовал» в лесу ее кобылку.

— Твою скотину я вручил Джоан Поллот, — сказал Кинкейд. — А она ее продала, даю голову на отсечение.

— Мне нужен ты, — оборвала его Бесс. Кинкейд с издевкой глянул ей в глаза.

— Я повторяю, подружек для утех я выбираю себе сам. Ты можешь купить мой контракт, но меня ты не купишь.

— Силы небесные, ты что, не можешь отвлечься от любимой темы? — взорвалась Бесс. — Закрой рот хотя бы на пару минут, и я сообщу тебе нечто, что способно изменить твою жизнь по крайней мере на ближайшие сорок лет.

— Я не собираюсь все это время выхаживать твой табак, красотка, и нечего толковать об этом.

— Ты будешь меня слушать, или мне уйти и поискать настоящего мужчину вместо безмозглого пустослова?

— Ну, говори, хозяйка, говори, — милостиво разрешил он.

— Насколько мне известно, ты разбираешься в кораблях, парусах и морях.

Он кивнул. Куда клонит эта чертовка?

— И ты хорош и в бою, и в поединке?

— С товаром по морю я ходил девять лет. И пистолет от клинка уж как-нибудь отличу. — Кинкейд прищурился. — А что, ты войну собираешься соседям объявить?

— Нет, не войну. И не соседям. Мне надо совершить небольшое путешествие к испанским землям.

— Ну-ка, ну-ка, продолжай. Становится интересно.

— Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в поисках сокровищ, которыми когда-то разжился мой дед и которые спрятаны в центре Панамы.

Кинкейд расхохотался.

— Блестящая шутка! И ради этого ты решила посреди ночи поднять несчастного, измученного узника?

— Я говорю совершенно серьезно, — произнесла Бесс. — У меня есть карта, где искать клад. Нужен только человек, который помог бы мне в этом деле.

Кинкейд резко оборвал смех и пристально посмотрел девушке в глаза.

— А почему меня должно интересовать такое безумие — тащить белую бабу аж в Панаму, прямо в пасть к испанцам?

— Потому что ты получишь то, что только я могу тебе дать.

— И что же это?

— Свобода. И золото, чтобы удержать ее.

 

4

Глаза Кинкейда сверкнули.

— А почему я должен верить тебе, англичанка?

— А почему я должна верить тебе? — в тон ему ответила Бесс.

Гроза все бушевала, сотрясались стены конюшни. Но даже бесконечные молнии — то огненно-красные, то серебристо-голубые — не несли в себе того накала, который, внешне незаметный, поселился сейчас в камере пленника. Бесс судорожно сглотнула, стараясь крепко держать фонарь. Она не могла позволить себе, чтобы Кинкейд заметил ее волнение. Перед ней был грозный противник. Одним ударом этот громила мог убить ее; ручищи с длинными, жесткими пальцами, сомкнувшись на горле, в два счета лишили бы ее жизни. Она не успела бы и крикнуть. А ведь у него есть веские причины желать ее смерти: она высекла его, как скотину, она унизила его, оскорбила каждую частичку человеческого достоинства..

Но в глубине души Бесс почему-то знала, что Кинкейд ничего ей не сделает. Несмотря на жесткий взгляд, на грубые манеры.

— Где гарантии, что я действительно получу свободу, если соглашусь ехать с тобой в Панаму?

Из его голоса вдруг исчезли нотки сарказма, на какое-то мгновение даже смягчились черты.

Бесс вдруг увидела, что он давно небрит — щетина густо покрывала щеки и подбородок. Его руки, грудь были в сплошных золотистых завитках. Золото должен искать вот такой золотистый человек, мелькнуло у Бесс. Кинкейд взъерошил волосы. Блеснула серебряная серьга в ухе.

— Ты выглядишь, как настоящий пират, — неожиданно для себя вдруг молвила Бесс.

— А ты выглядишь, как настоящая развратница. Бесс вспыхнула, но не от стыда, а от гнева.

— Вероятно, внешний вид не всегда соответствует внутреннему содержанию, — подавляя негодование, сказала она. — Мне нужны только твоя сноровка и сила, и ничего более.

Кинкейд оскалился в усмешке.

— Вот и прекрасно. Как бы ты ни была сложена, меня не интересуют бабы, возомнившие себя мужиками.

Бесс вся подобралась, чтобы не взорваться.

— Правда ли все, что говорят о тебе? — потребовала она ответа. — Правда ли, что ты хладнокровный и жестокий убийца?

Кинкейд недобро сузил глаза.

— Я убивал тех, кто заслуживал смерти. — Голос его стал резким. — А, возможно, и тех, кто не заслуживал. Но это были солдаты. Английские солдаты. Я убивал их в бою.

— Не об этом я спрашиваю.

— Ночами я сплю крепко, — уклончиво сказал Кинкейд.

— Значит, ты считаешь себя профессиональным солдатом…

— К чему кривить душой? — пожал он плечами. — Я работаю на тех, кто мне платит. И свое дело я знаю.

— Я уже сказала, что заплачу тебе.

— Нет, этого недостаточно. Если я соглашаюсь отправиться с тобой на «увеселительную» прогулку и если в результате сокровища будут найдены — половина моя.

Бесс одеревенела.

— Послушай, мы ведь не из-за поросенка торгуемся. Повторяю, ты получаешь свободу и деньги, которых тебе будет достаточно, чтобы жить достойно.

— А я повторяю тебе, что половина сокровищ — моя. Иначе ищи себе дураков в другом месте.

— Мои шансы найти другого спутника для путешествия в Панаму несоизмеримо выше твоих шансов найти другую женщину, которая предложит тебе нечто подобное, — парировала она.

— Признаю твою правоту! — засмеялся Кинкейд. — Должен заметить, что каких только баб на белом свете я ни встречал, такую желчную особу вижу впервые.

— Короче — ты получаешь волю и четвертую часть сокровищ.

— Третью часть, — возразил он. — И письменную гарантию моей свободы.

— Решено, — согласилась Бесс.

Для подтверждения сделки она протянула ему руку. Рукопожатие его было железным. Бесс попыталась воззвать к своему особому дару, чтобы узнать мысли этого человека. Она прислушивалась к внутреннему голосу, сосредотачивалась, но ничего не получалось.

— Сделка, достойная самого дьявола, — сказал он, и действительно что-то сатанинское мелькнуло в его глазах. — А почему ты думаешь, что я, в конце концов, не перережу тебе глотку и не уведу твои сокровища?

Высвобождая руку из его ладони, Бесс выдавила улыбку.

— Пока золото не найдено, тебя будет сдерживать жадность. А потом…

— Так-так! И что же потом? — наступал Кинкейд. — Потом, наверное, надо будет тебя стукнуть и забрать себе все золотишко.

— Или мне надо будет во сне прикончить тебя, — подхватила Бесс. — Но ни ты, ни я не сделаем этого. Панама в руках испанцев, нам обоим придется там несладко. А уж когда мы доберемся до английских владений, у тебя не будет необходимости грабить меня. Денег твоих хватит тебе на всю жизнь. Честных денег. Они позволят приобрести то, чего ты никогда не имел…

Лицо Кинкейда окаменело. Бесс понимала, что ходит сейчас по острию ножа, однако только этим можно было задеть Кинкейда за живое.

— …Добрую репутацию, уверенность, покой — и землю, которую никто уже у тебя не отнимет. Мэриленд — прекрасный край, чтобы начать новую жизнь.

— Я хочу, чтобы с меня сняли цепи.

Это не была просьба. Это был приказ. Бесс кивнула.

— Ты можешь ходить по всему поместью. Но моих владений пока не покидать! А то почти все соседи считают, что ты слишком опасен, чтобы жить на белом свете.

— Мне нужна нормальная одежда и оружие.

— Одежду ты получишь. Оружие подождет до отъезда в Панаму. Я полагаю, с нами поедут еще шесть человек. Ты будешь…

— Ну, нет. Только ты и я. Тайком провозить к испанцам целое войско? Нет уж, увольте. Команду мы наберем на месте. А до Панамы — вдвоем. И ты никому не скажешь, куда и зачем мы отправляемся. Поняла? Никому и ничего. Ни слова.

— Почему? — спросила Бесс.

Сама она прекрасно понимала, что болтать о своих планах глупо и опасно, но ей было важно, чтобы Кинкейд продолжал говорить. Так она могла бы побольше узнать о нем, разобраться в его мыслях. Уж если она собирается доверить этому человеку свою жизнь, свое состояние, придется…

— Если ты настолько глупа, чтобы не понимать очевидных вещей, боюсь, дни твои кончатся печально, — резко сказал Кинкейд. Он потряс закованными руками. — Я повторяю, пусть меня освободят. Тогда можно будет дальше обсуждать твой безумный план.

Бесс взглянула ему в лицо.

— Вот еще что, шотландец. Я хочу, чтобы моя лошадь была возвращена. Она мне дорога, и пока ее нет в этой конюшне, я в Панаму не еду.

— Насчет лошади я уже все сказал. Спрашивай теперь у «госпожи» Поллот.

— Нет, Кинкейд, — решительно возразила Бесс. — Ты ограбил меня, ты и вернешь Джинджер.

Кинкейд сжал губы.

— Вот оно что. Испытание. Вероятно, мне следует из кожи вон вылезти. Но что я могу сделать, если ты не велела покидать поместье?

— Я поеду с тобой. — Бесс повернулась, чтобы уйти, но потом все же произнесла: — И предупреждаю, если ты предашь меня, я пристрелю тебя, как бешеную собаку.

— Хорошо сказано, красотка.

— Не хочу, чтобы ты недооценивал меня, — добавила Бесс.

Кинкейд помедлил с ответом, и Бесс вдруг услышала, что дождь все еще барабанит по крыше.

— Как можно? — иронически сказал он.

— Сегодня же охрана будет снята. Тебя освободят. Где ты будешь жить, определим утром. Весь завтрашний день можешь отдыхать. После этого мы отправимся за моей лошадью.

Кинкейд с издевкой ответил:

— Слушаюсь! Одно ваше слово, госпожа хозяйка. Кивком головы Бесс прервала его и пошла к двери.

И тут он услышал ее легкий смешок, который больно уколол его гордость.

Черт бы побрал эту бабу! Надо же, какая цаца, про себя бранился Кинкейд. Его исполосованная спина все еще болела. Такого унижения он ей никогда не простит. Он всегда платит обидчику сполна. И неважно, в штанах он или в юбке. Он ей отомстит!

Ну, дела! Кинкейд все не мог успокоиться. Конечно, сам черт не позавидовал бы такой сделке. Но отыщут они клад или нет, ясно одно: подневольным батраком он больше не будет. Никто больше не посмеет подвергнуть его телесному наказанию. Он будет свободен. Чего бы это ни стоило… А боль и унижения пусть переживают теперь другие.

Кинкейд хранил гробовое молчание, когда стража пришла снять с него оковы. Звякнули, упав на пол, цепи, Кинкейд решительно отодвинул часовых и быстро вышел из «камеры».

На улице хлестал ливень. Ворчал гром. Вспыхивали молнии. Сорванные с деревьев листья ветер хороводил по двору. Под ногами хлюпали лужи, неслись потоками грязные ручьи. Но Кинкейду не было дела до этого. Не заметил он, и как мгновенно промокла его одежда. Он поднял лицо к небу. Дождь остужал голову, приводил в порядок мысли. Кинкейд вдохнул полной грудью, вкушая терпкие и сладкие ароматы хвои, влажной земли, морского ветра.

От скотного двора тянуло навозом, домашними животными, сеном… Это вызвало целый поток бессвязных воспоминаний… Детство… Шотландия… Одиночество Ирландия… Франция… Америка… В дождь скотный двор везде пахнет одинаково. Слава Богу, что сейчас он видит только огонь небесный, слава Богу, не горят дома… Слава Богу, он слышит только звуки грозы, слава Богу, не вопит истошно скотина, не кричат в истерике женщины.

Сколько ребятишек учились складывать, прибавляя на пальчиках очередную украденную лошадь… или отнимать, не досчитавшись одного из своих близких… Все это было в его детстве! Дождь, грязь, смерть…

А потом годы наемничества… Служи тому, кто платит, шагай в палящий зной, ползай по грязи, рули направо и налево, плавай в потоках крови, продирайся сквозь джунгли… Это нельзя было назвать ни честным боем, ни справедливой войной, ни открытым поединком.

Его нанимали для участия в жестоких набегах. Что он помнит? Темные, дождливые ночи. Испуганные стада. Выстрелы. Стужа. Обмороженные ноги. И голод. Голод одуряющий, такой, что приходилось есть и крыс.

Наверное, когда-то и у него была мать. Но никто ее не знал, никто не видел. Только однажды женщина по имени Фиона была с ним добра и ласкова. Она выхаживала его, еще совсем маленького, когда; он страдал от страшной загноившейся раны на ноге. Было ему в ту зиму лет шесть… или пять.

В сильный снегопад Фиона, увидев на обочине дороги детскую фигурку, содрогнулась и остановилась. Не первой молодости, да и не красавица, была она полковой прачкой. Стоит ли говорить, скольким мужчинам она принадлежала, на скольких войнах побывала. Но именно Фиона заметила в снегу щуплое тельце. Жизнь уже едва теплилась в нем. Он был измучен лихорадкой и болью. Фиона подобрала его и принесла в лагерь. Она нянчилась с ним, кормила его с ложечки, она называла его своим малышом.

Тяжелая стояла зима. Солдатам деньги выдавали редко, а то и не выдавали вовсе, кормили скудно, частенько приходилось голодать. Кинкейд отлично: помнит ту суровую, бесконечную зиму. Но ни стужа, ни война не пугали его тогда. У него была Фиона, очаг, горячий обед.

Но проснувшись однажды утром, он увидел, что Фионы нет. Она ушла, испарилась, не оставив на прощанье ни доброго слова, ни одеяла, ни миски, ни корки хлеба.

В то утро кончилось его детство. Он больше не нуждался в женской заботе и ласке.

В семь лет он первый раз зарезал человека. Вот в такую же ночь. То был солдат, приютивший у себя в палатке голодного, оборванного мальчишку. Как же Кинкейд был сначала благодарен ему! Но вояка скоро потребовал за свою «доброту» плату «натурой». Кинкейд же готов был умереть, чем согласиться на эту мерзость. Тогда негодяй погнался за ним по дороге, догнал его, принялся рвать одежду, но мальчик сумел защитить себя, выхватив у солдата нож. Уйдут ли когда-нибудь эти воспоминания?

Вдруг молния ударила в огромный старый дуб, стоявший за околицей. Вспыхнул огонь, и тяжелая ветка в полметра толщиной грохнулась вниз. Кинкейд отвернулся и пошел прочь от жилых построек. Ему надо было все обдумать. Для этого требовалось одиночество. Черное небо рассекла еще одна вспышка, и в это мгновение Кинкейд заметил стоявшую на парадном крыльце фигуру в длинном плаще. Это была сама Элизабет Беннет, и она смотрела прямо на него.

Кинкейд тихо выругался. Станет ли нормальная женщина стоять под дождем, да еще в такую страшную грозу? Она что, не боится молний? Она что, не боится схватить воспаление легких?

— Таких я еще не видал, — пробормотал он себе под нос. — Клянусь, не встречались мне такие же отчаянные, как я сам.

Он помедлил немного, надеясь при следующей вспышке получше рассмотреть фигуру на крыльце. Но когда молния сверкнула вновь, никого уже не было.

Кинкейд двинулся навстречу дождю и ветру.

На заре он был уже в нескольких милях от поместья «Дар судьбы». Он держал путь на юг; дорога шла по высокому берегу залива. Кинкейд понимал, что ему дорого придется заплатить за этот уход, тем более что он снова «одолжил» у госпожи Беннет лошадь. Но если этой безумной англичанке так неймется получить назад свою любимую кобылу, пусть попереживает немного. Без особого, с глазу на глаз, разговора с Джоан Поллот вряд ли поиски будут успешными. А уж в присутствии «ее высокородия госпожи Беннет» бывалая Джоан будет молчать как рыба.

Искушение махнуть на все рукой и рвануть из Мэриленда куда подальше было велико. Он был уверен, что не пропадет и не попадется. Но эта чертова сделка с хозяйкой поместья тоже не давала покоя. Богатый землевладелец может смело смотреть в глаза любому аристократу. Уж если и драться насмерть за что-либо, то за землю. Кроме того… кроме того, он никогда не нарушал данного слова, ни в детстве, ни в юности, сдержит его и сейчас.

Деревушка Онэнкок находилась в южной части полуострова. Кинкейд лишь однажды бывал в этих краях, однако заблудиться он не боялся, так как полоска суши сужалась здесь всего до нескольких миль. Он не сомневался, что найдет дорогу.

Лошадь его шла проворной рысью. Кинкейд, правда, старался избегать дорог, проходивших около жилых домов. Он понимал, что весть о его очередном побеге распространится очень быстро, поэтому спешил незаметно добраться до «госпожи» Поллот, пока она не подготовилась к его визиту. Первую ночь своего путешествия Кинкейд провел в сарае на маленькой ферме, где куры обеспечили ему неплохой завтрак. Второй раз он остановился в гостинице «Петушиный гребень», заведении более чем сомнительном. Здесь, правда, ему было не до ночевки. За столом шла игра в кости. У Кинкейда в карманах было пусто, поэтому ему непременно требовалось выиграть. Начал он осторожно и в первом же круге обставил всех. Один из игроков, краснорожий фермер разорался, потребовал повторить игру. Короче, в следующие полчаса Кинкейд проиграл одну монету, но выиграл шесть. Страсти разгорались. Однако когда в карманах Кинкейда оказалась неплохая горсть серебра, он остановился, заказал себе плотный ужин, а всей братве — по кружке пива.

Хозяин гостиницы лебезил перед ним, сулил мягкую и чистую постель. Но Кинкейд знавал слишком многих, кто решился заночевать в подозрительном месте, да так и не проснулся утром. Потому покинув заведение и намеренно покружив по лесным дорогам, он нашел уютное лежбище у подножия старого кедра.

К полудню Кинкейд был уже на въезде в Онэнкок. Еще несколько минут занял путь к домику «госпожи» Поллот, стоявшему на отшибе. Привязав лошадь в густых зарослях, Кинкейд подкрался к дому и затаился в кустах прямо напротив крыльца.

Спустя час в дверях появилась заспанная Джоан. Облачена она была лишь в корсет и потрепанную юбчонку. Ее кудрявая шевелюра была неприбрана, ноги босы, а припухшие глаза красны. Она плеснула воды в ведерко и стала умываться. В этот момент Кинкейд и подошел к ней.

— Здравствуй, красавица, — протянул он. — Что-то ты заспалась сегодня, а?

Глаза Джоан округлились. Она вздрогнула, уронила ведро, вода полилась ей прямо на ноги. Однако испуг ее был недолгим. В следующую же минуту она уперла руки в свои крутые бедра и заявила решительно:

— Вали отсюда, Кинкейд.

— Ну, разве так встречают друзей, с которыми столько пережито?

Джоан метнулась к дому, но Кинкейд опередил ее. Он загнал девицу в угол, припер ее к стенке и, ухмыляясь, стал смотреть прямо в лицо.

— Чтоб ты сдох, — зашипела она. — Ты навел на меня шерифа, ты, белобрысый сукин сын.

— Нет, голубушка, этого не было. Напротив, ты подставила меня, чтобы получить награду.

Ответом ее была грязная брань.

— Ну, Джоан, так не годится, — спокойно молвил Кинкейд. — Разве дамам позволительны такие речи?

— Я думала, тебя повесят. Я так надеялась, что тебя повесят… Чего ты хочешь от меня? Зачем явился?

Кинкейд обхватил ее и привлек к себе.

— Джоан, Джоан, — заворковал он. — Ты думаешь, можно мое желание выразить словами?

— Да от тебя одни неприятности!

Он провел рукой по ее многочисленным округлостям.

— Красавица, как же больно слышать такие слова! Но разве ты позабыла, как сладко нам было с тобой?

— Я не связываюсь с пиратами и бандитами, — поджала губы девица. — Я честная проститутка.

Он медленно провел большим пальцем по ее пухлым губкам.

— Этот ротик так и просится на поцелуй, — тихо, нараспев произнес Кинкейд. — А я ведь скучал без тебя.

Джоан хмыкнула, нахмурилась, огляделась по сторонам, не видит ли их кто.

— Ладно, заходи, — неохотно бросила она. — Пока никого нет кругом.

Насмешливо поклонившись, Кинкейд вошел.

— О, какие запахи! Уж не бекон ли?

Джоан быстро задернула занавески на кухне, потом накинула платьишко, бывшее когда-то ярко-желтым.

— Мог бы и отвернуться, когда женщина одевается, — заметила она.

— А мне нравится смотреть на тебя.

На ее круглых щечках вспыхнул румянец, а в глазах появился озорной огонек.

— Да будет тебе, — отмахнулась Джоан. — Ты всегда так сладко поешь, когда тебе что-то нужно. — Она вдруг нахмурилась. — Небось, в карманах опять ветер, а ты вот беспокоишь меня, зная прекрасно, что я всего лишь бедная девушка, с трудом зарабатывающая себе на хлеб.

— А вот и нет! — возразил Кинкейд и бросил ей серебряную монетку.

Джоан на лету поймала ее, попробовала на зуб, опасаясь подделки, после чего денежка скрылась в глубинах ее корсета.

— Ну, за одну монетку не больно-то много товару купишь, — сказала она, зазывно улыбаясь.

— Для начала мне нужен завтрак. Хороший, сытный завтрак. Я умираю с голоду.

— Мужики такие ненасытные, — пропела Джоан. — То завтрак им подай, то еще что-нибудь…

Она сняла с крючка шерстяную юбку, через голову натянула ее, потом повязала бело-голубой полосатый фартук. У ног ее крутилась трехцветная кошка, но Джоан отпихнула ее. Сунув ноги в мягкие домашние мокасины, она подошла к зеркалу, где завершила утренний туалет, причесавшись с помощью пятерни и покрыв голову чепцом.

Кинкейд подошел к плите, перевернул жарившийся бекон. Приоткрыв дверцу печурки, он увидел там румяные пышные булочки. Не мешкая, он снял противень с углей.

— А не найдется ли у тебя доброго напитка, чтобы устроить настоящее пиршество? — спросил Кинкейд.

Джоан указала на бочонок, стоявший на трехногом табурете в углу кухни.

— Забыл, где что лежит?

— Не нужно было, кошечка, так тщательно одеваться ради меня, — заметил он игриво. — Ты нравишься мне и без…

— Ну-ну, разговорился! — притворно строго прервала его Джоан, поднимая на руки кошку. Почувствовав ласку, животное громко замурлыкало. — Совсем уже стыд потерял! Солнце еще высоко в небе.

— Не затевай своих игр, Джоан Поллот, — улыбнулся Кинкейд. — Сколько недель этой зимой мы провели с тобой в постели, прежде чем ты продала меня за награду?

Он говорил нарочито легкомысленным тоном. Девица бросила кошку и вытерла руки о фартук.

— Ничего подобного. Шерифу я тебя не выдавала. Он сам явился ко мне, начал задавать хитрые вопросы, запутал меня… А разве не я лечила твои раны, когда ты был едва жив? Разве не я приняла тебя ласково и щедро? Разве не я кормила-поила тебя? А ешь ты, кстати, за троих…

— Все верно. Но за это я заплатил тебе — помнишь ту гнедую кобылу? Славная скотина. За нее твой дом можно трижды купить.

— Ну-у — Джоан закусила губу. — Вообще, с тобой было не так уж плохо. Ты, правда, всех других мужиков разогнал, но… — Она улыбнулась, показав мелкие белые зубки. — Ты мужчина, созданный покорять женщин.

Кинкейд про себя усмехнулся. Джоан Поллот была точь-в-точь как ее кошка. Погладишь ее, приласкаешь — мурлычет и жмурится, встряхнешь — шипит и когти показывает.

— Нет, девочка моя. Это твоя красота и очарование разжигают во мне страсть. Придя в твой дом, я был невинным юнцом, но с тех пор…

— Ну, запел! — хихикнула Джоан. — Ну, болтливый плут! Да ты монашенку в грех похоти введешь!

Кинкейд поставил на обшарпанный стол поднос с булочками, Джоан подала жареный бекон; прихватив фартуком, чтобы не обжечься, она притащила большую миску кукурузной каши, потом достала оловянные тарелки и чашки из буфета, положила ложки, ножи. На столе уже красовались две баночки — одна с медом, другая с клубничным вареньем.

— Только масла нет, — развела руками Джоан, — два дня уж как все вышло. А в лавку к вдове Белл я так и не выбралась.

— Да все просто чудесно, — успокоил ее Кинкейд, намазывая булочки. — Ты воистину сладкая женщина, — сказал он, ласково поглаживая ей руку. — Я скучал без тебя, Джоан. И это не пустые слова. Но пришел я сюда из-за той самой гнедой кобылки.

— О ней уже все спрашивали! — вскинулась Джоан. — И я повторяю, что в глаза не видела ее.

— Ну, положим, ты ее видела и быстро смекнула, что к чему. Но я-то хочу знать, кому ты ее продала.

— А это была моя кобыла! Ты вместо денег оставил мне ее! Я не воровка. Я не стану совать голову в петлю ради…

— И не надо, — успокоил ее Кинкейд. — Ты ни в чем не виновата. Просто хозяйка той кобылки, некая Беннет, предлагает за нее неплохое вознаграждение, — слукавил он.

— Что, больше, чем стоит сама лошадь?

— Да уж не меньше, чтобы ты не один год в шелковом белье щеголяла.

— Ну и дела, — задумалась Джоан. — Нет, ей-богу, ничего я не знаю об этой скотине, в глаза ее не видела. На Библии могу перед судом поклясться. Да, я жалкая, презренная проститутка, но я работаю честно.

— Ты расчетлива и хитра, Джоан, — покачал головой Кинкейд. — Слишком расчетлива, чтобы упустить пару серебряных монет. Рано или поздно кобылка-то найдется, и тот, кто сообщит этой Беннет о том, где ее лошадь, кое-что получит. Вот и все.

— Если это буду я, шериф сразу выяснит, и меня пове…

— Вздор! — перебил ее Кинкейд. — Ты вообще ничего плохого не делала. Ты просто взяла плату за постой с проезжего джентльмена.

— Кто же это поверит, что ты — джентльмен? — фыркнула Джоан. Кинкейд усадил ее к себе на колени и звучно чмокнул.

— Думаю, такая леди, как ты, — проворковал он, стягивая фартук, прикрывавший ее грудь.

— Кажется, ты говорил, что голоден, — захихикала Джоан.

— А я голоден, ох, как голоден, худышечка ты моя, — проговорил Кинкейд, покрывая поцелуями ее шею и круглившиеся в вырезе корсажа груди.

Несмотря на вульгарные манеры, Джоан для своей профессии была необыкновенно чистоплотной особой, аромат ее тела и возбуждал, и многое обещал.

— Что же, тогда ты не зря пришел сюда, — увлажняя языком губки и игриво поводя глазами, молвила она.

— Но даром ничего не бывает. Тебе это недешево обойдется.

— Так я и думал, красавица, — глухо сказал он, — так я и думал.

 

5

Бесс открыла глаза и прислушалась, не понимая, что же разбудило ее. До рассвета было еще далеко. Перед восходом воздух будто оживает, и полупрозрачная дымка начинает наступать на тьму.

Бесс встала и подошла к окну.

Снаружи не было ничего, кроме мрака, сырости и безмолвия. Тишина стояла такая, что не слышался даже шелест тополя, который рос прямо перед ее окном, Бесс зевнула и широко распахнула окно. Тишина.

— Кьюти! — шепотом позвала Бесс. — Ты здесь?

Да нет, вряд ли. Приход Кьюти, даже самый неожиданный, всегда давал ощущение покоя и уверенности.

Бесс вздохнула. Вот до чего она дожила — разговаривает по ночам неведомо с кем! Скоро она будет вздрагивать от каждого стука, от каждого ночного шороха. Говорят, все старые девы такие.

Если бы она вышла лет в семнадцать замуж, как большинство ее сверстниц, сейчас бы с ней был супруг, дети… Ее жизнь была бы шумной, веселой, а главное, полной ответственности, которая не позволила бы забивать голову всякой чепухой.

Замуж… Ну, нет. Замуж она никогда не выйдет. У нее есть своя жизнь, свои радости и заботы. У нее есть «Дар судьбы». Больше ничего не нужно.

Бесс закрыла окно, села на кровать. Верно, ей просто приснился тревожный сон. В последнее время поводов для беспокойства было предостаточно. Да еще этот Кинкейд, стащив очередную лошадь, испарился как утренний туман. Собственную глупость и доверчивость Бесс переживала сейчас гораздо сильнее, чем его предательство. Три недели уже как он смылся. Теперь шериф требует, чтобы Бесс выплатила сумму залога, под который брала этого преступника на поруки.

Но коварный вор, небось, уже давно в Каролине, пьет, гуляет и насмехается над нею. Бесс снова посмотрела в окно. Нет, там что-то определенно есть… Ей показалось, что она видела какую-то вспышку, слышала приглушенный хлопок. Бесс поспешно встала, накинула уличную юбку и старую отцовскую рубаху, которую прикрыла свободной рабочей безрукавкой. Сунув ноги в мягкие, низкие мокасины, Бесс подошла к каминной полке и взяла два старых дедушкиных пистолета, которые всегда лежали заряженные.

Кромешный мрак стрельбе не помеха. Бабушка в свое время настояла, чтобы Бесс научилась пользоваться оружием, заряжать его в полной темноте. «Дьявол на своих копытах редко пробегает средь бела дня, — говаривала бабушка Лейси, — для черных дел он чаще выбирает ночь, так что ты должна быть к этому готова».

Бесс вышла из спальни и побежала вниз. У кухни она остановилась, чтобы разбудить спящего там дежурного повара.

— Поднимай людей, — приказала она, — берите оружие и смотрите в оба! Что-то неладно.

— Не выходите на улицу… — начал повар.

— Делай, что тебе говорят! — жестко оборвала его Бесс.

Сини, пятнистая гончая, нетерпеливо поскуливала, пока Бесс снимала с кухонной двери тяжелый внутренний засов.

— Тан! — позвала она кобелька, мирно дремавшего у очага. — Вперед! Ищи!

Собаки выскочили в открытую дверь. Бесс не успела спуститься с крыльца, как Сини уже загавкала где-то в кустах. Тан с лаем бросился за ней. Проснулись и другие собаки, вся свора подняла неимоверный шум, в ушах у Бесс зазвенело, но что-то подсказывало ей: идти надо к реке.

Она побежала. Сердце колотилось где-то в горле. Во рту было сухо. Ее сотрясала такая дрожь, что пришлось сжать зубы. Разумеется, она не боялась ни темноты, ни сырости. Но тревога будто все кругом заполнила собой.

Один пистолет Бесс сунула за пояс, другой держала в вытянутой руке, чтобы быть готовой к любым неожиданностям.

Внезапно Бесс замерла, не увидев, а почувствовав перед собою открытое пространство. Тьма была хоть, глаз выколи. Бесс дышала прерывисто и неровно, в висках стучало. Как же ей хотелось повернуться и бежать куда глаза глядят! Но нельзя поддаваться страху, твердила она себе, нельзя.

Бесс провела руками впереди, затем по сторонам. Ничего. Сделав шаг вперед, она едва не вскрикнула, ощутив под ногами что-то мягкое, но плотное. Вся дрожа, она опустилась на колени и пошарила пальцами вокруг себя. Это было мохнатое, еще теплое тело. Но жизнь уже оставила его.

Собака. Вслепую Бесс ощупала животное: вот живот; вот лапы, вот… Пальцы стали липкими. У собаки было перегрызано — или перерезано? — горло. Бесс нашла ошейник, стараясь по нему определить, что же это за собака. Ага, это плетеный ошейник их огромного мастифа. Собака погибла всего несколько минут назад.

Бесс выпрямилась, пытаясь сориентироваться. Где причал — впереди? Справа? Слева? Жуткая находка безумно испугала ее. Нет, не мертвой собаки она боялась. Она боялась…

И внезапный грохот будто разорвал ночь на тысячи осколков. Один за другим затрещали выстрелы, раздались женские крики, хруст ветвей. Лай собак потонул в какофонии стрельбы и воплей.

Бесс рванулась на шум. Впереди мелькали уже языки пламени. В неровном мерцающем свете она увидела, как борются две фигуры: одна высокая и могучая, другая — хрупкая и маленькая.

— Помогите! — прозвучал слабый вопль отчаяния. В испуганном этом голосе Бесс сразу уловила йоркширский акцент. Значит, в беде Мэрайа, невеста Джо Кэри. Они совсем недавно приехали из Англии.

Слышался треск разрываемой одежды, удары сыпались на бедную девушку один за другим. Крики ужаса и боли переросли в стоны, насильник уже повалил несчастную на землю. Мэрайа отбивалась из последних сил.

Бесс одним прыжком оказалась около них, приставила пистолет к широкой спине злодея и не раздумывая, выстрелила. Он дернулся, схватился за бок и медленно повалился в сторону.

Закрыв лицо руками, Мэрайа истерически рыдала. Она была обнажена до пояса, из уголка рта стекала струйка крови.

— Вставай! — приглушенным голосом приказала Бесс. — Нельзя терять ни минуты.

Мэрайа опустила руки и оцепенело уставилась на Бесс.

— Они убили Джо, — простонала она. — Убили. Они отрубили ему голову.

— Кто? Кто они? — потребовала ответа Бесс и решительно перевернула убитого. Она впервые видела это свирепое лицо.

— Пираты. Джо успел… — Мэрайа всхлипнула. — Он крикнул: «Пираты! Беги!» А его убили. Убили моего Джо.

— Сколько их было? Ты видела? — продолжала спрашивать Бесс.

Воздух уже наполнился едким запахом дыма. Со всех сторон неслись женские вопли, слышался храп и ржание испуганных лошадей. Бесс поняла, что горят оба сарая, а по звукам можно было догадаться, что стычки с нападающими идут по крайней мере в трех местах. Темноту пронизывали вспышки десятков выстрелов.

Ночь уже начинала отступать. А в огненных бликах картина страшного набега стала совсем ясна. Бесс увидела, что двое всадников вывели из загона стадо и направляются с ним к реке.

— Не знаю… Я не знаю… — бормотала Мэрайа. Она указала на убитого. — Я видела только этого.

Бесс сунула девушке в руку пистолет, где уже не было пороху, себе взяла заряженный.

— Беги, прячься в лесу, — сказала она, указывая в сторону, противоположную пожарищу. — Вон туда. В тумане тебя никто не увидит. Беги.

— Я боюсь, — залепетала Мэрайа. — Они вернутся за мной, они схватят меня…

— Делай, что я сказала, — приказала Бесс.

— Не оставляй меня! — заплакала Мэрайа.

— Последний раз говорю — иди в лес, дурья твоя голова, а то я пристрелю тебя! — Бесс угрожающе навела на нее пистолет. Мэрайа сдавленно крикнула и попятилась к зарослям кустарника. Скоро она растворилась во мгле. Бесс огляделась, услышала лай своей Сини и побежала на звук.

Около одного из сараев конюх Клайд вилами оборонялся от двух бандитов, вооруженных пиратскими саблями. Собака, вся, ощерившись, наскакивала на врагов. Морда Сини была в крови, но и ей досталось: на боку зияла рваная рана. Несмотря на это, собака отчаянно рвалась в бой.

Когда Бесс была уже совсем близко, один из бандитов опустил саблю, вытащил из-за пояса пистолет и направил его Клайду в грудь. Бесс опередила злодея. Она уложила его с первого выстрела.

Второй разбойник, волосы которого были собраны в пиратскую косицу, метнулся к Бесс и занес над ней свою кривую саблю. Девушка успела увернуться. — Сини, взять его! — скомандовала она. Собака не была натаскана на людей. Она привыкла брать медведя, могла запросто наброситься на взбесившегося быка. Но приказ хозяйки был для нее свят. С быстротой молнии Сини вцепилась разбойнику в горло, тот упал, и Клайд сразил его вилами.

Вид корчившегося в агонии человека до глубины души потряс молодого парня. Какое-то время он в оцепенении смотрел на убитого, потом провел рукой по лицу и сказал, будто очнувшись:

— Побегу. Там мать одна.

— Подбери. Пригодится, — указывая на пиратские пистолеты, посоветовала Бесс.

Клайд кивнул, поднял оружие и побежал в сторону горящих сараев. А вилы так и торчали в груди убитого.

Бесс замутило. Она зажмурилась, задержала дыхание, стараясь быстрее прийти в себя. Рядом повизгивала собака.

— Ты моя Сини, ты моя девочка, хорошая собака, хорошая, — приласкала ее Бесс.

Душевные силы были на исходе. Она устала. Устала от страха, от отвратительного сладковатого запаха крови, от дыма, от шума. С неба падали хлопья сажи.

В голове у нее все кружилось, виски ломило. А труп с торчащими в нем вилами вызвал приступ тошноты. Бесс изо всех сил боролась с инстинктивным желанием разреветься и броситься отсюда прочь. Но на такую роскошь она не имела права. Это был ее дом, ее люди, и к ним пришла беда. Насилию надо противопоставить силу, надо защитить то, что любишь, надо найти в себе смелость… или хотя бы сделать вид, что нашла.

С другого конца двора донесся отчаянный собачий лай. Сини сделала стойку и вдруг ринулась сквозь завесу серого тумана. Лай перешел в визг, затем в хрип, и Бесс поняла, что ее любимый пес в опасности. Судя по звукам, Бесс поняла, что на подмогу ему подоспела Сини. Но раздался выстрел… Если она будет медлить, собак ей уже не спасти. И забыв об опасности, Бесс побежала туда, где шла драка.

Буквально через несколько шагов в пелене предрассветного тумана Бесс вдруг попалась в чьи-то лапы, такие сильные, что ни шевельнуться, ни крикнуть она не могла.

Оцепенев от ужаса, Бесс понимала, что надо драться, но, увы… все было тщетно. Ее тащили все глубже и глубже в лес, все дальше и дальше от дома.

— Что там у тебя? — раздался совсем близко грубый окрик.

— Ищи себе свою добычу. Это моя краля.

Безликий и безымянный злодей вдруг выбросил вперед саблю. В то же мгновение Бесс оказалась на земле. Откатившись на несколько шагов, она замерла. Рядом, судя по яростным крикам и звону клинков шла драка. Затем раздался хлопок, сдавленный крик… и наступила тишина.

Бесс прислушалась. У сараев, около служебных построек шло отчаянное сражение. А здесь, в серой мгле, было тихо. Страшное безмолвие окружало ее. Один из бандитов был повержен, другой затаился, ожидая, когда она выдаст себя. Бесс понимала в то же время, что если она будет покорно ждать, ей не миновать конца.

Осторожно и по возможности тихо она начала отползать. Бесс надеялась, что она невдалеке от старой плетеной изгороди. Если удастся перебраться через нее…

Тяжелое тело неожиданно придавило ее к земле. Прежде чем Бесс успела крикнуть, прямо над ухом раздался шепот незнакомца.

— Не вздумай копошиться, красотка, — услышала она. — Я ничего тебе не сделаю. Не бойся. Я здесь, чтобы спасти твою лилейную шейку, англичаночка.

— Кинкейд! — ахнула Бесс.

— Покричи, покричи погромче. — Он распластал в стороны ее руки, прижал запястья к траве. — Меня тебе не одолеть. Даю десять секунд: или приходи в себя, или придется оглушить тебя, так будет безопаснее нам обоим.

Бесс прошептала что-то невнятное.

— Я ничего не слышу.

— Пусти меня.

— Не пущу, пока не дашь обещания делать, что я говорю. На поместье напала банда. Они хотят угнать твой скот и рабов, а также унести все, что попадется под руку.

— Никаких рабов здесь нет.

— Ну, положим, это известно только тебе.

— А что ты делаешь здесь?

— Вот этот вопрос я всю ночь себе задаю.

— Пусти меня, — настойчивее повторила Бесс.

— Я уже все сказал тебе, женщина. Спорить бесполезно.

— Ты жалкий трус! Лучше бы скрутил пару-тройку разбойников, чем меня.

— Последнее предупреждение. Идешь сама? Или поволоку.

Вместо ответа она резко ударила его коленом в пах.

Кинкейд скривился от боли, и это придало ей сил. Она извернулась и вцепилась зубами ему в руку. Хватка Кинкейда чуть ослабла, и Бесс умудрилась вывернуться из-под него. Она сразу же на четвереньках ринулась в сторону, но Кинкейд успел дернуть ее за лодыжку и подтянуть к себе. Всем своим весом он навалился на девушку, отчего дыхание у нее перехватило. Голова кружилась. Как сквозь сон услышала она треск разрываемой материи. Через секунду он сунул ей в рот кляп. Бесс охватила паника. Она отчаянно билась под его руками, но Кинкейд связал ей запястья. От ужаса Бесс покрылась холодным потом.

Она была почти на грани обморока, когда рассудок все-таки взял верх над страхом и отчаянием. Сопротивляться она прекратила. Надо прислушаться к внутреннему голосу, уверяла она себя. Удивительно, но ей удалось успокоиться.

Кинкейд тем временем поднял ее на плечо.

— Ничего я тебе не сделаю, бесовское отродье, — пророкотал он. — Черт побери, иначе я давно придушил бы тебя, вместо того чтобы рисковать собственной шкурой.

Его ворчание Бесс слышала будто издалека. Ее занимало другое: изо всех сил она призывала на помощь свой таинственный дар — бабкино «наследство». И вот на нее будто легло мягкое облако небытия, сквозь которое постепенно начали просачиваться потоки золотисто-зеленого света. Они несли с собой чувство покоя, уверенности, безопасности. И было лицо у этого теплого прозрачного света — обветренное, точеное лицо русоволосого шотландца.

Бесс, правда, не успела насладиться ощущением покоя и тепла. Грубые сильные руки сжали ее ягодицы, видение мгновенно исчезло. Осталась только ярость. Бесс мычала проклятие за проклятием, билась в руках Кинкейда и, наконец, что есть силы ударила его ногой в живот.

— Вот ведьма! — выругался он и побежал, по-прежнему удерживая девушку на плече.

Бесс не знала, куда он бежит. Она только чувствовала, как хлещут по ней ветки, слышала хруст сучьев. Значит, они уже в густом лесу, сообразила девушка. Крики и выстрелы постепенно затихли. Наконец Кинкейд остановился и опустил Бесс прямо на мягкую влажную траву.

— Мерзавец! — начала браниться Бесс, лишь только рот ее был освобожден от кляпа. — Трусливый шакал! Паршивая скотина!

— Кончай сквернословить, подруга, — откликнулся Кинкейд, — а то как бы я не пожалел о сделанном. Проще простого будет отволочь тебя обратно этим головорезам. — Кинкейд развязал веревку, стягивающую запястья Бесс. — Они будут довольны, и ты, может, образумишься. А то я еще не встречал такой грубой и неблагодарной особы, как ты.

Бесс вскочила на ноги.

— Но там же остались наши люди! — воскликнула она. — Там мои лошади, стада! Почему ты здесь? Почему ты не в пиратов стреляешь, а носишься тут со мной по лесу? Ты, пустоголовый…

— Хватит! — рявкнул Кинкейд. — Мне никто не платил, чтобы я лез под пули этих мародеров. Ты и так должна быть благодарна, что я вернулся. Иначе не сносить тебе головы.

— Вернулся?! Что значит — вернулся? Ты, выходит, знал, что на нас готовится набег? Выходит, ты с ними заодно! Говори, так?

— Допустим, так, — сказал Кинкейд. — Но с ними я провел только последние три дня. Я услыхал, что они собираются напасть на «Дар судьбы», но понял, что опередить их все равно не удастся. Поэтому решил войти в их команду и по воде добираться сюда.

— Они измываются над женщинами, многие мои люди убиты, — хриплым от бешенства голосом произнесла Бесс. — Ты… ты мог… должен был предупредить нас.

— Нет, не мог. Я был слишком далеко. А у них шлюп…

— Где лошадь? — оборвала его Бесс. — Ты украл у меня еще одну лошадь! Где она?

— По-твоему, я должен был водрузить ее на пиратское судно?

— Конокрад. Трус, — отрывисто бросила Бесс и ударила его кулаком в грудь, потом еще и еще раз. — Я тебе поверила, а ты подло предал меня.

Она снова занесла руку для удара, но Кинкейд перехватил ее запястье.

— Хватит, хватит, красотка.

— Я думала, ты солдат. Воин, — в сердцах говорила Бесс, — а ты жалкий шакалий прихвостень! Воровское отродье!

— Не сомневайся, воин из меня хороший, — возразил Кинкейд. — Но пока я счел достаточным просто удержать тебя от глупых и опасных поступков.

По правде говоря, он и сам не знал, почему вернулся сюда с этой пиратской сворой. Хотя нет, он понял, что Элизабет Беннет грозит большая беда, если он вовремя не вмешается. Он понял это в тот самый момент, когда случайно услышал из уст бородатого мулата название «Дар судьбы».

— Плантацией заправляет баба, — говорил своим соратникам пират, когда все они сидели в одном вирджинском трактире. — Вы, ребята, в два счета справитесь с ней. Плевое дело!

В этот миг Кинкейд, мысли которого всегда были ясными и четкими, вдруг погрузился в какую-то пелену, вдруг ощутил на коже влагу холодного тумана, вдруг услышал крики, выстрелы… А потом перед глазами возникла статная фигура Бесс Беннет, и Кинкейд понял, что ее ждет несчастье…

Сейчас перед ним стояла живая Бесс — яростная и подавленная одновременно.

— Твоим людям я совершенно, незнаком, — начал он объяснять ей, — скорее всего, они приняли бы меня за пирата. Не люблю быть меж двух огней — слишком много риска. — Кинкейд, наконец, отпустил руку девушки. — Смотри, не вздумай начинать снова, — предупредил он. — А то я могу и сдачи дать, да так, что голова твоя в тыкву превратится.

— Вот-вот! Тебе только и остается, что женщин бить. С мужиками драться ты явно избегаешь. Ну, так вот, я возвращаюсь домой, — заявила Бесс.

— Нет.

— Не пытайся остановить меня. «Дар судьбы» — моя земля, и если…

— Ты, красавица, будешь делать то, что я говорю, — отчеканил Кинкейд. — А я говорю, что ты останешься здесь, где опасность тебе не грозит. Утро наступит очень быстро, так что бандитская шайка скоро погрузится на свое суденышко.

— Ты позволишь им уйти! После того как они убили столько народу…

— Далеко они не уйдут. Об этом я позаботился… дырочку просверлил в днище. Славную такую дырочку…

— Думаешь, они постесняются мой шлюп взять?

— Что же, в нем я тоже дырочку проделал.

— Что-о?! Ты испортил мою лодку?!

— Тысяча чертей, похоже, тебе ничем не угодишь.

— Угодить мне трудно — особенно с твоими замашками. — Бесс помолчала. — Если ты оказываешь «боевые услуги» только за деньги, я нанимаю тебя. Так что иди и помогай моим людям защищаться.

— Это можно. Только «услуги» мои недешевы, предупреждаю.

— Иди, черт бы тебя побрал!

— Нет, сначала надо о цене договориться.

— Так, ладно. Сколько ты хочешь?

— Да меня устроит та лошадка, на которой я давеча уехал отсюда. А то опять начнется — конокрад», «повесить его»…

— Хорошо, лошадь твоя. А сейчас — иди!

— Банда собиралась угнать твое стадо и табун лошадей, — сказал Кинкейд. — Я наплел им, что прекрасно знаю окрестности поместья. В общем, по моему совету они погонят скотину вниз по берегу реки.

— Но ведь та дорога никуда не ведет. Она упирается в трясину…

— Это я выяснил лично еще прошлой осенью. Но когда они сами раскроют подвох, будет уже поздно поворачивать стадо и искать другой путь. Если у тебя есть собака, то животных быстро отыщут.

— Это уже не поможет убитым. Сгорели постройки, погибли люди… Ты мог бы предупредить нас, — осуждающе заметила Бесс.

— Повторяю, — сквозь зубы выдавил Кинкейд, — времени не было.

— И все-таки я думаю, что ты струсил.

— Думай, что тебе угодно, — поворачиваясь, бросил он. — Если ты собираешься уйти прежде, чем я пришлю сюда человека, то, пожалуй, я снова свяжу тебя, — буркнул напоследок Кинкейд.

После этого он быстро пошел прочь, стараясь забыть ее оскорбительные слова. Да эта баба для него пустое место, ну ее в черту, бранился про себя Кинкейд. От нее одни неприятности. И надо же было связаться с ней! Да еще заключать безумную сделку.

— Уж лучше промышлять в заливе с пиратами. И спокойнее, и проще, — пробормотал себе под нос Кинкейд.

 

6

Бесс стояла среди развалин, в которое превратилось поместье. Моросило. Едко пахло гарью. И бедой. Ночной туман к утру перешел в мелкий дождь. Казалось, само небо плачет.

Были и людские потери: убили троих мужчин, погибли две женщины и ребенок. Еще одну женщину изнасиловали. Мэрайа Кэри бесследно исчезла. «Дар судьбы» лишился отличного племенного быка, четырех лошадей, двух дойных коров — животные просто сгорели. Еще две лошади в панике поломали ноги, и их придется пристрелить, чтобы не мучались. Пять овец, испуганные темнотой, шумом и туманом, метнулись к воде и утонули. Любимец Бесс, пес Тан, был на издыхании из-за страшных ран.

Огороды были затоптаны. Кое-что на грядках, конечно, сохранилось, но многие посадки превратились просто в месиво, и восстановить их не удастся.

Не избежал разрушений и большой каменный дом. Огонь сильно повредил стены, окна были выбиты, рамы покорежены. Слугам удалось сдержать пламя, но если бы не утренний дождь, пожар разбушевался бы всерьез. Двоим пиратам удалось ночью прорваться внутрь. В большой гостиной они учинили настоящий погром, исполосовали картины, поломали мебель. Поживились они, правда, только столовым серебром и несколькими бутылками бренди. Третьего бандита прикончила, ко всеобщему удивлению, тринадцатилетняя горничная. Она подстерегла его на лестнице, оглушила тяжелым подсвечником, а потом проломила ему голову чугунным треножником.

Почти все пираты спешно погрузились на свой шлюп, который, как и предсказывал Кинкейд, чуть ли не сразу напоролся на мель; бандиты, как крысы, бросились с него врассыпную. Но на берегу их уже поджидали вооруженные отряды «Дара судьбы». Те мародеры, кто погнал стадо по берегу реки, разумеется, попали в болото. Один утонул в трясине, одному удалось сбежать, а двоих поймали и на рассвете повесили. К счастью, почти все стадо благополучно вернулось в поместье.

Бесс разрывалась от двойственного чувства. С одной стороны, она не могла простить Кинкейду «сотрудничество» с пиратами, с другой — была благодарна ему за хитрость, которая позволила сохранить скот и лишила банду возможности скрыться.

Бесс ни на секунду не забыла, как груб и бесцеремонен был с ней Кинкейд. Но она пока не давала волю обидам и негодованию. Слишком много было дел — дел неотложных и печальных. С Кинкейдом она расквитается позже.

О предстоящих расходах Бесс старалась не думать. Возрождение будет идти медленно. И потребует огромных средств. Многие землевладельцы на заливе поколениями жили, не вылезая из долгов: ремонт построек, покупка скотины, срочные работы в поле, да и только ли это.

— Опять надо начинать с самого начала, — задумчиво сказала Бесс, повторив любимое бабкино изречение.

Ночью Бесс терзали ярость и страх. Наутро ею овладело отчаяние.

— Ты знаешь, как поступить, — услышала она. Бесс оглянулась и увидела Кьюти, стоявшего в двух шагах. Индеец, как всегда, был одет в набедренную повязку и плетеные сандалии. Его иссиня-черные волосы блестящими прядями падали на плечи, на сильных мускулистых руках сверкали широкие золотые браслеты.

— Не думала, что ты здесь, — сказала Бесс.

На точеном смуглом лице мелькнула печальная улыбка. В раскосых, бездонно-темных глазах индейца светились сочувствие и боль.

— Где же мне еще быть? — усмехнулся Кьюти.

— Мог бы заранее предупредить меня о…

— Я для тебя делаю все, что в моих силах, — развел руками индеец. — И буду делать.

— Выходит, ты ненамного лучше Кинкейда, — буркнула Бесс.

— Он — тот самый человек. Избранный — для тебя.

— Он! Избранный! — с горькой насмешкой воскликнула девушка. — Я его ненавижу! Пусть вообще спасибо скажет, что его не повесили со всей остальной сворой.

— Ты и не могла сделать этого, — покачал головой Кьюти. — Ты поступаешь по велению сердца.

— Оглянись! — Бесс обвела взглядом разоренный двор. — Разве сейчас я могу бросить «Дар судьбы»?

— А остаться ты можешь?

— Это безумство. Как я могу рисковать ради этой сумасшедшей затеи?

— Твоя бабка рисковала всем и ради сокровищ отправилась на утлом суденышке по грозным морям. Она рисковала всем, отважившись освободить меня с сахародробилки.

— Госпожа Бесс… — неожиданно услышала девушка и, обернувшись, увидела Вернона, сына кузнеца.

Парнишка в недоумении смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Бесс едва сдержала улыбку. Наверное, многие считают ее не от мира сего, раз она «сама с собой» разговаривает.

— Вернон, ну что, нашлась Мэрайа?

— Найти мы ее нашли, но она не в себе, — сказал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Говорить не может. Только раскачивается и плачет, раскачивается и плачет.

— Пойду-ка взгляну, что с ней, — решила Бесс. Кьюти уже не было рядом. Он исчез, растворился в воздухе. Бесс прижала пальцы к глазам, стараясь унять резь. Ей не помешало бы сейчас как следует выспаться. Она выжата. Она на пределе. Но кругом были верные люди, которые ждали от нее помощи и готовы были помочь ей. И Бесс выпрямилась. Пора приниматься за неотложные дела.

Было уже далеко за полдень, когда у Бесс появилась возможность принять ванну и переодеться. После мытья уже не осталось сил ни есть, ни пить. Глотнув вина, она в изнеможении повалилась на кровать. Сон уже почти сморил ее, и тут в дверь постучалась Дженни, та самая горничная, которая спустила с лестницы дюжего разбойника.

— Мисс Бесс! — громко заговорила девочка. — Я ему говорила, что к вам нельзя, но…

Бесс приподнялась на постели. Дверной проем уже заняла могучая фигура Кинкейда, и Бесс вдруг заметила, что в стенах ее дома этот великан смотрится странно и неуместно, будто он случайно забрел сюда из другой эпохи — темной и жестокой.

Бесс внутренне вся напряглась. Раздражение и недовольство еще не покинули ее, но она знала, что в общении с мужчинами и животными лишние эмоции к хорошему не приводят.

— Ничего страшного, Дженни, — невозмутимо произнесла Бесс. — Я приму его.

— Договор мы заключали всерьез? — с ходу спросил Кинкейд, как только горничная закрыла двери.

Бесс села, подобрала ноги, потянулась.

— С моей стороны — да. Однако это было еще до того, как ты украл у меня вторую лошадь и до того, как ты навел на нас банду.

— Я ушел, чтобы отыскать чертову кобылу. Оказалось, что времени на это нужно больше, чем я думал.

Кинкейд быстро огляделся по сторонам, будто непременно желая знать, где запасной выход.

— Радуйся, что я не приказала вторично высечь тебя.

— Слушай, женщина, слушай меня внимательно, — сурово прищурился Кинкейд. Лицо его окаменело, было видно, что он с трудом сдерживается. — Я не лошадь, чтобы меня можно было взнуздать, оседлать, отхлестать. Я человек, который…

— А я человек, у которого есть имя, — перебила его Бесс. — Не стоит называть меня «женщина». Лучше — Бесс. К тому же если мы вдвоем отправляемся в Панаму, то церемонии в обращении ко мне могут вызвать подозрения.

— Да уж, если я берусь за это дело, то ни «госпожи» ты от меня не услышишь, ни поклонов твоей «светлости» не дождешься. Я согласился на твою затею, — продолжал он, — а теперь думаю, уж не зря ли. Какой же бабе придет в голову соваться в самое пекло драки? Будь у тебя хоть капля разума, ты бы сама сообразила это.

— Я не такая, как все остальные женщины.

— Точно. Именно это меня больше всего беспокоит. — Он грозно глянул на Бесс. — Ты можешь погубить и себя, и меня.

— Прежде всего, я могу ездить верхом и стрелять получше иных мужчин. Я могу весь день прошагать пешком, я могу из любого леса выбраться без солнца и звезд. Меня растили как мальчика, а не как девочку-неженку.

— То-то в тебе ничего женского нет, — слукавил Кинкейд.

Черт возьми, но эта бабенка взяла его за живое. Ее округлые формы были так женственны и привлекательны. Ее походка, движения, копна роскошных рыжих волос… Что скрывать, баб он на своем веку повидал, но едва ли не две-три из них обладали красотой, способной свести мужика в могилу.

— Я готов рисковать жизнью ради богатства, но не ради чьей-то глупой прихоти, — продолжал Кинкейд. — Короче, если у тебя есть карта, давай ее сюда. Посмотрим, где твои сокровища.

Бесс, подняв голову, уставилась ему прямо в глаза. В горле у Кинкейда все клокотало, как обычно бывало перед опасным поединком. Видит Бог, ну и штучка ему попалась! Не всякий мужик выдерживает его взгляд…

— Ты думаешь, что вчера оказал мне огромное одолжение, схватив в охапку и спрятав в лесу? — как ни в чем не бывало сказала Бесс. — Предупреждаю, если ты посмеешь еще раз распустить руки подобным образом, я тебя убью — клянусь небом.

— Это я предупреждаю тебя, англичанка по имени Бесс. Я в убийствах разбираюсь побольше твоего. Ладно, — сложив руки на груди, сказал Кинкейд, — покажи лучше, какие у тебя есть доказательства того, что клад существует.

Бесс подошла к очагу, отодвинула потайной камень в кладке и вытащила потрепанную тетрадь и шкатулку.

— Это дневник моего деда, — объяснила она. — Он плавал на кораблях Генри Моргана, сражался с испанцами. Его клад — часть сокровищ, которые Морган и команда нашли во время своего небезызвестного панамского похода. Тогда они смогли вывезти только часть золота.

— И кто же верховодил в команде твоего благородного предка? — спросил он.

— Капитаном был Мэтью Кэй.

— Я слышал об этом человеке, — кивнул Кинкейд. — Но вроде бы он не был пиратским капитаном.

Не назначался ли он королевским губернатором одной из английских колоний?

— Не знаю. Дед никогда не рассказывал о нем, да и вообще не распространялся о том, как жил до приезда в Мэриленд.

— Ага, — протянул Кинкейд. Это похоже на правду. Разумный человек молчит о прошлом, если нынешнее его состояние добыто с помощью ружья и сабли. — Покажи, как в дневнике описано место захоронения клада.

Бесс засмеялась.

— Ты действительно держишь меня за дуру? С этими сведениями в руках я тебе уже не понадоблюсь.

Она протянула ему раскрытую тетрадь. Несколько страниц было выдрано. Запись обрывалась словами: «Попав в столь затруднительное положение, учитывая, что мы лишились большей половины носильщиков и почти всех мулов, я решил спрятать значительную часть клада. Место для тайника выбрано исключительное — всего в ста ярдах от водопада, прямо…»

Кинкейд взглянул на Бесс.

— А где недостающие страницы?

— Сожгла.

Он не сдержался — и крепко выругался.

— Я запомнила их наизусть, а затем сожгла, — продолжала Бесс. — Так что единственная карта существует теперь только в моей голове.

— Чтоб тебя… — хотел снова выругаться Кинкейд, но осекся. — Отличная работа, — усмехнулся он. — Я сделал бы то же самое. Ей Богу, ты редкая женщина. — Он вернул дневник. — Наверное, у тебя есть более весомое доказательство, чем эта драная тетрадка?

Вместо ответа Бесс вытряхнула содержимое кожаной шкатулки. На ее ладони засверкала золотая фигурка хищника с бирюзовыми глазами. Кинкейд взял статуэтку, проверил ее на вес, затем на зуб. Мягкий металл несомненно был драгоценным.

— Да, чистое золото, — сказал он. — Но есть ли у тебя средства для такого путешествия? Придется платить за судно, нанимать людей для…

— Кошечку эту мы продадим, — заявила Бесс. — Наличных у меня сейчас нет, но есть кое-какие побрякушки.

— Нужны хорошие пистолеты, — сказал Кинкейд. — И сабля.

— Пистолеты найдутся для нас обоих. С саблей мне трудно управляться, но кортиком я прекрасно владею. Этому меня научил Кьюти — индеец из племени инков, он был большим другом моей бабки.

— Полагаю, не лишним будет и ружье, если, конечно, у тебя достаточно пороха и дроби. И не вздумай тащить с собой горы барахла. Если мы едем, то только налегке.

— Хорошо, — согласилась Бесс.

— И ты будешь играть роль моей любовницы. Лицо девушки окаменело.

— Я наняла тебя только как помощника и телохранителя, — холодно молвила она.

— Я сказал: ты будешь играть роль. Твои ледяные прелести, англичанка, меня совершенно не волнуют.

Это ложь. Кинкейд слукавил. Ему безумно хотелось уложить эту женщину в постель, но… такая змея легко не дастся, да и заплатить ему за эту вольность придется дороговато. Он однажды проявил слабость и до смерти будет помнить об этом. К тому же он не из тех мужиков, которых похоть лишает разума. Рядом с ним Бесс Беннет будет в безопасности.

— Смотри, Кинкейд, — вся, пылая, сказала она, — если ты будешь распускать руки, я зарежу тебя. Я не распутница. Ищи утех в другом месте.

— Опять пошла болтать! — сокрушенно воскликнул Кинкейд. — Пойми, в нашем братстве по клинку все друг друга знают вдоль и поперек. Странствующий наемник и его милка не вызовут подозрений. Только немногим это покажется странным, и уж совсем немногим захочется посягнуть на то, что принадлежит мне, будь то моя жизнь, мой пистолет или моя женщина.

— Высоко ты себя ценишь.

— Есть на то основания.

— Я говорю не в упрек, — молвила Бесс. — Я сама себя ценю высоко.

— Это я успел заметить.

Она отложила тетрадь и достала из своего столика какой-то документ.

— Вот наш договор. В нем я письменно обязуюсь дать тебе вольную сразу по возвращении из Панамы. Дату и свою подпись я уже поставила.

— Когда же ты успела?

— Я написала это несколько недель назад, еще до твоего побега. Готова зачитать договор, если хочешь.

— Не надо.

— Тогда ставь свой знак вот здесь, ниже моей подписи.

— Думаешь, я не умею ни читать, ни писать? — усмехнулся он, пробежал глазами текст договора, затем опустил перо в чернила и крупным, размашистым почерком подмахнул «Кинкейд» над словами «Элизабет Беннет». — В моих краях мужчина всегда стоит на первом месте, — заметил он.

— Тогда ты, скорее всего, родом из захолустья, — поддела его Бесс. — В Мэриленде женщин уважают и чтят. Любой благородный и порядочный человек…

— А я не порядочный. И не благородный, — перебил Кинкейд. — Сомневаюсь, что ты вообще найдешь благородного, который согласится…

— Госпожа Бесс! Госпожа Бесс!

Кинкейд выглянул за дверь и увидел, как по лестнице спешно поднимается взволнованный пожилой человек.

— Это наш повар, — сказала Бесс. — Глухой Дональд. При нем говори медленно — он будет читать по губам. Что случилось, Дональд?

— Сам шериф прибыл, хозяйка. С ним сын Уильяма Майерса. Они еще на пристани. Видать, приехали получать по закладной. Вот-вот в доме будут…

— Спасибо, Дональд, — поблагодарила Бесс. — Я ненадолго уезжаю, но вернусь непременно. И тогда у нас все будет хорошо. Понял, Дональд?

— Да, хозяйка, — ответил повар сдавленным голосом, которым говорит человек, давно потерявший слух.

— До моего возвращения ты остаешься за хозяина в доме.

— Да, мэм.

— Передай Неду, что он отвечает за все работы на плантации. Если будут трудности… — Бесс вздохнула. — В общем, вам надо обязательно продержаться до приезда моего отца.

— Ваш батюшка жив, мисс Бесс? Господин Дэвид скоро вернется к нам?

— Да. И ты можешь об этом сообщить всем, включая шерифа. Мой отец уже на пути домой. Я получила от него письмо. А теперь иди, — поторопила она старика, — и как можно дольше не пускайте шерифа ко мне.

— Твой отец действительно возвращается? — поинтересовался Кинкейд, когда за Дональдом закрылась дверь.

— Это одному Богу известно. Но мне надо было что-то сказать людям.

Бесс быстро подошла к кровати и выдвинула снизу бельевой ящик.

— Оружие здесь, — бросила она Кинкейду и начала спешно собирать свои вещи в переметную сумку. — Мы должны немедленно ехать. Мне с шерифом не к чему встречаться.

— И у меня нет ни малейшего желания столкнуться с ним, — согласился Кинкейд, вытаскивая два французских пистолета и пороховницу. Под ними Кинкейд увидел завернутый в ветошь старинный клинок из закаленной дамасской стали.

Бесс торопливо рылась в ящиках своего комода. Наконец она извлекла оттуда ножницы, футляр с иголками, нитки.

— Боюсь, на шитье у тебя будет маловато времени, — заметил Кинкейд.

Бесс не обратила внимания на его язвительность и продолжала набивать сумку всякой всячиной. Последнее, что она сунула туда, был маленький пистолет с серебряной инкрустацией. Ей оставалось прихватить еще кое-что из одежды.

— На самом дне ящика патроны — бери побольше. Кинкейд сунул руку поглубже и, наткнувшись на что-то острое, выругался.

— Там еще галльский кинжал. Бабкино наследство. Осторожно, а то…

— Спасибо за предупреждение, — буркнул он, слизывая с пальца кровь. Кинжал он вытащил и сунул за голенище мягкого сапога. Пистолеты были закреплены на поясе, через плечо закинута пороховница.

— Что же ты за боец такой, если не можешь взять нож не порезавшись? — насмешливо сказала Бесс, поднимая сумку и направляясь к двери. — Давай быстрее, — заторопила она его, потом вдруг осеклась, метнулась к столу и схватила забытую там золотую статуэтку.

— Я тебе эти слова припомню, — пригрозил Кинкейд.

В парадную дверь отчаянно колотили, но Бесс, будто не слышала. Она повела Кинкейда по коридору к дальней лестнице, по которой они спустились в небольшой подвал. Бесс открыла маленькую незаметную дверку и шагнула в темноту.

— Иди за мной, — сказала Бесс.

— Иду-иду, не волнуйся.

Они прошли узкий коридорчик и оказались в темном помещении, откуда был выход в винный погреб.

— Отодвинь их, — указывая на огромные бочки, велела Бесс.

— Слушаюсь, мэм, — с наигранной покорностью отозвался Кинкейд, отложил в сторону саблю и принялся за работу.

За бочками оказалась еще одна дверь, которая открывалась на лестницу, круто уходящую вверх. И снова дверь.

— Здесь тяжеленный засов. Снимай его, дверь открывается наружу.

Кинкейд толкнул дверь плечом, она поддалась не сразу. Потом обнаружилось, что мешали густо высаженные самшитовые деревца.

— Дай-ка я выйду первая, — сказала Бесс. — Мне уже приходилось здесь лазить. Держи свою саблю.

Бесс очень ловко протиснулась сквозь заросли. Выбрался за ней и Кинкейд. Они оказались в глухом уголке старого сада, где кустарник стоял высокой стеной.

— Это самшитовый лабиринт, — шепотом объяснила девушка. — Из него есть выход в старый сад, откуда мы можем…

— Ты командуешь только в лабиринте, — перебил Кинкейд. — После этого приказы буду отдавать я. — Он больно стиснул руку девушки. — Тебе ясно?

— Да, — кивнула Бесс.

— Тогда хватит об этом. — Он отпустил ее, стараясь унять покалывающую дрожь, которая неожиданно охватила его. Кожа девушки была мягкой и прохладной, близость ее возбуждала.

— Не волнуйся, — холодно ответила Бесс. — Со мной у тебя хлопот не будет.

Не будет, как же, про себя проворчал Кинкейд. В это верится так же, как в то, что золотые монеты с неба посыпятся, когда они ступят на территорию испанских колоний.

 

7

Кинкейд оглянулся, чтобы убедиться, что его спутница, ехавшая сзади, не заснула и не упала с лошади. До рассвета было еще несколько часов, а они оставались в седле с того момента, как покинули границы поместья. За всю дорогу они едва ли перемолвились парой слов. Из всех переделок, выпавших в жизни Кинкейду, эта обещала быть самой непредсказуемой. В Панаме ему однажды приходилось бывать; вот уж куда он меньше всего хотел попасть снова! Испанцы иноземцев не жаловали, коренное население тоже отнюдь не отличалось любезностью… Толковали, что некоторые путешественники попадались в лапы к индейцам-людоедам, а любой заключенный, которого отправляли в те края на каторгу, молился, чтобы умереть еще на пути туда.

Официальные отношения Англии и Испании ничего не меняли. Между ними мог быть мир, могла быть война, все равно любой говорящий по-английски пленник был обречен сгинуть на серебряных рудниках или в зловещих катакомбах-тюрьмах. Рассказывали даже, что испанцы кастрировали английских моряков, чтобы потом продать на Восток иноверцам.

Сколько же было пережито за четыре года с Жильен!.. Кинкейд вдруг окаменел — что это он вдруг ее вспомнил? Его лицо исказила гримаса. Этих воспоминаний он старался избегать.

Но старая рана уже открылась и ныла… Жильен, светловолосая куколка с тонким личиком и лазурными глазами … Будто игрушечная, весом как пушинка, но аппетитная и женственная, словом, мечта. Голосок у нее был нежный, взгляд застенчивый, нрав кроткий. И она всегда была готова поласкаться, хочешь в постели, хочешь в кустах.

Угораздило же его, дурака, втюриться в нее! Дорого ему это увлечение обошлось. Но тогда… тогда он был готов за Жильен все отдать. Она потребовала немного — обручальное колечко на пальчик и венчание у пастора. Жильен казалась ему ангелом, жизнь — раем, но их браку не исполнилось и трех недель, как у нее случился выкидыш. Беременность была от другого мужчины.

Кинкейд рвал и метал, бранился, грозился бросить ее, но Жильен рыдала и уверяла, что ее изнасиловали, клялась всеми святыми, что попалась в лапы к негодяю, который обесчестил ее. И Кинкейд сдался, простил жену, потому что хотел… потому что не допускал даже мысли, что эти ясные глаза могут лгать. Он готов был молиться на нее, потому что с Жильен он перестал чувствовать свое одиночество. Как же он мечтал быть нужным кому-то! А тут он стал — подумать только — главой семьи. Впервые в жизни он начал думать о будущем, в котором не было уже места грязной работе наемника.

Четыре года Кинкейд оставался слеп и глух к россказням о похождениях его маленькой женушки. Неоднократно он дрался на дуэли, защищая ее честь, и два храбрых парня поплатились жизнью, задев доброе имя Жильен. Но однажды лунной ночью, когда все кругом залито серебристо-желтым светом, в постели любимой жены Кинкейд застал своего лучшего друга Роби Манро. И Жильен оглушила мужа новостью, что ребенок, которого она в те дни носила, совсем от другого…

Пресвятая Дева Мария… Кинкейд закрыл глаза, отгоняя образ окровавленной Жильен. Он пронзил саблей сначала его, замахнулся на нее. Она кричала… как она кричала! Эти крики он до сих пор иногда слышит в лунные ночи.

Совсем рядом с дерева шумно взлетела сова. Лошадь, Кинкейда вздрогнула, отпрянула.

— Тише, малышка, тише, — успокоил он кобылу, поворачиваясь к Бесс.

Ее лошадь испугалась гораздо сильнее — белки глаз засверкали, уши навострились. Животное храпело, металось.

— Эй, — негромко крикнул Кинкейд. — Как ты там?

Бесс натянула поводья, стараясь унять кобылу.

— Я заснула, — призналась девушка. — Сейчас все нормально.

Надо же, какая досада, покраснела Бесс. Она поудобнее устроилась в седле. На жужжащую вокруг мошкару она не обращала внимания. Лето стояло сухое, так что насекомые не особенно докучали. Бесс подумала, что в Панаме мошка доставит ей гораздо более серьезные неприятности.

— Это правда, — произнес появившийся рядом Кьюти.

— Я уже решила, что ты оставил меня, — шепотом сказала Бесс.

— Что ты сказала? — обернулся к ней Кинкейд. Индеец шел вровень с ехавшей верхом Бесс. В руках он держал необычной формы лук, за плечом висел колчан с оперенными стрелами.

— Я никогда не оставлю тебя, — молвил Кьюти. — Я дал клятву Лейси. Ты — надежда всех моих предков. Женщина Звезд.

— Да-а, — протянула Бесс. — А сейчас надежда всех твоих предков готова отдать несколько акров табачной плантации в обмен на восемь часов крепкого сна.

— Путь твой далек. Ты должна привыкать. Москит укусил Бесс прямо в лицо. Она звонко прихлопнула его. Кобылка поводила ушами, всхрапывала, реагируя на присутствие Кьюти.

— Не пугай мою кобылу, — предупредила девушка индейца. — Она только что чуть не сбросила меня.

— С кем это ты там беседуешь? — услышала Бесс голос Кинкейда.

— С Кьюти.

Шотландец в недоумении обернулся, придержав лошадь.

— Это еще кто такой?

В руках Кинкейда уже был наготове пистолет. Металлический щелчок гулким эхом отозвался в тишине ночного леса.

— Он — тень. Призрак, — спокойно ответила Бесс.

— Тебе и впрямь надо выспаться, — проворчал Кинкейд. Ничего не заметив, он снова пустил лошадь. — А фокусы свои брось, пока мы не уйдем от твоего шерифа подальше.

— Никакого чувства юмора, — шепотом пожаловалась Бесс Кьюти.

Индеец не ответил. Но Бесс и так чувствовала, что он не одобряет ее. Кьюти иногда проявляет столько упорства! Вот пришелся ему по душе этот шотландец, а она, Бесс, видите ли, недостаточно доверчива к нему. Да, Кьюти прав. Не верит она этому разбойнику, точно так же как и Кинкейд не верит ей. А уж если он узнает, что найти сокровища она рассчитывает только с помощью индейского призрака, то не миновать ей конца: Кинкейд в первом же болоте утопит ее.

Все, что она говорила шотландцу о вырванных и Дожженных страницах из дневников, было чистейшей воды ложью. Дед не оставил в записях никаких ориентиров. Возможно, он и собирался кому-нибудь рассказать о кладе, но не успел. Смерть деда была неожиданной и тихой. Старый Джеймс скончался во сне, так и не открыв тайны сокровищ. Теперь единственным, кто знал место захоронения клада, был Кьюти, гордый индеец, который уже много-много лет назад ушел в мир иной. Будто прочитав мысли Бесс, Кыоти произнес: — Я не подведу тебя, юная Бесс. Мы с тобой связаны не просто кровным родством. Наша связь прочнее, чем сама жизнь. Она вечна, как вечно время. Утихнет ли во мне боль от страшного зрелища, когда под испанскими клинками погибли моя жена и дочь? Забыть ли мне вопли женщин, стоны детей, звон кандалов, унижение плена? Я, Пача Кьюти, потомственный почетный хранитель сокровищ инков и покровитель всех женщин королевской крови нашего народа, я не погиб как солдат на поле брани. Я остался в живых. Я был превращен в раба. Я был принужден своими руками вынести сокровища, которые охранял, из заповедных мест, через горы переправить их и нагрузить ими испанские корабли.

Бесс внимала ему, затаив дыхание. Слезы начинали щипать глаза. Кое-что из этой истории она уже слышала в детстве, но тогда она звучала как сказочная легенда, похожая на индейское предание о воине и о Женщине Звезд, которая плавала в морских водах с дельфинами. Кьюти уже давно стал частью ее жизни, связь их была незаметной, но прочной, так что лишь в десятилетнем возрасте Бесс осознала, что большинству людей недоступно общение с духом. Она никогда не делилась со взрослыми своей тайной.

— Меня загнали на корабль. Он шел на север. Те зеленые воды пленители мои называли океаном, — продолжал индеец. — Однако долго мне не пришлось видеть ни воды, ни синего неба. Я был брошен в трюм, где сновали полчища крыс и ползучих гадов. Только память о близких не дала мне погибнуть там. Я изнемогал от жажды, но не брал в рот ни капли. Другие пленники пили ту мертвую воду, что нам давали, — и умирали. Когда мы достигли берегов Панамы, все были мертвы. Все, кроме меня.

Бесс уже не сдерживала слез, только смахивала их с лица.

— Жизнь стала страшнее смерти. Но почетное бремя памяти о предках лежало на мне. Я не имел права на смерть. Моя мать была королевской крови, и моя жена, и моя дочь. В нашем роду ведущей была женская линия. Мужчинам надлежало хранить ее. Но вся наша древняя ветвь перестала существовать. По индейским поверьям, дух ушедших жив, пока жива память о них, пока есть живые потомки. И вот, моя юная Бесс, как бы ни было мне туго, я оставался единственной надеждой своих предков…

Бесс смотрела на Кьюти. Он был совсем рядом, казалось, он из плоти и крови, казалось, протяни руку… нет, его нельзя обнять, приласкать. Он — дух. Он — бесплотная тень. Или… Или она действительно безумна?

— Любовь — вечна, — молвил Кьюти. — Я полюбил тебя, лишь только ты появилась на свет. Ты — единственное, что осталось у меня, и ты — единственная надежда…

— …твоих предков, — закончила Бесс.

— Наших предков, — поправил ее индеец. — Когда я стал твоей бабушке названым отцом, ты, родившись, стала моей внучкой.

— Правнучкой, — уточнила Бесс.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул Кинкейд, снова придерживая лошадь. — Ты когда-нибудь прекратишь бормотать? Разве непонятно, что голос твой по всему лесу разносится?

Кьюти исчез, превратившись в серебристую дымку.

Кинкейд спрыгнул на землю. Бесс остановилась.

Шотландец подошел к ней и, крепко обхватив за талию, снял с седла.

— Я сама могу…

Бесс осеклась, почти испуганная прикосновением его рук.

— Пуглива ты, как необъезженная кобылка, — сказал Кинкейд. — Я же тебе ничего не сделаю. Зачем ты вообще решилась на этот поход, если боишься меня?

— Я тебя не боюсь. Не боюсь. Кинкейд отошел от девушки.

— Не боюсь, — повторила она, как упрямый ребенок. Потом повернулась и стала снимать с седла туго набитую переметную сумку.

Молодая хозяйка огромного поместья должна блюсти свою добрую репутацию. А молодая ворожея, которая все человеческие мысли и чувства узнает одним прикосновением руки, должна быть вдвойне осторожна. В детстве Бесс едва справлялась с могучей силой своего дара. Бабушка терпеливо учила девочку владеть им, даже скрывать его. Постепенно Бесс стала «включать» свои чудесные способности только сознательно желая этого. С годами она научилась и читать чужие мысли, и различать будущие события, и угадывать прошлое. Иногда образы совпадали с реальностью, иногда нет.

А из-за этого проклятого шотландца она будто вообще потеряла над собой контроль. Мыслей его она узнать не могла, но не могла и избавиться от бесконечной череды коротких, но ярких, как вспышки, видений. Они обжигали ее при каждом прикосновении Кинкейда, превращая запахи, звуки, ощущения в брызжущий фонтан солнца и света, в каждой капле которого она видела его, Кинкейда.

И сейчас голову ей дурманил терпкий запах хвои, палой листвы, влажной сыромятной кожи, пороха. Во рту она ощущала дивную медово-пряную смесь… Откуда?! Знакомый дух лошади смешивался с ароматом рома и табака… Бесс слышала, как снуют в траве мелкие лесные зверьки, как позвякивает в ночной тишине уздечка, как всхрапывают лошади, как дышат во сне деревья, как машут крыльями далекие птицы…

— Ты пил ром? — спросила она, чтобы остановить захлестнувший ее вихрь.

— Нет, с прошлой ночи — ни капли. Только на лодке у пиратов. У них был бочонок. Ну и нос у тебя, однако!

Бесс сняла со своей кобылы седло. Пусть отдохнет скотина. К тому же седло и подстилку можно положить на землю, чтобы теплее было спать.

Колени еле слушались ее, когда она опустилась на одеяло. Свернувшись в клубочек, девушка обняла руками мягкую сумку. Веки были так тяжелы, что она уже почти ничего не видела. Ее хватило только на то, чтобы проверить, на месте ли пистолет. Сжав его пальцами, она успокоилась.

Еще несколько мгновений Бесс слышала, как Кинкейд похлопывает лошадей, ласково разговаривая с ними. Интересно, подумала девушка, какой цвет они видят, чувствуя на себе его прикосновения.

— Спи, женщина, спи. Я присмотрю за ними, — тихо сказал Кинкейд. Его голос тоже был уставшим и сонным.

— Кьюти, — чуть слышно позвала Бесс.

Никакого ответа. Ночной ветерок дохнул на нее, и, уже не сознавая этого, девушка погрузилась в глубокий безмятежный сон…

…И буквально через несколько минут проснулась, разбуженная сильными мужскими руками, которые крепко обхватили ее, зажали рот. Бесс рванулась, стараясь вырваться из этих объятий, однако на ее отчаянные попытки освободиться Кинкейд обращал внимания не больше, чем лошадь на надоедливую муху.

— Лежи тихо! — одними губами прошептал он прямо около ее уха. — Тихо, а то придушу.

Бесс покорно кивнула, Кинкейд убрал руку, и девушка судорожно вздохнула. Шотландец осторожно встал, не отрывая взгляда от лесных зарослей. Молча и бесшумно он сделал несколько шагов и скрылся за деревьями.

Бесс с трудом перевела дыхание и, дотянувшись до сумки, вытащила оттуда пистолет. Металлический лязг показался в лесном безмолвии раскатом грома. Стояла мертвая тишина — ни птица не пролетала, ни мышь не пробегала. Даже лошади словно превратились в неподвижные статуи.

Внезапно метнулась из кустов огромная дикая кошка, зашипела, от этого в испуге шарахнулась в сторону лошадь, и Бесс не раздумывая вскочила на ноги, чтобы удержать ее.

— Ради всего святого, женщина, ты можешь делать то, что тебе говорят, а? — неожиданно совсем близко раздался голос Кинкейда. — Я же приказал тебе не шевелиться!

— Да мы могли вообще без лошадей остаться! Они бы разбежались в панике.

— Здесь шастал индеец. Я шел за ним, но в чаще ему удалось скрыться.

— Индеец?

— Да, индеец. Зачем переспрашиваешь? А ты знаешь, что такое индейцы? Этот был во всеоружии, с луком и стрелами.

— И ты до полусмерти напугал меня, только потому что увидел индейца?

— Он был в боевой раскраске. Ты что, никогда не слышала об их кровожадности и жестокости?

Потрясенная, Бесс отвернулась, чтобы лицо не выдало ее. Неужели такое возможно, думала она. Неужели Кинкейд видел Кьюти? С тех пор как умерла бабушка Лейси, он никому не являлся. Иногда Бесс даже начинала сомневаться в его существовании, считала, что индеец — только плод ее бурного воображения.

Через мгновение Бесс будто ударило — она вспыхнула, закрыла лицо руками, вспомнив свое пробуждение под тяжестью мужского тела.

— Тебе не приходило в голову, что к женщине надо относиться с уважением? — негодующе спросила она.

— Достаточно того, что я с уважением отношусь к жизни женщины, — положив ей на плечо могучую руку, ответил Кинкейд. — Я сказал, что ничего плохого тебе не сделаю, Бесс. А мне ты можешь доверять.

— Доверять?! Тебе?!

«Скорее я самому дьяволу поверю», — подумала Бесс.

— Да. Мне. Или ищи себе другого…

— А не поздно ли? — Бесс выскользнула из-под его руки и теперь смотрела прямо в лицо Кинкейду, подавляя желание отвесить ему пощечину. Она не хотела, чтобы он вообще прикасался к ней, пусть даже случайно. Его руки смущали ее, приводили в беспорядок мысли.

— Да, пожалуй, поздно, — с усмешкой согласился Кинкейд. — У нас не будет разногласий, если ты, наконец, сообразишь, что должна беспрекословно слушаться меня, — жестко продолжал он. — Мы здесь не в игрушки играем. Твое своеволие может стоить нам жизни, а я свою ценю довольно дорого.

Бесс молча кивнула. Здравый смысл в его словах бесспорно был. Просто она привыкла всегда и всеми командовать. Горькой пилюлей для нее было, отныне подчиняться такому человеку, как Кинкейд.

— Хорошо, — коротко откликнулся Кинкейд. — Тогда седлаем лошадей и едем. Оставаться здесь небезопасно. Хоть индеец и скрылся, в любую минуту он может вернуться. А гонор свой прибереги. Скоро пригодится. Ну да ладно, ты меня наняла для работы. Я буду всегда на твоей стороне.

«И ты помни об этом, Кинкейд, — про себя сказала Бесс, — а позабудешь, так сразу пожалеешь. О предательстве своем пожалеешь».

 

8

Кинкейд и Бесс продолжали путь до рассвета. Весь день они проспали в заброшенном сарае. К вечеру Кинкейд был уже бодр и полон сил. Целый час он где-то ходил и вернулся очень довольный. В руках у него была корзиночка, полная светло-коричневых свежих яиц и тарелка с румяным пирогом. Все это он раздобыл на подоконнике дома какой-то рачительной хозяйки. Бесс возмутилась его наглостью, но Кинкейд возразил, что он оставил у окошка два пенни — за глиняную тарелочку.

— Ворованного я никогда не ела, — с жаром сказала Бесс. — И не намерена привыкать к этому. Но ты! Почему ты не мог купить у хозяйки еду?

— А что, ты разве не накормила бы голодного путника, постучавшегося в твою дверь?

— Конечно, накормила бы. Но при чем здесь…

— Чем меньше людей видят меня, тем лучше. Считай, что я просто воспользовался положенным мне, как нежданному гостю, угощением. К тому же я избавил хозяйку от необходимости хлопотать.

С ребячливой ухмылкой он разрезал пирог на четыре части, две из которых проглотил в мгновение ока, не обронив ни крошки.

— Отлично! — с набитым ртом промычал он, протягивая Бесс тарелку. — Ты так и не съешь хоть кусочек?

Взгляд Бесс был прикован к румяной хрустящей корочке, под которой алели сочные вишни. Запах был такой, что у нее потекли слюнки.

— Я не нуждаюсь в ворованном.

— Тебе же хуже, — отозвался Кинкейд.

Бесс не успела и глазом моргнуть, как он уже ставил пустую тарелку на пенек около дороги.

— Ну, кто-нибудь заберет эту посудину.

— Но совершенно не обязательно, что это будет обворованная тобой хозяйка, — сказала Бесс.

Теперь, когда от пирожка не осталось и следа, она подумала, что, наверное, зря была такой щепетильной. А, судя по глухо рокотавшему вдали грому, ей предстоит сегодня не только остаться голодной, но и промокнуть до нитки.

— Как насчет яичка? — Кинкейд двумя пальцами держал аккуратное и чистенькое куриное яйцо, потом проткнул ножом дырочку в скорлупе и выпил содержимое.

Бесс содрогнулась.

— Как ты можешь? Бр-р.

Она любила яйца «в мешочек» и не представляла, что кто-нибудь способен есть их сырыми.

— Тебе еще и не такие яства придется отведать, миледи, — съязвил Кинкейд и принялся за второе яйцо.

— Не понимаю, почему нельзя поймать рыбу или подстрелить утку?

Мысль о сочной румяной жареной птице вызвала приступ головокружения. Даже печенная на углях рыба сейчас показалась бы Бесс изысканным деликатесом.

— Никаких костров. Хотя рыбку можно и сырую съесть — не хочешь попробовать? Мне вот приходилось — и не раз. Так как насчет яичка?

— Лучше я буду голодать.

— Ну валяй. Это лишний раз доказывает, что англичане глупы и строптивы, — заявил Кинкейд, разбивая дырочку в четвертом по счету яйце.

Игривый настрой шотландца показался Бесс подозрительным. Она приблизилась к нему и втянула носом воздух.

— Да ты нетрезв! — возмущенно воскликнула она. — Выпивку тоже стащил?

— Здесь редко кто ездит без фляжечки. Так что я по дружбе одолжил вот это. — Кинкейд показал на привязанную к седлу пинтовуго флягу в плетенке.

— Все ясно. И что это? Ром?

— Да какой ром! Пива чуток, — ухмыльнулся он. — Я хлебнул немного, и ты знаешь, должен признать, что это не самое скверное пойло.

— Предупреждаю, я не потерплю пьяниц в своем окружении! Если ты переберешь и грохнешься в канаву, клянусь, я так тебя и оставлю. Подыхай!

Кинкейд, оставив без внимания ее недовольство, начал напевать себе под нос какую-то шотландскую песенку. И Бесс вдруг обнаружила, что настроение у нее, несмотря на приближающуюся грозу, улучшилось, улетучились досада и раздражение.

В тех местах, где они ехали, полуостров, лежащий между Атлантическим океаном и Чеспикским заливом, сужался до нескольких миль. Предыдущей ночью путники преодолели незримую линию, разделяющую Мэриленд и Вирджинию. Теперь дорога шла вдоль побережья на юг. Океана хоть и не было видно, зато ветер приносил его солоноватый запах. По правую сторону бушевали травы, полыхавшие яркими пятнами цветов. Сумерки быстро сгущались. Допевали последние песни птицы, монотонно и немного печально ворковали дикие голуби.

Слева от дороги стояла глухая стена леса. Первых европейцев, ступивших на вирджинскую землю, наверное, встречали эти же вековые дубы и платаны.

— Щедрая здесь земля, — вдруг сказал Кинкейд. — Посмотри-ка, ни валуна, ни камешка. На севере Шотландии плодородный слой мелок. Хорошо, если травы растут густо, а богатых урожаев там не знают.

Бесс удивленно взглянула на него. При вечернем освещении резкие черты его лица смягчились. Он стал казаться моложе. А может, выпивка так подействовала на него, недоумевала Бесс.

Вспыхивали зарницы. Было тихо. Гром притаился в толще серого неба.

— Мне трудно судить. Я в других краях не бывала, — сказала девушка. — Но знаю одно: эту землю я люблю. Я родилась здесь и даже не представляю, смогу ли жить где-то еще. Почва у нас действительно богата и плодородна. Реки чистые, полноводные, а сколько в них рыбы! У нас такой густой лес, что любой путник там оробеет. Осенью небо черным становится — стаи диких гусей и уток затмевают солнце. И дождей, и солнца всегда столько, чтобы урожай был хорошим. Англия достаточно далеко, чтобы не докучать нам налогами, но достаточно близко, чтобы защищать от французов или испанцев. — Бесс улыбнулась. — Некоторые называют наш край восточным побережьем Райского сада.

По-моему, с этим можно согласиться.

— И все же до Шотландии вам далеко, — возразил Кинкейд. — Ничего общего. Гор нет. Так, какие-то возвышенности, которые и холмами с трудом назовешь. Вереска нигде не встретишь. Редкая женщина может тягаться с шотландками. — Тут он растянулся в ухмылке. — К присутствующим это, конечно, не относится. Хорошим сочным куском мяса нигде не угостят, я уж не говорю о виски. Настоящего виски я не пивал с тех пор, как попал в эти места. Но земля здесь щедрая. — Кинкейд вздохнул. — О большем и мечтать не стоит.

От внезапного глухого раската грома содрогнулось небо. Молнии сверкали все ближе и ближе. Заметно похолодало, ветер задул порывами, взъерошил лошадиные гривы, разметал волосы Бесс.

— Похоже, промокнем, — заметила она.

— Очень может быть, — согласился Кинкейд, оглядываясь по сторонам. — Нам туда, — указал он на сухой дуб-великан, который возвышался над другими деревьями. — Дорога там раздваивается. Надо добраться до трактира…

— Единственный трактир, который есть поблизости, это «Петушиный гребень», — сказала Бесс. — Бывать в нем я не бывала, но слышала, что там собирается всякая сомнительная публика.

— А мы с тобой, интересно, кто? Одержимые верой паломники? — усмехнулся Кинкейд и пустил лошадь галопом. За ним устремилась Бесс…

Голоса и хохот ветер принес прежде, чем они увидели сам трактир. Но вот за деревьями замелькали огни — в окнах таверны горел свет. Пришпорив лошадей, Кинкейд и Бесс влетели под хилый навес около большой «гостевой» конюшни. В этот момент дождь полил стеной.

Шквал превратил струи в мириады ледяных стрел, и Бесс даже под крышей мгновенно промокла. Кинкейд слез с лошади, открыл дверцу конюшни.

— Заходи! — крикнул он, но его голос заглушали вой ветра и шум ливня. Бесс не нужно было торопить. Пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, она вошла в полутемное помещение. Осталось только ввести лошадей — для них пришлось распахнуть широкие двери.

В сарае не было ни одного отдельного стойла, лошадей пришлось просто привязать у стены. Бесс и Кинкейд быстро расседлали их, промокнули. В полумраке девушка нашла ведро для пойла, понюхала содержимое и только после этого дала животным попить.

— И что теперь? — немного растерянно спросила Бесс.

— Теперь бегом в трактир.

— Но судя по звукам…

— Да уж, это не деревянная церквушка. Ты будешь все время около меня. — Кинкейд взял девушку за руку. — Никуда не отходи. Не бойся. Я тебя в обиду не дам.

— А наши вещи? — замешкалась Бесс.

— Пока оставим их здесь, рядом с седлами. Насколько я понимаю, все посетители сидят в тепле и пьют.

Кинкейд потянул ее за собой. Несколько ярдов до двери в трактир им пришлось пробежать.

Разумеется, Бесс намеревалась войти первой, но Кинкейд удержал ее, недовольно проворчав:

— Уже все позабыла, красотка? Помни наш план: я — бывалый наемник, ты — моя подружка. Предупреждаю, я мрачный и ревнивый тип, так что если полетят головы, держи себя в руках.

Бесс пришлось прикусить язык, чтобы не разразиться едкой тирадой, и она покорно последовала в «Петушиный гребень» за своим «любовником».

Кинкейд остановился на пороге, оглядывая трактир. За его широкой спиной Бесс почти ничего не видела. Шагнув, наконец, в сторону, он жестом приказал ей следовать за собой. В дальнем углу горел очаг, над углями дымился большой закопченный чайник. Бесс с таким облегчением бросилась к огню, что даже внимания не обратила ни на жадные взгляды, облепившие ее, ни на говорок, пробежавший над столами.

Немного обогревшись у очага, Бесс осторожно осмотрелась. Зал трактира был мрачным и душным. Низко висевшие потолочные балки давно прокоптились дымом. Пол, выложенный широкими сосновыми досками, похоже, не мыли с самого основания трактира. У трех грубо сколоченных столов сидели три компании. Всего посетителей было около десятка.

Духота была пропитана перегаром и потом, да так, что Бесс стало не по себе. Она пыталась отрешиться от всего и насладиться теплом. Но мысль о шарящих по ней глазах не давала покоя.

— Что, промокла, крошка? — раздался грубый голос. — Я буду не прочь тебя…

Наглый рыжебородый мужик осекся, потому что Кинкейд уже был около него.

— Если хочешь поговорить, обращайся ко мне, — взяв бородача могучей рукой за грудки, сказал Кинкейд.

— Ах ты, сукин сын! — Рыжебородый задохнулся от ярости. — Я тебе устрою…

Но Кинкейд не раздумывая приложил его пару раз головой о стол, потом спихнул на пол и, прежде чем тот успел опомниться, добавил еще и сокрушительный удар под ложечку. В одно мгновение за спиной Кинкейда оказался приятель рыжебородого, в руках у него зловеще поблескивало зазубренное горлышко разбитой бутылки. Но шотландец был начеку. Круто развернувшись, он одной рукой перехватил запястье нападавшего, другой въехал ему в челюсть. Все произошло в какие-то секунды, Бесс глазом не успела моргнуть, как на грязном полу уже лежали два бесчувственных тела.

Кинкейд сурово оглядел притихших посетителей.

— Еще кто-нибудь хочет поговорить с моей бабой? — спокойно поинтересовался он.

Бесс поразило, что после этой короткой, но жестокой схватки Кинкейд выглядел так, будто вообще ничего не произошло.

Несколько пар мужских глаз, как ни в чем не бывало, обратились к своим кружкам. С лестницы спустился полный седой человек. Вытирая о фартук руки, он откашлялся и крикнул:

— Эд! Лестер! Выбросьте этих шакалов вон. — И нервно улыбаясь, повернулся к Кинкейду. — Ну и погодка сегодня вечером, а? Что желаете? Ром? Жаркое из оленины?

Легким движением поставив на место тяжеленную опрокинутую скамью, Кинкейд сел, смахнул со стола грязные тарелки и кружки. Потом кивком подозвал Бесс. С некоторой опаской она прошла через всю комнату и устроилась рядом с Кинкейдом. Хозяин торопливо вытирал стол.

— Давай сюда все, что у тебя есть из жратвы, — резко сказал шотландец, — да побольше. Я буду виски, если оно есть, если нет — ром. Даме подашь пива.

— «Петушиный гребень» всегда к вашим услугам, мистер… мистер… — Хозяин вопросительно взглянул на Кинкейда.

— Роберт Манро, — ответил тот.

Хорошо врет, подумала Бесс, незаметно отодвигаясь от своего спутника.

— Прекрасно, мистер Манро. А меня зовут Аира Джексон. «Петушиный гребень» — мое детище. Однако лицо ваше мне знакомо. Не заглядывали к нам несколько недель назад, нет? Вроде бы я припоминаю, что тогда шла неплохая игра, и вы…

— Нет, — прорычал Кинкейд. — Это был не я. Взгляд шотландца был ледяным и жестким.

— Значит, ошибочка вышла, — начал извиняться Джексон. — Салли! — вдруг заорал он, обращаясь в кухонные недра трактира. — Два ужина, да побыстрее.

Через минуту хозяин лично принес на стол большой кувшин пива и огромную бутыль виски. Протерев оловянную посуду полотенцем, Джексон приготовился разливать напитки.

— Оставь всю бутылку, — велел Кинкейд.

— Не желаете ли переночевать? — продолжал суетиться хозяин. — Для вас у меня найдется прекрасная постель. И вы, и ваша дама останетесь довольны. И всего три пенса — включая ужин, разумеется. Виски, правда, отдельно. Виски стоит дорого. Я, конечно, могу вам всю бутылочку оставить, но прежде желательно…

Шотландец швырнул ему серебряный шиллинг, который Джексон поймал на лету.

— Спасибо, сэр. Это другое дело, сэр. Все будет по-вашему, сэр.

— Спать мы будем в сарае, но у тебя возьмем пару пледов. Да чтоб чистые были и без клопов! — Кинкейд налил себе золотистого цвета виски. — Не выношу клопов. Попадется хоть один, я тебе в рот запихаю и его, и само одеяло.

— Что вы, сэр. Мои девки только вчера все постели стирали-гладили. Клопов и близко нет. Дома у меня чище не бывает, ей-богу. — Да-да, а папа у тебя был святым. Джексон натужно засмеялся.

— Был, признаюсь, был. Мой старик был просто святым человеком. Любой вам подтвердит это.

Наконец-то кухарка принесла поднос с ужином. Бесс настолько устала от долгой дороги, от сырости, что не была уверена, сможет ли с аппетитом поесть. Вообще она сейчас, наверное, похожа на выброшенную на берег жертву кораблекрушения. Но больше всего ее тревожило то, что она связалась с этим бешеным, как дикий бизон, шотландцем.

Как бы то ни было, Бесс взяла ложку, подвинула к себе тарелку и храбро взялась за еду.

— Зачем ты устроил такую жестокую драку? — резко спросила Бесс, когда они пришли после ужина в сарай. — Ты чуть не убил тех парней.

Кинкейд тем временем перетряхивал пледы.

— Тише, красотка, тише. Много ты понимаешь. Эх, длинный денек выдался. Я-то думал, ты хоть спасибо скажешь за то, что я обеспечил тебя горячим ужином и мягкой постелью.

— Постель? Где ты видишь постель?

Проливной дождь барабанил по крыше, кое-где в сарай просачивалась сверху вода, но место, которое Кинкейд выбрал для сна, было сухим.

— А вот она. Два прекрасных пледа. Один стели, другим накрывайся. Неплохое ложе, на мой взгляд.

— Неужели ты думаешь, что я разделю его с тобой? — фыркнула Бесс. — Я беру себе одно одеяло, ты другое.

— Нет, красотка, ничего не получится. Ты будешь спать здесь, рядом со мной, иначе я за твою безопасность не ручаюсь.

Скверное место этот трактир, так что нечего тебе бродить где попало: схватят в два счета и обработают известным способом.

Кинкейд уже расстелил пледы, улегся и жестом пригласил ее устраиваться рядом. В сарае было почти темно, но в тусклом свете уличного фонаря, который проникал в помещение, Бесс увидела на его лице самодовольную улыбку.

— Ты просто пьян! — возмутилась она. — В нашем договоре ни слова нет о том, что я должна спать с тобой.

— Ну, хлебнул я маленько, да пусть я даже пьян, тебе нечего бояться за свою добродетель. — Кинкейд громко зевнул. — Сколько бы я ни выпил, я же вижу, кто со мной в постели.

— Благодарю за комплимент, — огрызнулась Бесс.

— При чем здесь комплименты? — откликнулся он. — В женщине мне прежде всего нравится женщина, а не ее норов, когти и зубы. Ложись, спи, неизвестно, когда удастся в следующий раз выспаться в сухой постели.

Бесс насупилась.

— Можно было в трактире устроиться на ночлег. В настоящей, кстати, кровати.

— В «Петушином гребне» отродясь не было отдельных номеров, а если бы и нашлись, то мы бы не вышли оттуда живыми. Нож под ребро — и до свидания. Так что лучше здесь. Клопов нет. Лошади рядом. В случае чего они первые услышат, когда сюда кто-нибудь полезет. Мы будем предупреждены.

— Да, если только ты не заснешь мертвецким сном после такого количества виски, — проворчала Бесс, нехотя опускаясь на одеяло.

— Ты бы сняла это мокрое шмотье. А то лихорадка начнется.

— Это не твои заботы, Кинкейд. Раздеваться я не собираюсь.

— Тогда не вздумай ныть, когда начнешь хлюпать носом и…

— Ладно, хватит, — оборвала она его, поворачиваясь на бок и отодвигаясь подальше, насколько одеяло позволяло.

— Ну вот и хорошо, — тихо сказал Кинкейд.

Он заботливо укрыл девушку потеплее. Случайно их руки соприкоснулись… У Бесс перехватило дыхание. Там, где скользнула его ладонь, кожу покалывало и жгло.

— Укройся получше. Я не хочу, чтобы ты простудилась.

— Все нормально, — ответила Бесс.

Она слукавила. Она была явно не в себе. Изнутри ее разъедал какой-то непонятный холодок. Лежа тихо и неподвижно, Бесс не могла расслабиться. Ее смущал этот мужчина. Она не привыкла к прикосновениям чужих рук и уж определенно не привыкла лежать рядом с мужчиной.

Сколько же лет прошло с тех пор? Впрочем, то, что было между ней и Ричардом, не имело никакого отношения к совместной постели.

Бесс зажмурилась, стараясь не думать о том, кто навсегда отбил у нее желание выйти замуж и даже просто попасть под мужское влияние.

Но лицо Ричарда уже стояло перед глазами. Если Кинкейд думает, что она пугливая девственница, он ошибается. Эту добычу забрал себе Ричард Картер, когда Бесс едва минуло шестнадцать лет.

Ричарду она доверяла. Что же в том удивительного? Семьи их жили по соседству, дружили не один год. В Ричарда Бесс была влюблена с тринадцати лет. И верила ему как самой себе, хотя ее колдовские чары предупреждали неоднократно: не будет с ним счастья. В видениях Ричард всегда являлся Бесс в красных и серых тонах. Но несмотря на все это…

Ему исполнилось уже двадцать два года, когда он приехал домой, закончив учебу в Англии. Дьявольски красивый был парень. Однажды они с Бесс случайно встретились в Честертауне на родео. С того дня Ричард начал всерьез ухаживать за Бесс, которая прекрасно понимала, что как богатая наследница она представляет интерес больший, чем как просто привлекательная девушка. Тем не менее, ей все равно нравилось, что Ричард ухаживает за ней. Ей нравились балы, пикники, маскарады, которые они все время посещали. Ей нравились светские молодые люди и девушки, в обществе которых Бесс никогда не бывала. И она по-прежнему была влюблена в Ричарда, хотя о замужестве пока не думала.

Однажды жарким днем, во время охоты на лис, Бесс и Ричарда застала гроза. Им пришлось укрыться в домике лесника, хозяин отсутствовал.

Тогда-то он и набросился на нее, принялся жадно целовать, шарить по телу руками, ущипнул за грудь.

Бесс отвесила ему пощечину, но Ричарда это не остановило. Он схватил ее в охапку и потащил в спальню. Бесс сопротивлялась вовсю, но он оказался сильнее. Нет, Ричард не был груб или жесток, он просто подмял ее под себя и изнасиловал, изнасиловал прямо на чужой кровати, в чужом доме… Потом он вздыхал, извинялся, уверял ее, что ничего страшного не произошло, что она станет его женой и так далее.

Бесс пережила такой сильный шок, что не могла даже плакать. И ей было так стыдно, что она не решалась никому рассказать об этом. К тому же она понимала, что если признается во всем отцу, то он тут же вызовет Ричарда на дуэль. А одна мысль, что на этой дуэли может быть убит папа, приводила Бесс в ужас и отчаяние. Поэтому она сохранила в тайне свой позор и свою обиду.

С тех пор о замужестве она уже не хотела, да и просто не могла думать.

Ричарда Бесс больше никогда не видела. После нескольких не очень настойчивых попыток продолжить их отношения, он уехал в Бостон помогать своему отцу в делах. Там Ричард встретил одну женщину — богатую вдову, которая была старше его лет на десять. Вскоре они поженились. Но не прошло и года, как благополучная и яркая жизнь Ричарда Картера оборвалась: он оступился на обледеневшей ступеньке и сломал шею.

Бесс плакала, узнав о его смерти. Но она горевала не о нем, она горевала о себе, о том, что не быть ей уже больше наивной и чистой девушкой. Ну а после Бесс постаралась начать новую жизнь, где главное место было отведено «Дару судьбы».

Почему все так преувеличивают значение половой жизни, недоумевала Бесс. Нет, замуж она до сих пор не хочет. Вожделение ее не мучает. Наверное, это «привилегии» простого люда, думала Бесс, лежа на сеновале и слушая шум дождя.

Не хочет… Не мучает… Так было — пока в ее жизнь не ворвался этот неотесанный дикий шотландец.

Бесс свернулась клубочком. Рядом глубоко и ровно дышал Кинкейд. И когда он, повернувшись во сне, обнял ее за плечи, она не шевельнулась, не сбросила его руку. Она просто заснула, странным образом успокоенная его близостью и силой.

 

9

Рассвело. Дождь все еще шуршал по крыше. Открыв глаза, Бесс не сразу сообразила, где находится. Ее окружали знакомые запахи лошадей, сена, сыромятной кожи, но чужими были дощатые стены в щелях, потолок, перекошенные балки сеновала. Лежа в полусне, Бесс отрешенно смотрела на бесконечные кружева паутины, слушала воркование голубей, шелест дождя. Потом до нее донеслось бормотание. Это Кинкейд невнятно позвал кого-то. Кинкейд! Ее будто подбросило: она вспомнила все, что было накануне.

Бесс хотела сесть, но, только шевельнувшись, замерла снова. Лицо ее запылало, потому что лишь теперь она почувствовала, как тесно во сне прижалась к Кинкейду. Юбки ее были в ужасающем беспорядке, так что ноги открылись до бедер, чулки приспустились, придавая ей почти непристойный вид. Руками Кинкейд обвил ее тело, ладонями сжал грудь. Лицом он зарылся в ее распущенные волосы. Его обнаженные мускулистые ноги переплелись с ее белоснежными ногами. Боже всемогущий! Неужели ночью он воспользовался ее усталостью и?..

Очень осторожно Бесс попыталась высвободиться из его объятий, но Кинкейд только вздохнул, проворчал что-то и прижался к ней еще крепче. Насколько Бесс помнила, вечером он не раздевался, но сейчас его загорелые руки, плечи, ноги были голыми!

Наконец, набравшись храбрости, она прошептала:

— Кинкейд… Кинкейд, подвинься.

Но он лишь уютнее устроился в своей импровизированной постели. Губы его коснулись шеи Бесс, руки вдруг ожили во сне и начали неторопливо поглаживать ее грудь. К своему ужасу, Бесс не только не ощутила отвращения, напротив, на нее накатила волна запретного восторга, соски напряглись и затвердели, будто жаждали еще ласки. Однако смущение взяло верх, и она сдавленно вскрикнула:

— Кинкейд, как ты смеешь!

Он вскочил так неожиданно и резко, что Бесс отбросило в сторону. Встать с мягких ворохов сена она не успела — окаменела. В слабом свете пасмурного утра он стоял перед ней во весь рост, с пистолетом на взводе… и совершенно нагой. Бесс сознавала, что она не должна смотреть на него, что это непристойно, но… совладать с собой не могла. Глаза ее распахнулись в восхищенном изумлении…

Видит Бог, Кинкейд был потрясающе красив. Его могучие плечи и широкая грудь бугрились от мускулов, медовый загар покрывал торс, плоский живот, талия была тонка, а бедра узки.

Непроизвольно Бесс провела языком по пересохшим губам, изо рта ее вырвался тихий вздох. Ноги этого мужчины были длинными и, стройными, как молодые крепкие деревья. Он — напряженный и сильный — походил на сжатую пружину. Бронзовое его тело было покрыто бесчисленными шрамами, которые только придавали ему привлекательности. Совершенной формы колени, узкие щиколотки, длинные тонкие, но мощные ступни с коротко постриженными чистыми ногтями были не только красивы — они были изящны.

— Что, никогда не видела голого мужика? — резко спросил Кинкейд. Голос его был низок и глух, слова прозвучали невнятно.

— Видела, — отозвалась Бесс.

Она сказала правду. Как выглядят мужчины, знала любая девушка, живущая среди простых людей. А Бесс с раннего детства помогала бабушке врачевать больных и раненых.

— Видела, — глухо повторила Бесс. — и не один раз. Только такого не видела.

— Это что, комплимент? — засмеялся Кинкейд. Бесс с трудом заставила себя смотреть в его пронзительные орехово-карие глаза.

— Да, — тихо молвила она, так тихо, что голос ее почти потонул в шорохе дождя.

Кинкейд опустил пистолет и сделал шаг вперед.

— Слушай, женщина…

Бесс вдруг ужаснулась тому, что он, должно быть, думает сейчас. Ведь она ведет себя как последняя шлюха! Пот черт дернул ее за язык сказать такие бесстыдные слова. От растерянности, досады Бесс пришла в смятение.

— Слушай, женщина, если тебе хочется… — продолжал тем временем он.

— Оденься! — оборвала Бесс. — И веди себя пристойно.

Неведомые доселе чувства будоражили Бесс, лицо ее горело, где-то внизу живота бился жар, дрожали коленки. Так трепещет в возбуждении молодое дикое животное.

Кинкейд развел руками.

— Бесс, — начал он.

Девушка сжала кулачки.

— Ты… мы… в общем, ночью мы… — отрывисто заговорила она.

Мгновение шотландец удивленно смотрел на нее, потом со смехом отвернулся и начал натягивать одежду.

— Если бы что и было этой ночью, ты сейчас не сомневалась бы. Хвастаться не в моих правилах, но, побывав со мной в постели, женщины не скоро забывают об этом.

К своему стыду, Бесс не сводила с него глаз. От такого зрелища и старая дева дрогнула бы. А я старая дева и есть, подумала она. Просто никто не осмеливался сказать это в лицо, но думали наверняка многие.

— Как ты смел… Я спала. Ты застал меня врасплох и… — начала она осуждающе, но Кинкейд, оборачиваясь с кривой ухмылкой, перебил ее:

— Ну, уж нет. Кто кого застал врасплох? Я, что ли, уставился на тебя голодными глазами? Нет, дорогуша, это ты поедала меня взглядом. Любой мужик воспринял бы это как приглашение.

Бесс отвернулась от него и нервными движениями принялась приводить в порядок одежду.

— Но именно ты прилепился ко мне ночью, — дрожащим голосом возразила она. — И был ты, кстати, в чем мать родила. Интересно, почему ты вдруг оказался нагишом, если вечером лег в одежде?

— Да тише ты. Не ори. Может, за дверями кто-нибудь есть. Они же думают, что ты моя баба, поэтому удивятся, услышав твои вопли насчет моей голой задницы.

— И все-таки куда подевалась твоя одежда? — едко и резко спросила Бесс.

— Я вставал ночью. Услышал, как кто-то бродит и вышел посмотреть, в чем дело. Посреди ночи приехал еще один постоялец. Мы поговорили, насколько это было возможно — он был пьян, но все же сказал, что хочет встретить здесь своего брата, который утром должен приплыть сюда по заливу. Они живут на одном из островов, фермеры какие-то. Мне пришлось буквально втащить его в трактир. В общем, я окончательно промок. Вчера я предупреждал тебя, что не стоит ложиться спать в мокром платье, но и сам — безумец! — улегся одетым. Короче, я снял промокшее барахло. Или ты будешь утверждать, что в Мэриленде принято спать в полном обмундировании!

— Впредь ты будешь спать рядом со мной только в «полном обмундировании», иначе я буду забирать себе все постельные принадлежности, а тебе придется лежать на голой земле. Или лезть на дерево. Я не объект для твоих мужицких утех, — заявила Бесс.

— По-моему, я уже сообщал тебе, что не настолько дик, чтобы бросаться на каждую бабу. Я предпочитаю сам выбирать себе женщину.

— Ну да, а я совершенно не в твоем вкусе, — подхватила Бесс. — Это я уже слышала. Излишним будет сообщить, что и ты не в моем вкусе. Я не нуждаюсь в мужиках, но даже если бы и захотела связаться с кем-то, то уж никак не с грязным безродным шотландцем, у которого нет ни кола, ни двора.

Стрела попала в цель. Кинкейд побелел. Даже темный загар не скрыл этого.

— Похоже, мы начинаем день в прекрасном настроении, — сказал он, справившись со своей яростью. Бесс посмотрела на него. Потом сказала:

— У тебя голова после вчерашнего, как чугунный котел, наверное.

— А вот это мое личное дело. Так что премного благодарен, миледи, — мрачно отозвался Кинкейд, потом потянулся, пробежал пятерней по светлой гриве волос, и, оторвав ленточку бахромы от кожаного жилета, он связал их сзади в хвост. — Кстати, твоя голова вся в соломе, — заметил он, обращаясь к Бесс.

Девушка встряхнула косами и ответила:

— Ну и фермер из тебя получится, если ты даже сена от соломы отличить не можешь.

Захватив свою сумку, она подошла к лестнице, чтобы спуститься с сеновала.

— Сначала лучше мне слезть, а то свалишься еще.

— Я пока в состоянии спуститься по лестнице, — фыркнула Бесс.

Добравшись до самого низа, она вдруг вскрикнула.

— Джинджер!

— Ну, и что ты опять шумишь? — недовольно спросил Кинкейд, слезавший вслед за ней.

— Да это Джинджер! Моя кобыла!

Бесс подбежала к привязанной в дальнем углу сарая лошади, обняла ее, погладила встрепанную гриву.

— Ты моя девочка! Только глянь на себя — на кого ты похожа, — приговаривала девушка.

Кобыла тихо заржала и ткнулась мордой в руки Бесс, которая ласкала ее блестящую шею, грудь, перебирала гриву, одновременно высматривая, нет ли ран и болячек.

— Нет, ты только посмотри на себя, — твердила она, — ты, похоже, давно забыла, что такое гребень.

Потом Бесс осторожно подняла каждую ногу лошади и увидела то, чего опасалась: копыта Джинджер были в ужасающем состоянии. На загривке кобылы она заметила набухшие воспаленные папулы — клещи! Бесс тихо выругалась и немедленно вскрыла их, удалив кровопийц.

— Ты уверена, что это твоя лошадь? — спросил подошедший сзади Кинкейд. — Гнедых кобыл с одной белой ногой не так уж мало на свете.

Бесс будто не слышала его. Она что-то шептала своей любимице, поглаживала ее, почесывала за ушами.

— Я спрашиваю, почему ты уверена, что эта именно она?

— Ты, значит, ни черта не понимаешь в лошадях, если думаешь, что все они одинаковы, — строго заметила Бесс. — Я была рядом, когда она появилась на свет. Я растила ее, холила и лелеяла — до тех пор, пока ты не украл ее у меня. — Она повернулась к Кинкейду. — Посмотри, она жеребая! Бог знает, чье это семя. Может, и ослиное…

Вдруг Кинкейд сгреб девушку в объятия и впился в нее поцелуем. В ужасе она рванулась, но шотландец предупредил ее вопль. Намотав на могучую ладонь пряди густых волос, он держал ее голову, а своими губами накрепко закрыл ее рот. Когда Бесс удалось отпрянуть, он не только не выпустил ее из своих лап, но прижал к себе еще сильнее и чуть слышно прошептал в самое ухо:

— Тише, красотка, тише. Это для видимости. Мы здесь не одни.

— Поосторожнее! Там моя лошадь, — раздался грубый, хриплый голос. В двух шагах стоял коренастый рябой мужик. — Нашли место где тискаться. Эта скотина больших денег стоит.

Бесс вытерла рот ладонью и, не поднимая глаз, сказала:

— А кобыле-то что сделается?

Подражание простонародной речи было бесподобным. Кинкейд даже крякнул от удивления.

— Ну, братец привел-таки свою посудину, — ворчливо произнес мужик. — Вон она болтается. Ты вроде говорил, что хочешь через пролив перебраться. Так вот мой братец тебя переправит, если заплатишь, конечно. За «спасибо» мы не работаем.

— Откуда у тебя эта лошадь? — поинтересовалась Бесс, все еще подражая деревенской девчонке.

На ее плечи легла тяжелая рука Кинкейда.

— Попридержи язык, милаха. Ты разве не видишь, у мужчин деловой разговор. — Когда она снова открыла было рот, шотландец до боли сжал ей плечо. — Язык без костей у бабы, болтает без умолку, но девка горячая, — обратился он к рябому. — Сразу видно, ты в лошадях знаешь толк. Может, и эти две кобылки тебя заинтересуют? Не поволоку же я их по воде?

Жадный огонек сверкнул в глазах рябого.

— Да уж не поволочешь, видит Бог, — кивнул он. — А бумага на них есть? — насупился мужик.

— Голову даю на отсечение, что на эту гнедую и у тебя нет документа.

Рябой нахмурился и принялся осматривать животных.

— Тянут не меньше чем на гинею, — убеждал его Кинкейд. — Лучшей скотины в этих краях и не сыщешь.

— Седла пойдут за ними?

— Конечно. И вся упряжь.

— Сколько просишь?

Они сошлись с рябым на смехотворно низкой цене, толком и не поторговавшись. После чего, довольные друг другом, мужчины обменялись рукопожатиями. Бесс потеряла дар речи от негодования. Да за одно седло она заплатила больше.

Кинкейд невозмутимо направился к дверям, решительно увлекая девушку за собой. Вслед ей тихонько заржала Джинджер.

— Ты скотину-то к себе на остров перевезешь? — спросил он у рябого. — Ты же говорил, у вас там ферма.

— Не-е, — протянул мужик, но беспокойное ржание Джинджер заглушило его слова.

«Я найду тебя, девочка, — про себя молвила Бесс, — обещаю. Найду, и мы снова будем вместе».

Глаза защипало от слез. Она даже споткнулась. Кинкейд подхватил ее, привлек к себе.

Они вышли на двор. Под ногами хлюпали лужи. Кругом все было завалено подгнившей соломой и навозом. Моросило. С запада дул сырой прохладный ветер. По хмурому небу ползли низкие тяжелые облака. Горизонт скрывался в сером мареве.

Оказалось, что «Петушиный гребень» стоит на берегу мутной грязноватой речонки, которая впадала в залив. У обветшалого причала болталась убогая почерневшая посудина.

— Вот она, — сказал рябой, — с виду неказиста, но беда невелика. Заплатишь — и она без вопросов доставит тебя на Каролинский берег.

— Это мне и надо, — откликнулся Кинкейд.

Глядя на потемневшие от времени борта шлюпа, девушка едва сдерживала дрожь, но не от холода знобило ее, а от неизвестности. Бесс понимала, что, ступив на это суденышко, она отрезает себе все пути назад.

— Что, на попятную? — спросил Кинкейд, будто угадав ее мысли. — Еще не поздно вернуться.

Бесс лишь молча покачала головой — нет.

В глазах Кинкейда засверкали озорные огоньки.

— Для англичанки ты на редкость отважна, — улыбаясь, сказал он. — Будь у тебя нрав попокладистей да язык не такой змеиный, мы могли бы неплохо поладить.

— На это рассчитывать не приходится.

— Да уж, — хрипловато заметил он, — рассчитывать не на что.

Уильям Майерс-старший, глава и основатель торгово-транспортной фирмы «Майерс и сын», встал из-за стола, пересек кабинет и плотно закрыл дверь, ведущую в приемную, где сидели клерки. Ни слова не сказав своему посетителю, он подошел к окну в дальнем углу комнаты и стал смотреть на потонувший в дожде Честертаун.

Визитер — адвокат Джоэл Миддтон — переминался с ноги на ногу, почесывал голову, зудящую в новом парике, нетерпеливо покашливал.

Майерс с большим трудом сдерживал негодование. Приход Мидлтона и возмутил, и встревожил его. Наконец, справившись с собой, старик повернулся к посетителю.

— Садитесь, — обратился он к этому молодому человеку с невыразительным лицом и тусклыми глазами. Голос Майерса был ровен и невозмутим. — Вы нарушили инструкции, придя сюда. Наши встречи должны проходить только по предварительной договоренности и не здесь, а на наших складах.

Адвокат шумно засопел, демонстрируя уродливые заячьи зубы, потом смахнул с рукава своего сюртука невидимую соринку и гнусаво сказал:

— Инструкции разработаны моим клиентом, сэр. — Мидлтон громко высморкался. — Он вправе изменить их. Дело в том, что мой клиент очень недоволен. Вы уверяли, что приобретение плантации — вопрос решенный.

Майерса беспокоила ноющая боль в колене. В сырую погоду оно всегда дает о себе знать, и уж деревянная нога впивается как шило — и болит, болит, болит… К тому же Джоэл Мидлтон был ему неприятен, а человек, которого он представлял, вызывал просто отвращение. Но, увы, все, кто имел дела в карибских водах, вынуждены были поддерживать отношения с Сокольничим.

С самого начала затея с этой плантацией пришлась Майерсу не по нраву. Он был совсем молодым, когда приехал в Мэриленд и поступил на службу к Джонатану Уильямсу, но уже в те годы вовсю ходили толки о Беннетах и об их процветающей плантации — знаменитом «Даре судьбы». Истории были странные, противоречивые, полные суеверного вздора о ведьмах и призраках, с одной стороны, и благоговейных слухов о якобы королевском происхождении Беннета — с другой.

— Моему клиенту нужен «Дар судьбы», — заявил Мидлтон.

— Только без имен и названий! — строго предупредил Майерс.

Ей-богу, будь он лет на десять моложе, он этого писклявого дурака в атласных штанах просто вышвырнул бы в окно.

— Сокольничий… — продолжал тот.

— Только без имен! — повысил голос старик. Нога ныла уже нестерпимо, так что Майерс тяжело опустился в свое рабочее кресло с высокой спинкой. — Ваш клиент будет вне себя, если узнает, что вы при всех упоминаете его имя.

— Вряд ли можно согласиться, что при всех. — Мидлтон снова зашмыгал, полез за платком. — Почему вы не лишили должника, то есть «Дар судьбы», права выкупа заложенного имущества?

— Возникли осложнения.

— Какие именно?

— Исчезла Элизабет Беннет, — сухо ответил Майерс.

Теперь ко всему прочему у него заломило правую руку. И какая же духота в комнате! Старик прекрасно понимал, что Сокольничий стребует с него по счетам — и не деньгами, а «услугами». Это было неизбежно — таков бизнес. Но Майерсу это претило. И уже совсем противно было иметь дело с таким ничтожеством, как Мидлтон.

— Сокольничий хочет не только плантацию. Ему нужна эта женщина, Элизабет Беннет. Он предлагает большое вознаграждение, если вы переправите ее к нему на острова. Она нужна ему живая или мертвая.

— Так, с меня достаточно! — отрезал Майерс. — Выметайся отсюда. И передай своему клиенту, что в этом деле я ему больше не помощник. Во всяком случае, пока он посылает ко мне таких, с позволения сказать, связных, как ты. С подлецами я не работаю, Мидлтон.

Гнусавый адвокат в негодовании вскочил. Лицо его приобрело кирпичный оттенок, рот закрывался и открывался как у выброшенной на берег рыбы.

— Вы… вы… как вы смеете так говорить со мной, — задыхаясь от возмущения, выдавил он.

Майерс выдвинул ящик стола и вытащил маленький, украшенный мелкими жемчужинами, пистолет.

— Даю тебе две минуты, чтобы убраться из этого здания, — отчеканил старик, — и еще двадцать минут, чтобы убраться вон из Честертауна. Если после этого ты все еще будешь отсвечивать здесь, я пристрелю тебя как опасного для общества типа.

— Вы не посмеете! — взвизгнул Милдтон. — Сокольничий…

— Сокольничий избавится от тебя с той же легкостью, с какой он избавляется от неработоспособных пленников, вывезенных из Африки. Твоя глупость и твой наглый язык делают тебя опасным, Мидлтон. Опасным для меня и опасным для него, что гораздо хуже. Будь я на твоем месте, я первым делом рванул бы через океан в Англию, а то и в Голландию. У Сокольничего длинные руки и долгая память.

Майерс взглянул на настенные часы.

— Одна минута уже прошла, — напомнил он, подняв пистолет.

В это мгновение Мидлтон вылетел из кабинета, а в следующее был уже на улице. Даже из окна было видно, как его трясет от злости и страха. Но это только прибавило ему скорости. И вскоре он растворился в пелене дождя.

Майерс вернулся в свое кресло. Он вдруг почувствовал себя бесконечно старым и беспомощным.

Фирму «Майерс и сын» Сокольничий втягивал в свои сети незаметно. Сначала он попросил о небольшом одолжении: так, пустяк, собрать информацию ков-то чем. Например, о семействе Беннет, об их финансовых делах, о поместье «Дар судьбы». Потом он вынудил Майерса финансировать восточную экспедицию Дэвида Беннета — под залог недвижимости, разумеется. Теперь он настаивал, чтобы фирма наложила лапу на «Дар судьбы» и продала бы его. Кому? Конечно, Сокольничему. Не придерешься. Все гладко. Бизнес.

Многим дельцам приходилось сотрудничать с Сокольничим. Он был важной персоной. В его руках были все связи на Карибских островах и во всех колониях на американском побережье. Поговаривали, что Сокольничий промышляет контрабандой вкупе с испанцами и португальцами. Ходили слухи, что он не брезгует услугами пиратских шаек. Толков было много, но ни один здравомыслящий человек прилюдно не высказывался о Сокольничем неуважительно или плохо.

Но сейчас Сокольничий перешел все границы, предложив вознаграждение за жизнь и честь женщины. Белой женщины. Англичанки! Майерс глухо застонал. Он почуял неладное давно, когда судно с грузом, принадлежавшим Элизабет Беннет, пошло на дно. Жаль, у него не хватило тогда мужества разорвать отношения с Сокольничим. Но сейчас — все. На убийство он не пойдет никогда.

Правая рука онемела от боли. Майерс отрешенно массировал ее. Плохо дело. Если Сокольничий решил убрать Элизабет Беннет, ее уже, считай, нет в живых. И соучастником этого убийства будет он, Майерс.

Дрожащими руками старик снова открыл ящик, сжал в ладони пистолет. Взгляд его усталых, слезящихся глаз замер.

 

10

У побережья Каролины

Сумрачное небо рассекла вспышка. Ослепительная молния озарила на мгновение тяжелые грудастые облака. Бесс зажмурилась, таким ярким был свет. Уже срывались крупные капли дождя. Волны становились выше и яростнее с каждым порывом ветра.

Ненастье преследовало путников все девять дней после выхода в Каролинские воды. Капитан Энтс Тэйлор вез на своем суденышке контрабандный груз — бренди и оружие. Для прикрытия на борту были запасы галантереи: иголки, ножницы, нитки и прочие швейные принадлежности. Бесс потеряла счет остановкам, которые делало судно. Чаще всего глубокой ночью они подходили к забытым богом причалам. Именно там и осуществлялась контрабандная торговля.

Команда «Джесси» состояла из трех человек, помимо капитана: вольноотпущенный негр по имени Руди, Йен, матрос-ирландец из каторжников, и мальчишка-мулат. Кажется, его звали Сэм. Судя по всему, он был глухонемой.

В носовой части шлюпа располагалась тесная и душная каюта, но Бесс ни одной ночи не провела там. Вместо этого они с Кинкейдом предпочитали закутаться поплотнее в жесткую промасленную парусину и устроиться на палубе.

К ее большому удивлению, общество Кинкейда было не только сносным, но и приятным. Стоило им покинуть причал у таверны, как шотландец перестал презрительно подначивать ее. Он ограждал девушку от всяких посягательств со стороны команды, если таковые возникали, обращался с ней дружески и доверительно. Не было случая, чтобы он не проследил, есть ли у нее сухое одеяло на ночь и достался ли ей лучший кусок во время трапезы.

Никаких намеков на интимность в их отношениях не было. Если Кинкейд и прикасался к ней, то лишь для того, чтобы удержать ее при качке. В его уверенных жестах и движениях чувствовались спокойствие и независимость. Бесс считала, что так можно относиться к любимой сестре.

Все это и радовало, и смущало ее одновременно. Мужчина, который, казалось, нисколько не способен вести себя вежливо и достойно, превратился в безукоризненного джентльмена. Бесс даже начала сомневаться, хочется ли ей подобного отношения к себе.

Зловеще прокатился по небу гром. Дождь усилился. Приближался шторм — уже второй за сутки. Бесс стало жутко. Брызги морской пены леденили лицо. Капитан Тэйлор предупреждал, что самым опасным участком будет изгиб у мыса Гатераса. Подвижное песчаное дно и коварные прибрежные течения превратили эти воды в проклятое место, особенно когда с запада налетал шторм и море превращалось в яростно бурлящий котел.

— Укрылась бы в каюте, — проворчал Энтс. Матросы спешно сворачивали паруса. — Ветер еще не разошелся. Вот смоет тебя…

— Ей и здесь хорошо, — вмешался Кинкейд.

Бесс заметила, что поверх куртки он надел кожаную сумку, где лежали пистолеты, кинжал старого Беннета, кошелек с монетами и пороховница. Переметная сумка Бесс была заблаговременно засунута в пустой бочонок из-под виски. Все эти меры предосторожности Кинкейд предпринял в самом начале плавания.

Капитан не отходил от рулевого колеса, всем телом налегая на него, чтобы преодолеть могучие волны и не сбиться с курса под порывами ветра. Ирландец и мальчишка-мулат возились с грузом, Руди сидел на носу, вслушиваясь в рев волн. Киикейд объяснил Бесс, что в темноте невозможно увидеть мели и рифы, поэтому курс приходится определять на слух — море изменяет свой «голос» в зависимости от рельефа дна.

Рваный, порывистый ветер, казалось, со всех сторон бросал на них потоки дождя. Бесс втянула голову, стараясь парусиновой накидкой защитить лицо от уколов ледяных струй. Она закрыла глаза и стала вспоминать «Дар судьбы». Такое длительное ненастье, наверное, плохо скажется на урожае. Сырость и холод — да еще в это время года! — не принесут пользы ни полям, ни садам. Значит, зимой люди и скотина будут жить впроголодь. А вернется ли она к зиме? И, наконец, самое главное: окажется ли золото в тайнике, который еще неизвестно где искать?

Бесс украдкой взглянула на Кинкейда. Он стоял во весь рост и смотрел на бушующую стихию. Казалось, он не замечает ни ветра, ни дождя, ни холода. Сверкнула молния — и во вспышке Бесс увидела, что глаза его закрыты, а рот сжат в тонкую жесткую линию.

Боже всемогущий! Что сделает с ней Кинкейд, когда, добравшись до Панамы, она сообщит ему, что никакой карты никогда не было? Что она все время рассчитывала только на помощь бесплотного призрака?

— Буруны по курсу! — раздался крик Руди. — Прямо по ветру!

Шлюп вздымало и бросало в бездну снова и снова. Внезапно удар свалил Бесс лицом вниз. Суденышко накренилось. Отчаянно заскрипели мачты… и вдруг надломились, как две спички. Откуда-то доносился крик Руди, но и он оборвался.

Оглушенная резким падением, Бесс не смогла сразу встать. Она только скользила руками по палубе. На нее неслись потоки бурлящей воды. Казалось, море и небо поменялись местами. Вдруг девушку обвила сильная рука; она услышала голос Кинкейда. «Бесс! Бесс!» — кричал он. Не успела она прийти в себя, как налетел следующий вал. И снова вода, тьма, вой, грохот. Когда Бесс посмотрела на корму, где только что стоял капитан, там не было никого — только кипела черная вода.

— Надо прыгать! — орал Кинкейд.

Она попыталась подняться, но с ужасом обнаружила, что ноги ее запутались в тросах и канатах.

— Не могу! — в отчаянии закричала Бесс. — Я в ловушке!

Что-то тяжелое накатилось ей на спину и плечи, но боли она не чувствовала. Тело онемело. Мир превратился в потоки воды. Вода заполняла рот, нос, уши, заглушала раскаты грома, ослепляла, одуряла.

Бесс уже поняла, что случилось. Она поняла, что шторм поглотил суденышко. Она поняла, что и сама идет ко дну. Никогда ей уже не увидеть ни солнца, ни травы, ни неба… И вдруг произошло невероятное. Шлюп вынырнул из воды. Бесс судорожно хватала ртом воздух. С притоком кислорода голова у нее прояснилась, и она поняла, что не одна. Рядом был Кинкейд. Он крепко держал девушку одной рукой, другой разрезал толстый канат, обвившийся вокруг ее ног.

Наконец Кинкейд освободил Бесс из капкана и потащил через палубу. Они прыгнули в пучину. Кинкейд во время прыжка не отпускал руку Бесс, но стихия оказалась сильнее и разлучила их. Не прошло и секунды, как Бесс увлекло вниз, в бушующую черноту. Она еще пыталась вынырнуть на поверхность, но тяжелые юбки и зашитые в одежду драгоценности тянули ее на дно. Внезапно ее вытолкнуло наверх, и в лицо ударил ветер.

Совершенно не представляя, в какую сторону плыть, Бесс старалась успокоиться, наладить дыхание. Надо непременно найти какую-нибудь доску или бочонок, твердила она себе, как неожиданно руки ее наткнулись на какой-то плотный предмет. Бесс сжала пальцы, пытаясь ухватиться покрепче. Предмет на ощупь напоминал… да это же мертвое тело, пронзила ее кошмарная мысль. Она отпрянула, в отчаянии крича, тут же захлебнулась очередной нахлынувшей волной, закашлялась… и услышала Знакомый голос.

— Не бойся. Твое время еще не пришло.

Бесс заморгала, смахивая с глаз едкую влагу, и увидела совсем близко Кьюти. Индеец стоял по грудь в воде, протягивая к ней руки.

— Я не могу больше плыть, — выдохнула девушка.

— Можешь.

— Не могу. Я выбилась из сил.

— Ты? В твоих жилах кровь Женщины Звезд. Без тебя мой народ будет предан забвению.

— Дай мне сил выжить.

— Плыви, дитя. Плыви ко мне. Я тебя понесу. Бесс следовало бы удивиться тому, что индеец может стоять на такой глубине, да еще в самом сердце шторма. Ей следовало бы удивиться тому, как искрятся над ним голубые огоньки, но она даже не думала об этом. Она думала только о том, как теплы и надежны его руки, с силой поднявшие ее над волнами. И Бесс с благодарностью и облегчением закрыла глаза.

Когда она снова открыла их, Кьюти уже не было. Буквально у нее под носом покачивался большой деревянный обломок. Бесс сделала несколько взмахов руками и крепко обхватила промокшие скользкие доски. И чернота небытия, так давно угрожавшая ей, поглотила разум. Девушка погрузилась в глубокий беспробудный сон.

День был в разгаре, когда Кинкейд очнулся и, тяжело перевернувшись, начал откашливаться. Морская вода разъедала рот, нос, глаза. Веки жгло огнем. Наконец Кинкейд смог сесть и оглядеться.

Пологий песчаный берег, море, с другой стороны жалкие деревца. Шелковистая пена мягко набегала на пляж, вдалеке еще виднелись кудрявые белые шапки волн — единственное, что напоминало о вчерашнем яростном шквале. Над прибоем шныряли чайки, издавая протяжные пронзительные крики. Береговая полоса была испещрена мелкими воронками — это вгрызались в песок морские моллюски. Волна оставляла после себя множество маленьких лужиц, вода в них быстро нагревалась на солнце, и туда спешили крабы. Жизнь кипела, но признаков человека не было и в помине.

Кинкейд на коленях подполз к кромке воды, стал промывать от песка глаза. Кашель разрывал грудь. Горло першило. С трудом он поднялся на ноги, сделал несколько неуверенных шагов. Насколько можно было видеть, тянулся пустынный ровный пляж.

— Бесс! — закричал он, складывая у рта ладони. — Бесс! Где ты?

Ответом был только хриплый надсадный крик чайки.

Кинкейд сорвал с себя лохмотья, в которые превратилась его рубаха, зашел по колено в море, намочил лоскутки, чтобы протереть ими, как губкой, лицо, плечи, грудь. Соленая вода щипала глаза, саднила кожу, но он стойко перенес эту процедуру. Покончив с умыванием, Кинкейд сполоснул волосы и отбросил их назад. Прикрыв ладонью глаза, он стал вглядываться в морскую даль — ни клочка суши, лишь ровная серовато-синяя водная гладь.

— Бесс! — снова прокричал Кинкейд.

И вдруг мурашки пробежали у него по спине, горло будто железным кольцом сдавило.

— Бесс! — холодея, кричал он.

Под ложечкой разгоралась боль, но не от едкой морской воды, а от горькой мысли, что рыжеволосой Бесс, может, уже и нет на свете, что ее тело, разбитое и изувеченное, лежит на дне, как останки потонувшего корабля.

Отчаяние и стыд охватили Кинкейда. Ведь он держал ее руку, когда они прыгали с борта. Держал, но потом потерял. Впервые в жизни сила и ловкость изменили ему.

Пресвятая Дева Мария! Если Бесс погибла… Что это с ним? Неужели он будет плакать из-за женщины? В конце концов, она для него никто. Досадуя на собственное мягкосердечие, он выругался, повернулся и двинулся вдоль берега.

Но не прошло и двух минут, как сиянием восходящего солнца его ослепила правда, правда, которую отогнать от себя он уже был не в силах. Впервые за много лет, сам того не желая, он позволил женщине проникнуть ему в сердце. Если он потеряет ее сейчас, то уже никогда не избавится от боли в душе. Другой такой женщины не будет никогда.

Снова и снова он звал ее, но в ответ слышал только шум моря и ветра.

Кинкейд твердо решил искать Бесс насколько хватит сил. Он уже давно шел вдоль кромки моря. Оружия у него не было. Пропал даже висевший у пояса кинжал, не говоря уж о пистолете. Из одежды остались только ремень и бриджи, которые, кстати, побывали не в одной переделке, но так ни разу и не порвались.

Его мучила жажда, но он и внимания на это не обращал. Будет еще время поискать воды. Вспомнив старые солдатские навыки, Кинкейд пососал мелкие мокрые голыши, и сухость во рту стала не такой изнуряющей.

Минут через десять он, наконец, набрел на выброшенные обломки мачт. Чуть поодаль в прибое болтались останки корабельного корпуса, тяжело хлопали сорванные паруса. Все это Кинкейд вытащил на песок, чтобы подсохло на ветру и солнце. Как знать, может, пригодится.

Еще ярдов через сто его внимание привлек темный округлый предмет — бочонок с вещами Бесс! Плотно закатанная крышка почти не пропустила внутрь влагу. Здесь и оружие, и пороховница, и одежда. Старинный кинжал Кинкейд сунул в ножны, бочонок взял на плечо и продолжил поиски. Еще сотня-другая шагов, и он увидел, что берег резко уходит на запад. За поворотом ему открылся широкий пролив, вдали виднелись деревья — там был другой островок.

— Бесс! Бесс! — закричал он.

И вновь только эхо было ответом. С каждой минутой все слабее становилась надежда, что он найдет Бесс живой. Даже если ей удалось добраться до берега, зной, безжалостное солнце и жажда быстро сделают свое черное дело. Какой бы смелой и решительной она ни была, она всего лишь слабая женщина.

. Женщина, за которую он ответственен… Женщина, которая доверилась ему. О Господи! Сейчас он готов был отдать свою руку на отсечение, лишь бы найти Бесс. Он готов был отправиться в преисподнюю ради спасения девушки.

Камнем упала с неба огромная птица, молниеносно выхватила из воды рыбу и исчезла в бескрайней синеве. Он не поверит, что Бесс погибла, пока сам не увидит ее остывшее тело.

Пока он не найдет ее…

И вдруг, как вспышка, на фоне белой пены мелькнуло ярко-зеленое пятно. Со словами мольбы и проклятий Кинкейд отшвырнул бочонок и рванулся вперед. С каждым шагом расстояние сокращалось, и он все яснее видел, как плещется прибой вокруг копны пышных каштановых волос.

— Бесс! Бесс! — хрипло выкрикнул он. Сердце его неистово колотилось, когда он обхватил тело девушки. Глаза ее были закрыты, густые темные ресницы только подчеркивали неестественную бледность лица. Кожа была прозрачной и холодной.

Зеленое платье, белые нижние юбки море, превратило в лохмотья, шнур корсета разорвался, и округлые полные груди девушки были обнажены почти до сосков. Как ни старался, Кинкейд не мог обнаружить никаких признаков дыхания.

В отчаянии он прижал ее к себе.

— Бесс! — простонал он. — Бесс, очнись. Услышь меня, Бесс!

Голова ее мягко легла ему на плечо, будто она крепко спала. Струящимся бархатом волосы покрывали белые плечи. Мягкие розовые губы чуть приоткрылись, но ни вздоха, ни стона Кинкейд не услышал. Одна рука безвольно откинулась в сторону.

— Девочка моя, — прошептал Кинкейд. — Как же так? Ну не молчи, очнись…

Вытащив девушку из полосы прибоя, Кинкейд уложил ее на песок и опустился рядом на колени, все еще не отнимая рук от ее тела.

— Бесс, — выдохнул он и, сам не зная почему, вдруг припал к ее губам…

И Бесс тихо вздохнула. Кинкейд встрепенулся.

— Бесс! — снова позвал он, но она не отзывалась. — Бесс, не оставляй меня… Бесс…

От мучительной боли в сердце плечи его содрогались. Надежда меркла.

Но именно в этот момент Кинкейд отчетливо услышал тихий полувздох-полустон. Ресницы ее задрожали, и вот, наконец, приоткрылись хрустально-голубые глаза. Взгляд их сначала был непонимающим и отрешенным, но потом очи ее будто вспыхнули. Бесс узнала его.

— Кинкейд… — со слабой улыбкой прошептала она. — Где же ты был?..

Кинкейд вновь поцеловал ее, прижал к себе; он впивался в губы девушки, распаленный осуществившейся надеждой. А Бесс, к великому изумлению, обвила руками его шею, прильнула к нему и ответила на поцелуй с жаром, отнюдь не присущим еле живой женщине.

 

11

Щеки ее порозовели, она прерывисто и тихо вздохнула, поглядывая на Кинкейда из-под полуопущенных ресниц. Девушка медленно провела влажным языком по пересохшим припухлым губам.

— Тебе говорили, какой ты красивый? — хрипловато проговорила она.

Кинкейд судорожно сглотнул. Соленая морская вода изменила голос Бесс, и теперь он стал соблазнительно низким. Волна чувственного возбуждения охватила Кинкейда. Он все держал девушку в объятиях, наслаждаясь ласковым солнцем, теплым песком, шелковистым ветерком, сознанием того, что она живая. А губы его жгла сладость ее губ.

— Бесс… Бесс… — повторил Кинкейд, не понимая толком, наяву это все или в грезах. — Бесс… Ты это? Или призрак? — выдавил он, и вдруг сердце его дрогнуло: девушка обмякла у него в руках, закрыла глаза.

— Бесс! — судорожно сжал он ее.

— Спать… — пролепетала она.

Кинкейд держал едва живую женщину, он понимал, что она уцелела только чудом, он понимал, что жизнь едва теплится в ней, понимал… и не мог оторвать глаз от ее роскошной груди, которая едва заметно вздымалась при вздохе. Кожа была безупречно гладкой, затвердевшие от прохлады соски угадывались под тонкой мокрой тканью лифа. Он все смотрел на эту грудь, эти плечи, эту молочно-белую шею, нежный изгиб которой мог свести с ума любого мужчину. Тело девушки будто было создано для любви…

— Спать сейчас нельзя! — резко сказал Кинкейд, отгоняя наваждение, силой заставляя себя вспомнить, кто он, а кто она, где они и что сейчас происходит. Да, он целовал ее, да, она отвечала его губам, но оба они, скорее всего, просто были в плену эмоций: радость, что живы, облегчение, что нашли друг друга, надежда, что все будет хорошо…

За спиной у Кинкейда осталось немало такого, о чем он сожалел и даже чего стыдился, но чтобы воспользоваться прелестями едва живой девушки… Нет, это не в его правилах.

— Кинкейд… — прерывисто выдохнула Бесс и со стоном прильнула к его плечу.

Дрожь восторга и желания охватила Кинкейда. Он сжал зубы, чтобы не дать волю чувствам, губам, рукам. В жизни он имел множество случайных подруг, была у него и жена, было несколько любовниц, но никогда ни одна женщина не произносила так его имя.

Лоб его покрылся каплями холодного пота. Да, Кинкейд хотел эту женщину, он страждал ее, алчно желал сорвать с нее оставшуюся одежду. Он хотел ладонями ощутить прохладу и мягкость ее стана, испить губами сладость этой женщины, хотел довести ее до самого пика вожделения, когда она, влажная и жаркая, кинется ему навстречу.

Фантазии разжигали страсть, кровь неумолимо закипала. Никогда еще его так не захватывало желание обладать женщиной. Она будет — полностью и окончательно! — будет принадлежать ему! Но в его власти она должна остаться! Ему нужно не просто удовлетворить свою похоть, ему нужна эта женщина. Нужна навсегда. Навечно.

Бесс устала. Она так обессилела, что ее клонило в сон. Но после кошмара кораблекрушения, после многочасовой борьбы со стихией ей не хотелось расставаться с этими сильными мужскими руками, которые несли уверенность и покой.

Бесс провела языком по сухим губам. Соль, горечь и… еще что-то — незнакомое и приятное. Это «что-то» — он. Кинкейд.

Девушка еще теснее прильнула к своему спасителю. Кожа ее была обласкана теплым солнцем и прохладным ветром, но не это подсказывало, что жизнь не оставила ее. Главное, рядом был сильный мужчина, чьи крепкие руки так нежно держали ее.

Кинкейд целовал ее. И от этого в душе загорелся огонек счастья и безмятежности. Они выжили оба. Мужчина и женщина, они остались одни на свете, где нет ничего, кроме сияния солнца, шуршания прибоя и горячего белого песка. Этот удивительный островок не ведал ни законов, ни правил. Все ошибки прошлого превращались здесь в дым. Здесь не было времени — здесь растворялась реальность и оставались только ощущения — неведомые и сладкие.

Она в его объятиях. Она жива. Все остальное не имеет значения…

— Кинкейд… — позвала она.

— Да, девочка, я здесь, — раздалось в ответ. Бесс слышала его голос совсем близко.

— Я знала…

Бесс не договорила. Для пирата у него слишком красивые глаза. Цвет их не карий, а ореховый, а в глубине поблескивают золотые звездочки, точь-в-точь как светятся на солнце его пшеничные волосы. И такой пронзительный, ясный взгляд.

Бесс разомкнула руки и провела пальцем по загорелому мужскому лицу, и будто золотистые мягкие кисточки защекотали ладонь.

— Женщина, — глухо пророкотал Кинкейд, — ты не знаешь, на что идешь, женщина.

Он отстранился от нее. Но Бесс поднялась, села коленями на сыпучий песок и взглянула ему прямо в глаза, обхватила ладонями его лицо.

— Ты целовал меня, — проговорила она.

— Да.

Кожа его была загорелой и обветренной, рот сжат, резко обозначены скулы. Бездонные глаза смотрели не мигая.

— Так поцелуй еще.

— Ты хочешь? Хочешь, да?

Сначала только взглядом он ответил на ее чувственный вызов. Потом нарочито медленно поднес ко рту руку, лизнул большой палец и провел им по сухим губам девушки.

Улыбка мелькнула на лице Бесс. Влажная полоса, оставленная мужскими пальцами, будто сотни огней зажгла в ее теле, и она зубами легко сжала кожу на его ладони, сжала совсем не больно, но дразняще и обещающе, так что Кинкейд застонал от удовольствия.

— Вот, значит, как ты хочешь играть? — спросил он тихо, осторожно оттянул назад ее голову, чтобы поцеловать.

Он припал к нежным губам девушки страстно и жадно, но она встретила его с радостью. Казалось, нет ничего естественнее на свете, чем раскрыть свои уста и коснуться языком языка. И вся она подалась навстречу его ласкам, изнемогая от сладкой истомы.

Как же силен этот мужчина! Широкая грудь, могучие плечи лучше всякой крепости защитят ее от всех невзгод. Его голос, движения, руки, губы одурманивали, как волшебная музыка. Бесс терялась в мыслях, ей хотелось только одного: чтобы поцелуй этот длился вечно. Но через мгновение, когда его мощная ладонь накрыла ей грудь, появилось желание завернуться в этого человека, пропитаться насквозь его запахами, его силой, его страстью. Разбуженные мужскими руками, груди подняли в теле Бесс бурю чувственных ощущений.

— Ты моя девочка, — выдохнул Кинкейд, влажно скользнув губами к мочке уха. — Я не встречал еще такой нежной женщины.

Он опустил Бесс на спину и вытянулся рядом, наслаждаясь изгибами ее стана.

Его следует избегать, бояться, смутил ее на мгновение включившийся рассудок. Но страха не было. Не было недоверия. Не было смущения. Этот человек никогда не обидит ее. Она знала эту простую истину, как с рождения знала, что земля под ногами твердая. Разве он может причинить ей боль, вред, нанести обиду, если они оба — единое целое… И ничего естественнее для них нет, чем близость физическая и духовная.

И так было всегда… И всегда будет…

Кинкейд все целовал ее, шершавыми ладонями ласкал шею, груди. Оторвавшись от жарких девичьих губ, он склонил голову ниже, следуя языком за прикосновениями своих рук. Бесс не открывала глаз, наслаждаясь неведомым доселе чувственным восторгом.

Одна его ладонь скользнула по обнаженному бедру. От прикосновений мужских рук разгоралась кровь, прокатывались по телу судорожные сладкие волны. Бесс ахнула и грациозно изогнулась навстречу его ласкам.

— Сладкая моя, — хрипловато выговорил он, касаясь влажным языком ее соска.

Девушка затрепетала и прижалась к нему еще крепче. А Кинкейд, облизнув нежный розовый кружок, вдруг сжал его зубами. Бесс задохнулась. Он тихо засмеялся, поднял голову и глянул в ее затуманившиеся глаза.

— Тебе нравится?

— Да… о… да.

Пальцы Бесс зарылись в песок, из горла вырвался протяжный тихий стон. Возбуждение от ласк достигло высот, на каких еще не бывала Бесс.

Испариной покрылась ее кожа, дыхание стало быстрым и прерывистым. А Кинкейд опять целовал ее, и вкус его страсти дурманил голову. Бесс слышала только, как колотится сердце и как мчится по жилам горячая кровь.

Кинкейд влажно дохнул ей в ухо.

— Ты хочешь?.. — одними губами шепнул он. Она не могла ответить, голос изменил ей. Кинкейд чуть отстранился от девушки, но она жадно потянулась к нему… Ей не хотелось отрываться от этих жарких рук, ей не хотелось расставаться с дивным сладостным чувством…

— Я никогда не беру женщину силой, — отрывисто произнес Кинкейд, поднимаясь на ноги. — Пока ты еще можешь остановить меня…

Он одним движением скинул тугие бриджи. Бесс застыла в удивленном восторге. Ее внутренний голос взорвался криком: «Иди к нему. Это Он. Это твоя судьба, это тот самый мужчина, встречу с которым тебе предсказали в детстве!»

Бесс дрожала. И вдруг — обвал. Волшебная пелена рассеялась. Она увидела перед собой шотландца, совершенно нагого. Он смотрел на нее с вызывающей страстью. И увидела себя — растрепанную и полуодетую.

Что я наделала? Рассудок возвращался к жизни и брал свое.

— Нет. Нет, не могу. Я… не должна. Сжавшись в комок, она отвернулась. Кинкейд сквозь зубы процедил слова проклятия. Тянулись мучительные секунды.

— Прости, — чуть слышно молвила Бесс. — Это моя вина. Мне не следовало…

Не проронив более ни звука, Кинкейд поверился прочь, как был обнаженный бросился в волны прибоя и быстро поплыл от берега.

Бесс встала. Ее трясло так, что постукивали зубы. Дурнота подступала к горлу. Боль сжала виски. Глаза затуманились.

— Что я наделала! Что же я наделала! — повторяла она. Потом бессильно опустилась на песок и спрятала в ладонях лицо.

Она сама бесстыдно бросилась на мужика, терзалась Бесс. Она позволяла ему трогать ее везде, даже там, где сама себя не трогает. Она подставляла ему груди, чтобы он целовал их, она ласкала его, она была почти готова сдаться ему… Но почему?! Почему?! Что на нее накатило?

Бесс глянула на океан. Далеко в волнах мелькала его светлая грива. Что же он теперь думает о ней? Не успела выбраться из смертельной опасности, как дала волю своей похоти, будто она… будто она… Бесс подыскивала сравнение.

— Будто продажная шлюха, — пробормотала наконец девушка.

Злясь и досадуя на себя, Бесс ударила кулачками по песку. Она сама предлагала ему себя! А не распластана сейчас под ним только потому, что Кинкейд имеет о чести лучшее представление, чем она о скромности и морали.

Все как в первый раз.

Нет!

Бесс вскочила на ноги и бросилась бегом вдоль берега. Нет, совсем не так. Тогда Ричард просто изнасиловал ее. Она не хотела его ласк. Да, доверяла. Да, была влюблена. Но не собиралась поддаваться на его похоть. А с этим шотландцем все иначе…

Бесс бежала. Ее волосы развевались на ветру. Ноги утопали в сухом песке. Она жадно глотала прохладный сырой воздух и бежала, бежала все быстрее. Бежала от себя, от Кинкейда, от страшной мысли, что, скорее всего, она безвозвратно потеряла рассудок.

Наконец ноги отказали, а боль, острой иглой пронизывающая голову, стала нестерпимой. Бесс, еле двигаясь, забрела по колено в море. Место, где Кинкейд нашел ее, было уже далеко. Здесь нечего опасаться его горящих глаз. Здесь пусто. Только шумит океан да изредка кричат птицы.

Пусто. Птицы… …И Кьюти.

Бронзовая фигура индейца прямо на глазах выкристаллизовалась над сияющим океаном. С каждой секундой он становился все реальнее, бесплотная пелена исчезала. Сначала обозначилось лицо с черными глазами, через мгновение — иссиня-черные волосы, разбросанные по плечам. Невзирая на зной, Бесс поежилась. Сколько раз уже являлось ей это видение, но она все равно не могла избавиться от тревожно-благоговейного чувства, от которого мурашки бежали по коже.

На точеном лице индейца выделялся гордый прямой нос, под резко очерченными бровями сверкали глаза. Острые скулы были расписаны боевым орнаментом.

Кьюти нельзя было назвать великаном, но в сравнении с тонкой гибкой талией плечи его казались мощными и широкими. Длинные руки и ноги были мускулистыми и жилистыми, а кожа гладкой.

Костюм его был по-язычески пышным. Бесс сморщила нос. Ребенком она не понимала, что Кьюти был тщеславен, как лондонский денди, что он имел слабость к внешним эффектам, особенно если ему хотелось произвести впечатление. Теперь-то ее не проведешь…

В ремешки его сандалий были вплетены блестящие шнуры, унизанные драгоценными камнями. Набедренную повязку украшали разноцветные перья, пояс был скреплен огромной золотой пряжкой. Роскошное сине-зелено-красное оперение венчало голову. На шее висели ритуальные серебряные и золотые украшения. Круглые щитки на груди ослепительно блестели на солнце. В мочках ушей болтались на длинных цепочках золотые фигуры хищников. Запястья оплетали серебряные браслеты с изумрудами. В одной руке Кьюти держал серебряный томагавк, на рукоятке которого ощерился золотой ягуар, на запястье другой руки сидел желто-зеленый попугай.

— Я не расположена наслаждаться пышными зрелищами! — крикнула ему Бесс.

Она уже знала, что, являясь ей в таком великолепном одеянии, он непременно хочет добиться от нее повиновения.

Кьюти хранил молчание. На губах его играла улыбка. Он выжидал с чисто индейским терпением. Бесс, может, и хотела улыбнуться ему в ответ, но была настолько расстроена и раздосадована, что не нашла в себе сил.

— Ничего не поможет! Что бы ты ни задумал, я на это не пойду. Тебя вообще нет — ни здесь, ни где-либо. Ты существуешь только в моем буйном воображении. Я сумасшедшая, понял? И я…

В ноги девушке толкнулась волна. Она наклонилась, ополоснула водой лицо.

— Я едва не утонула, — сказала Бесс, зажмурив глаза и подставляя солнцу лицо. — С этим шотландцем я оказалась на необитаемом острове. И вместо того чтобы бороться за жизнь, я похотливо бросилась в его объятия… Так что с меня достаточно — и приключений, и призраков. Уходи!

Она перевела дух и начала медленно считать до десяти. Когда она откроет глаза, видение исчезнет. Никакого индейца нет и быть не может. Он просто персонаж из легенд, которые бесконечно рассказывала ей бабушка.

А Бесс была очень впечатлительным ребенком. Сегодня она сама себе хозяйка.

— Десять… — сказала девушка и огляделась.

Ни в брызгах прибоя, ни на белом песке Кьюти не было, только чернели ворохи морских водорослей.

Бесс вздохнула с облегчением. Значит, она права. Значит, она безукоризненно владеет своим даром. Стоило ей пожелать, чтобы видение исчезло — и все: его нет. Может, она еще не совсем сошла с ума. Может…

— Бесс.

Девушка вздрогнула и резко обернулась. Кьюти стоял у нее за спиной. Совсем близко. Он будто парил над бурлящей пеной.

— Черт тебя побери, Кьюти.

Индеец вытянул руку с сидящей птицей и царственным жестом указал на берег.

— Выходи из воды, Женщина Звезд. Ты уже достаточно накупалась.

Молча и покорно девушка вышла на песок и опустилась на обломок дерева.

— Когда ты начала сомневаться в своем небесном даре? — резко спросил Кьюти.

— Я не понимаю, о чем… — начала она.

— Да, дитя мое, ты действительно не понимаешь. Почему ты отвергла его? Он тот, кого я жду много лет, тот самый мужчина, которому суждено быть твоим супругом и отцом твоих детей.

— У меня нет детей, — вспылила Бесс, — нет и не будет мужа. У меня есть «Дар судьбы», и я не собираюсь делить его с… каким-то охотником за богатством!

— А ты сама разве не вышла на Большую Охоту? Разве не ты охотишься за сокровищами наших предков?

— Это совершенно другое дело, — возразила она. — Ты сам — и никто другой — вынудил меня на это. Ты твердил, что золото принадлежит мне.

— Да. Это мои слова, — признал Кьюти. Неторопливым движением он воткнул топорик в песок и пересадил попугая на рукоятку. Попугай пронзительно закричал и куснул индейца за палец. Кьюти сморщился и слизнул выступившую каплю крови.

Бесс никогда не могла понять, почему он всюду таскает с собой эту дурацкую птицу.

Кьюти положил руку ей на плечо. Прикосновение было теплым, почти реальным.

— Ну почему, почему все так сложно? — вздохнула Бесс. — Почему другим призраки не являются? Почему все валится на меня?

Кьюти рассмеялся сухим шелестящим смехом, казалось, будто шуршат на ветру опавшие листья.

— У тебя дар великой силы. Ты видишь то, что недоступно другим. Ты слышишь то, что не услышит простак, глупец или невежда.

— Я вела себя мерзко, — призналась Бесс. — Тебе хорошо известно, что я не распутница, но Кинкейду я позволила… — Голос ее срывался. Во рту пересохло. Она подняла глаза. — Кьюти, я…

— Не вини себя. Это дело моих рук.

— Твоих? — Бесс вскочила. — Так это ты заставил меня…

Кьюти покачал головой.

— Было очень просто сподвигнуть тебя на то, что давно подсказывало тебе собственное сердце.

— Значит, ты попробовал на мне свое колдовство?

Индеец снова покачал головой, подняв в ритуальном жесте руки.

— Это что еще за речи? — строго спросил он. — Разве я и твоя бабка не учили тебя, что знатной англичанке не подобает верить в колдовство? Ты огорчаешь меня. Я сожалею, что…

— Ты еще не о том будешь жалеть, если затеешь нечто подобное снова. Я за себя не ручаюсь. Я уподобилась грязной трактирной шлюхе. Я позволила ему…

— …То, что женщина принимает от своего мужа без смущения и с радостью, — закончил Кьюти.

— Он мне не муж! Твой Кинкейд — преступник. Беглый каторжник. Жестокий наемник. Я бы не взяла такого в мужья, даже если…

— Он будет твоим мужем.

— Не будет. Никогда!

— Он хранитель, посланный тебе судьбой. И всегда был им.

— Нет. Нет, Кьюти. Правда за мной. И ты не заговоришь меня. Кинкейд грубый, надменный… он… он…

— Он спас твою жизнь во время жестокой бури.

— Спас, — согласилась Бесс. — Верно. Я даже не думала, что в нем столько отваги, но…

— Пришло твое время выходить замуж, дитя мое. Ты бесконечно дорога мне, но я не имею права лукавить. Тебе предстоит зачать, выносить и родить ребенка, который продолжит нашу древнюю ветвь. Благородная кровь должна жить вечно. Пока род Женщины Звезд ходит по земле, мои предки живы. А разорвется эта священная цепь, все, кого я любил, кем дорожил, кем гордился, канут в небытие.

— Меня не удастся толкнуть на брак. Я не желаю жить под властью мужчины. Я люблю «Дар судьбы» И в чужие руки я свое детище не отдам.

— А как же ребенок, дитя мое? Ты одна разве сможешь иметь ребенка — продолжателя рода?

— Мой отец еще не стар. У него будет жена. Будут и дети.

— Ты носительница священного огня древнего народа! Все линии судьбы сходятся на тебе. Ты — Женщина Звезд.

— Я за Кинкейда замуж не выйду. Ни сейчас, ни когда-либо.

Губы индейца побелели и сжались в тонкую нить, глаза сверкнули бесноватым огнем и сузились.

— Не говори того, о чем будешь жалеть всю жизнь.

— Повторяю, я не пойду за него! — выкрикнула Бесс.

— Женщина!

Услышав голос Кинкейда, Бесс обернулась. Глаза ее расширились, когда она увидела его, стоявшего в двух шагах. Уперев руки в боки, он с вызовом смотрел на девушку. Черты лица, казалось, окаменели, вместо улыбки замерла суровая гримаса.

— В своем ли ты уме, раз беседуешь со старым бревном? — саркастически спросил шотландец. — Впрочем, изменил тебе рассудок, нет ли, за все время наш брак не упоминался ни словом. Тут и размышлять нечего. Этому не бывать.

Бесс с опаской окинула глазами его фигуру. К ее облегчению, Кинкейд был одет.

— Вот что, красотка, я требую от тебя объяснений. Немедленно. Ждать я не намерен.

 

12

Бесс в отчаянии озиралась, надеясь на поддержку Кьюти. Но она уже знала, что он исчез. Исчез, нарочно оставив ее наедине с Кинкейдом. Взывая к своей гордости, отваге и разуму, Бесс расправила плечи, смело подняла голову, стараясь выглядеть в глазах этого рассерженного мужчины надменной и собранной.

— Во всем только моя вина, — молвила она. — То, что я сделала, непростительно. В свое оправдание могу сказать одно: я чудом выжила, чуть не утонула. Возможно, это временно повлияло на мой рассудок. Прости, Кинкейд. Понимаю, что ты чувствуешь и думаешь, но я…

— Нет, — перебил он ее, — о том, что я чувствую, ты даже представления не имеешь. Знаешь, как называется женщина, которая распаляет мужика, а затем бежит?

На его лице мелькнула гримаса брезгливого отвращения. Бесс передернуло от стыда.

— Я не распутница, — только и смогла сказать она.

— Однако ты и не девица, — оборвал ее Кинкейд. Бесс будто ушатом ледяной воды окатили.

— Почему ты так решил? — тихо спросила она.

— А почему я должен был решить иначе? — пожал плечами шотландец.

Бесс смутилась и вспыхнула так, что, казалось, она сейчас расплачется. В душе у Кинкейда шевельнулась жалость. Взгляд девушки был беззащитным, почти затравленным, как у бездомного щенка. Да, ему пришлось признать, что он почти потерял над собой контроль. Разве Бесс Беннет женщина для развлечений? О небо! Оп готов был овладеть женщиной, слишком изможденной и напуганной, чтобы управлять собой и разбираться, где благодарность, а где чувственное желание.

— Ты прав, — глухо отозвалась Бесс. — Я не девственница, но клянусь, я не по своей воле лишилась невинности. — По ее щеке покатилась слеза. — Я… меня изнасиловал человек, которому я доверяла.

— Совершенно необязательно выворачивать передо мной душу, — буркнул Кинкейд.

— Я просто пытаюсь все объяснить, — торопливо сказала она. — Я была наивная шестнадцатилетняя дурочка. И во многом виновата сама. Я не подозревала, что для меня это так страшно кончится. — Лицо ее побелело. — Это больше не повторится.

— Значит, ты никогда не любила, никогда не была с мужчиной?

Бесс покачала головой.

— То, что произошло между нами… — Она запнулась. — В общем, я солгу, если скажу, что это не доставило мне удовольствия.

Кинкейд молчал. Гордая англичанка нашла в себе силы признаться. Да, в самообладании ей не откажешь.

— Тогда почему ты вырвалась от меня? — наконец спросил Кинкейд. — Какой же смысл запирать ворота, после того как…

— Я женщина. Я в одиночку несу ответственность за огромную плантацию, — сказала Бесс, понемногу обретая уверенность в себе. — Я не собираюсь поступаться своей независимостью и быть игрушкой в руках мужа. Он может унижать меня, продавать мои земли, выгонять старых слуг, проматывать мое состояние за карточным столом, бить меня, он может даже разлучить меня с моими же детьми, если они будут. По его прихоти меня можно упрятать в сумасшедший дом, можно отправить в чужие края на верную гибель.

— Но для женщины неестественно остаться без семьи.

— Нет. Для меня неестественно поступиться своим образованием и умением вести дела ради сомнительных супружеских радостей.

— Ты ведь не будешь отрицать, что у тебя, как у всякой нормальной женщины, есть потребность в мужчине?

Бесс закусила губу.

— Отвечай! — потребовал Кинкейд.

— Да, есть, — коротко бросила она.

Звук ее низкого, с хрипотцой голоса как кинжалом полоснул его чувства. В висках застучала кровь.

— Ты рождена для любви, — медленно произнес он, ощущая возбуждающую тяжесть в чреслах. — Я не встречал еще такой пылкой женщины.

Неожиданно для него Бесс вся подобралась, исчезли мягкость, беззащитность, которые так шли ей.

— Я никогда не выйду замуж, — отчеканила она. — Никогда. Если отец желает иметь наследников, он может заводить собственных детей.

— Может — если он жив.

— Он жив. Я знаю.

— Знать и хотеть — не всегда одно и то же, Бесс.

— Мой отец жив, — повторила она, — и он вернется домой.

— Он, может, и вернется, а вот мы вряд ли, если не позаботимся сейчас о пресной воде и еде. — Кинкейд глянул на запад, где опять собирались тучи. — И если я не ошибаюсь, скоро начнется дождь.

— Меня так мучает жажда, что я маринад готова пить. — Бесс оглядела пустынный берег. — Наверное, никаких грузов с нашего судна здесь не найти.

— А вот и ошибаешься. Я наткнулся на бочонок с твоей переметной сумкой.

— А я сохранила вот это, — улыбнулась она, похлопывая себя по потайному карману, где были зашиты деньги и драгоценности. — Не удивительно, что я еле-еле держалась на воде. С такой-то тяжестью…

— Этот островок гол, лыс и пуст. Смотри, здесь не деревья, а сухие коряги, — сказал шотландец. — Но если мы пересечем узкий пролив, то выберемся на более щедрую землю.

— Еще один остров? Или Большая земля?

— Не знаю, — пожал плечами Кинкейд, — но деревья там высокие и зеленые, насколько я вижу. Нам надо будет позаботиться и о крыше над головой. Шалаш, большое дупло — все равно.

— Как, снова вплавь? — насторожилась девушка.

— Не знаю, глубоко ли здесь, но в любом случае ты можешь держаться за деревянный бочонок, — сказал Кинкейд и добавил с усмешкой: — Потом, в такой спокойной воде я уж точно не дам тебе утонуть.

— Готова поспорить, что плаваю лучше тебя, — резко ответила Бесс. — Просто ночью меня тянул на дно груз — монеты и мои побрякушки.

— Да я и не думал задеть тебя. Ты самостоятельно выбралась из такой передряги! Три здоровых мужика не выдержали, утонули, но не ты.

— Ты думаешь, они все погибли? — ахнула девушка. — Скорее всего, так. Если только не оказались на другом клочке суши вроде нашего. Ладно, я пойду за бочонком, а потом поищем, где проще перебраться.

Кинкейд внимательно вглядывался в прибрежные воды, надеясь найти еще что-нибудь из остатков корабельного груза. Им и так повезло, что море выбросило этот бочонок. Теперь у них снова есть и оружие, и порох, и кремень, чтобы развести огонь.

Узкую полосу моря, разделявшую два островка, они преодолели без приключений. Еще через пару часов Кинкейд обнаружил зеленую низину. Осталось только докопаться до воды. В конце концов колодец был готов, и они утолили жажду. Вода была мутноватой, но все-таки пресной. Жаловаться не пришлось.

К вечеру они развели костер. На отмели Бесс поймала дюжины две съедобных моллюсков. Ни диких плодов, ни ягод не было еще и в помине, так что им предстоял обед только из одного блюда. Кинкейд тем временем занимался сооружением хижины из сучьев и тростника. Вместо крыши он набросил выловленный из воды парус от разбитого шлюпа. К моменту, когда начали падать первые капли дождя, путники уже сидели в сухом укрытии, где искрился импровизированный очаг, и поедали душистые мидии.

Хижина была достаточно просторной, чтобы вытянуться на «постелях» из сухой морской травы, но низкой, чтобы стоять в полный рост.

Бесс заметно нервничала в такой тесноте, избегая прикасаться к Кинкейду. Учитывая, что она позволяла ему утром, это было даже забавно.

— Бояться тебе нечего, — успокоил ее шотландец. — Я не кусаюсь.

— Я и не боюсь тебя, — возразила она.

— Да? Значит, ты здорово притворяешься. Девушка не поднимала головы, сосредоточенно перебрасывая с ладони на ладонь горячую ракушку.

— Я и не притворяюсь. Просто считаю, что в этих условиях нам не стоит слишком привязываться друг к другу.

— Вот, значит, как ты это называешь! — рассмеялся Кинкейд.

— И не думай, пожалуйста, ничего лишнего! — предупредила Бесс. — Все это было ошибкой. Случайностью. Больше это не повторится.

— До Панамы путь долгий. И таких ночей, как эта, будет много. Не раз еще нам придется оставаться наедине, и…

— Я говорю, больше это не повторится. Я никогда не позволю мужчине воспользоваться моим…

— Неужели ты думаешь, что я просто хотел воспользоваться твоим состоянием?

— Нет. Я все понимаю. Ты вел себя несравненно достойнее, нежели я.

— Хорошо, что ты не считаешь меня грязным чудовищем, — мягко сказал Кинкейд, сжимая холодную, чуть дрожавшую руку девушки. Она не отдернула ее. — Бесс, разве я тебе враг? — продолжал он, глядя на ее ладонь, которая не была белой и мягкой, как у большинства городских женщин. Ее небольшая рука походила скорее на мозолистую, шершавую руку мальчишки. — Как бы там ни было, мы с тобой здесь одни. Мы вместе. Я вижу, ты немало часов проводишь в седле. И готов биться об заклад, возишься на грядках наравне со всеми.

— И на грядках, и в поле, — подтвердила она, встречая его взгляд. — Спасибо, что ты готов утешить меня, но между нами ничего не может быть.

— Да, никакой долгой связи, — согласился Кинкейд. — Я уже был однажды женат и больше в эти игры не играю. В браке мужчине далеко не всегда выпадает лучшая доля.

— Где же сейчас твоя жена?

— Горит в аду, надеюсь.

— Она что, умерла?

— Лучше бы умерла. Для себя я давно похоронил ее. — Кинкейд встряхнул головой, отгоняя тягостные воспоминания. — Не люблю говорить об этом. Она изменила мне с моим лучшим другом. И я убил его за это.

— А ее ты тоже убил?

— Хотел убить. — Он помолчал, медленно поглаживая ладонь девушки. — Наверное, мужчина и женщина, не способные к тихой супружеской жизни, не могут быть счастливы, — задумчиво продолжал он.

Волосы Бесс тяжелой мантией облегали ее плечи. На лице играли красноватые огненные блики. Кинкейд почувствовал, как снова подкрадывается к нему возбуждение. Ноздри щекотал дразняще-пряный запах женщины. Бог свидетель, он поклялся сделать все возможное, чтобы Бесс иначе взглянула на отношения мужчины и женщины.

Легкие прикосновения мужских пальцев горячили кровь, вызывали трепет в каждом уголке тела. Как же ей хотелось откликнуться на его чувственные ласки и отрешиться от всего, кроме близости мужчины. Бесс хотела его, хотела, как несколько часов назад. Даже сильнее, но… Нельзя поддаваться. Иначе ловушка, расставленная индейцем, захлопнется.

Своенравный индеец твердо решил их сосватать. Теперь он не остановится, пока своего не добьется. Для призрака он, пожалуй, слишком настойчив. А уж если ему что взбредет в голову, ничего изменить нельзя…

Или почти ничего… Бесс пренебрегла его советами, когда позволила Ричарду окрутить себя или когда отправилась с бабушкой во время вспышки оспы лечить больных. Вот тогда последний раз она видела Кьюти в полном парадном облачении, что означало высшую степень его недовольства. Негодование Кьюти было так велико, что он не являлся Бесс около полугода.

Бесс надеялась, что сейчас индеец не будет упражняться в исчезновениях. Без Кьюти ей в ближайшее время не обойтись. Иначе как она узнает, куда идти в этой проклятой Панаме, где копать?

Кинкейд притянул девушку к себе и скользнул поцелуем по ее губам. О чем он говорит?

— …Есть много способов предохранить женщину от зачатия. Я позабочусь об этом, Бесс. Не бойся.

Какие мягкие и теплые у него губы, мелькнуло у Бесс. В тепле, после еды ее разморило. Ей хотелось закутаться в эти сильные мужские руки и целовать, целовать, целовать его…

Вместо этого она отстранилась и покачала головой.

— Нет, — молвила она. — Нет. Только не сейчас, только не сегодня. Может, и никогда. Мне не так просто пойти на это. Я устала, я хочу спать, и если ты человек, которому можно доверять, ты не тронешь меня.

— Суровая ты женщина, Бесс Беннет, — с искренним сожалением сказал Кинкейд. — Какие бы скверные воспоминания ни преследовали тебя… я смогу бесследно стереть их ощущениями, о которых ты не будешь жалеть.

Бесс обхватила себя руками и поежилась.

— Возможно, — молвила она. — Возможно, но прежде я должна этого захотеть. Я, — подчеркнула она, многозначительно глядя в темноту.

— Ну, как скажешь, — отозвался Кинкейд. Он подбросил в огонь еще хвороста. Пламя вспыхнуло ярче, разбрасывая веером голубые, оранжевые и зеленоватые искры. — Но предупреждаю, ты еще пожалеешь. «Я жалею о многом уже сегодня», — беззвучно кричала она, сворачиваясь комочком. По парусиновой крыше барабанил дождь. И боюсь, что в старости буду жалеть о тебе, Кинкейд, еще больше, думала Бесс, и тут улыбка тронула ее губы: наверное, каждой женщине надо встретить в жизни своего любовника-каторжника. Для опыта… С этими мыслями она погрузилась в глубокий и сладкий сон, будто лежала не на ложе из сухой травы, а дома, на мягкой пуховой перине.

Бесс разбудил запах жаркого. Солнце было уже высоко. Каждую косточку, каждую мышцу ломило и тянуло после всех приключений. Но чувство голода было сильным, как у здорового человека. Бесс села, потянулась, стараясь стряхнуть с одежды и с волос мелкий морской песок.

Под навесом хижины все горел костер, другой очаг Кинкейд устроил чуть поодаль. Там на вертеле жарился жирный, покрытый румяной корочкой кролик.

Шотландец довольно хмуро приветствовал ее.

— Заспалась ты, однако, миледи. А на завтрак у нас утиные яйца и жаркое. Есть и рыба, если угодно. Я поймал парочку.

— Приготовишь ее? — обрадовалась Бесс. — У тебя ведь такой аппетит, что хорошо, если мне хоть кусочек достанется.

— Остришь уже с утра? Ну-ну.

— Может, ты позволишь мне…

— Вон те кусты подойдут как нельзя лучше, — сказал он. — А если хочешь искупаться…

— Ну, уж нет. Водных процедур с меня достаточно.

— Да? Жаль. Потому что ванна тебе еще предстоит. Это тоже остров, хотя и пообширней, чем тот, первый. Большая земля дальше на запад. Думаю, можно связать несколько бревен, приладить парус, тогда получится плот. Двинем на юг вдоль берега. Если ты, конечно, все еще готова продолжать путь в Панаму. Там ведь может случиться всякое.

— Я готова. И я поеду туда, — решительно ответила девушка.

Бесс повернулась и пошла к густому кустарнику. Она проснулась в хорошем настроении, она жива-здорова, и она не позволит шотландцу портить чудесное утро.

Кинкейд, конечно, усложняет жизнь. Теперь Бесс поняла, что с ним не так просто поладить. Он не так примитивен, как казалось поначалу, когда она заключала с ним договор.

Однако под грубой и суровой маской скрывался если не истинный джентльмен, то человек, безусловно, порядочный. Тревожило другое: оба они были молоды и здоровы, со всеми присущими возрасту чувственными потребностями — что их ждет?

Тем не менее их разделяла пропасть. Бесс Беннет — дочь благородного человека, внучка аристократа, а Кинкейд — мародер, наемник, сила его только в клинке. На роду у него написано закончить свои дни на виселице.

Бесс завершила утренний туалет и пошла на пляж, чтобы ополоснуть лицо и руки. На лоб ей падали спутанные волосы, и девушка нетерпеливо отбрасывала их назад. Кинкейд был, несомненно, привлекателен, но думать о его мужских качествах сейчас не следует. Прежде всего, ей надо помнить, что он заносчивый и нагловатый тип, который часто забывает, где его место. Лучше держаться от него подальше даже в мыслях, иначе беды не миновать.

Бесс по возможности привела в порядок одежду и занялась волосами. Через несколько минут борьбы со своей гривой Бесс сдалась, оторвала половину от нижней юбки и собрала непослушные пряди в косу.

— Ты будешь завтракать или нет? — окликнул ее Кинкейд.

— Иду-иду, — отозвалась Бесс.

«К столу» она вышла спокойная и уверенная в себе. Кролик был уже готов и лежал на тарелке из листьев рядом с «салатом» из моллюсков.

— Яйца стоит сбрызнуть соленой водой, — сказал Кинкейд. — После еды сразу снимаемся. Не знаю, кстати, сколько нам придется идти до обитаемых мест. А края здесь неласковые.

Суровую маску, которую носил вчера, Кинкейд сменил на более мягкую и человечную. Ночь крепкого сна явно пошла ему на пользу, впрочем, как и самой Бесс.

На Большую землю они перебрались на удивление благополучно. Почти сразу на побережье им попалась повозка, которая ехала на юг. Накануне путники провели ночь на берегу заброшенного пруда. Бесс наконец-то получила возможность помыться в тепловатой пресной воде, постирать, сменить одежду. С волосами по-прежнему не было сладу, особенно после мытья, и Бесс, потеряв терпение, схватила сгоряча дедов кортик и обрезала косу дюймов на шесть. Теперь ее волосы едва достигали плеч.

— Это самое разумное из того, что ты сделала в последнее время, — одобрил Кинкейд. — Чем дальше на юг, тем жарче.

И тут они отчетливо услышали стук колес. Кинкейд насторожился, быстро вытащил пистолет из сумки и сунул его за пояс.

— Сиди тихо, — велел он, жестом указывая ей на тенистый уголок. — И ни звука, ни слова. Что бы я ни говорил, ты должна молчать. Поняла?

Бесс хотела, было спорить, но суровый взгляд шотландца остановил ее. Она покорно села на поваленное бревно. Стало ясно, что перемирию пришел конец.

 

13

Кингстон, Ямайка

Июнь, 1725 год

Перегрин, что в переводе с английского значит сокол, не замечал завывающего за окнами ветра. Он сосредоточился на угольном наброске, над которым давно мучился. Ему никак не удавалось передать на бумаге неуловимое выражение лица рыжеволосой женщины, чей портрет занимал целую стену в его кабинете. На полу у кресла белели бесчисленные скомканные листы.

Парик Перегрина Кэя сидел немного косо, на лбу поблескивали бисерины пота. Аннеми, войдя в комнату и увидев чуть скошенный рот мужчины, сразу поняла, что ему грозит очередной приступ падучей.

— Ваш ужин, сэр, — мягко произнесла она. — Сэр! Звук ее голоса успокаивал хозяина. Мучительная гримаса на лице сменилась отрешенным и расстроенным выражением. Аннеми знала, что у нее есть способность облегчать страдания несчастного. Все дело было в ее голосе, грудном, мягком и обволакивающем. От голландского акцента она уже давно избавилась. Не тонкая, в светлых веснушках кожа, не прямые русые волосы, а именно голос был ее главным женским оружием. Аннеми никогда не была красавицей, даже в годы цветущей молодости. Слишком высока, немного грузна, рот был широковат, лоб чрезмерно высок, а нос длинен. А сейчас, на четвертом десятке лет, появились морщинки у рта и в уголках глаз. Но Аннеми всегда гордилась собой, гордилась своей преданностью хозяину.

Женщина улыбнулась. Ей нечего стесняться, зубы у нее до сих пор отличные — награда за многолетний отказ от всяких сладостей.

— Сэр, вам надо покушать. Вы весь день провели за столом. Сиси сказала, что вы и в обед ничего не съели.

— Голова болит, — сказал он. — Ты же знаешь, я не могу есть, когда голова болит.

В душе у Аннеми шевельнулась жалость.

— Вы слишком много работаете, — проговорила она тихо.

Аннеми положила ему на плечо крупную, мягкую руку.

Перегрин поднял на нее глаза, и женщина ощутила знакомый прилив желания.

Перегрин был далеко не молодым человеком. Много лет назад, когда она пришла служить в этот дом, голову хозяина украшала шевелюра чудесных темных волос. Но и сегодня он выглядел неплохо. Удлиненное, чисто английское лицо почти не пострадало от тропического солнца и ветра. Конечно, в талии он был не такой… округлый, деликатно подумала Аннеми.

Пусть годы отяжелили его фигуру, мужчина он был интересный. Глаза его были зорки и не упускали ничего вплоть до самых незначительных мелочей, а уж уму Перегрина мог позавидовать любой. Да что там говорить. Перегрин Кэй обладал уникальным интеллектом.

И талантом. Не родись он в богатой губернаторской семье, он все равно сколотил бы состояние, создавая портреты знатных и процветающих людей.

Но для хозяина рисунок, живопись только развлечение. Тут Аннеми слегка наморщила нос. Или страсть? Перегрин рисовал всю жизнь одну и ту же женщину. Женщину, которой давно нет на свете и чей портрет по памяти много лет назад написал его отец, старый губернатор.

Аннеми эта картина не нравилась. Ей не нравилась огненно-рыжая красавица, стоящая на скале, со взором, обращенным к морю. Сразу было видно, что она не благородных кровей, хотя платье на ней самое что ни на есть изысканное. А выражение лица — самоуверенное, дерзкое — вызывало у Аннеми неприятную дрожь. Это же ведьма. Ведьма, чьи коварные чары разрушили уже жизнь одного достойного человека и теперь грозили его наследнику. Старый губернатор умер в горячечном бреду. Ходили слухи, что в лунные ночи бродит по острову его призрак и тоскливо кричит: «Лейси! Лейси!»

— Сэр, вам непременно надо съесть немного супа, — уговаривала Аннеми. — Я велела Сиси приготовить его специально для вас.

— Я не могу уловить ракурс, — сказал Перегрин. — Я пытался раз, два, десять, двадцать… Не выходит… Не получается…

— Завтра, сэр. Завтра у вас непременно получится. Она аккуратно собрала листы в стопку, смахнула со стола угольную пыль.

Перегрин закрыл лицо руками.

— Она уничтожила моего отца, понимаешь? Сожгла его жизнь. Она оставила его ради какого-то грязного пирата, она лишила отца сокровищ.

— Давние дела, сэр, очень давние, — сказала Аннеми, с мягкой настойчивостью сняла крышку с фарфоровой супницы и поставила перед хозяином тарелку с золотым ободком.

— Безумство захватило отца на склоне лет, — говорил свое Перегрин. — После такой блестящей карьеры! Отец был на Ямайке не просто губернатором, он был ее героем. Но от удара, нанесенного той женщиной, он так и не оправился до конца.

Аннеми налила суп в тарелку.

— Перцу много, прямо дух захватывает. Как раз на ваш вкус.

— Отец так и не нашел их, понимаешь, не успел. Но он завещал это сделать мне. Я должен отомстить за отца. Она так и не наказана. Она была с ним помолвлена, но обманула его, разбила ему жизнь.

— Ваш суп, сэр.

Перегрин послушно взялся за ложку.

Обычно хозяин не был таким. Неделями, даже месяцами он жил спокойно, но навязчивая страсть внезапно вырывалась наружу. Перегрин сначала впадал в тяжелую депрессию, затем следовал очередной приступ. В остальное время Перегрин Кэй был бодр и неутомим, четко управляя огромной армадой торговцев, пиратов, судовладельцев, адвокатов и чиновников. Перегрин, наладивший контакты с португальцами и даже с грозными испанцами, был для британской короны бесценной личностью. Перегрин Кэй был силен и могуществен, о состоянии его ходили легенды. Он владел и отдаленными островками, населенными индейцами, и торговыми судами, и роскошными особняками, и сотнями акров плодородной земли. Под вымышленным именем Сокольничего, соблюдая строгую конспирацию, он вовсю занимался работорговлей, да и в других делах частенько переступал рамки закона.

Аннеми это не волновало. Ей все равно, будь он хоть нищим рыбаком. Она любила его страстной, преданной любовью. Чувство ее было безответным, рассчитывать на взаимность она не могла, потому что бабку ее, Иорубу, в цепях привезли с черного континента. Аннеми родилась от белого отца — голландского торговца и матери-мулатки, его рабыни-любовницы. Аннеми считалась свободной с рождения, получила сносное образование, но «цветная» печать стояла на ней вечно.

— Отец думал, я ни на что не способен. — Перегрин покачал головой, оттянул кружевной воротник — жарко. — Он всю жизнь недолюбливал меня. Родился-то я здоровым, но в восемь лет упал с лошади. Несколько дней лежал без сознания. А когда очнулся, оказалось, что меня одолел недуг. Лучше бы у отца были другие сыновья.

Аннеми вздохнула. Супруга губернатора Кэя, по словам Сиси, была обычной англичанкой — нежной, слабой и холодной. Губернатор Кэй уж и не чаял иметь наследника, когда, наконец, на свет появился Перегрин. Но мальчик упал с лошади и заболел. Губернатор счел это почти оскорблением и не смог простить сына.

— И вот я отыскал это семейство. Я мог бы уничтожить их в один момент. Жестокий налет — и все, — сбивчиво говорил Перегрин. — Но это будет слишком легким концом. А я хочу убивать их медленно и мучительно, так, как она губила моего отца…

Аннеми убрала суповую тарелку и подала второе блюдо. Перегрин обожал жареные бананы.

— Мои люди захватили их судно с грузом табака. Табак высшего сорта, надо сказать. На Бермудах мы за него выручили неплохие деньги.

Об этом Аннеми уже слышала. Разговоры о пиратах, о мести, об обмане — от всего этого становилось не по себе. Она наполнила бокал хозяина.

— Ешьте бананы, сэр, ешьте.

— Я отправил людей в их поместье. Они хорошо там поработали — пожгли дома, амбары, угнали скот, — все более оживленно говорил Перегрин. Серебряная вилка выпала из его рук. — Но этого мало. Мало. Я хочу заполучить ее в свое полное распоряжение. Я хочу взглянуть ей в глаза. Я посажу ее сюда, в это самое кресло. Ты слышишь, Аннеми? В это кресло. А потом посмотрим, что она скажет в свое оправдание, как она объяснит свое коварство.

Левая его рука начала мелко подрагивать. Аннеми уже знала, что будет дальше. Поэтому она быстро освободила стол от посуды и склонилась к хозяину. И тут начались судороги, его бросило набок, вниз. Аннеми, придерживая Перегрина, бережно уложила его на пол.

Ноги Кэя упирались в пол, тело было изогнуто дугой, сотрясалось в конвульсиях. На бледных губах выступила пена. Аннеми сунула ему в рот тряпичный жгут, чтобы предупредить западание языка. Голову хозяина она держала на коленях. Приступы падучей не пугали ее и никогда не вызывали брезгливости.

Она сняла с него парик, гладила поредевшие волосы и приговаривала:

— Я здесь, Перегрин, я здесь, здесь, все в порядке… Не бойся…

Сам приступ и предшествующую ему подавленность Перегрин никогда не помнил. О Господи, его счастье! Аннеми бережно и крепко прижимала к себе бьющееся в конвульсиях тело. Постепенно судороги начали ослабевать.

— А теперь спи, мой Перегрин, — прошептала женщина, — спи, Аннеми рядом, она позаботится о тебе. — Тело напряглось в последний раз и обмякло. Он потерял сознание. — Спи, моя радость, спи, мой страдалец. Спи, любовь моя.

А в это время в сотнях милях севернее Ямайки Бесс и Кинкейд пробирались сквозь толпу на рынке в предместьях Чарльстона. На площади около большого трактира собрались, казалось, все местные жители, чтобы продать или, наоборот, купить домашнюю скотину, птицу, инструменты, овощи, продукты, утварь. Бесс всюду видела веселых, дородных женщин, торгующих выпечкой, сырами, сливочным маслом, яйцами. Вместо прилавков товары были разложены прямо на повозках. Люди прибывали целыми семьями, кто в фургонах, кто на телегах, а кто и пешком. Все предвкушали радостный и приятный день, когда можно будет наговориться, обменяться слухами, словом, отдохнуть после нескольких недель тяжелой и монотонной работы на фермах.

Бесс наслаждалась душистым ароматом имбирных пряников. Ноздри щекотал пряный запах навоза, сена, табака, рома и немытых человеческих тел. Отовсюду доносились добродушные пререкания, взрывы смеха, радостные восклицания.

— Держись около меня, — велел Кинкейд, — и молчи, по возможности. Твоя городская речь выдаст тебя с головой.

Крытая повозка, которая встретилась им на дороге около пруда, принадлежала здешнему фермеру по имени Уилл Гист. Он вез на базар бочонки с виски собственного производства. Уилл Гист оказался доброжелательным человеком и приятным попутчиком. Он сразу же предложил подвезти их до Чарльстона. По дороге Уилл Гист рассказал, что жена у него хворая, что свиньи все разбежались, коровы не доятся, дети малые, однако он не унывал, так как твердо знал, что выручка от проданного виски позволит им безбедно прожить зиму.

Кинкейд по-прежнему настаивал, что они с Бесс должны выдавать себя за бывалого наемника и его подружку. Еще он опасался, что для оплаты морского путешествия на Карибы их денег может не хватить.

— Но ведь у меня еще есть золото! Та безделушка — ягуар, — напомнила ему Бесс.

Они стояли в стороне от толпы на базарной площади, где Уилл Гист осматривал изящного черного коня с лохматой гривой и взъерошенной челочкой. Продавец водил его за уздечку, ожидая покупателей. Бесс сразу поняла, что Черный в запущенном состоянии. Животное заметно нервничало. Когда Гист и торговец приблизились к нему, конь заржал, метнулся в сторону.

— Откуда же, интересно, у простого солдата возьмется золотая статуэтка? Ты сама подумай, — урезонивал Бесс Кинкейд. — Если я в Чарльстоне приду в доки, возможно, там мне подскажут, кто может купить эту вещицу, и вопросов лишних не зададут. Но если пронюхают об этом власти, пиши пропало.

— Тогда что же нам делать? — поникла Бесс. Уилл Гист взял Черного за уздечку и сам повел по кругу. Конь был все еще неспокоен, мотал головой, отшатывался от зевак.

— Возьму наши монеты и поищу, где тут серьезные люди в карты играют, — сказал Кинкейд.

— Что-о? Рисковать последними деньгами? Да иди ты к дьяволу! — вскинулась Бесс.

— Ты можешь не орать, женщина? — огрызнулся Кинкейд. — Может, ты вообще заберешься на телегу и объявишь всей публике, что у тебя в корсете монеты зашиты?

— Нет, я не позволю тебе прохлопать последние деньги в дурацкой игре, — твердо сказала Бесс.

— Игра будет серьезной, — уверил ее шотландец. — Когда я сажусь за карты, то играю серьезно. И не проигрываю.

Глаза девушки расширились.

— Ты что же, передергиваешь, жульничаешь? — презрительно поинтересовалась она.

— Слушай, придержи свой змеиный язык! Кинкейд привлек ее к себе, словно заключая в любовные объятия, и прошептал прямо в ухо:

— Ты хочешь, чтобы меня обмазали смолой и обваляли в перьях, прежде чем вздернуть на ближайшем суку?

Бесс деланно улыбнулась, обвила руками его шею, старательно играя свою роль, но тут же незаметно и пребольно ущипнула.

— Ох-х! — сквозь зубы прошипел Кинкейд. Долго улыбаться Бесс не пришлось. «Кавалер» звонко шлепнул ее по заду. — В такие игры в одиночку не играют, красотка, — объяснил он.

Бесс, вспыхнув, вырвалась и сразу встретилась взглядом с веселой теткой.

— Что, не поладила с муженьком, подруга? — пошутила торговка.

— Да она не жена и вряд ли будет! — опередил Кинкейд. — Каждое утро я благодарю Бога за это.

Раздался бурный взрыв смеха. Ярмарка оценила шутку.

Ты заплатишь за все, решила про себя разгневанная Бесс.

Между тем в кольце из нескольких фургонов устроили арену для петушиных боев. Высокий костлявый селянин высоко над головой держал пестрого петуха и расхваливал его бойцовские качества.

— Все сюда! — орал он. — Ставьте на него! Кинкейд оживился.

— Смотри, никуда не уходи, — предупредил ее шотландец.

Уилл Гист тем временем подвел к своей повозке только что купленного черного жеребца.

— Пришлось поторговаться, — сообщил Уилл. — Он, конечно, зелен еще, но норов есть. Это хорошо. Что скажешь?

Бесс присмотрелась к изящному черному жеребчику. Грудь у него была широкая, голова крупная, в гриве и хвосте торчали репьи, под кожей сидели клеши, на спине зиял свежий след от раны. Масть его была черной, абсолютно черной, за исключением белесой челочки и белого кольца вокруг левого глаза.

— Как его зовут? — спросила девушка.

— Денди. — Жеребец раздул ноздри, заиграл белками глаз. — Спокойно, парень, — осадил его Гист. — Сущее наказание. А ведь трехлетка… Ласки ему не хватало. Ну, это мы поправим.

Бесс с трудом понимала сочный местный диалект, на котором говорил Гист.

— Ну-ка, Денди, — мягко сказала она, тихо подходя к лошади, — давай познакомимся. — Она протянула ему раскрытую ладонь. Жеребчик ткнулся в нее носом, навострил уши. — Хороший конь. Денди хороший мальчик, — нараспев продолжала Бесс.

Она погладила его бархатистую морду, почесала за ушами, ласково похлопала шею. Денди похрипывал, шумно вздыхал, но стоял спокойно, привыкая к ее рукам.

— Ты славный, добрый мальчик, — приговаривала Бесс, а в голове у нее завертелся вихрь неясных цветовых видений. От этого животного будто искрами отскакивала сила, энергия, упорство.

— Ну, как? — поинтересовался Гист. — Превосходный конь, а?

— Благородное животное. Волевое и сильное, — сказала она. — Только обращались с ним хуже некуда. Будь с ним ласков и строг одновременно, и он сослужит тебе хорошую службу.

Кинкейд помахал Бесс рукой, и ей пришлось подойти к нему.

— Я же не велел тебе разговаривать.

— Но с Уиллом-то…

Шотландец неодобрительно смотрел на нее.

— Неужели не понятно, что это может стоить нам жизни? — буркнул он. — Ладно, я чую запах жареных цыплят. Пойдем-ка посмотрим, может, купим что-нибудь поесть.

— Ты кроме своего желудка ни о чем, по-моему, не думаешь, — съехидничала Бесс. — А Уилл прекрасного коня купил. Он бегает как ветер.

— Черный-то? Ты что, видела? Такой неказистый?

— Говорю тебе, он может бегать. Может. Этот малыш обставит любого скакуна.

Они подошли к прилавку, где крестьянская семья — мамаша и две дочки — продавали жаренных здесь же на вертеле цыплят. Купив парочку, Кинкейд и Бесс прихватили еще хлеба, сыра и эля, которым торговал слепец, а после устроили в фургоне Гиста целый пир.

Теплое солнце и сытый желудок сделали свое дело. Бесс разморило. Заснуть сначала мешала надоедливая оса, но девушка незаметно для себя погрузилась в сладкий сон.

Пробудилась она от громкого голоса Кинкейда, который важно и хвастливо рассуждал о лошадях и скачках. Около фургона собралась группа местных мужичков, которые явно верили, что шотландец превосходно разбирается в этих вопросах. Между ними бродил Уилл Гист, предлагая всем свое доморощенное виски. Напиток, судя по всему, имел успех…

Слух о бесплатно раздаваемой выпивке быстро облетел всю ярмарку. Толпа у фургона росла на глазах. Кинкейд взахлеб спорил с каким-то незнакомцем о качествах чарльстонского чемпиона по скачкам, причем Бесс была уверена, что до этого момента он о нем слыхом не слыхивал. Озадаченная очередной выходкой шотландца, Бесс перебралась на место возницы, чтобы не пропустить ни одного слова.

Вскоре в толпе появился молодой человек в светлом атласном сюртуке. За собой он вел породистую гнедую лошадь.

— Что ты думаешь об этой кобылке, а? Я вижу, говорить ты горазд! — с насмешливым вызовом сказал молодой человек.

— Это Томас Риджвэй, — вполголоса сообщила Бесс стоявшая рядом светловолосая женщина. — Папаша его, сэр Джеймс Риджвэй, владеет огромным поместьем Хоупвелл, да и доброй половиной Чарльстона. А эта кобыла принесла ему двадцать фунтов стерлингов, обойдя всех на рождественских скачках.

— …Огрызок, а не кобыла, — тем временем резко заявил Кинкейд. — Она и мою мамку не перегонит. Ноги-то, как у мула.

— У кобылы или у твоей мамки?

— Да и у той и у этой! — грубо захохотал Кинкейд, хлопая себя по ляжкам. — Твою доходягу кто угодно обставит! — продолжал он, сделав хороший глоток виски. — Вот хотя бы моя баба! В два счета…

— Орать ты можешь, — сухо перебил его Риджвэй. — А как насчет денег? Что поставишь?

Сердце Бесс замерло, когда Кинкейд внезапно осекся, как человек, попавший сам в расставленные им сети.

— Ну… Я думаю… — запинаясь, начал он. Теперь все обратилось против Кинкейда. Толпа зароптала. Послышался смех.

— Да он нализался…

— Пьян, собака!

— Ах, так, тысяча чертей! — взорвался шотландец. — Сэл! Сэлли! А ну иди сюда. — Он ткнул пальцем в сторону Бесс.

Сбитая с толку, Бесс повиновалась. А что ей еще оставалось? Отерев рот ладонью, Кинкейд рывком притянул девушку к себе.

— Вот она, моя Сэлли, — обратился он к Риджвэю. — И на миле враз побьет тебя.

— Верхом на чем? — едко засмеялся Риджвэй. Шотландец огляделся и, прищурившись, указал на черного жеребчика, которого утром приобрел Уилл Гист.

— Вот на этом черненьком!

— Ты спятил, — буркнул Риджвэй.

— Сэлли все может! — обратился к толпе Кинкейд. — А ты что же, боишься с бабой сразиться?

Лицо Риджвэя потемнело от гнева.

— Три к одному, что Риджвэй перегонит девчонку! — издали прокричал торговец лошадьми.

— Ты нас за дураков держишь, Джиллс! — скривился смуглый молодой фермер.

— Ладно, — откликнулся торговец. — Четыре к одному. Ну, кто?

— Может, все десять?

Ставки росли. Джиллс горячился. Толпа гудела. Кинкейд взял Бесс за плечи и увлек ее в сторону от людей.

— Ты сможешь проскакать на черном?

— Думаю, да, но…

— А он сможет промчаться как ветер?

— Думаю, да, — кивнула Бесс.

— Тогда… — усмехнулся он, набрасывая седло на блестящую спину черного жеребца и туго укрепляя его. — Тогда, девочка, тебе предстоят настоящие скачки.

 

14

Гнедая вырвалась вперед сразу, как только прозвучал стартовый выстрел. Из-под ее копыт полетели пыльные брызги, обдавая Бесс и Черного с ног до головы. Жеребец метнулся в сторону, потом попятился. Толпа ахнула, закричала какая-то женщина. С трудом удалось Бесс направить его по беговой дорожке. Она намеренно ослабила вожжи, чтобы животное привыкло к неожиданной ситуации и набрало скорость самостоятельно.

Бесс низко пригнулась к его шее, приговаривая ласковые успокаивающие слова. Черный наконец почувствовал свою силу и пошел уверенным галопом. Бодрые крики Кинкейда, возбужденный гул толпы, вопли болельщиков соперника — все это уносил ветер. Бесс не слышала ничего, кроме ритмичного топота копыт по твердой проселочной дороге.

Бесс не требовала от Черного большего, чем он мог достичь. Пока не требовала… Она как бы слилась с телом животного, впитывая его страх и передавая ему свои любовь и ласку.

Когда Бесс поняла, что страх животного сменился истинным восторгом от скорости и движения, она позволила себе подумать о сопернике. Взглянув вперед, где несся тускло-желтый ком пыли, Бесс прикинула, какое же расстояние их разделяет. Не она придумала эти скачки, более того, затея Кинкейда привела ее в бешенство, но теперь делать нечего — надо выложиться до последнего.

— Но-о! Но-о! — подбадривала она Черного.

Бесс снова посмотрела на Риджвэя, и, к ее удивлению, промежуток между лошадьми оказался меньше, чем был только что. Они с Денди уверенно нагоняли Гнедую.

— Вот умница! — громко подбодрила жеребца Бесс. Поступь коня была жесткой — эта лошадь явно не для изнеженных барышень, — но какой он обладал волей, какой львиной силой, какой удивительной скоростью.

Дорога круто поворачивала. На вираже Денди вытянулся стрелой, прижав уши. Он, казалось, внезапно понял, что происходит. Он увидел перед собой соперника. Он ощутил вкус скачек. Бесс громко расхохоталась, когда жеребец с легкостью преодолел огромную лужу и, закусив удила, помчался еще быстрее. Теперь его было уже не остановить. Он принял Бесс как наездницу, как хозяйку, и отныне они существовали как одно целое.

Впереди была густая дубовая роща. Риджвэй увлек свою кобылу в обход, желая избежать ударов низких ветвей. Бесс же не думала уклоняться с дороги. Вместо этого она вытащила одну ногу из стремени, свесилась немного набок и вжалась, что есть силы в гривастую шею жеребчика. Ветки и прутья хлестали ее по плечам и голове, коса растрепалась, и теперь пышная копна волос развевалась на ветру как знамя.

Внизу в болотистых берегах протекал мутный ручей. Переправа была устроена на мелкоте, где чернела грязная жирная жижа. Рядом же Бесс увидела узенький бревенчатый мостик без перил и подпорок. Ясно было, что скакать по чавкающей грязи — верный способ потерять драгоценное время. И Бесс направила коня к деревянному мостику. Копыта звонко застучали о бревна. Денди одним махом прошел препятствие, не дрогнув и не оступившись.

На небольшом подъеме скорость чуть снизилась, но когда они вновь вышли на ровную местность, Бесс всадила каблуки в конские бока, понукая его к стремительной гонке. К ее восторгу и облегчению, жеребец, как метеор, рванулся вперед.

Устроители скачек установили дистанцию в два круга. Один был уже позади. Бесс только что прошла старт, но Риджвэй все еще оставался впереди. Денди отставал на два корпуса, и хоть расстояние это быстро уменьшалось, Бесс поняла, что не сделала еще ничего. На мгновение выхватила она взглядом Кинкейда, который отчаянно махал ей руками и что-то кричал.

Начиная второй круг, девушка пришла в какое-то лихорадочное возбуждение, которое только придавало ей сил и задора. Денди по-прежнему бежал великолепно. Его сильные ноги, казалось, не знали усталости.

Внезапно Бесс поняла, что Гнедая так близко, что можно было ее рукой коснуться. Клочья пены слетали с ее хрипящей морды, отчетливо слышалось тяжелое дыхание. От кобылы веяло отчаянным напряжением и усталостью, в то время как Денди бежал легко и будто в свое удовольствие.

Наездники стремительно приближались к переправе. Никто не отставал, но и не отрывался. Риджвэй начал теснить Черного, стараясь удержаться в более выгодной позиции. И Бесс поняла, что если к узкому бревенчатому мостику они подойдут одновременно, то одной из лошадей не миновать падения.

Вжавшись в трепетавшую гриву, она ударила жеребца в бока и издала пронзительный боевой клич древних индейских племен, которому научил ее Кьюти. Конь будто загорелся, но она прочно держалась в седле. Денди стремительно пошел вперед, в два прыжка преодолел деревянный мост, на одном дыхании взлетел на пологий холм и понесся к финишу. Он достиг его первым, обогнав благородную гнедую на три корпуса.

Бесс пришлось проскакать еще четверть круга, чтобы Денди унялся. Конь был полон боевого задора, даже когда она спешилась и повела его за собой. Уилл Гист со светящимся счастливым взглядом принял поводья.

И тут Бесс увидела Кинкейда.

— Ты выиграла! — кричал он. — Черт меня побери, но ты выиграла!

Кинкейд обхватил ее за талию, и чуть ли не подбросил вверх.

Что было кругом! Все орали, хлопали ее по спине, поздравляли. Шотландец крепко обнимал девушку, целовал ее и улыбался, как ребенок.

Едва Бесс успела отдышаться, как рядом возник Томас Риджвэй, который привел свою взмыленную загнанную гнедую кобылу.

— Ты выиграла в честной борьбе, — суховато сказал он. — Теперь ясно, что твой Черный — прекрасный скакун. — Риджвэй покосился на Гнедую. — Она произведена от знаменитого Шанхая. Хорошая кобыла. Предлагаю ее и двадцать фунтов в придачу в обмен на черного жеребца.

Кинкейд покачал головой.

— Да это не мой конь, поговори лучше с Гистом. Уилл Гист снял шляпу.

— Жеребчик мой, мистер Риджвэй. И я не прочь устроить сделку с вами.

Бесс вдруг стало невыносимо грустно. Она ведь победительница сегодня, так откуда это горькое чувство потери, поражения? Почему слезы наворачиваются на глаза?

Ерунда какая-то. Гист наверняка впряг бы Денди в плуг. Теперь черный жеребчик попадет в хорошие руки, к опытным конюхам. Уилл Гист отправится к своему многочисленному семейству с серебром в карманах, он сможет заняться племенным коневодством — с такой-то кобылой! Кажется, все довольны. Почему же у нее самой так скверно на душе?

…Невеселые ее мысли прервал неожиданно появившийся Кинкейд.

— Не грусти, — с легкой улыбкой сказал он. — Не всем же конягам быть в твоих руках. Да потом, это вовсе не твоя лошадь. Ты вроде как одолжила ее.

— Он… особенный… не такой, как все. Похож на мою Джинджер.

— Ну, киснуть тебе совершенно ни к чему. Мы, между прочим, заработали кучу денег.

— Каким образом?

— Во-первых, я заключил пари с Риджвэем. Потом нашлось еще десятка полтора азартных парней. — Кинкейд ухмыльнулся. — Предлагаю отметить нашу победу. В качестве приза ты получишь комнату в гостинице и шикарный ужин. Я уже разузнал у Гиста, что есть одна гостиница, где добрая порядочная хозяйка и прекрасная кухня. Уилл уверяет, там чисто и, главное, не бывает никаких проходимцев.

Бесс посмотрела на свои руки, оглядела босые ноги. Ее юбка, корсет, блузка — все было заляпано грязью. Ладони лоснились от липкого пыльного налета. Девушка ужаснулась своему виду.

— Можно мне устроить ванну? Настоящую, горячую ванну с мылом и лавандой?..

Кинкейд улыбнулся, стирая с ее подбородка грязное пятно.

— Для тебя, моя сладость, я готов лично натаскать воды, — молвил он.

Собирая у зевак выигранные деньги, Кинкейд не переставал удивляться на себя. Как это он рискнул последним поставить на неизвестного жеребца? Ведь здравый смысл подсказывал, что благородная лошадь Риджвэя неминуемо разобьет Черного в пух и прах. Да, Бесс говорила, что он может по-настоящему бегать, но это женские фантазии… Кинкейд давно уже не придавал значения тому, что выдумывают женщины. Он всегда следовал только своим решениям и только своей интуиции, и именно это позволяло ему выпутываться из многих переделок, в которых другие гибли десятками.

Что же побудило его изменить себе и пойти против собственного разума? Ответ был один: все дело в этой рыжеволосой Бесс. Он смотрел на нее днем, он мечтал о ней ночью, он думал о ней постоянно… Как ни претила эта мысль Кинкейду, Бесс будто разом уничтожила для него всех остальных женщин. Какая-то там Джоан Поллот казалась теперь чистым недоразумением. Впервые за много лет, впервые, с тех пор как он узнал, что жена не любит его, Кинкейда перестал удовлетворять секс как таковой. Теперь ему требовалось больше.

Конечно, Бесс — истинная леди, англичанка благородного происхождения, а он… солдафон, бродяга, преступник. Как это ни ужасно, но он даже не знал ни фамилии родителей, ни места рождения, возраст — и тот приблизительно. А потом, от его руки в сражениях погибло столько людей, столько за ним было темного, что он и не надеялся очистить свою душу и начать новую жизнь с такой женщиной, как Бесс. Она была воистину необыкновенной. А ее триумфальный финиш на черном жеребце привел его в такой восторг, что он от гордости чуть выше головы не прыгнул. Впрочем, все это ерунда. Главное он хочет ее. А Бесс хочет его. Остается только выбрать момент.

В бархатно-черном небе уже блестели звезды, когда Бесс наконец-то погрузилась в горячую ванну. Никогда еще она не испытывала от обычной гигиенической процедуры такого наслаждения. Бесс стонала от восторга, упиваясь теплом, чистотой, запахом чудом оказавшегося в гостинице душистого французского мыла.

Напевая, она терла себя губкой, окуналась с головой в горячую воду, снова намыливалась.

Девушка была одна в своей спальне на верхнем этаже гостиницы. Горничная посоветовала развести огонь в камине, чтобы в комнате стало теплее. В углу стояла огромная резного дерева кровать под поблекшим голубым бархатным пологом. Постельное белье стирали-перестирывали множество раз, так что оно все выносилось, но было при этом чистым и душистым. Для Бесс приготовили даже ночную сорочку, от которой исходил слабый аромат гвоздики.

Перед тем как раздеться и залезть в воду, Бесс еще раз проверила, надежно ли заперта дверь. Одежды у Бесс не осталось никакой — все вещи забрала горничная, пообещав к утру выстирать, высушить и выгладить их.

Девушка снова вздохнула в блаженстве. Конечно, купание в заросшем пруду и сравниться с этим не может. Осторожными неторопливыми движениями она намылила волосы, взбила пену, потом села, наклонив голову, чтобы смыть мыло чистой водой из деревянного ведерка. И в это мгновение ее руки накрыли шершавые мужские ладони.

— Дай-ка я тебе помогу, — раздался голос Кинкейда.

Бесс была так изумлена, что чуть не выпрыгнула из воды. Она невольно открыла глаза, но тут же зажмурила их от защипавшей пены.

— Что ты здесь делаешь? — прошипела она, шаря рукой в поисках полотенца, которое Кинкейд, в конце концов, сам подал ей.

— Я говорю, давай помогу, — повторил он. — Я вовсе не собирался топить тебя, не бойся.

Шаловливые нотки в его голосе подсказывали, что он немного выпил. И, несмотря на свое негодование, Бесс не смогла сдержать улыбку. Правда, она спрятала ее в пушистом полотенце, которое прижимала к плечам и груди.

— Как ты попал сюда? — строго спросила она.

— Окно-то открыто.

— Окно на высоте двадцати футов. Я видела, когда закрывала шторы.

— Это верно, — растянулся в улыбке шотландец, — однако я залез с крыши…

— Но зачем, черт побери?

— Пришлось, — развел он руками. — Дверь-то ты заперла.

— А тебе не пришло в голову, что дверь я заперла намеренно — не хотела, чтобы меня беспокоили?

— Да, но я подумал, ко мне это не относится. — Он сдул с ее носа пышный клочок пены. — Ты вся в мыле, голубушка. Видок ужасающий.

— Немедленно выйди отсюда — через окно, — придавая голосу нужную твердость, произнесла Бесс.

— Ты хочешь, чтобы я прыгал с такой высоты? А если я ногу сломаю?

— Уходи немедленно, — повторила она с негодованием, которого, к своему ужасу и стыду, совершенно не испытывала.

— Значит, ты всерьез меня гонишь.

Вид у Кинкейда был такой расстроенный, что Бесс сдалась.

— Ладно уж, раз ты здесь, помоги сполоснуть волосы от пены.

В конце концов, этот шотландец просто ее слуга. Она его наняла для работы, уверяла себя Бесс. Все знатные лондонские дамы ежедневно допускают в свои будуары слуг-мужчин.

— Но ты должен обещать, что будешь вести себя как джентльмен, — предупредила Бесс. — Дай честное слово.

— Даю честное слово, — кротко отозвался Кинкейд.

— Не вздумай и пальцем меня тронуть.

— Клянусь могилой.

Бесс зажмурилась, когда он вылил на нее первый ковш теплой воды. Она уже начала остывать, но девушка не чувствовала этого. Напротив, ей казалось, что в комнате становится все жарче.

— Ой, хорошо! — пробулькала Бесс, когда еще одна порция воды полилась на голову. Она расправляла перепутанные мокрые локоны. — Ладно, хватит, — после четвертого или пятого ковша сказала она, отжимая волосы.

Горячие губы коснулись ее обнаженного плеча.

— Не надо! — дернулась Бесс.

— Ты не разрешишь мне поцеловать тебя? — протянул Кинкейд.

— Нет. Конечно, нет. — Бесс понимала, что лукавит.

— Может, тебе подать полотенце? — спросил он, протягивая ей нагретую у камина простыню.

— Не, не надо мне полотенца. Мне ничего не надо, только бы вылезти из ванны, но этого я не сделаю, пока ты не выйдешь отсюда.

— Ах, Бесс, разве я когда-нибудь давал повод усомниться в моей честности?

— Конечно.

Слова застревали в горле. Бесс судорожно сглотнула. Он не должен здесь находиться. Это игра с огнем, опасная игра, но такая привлекательная. Чисто по-женски Бесс хотела выяснить, как близко можно подойти к этому огню.

На ее плече лежала тяжелая и теплая мужская рука.

— Давай я массаж тебе сделаю, — сказал он. — Знаешь, я неплохо умею…

— Нет. Не надо. Я не хочу… — начала Бесс, но осеклась, ощутив прикосновение его пальцев. Кожу будто иголочками закололо, и девушка невольно расслабилась. — Ты же, понимаешь, что это… — неуверенно заговорила она.

И тут ее окатил ледяной поток. Бесс вскочила, пошатнулась и, плеснув ногами по воде, упала прямо в объятия смеющегося Кинкейда.

— Ах ты, дьявол! — еще успела выкрикнуть она, прежде чем он поцеловал ее.

Дыхание его отдавало мятой и ромом, пальцы огнем жгли влажную обнаженную кожу. Казалось, сами по себе сплелись их руки, и Бесс поняла, что губы ее отвечают его губам.

Терпкий вкус поцелуя дурманил голову, раздувал угольки ее женской чувственности. Ладони скользнули вниз по стройному стану девушки, и она прижалась к разгоряченному страстному мужчине, оплела своими изгибами его тело, как лиана оплетает дерево.

Кровать была совсем рядом, всего в нескольких шагах, но, казалось, нет большего расстояния. Они не могли оторваться друг от друга; мужчина наслаждался прикосновениями к нежному свежему телу, женщина, постанывая, стягивала с него одежду. Не было больше имен. Они стали просто мужчиной и женщиной.

Он опустился на одно колено и, горячим влажным ртом лаская груди девушки, в одно мгновение сорвал с себя оставшуюся одежду.

— Бесс, Бесс, — стонал он, утопая в ее полных душистых грудях. — Девочка моя сладкая, моя дикая розочка…

У Бесс подкосились ноги. Его звучный низкий голос вызвал у нее головокружение и еще больше разжег полыхавший в ее лоне огонь желания. Дыхание женщины участилось, она стонала, извивалась под мужскими руками, пробегала пальцами по мускулистой спине, плечам, сжимала и гладила его тело и жаждала только одного, чтобы не кончались эти сладкие судороги. На свете не существовало уже ни здравого смысла, ни страха, ни смущения, ни сомнений…

Рот мужчины перебирался с одной груди на другую, губы целовали, зубы покусывали, язык лизал нежно-розовые соски, доводя их до изнеможения, от которого только одно избавление — еще… И еще, и еще раз он увлекал женщину на грань экстаза, но не переступал этой грани, а вновь возвращался к вожделенным пыткам, находя в этом особое удовольствие.

— Умоляю… — хрипло выдохнула Бесс. — Прошу тебя… Кинкейд…

Она молила его о пощаде? Она не знала, о чем молила.

Мужчина нежно куснул кожу на внутренней стороне ее бедра, и девушка вскрикнула от чувственного удовольствия, когда его влажные губы скользнули вниз, к нежной ямке под коленом.

Внезапно Он навис над ней.

— Бесс, девочка моя, ничего не бойся, я сам обо всем позабочусь, — прошептал Кинкейд.

Так вот значит, что воспевают поэты, мелькнул в сознании Бесс обрывок мысли. Какой же дурак был Ричард…

Грудной смех вперемежку со слезами наслаждения не выражал и толики ее переживаний. Она уже была уверена, что сгорит дотла в следующее мгновение, что тела их не выдержат такого темпа и такого жара, но тут произошло чудо. В ней взорвался огненный фонтан и, увлеченная его раскаленными искрами, она низверглась в бездонную пропасть… Все исчезло — время, свет, звуки…

— Так всегда бывает? — немного придя в себя, спросила она.

— Надеюсь, что да, — ответил Кинкейд, приподнял за подбородок ее голову и нежно поцеловал в губы. — Ты женщина, каких я не встречал.

Бесс пошевелилась.

— Пол такой жесткий, — пожаловалась она.

— Тогда надо перебраться на кровать. Он поднялся и потянул девушку за собой.

— Разве ты не отнесешь меня на руках? — игриво поинтересовалась она.

— Да после твоих ласк, девочка моя, даже не знаю. Скажи спасибо, что меня, бездыханного, ворочать не приходится. — Он легко поднял ее, бережно перенес на мягчайшую кровать и осыпал поцелуями лицо. — Тебе понравилось?

— Даже очень, — ответила Бесс. — А можно еще раз?

В притворном отчаянии Кинкейд громко застонал.

— Еще раз?! Дай мне пару недель, чтобы восстановить силы. Может, и месяц понадобится.

Девушка рассмеялась.

— Кинкейд, — пропела Бесс, — Кинкейд. Ты же дал честное слово.

— Я наврал.

Бесс снова засмеялась и спрятала в ладонях лицо.

— Ты такой ненасытный!

— Я?! Да нет, девочка моя, не я, а ты. Это ты просишь все повторить, когда я едва успел перевести дыхание, когда пот еще не просох на моем изможденном теле, — шутливо вскинулся он.

— Ну, я же не говорю — сейчас, — мягко возразила Бесс. — Я имею в виду вообще… когда-нибудь. — Румянец тронул ее щеки. — Просто я не знаю, правильно ли вела себя…

— Хм-м. — Кинкейд перевернулся и, подперев голову, стал смотреть на девушку. Она водила пальчиком по буграм его мускулов. Он притворился, что всерьез задумался. — Нет, — наконец произнес он. — Думаю, не совсем правильно. Для первого раза неплохо, но ясно, что практики тебе не хватает.

— А ты не захочешь быть моим учителем?

— Лучшего не найдешь, — ухмыльнулся он.

— Я буду очень медленно учиться, — соблазнительно играя голосом, пропела Бесс.

Кинкейд засмеялся.

— Сдается мне, что путешествие в Панаму обещает быть небезынтересным.

 

15

Мелькнувшие в углу комнаты неясные тени вырвали Кинкейда из сладкого полузабытья. Нагой, с кинжалом в руке он одним прыжком перескочил комнату, чтобы отразить нападение вторгнувшегося врага, которого толком не успел разглядеть. Внезапно разбуженная Бесс села в кровати, изумленно глядя, как шотландец с грозным видом замер у дальней стены.

— Ты чего? — пробормотала она. — Почудилось что-то?

Несколько мгновений Кинкейд стоял не шелохнувшись, соображая, что же он только что видел. Это было что-то… нет, кто-то… Кто-то совершенно точно был в этой комнате минуту назад. Кинкейд встряхнул головой. Да, вчера он выпил, но не бочку же. Галлюцинациями он никогда не страдал.

В висках стучала кровь. Мыслимо ли здоровому мужику повернуться к женщине, с которой провел ночь любви, и сообщить ей, что видел привидение?

— Кинкейд! — встревожилась Бесс. — Что случилось?

Он расслабился и с непринужденным видом вернулся в постель.

— Крыса, — сказал он. — Да такого размера, что ее можно оседлать и верхом ехать. Но я, похоже, потерял скорость. Она меня перехитрила.

Бесс вздохнула с облегчением.

— Я думала, что в этой гостинице не водятся крысы, — закутываясь в простыню, сказала она.

Кинкейд устроился рядом и обнял ее за плечи.

— Конюшни рядом. Кухня здесь же. Там хранится столько запасов, что вряд ли возможно избавиться от грызунов. — Он нежно поцеловал ее. — Ну, здравствуй, девочка моя. Извини, что нарушил твой крепкий сон таким грубым образом.

Бесс тихо засмеялась и уткнулась в его плечо. Ей было тепло, уютно и спокойно. Воспоминания о прошедшей бурной ночи грели душу.

— Как все непросто, — задумчиво произнесла она.

— Ты о чем? — рассеянно спросил Кинкейд.

Мысли его были заняты этим непонятным шевелением в темном углу спальни. Неужели разум начал подводить его? Всю жизнь он смело полагался на свой здравый смысл, смекалку, быстрый ум, и если на них уже нельзя надеяться в полной мере, то лучше пойти и сразу утопиться. Все равно дни его сочтены.

— Ты же знаешь, о чем. — Девушка смотрела на него широко распахнутыми хрустально-голубыми глазами, на дне которых поблескивали золотые искорки. — О нас.

— Да, здесь все очень непросто, — согласился Кинкейд, проводя по ее щеке мозолистым пальцем. Она поймала его ртом и лизнула, от чего чувства Кинкейда сразу обострились.

Это женщина. Женщина, твердил он себе. Сейчас она как котенок, свернулась у тебя под боком, ластится и мурлычет… Но ведь это та самая стерва, которая исхлестала тебя кнутом до полусмерти.

Золотисто-каштановые ее волосы пышным веером закрывали подушки. Под тонкими простынями явственно угадывались очертания округлой и полной груди. Он хотел эту женщину сегодня еще сильнее, чем вчера.

— Кинкейд…

— Да?

Он хотел поцеловать мягкую ямку на шее, он хотел ощутить, как ее стройные ноги обхватывают его торс, он хотел вкусить ее жарких губ…

— Я не знала, не подозревала, что… это так… что между мужчиной и женщиной бывает так… Понимаешь, когда Ричард… — лицо ее вспыхнуло румянцем, — в общем, когда он овладел мною, я не испытывала ничего, кроме отвращения и…

— …Досады. Его вина, — заявил Кинкейд, ощутив, как накатывает на него острое, теплое чувство к этой девушке. Будь Ричард здесь, он бы убил его голыми руками. — Может, мне разыскать этого негодяя и разделаться с ним?

Шотландец предложил это с легкостью, будто в шутку. Но Бесс знала, что он настроен серьезно.

— Он давно умер.

— Тем лучше, — усмехнулся Кинкейд.

Густые ресницы девушки затрепетали, и она вдруг еще шире распахнула свои бездонные сияющие глаза.

— Я бы хотела, чтобы первым был ты, — молвила она.

— Ты говорила, что была совсем девчонкой, когда это случилось. Сейчас ты женщина. Ты хотела получить удовольствие, и ты получила его. Не говоря уж обо мне. Будем считать, что это был твой «первый раз». — Он усмехнулся. — Для меня, правда, далеко не первый, но… — Он замялся, подыскивая слова, чтобы передать те ощущения, которые она всколыхнула в нем. — В общем, если ты станешь еще жарче и слаще, мне верная гибель, — наконец с улыбкой сказал Кинкейд.

— Значит, никаких уроков не будет? — с наигранным разочарованием протянула она.

— Может, это ты должна давать мне уроки, — серьезно ответил он, сжимая ее груди.

Девушка вздохнула, закрыла глаза и подняла лицо в ожидании поцелуя. Кинкейд не стал ее разочаровывать. И скоро жар женского тела приглушил все его тревожные раздумья. Кинкейд и Бесс вновь ринулись в сияющий восторг страстного соития.

Много позже, когда в гостинице заскрипели половицы под ногами постояльцев и слуг, Кинкейд, нежно поцеловав девушку, встал и начал одеваться. Она наблюдала за ним, все еще находясь в сладостной истоме. Шотландец собирался по делам; взял оружие, кожаный мешочек с только вчера «заработанными» деньгами.

День разгорался. Кинкейд понимал, что ему следовало выйти уже давно. Жизнь кипела вовсю. Гремели утварью повара на кухне, покрикивали конюхи, ржали лошади. Когда-то он теперь доберется до Чарльстона!

— Много между нами было колкостей и неприязни, — заметил он, обращаясь к Бесс. — Теперь, похоже, мы все можем изменить.

Бесс села, прикрыв свою наготу.

— Что нам менять? Мы оба взрослые люди. Мы не давали друг другу никаких обещаний…

Комок встал у него в горле.

— Да? Я бы сказал, мы чересчур много наобещали друг другу. Только не словами, — резко произнес он. — В общем, я отправляю тебя домой, где ты будешь в безопасности, — поколебавшись, выпалил Кинкейд.

— Меня? Домой? — сдавленным голосом переспросила Бесс. — Я тебе не жена, Кинкейд. Ты не можешь мне ничего приказывать.

— Да, не жена и вряд ли будешь ею.

— Ну вот, хоть в чем-то мы согласились. — Бесс села, подогнув колени. — А как же сокровища?

— Нарисуй мне карту. Если клад возможно найти, я найду его. И привезу тебе — в «Дар судьбы».

— В лавровом венке победителя! — фыркнула Бесс. — Ты что же, думаешь, я полная дура? Ты думаешь, что, переспав с тобой, я тут же позволю тебе без меня искать сокровища? Скорее всего, я больше никогда не увижу ни тебя, ни золота.

— Думаешь, я обману тебя?

— Думаю, да.

Гнев охватил Кинкейда.

— Тогда ты плохо меня знаешь, — сквозь зубы процедил он, засовывая за пояс пистолет. — Жди меня здесь, в гостинице. Я иду в доки искать переправу на юг. — Он швырнул ей кожаный кошелек с деньгами. — Вот тебе доказательство, что я вернусь за тобой. Сиди здесь и не высовывайся.

Сбегая вниз по узкой деревянной лестнице, он кипел от ярости. Да если бы он хотел отделаться от нее, то уж давно бы выполнил это. Лучше бы он не соглашался ехать с ней за этими сокровищами. Тревога и ответственность за эту женщину подведут его к той грани, которую нельзя переступать, если хочешь выжить. Бесс затронула его сердце, как ни одной женщине — даже Жильен — не удавалось. И он не мог избавиться от ощущения, что она втягивает его все глубже и глубже в игру, из которой невозможно выйти победителем… даже если у тебя все козыри на руках.

В одиночестве ожидание всегда мучительно, и этот день для Бесс казался просто нескончаемым. После завтрака горничная принесла чистенький и душистый «гардероб» — пару юбок, кое-что из белья, воротники и прочую мелочь. Бесс разобрала все свои вещи, аккуратно их сложила, навела порядок в сумке. Это заняло у нее — о ужас! — всего полчаса. К полудню она спустилась вниз, чтобы поесть. За столом она сидела с одним-единственным посетителем — пожилым галантерейщиком. Они поболтали, а потом девушка внимательно рассмотрела его товары и выбрала для себя пару мальчишечьих башмаков — как раз на свою небольшую ножку, плотные нитяные чулки, узенькие бриджи и белоснежную батистовую мужскую рубаху с широкими рукавами и кружевной отделкой.

После этого «события» она вернулась в свою комнату и стала ждать. Солнце медленно катилось по горизонту, жар его рыжего шара пропекал дома до треска. Бесс ходила из угла в угол, садилась у окна, через ромбовидные стеклышки которого видна была проезжая дорога, снова вставала, прохаживалась, ложилась на постель, вставала… Кинкейд все не возвращался.

К беспокойству ожидания примешивались печальные раздумья и сомнения.

То, что произошло между ними этой ночью, в этой комнате, было неизбежно. И Бесс нисколько не жалела об этом. Неважно, что произойдет с ней дальше, она всегда будет с трепетом и радостью вспоминать сладкие минуты их близости.

После того как Ричард изнасиловал ее, она несколько недель провела в мучениях — ведь она могла забеременеть. А сейчас это удивительным образом ничуть не заботило ее. Конечно, ребенок во чреве усложнит вояж в Панаму, но дело не в этом. Главное, что мысль о беременности от Кинкейда не смущала и не коробила.

Если она вернется на Залив с «прибавлением в семействе», ничего страшного. Можно выдумать, что во время поездки ее мужа постигла преждевременная смерть. Соседи, конечно, начнут судачить у нее за спиной, но никто не сможет доказать, что она лжет. А если она добудет дедово сокровище, тогда тем более нечего опасаться. Богатая вдова есть богатая вдова. А ребенок ее, девочка ли, мальчик ли, станет законным и долгожданным наследником «Дара судьбы».

Бес была слишком мудра в житейских делах, чтобы не понимать: от Кинкейда нельзя ждать большего, чем краткий взрыв страсти. Сокровища будут найдены, шотландец получит волю — и все. Он не принадлежал миру, где жила она, Бесс; а она не отважится броситься в бездны его жестокого мира.

Ночь тянулась час за часом. Бесс проваливалась в сон, пробуждалась, снова засыпала. Тревога не отпускала. А вдруг Кинкейд действительно бросил ее и сбежал? А вдруг его арестовали? А вдруг он ввязался в драку и его убили? При свете дня эти страхи казались глупыми и надуманными, но ночью, влажной, душной, бесконечной ночью они атаковали ее, как стая назойливых кровососов.

Вторые сутки шли еще тяжелее. Бесс уже хотела идти в Чарльстон на поиски Кинкейда, остановила ее только мысль, что они могут разминуться по дороге. За гостиницу потребовали плату. На Бесс начали косо и враждебно поглядывать.

— У нас пристойное заведение, — наконец, не скрывая угрозы, заявила хозяйка. — Мы не потерпим здесь брошенных шлюшек.

— Мой муж вернется за мной, как только закончит дела в Чарльстоне, — сдерживаясь, объяснила Бесс, не забывая при этом скрывать свой благородный выговор.

— Муж! Как же! — фыркнула хозяйка. — Видела я, как ты, задрав юбки, на коне скакала. Ляжки так и сверкали. Так что не дури мне голову, подруга.

Весь день Бесс провела, закрывшись в своей комнате. Близился вечер, и девушка, изможденная зноем, духотой и мухами, вышла на улицу. Побродив по двору, она решила выбраться за ворота. Гостиница стояла прямо на площади, где недавно гремела и кипела ярмарка. Теперь здесь было тихо и пусто.

Бесс стала прохаживаться, чтобы размять ноги. И тут она увидела, что через площадь едет верхом на лошади негр, а рядом с ним тащится мул. Бесс повернулась, чтобы избежать встречи, но, к ее удивлению, негр направлялся именно к ней.

— Бесс! — услышала она знакомый голос. — Это ты? Девушка всмотрелась в лицо всадника.

— Руди? Руди! — узнав его, воскликнула она. — Неужели это ты! Господи Боже, Руди, я думала, ты утонул!

Она разволновалась от неожиданной встречи. Ведь чернокожий моряк в ту страшную бурю стоял на самом носу шлюпа. И она помнит, как оборвался его крик.

— Значит, ты жив! Руди! — радовалась Бесс.

— Жив, как видишь. — Впервые она увидела его улыбку. — Проплыл я тогда немало, но мне повезло, подобрали чарльстонские рыбаки. А вот Энтс Тэйлор погиб. И мальчонка наш тоже. Энтс был отличный мужик. А какой капитан! Я служил у него почти десять лет. Немного найдется людей, которые знали бы море так, как Энтс, и еще меньше таких, кто так относился бы к нашему брату.

— А Йен?

— Ирландец? Утоп, наверное. И не удивительно, — пожал плечами Руди. — Я еще не видал ирландца, который в темноте-то дорогу мог найти, не то что в бешеном океане, да еще вплавь.

— Я так рада, что ты жив, Руди, — искренне сказала Бесс. Негр молчал. Похоже, он уже выдал свою суточную норму слов. — Далеко ли ты направляешься? — наконец поинтересовалась она.

— Да за тобой. — За мной?

— Кинкейд послал меня. Мы должны успеть до темноты.

— Успеть что?

— В свое время узнаешь.

Через десять минут Бесс уже была готова. Сунув горничной серебряную монетку в благодарность за добрые услуги, она живо села на кроткого мула, и они с Руди двинулись по направлению к Чарльстону. Проехав по основной дороге несколько миль, негр свернул налево, и они оказались на узкой лесной тропе.

Целый час пути Бесс хранила молчание.

— Когда мы встретим Кинкейда? Где он? Он что, нашел судно? — наконец стала она тормошить Руди.

— Вот стемнеет — и встретим.

— А судно подходящее он нашел?

— Вроде того.

Прошел еще час. Руки заныли, потому что приходилось все время удерживать переметную сумку на покатой шее мула. Спину ломило, потому что Бесс ехала без седла. Мошкара тучами кружилась вокруг путников, нещадно впиваясь в открытые участки кожи. Мул лишь лениво помахивал хвостом — ничто не могло взбесить это покорное животное.

Берег был уже близко. Густой лес сменился редкой порослью кривых сосенок. То и дело попадались на дороге ручьи и речонки. Наконец за деревьями показалась одинокая хижина. Сумерки уже сгустились. Из трубы лачужки тянулся дымок, у забора бродили куры.

— Здесь мы оставим скотину, — сказал Руди.

Они спешились, и негр повел лошадь и мула в загон. Бесс слышала, как в хижине похныкивает ребенок, однако хозяева не появлялись.

— Нельзя у них купить что-нибудь из еды? — обратилась она к Руди. — Я просто умираю с голоду.

Негр жестом велел ей стоять на месте и вошел в дверь домика. Вскоре он появился, держа в руках две деревянных миски с тушеными овощами и рыбой и ковригу кукурузного хлеба. Бесс с жадностью набросилась на еду.

— Я могу заплатить. Скажи хозяину, — напомнила она.

Руди покачал головой.

— Сара с белыми дел не имеет. За скотину я ей заплатил. Еду она сама предложила. Денег она за это не возьмет.

— Тогда поблагодари ее от меня. Такой чудесной рыбы я никогда не ела — пряная, душистая, просто объедение. Скажи, что я очень признательна ей.

— Я уже передал ей все, что Кинкейд рассказывал о тебе, — усмехнулся Руди. — Что рабов на твоей плантации нет, что ты всех освободила. Думаю, поэтому Сара согласилась услужить нам. И покормить тебя. А вообще с белыми она дел не имеет. Не признает их. Сара настоящая африканка. Из племени мандинго.

С ужином было покончено, Руди вернул посуду хозяйке, перекинул поклажу через плечо и направился по лесной тропе в самые заросли. Темнота становилась все гуще. Наконец они вышли к реке. На берегу их ожидало каноэ, а рядом стоял черный мальчишка-подросток с длинным шестом в руках.

Потом, когда все трое уселись в лодку, парень ловко направил ее в темный туннель реки.

Каноэ огибало островок за островком, один за другим проходило узкие проливы, ныряло в коридоры склонившихся деревьев, пока наконец при луне не стало видно, что оно вышло в широкие воды.

Эхом прокатился над спокойной водой голос Кинкейда:

— Руди?

— Мы, — кратко отозвался негр.

Бесс вздохнула с нескрываемым облегчением. Через несколько мгновений она уже различала очертания большой лодки, в которой было человек шесть.

— Кинкейд? — воскликнула она вопросительно.

— Да я это. А ты думала кто — король Луи?

Каноэ ткнулось бортом к лодке, и Бесс подхватили сильные руки Кинкейда. Поддерживая девушку в неустойчивой лодке, он указал ей на скамью. Руди передал скудный багаж и сам перебрался вслед за Бесс. Молчаливый мальчишка-проводник отчалил и быстро исчез во мраке.

— А что теперь?.. — начала спрашивать Бесс.

— Скоро все узнаешь, — оборвал ее Кинкейд. — Ну, чего ждем? Налегай! — приказал он гребцам.

Луна поднялась уже совсем высоко. В серебряном ее свете Бесс видела, как лодка быстро огибает темную полосу суши. А за поворотом, буквально в нескольких сотнях ярдов, в черном зеркале ночного моря стояла двухмачтовая, без единого огонька шхуна.

Кинкейд привлек к себе Бесс.

— Вот она, посмотри. Это судно доставит нас туда, куда мы захотим. И даже обратно.

— Но как… Откуда? Не понимаю… — Бесс растерялась. Оплатить проезд на Карибы они, безусловно, могли, но чтобы купить судно? Да еще такое!

— Шхуна моя, — сказал шотландец.

— Твоя? Разве ты судовладелец? Один из матросов засмеялся.

— Занимайся своим делом! — прикрикнул на него Кинкейд. — И помни, что я вам говорил. Только попробуйте тронуть мою женщину, слово хотя бы сказать без моего личного приказа — и будете болтаться на рее.

— Кинкейд, откуда у тебя шхуна? — настойчиво спрашивала Бесс.

В голосе Кинкейда слышалось что-то плутовское.

— Капитан Бартоломью Кеннеди на прошлой неделе имел несчастье посадить на мель свою шхуну, свидетелями чего были суда королевского флота. Его и команду — точнее, то, что от нее осталось, завтра должны повесить в Чарльстоне. Так что шхуна бедняге капитану вряд ли теперь пригодится. В общем, я нанял свою команду, и пока они там разбираются, шхуну мы увели прямо из-под носа флотских начальников.

— Ты украл судно, принадлежащее королевскому флоту? — вскричала Бесс.

— Судно принадлежало лично капитану Кеннеди — и шесть пушек, и четыре мелкозарядных орудия, и запасы пороха, воды, жратвы и чего душа пожелает в придачу. «Алый Танагра» — к твоим услугам.

В это было невозможно поверить. Наверное, Кинкейд шутит, разыгрывает ее.

— Так это пиратский корабль? Ты украл его? Ты что, серьезно? — все переспрашивала девушка.

А борт шхуны был уже рядом. С него спустили веревочную лестницу.

— Понимай как знаешь, красавица. Важно одно: капитану Кеннеди разве только в аду понадобится его «Алый Танагра», а я должен по нашему договору доставить тебя в Панаму.

 

16

Пасмурным июльским днем «Алый Танагра» вошел в Кингстонскую гавань. Капитан Эван Дэвис, молодой энергичный человек, приказал спустить паруса и бросить якорь. Кинкейд и Бесс стояли на кормовой палубе и завороженно смотрели на гудящий, как улей, портовый город, который раскинулся среди зеленого прибрежного леса.

Эван, спустившись с мостика, подошел к ним.

— Это местечко просто богадельня в сравнении с Порт-Роялем, — заметил он, указывая на далекий берег прямо напротив Кингстона. — Говорят, сам дьявол дважды подумает, прежде чем швартоваться там. Такого скопища пиратов и головорезов, как в Порт-Рояле, свет еще не видывал.

Бесс не отрывала взгляда от острова, который, как изумруд в сапфировом обрамлении, лежал перед нею. Воздух был напоен ароматами орхидей, лилий, фруктов и казался мягким и нежным, похожим на шелковый бархат.

— Людей надо отпустить на берег, сэр, — обратился Эван к Кинкейду. — И они, конечно, захотят, чтобы…

— …Им заплатили, — закончил шотландец. — Работа каждого будет оплачена справедливо и строго по договору. У ребят должна быть монета, чтобы удовлетворить свои аппетиты. Но я хочу, чтобы на борту оставался ты, пока я на берегу, а также чтобы команду отпускали поочередно группами не более шести человек. Шхуну нельзя оставлять без защиты.

— Такой, как она была, когда мы нашли ее? — усмехнулся Эван. — Не беспокойся, Манро, я сумею защитить свою красавицу.

— Кстати, можешь нанять здесь еще две пары рук, если найдешь опытных и надежных матросов. Они получат вознаграждение в две трети того, что причитается тем, кто идет с нами из Чарльстона.

— Да, сэр, конечно. Все сделаем.

Эван откозырял Бесс и вернулся к своим капитанским обязанностям.

— Хороший хозяин, — заметил Кинкейд ему вслед. — Хотя это и первая его команда. Прекрасно знает повадки моря, я уж не говорю про здешние воды. По-моему, он заслуживает доверия.

Бесс кивнула. Из всех людей, нанятых Кинкейдом, Эван Дэвис нравился ей больше всех. Не считая, конечно, Руди, но негр был сдержан и молчалив, как обычно. Остальная же команда запросто могла бы называться пиратской. Попадались просто ужасающие личности! Особенно неприятен был Флойд Хартли — кок, плотник и доктор в одном лице. Он приходился братом тому самому торговцу лошадьми из Чарльстона. Флойд Хартли был одним из первых, кого Кинкейд нанял на «свой» корабль. Кстати, именно Флойд свел Кинкейда с Руди и Эваном Дэвисом.

— Неужели ты думаешь, что провернуть этот фокус со шхуной, да еще под носом у Британского флота, мне помогали церковные служки? — насмешливо удивился Кинкейд, когда Бесс впервые неодобрительно высказалась о подборе людей. — Конечно, публика эта грубая. Флойд только с виду злодей. Он бывалый матрос, работает прекрасно, жалоб от него не услышишь, он всегда бодр, умеет шуткой или байкой поддержать настроение команды. Согласен, он не красавец. Но это только заставит тебя выше ценить мои достоинства.

Флойд действительно был безобразен — приземистый, кривоногий, да еще с огромным носом, который ломали и сворачивали столько раз, что теперь он просто сидел на широком рябом лице как невесть откуда взявшаяся распухшая картофелина. У него были водянистые, блекло-серые глазки навыкате, а седые жидкие волосы, собранные в косицу, напоминали крысиный хвост. Но не внешность этого человека настораживала Бесс. Просто она нутром чувствовала дурное.

Ей хватило случайного, мимолетного прикосновения, когда кок, накрывая на стол в капитанской каюте, дотронулся до ее руки. И тут же жестокий спазм сжал желудок, а грязно-бурые потеки перед глазами скрыли белый свет.

Весь морской путь от Чарльстона на юг прошел без приключений. Зато Бесс теперь понимала, почему ее отец влюблен в море. Она сама могла часами стоять на палубе и наблюдать за постоянно изменчивым океаном. Дух захватывало от потрясающей красоты восходов, сердце замирало от плеска волн за бортом, счастливые слезы выступали на глазах от соленого влажного ветра, от дивной картины играющих в синеве дельфинов или вздыбившейся громады кита.

Бесс и Кинкейд уже много дней и ночей провели наедине, разделяя не только радости физической близости. Кроме чувственного влечения друг к другу, они ощущали потребность разговаривать, смеяться, мечтать, размышлять вместе. Оторвавшись от Большой Земли, Кинкейд будто сбросил десяток лет и часто забавлял Бесс мальчишескими выходками, оставаясь при этом неизменно внимательным и нежным.

Когда Бесс впервые поднялась на борт «Алого», она полагала, что Кинкейд сам станет его капитаном, но шотландец выбрал Дэвиса. Бесс подозревала, что Дэвис прежде уже плавал на «Алом», но при загадочных обстоятельствах, о которых он никогда не распространялся. Главное, ей было непонятно, почему такой молодой жизнерадостный валлиец, рискуя карьерой, головой, свободой, согласился участвовать в их противозаконном морском переходе.

Кинкейд взял Бесс за руку и потянул в каюту.

— Я не хочу вниз, в эту духоту! — запротестовала она. — Я хочу сойти на пристань, побродить по городу, заглянуть в местные лавки! Хочу попробовать свежий сахарный тростник. Хочу, в конце концов, принять горячую ванну. Мне надоело купаться в соленой воде.

— Ты все, все получишь, ненасытная ты женщина, — шутливо успокаивал ее Кинкейд.

Закрыв дверь каюты, он сгреб девушку в объятия. Его теплые губы нежно припали к ее устам, и она вздохнула от удовольствия. В его крепких руках она всегда чувствовала покой и безмятежность, чего уже не находила много лет.

— Я хочу поесть нормальной еды, а не той, которую своими грязными руками стряпает Флойд, — продолжала капризничать Бесс.

— Не такие уж грязные у него руки, — возразил шотландец. — По крайней мере для судового повара. Когда я плавал на «Ревендже», то у нас был кок… — Кинкейд замолчал, усмехнувшись. — Ладно, тебе все равно не понравится эта история.

— Ты никогда не упоминал никаких плаваний и ни о каком «Ревендже» не говорил, — удивилась Бесс. — Когда же это…

— Ш-ш-ш! — Он приложил палец к ее губам. — Я немало делал такого, что принадлежит, считай, другим мирам и другим временам. — Кинкейд проказливо улыбнулся, и сердце девушки екнуло от этой улыбки. — Бесс, мне нужен твой заветный кожаный кошелек. Пришло время расстаться с маленькой золотой дикой киской и прочими ценностями. Я знаю, что значат для тебя эти украшения, но за работу людям мы обязаны заплатить, иначе не миновать мятежа.

— Ты говорил, что ягуара продавать небезопасно. Помнишь, тогда, в Каролине? А здесь — разве не то же самое?

— Флойд говорит…

— Опять Флойд! — Бесс вырвалась из рук Кинкейда. — Почему всегда Флойд? Только и слышу — Флойд, Флойд. Я вообще не доверяю ему. В нем что-то…

— Флойд говорит, что знает на острове одного человека, который покупает такие вещи. Да и я о нем достаточно слышал, поэтому…

— А я говорю, что Флойду нельзя доверять, — горячо сказала Бесс. — К кому, ты думаешь, он тебя направит? К старому замшелому пиратскому главарю!

— К бизнесмену, Бесс, к бизнесмену. К ловкому торговцу, который занимается перевозкой рома и рабов и не гнушается ничем, что может принести выгоду. Он известен под именем Сокольничего, а подлинное свое лицо тщательно скрывает. Говорят, в его руках все карибские воды.

— Я уже много лет слушаю морские истории своего отца. И ни разу он не упоминал ни о каких Сокольничих.

— Сокольничий слишком хитер и опытен, чтобы обнародовать свои темные авантюры по всем европейским колониям.

— Если Сокольничий нарушает закон, почему же власти не арестуют его? — потребовала ответа девушка.

— Он невероятно скрытен и осторожен, почти отшельник, но говорят, живет как король в своем королевстве. У него даже войско есть. Богатство его огромно, возможности безграничны. Ходят слухи, будто бы Сокольничий — это сам британский губернатор.

— Ты говоришь, он занимается работорговлей?

— Да. Грязное дело, не могу не согласиться. Запах от судна, везущего «партию» живого товара, распространяется на полмили в открытом море. Мужчин, женщин набивают в трюмы как сельдь в бочки. Но только не на судах Сокольничего. Свою «черную» добычу он бережет. Покупает самых крепких и сильных, обеспечивает всех пресной водой, нормальной пищей, даже на воздух выводит во время морского перехода. Разумеется, не сам лично. Его корабли доставляют рабов вдвое меньше, зато все остаются живы, и все расходы по их содержанию с лихвой покрываются ценами, которые готовы платить местные хозяева.

У Бесс мурашки побежали по коже.

— Извлекать выгоду за счет человеческих страданий… Даже животные не способны на это, — сказала она. — Ненавижу рабство, и ненавижу работорговцев.

— Ах, Бесс, дорогая моя, было бы на свете побольше таких, как ты, и поменьше таких, как Сокольничий, — вздохнул Кинкейд. — Впрочем, нам придется иметь с ним дело, если мы хотим достичь своей цели.

— Но почему? Почему придется?

• — Какая ты наивная, Бесс. Когда оказываешься в чужих водах, лучше сразу выйти на самую хищную акулу. А если мы отыщем клад, ты сможешь очистить свою совесть, купив десяток рабов и немедленно освободив их.

— Ты меня за блаженную принимаешь или за дуру, — тихо сказала Бесс.

— Ничего подобного. Но ты должна понять, что в одиночку мир нельзя изменить. Рабство существует веками и существует всюду — от Китая до Африки. Людской алчности нет предела.

— Значит, ты считаешь, что хороших добрых людей вроде нашего Руди можно держать в скотских условиях, пороть кнутом, как…

— Я сам был в рабстве, — оборвал ее Кинкейд. — И я был под кнутом. И мы оба прекрасно знаем, кто держал его в руках.

— Тебя секли не за то, что ты батрак, — возмущенно бросила в ответ Бесс. — Тебя секли в наказание — за конокрадство… а также во избежание виселицы.

— Ну да, — горько заметил он. — Это будет мне утешением, когда в сырую погоду разболятся мои раны. — Он протянул руку. — Давай золото, госпожа нанимательница.

Слезы готовы были брызнуть из ее глаз.

— Кинкейд, прости… прости меня за ту боль. Она встретила его сверкающий от гнева взгляд.

— Но ведь ты сделаешь это вновь?

Бесс была поражена глубиной его переживаний. Горечь, обида, негодование — он не скрывал ничего.

— Если тебе придется сделать это — сделаешь, так ведь? — настаивал он.

— Да, — пересохшими вдруг губами сказала Бесс.

— Тогда ты не имеешь права задавать вопросы. Я делаю то, что считаю нужным.

Дрожащими руками Бесс развязала шнурок, на котором висел кошелек с ее богатством — золотой ягуар, оставшиеся монеты, кое-какие драгоценности.

— Кинкейд…

Лицо его окаменело, карие глаза смотрели отчужденно. Трудно было поверить, что перед ней тот самый мужчина, с которым она всего несколько минут назад зашла в каюту.

— Жди меня здесь, — приказал он. — Я вернусь, как только закончу дела с Сокольничим.

— Кинкейд, честное слово, я не хотела…

— Мы как кремень и сталь. Мы не можем долго быть вместе без того, чтобы не схлестнуться. А я уже не в том возрасте, чтобы ломать себя — и, боюсь, ты тоже.

Бесс молча проводила его глазами. Несколько недель между ними не было и намека на ссору, и вот, пожалуйста, — Кинкейд взорвался, как китайская пороховая шутиха.

— До чего несовершенные существа эти мужчины, — наконец пробормотала она в задумчивости. — Все с ног на голову перевернут.

Спустя три часа немолодой человек, известный под именем Сокольничего, держал на своей белой холеной ладони фигурку золотого ягуара.

— Прелестно, — пробормотал он, осторожно поворачивая статуэтку. — Мне уже приходилось видеть такую изысканную работу. — Он обезоруживающе улыбнулся Кинкейду. — Где, вы говорите, раздобыли эту вещицу?

— Я ничего не говорю, — ответил Кинкейд. Хозяин взял увеличительное стекло и стал разглядывать все до мельчайших подробностей.

— Не соблаговолите ли просветить меня, — не отрываясь от лупы, произнес он, — как вам удалось попасть на борт «Алого Танагра». Насколько мне известно, у капитана Кеннеди возникли своего рода осложнения в Чарльстоне.

— Можно сказать и так.

Осведомленность Сокольничего настораживала. Когда судно выходило из Чарльстона, Кеннеди и его ребята уже доживали последние часы перед казнью, рассуждал Кинкейд. Кроме того, «Алый Танагра» никогда не плавал под своим именем. Кеннеди предусмотрительно менял названия, наверное, до дюжины раз замазывая старое и выводя поверх новое. Когда шхуна попала Кинкейду в руки, она именовалась «Шарлоттой». Буквы эти теперь были стерты. Так что узнать безымянный парусник мог только человек, знакомый и с Кеннеди, и с его промыслом.

Сокольничий осторожно поместил ягуара на деревянный столик, где лежали другие драгоценности Бесс.

— Известно ли вам, что ягуар этот перуанской работы? — поинтересовался Сокольничий. — Вероятнее всего, он попал оттуда по испанским тропам через джунгли Панамы. Сокровища из древних индейских гробниц. Но этот экземпляр на редкость хорошо сохранился.

— Что вы скажете об остальных драгоценностях?

— Все подлинные. Чистой воды камни, золото — словом…

Он назвал сумму, во много раз большую, чем надеялся выручить Кинкейд. Такие деньги позволяли не просто покрыть необходимые расходы, но шотландец покачал головой и, потянувшись к безделушкам, сказал ровным голосом:

— Боюсь, я обратился не совсем по адресу. Сокольничий поднял ладонь, останавливая его.

— Не надеетесь же вы на лондонские цены, — произнес он. — Здесь дела, знаете ли, связаны с определенным риском.

— Я думал, вы солидный покупатель, — заметил Кинкейд. — А так я на Барбадосе зайду к парню, который…

— К Джону Николсу? — Сокольничий поморщился. — Он даст половину того, что предлагаю я, да еще и властям донесет за ваше сотрудничество с пиратами.

— До Барбадоса путь долгий.

— Боюсь, вы не совсем меня поняли, — спокойно произнес Сокольничий. — Я не торгуюсь. Желаете продать ваши безделушки за хорошую цену — милости просим, принимайте мои условия. Нет — тогда нам нечего более сообщить друг другу ни сегодня, ни… — Он открыл серебряную табакерку, взял щепотку нюхательного табака, вдохнул, прикрыл нос кружевным платком, беззвучно чихнул, — когда-либо.

— Я думаю, мы можем считать сделку состоявшейся, — сказал Кинкейд.

Сокольничий снисходительно улыбнулся.

— Я тоже так думаю. — И этот элегантный пожилой человек протянул ему руку; Кинкейд пожал ее и был удивлен неожиданной силой. — На Ямайке вам нечего опасаться, — уверил его Сокольничий. — Я держу в тайне все свои дела и с ненадежными людьми связей не имею.

— Похвальная политика для бизнесмена, — заметил шотландец.

— Не остановитесь ли вы в наших краях на какое-то время? — поинтересовался хозяин, отсчитав нужное количество монет.

— Нет.

Сокольничий вытер бисеринки пота на верхней губе.

— Что ж, разумно. Ведь здесь немало тех, кто может опознать «Алый Танагра», и среди них наверняка будут старые приятели капитана Кеннеди, — многозначительно сказал Сокольничий. — Вряд ли им придет в голову, что в ваших руках шхуна оказалась законным порядком.

Кинкейд покинул второй этаж трактира тем же путем, что и пришел туда: спустился по лестнице на задний двор, через проулок попал в пекарню, оттуда в лавку и только потом на улицу. Флойд предлагал сам отвести Кинкейда к Сокольничему, но шотландец строго приказал не выпускать его с борта шхуны. Капитан Дэвис получил распоряжение держать на «Алом Танагре» всю команду, пока Кинкейд будет отсутствовать.

Шотландец был абсолютно уверен, что найдет Сокольничего самостоятельно. Так и вышло. Сначала он в первой же портовой гостинице поинтересовался о нем у разносчицы пива. Девица отправилась выяснять, может ли кто-нибудь ответить на такой вопрос. Где-то через полчаса к Кинкейду подсел седой грузный моряк и попросил угостить его доброй порцией рома. Они выпили, поболтали, нашли общих знакомых, после чего этот бывалый морской волк посоветовал Кинкейду зайти в лавку к пекарю и обратиться там к его жене. Именно она и договорилась обо всем, указав точное время и место встречи с Сокольничим.

На обратном пути Кинкейд обратил внимание, что бабенка ростом и размерами походит на Бесс. Тогда он спросил, не найдется ли у нее на продажу кое-какой легкой женской одежды, с лукавой усмешкой объяснив это тем, что, мол, его сестренке совершенно нечего надеть по такой жаре. Пекарша понимающе кивнула и через десять минут вручила ему ворох ношеных женских платьев и белья, за что получила очередную серебряную монету.

Кинкейд жалел, что наговорил Бесс столько резких слов, а поскольку извиняться ему всегда было нелегко, то он надеялся на волшебную помощь женских обновок, которые он в открытую нес в руках, не замечая косых или удивленных взглядов, посылаемых ему вслед портовой публикой.

Да, он обещал Бесс и всей команде отдых на берегу, но теперь все изменилось. Будет лучше, если они быстренько снимутся с якоря и уйдут из гавани в открытое море. Обещания Сокольничего отдавали фальшью, и Кинкейд начал думать, что в споре о Флойде Бесс во многом, возможно, права.

Занятый своими раздумьями, он чуть не пропустил «хвост» — негра в зеленой ливрее, который следовал за ним по пятам. Куда бы ни сворачивал Кинкейд, негр повторял все его ходы. Сокольничий! Власти так не работают. Тревога все сильнее жгла его. Интересно, подумал Кинкейд, сильно ли разойдется Бесс, когда он отдаст Дэвису приказ поднимать якорь и немедленно уходить из Кингстона. Но Сокольничий разъярится, наверное, не меньше. Впрочем, как знать, улыбнулся сам себе Кинкейд, как знать, чего ждать от женщины, которую ты лишил возможности пробежаться по лавкам.

Сокольничий с силой нанес удар Флойду Хартли, да так, что тот отлетел к противоположной стене.

— Ты знал, что Элизабет Беннет находится на борту «Алого Танагра», и вовремя не сообщил мне, чтобы я успел преградить им выход из гавани! — гневно провозгласил обычно сдержанный пожилой человек, рывком вытащил из-за пояса своего могучего мулата-телохранителя пистолет и направил его Флойду в лоб. — Ты жалкий, презренный червь. Твою пустую башку следует разнести в клочья, — процедил Сокольничий.

Лицо Флойда приобрело пепельный оттенок, только красным пятном светился на щеке след от тяжелой печатки хозяина.

— Ради всего святого, не стреляйте! — завопил Флойд. — Брат мой не был уверен, та ли эта женщина. Он просто предположил так, ведь она ехала с шотландцем, говорила не по-деревенски — многое сходилось.

— Час назад они покинули гавань, — продолжая угрожать оружием, сказал Сокольничий. — Час назад. Ты плыл с ними от самой Каролины, чтобы после их побега явиться ко мне и сообщить, что добыча была почти в моих руках?!

В дверях стояла встревоженная Аннеми. Добром это для Перегрина не кончится. Она сразу поняла, что быть беде, сразу, как только он пришел домой с той золотой фигуркой. Он поставил ее перед собой на столик и замер рядом, приказав Аннеми принести ларец с самыми ценными его сокровищами.

Ягуар этот все стоит здесь, вот он, в компании «братьев»: диковинной птички, грациозной ламы и человека в лодке. Все фигурки были сработаны в одном стиле, каждая — шедевр, каждая идеальна. Лодочка была до того совершенна, что Аннеми могла бы пересчитать золотые тростинки, из которых «сплел» ее мастер. Лицо гребца было украшено боевой татуировкой. Золотая кошечка сверкала бирюзовыми глазками; поражали изысканностью линий и птичка, и лама. Только слепой не оценил бы такой красоты.

Однако Аннеми сейчас было не до золота — слишком очевидна становилась угроза надвигающейся беды. Не за себя Аннеми боялась, за Перегрина Кэя.

Хозяин давно перестал скрывать от нее свое второе лицо — Сокольничего, поэтому Аннеми знала, что войти в его рабочий кабинет она может без опаски.

— Сэр, — тихо сказала женщина. — Не надо стрелять. По крайней мере, здесь. Это может испортить полы.

— Ты ворвался в мой дом, в мои личные покои, — продолжал громить Флойда Кэй. — Ты явился сюда и сообщаешь, что торчал на судне, пока я был… — Перегрин Кэй смолк, не справившись с приливом ярости.

— Я не смог удрать с корабля, — заныл Флойд. — Шотландец заподозрил меня. Он приказал капитану, что любой, кто покинет шхуну без его личного распоряжения, должен быть застрелен. Шотландец называет себя Роберт Манро, но женщина обращается к нему иначе. Кинкейд. — Флойд медленно встал с пола и начал пятиться. И тут Флойд поднял глаза на огромную картину на стене. — Точно, сэр, это она. Она там, на шхуне, клянусь вам.

У Аннеми защемило в груди; ее зазнобило. Господи, спаси нас от нечистой колдовской силы, начала она беззвучно молиться.

— Этого не может быть, сэр, — еле выговорила Аннеми. — Она давно умерла. Она давно в могиле покоится.

— Нет, — настаивал Флойд. — Она жива так же, как живы вы. Ну, конечно, это она. Немногие дамочки к рыжим волосам получают голубые глаза.

— Голубые? — встрепенулся Кэй. — Голубые?

— Да, сэр.

— Вот видите, сэр, — вмешалась Аннеми, — это никак не может быть она. — Женщина указала на портрет. — У нее же карие глаза. А если бы эта… — Аннеми с улыбкой снова посмотрела на картину, — если она была жива, то ей сейчас было бы за восемьдесят. Она была бы седая и старая.

— Ты что, держишь меня за сумасшедшего? — резко повернулся к Аннеми Перегрин Кэй. — Я прекрасно знаю, что Лейси Беннет давно умерла. Речь идет о ее внучке, Элизабет.

— Точно, сэр, — заволновался Флойд. — Она, точно она. Шотландец зовет ее Бесс.

— Куда они направляются? — жестко спросил Перегрин.

— В Панаму, сэр.

— Зачем?

— Не знаю. Никто не знает. Только шотландец и, наверное, женщина.

— Пока они в карибских водах, им не скрыться, — сказала Аннеми. — Вы поймаете их, сэр. Вы же сами знаете, что иначе и быть не может.

— Да. — Губы Перегрина тронула ледяная улыбка. — Да. Наконец-то. Она будет в моих руках. — Он повернулся к грозному мулату. — Отведи Хартли на кухню и проследи, чтобы ему дали хороший ужин.

— Я не голоден, — сказал Флойд. — Но я хотел бы кое-что получить за работу. Столько дней, такой длинный путь…

— Разумеется. Тебе здорово досталось. — Кэй отпустил его и сделал широкий жест рукой, указывая на столик, где поблескивали золотые фигурки. — Вот твоя плата. Бери. Чистое золото.

Флойд замялся.

— Ну же, храбрец! — заторопил его Перегрин. — Это твое, бери.

Флойд ринулся к столу, и в этот момент хозяин кивнул мулату. Телохранитель грациозным прыжком преодолел несколько футов и почти изящным движением всадил в спину повара кинжал. Аннеми отвернулась, закрыв лицо руками, чтобы не видеть, как Флойд, коротко вскрикнув, повалился на бок, все еще протягивая руки к вожделенному золоту.

Перегрин жестом приказал мулату убрать тело умирающего.

— Торопись, а то весь ковер кровью зальет. Аннеми было дурно. Закрыв глаза, она пыталась глубокими вздохами унять тошноту, а главное, найти хоть какие-то объяснения, извиняющие ее любимого хозяина.

— Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетельницей происшедшего. Жаль. — Перегрин взял ягуара и поднес его к свече. — Но он явился в мой дом. Никто не должен связывать имя Сокольничего с достойным именем сына королевского, губернатора. Промашка вышла. Оплошность. Придется избавиться и от того, кто его направил в мой дом.

— Вы же знаете, как мне неприятны такого рода дела, — наконец выговорила Аннеми.

Более жесткой критике подвергнуть своего господина она не решалась.

— Прими мои глубочайшие извинения, Аннеми. Больше такое не повторится, уверяю тебя. — Перегрин улыбнулся. — А ягуар тоже из компании моих «малышей», как ты думаешь?

— Да, сэр, это так.

— Тогда он принадлежит мне… так же как и Элизабет Беннет. — Кэй повернулся к огромному портрету. — А то, что принадлежит мне, я беру. Даже если для этого придется разнести врата преисподней.

 

17

На третий день после выхода из Кингстонской гавани Кинкейд заметил на горизонте квадратные паруса бригантины. Очень скоро за ним показались очертания другого парусника — одномачтового шлюпа. Взбежав на капитанский мостик, шотландец увидел, что Эван Дэвис внимательно наблюдает за кораблями в подзорную трубу.

— У нас, похоже, появились попутчики, — заметил Кинкейд.

Эван растянулся в добродушной улыбке.

— Беспокоиться не о чем. Скорее всего, это безобидные торговые суда. Кажется, британские.

«Алый Танагра» был прекрасным маневренным судном. Расположение парусов, узкий вытянутый корпус позволяли ему быстро набирать скорость и ловко лавировать. В этом и есть преимущества шхуны перед другими парусниками. Она могла плыть даже на мелководье, где глубина не превышает двух метров, и это ее качество Кинкейд считал особенно ценным, учитывая, что им придется подходить совсем близко к незнакомым берегам Панамы.

— Кого нам следует опасаться в первую очередь, так это испанцев, мистер Манро, — сказал Эван. В это время к ним уже подошла Бесс.

— Могу я взглянуть? — попросила она, и ей передали подзорную трубу.

— Значит, бригантина и шлюп, — задумчиво произнес Кинкейд. — Идут почему-то друг за другом, идут почему-то в точности нашим курсом.

— Это может быть и совпадение, — сказал Эван. — Здесь довольно оживленный участок моря. Многие суда пересекаются…

— Я насчитала три корабля, — не отрываясь от подзорной трубы, сказала Бесс.

Девушка предложила Кинкейду взглянуть на горизонт.

Кинкейд пробормотал слова проклятия.

— Да, теперь и я вижу, — сказал он. — Конечно, три корабля. Шлюп, бригантина и еще одно судно, побольше. — Он бросил на валлийца острый взгляд. — Ну, задирай юбки своей красотке, капитан. Я бы предпочел не встречаться с той компанией.

— Как скажете, — пожал плечами Эван. — Однако я убежден, что это самые обыкновенные…

— Полный вперед. Ветер хороший. Мы можем разогнаться до десяти узлов. — Кинкейд вернул Бесс подзорную трубу и пошел к лестнице. — Пусть команда займет свои места. Приготовить пушки и мелкозарядные орудия.

Бесс поспешила за ним, но вернулась, вспомнив о подзорной трубе.

— Эван, возьмите свою… — начала она и осеклась в тот момент, когда руки их случайно соприкоснулись. Бесс похолодела.

— Иди-ка сюда, — позвал шотландец, оборачиваясь на отставшую девушку.

На ней сегодня было легкое голубое платье из запасов пекарши. Наряд, конечно, не самый роскошный, но складный. А голубой цвет так гармонировал с цветом ее глаз! В неглубоком вырезе угадывались округлости нежной девичьей груди.

Кинкейд заставил себя отбросить мысли о прелестях Бесс. Не ко времени!

— Бесс! — резко, досадуя на собственную слабость, окликнул он ее.

Девушка что-то пробормотала капитану и бросилась к лестнице. Сбежав вниз, она схватила шотландца за руку.

— Кинкейд! — произнесла она голосом более хриплым и низким, чем обычно. В глазах ее светилась тревога.

— Не надо устраивать панику раньше времени, — сказал Кинкейд.

— Мне необходимо поговорить с тобой, — отчеканила Бесс. — Немедленно.

— Придется отложить беседу.

Мысли шотландца были заняты: он спешно прикидывал, кто из команды сможет оказать достойное сопротивление, если начнется заваруха. Исчезновение Флойда Хартли в Кингстоне серьезно насторожило его. Бесс утверждала, что коку нельзя доверять, и вот, пожалуйста. Причина внезапного побега Флойда Хартли до того тревожила Кинкейда, что он даже потерял сон.

— Нет, — настаивала Бесс. — Откладывать нельзя.

— Ну что еще? — нетерпеливо спросил он.

— Здесь нельзя говорить. Пойдем в нашу каюту. Войдя в каюту, Бесс оглядела помещение и велела Кинкейду надежно закрыть дверь.

— Эван. Все дело в Эване, — наконец сказала она. — Ему нельзя верить.

У Кинкейда заломило в висках.

— Разве не ты пела ему дифирамбы всю дорогу от Чарльстона, а? Почему вдруг сегодня утром все изменилось?

— Он коснулся меня.

— Что-о? — мгновенно закипая от гнева, взревел Кинкейд. — Коснулся тебя? Оскорбил? Когда? Как? Да я голыми руками ему…

— Нет-нет, совсем не то, что ты думаешь, — заторопилась Бесс. — Послушай, у меня особый дар. Считай, что я ведьма. Я читаю мысли других людей по их прикосновениям. Эван задумал убить тебя. Я знаю это наверняка.

Он посмотрел на нее как на помешанную.

— Ты — ведьма? Может, ты еще на метле летаешь по ночам над палубой!

— Черт тебя побери! — выкрикнула девушка. — Ты должен мне поверить! Мне доступно то, что неподвластно другим. Например, я изначально знала, что ты человек надежный и не подведешь меня. Я сразу знала, что Флойд предаст нас. А сейчас я узнала, что Эван готовит тебе смерть. Когда он коснулся меня, я увидела красный цвет — всюду. Понял? Красный цвет — цвет крови. Твоей крови!

В этот момент в дверь каюты настойчиво постучали.

— Мистер Манро, капитан Дэвис требует вас немедленно на мостик.

Кинкейд узнал голос Элбрайта, бывалого матроса, старого приятеля Флойда Хартли. Кивком приказав Бесс укрыться за дверью, шотландец рывком открыл ее.

— Господин капитан хочет, чтобы вы… — начал Элбрайт и неожиданно поднял руку.

Кинкейд успел заметить блеснувший в ней пистолет. За спиной Элбрайта, как из-под земли, вырос бородатый громила в рваной тельняшке. Неуловимым движением Кинкейд нырнул в сторону, одновременно нанеся страшный удар ногой по колену Элбрайта. Дико вскрикнув, тот согнулся от боли, и шотландец всадил ему в шею кинжал.

Бородач тем временем опустил саблю туда, где долю секунды назад находился Кинкейд. После такой неудачи бандит вломился в каюту и налетел прямо на бездыханное тело своего напарника. В прыжке Кинкейд отбросил бородатого к стене, правой рукой перехватил рукоятку сабли, а костяшками левой нанес ему смертельный удар в самый уязвимый участок лица — переносицу. Тело нападавшего поползло вниз. А Кинкейд, уже с саблей наготове, метнулся к двери, ожидая продолжения боя. Однако в коридоре больше никого не было. В каюте остались Бесс, он сам и два трупа.

Бесс была бледна, как полотно, но пистолет, который она забрала у убитого, держала твердо.

Я бы застрелила его, если бы ты промедлил еще хоть мгновение, — глухо сказала она. Голос ее едва заметно дрожал.

— Все будет в порядке, красавица, — уверенно и бодро откликнулся Кинкейд, на самом деле чувствуя себя совсем не так.

— Сколько человек против нас? — спросила Бесс. Шотландец пожал плечами, не сводя глаз с дверного проема.

— Это ты ведьма. У тебя дар ясновидения, не у меня.

— Да. Но что делать, я не знаю.

Кинкейд посмотрел на нее. Пистолет она опустила, но пальцы с курка не снимала. Грудь ее тяжело вздымалась, лицо раскраснелось, как после долгого бега. Выглядела она маленькой, испуганной и беззащитной.

Кровь уже не так кипела в его жилах, ярость и бешенство уступали место остервенелому желанию во что бы то ни стало защитить эту женщину.

— Если удастся заполучить Эвана, сможем мы заставить команду делать то, что нужно нам?

— Возможно. — Кинкейд встряхнул головой, заставляя мысли работать. — Бесс, сможешь ты сыграть одну роль, а? Эван еще не знает, выполнен ли его приказ. Беги наверх, беги и кричи, зови его. Если он спустится, то окажется в моих руках.

Бесс кивнула, соглашаясь.

Шотландец оттащил в сторону мертвецов, так, чтобы их не было видно из коридора. Бесс вытерла следы крови на полу.

— Готова? — спросил он, вставая за полуприкрытой дверью.

Бесс в это время забралась по лестнице и из ее проема закричала в ужасе и отчаянии:

— Эван! Эван! Господи, Эван, скорее! На помощь!

Первый, кто ринулся вниз, был боцман. Кинкейд едва успел оглушить его рукояткой пистолета и убрать в сторону, как в коридор ворвался Эван Дэвис.

— Что? Что такое? — бросился он к Бесс.

— Они убили его! Эван! — в истерике кричала она. — Убили! Убили! — рыдала девушка, указывая на дверь каюты.

Эван Дэвис вбежал туда и сразу оказался в железных лапах шотландца, который приставил к его горлу нож. Бесс зашла в каюту и спокойно заперла дверь.

— В чем дело? — произнес Эван. Кинкейд прижимал лезвие к его глотке.

— На кого же ты работаешь, Эван? — ровным голосом потребовал ответа шотландец. — Если солжешь, я с тобой расправлюсь еще круче, чем с теми двумя.

Боцман, который только лишился чувств от удара, вдруг застонал и закопошился на полу. Бесс шагнула к нему и наставила на его грудь саблю.

— На твоем месте я бы не шевелилась, — предупредила она. Боцман обмяк, в глазах его царил смертный страх.

— Сам на себя я работаю, — ответил капитан.

— Солгал, — мягко сказал Кинкейд, вдавливая лезвие чуть-чуть глубже. По шее Дэвиса заструилась ниточка крови.

— Сокольничему нужна эта дама, — прохрипел Эван. Кинкейд ослабил хватку, и капитан смог вздохнуть. — Он обещал вознаграждение тому, кто доставит ее живой или мертвой.

— Но почему? — изумилась Бесс. — Мы не встречались с ним. Я о нем даже не слышала. Зачем ему я?

— Не знаю. Клянусь, я не знаю. Но он ради этого поднял на ноги всех — от Багам до Бостона.

— А корабли, что преследуют нас… — подсказал Кинкейд.

— Принадлежат Сокольничему. Бригантина «Шарлотта Роуз». Названий других не знаю, но они тоже его.

— Можем мы оторваться от них? — спросила Бесс.

— Если я встану к штурвалу, сможете, — позволил себе усмехнуться Эван.

Кинкейд прищурился.

— И какие у тебя еще есть доводы, чтобы я не перерезал тебе глотку?

— Только то, что я… — Дэвис судорожно сглотнул, — что только один смогу доставить вас в Панаму.

— Ты считаешь, что мы поверим тебе? — удивилась девушка.

— Эван, ты, я вижу, человек практичный, так? — начал неторопливо шотландец. — Что тебе обещали? Конечно, не просто деньги. Думаю, ты хочешь заполучить «Алый Танагра». Верно?

— Да.

— Получишь. Если ускользнешь от погони, приведешь нас в Панаму, а затем обратно в Мэриленд, — отчетливо говорил Кинкейд. — Ты получишь свою шхуну и свою часть испанских сокровищ, на поиски которых мы и отправились.

— Что-о? — закричала Бесс. — Неужели ты будешь делить с ним мои?..

— Именно! — оборвал ее Кинкейд. — Буду делить. И с ним, и с каждым, кто будет честно служить нам. Там золота столько, что хватит каждому на королевскую жизнь. — Он посмотрел на лежавшего под саблей Бесс боцмана. — Там и серебро, и самоцветы, — продолжал он. — Целое состояние… кольца, браслеты, ожерелья, короны, нити жемчуга.

— Жемчуга? — вмешалась Бесс. — Там нет…

— …Конца и края богатствам, — подхватил Кинкейд. — У Бесс есть карта, доставшаяся ей от деда, который служил у знаменитого Генри Моргана. Мы знаем место, где хранятся сокровища. С хорошей командой мы управимся легко и быстро, испанцы и пронюхать ничего не успеют.

— Господи, неужели у вас есть карты? — выдохнул Дэвис.

— А почему еще, ты думаешь, Сокольничий так далеко протянул лапы, чтобы схватить женщину, которую он и в глаза не видел? — с ходу ловко придумал Кинкейд. — Ну что, Эван, ты по-прежнему хочешь выдать Бесс Сокольничему?

— Я с вами, — горячо сказал валлиец. — Позвольте мне вернуться на мостик, и мы оторвемся от кораблей Сокольничего так быстро, что они решат, будто мы испарились.

— Нет, вы оба, наверное, не в своем уме, — возмутилась Бесс. — Я не собираюсь…

— Попридержи язык, женщина! — прикрикнул на нее шотландец. — Не бери в голову ее болтовню, Эван. Она будет делать то, что я велю.

Голубые глаза Бесс вспыхнули яростью. — Ну да, как же, жди, хвастливый осел! — прошипела она.

Бесс продолжала негодовать и несколько недель спустя, когда «Алый» наконец-то бросил якорь поблизости от Панамы.

— Неужели обязательно надо было обещать им долю клада? Ты бы еще каждому чарльстонскому проходимцу посулил золота!

Однако все ее протесты были теперь бесполезны. Путешественники уже сидели в лодке. Матросы гребли к берегу.

— Да я бы и самому дьяволу отвалил бы немало, появись у меня такая необходимость, — отвечал ей Кинкейд.

На острова направлялись восемь человек из команды, Эван Дэвис, Бесс и Кинкейд. Шотландец оставил старшим на борту «Алого» Руди — единственного, кому полностью можно было доверить судно в отсутствие хозяина.

С утра прошел дождь; да и сейчас, в середине дня, все кругом было пропитано влагой. Бисерины пота на лице и руках не испарялись, а скатывались по телу струйками, щекоча кожу, пропитывая тонкую ткань рубашки и бриджей Бесс, превращая их в мокрые, плохо выжатые тряпки.

Зато какая же здесь была красота. По берегам высились стрелы кокосовых пальм, мощные стволы огромных незнакомых деревьев, кудрявились кусты, усыпанные разноцветными цветами, переплетались диковинным орнаментом зеленые, бурые, желтые лианы. Воздух был так густо напоен запахами — растений, влажной древесины, мокрой земли, плодов, что становилось трудно дышать.

Столько месяцев Бесс и боялась и ждала встречи с неведомой землей. Она и представить не могла, что бывает такое многоцветье растений, такое многозвучие птиц, насекомых, зверей. Эти заросли источали всевозможные крики, писки, трели, стрекоты, шуршания, трепет, шипения, вопли, звоны и переливы. Обезьяны носились по веткам, как воробьи. Тучи насекомых вились вокруг головы, кусали, жалили и впивались. И все это на фоне монотонного приглушенного треска цикад.

Кинкейд указал рукой на берег ближайшего маленького островка, где грелась на солнце огромная, древняя как мир черепаха.

— Держи руки подальше от воды, — предупредил он.

Бесс и без его слов поняла, в чем опасность. Буквально в пяти футах от их лодки зловеще поблескивали над водой круглые выпуклые глазки — аллигатор. Через мгновение его корявое, длинное тело-бревно бесшумно выскользнуло на поверхность. Бесс наблюдала за неведомой водоплавающей птицей, которая как ни в чем не бывало выискивала себе рыбу. Раздался негромкий всплеск, сверкнули легкие брызги, и страшные челюсти сомкнулись, открывшись едва ли на секунду — птички больше не было.

Матросы загомонили, один перекрестился.

— Нам бояться нечего, — успокоил всех Эван. — Когда мы пойдем по джунглям, с нами будут проводники — куна. Они знают эти леса, как вы свои бородавки на руках.

Бесс незаметно наблюдала за капитаном Дэвисом. Он не давал никаких поводов сомневаться в его преданности с того дня, как «Алый Танагра» встретился в открытом море с кораблями Сокольничего. От преследователей они оторвались тогда меньше, чем за час.

Вот и теперь Эван вызвался доставить их в поселок индейцев-куна, с которыми уже не раз имел дело.

— У племени куна немало причин ненавидеть испанцев, — объяснял Дэвис. — Те убивают их воинов, натравливают собак на их младенцев, насилуют их жен, забирают в рабство целые деревни. Но наша братва всегда поддерживала с куна добрые отношения. Мне довелось однажды в сухой сезон прожить среди них целый месяц. А сейчас в самом разгаре сезон дождей. Ливни бывают ежедневно. Одежда, обувь, провизия сгнивают на глазах; за несколько дней пистолеты и мушкеты превращаются в ржавую рухлядь. Зато в дождливый сезон можно по рекам проникнуть в глубь материка, что в сухое время года просто немыслимо. Без проводников — куна мы и недели не протянем в джунглях, — продолжал Эван. — Тут полно деревьев, чьи испарения ядовиты, не то, что кора и листья. Заросли кишат змеями, скорпионами, летучими мышами-вампирами, крокодилами и ягуарами. Встречаются целые колонии плотоядных муравьев. Я видал сильных, смелых людей, которых джунгли ломали запросто, превращая в животных, способных жрать человечье мясо.

Бесс очень надеялась, что племя куна действительно миролюбивое, как следовало из рассказов капитана. И вот индейцы появились. На двух каноэ они вышли навстречу лодке и знаком велели следовать за ними. Они были наги, только узкая полоска, сплетенная из лозы и листьев, прикрывала чресла. Рослые, сильные, темнокожие, с длинными блестящими волосами, индейцы эти были точь-в-точь как на картинках.

На Бесс они смотрели с любопытством и осторожностью, впрочем, так же как и она на них. Все воины-гребцы были будто вылеплены из одного теста: ловкие тела умащены до блеска, широкие лица разрисованы, в носу — ритуальное кольцо.

Они вели себя не враждебно, напротив, обрадовались Эвану и приветствовали его как старого знакомого. Но от Бесс не ускользнуло их серьезное вооружение: острые, как бритва, мачете, небольшие упругие луки, связки коротких стрел за плечами.

Лодки вошли в узкую реку, затем свернули в еще более узкий проток. Впереди был просвет в джунглях, где Бесс увидела множество обитателей индейского поселка, которые махали гостям, суетились и беспрестанно лопотали что-то на своем языке. Женщины под стать мужчинам были такие же рослые, сильные, красивые. Их совершенно не смущала собственная нагота. А малыши не знали вообще никакой одежды, кроме ослепительных улыбок. Взрослые замужние женщины на бедрах носили травяную повязку. Младенцы дремали, привязанные в плетеных люльках к материнским спинам, детвора чуть постарше ползала в ногах у родителей.

На берегу стояло множество примитивных лодок-каноэ, а за ними, на небольшом возвышении, расположилась сама деревня. У хижин, как сначала показалось Бесс, были только крыши из пальмовых листьев, стен же они не имели вовсе. Но вот и сооружение посолиднее — вытянутый без окон «сарай», просторный и высокий, где, наверное, могло разом поместиться все население поселка. Из центра его тянулся дымок — в крыше было устроено отверстие — «труба». Сквозь дверной проем виднелись подвешенные к верхним перекладинам гамаки из тонких лиан.

Впрочем, под каждым навесом-«хижиной» кипела жизнь. На вертеле жарилась огромная туша наподобие свиной. За приготовлением еды следила старая женщина, на плечах которой невозмутимо восседала обезьяна. Старуха то и дело отгоняла от очага костлявую собаку, которая норовила ухватить кусок вкусного мяса.

Заметив прибывшие лодки, вся деревня бросила свои дела и ринулась, сопровождаемая собаками, встречать гостей.

Скоро толпа на берегу притихла и расступилась, пропуская высокого, величавой осанки человека. Его морщинистое круглое лицо обрамляли поредевшие седые волосы, в носу блестело золотое кольцо, намного крупнее, чем у других. По всему было видно, что это старейшина племени. Взгляд его был многозначителен и важен, грудь украшало ожерелье из серебряных звеньев, висел на шнурке белый костяной ритуальный крест.

— Это Пабло, вождь, — шепнул Эван. — Он очень уважаемый и влиятельный человек, кровно связан со всеми ветвями племени куна.

— Пабло? — удивилась Бесс. — Испанское имя? Ты вроде говорил, что они ненавидят все испанское.

Капитан развел руками.

— Ненавидеть ненавидят, но все важные индейцы в деревнях берут испанские имена. Вообще-то редко кто скажет тебе свое настоящее имя. Это такой суеверный народ. Считают, что если ты узнал имя человека, то получил над ним сверхъестественную власть.

— А как мы будем общаться? — перебила его Бесс. — Ты знаешь язык куна?

— Нет, — ответил Эван, — но Пабло немного знает английский и голландский, так что разберемся. Пабло уже много лет имеет дела с пиратами. Торгует помаленьку.

— Вот почему мы от самого Чарльстона тащим ножи-мачете и галантерею, — сказал Кинкейд. — Мы сядем с ними, покурим, вручим подарки, а потом попробуем уговорить кого-нибудь из деревни провести нас по джунглям.

— А как же испанцы? — не унималась Бесс. — Мы совсем рядом с Портобелло.

— Если мы попадемся, нас с ходу перестреляют, — серьезно заметил Эван, — но индейцы знают, как избежать встречи с испанцами. Без помощи куна мы не обойдемся.

— Не отходи от меня ни на шаг, — предупредил Бесс шотландец. — Ничего не говори, пока к тебе не обратятся, ешь все, что подадут, — змей, крокодилов, жуков, собак. Если ты недооценишь их гостеприимство, они к нам спинами повернутся — тогда все.

— Женщины здесь в подчинении у мужчин, — подтвердил Эван. — Предполагается, что ты должна только улыбаться и выполнять приказания Манро.

— Это замечательно, — скривилась Бесс. Кинкейд хитро заулыбался.

— Такую практику нам следует ввести в Мэрилендской колонии. А то там женщины стали забывать свое место.

Бесс буквально пронзила его взглядом.

Путники начали выбираться на берег. Первым спрыгнул Кинкейд, за ним Эван, который в знак миролюбия, вытянув ладонями вверх руки, сразу пошел навстречу вождю куна. Вылезла из лодки и Бесс и тут же оказалась в окружении толпы женщин и ребятишек, которые осторожно трогали руками ее одежду и волосы, звонко щебетали на своем мелодичном языке. Они гладили гостью, восторженно вскрикивая, обменивались замечаниями по поводу появления такой необычной особы.

Крупная дородная женщина вручила Бесс кокосовый орех и жестом предложила выпить его сок. Девушка неумело втянула из такого непривычного сосуда сладкую прохладную жидкость и с благодарностью улыбнулась. Индианки одобрительно загудели, заулыбались и снова принялись рассматривать пришелицу.

Тем временем Кинкейд успел уже познакомиться с вождем Пабло и обернулся, взглядом разыскивая Бесс.

— Иди сюда! — позвал он.

Женщины и дети мигом разлетелись в стороны, как горстка листьев при порыве ветра. Бесс с облегчением заспешила к своему спутнику. Без тени улыбки на лице Кинкейд велел ей встать рядом. Она повиновалась и замерла, стараясь не обращать на себя внимания нескольких десятков до зубов вооруженных воинов-индейцев.

После традиционных приветствий и обмена любезностями Кинкейд с Эваном переглянулись и приказали своим матросам принести из лодки гостинцы. Широким жестом шотландец разворачивал перед вождем рулоны красного и синего полотна, с гордостью раскладывал ножи, клинки, топоры, ножницы, табак, маленькие зеркальца и колокольчики.

— Таков мой скромный дар твоему гордому народу, Пабло, — сказал Кинкейд.

В глазах обитателей поселка разгорались огоньки радости, но, как заметила Бесс, ни один из них не смел двинуться с места. Строго соблюдались законы племени — сначала все получают старшие. Вождь, однако, не взял себе ничего. Когда последний лоскут нашел хозяина, в наступившей тишине Кинкейд подошел к Пабло, вынул из уха золотую серьгу и вручил ему. Легкая улыбка тронула губы старейшины. Он встал, хлопнул шотландца по плечу, обнял его и ткнулся носом в щеку, вероятно, по местному обычаю.

— Ты делать Пабло честь, — скрипучим голосом произнес он.

— Нет, — отозвался Кинкейд, — это великий Пабло, вождь куна, делает мне честь.

Праздник встречи гостей разворачивался. Пожилая стряпуха начала вырезать жаркое. Все мужчины, включая Кинкейда, Эвана и моряков, уселись большим кругом. Взглядом шотландец предупредил намерение Бесс присоединиться к ним, поэтому ей ничего не оставалось кроме как устроиться под одним из навесов вблизи очага.

Женщины и девочки то и дело подносили пирующим новые угощения: корзины копченой рыбы, кокосы, какие-то плоды, похожие на бананы, орехи, ананасы, авокадо. Горячая еда подавалась на тарелках из широких и жестких пальмовых листьев. Вдруг появилась индианка с огромным деревянным сосудом на плече. Она налила из него серый полупрозрачный напиток в глубокую раковину и предложила вождю. Тот кивнул в сторону Кинкейда, желая оказать честь гостю. Шотландец, в свою очередь, указал на Пабло, уступая ему почетное право первого глотка. Все эти церемонии шли под одобрительный гул воинов-индейцев.

Вождь взял раковину и с шумом втянул в себя напиток. Потом свою долю выпил Кинкейд, за ним Эван, после чего питье было пущено по кругу.

Неожиданно снова полил дождь. Вся деревня засуетилась, вскочила, закричала. Мужчины степенно переместились под крышу просторного сарая. Бесс тоже направилась было туда, ей совершенно не хотелось мокнуть, но вдруг перед ней возникла женщина, которая взяла ее за руку, произнесла что-то вроде «но-но» и указала на землю, где сидела Бесс. Пришлось подчиниться; тогда женщина с улыбкой вручила ей пальмовую тарелку, полную фруктов и мяса. К огромному облегчению Бесс, никто из женщин не пил мутной серой жидкости. После еды она снова почувствовала себя объектом всеобщего внимания. Опять вокруг нее собралась толпа любопытных и удивленных индианок.

Час шел за часом. Из-за тонких стен большого сооружения доносились смех, разговоры, радостные восклицания. Стемнело. Единственной яркой точкой был очаг, где алели угли. Москиты довели Бесс почти до исступления. Наконец одна из девушек, заметив страдания гостьи, в пригоршне принесла ей какую-то вязкую массу. Бесс думала, что это очередное угощенье, но девушка жестами объяснила назначение этого средства. Смазав им кожу, Бесс сразу оценила это чудодейственное снадобье.

Постепенно деревня начала пустеть. Из хижин раздавались капризные вопли взбудораженных праздником детей, плач малышей. Но вот все смолкло. Пришла пора ночных джунглей. Хриплое покашливание хищников, пронзительный визг, отдаленное рычание заставляли Бесс вздрагивать от страха, но она оставалась на месте и продолжала ждать Кинкейда.

Девушка незаметно задремала, но вдруг почувствовала, как ее теребит чья-то рука.

— Ты идти, — услышала Бесс женский голос. — Ты идти.

Она покорно поднялась и пошла за индианкой в дальний конец деревни, где на самом краю леса стояла одинокая хижина. В центре ее был разведен огонь, рядом лежала вязанка хвороста.

— Огонь не идти. Огонь хорошо, — говорила женщина, указывая на непроглядную стену джунглей. — Огонь бояться. Огонь хорошо.

В хижине не было ничего, кроме одного-единственного гамака. Женщина указала на него, потом на Бесс.

— Ты. Ты.

— Значит, я должна здесь спать, — поняла Бесс. Индианка улыбнулась и быстро вышла. Вздохнув, Бесс забралась в гамак, вытянулась с облегчением и сразу закрыла глаза.

Если меня кто-нибудь начнет пожирать, по крайней мере, я этого не увижу, думала она, устраиваясь поудобнее в этой необычной кровати. Что-то легкое, крылатое скользнуло по ее лицу, она вслепую отмахнулась, открыла глаза и чуть не завизжала.

Над ней нависла огромная черная фигура.

Не успела девушка прийти в себя, как тень нагнулась еще ниже… Губами Бесс узнала губы любимого.

— Кинкейд! — ахнула она, переводя дыхание.

— Ну, конечно, я. А ты кого ждала — принца Уэльского? — поддразнил он ее.

Прикосновения его рук сразу вызвали у нее чувственную дрожь.

— Что ты делаешь, что ты задумал, Кинкейд? Спиртным от него не пахло, но он казался хмельным.

Рубаха его была расстегнута. Он прижал девушку к себе, сквозь тонкий батист ощущая жар ее тела, обхватил мускулистыми ногами ее стройные бедра.

— Как ты думаешь — что я задумал? — пробормотал он дурачась. Но руки Кинкейда не шутили — с вожделением сжал он ее груди.

— Что ты, нельзя же здесь, — слабо отбивалась Бесс.

— Разве нельзя? Разве нет? Пабло предлагал мне на ночь свою самую молодую жену, но я сказал, что привез с собой свою. — Он скользнул влажным поцелуем по ее щеке. — Так что, я пойду, скажу вождю, что передумал насчет его юной жены, а?

— Только попробуй, — с игривой угрозой отозвалась Бесс.

 

18

Бархатной мантией покрыла любовников пульсирующая жаром тропическая ночь. Огненные поцелуи Кинкейда становились все более пылкими, все сильнее разгоралось пламя страсти Бесс. Она не могла насытиться, она жаждала еще и еще ласк.

Россыпями мерцающего света от тлеющего очага озарялось лицо и тело мужчины. Кожа его блестела в красноватом сиянии, и по ней неустанно скользили тонкие пальцы Бесс, сжимали, пощипывали, гладили его плечи, грудь, шею.

Со стоном Кинкейд погрузил руки в копну каштановых волос девушки и поцеловал открывшуюся под локонами грациозную шею. Тонкая батистовая рубашка Бесс давно пропиталась влагой и теперь облегала ее как белоснежная полупрозрачная кисея. Ни корсета, ни белья на девушке не было. Но сейчас и эта одежда стала лишней.

Мир вокруг них был пропитан грозной и зловещей тьмой. Бесс понимала: может случиться так, что рассвет они уже не застанут. Но эти мгновения неистовой близости и вожделенного уединения — их, и только их.

— Дай мне снять с тебя все, Бесс… Я хочу припасть к твоим соскам, я хочу целовать и кусать их, я хочу, чтобы ты стала влажной и жаркой…

Звук хрипловатого низкого голоса дурманил голову. Задыхаясь от желания, хватая ртом густой влажный воздух, Бесс позволила ему обнажить себя. Нежные и сильные руки до безумия довели женщину, она едва сдерживала сладострастные крики нарастающего восторга. Вся в огне, Бесс отвечала на его ласки.

— Что же ты со мной делаешь, девочка… — прохрипел он.

Из груди Кинкейда вырвался сдавленный стон, по его телу пробежали почти осязаемые волны чувственного огня. Он задышал чаще, зашептал еще тише: «Бесс, Бесс». Кинкейд изнемогал под потоком ее ласк, но заставил себя медлить. Потом поцеловал горящие, влажные губы и глухо молвил:

— Теперь я. Теперь моя очередь разжечь в тебе огонь.

Для женщины уже не существовало в этом мире ничего, кроме огненно-жгучего наслаждения, фонтаном бьющего из логова вожделения. Она играла своим телом, извиваясь под его руками, предлагая себя ему откровенно, смело, радостно.

— Бесс, — покусывая мочку уха, шептал он, — Бесс…

Тихие ласковые слова с головы до кончиков пальцев наполняли ее восторгом; прерывисто дыша, она прятала лицо на широкой мужской груди.

— Тебе нравится? Нравится? — сухими губами беззвучно говорил Кинкейд. — Вот так — нравится? А так?

— Да… о… да, — отзывалась она, задыхаясь, не прекращая ответных ласк.

Гамак угрожающе закачался под их быстрыми движениями, когда они сорвали друг с друга оставшуюся одежду. В следующее мгновение мужчина и женщина легли рядом, тела их сплелись, дыхание смешалось, сердца слились в едином пульсирующем ритме». Мужчина и женщина, обнаженные и распаленные, были совершенны в своей первозданной красоте.

— Кинкейд… Кин…

Отдельные удары дождевых капель слились в ровный глухой шум — шел тропический ливень, затапливал мир, но Бесс это не страшило: она уже была потоплена в потоках неудержимого, всепоглощающего желания.

В момент, когда горячий поток семени излился в ее раскаленное лоно, она хрипло вскрикнула, не справившись с сияющим взрывом, взметнувшимся из глубин женского естества. Она уже не слышала его одержимого, страстного шепота, она уже не помнила, как в последней судороге он прижал ее к себе.

Только потом она услышала низкий мужской голос, всколыхнувший ночную тьму.

— Как бы я хотел, чтобы это было правдой, Бесс… — пророкотал Кинкейд. — Я сказал вождю, что ты моя жена. Я хотел бы, чтобы так и было.

Он сгреб девушку в объятия и поцеловал так нежно, что слезы выступили у нее на глазах.

— И я хочу, чтобы так было, — откликнулась она.

— Нет. Ты не понимаешь, что говоришь. Ты не знаешь, что я за человек. Я не из тех, кто женится. У меня был супружеский опыт, и это только измучило и меня, и ее… ту женщину.

Бесс ласкала пальчиками его грудь и слышала, как гулко стучит в ней сердце. Щедрое и нежное мужское сердце…

— Но я не та женщина, Кинкейд, — решилась она продолжить тему, — я…

— Я знаю, какая ты, — отозвался он. — Черт возьми, Бесс, неужели ты не понимаешь, не веришь, что я никогда и ни с кем не переживал такого, как с тобой…

— И я тоже…

— Так давай будем радоваться этому, но без рассуждений о супружеском счастье.

— Почему, Кинкейд, почему? Почему нам нельзя пожениться?

Он поцеловал ее волосы и, в задумчивости наматывая шелковистый локон на палец, сказал:

— Я не земледелец, Бесс, не хозяин. Я наемный убийца. Я даже имени не смогу передать порядочной женщине. У меня его, считай, нет. А потом… — Кинкейд поднял за подбородок ее лицо и глянул прямо в глаза. — Боюсь, я больше никогда не смогу поверить женщине.

Бесс подперла голову.

— Я поверила однажды мужчине, и он изнасиловал меня. Разве это повод, чтобы теперь отвернуться от всех мужчин?

— То, что было между мной и Жильен, — совсем другое дело. Я любил ее. Я не то, что не переспал, я ни разу не взглянул на другую женщину, пока был женат на Жильен. — Голос его надломился. — Я хотел сына, Бесс. Господи, как я хотел сына, который стал бы лучше меня, чище, который достиг бы большего в жизни, чем я. Когда она забеременела, я был на седьмом небе от счастья. Я был готов руку отдать на отсечение, если бы она об этом попросила.

Слеза покатилась по щеке Бесс.

— Кинкейд… — пробормотала она, смахивая ее. — Кинкейд… это ужасно… Мне так жаль…

— Жалеть надо не меня. Роби Манро был мне лучшим другом. Несчетное количество раз мы с ним спасали друг друга от смерти. Мы были как братья. Но застав его в постели Жильен, я вызвал его на поединок, в котором убил Роби. Заколол…

— Она не стоила этого, — молвила Бесс.

— А ребенок-то был не мой. Она хохотала, сообщив мне об этом. Издевалась, дразнила меня дураком. Говорила, что родится «очередной ублюдок, вроде тебя..»

— Ты ее тоже убил?

— Жильен? — Кинкейд покачал головой. — Хотел убить, прости Господи. — В его голосе сквозила боль, остановившиеся вдруг глаза были полны страдания. — Но ее я не тронул. Не решился. Не смог. Я только хотел, чтобы она замолчала, чтобы она не мучала меня страшными словами.

— А что с ней теперь? — спросила Бесс.

— Она умерла в родах, преждевременных. И младенец тоже.

— Может, она лгала тебе, чтобы унизить, уколоть побольнее? Может, это был твой сын?

— Нет. Бедный малец родился шестипалым. Точь-в-точь как Роби Манро. У него все в роду были такие.

— Но все это в прошлом, Кинкейд. И Роби Манро, и Жильен, и их сын давно погребены в земле. Ты живешь и еще сможешь сделать свою жизнь счастливой… увидеть желанного сына.

— Ах, Бесс, моя Бесс. — Он поцеловал ее. — Да, я люблю тебя, — признался Кинкейд. — Разрази меня гром, но это так — люблю.

— И я люблю тебя.

— Этого недостаточно. Я принесу тебе только несчастье, девочка моя. Тебе нужен другой спутник, благородный человек, джентльмен под стать тебе.

— Под стать мне только ты, Кинкейд. Ты мужчина, женой которого я хочу быть.

— У тебя не тропическая ли лихорадка? Похоже, ты совсем рассудок потеряла.

Бесс сглотнула горький комок в горле.

— Значит, твой ответ — нет? Ты не хочешь меня?

— Не хочу тебя?! Тысяча чертей! Конечно, я хочу тебя, хочу быть с тобой, видеть тебя, слышать тебя. Ты самая красивая, самая удивительная женщина из всех, кого я встречал. Ты отважная, дерзкая, волевая. И никого на свете я не хотел бы видеть матерью своего ребенка, кроме тебя, но уже поздно. Поздно.

— Поздно?!

— Я боюсь, Бесс… боюсь, что снова позволю себе размечтаться. Это дорого мне обойдется.

— Разве так страшно мечтать? А как же клад? Ведь он тоже своего рода мечта.

— С этой мечтой я совладаю.

— Но когда мы найдем его, то?..

— То я отвезу тебя домой, в Мэриленд.

— И там оставишь меня? Уйдешь?

— Так будет лучше для нас обоих. Я возьму свою долю золота и уйду на запад, в края индейцев. Построю себе скромную ферму, сложу простой дом и стану жить, девочка моя. А если ночи станут нестерпимо одинокими, что же, подыщу себе женщину, которая согреет мою постель.

— Значит, ты не хочешь жениться на мне.

— Именно это я и сказал.

— Но ты любишь меня.

— Да. — Кинкейд тяжело вздохнул. — Вижу, зря я об этом сказал вслух. Ты этого так не оставишь.

— Забудь, — оборвала она его, отворачиваясь. — Забудь все, что я говорила. Твоего ребенка я выращу одна.

— Какого ребенка? У тебя нет никакого ребенка и не может быть, потому что мы…

— Сегодня — прошептала она, — здесь, в этой хижине я зачала от тебя ребенка.

— Нет, ну ты точно бредишь.

— Ты же признаешь мою колдовскую силу, но почему-то отказываешься верить, что у меня будет ребенок.

— Слушай, женщина, ты бредишь, как выброшенный бурей матрос.

— Если я беременна, может, ты все же возьмешь меня в жены?

Кинкейд смотрел на нее в недоумении и раздражении.

— Где твоя хваленая гордость, если ты готова силой тянуть мужика себе в супруги?

Бесс рассмеялась.

— Силой тебя ничего не заставишь сделать, Кинкейд. Если ты женишься на мне, то по любви — и навеки.

— Хватит об этом. Хватит. — Шотландец встал, подошел к решетчатой стене хижины, за которой царила тьма и бушевала вода. — Где-то там покоится то, за чем мы пришли сюда, Бесс, проделав весь этот долгий путь, — сказал он, вглядываясь в черную стену джунглей. — Настал час, когда ты должна сказать мне, что написано на тех страницах. Теперь мы не имеем права ни на один неверный шаг. Мне надо знать все. Сколько дней идти? Каковы основные ориентиры? Где стоят вешки? Глубоко ли зарыты сокровища?

У Бесс бешено заколотилось сердце. Вот оно! Этой минуты она и боялась! Кьюти не появлялся с той самой встречи у берегов Каролины. А ведь он обещал вести ее за золотом. Но теперь она осталась ни с чем — ни ключа, ни веревочки. Ни малейшего намека куда идти.

Она потянула к себе сорочку. Ткань была влажной, по ней ползали какие-то насекомые. Смахнув их, девушка быстро оделась, соскочила на пол и начала медленно подбрасывать хворост в огонь.

— Черт побери, женщина, ты никогда не делаешь того, что тебе говорят! — резко и сухо сказал Кинкейд, однако голос его звучал уязвленно и даже обиженно.

Бесс открыла рот, но речь отказала ей. Она чувствовала, будто кто-то невидимый железной лапой сдавил ей горло. «Кьюти, — молча кричала она, — Кьюти, где же ты, где?»

— У тебя не только с головой, но и с ушами плохо? — едко спросил Кинкейд. — Я хочу, чтобы ты нарисовала подробную карту. Боже тебя упаси забыть или перепутать что-нибудь.

Девушка в отчаянии думала, что не может сейчас сказать ему правду. Не посмеет. Не рискнет. Силы небесные, на что же я себя обрекла, терзалась она. Прошу тебя, Господи, молилась Бесс, дай мне знак, помоги, научи, Господи…

— Бесс!

Помешивая угольки, Бесс сосредоточилась и попыталась вызвать перед глазами образ Кьюти. Но тщетно. Она чувствовала только смущение, неуверенность, страх.

— Я хочу вспомнить все дословно, — на ходу выдумала она отговорку, чтобы выиграть время.

Кинкейд стоял перед ней, воинственно подбоченясь, и не сводил сурового взгяда с лица девушки. Черты его будто окаменели; он напоминал сейчас античную статую, казалось, он даже не дышит.

— Ну, если ты надула меня… — наконец произнес он, и недосказанные слова угрозы заставили Бесс содрогнуться.

Глотая горячий, сырой воздух, она начала выговаривать столь знакомые строки из старого дедова дневника:

— Нас Морган отослал другой дорогой. Основную часть сокровищ решено было отправить караваном мулов в Портобелло. Он лично сопровождал золото, следуя с большой группой наших людей по реке Чардс. Мы же пошли сквозь джунгли, срезая значительный отрезок пути…

Во рту у Бесс пересохло, язык стал шершавым, как терка, и непослушным. Усилием воли ей приходилось сдерживать дрожь в руках.

От очага поднимались вверх кудрявые завитки дыма, наполняя хижину ароматным духом и растворяясь в стихии дождя. Девушка вдруг заметила, что сладковато-терпкий дымок отпугивает москитов.

Но все эти запахи и доносившиеся из джунглей звуки казались сейчас враждебными, зловещими. Даже отсветы костра на коже будто превратились в кроваво-красные потеки.

Подошел Кинкейд и на корточках сел с другой стороны очага. Взгляд его по-прежнему был сух и неподвижен. Барабанная дробь дождя, насквозь промокшая земля дышали прохладой, но это не приносило Бесс облегчения, напротив, она ощущала озноб и пелену нездоровой испарины на теле.

Почему я затеяла все это, думала она. Почему я отправилась в этот душный сырой ад? Пусть бы у меня отняли часть моих земель, потом я могла бы расчистить от леса новые участки и возделать их под посевы. Питаться можно было бы дичью и рыбой… Конечно, тяжело, но не хуже, чем…

Она вдохнула приторно-пряный, напоенный мельчайшими бисеринами влаги воздух и твердо сказала себе: нет, это решение я приняла сама, никто меня не принуждал. Правильно ли, нет ли, но мы уже здесь, и сокровище будет найдено, чего бы это ни стоило.

И вдруг из самых глубинных уголков подсознания она услышала слабый шелестящий шепот: «Сила Лейси — в тебе. В тебе кровь тех, кому подвластно все лежащее за чертой реальности…»

Затаив дыхание, девушка ждала в надежде услышать еще что-нибудь, но ничего — тишина, шуршание дождя, шелест промокших листьев…

— …В тебе, — эхом повторила Бесс.

— Что ты сказала? — не расслышал Кинкейд.

Во мне сила, дарованная небесами, внезапно поняла Бесс, почувствовав оживление.

— Моя бабка была исключительной доброты человеком. В ней не было ни капли зла, ни капли корысти. Она не могла пройти мимо голодного ребенка, не могла смолчать, когда дело касалось справедливости.

— Бабка? При чем здесь твоя бабка? Нам скорее важен твой дед. Ведь он писал в своем дневнике о том, что нас интересует.

Бесс улыбалась, покачивая головой.

— Моя бабушка Лейси владела особым даром. И мне выпала та же судьба. Во мне живет запредельная сила.

— Вот как? Что ж, покажи мне свою «сверхъестественную силу». — Кинкейд быстро развернул сложенную карту. — Покажи, где клад.

Бесс глядела на желтоватый лист бумаги, видела и не видела его одновременно. Потом закрыла глаза, помедлила, занеся над картой указательный палец, и наконец, опустила его.

— Здесь, — одними губами молвила она. — Сокровища здесь.

Кинкейд недоверчиво взглянул на нее.

— Ты уверена?

— Зачем мне лгать? После всего, через что мы прошли? — спросила она, суеверно перекрещивая за спиной пальцы — на счастье.

Только Бесс смогла убедить индейцев — куна выделить им проводников для поисков клада. Все усилия Эвана Дэвиса были тщетны. Пабло ни в коем случае не хотел, чтобы его воины рисковали жизнью ради нескольких мачете и вороха лоскутков. Вождь не поддавался ни на какие уговоры, пока одна старуха не шепнула ему на ухо слова, после которых он немедленно подозвал к себе Бесс.

На смешанном англо-испанском наречии он спросил, как ее имя. Эван перевел.

— Бесс, — представилась девушка, понимая, что полное ее имя только смутит этого мудрого, но примитивного старого индейца.

Вождь смотрел на нее черными, бездонными, как у Кьюти, глазами. Старуха, та самая, которая накануне колдовала над жарением туши, зашептала ему еще что-то. Внезапно горделивое высокомерие Пабло сменилось искренней теплотой и дружелюбием.

— Большая честь видеть тебя среди нас, — перевел его слова озадаченный Эван.

Впрочем, недоумевали все европейцы, включая Кинкейда и саму Бесс. Пабло, взмахнув рукой, быстро отдавал какие-то распоряжения. В считанные мгновения женщины принесли откуда-то потрясающей красоты разноцветную мантию, сплетенную из тысяч и тысяч ярких перышек. Вождь произнес несколько слов.

— Что-то не понимаю, — растерялся Эван.

— Я немного знаю испанский, — вмешался Кинкейд. — Он говорит, что эта мантия предназначена для женщины звезд.

— Ерунда какая-то! — удивился Эван и переспросил у Пабло.

— Да, — твердо ответил тот. — Женщина Звезд. Бесс не знала, почему куна назвали ее этим именем, однако вождь твердо стоял на своем и даже сказал, что пошлет с ней четыре отряда воинов на четырех лодках. Ее слово для них закон, угодить ей — честь. От всякой платы Пабло наотрез отказался.

Девушка поблагодарила его широкой улыбкой и грациозно присела в книксене, насколько это позволяли узкие мальчишечьи бриджи и грубые ботинки.

А спустя три дня, после долгого пути под бесконечным дождем по полноводной реке она начала сомневаться, уж не медвежью ли услугу оказал им Пабло.

Конечно, осадки временами прекращались. Но как только заканчивалась пытка ливнем, начиналась пытка паром, который влажными клубами исходил от всего, что их окружало. К тому же полчища насекомых налетали, наползали, напрыгивали на свои жертвы, норовя забраться в нос, в уши, укусить в самые болезненные места. От смерти под их ненасытными жалами спасала только чудодейственная ароматная паста, которой Бесс снабдили в индейской деревне. К сожалению, она не отпугивала насекомых, а только предотвращала укусы. Тела путников были облеплены тучами мелких и крупных кровососов, которые с жадностью выискивали необработанные мазью участки кожи.

Нельзя сказать, что Бесс не находила красоты в этом буйстве природы. Девственные заросли по берегам реки, стена джунглей, переливы красок производили на нее неизгладимое впечатление. Огромные тропические жабы, ящерицы, черепахи, аллигаторы, величественные зловещие змеи, яркие чернобородые обезьяны, сонные равнодушные ленивцы, — вся эта армия была чарующей и великолепной. В диковинку были ей райские птицы, дикобразы и пестрые обитатели вод.

Воины-гребцы вели караван по реке все дальше и дальше в глубь материка. Кладоискатели начали, уже было подумывать, что они вот-вот пересекут панамский перешеек и окажутся в водах Тихого океана.

И, наконец, когда Бесс уже окончательно потеряла надежду сойти на твердую земли, индейцы причалили свои каноэ и главный из них указал на джунгли.

Эван коротко поговорил с ним, затем все объяснил Кинкейду.

— Это самая дальняя точка, до какой они могут доставить нас по воде. Они готовы дать одного проводника. Еще один воин останется здесь ждать нашего возвращения. Эти места они называют «Охотничьи угодья Эль-Тегро». Куна дико боятся сюда заходить.

— Хищников боятся? — уточнил шотландец.

— Нет. — Воин быстро затараторил что-то, Эван задал ему еще несколько вопросов. — Он говорит, здесь начинаются владения другого племени, — продолжал переводить Дэвис. — Это не дружественное племя Чоко или Гайамис. — Эван бросил быстрый взгляд на Бесс. — Индеец говорит, тут обитает народ Тегро, они охотятся за маленькими детьми куна, чтобы их съесть. Это племя людоедов.

— Вздор. Суеверные сказки, — буркнул Кинкейд.

А Бесс смотрела на напряженные лица гребцов, и внезапно ее обдала волна ледяного холода.

— Да нет, — заметила она. — Боюсь, что это правда. Ты только взгляни на них.

— Что же, тогда мы пойдем одни, — решительно заявил Кинкейд. — Ты готова, Бесс?

Девушка кивнула, хотя ей на самом деле не хотелось углубляться в дебри. Бесс вдруг ощутила всплеск неуловимых, незнакомых эмоций и сказала:

— Надо идти. Осталось совсем немного.

Кинкейд, Эван и восемь матросов взяли мачете, оружие, взвалили на спины самую необходимую поклажу. Шотландец протянул Бесс пистолет и завернутую в кожаный чехол карту.

— Береги это от сырости, — сказал он, — если жизнь дорога.

От группы индейцев отделились два добровольца.

— Ты уверен, что им можно доверять? — обратился к Эвану Кинкейд. Тот пожал плечами. Тогда шотландец повернулся к Бесс. — Дотронься до их рук, — приказал он, — дотронься, и мы узнаем, не предадут ли они нас.

Девушка изумленно расширила глаза.

— Ты же говорил, что не веришь моим способностям. Говорил, что все это…

— Черт тебя побери, женщина! Делай, что сказано! — прикрикнул он.

Поколебавшись, Бесс подошла к одному из воинов, протянула к нему руку и, вопросительно посмотрев на него, спросила:

— Можно?

Индеец молча и невозмутимо раскрыл ладони, подал девушке. Она плотно накрыла их своими.

— Что происходит? — удивился Эван. Матросы в недоумении зароптали.

Увидев внутренним взором ярко-голубое свечение, Бесс улыбнулась.

— Этот человек честен и надежен, — сказала она. Второй доброволец вдруг повернулся и бросился в джунгли. Прежде чем кто-либо успел остановить его, он скрылся в зеленых дебрях.

— И что теперь? — спросил Эван.

Кинкейд и Бесс переглянулись. Девушка кивнула и встала рядом с шотландцем.

— Идем, — молвила она. — Иначе все кончено.

Как по сигналу, в эту минуту полил дождь. Шотландец кивком велел индейцу возглавить цепочку. Бесс пошла следом за Кинкейдом, за ней Эван и все матросы.

 

19

Бесс капля за каплей теряла уверенность в себе, по мере того как они пробирались сквозь сырые заросли колючего кустарника и жестких лиан. Сумрачный лес был на удивление молчалив и необитаем. Впереди шли мужчины, им приходилось прорубать дорогу с помощью мачете. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, но жара и влажность все равно превратили этот переход в пытку. Рубашка и бриджи Бесс были пропитаны дождем и потом, острые шипы в клочья изорвали чулки, и теперь ноги были исполосованы в кровь. Бесс атаковали муравьи и пауки, они наползали на нее, падали, наскакивали со всех сторон. Кожаные башмаки стали от воды тяжелыми и корявыми, на ступнях появились болезненные мозоли, кровоточащие при каждом шаге.

Постепенно пальмы и обвитые лианами кусты сменились велчественными, высоченными мамонтовыми деревьями, баобабами, секвойями и совершенно неизвестными огромными растениями. Стволы были толстыми, могли занять, наверное, целую лондонскую мостовую. Тропу обрамляли стены зеленых зарослей, а сверху ее покрывал, на огромной высоте, плотный ковер густых ветвей, который затмевал солнечный свет, превращая лес в мрачный, просторный зал. Идти здесь было гораздо легче. Деревья с огромными кронами росли редко, почва под ногами была упругой и мягкой.

Но как же душно, жарко… Все липнет… И опять что-то жалит в руку… Опять.

Бесс шла и шла, радуясь хотя бы тому, что она не мужчина и может идти следом за сильными… радуясь, что видит перед собой надежную спину Кинкейда.

Индеец-куна откликался на имя Ха-кобо, но было ли оно искаженным испанским Якоб или каким-то местным прозвищем, Бесс не знала. Весь запас английских слов проводника состоял из слов «Мы идти» и «Нет», остальное он передавал с помощью жестов и мимики. Другой проводник, Че, который сбежал еще на берегу реки, похоже, бесследно исчез.

Группа двигалась в большей степени наугад, только приблизительно указав проводнику ту точку, которую выбрала на карте Бесс.

Сейчас, когда путники оказались в самой гуще тропического леса, где все деревья были похожи одно на другое, где каждая миля давалась с неимоверным трудом, Бесс начала сомневаться, выберутся ли они вообще из этого зеленого ада, увидят ли снова морской берег, не говоря уж о том, чтобы найти клад, захороненный здесь более полувека назад.

— Кьюти, где ты, где? — шептала она себе под нос, почти потеряв надежду на своего верного друга. Никогда прежде он не исчезал из ее жизни так надолго. — Ты же обещал мне, — твердила она вполголоса, — ты же говорил, что поведешь меня.

Кинкейд остановился так внезапно, что девушка чуть не налетела на него.

— Что? — резко оборачиваясь, спросил он.

— Ничего, — пробормотала Бесс, пряча глаза.

Что сделает Кинкейд, если она так и не сможет определить точное место, где зарыты сокровища? Что, если они так и будут идти, пока джунгли не поглотят их? Вспомнит ли кто-нибудь о них? Заметит ли кто-нибудь их исчезновение?

В сумерках Ха-кобо нашел в огромном дереве такое дупло, где они все могли свободно разместиться. Предварительно индеец вытащил их этой норы двух ящериц и змею и убил их. Потом он раскрошил какое-то дерево, добрался до его сухой сердцевины и развел небольшой костер. После этого Ха-кобо исчез, а вскоре притащил несколько съедобных пальмовых побегов, горсть орехов, пару спелых ананасов. В «чашке» из широких листьев он принес какую-то густую массу (плесень с деревьев, что ли?), обсыпанную жирными белыми личинками. Бесс ограничила свой ужин суховатыми зелеными побегами и ломтиком ананаса. Она была уверена, что заснуть ей не удастся, но стоило положить голову на плечо Кинкейда, как девушка провалилась в крепкий, беспробудный сон.

Рассвет встретил путников проливным дождем и пронзительными криками сотен птиц. Мимо бивуака пробежало семейство черных пекари: мамаша и три малыша. Кинкейд и Эван ловко подстрелил двух лесных поросят, в то время как Ха-кобо отгонял разъяренную самку. Мясо пекари, ящерицы и змея были «поданы» к завтраку. Бесс нашла вкус дикой тропической свиньи слишком резким, однако жареные гады и сравниться с ним не могли.

Когда с утренней трапезой было покончено, пришла пора снова выступать. Мрачные, усталые люди подхватили поклажу, взяли оружие и тронулись в путь. Замешкался только Ха-кобо, который до этого не взглянул на Бесс ни разу, не сказал ей ни единого слова; теперь же индеец буквально пригвоздил девушку взглядом. Бесс смотрела в его пронзительные черные глаза сначала ничего не понимая и не чувствуя. Вдруг тело охватила легкая дрожь, закололо кончики пальцев. Не отдавая отчета в том, что делает, Бесс подняла правую руку.

— Catarata, — сказала она.

Водопад. Она даже не подозревала, что знает это слово по-испански. Дед в своем дневнике упоминал о водопаде, но Бесс совершенно не представляла, связано ли это с той страшной засадой, в которую попал дед и его товарищи, имеет ли водопад отношение к месту захоронения клада.

— Catarata, — повторил Ха-кобо, поднял голову и стал смотреть вверх, будто выискивая там небо.

Потом он сложил у рта ладони и издал громкий протяжный крик. В следующее мгновение лес огласился точно таким же воплем, только далеким. Ха-кобо удовлетворенно кивнул и помчался вперед, сверкая темными босыми пятками.

Просторный участок джунглей закончился. Кладоискатели снова попали в бурелом, где путь им преграждали поваленные почерневшие стволы, корявые деревья, оплетенные лианами, непроходимые кустарники.

Ха-кобо внезапно замер, поднял руку и путешественники насторожились. Бесс глядела во все глаза. Впереди подле лежащего на земле дерева что-то шевелилось…

…Что-то пестро-яркое… черное… переливалось, как расплавленное золото. На этом фоне сияли круглые точки, белели острия длинных игл.

Бесс, замерев в трепетном страхе, смотрела на это существо. Огромный ягуар обретал четкие очертания. Огненно-изумрудные глаза его светились яростью, смертельным блеском сверкали зубы.

По спине и плечам Ха-кобо побежали крупные капли пота. Бесс окаменела, понимая, что если ягуар прыгнет, он разорвет глотку индейцу прежде, чем кто-либо успеет вытащить пистолет.

На теле Кинкейда не дрогнул ни один мускул, но девушка видела, как напряжены его мышцы. Она кожей чувствовала, что он готов принять бой.

Ягуар оскалился и издал холодящий душу хриплый рык.

Бесс стояла как каменная, но один из матросов не выдержал, сорвался с места и побежал.

Черно-золотой молнией пролетел вслед за ним хищник. Страшный крик издал несчастный, когда гибкое тело ягуара припечатало его к земле. Эван поднял пистолет, но вместо выстрела прозвучал лишь глухой щелчок — порох безнадежно промок. Жертва надрывалась в предсмертных воплях.

С воинственным кличем древних шотландцев на ягуара бросился Кинкейд. Сердце Бесс ухнуло в бездну, когда она увидела, что удар мачете пришелся мимо цели — ягуар, грозно зарычав, успел отскочить. В следующее мгновение он взлетел на сук прямо над головой Кинкейда, яростно хлестнул хвостом и исчез в зарослях, прежде чем люди опомнились.

Бесс опрометью ринулась к умирающему, попыталась остановить хлеставшую из рассеченной глотки кровь. Лицо, грудь, плечи матроса были исполосованы до кости, но самая страшная рана зияла на горле. Обреченный парень еще хватал ртом воздух, пробовал встать, но глаза его уже потускнели. Потом кровь хлынула изо рта, он захрипел, дернулся — и затих.

— Господи Иисусе, — пробормотал кто-то из матросов.

Другой шепотом молился.

— Довольно! — завопил один из команды. — С нас хватит! Это дурные места. Идемте на корабль, назад. Назад, пока мы все тут не подохли.

К Бесс подошел Кинкейд, поднял ее с колен и привлек к себе.

— Он умер, — сказал шотландец.

Девушка закрыла глаза и разрыдалась. В сильных руках Кинкейда она сразу почувствовала себя маленькой. Как же она испугалась! Не за себя, нет. Все произошло слишком быстро, но когда Кинкейд бросился на хищника, кровь застыла у нее в жилах.

— Ты мог погибнуть, — выговорила она сквозь слезы. Да, это он, ее Кинкейд, мог сейчас лежать в луже крови. — Кинкейд…

Он отодвинулся от нее и, глядя в глаза, твердо сказал:

— Все хорошо, Бесс. Все в порядке. Ты жива. Бесс вспыхнула от стыда: значит, он подумал, что она испугалась за себя!

— Со мной все нормально, — пробормотала она. — Зато погляди на них! — Она кивнула в сторону злых и испуганных матросов. — Они бросят нас, если ты сейчас их не остановишь.

— Я сказал, пора назад, — гремел тем временем боцман. — Здесь нет золота. Здесь только смерть.

Эван схватил боцмана за грудки и рывком дернул на себя.

— Ты пойдешь туда, куда тебе прикажут, — жестко сказал Дэвис. — Пока я капитан, я не…

— Мы не на море! — выкрикнул высокий одноглазый матрос. — Ты не имеешь права…

Кинкейд был так стремителен, что Бесс толком не поняла, что произошло. В одно мгновение одноглазый оказался на земле; прижимая его грудь коленом, над ним навис Кинкейд и приставил нож к горлу.

— Ты слышал слова капитана, — вкрадчиво сказал шотландец. — Никаких бунтов. Или ты попридержишь язык, или я отрублю его, равно как и всю твою пустую голову.

— Не убивай меня! Нет! Не убивай меня! — взмолился одноглазый.

Кинкейд бросил взгляд на Эвана, и тот коротко кивнул. Шотландец отпустил матроса, встал.

— Это относится ко всем и каждому, — сурово произнес он. — Мистер Дэвис ваш капитан. Он работает на меня. Тем, кто задумает не подчиниться ему, советую сразу же идти ко всем чертям. И помните, — продолжал Кинкейд, — ягуар далеко не уйдет. Он все еще голоден.

Матросы насупились, помрачнели. Но никто не посмел возражать. Все молча подчинились приказу Эвана сделать носилки для погибшего.

Еще через час пути они вышли к узкой мутной речке. Переходить ее пришлось вброд. Вода доходила до бедер. Выбравшись на берег, боцман поскользнулся на торчавшем из земли корне, упал и… наткнулся прямо на змею. Пестрая лента взвилась в ярости и молниеносно ужалила боцмана в запястье. На крики его бросились товарищи, изрубили змею в крошку, но, увы, поздно. Все усилия Бесс помочь боцману были тщетны — он умер быстрее, чем закипает вода в котле.

Земля под вывернутым из земли деревом была мягкой и рыхлой, там-то и решили похоронить мертвых. Проводили их короткой молитвой. На могиле остался только примитивный крест из двух сучьев.

В тягостном молчании путники продолжали идти. Они преодолели несколько сот ярдов, как вдруг из-за корявого, раскидистого дерева возник Че. Он быстро заговорил что-то, обращаясь к Ха-кобо. В руках Че держал убитую обезьяну и убитого опоссума. Индеец вручил добычу Ха-кобо и, прежде чем Эван успел узнать у него что-нибудь, скрылся.

— Чего он боится? — поинтересовался у проводника Кинкейд.

Ха-кобо еле заметно пожал плечами, забросил за спину мертвых животных и продолжил путь.

Скоро прошел еще один ливень. Когда шумящие струи стихли, Бесс услышала невдалеке новые звуки — рев водяного потока. Непролазные кусты расступились, лес стал просторнее, покрытая желто-зеленым мхом земля пружинила под ногами. Ха-кобо остановился, раздвинул кружевную завесу зелени… и Бесс ахнула.

Прямо перед ними низвергались серебристые потоки величественного водопада. Ха-кобо подбежал к кромке заводи, набрал в пригоршню воды и с благоговением выпил.

Девушка онемела, восхищенная этой картиной. Сердце ее гулко стучало в груди. Она была во власти удивительного ощущения, что когда-то ее дед стоял именно на этом месте. Ее дед. Дедушка Джеймс. Впервые со дня его кончины Бесс реально почувствовала тепло рук родного человека, услышала его голос, увидела его глаза. В горле у Бесс запершило: она готова была расплакаться.

— Ну что, девочка? — оторвал ее от грез глубокий голос Кинкейда. — Как, по-твоему, далеко нам еще до твоих сокровищ? Или уже теплее?

Она кивнула; язык все не слушался. Это здесь. Она уже поняла. Это здесь. Мурашки побежали по коже. Бесс пыталась совладать с дыханием. Опустив глаза, она шагнула к тихой заводи. Вода была темной до черноты. С другого конца вытекал журча узкий ручей, который явно не мог вместить падающие со скал потоки воды. Какая же здесь должна быть глубина, содрогнулась Бесс.

Она подошла еще ближе, и тут на нее обрушился каскад звуков, сначала смутных и нестройных, потом все более отчетливых. В монотонном реве водопада слышались голоса, смех, восклицания, так долго пребывавшие в небытии. И, наконец, все перекрыл негромкий мужской голос. Голос старого Джеймса. Его смех.

Но тревога была рядом. Бесс вытянулась в струну — голос деда заглушили выстрелы. Крики людей. Испуганное конское ржание. Свист стрелы раздался так близко, что показался реальным…

— Ложись, Бесс! — Кинкейд с криком бросился к ней и повалил на мягкую, мшистую землю.

Только теперь она поняла, что крики и выстрелы не почудились ей. Они гремели сейчас, здесь, рядом…

Подняв голову, Бесс в ужасе и изумлении увидела, что на нее бегут десятки голых, но до зубов вооруженных индейских дикарей. Сухой хлопок выстрела раздался прямо над головой, в носу защипало от терпкого порохового запаха. Это Кинкейд отстреливался от нападавших. Бесс нащупывала свой пистолет, но его не оказалось на месте. В отчаянии она огляделась — оружие лежало совсем рядом. Схватив его, девушка прицелилась в одного из врагов, нажала курок, но… ее подвел подмокший порох.

— Карибы! — вопил Ха-кобо.

Волна ледяного ужаса охватила ее, когда до сознания дошел страшный смысл этого слова.

Карибы! Жестокие каннибалы! Те, что в ночных кошмарах снятся матросам, те, о которых ходят жуткие легенды. Вот они — рядом. Не выдуманные, не призрачные, а из плоти и крови.

Одно из этих лютых созданий, чья медно-красная кожа была покрыта боевой черно-желтой раскраской, подпрыгивало на месте, оглашая лес варварскими криками. В вытянутой руке дикарь торжествующе держал отрубленную человеческую голову… голову капитана Эвана Дэвиса.

Кинкейд снова выстрелил, кариб упал, на груди его расплылось красное пятно. Но из-за его спины людоеды текли рекой. В этом ужасе и смятении Бесс сумела заметить, что Кинкейд закрывает ее своим телом. Но его отчаянная смелость уже не могла спасти ее. По берегу заводи к ним мчались еще и еще индейцы, на ходу стрелявшие из луков короткими тонкими стрелами, чьи наконечники наверняка были начинены смертельным ядом.

Нам суждено погибнуть здесь, вспыхнула у Бесс мысль, когда одна из стрел впилась в мох буквально в дюйме от ноги Кинкейда. Я больше никогда не увижу рассвет на Заливе, я никогда не услышу первый крик своего ребенка!

Ребенка! Их с Кинкейдом сына. Черная пропасть безнадежного отчаяния разверзлась перед нею. Малюсенький живой комочек, который бьется у нее под сердцем, тоже обречен на гибель. Этот росточек жизни будет срублен, не успев взойти и увидеть солнце!

— Нет! — закричала она. — Нет!! НЕТ! — И собрав все свои силы, она воззвала к последней надежде. — КЬЮТИ!

Огненно-яркая вспышка молнии пронзила небо. На землю хлынул мощный ослепляющий ливень. Бесс зажмурилась под натиском этой стихии. Открыв глаза, она явственно увидела Кыоти, огромного, величественного, как сама жизнь. Он был грозен и прекрасен в полном боевом облачении древнего племени гордых инков.

Руку Бесс сжал Кинкейд. Она услышала его вздох ужаса и восхищения.

Внезапно дождь прекратился, и солнечные струи пронзили листву. Стало так тихо, что слышен был стук падающих по листьям капель.

Боевая булава Кьюти золотом сверкала на солнце, ослепляя карибов. Золотые диски на груди, самоцветная диадема на голове, серебряные обручи на руках — все было украшено росписью, говорящей о его королевском происхождении. Карибы при виде этой грандиозной фигуры замерли в благоговейном молчании. В глазах дикарей запылал ужас. Внезапно один кариб с воинственным кличем ринулся вперед, но Кьюти взмахнул своей остроконечной боевой дубинкой. Страшное оружие не коснулось кариба, до его тела дошел лишь золотой луч, но дикарь упал, коротко вскрикнув, будто сраженный молнией.

Кьюти медленно оглядел всех индейцев, вкрадываясь взором в их глаза.

— Перед вами Женщина Звезд, — громовым голосом пророкотал Кьюти. — Вы посмели напасть на сошедшую с небес!

Разукрашенный дикарь уронил лук и метнулся к зарослям. За ним другой. Неожиданно Кьюти развернулся и направил свою булаву на кариба, замершего на берегу заводи. Тот свалился в конвульсиях. Остальные воины побросали оружие и побежали врассыпную. В считанные минуты Кинкейд, Бесс, Ха-кобо и четверо матросов остались на прогалине единственными живыми существами. Призрачный образ Кьюти вспыхнул, озаряясь всеми цветами радуги, а потом растворился как дым, оставив лишь воспоминания.

Ха-кобо взорвался быстрой торопливой речью на своем неведомом языке. Он указывал на место, где только что стоял Кьюти, потом на сраженных им карибов. После этого он приблизился к Бесс и, приложив руки ко лбу, протянул их девушке, демонстрируя свою благодарность и почтение.

Недоуменно покачивая головой, Кинкейд обернулся к Бесс; он был потрясен.

— Ты… ты видела? — начал шотландец и осекся. — Из какой преисподней он вознесся?

— Только не из преисподней, — пробормотала Бесс.

Кинкейд провел ладонью по лицу.

— Значит, призрак. Девушка кивнула.

— А ведь я видел его прежде. Ночью, в лесу, — молвил шотландец. — Вскоре после выезда из Мэриленда.

Бесс снова кивнула и сжала его руку.

— Должно быть, я теряю рассудок, — произнес шотландец.

— Если так, то мы оба не в своем уме.

К ним подбежали взбудораженные матросы.

— Что, что случилось? — спросил Тик Уордер, у которого сильно кровоточила рассеченная рука.

— Почему они так внезапно удрали? — беспокоился другой. — Они вернутся?

Шотландец повернулся к проводнику.

— Кариб нет, — заулыбался Ха-кобо, сложил вместе ладони, потом быстрым движением разъединил их, что означало «конец» лучше всяких слов.

— Он видел его? — обратился Кинкейд к девушке.

— Да, ты, я и он, — ответила Бесс, — только матросы не видели.

— Кто кого видел? — переспросил бородач.

— Это он виноват! Он! — завопил вдруг Тик Уордер, бросаясь к Ха-кобо. — Если бы он делал свое дело, то они не…

Кинкейд перехватил бородатого и притянул его к себе.

— Только тронь Ха-кобо, и я вот этими руками убью тебя, ты, селедка недосоленная! — рявкнул он. — Только из-за этого индейца вы все до сих пор живы. Он бился с вами бок о бок и, возможно, согласится проводить нас обратно на корабль, если вы не выведете его из себя.

Бесс тем временем опустилась на колени около одного матроса. Вдруг он еще жив? Но бедняга уже отдал Богу душу. Глаза его были открыты. В них застыл страх.

Прикрыв ему веки, Бесс огляделась. Теперь она увидела изуродованную голову Дэвиса, но притронуться к ней не хватило духу. Только Ха-кобо смог соединить обезглавленное тело и голову.

Путники уложили погибших европейцев в укромное место, накрыли их пальмовыми ветвями и зелеными листьями. Трупы карибов они не стали трогать. Закончив печальные, но необходимые дела, Бесс и Кинкейд подошли к заводи, чтобы смыть с рук кровь.

На лице шотландца все еще читались следы потрясения. Скулы заострились, губы побелели.

— Что же здесь произошло? — вполголоса произнес он.

— Я сама не знаю.

— А что это за речи о Женщине Звезд? Бесс развела руками.

— Кьюти индеец. Он не все мне рассказывает.

— Ты что, говоришь с этим?..

— Он был близким другом моим бабке и деду. Похоронен в фамильном склепе «Дара судьбы». Он все-таки не призрак. Он существует. Он человек.

— Да какой человек — дух! Это еще, куда ни шло. Или ты не ящериц ела, а ядовитые грибы, что бредишь?

— Я не ела ни ящериц, ни грибов! — прошипела Бесс. — Кьюти существует в реальности. По крайней мере, когда является мне. Он ведь считает себя моим покровителем и защитником.

Кинкейд поднял брови.

— И этот защитник следит за тобой, даже когда, как я считал, мы были одни и… — он подыскивал нужное слово, — близки?

— Нет. Все совсем не так. Мне приходится звать его. Он никогда не является… Впрочем, не знаю. — Бесс вздохнула. — Не знаю, как объяснить. Я же говорила, что я ведьма, а ты не верил.

— Для начала объясни, как призрак может насмерть сразить человека. Я слышал немало о привидениях, но…

— Карибы тоже его видели, — заметила Бесс. — Уж не знаю точно, отчего они погибли, но, клянусь, скорее всего, от ужаса.

Кинкейд плеснул себе воды в лицо.

— Так что же сокровища, Бесс? Сможешь ты найти их или нам лучше вернуться, пока еще силы остались?

Девушка молчала. Она сидела на коленях у самой кромки озера, водя руками по воде. Слушая голос Кинкейда, она вдруг ощутила странное головокружение, покачнулась и чуть не упала. Шотландец успел подхватить ее.

— Бесс, что с тобой? Тебе плохо?

— Нет… нет…

Ей было тяжело дышать. Она закрыла глаза и увидела перед собой все ту же тихую, черную заводь, потом будто рухнула вниз в густую бурую грязь, в которой… в которой сверкали золотые искры.

— Водопад! — закричала Бесс. — Это здесь, в озере. — Она указала на непроницаемое зеркало. — Кинкейд, клад здесь. На дне. Дед не закапывал сокровища. Он утопил его. Утопил здесь, под этим водопадом. Не удивительно, что в дневнике не указано никаких ориентиров. Он твердо знал, что найдет это место. Клад так и лежит с тех пор.

 

20

Ждать было невыносимо. Бесс неотрывно смотрела на черную гладь заводи, на поверхности которой вот-вот должен был появиться Кинкейд. Девушка в напряжении сжала кулаки так, что ногти врезались в кожу. Колени ее подкашивались, тело онемело.

Его нет уже больше минуты. Неужели возможно так долго задерживать дыхание? Они не имели ни малейшего представления о глубине озера, не знали, с какой стороны надо искать клад, не были уверены, удастся ли вообще его вытащить. Кинкейд настоял, что дно будет обследовать именно он. Шотландец утверждал, что он хороший пловец и ныряльщик, но поможет ли ему это, если окажется, что заводь кишит аллигаторами или смертельно ядовитыми водяными змеями? А вдруг эта заводь вообще бездонная? Вдруг он нырнет и не выплывет никогда?

Измученная томительным ожиданием, Бесс не выдержала и начала снимать чулки и ботинки, собираясь прыгать. Но только она приготовилась нырнуть, как над водой показалась светловолосая голова шотландца.

Он перевел дыхание, зажмурился, смахивая с ресниц капли, и растянулся в довольной улыбке победителя. После чего резким движением взметнул вверх руку. В ней сверкнул ослепительный золотой диск с серебряной чеканной инкрустацией в виде полумесяца.

— Есть! — завопила Бесс.

— Да, девочка! — хохотнул Кинкейд. — Есть. Футах в двадцати, в такой густой и вязкой грязи, какая только в преисподней бывает.

Шотландец швырнул ей сияющую добычу. Диск золотой птицей просвистел над водой и попал прямо в руки Бесс.

Мгновенно ее окружили матросы. Четыре пары рук потянулись к золоту, каждый хотел ощутить вожделенную тяжесть сокровища.

— Ну-ка, ну-ка! — вопил Гик Уордер. — Дайте-ка взглянуть!

Он выхватил драгоценный диск у парня по прозвищу Длинный Том и попробовал золото на зуб.

— Ну что, настоящее? — волновался Джон Браун.

— Настоящее. Как нос на твоей морде, — отозвался Уордер, ошарашенно глядя на блестящую пластинку.

Бесс не обращала на взволнованных мужиков никакого внимания. Взгляд ее снова был прикован к заводи, куда нырнул, набрав побольше воздуха, шотландец. В этот раз, правда, секунды не казались уже часами, только минутами. Вырвавшись на поверхность, Кинкейд гордо предъявил Бесс золотой сосуд в форме головы ламы и помятую золотую перчатку, расписанную таинственными знаками. После пятого погружения на берегу лежала уже груда сокровищ: серебряная голова-маска, натуральной величины золотые початки-серьги, где каждое зернышко было отдельной каплей золота, а каждый листик серебряной пластинкой; серебряная фигурка человечка с перламутровыми глазами, в «сандалиях» из драгоценных камней; плетенная из золотых нитей лодочка пятидюймовой длины, сделанная изящно и скрупулезно до мельчайших деталей.

Такое количество золота подействовало на матросов одуряюще. Они будто впали в детство, плясали, прыгали, орали как пьяные. Каждый вцепился в свою порцию богатства, каждый норовил поведать другому, что собирается делать со своей долей, когда окажется в английских землях.

А Бесс оставалась на удивление равнодушна к сокровищам. Клад, в поисках которого они проделали такой долгий и тяжкий путь, казался теперь ненужным и бесполезным. Единственное, что ее волновало, так это состояние Кинкейда, который все продолжал нырять в черные глубины.

— Давай я сменю тебя, — предлагала она, — ты ведь устал. А я прекрасно плаваю.

— Нет, — сопротивлялся Кинкейд, позволив себе немного отдохнуть на берегу. — Здесь коварное дно. Водорослей паутина, завалы коряг. Сундуки давно рассыпались в прах, если вообще они были. Приходится разгребать ил. Нет, женщине там делать нечего.

— И тебе тоже там больше делать нечего, — настойчиво сказала Бесс, удерживая его за руку. — Золота уже предостаточно. Давай закончим, пока с тобой что-нибудь не случилось. — Девушка не скрывала уже дрожи в голосе. — Ты поднял со дна целое состояние. Нет необходимости жадничать.

Кинкейд, прищурившись, отрицательно качал головой.

— Свою долю получит вся команда, не только эти ребята, но и Руди, и все, кто остался на «Алом». Содержать корабль не так дешево. Нам должно хватить на обратную дорогу в Мэриленд и на то, чтобы на Заливе чувствовать себя уверенно. Нет уж, девочка моя, я вытащу все, что смогу. Второй раз нам этот путь не пройти.

И он в очередной раз исчез в черной глуби. Бесс на коленях сидела у кромки заводи, равнодушная к растущей горе драгоценных диковинок. По щекам ее катились слезы. Она была так подавлена, так встревожена, что не заметила, как постепенно изменилась атмосфера у водопада: от радости матросов не осталось и следа. Теперь они погрузились в зловещее молчание.

Тик Уордер, Джон Браун, Длинный Том и Мюррей собрались в кружок в самом дальнем углу прогалины. Ха-кобо был занят костром и приготовлением пищи. Проводник вообще не проявил к золотому кладу никакого интереса. Все это время он сооружал из ветвей, пальмовых листьев и сучьев примитивную хижину. Вот и сейчас он сидел к мрачным матросам спиной и раздувал непослушные угольки.

На поверхности воды появился Кинкейд, медленно подплыл к берегу и, обессиленный, свалился на траву.

— Ладно, — выдохнул он. — Похоже, все. Если там и есть еще золото, то пусть его сам сатана из ила выкапывает.

Бесс обняла Кинкейда, прижала к груди его голову. Изнеможение его было очевидно.

— Зря ты столько раз нырял, — мягко укоряла она шотландца, теребя его мокрые волосы. — Совершенно бездумно.

Пошел дождь. Кинкейд был все еще не в состоянии двигаться, поэтому Бесс так и сидела около него, пока не промокла насквозь.

— Ха-кобо собирается подать нам ужин. Он что-то там подстрелил, — сказала она. — Я не видела, но думаю, это…

Внезапно Кинкейд толкнул ее на землю и накрыл своим телом. Раздался какой-то хлопок, затем крик. Бесс подняла голову и увидела, что через прогалину, пошатываясь, бредет Тик Уордер, в руках у него пистолет, а из шеи торчит короткая, с легким оперением стрела.

Бесс ахнула. Внутри у нее все сжалось. Земля будто уходила из-под них.

— Карибы, — прохрипела она.

— Нет, — отозвался Кинкейд. — Ну-ка лежи, не поднимайся, — велел он и осторожно пополз к куче своей одежды, где оставил пистолет.

Уордер сделал несколько нетвердых шагов, упал на колени, а потом рухнул лицом вниз и больше не шевелился. Бесс посмотрела на проводника — куна, но тот даже не двинулся, просто наблюдал, как остальные матросы похватали все, что смогли унести из золота, и бросились в заросли. Когда они окончательно скрылись из виду, Ха-кобо встал и подошел к Бесс и Кинкейду, протягивая вперед руки. Оружия у него не было.

Шотландец предупреждающе поднял пистолет, но проводник скрестил на груди руки, покачал головой и, приблизившись к Кинкейду, отвел дуло его пистолета в сторону.

Бесс осторожно огляделась. Тишина. Ничто не шелохнется. Только шуршат в траве цикады да шелестит моросящий дождь.

— Я ему верю, — сказала она. — Кто бы ни убил Уордера, не думаю, что куна против нас.

Ха-кобо заулыбался. Сложив у рта ладони, он издал протяжный птичий крик. Секунду спустя из-за зеленой завесы кустарника вышел Че.

— Нет стрелять Че, — громко сказал он. В руках индеец держал полую трубку и пучок коротких стрел. — Англич плохо, — молвил Че. — Англич хотеть смерть желтая голова. Че остановить.

Бесс сглотнула комок страха и выдавила тусклую улыбку.

— Спасибо тебе, Че, — поблагодарила она. — Но почему? Почему они решили убить нас? — бросилась девушка к Кинкейду. — Мы же собирались поделить с ними золото.

— А они захотели забрать его все, — ответил шотландец. — Теперь их навеки поглотят джунгли. Без Ха-кобо далеко не уйдешь. Погибнут от голода или от укуса змеи. А может, попадутся в руки карибам.

— Че видеть все, — продолжал Че. — Кариб быть здесь. Че быть здесь, Че смерть кариб. — Он показал на пальцах «два». — Кариб плохой. Англич плохой. Жен-чи-на Звезд нет плохой. Желтая голова нет плохой. Друг куна. Да?

— Куна друг да! — Кинкейд протянул дружелюбному индейцу руки.

Че энергично потряс их, потом обнял шотландца.

— Можно от дождя где-нибудь спрятаться? — спросил Бесс.

За день она столько пережила, что была на грани срыва. Ей хотелось свернуться клубочком в объятиях Кинкейда, спрятаться от сырости и ни о чем не думать. Голова болела, тело горело, но по нему все время пробегали мурашки.

— Можно? — повторила она. — Ну, пожалуйста… Кинкейд обнял ее за плечи и повел к навесу-хижине.

Под плетеной крышей горел очаг.

— Снимай с себя все, — строго сказал Кинкейд. — Лихорадка начнется, если будешь сидеть в мокром.

Бесс округлила глаза.

— Здесь? Раздеваться здесь, перед всеми?

— Я тебя нагишом видел, пожалуй, не один раз. А на Че и Ха-кобо это вообще не произведет впечатления. Я сказал, раздевайся, живо!

— Вот еще! Жди! — выкрикнула девушка. — Обсохну у огня, но, черт меня побери, раздеваться догола перед дикарями я не стану.

— Меня ты тоже к ним причисляешь, а, Бесс? — хохотнул Кинкейд.

— Тебя самого первого! — парировала она. — Ты мог бы стать королем целого народа голых дикарей!

— Но ты ведь все равно любишь меня! — проказливо поддел ее шотландец.

— Да, — вдруг посерьезнев, ответила Бесс. — И ничего не могу с этим поделать.

После ужина, который Бесс и Кинкейд разделили с Че и Ха-кобо, индейцы молча поднялись и нырнули в пропитанную дождем ночь. Кинкейд растянулся около огня, Бесс устроилась у него под крылом.

— Чего это они? — сонно удивилась она поведению куна.

— Мне кажется, они неуютно себя чувствуют в компании ведьмы, — усмехнулся Кинкейд, — а Че, наверное, боится, что ты превратишь его в лягушку.

Он устал до смерти. Веки щипало, будто в них бросили горсть песка, но он понимал, что сейчас не до сна. На индейцев — куна, конечно, можно было надеяться. Но в сущности все зависело от него. И прежде всего жизнь Бесс.

Она поднесла к губам его ладонь, один за другим поцеловала пальцы. Ее прикосновения-пушинки щекотали кожу, но они же вызвали в его теле тихую дрожь восторга.

— Я ведьма, по-твоему? Только честно? — спросила она шепотом.

Кинкейд смотрел на ее бледное лицо. Глаза девушки были опущены, он не видел их, но чувствовал жар этой лазурной синевы.

— Ты можешь видеть недоступное, предсказывать, это верно, — признал Кинкейд. — Но ведьма — это что-то злое. В тебе же, девочка, я вижу только добро и любовь. Твоя душа чиста и невинна, так же как моя черна и порочна.

Девушка вздрогнула в его объятиях.

— Не говори так о себе. Ты хороший человек. Все, что было в прошлом, не лишает тебя права на свою долю счастья. Мы еще сможем начать новую жизнь.

— Ну, опять… — сквозь зубы произнес он.

— Да опять. И опять. Я ведь люблю тебя, бестолковая твоя шотландская голова. И ты любишь меня. И знаешь это. Так?

— Признать, что я люблю тебя, легко и приятно. Вся сложность в том, что ты ждешь от меня, милая.

— Чтобы ты женился на мне. — Бесс повернулась к нему лицом. — Ты отныне не нищий наемник. Золото, которое ты извлек из-под этого водопада, делает тебя богатым и независимым.

Ну где, где еще он найдет такую женщину? Нигде. Она особенная, совершенно удивительная, одна на миллион. Он всегда будет тосковать по этим шелковистым локонам, по низкому хрипловатому голосу…

— Ах, Бесс, — выдохнул Кинкейд. — Ах ты, моя Бесс.

Склонившись к ее лицу, он нежно коснулся мягких губ, вкусил их яблочную сладость.

Лишь на несколько секунд он представил себя мужем Бесс, хозяином «Дара судьбы»… Что за жизнь будет у него — рубить леса, возделывать землю… встречать весны, зимы… любоваться на Бесс… растить детей… видеть любимую с младенцем у груди… Нет!

— Нет, Бесс, — повторил он вслух, убеждая скорее себя, чем ее. — Мы с тобой опоздали. Я доставлю тебя к родному порогу. Живи на своей прекрасной земле. А я… Пройдет время, и ты забудешь обо мне. Ты встретишь хорошего человека, который будет достоин тебя.

— Не говори так, — ответила Бесс. — Разве ты недостоин меня? Да ты обманываешь самого себя, утверждая это!

— Почему интересно?

— Потому что ты трус, потому что ты боишься позволить себе любить и быть любимым. Твоя первая жена предала тебя. Конечно, легче от всего отказаться, чем рисковать еще раз! — с жаром сказала Бесс.

Проглотив горькие, резкие слова, рвавшиеся с языка, Кинкейд вскочил, схватил пистолет и вышел на дождь. Тот хлестал, пропитывая одежду, волосы, но какое это имело значение! Он понимал, что глупо, опасно вот так разгуливать, подставляясь под стрелы дикарей-карибов, дразня голодных хищников, но ему просто необходимо было побыть одному, подальше от Бесс. И подумать. Он понимал, что если расстанется с Бесс, то, конечно же, никогда не купит и не возделает ни клочка земли, ни на шаг не отступит от жестокого своего промысла. Он найдет себе врага, он найдет себе клинок и мушкет, он найдет себе войну одну, другую, пятую… Свою долю золота он промотает в кабаках и борделях. А когда наконец удача изменит ему, на могиле его некому будет поплакать, некому будет даже начертать на надгробном камне имя.

Назвать его трусом было смертельным оскорблением. Но Бесс сделала это. И, Боже всемогущий, она права. Он никогда в жизни так не боялся. Он хотел верить ее словам любви, но боялся! Он хотел научиться верить этой женщине, но не знал как.

Хочет ли он увидеть Бесс Беннет своей женой? Да, черт побери, хочет. Его страшило другое. Сможет ли ои удержать ее? Вдруг она бросит его, предпочтет ему другого мужчину?.. Видит Бог, тот случай с Жильен не должен повториться. Чувства, которые оживила, распалила в нем Бесс, даже сравниться не могли с его «первой любовью» к Жильен. Бесс почти лишила его разума. Так что если он женится на Бесс, хочешь не хочешь, ее придется держать крепко, чего бы то ни стоило.

Вдруг, почуяв опасность, он крутанулся на месте. Из зарослей прямо на него смотрели сверкающие зеленые, полные ярости глаза!

— Пошел отсюда, ну! — Кинкейд громко хлопнул в ладоши. — Пошел! Фьють! — свистнул он оглушительно. — Пожалуй, мне надо жениться, — пробормотал, помолчав. — Видно, я уже совсем не в себе — стою здесь, с ягуаром беседую.

Он повернулся и пошел к очагу. К Бесс. Девушка сидела нахохлившись и не отрываясь смотрела на огонь.

— Простишь глупого человека? — громко произнес Кинкейд.

Ее лицо озарила улыбка ясная, как солнечный день.

— Кинкейд! — Бесс просто бросилась к нему в объятия.

Он прижимал ее к себе, радуясь теплому податливому женскому телу. Он думал, как же дорога ему эта девушка — дороже всего золота, которое за все века испанцы награбили у индейцев. Потом он поцеловал ее долгим и страстным поцелуем.

— Не знаю уж, как тебя будут величать, — грубовато сказал шотландец, отрываясь от ее уст. — Я даже не имею понятия, имя ли мое Кинкейд или фамилия.

— Я тоже думала об этом, — отозвалась Бесс. — По-моему, Роберт вполне подойдет. Госпожа Роберт Кинкейд к вашим услугам, — лукаво улыбнулась она.

— Ах ты, коварная и хитрая лиса! Значит, ты уже все продумала!

Кинкейд пробежал губами по ее грациозной белой шее, потом по плечам, потом ниже, где в вырезе рубашки круглились груди.

Бесс тихо засмеялась и обвила его руками.

— Я слишком долго жду официального предложения.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь делать предложение? Я просто размышляю — «если бы, тогда», «представим, что» и так далее.

— Не ждите, господин Роберт Кинкейд! — ласково пожурила она его между поцелуями. — Ваши слова я восприняла как намерение сохранить честное имя женщины. Короче, я принимаю ваше предложение.

— Да? Ты… ты серьезно? — глухо выговорил Кинкейд, пытаясь сохранять солидный и достойный вид, в то время как сердце колотилось неистово, а тело обмякло, как у человека, только что вытащенного из штормового моря.

— Я люблю тебя, — тихо сказала Бесс. — Люблю больше, чем «Дар судьбы».

— Это впечатляет, — дразняще покусывая нижнюю пухлую губку девушки, пророкотал он.

— Но ты останешься для меня неисправимым правонарушителем и убежденным мошенником, и я не выйду за тебя замуж я не прощу тебя до тех пор, пока ты не вернешь мне мою Джинджер.

— А если ее уж на свете нет?

— Не хотелось бы этого.

— Ты кладешь на одни весы наш брак и свою старую кобылу?

— Во-первых, она не старая. А во-вторых, это в твоих интересах. Молись, чтобы с Джинджер все было в порядке. Я растила ее с рождения.

— Ну, ты и подарочек, Бесс, — вздохнул он.

— Разве? — Она положила его широкую ладонь себе на грудь. — Я так люблю тебя, Кинкейд.

— Это мы уже слышали, — пробормотал шотландец, наслаждаясь упругим ощущением под рукой.

Потом, сглотнув судорожно, прошелся по гибкому стану и сжал округлые мягкие ягодицы девушки. Она подняла голову, губы ее раскрылись, и он припал к ее ароматным устам.

— Ты моя девочка, моя Бесс, моя маленькая Бесс… — шептал он. — Я так хочу тебя.

Руки девушки завладели его телом, ласки несли усладу и радость. Мужчина застонал глухо и сдавленно, когда она прижалась к нему бедрами. Ее тихие стоны вожделения разожгли в нем вулкан страсти; захотелось переполнить эту женщину любовью, сделать ее своей навеки, превратиться с ней в одно целое.

Выскользнув на мгновение из его объятий, Бесс стащила через голову сорочку, и Кинкейд задохнулся от восторга при виде ее вызывающе торчащих грудей, гордой линии шеи и глаз, смотревших на него дерзко, торжествующе, страстно. В этом взгляде жило бешеное желание утолить его голод и насытить собственную жарко-жадную женственность, полыхавшую под нежно-розовой кожей.

Неторопливыми движениями он развязал ленту, оплетавшую косы девушки. Сияющие рыжие потоки полились по обнаженным мраморным плечам. Бесс улыбнулась, соблазнительно сверкнув белыми зубами. Влажно блеснул язычок…

Задыхаясь от желания, Кинкейд сорвал с себя одежду.

— Иди ко мне, девочка, — молвил он, намереваясь продлить минуты восторга.

Бесс не шелохнулась. Когда он хотел вновь броситься в сладкие волны ее тела, она, хрипловато засмеявшись, вильнула в сторону и поднесла ко рту оставшуюся с ужина спелую дикую сливу. Не сводя глаз с Кинкейда, Бесс намеренно медленно вонзила в плод белые зубы… брызнул густой бордовый сок и заструился по подбородку.

— Я хочу получить ее из твоих губок, — сгребая изящное тело могучими руками, сказал он.

Где-то рядом бродит ягуар, мелькнула у Кинкейда мысль, надо быть начеку. Но… но искушение обладать этой дивной женщиной сейчас, сию минуту, было так сильно, что заглушало голос разума. С тихим смехом он коснулся ее губ, слизывая языком сладкие терпкие капли.

— Вкусно… — отрывисто вздохнув, молвила Бесс и сжала мягкий плод, так что сок его оросил белую шею и жаркие груди.

— Очень вкусно, — согласился мужчина, склоняясь к бежавшим по ее коже темным ниточкам густого сока.

Близость этой распаленной женщины, ее податливый стан сводили его с ума, толкали туда, откуда нет возврата.

— Ты ведьма, — прохрипел он почти беззвучно. — Ты наслала на меня свои колдовские чары. Но я знаю, как совладать с тобой…

— И как же? — игриво протянула чаровница.

— Есть вещи, которые лучше продемонстрировать, чем описать.

Бисерины пота появились на висках Кинкейда. В жилах бешено пульсировала кровь. Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы не распластать эту колдунью прямо сейчас на земле и не овладеть ею.

— Я хочу тебя. Хочу тебя всего. Хочу дико, хочу немедленно…

Каждый звук ее низкого голоса добавлял искр в его пламя. По напряженным изгибам ее тела Кинкейд понял, что костры их страсти разбушевались с одинаковой силой. Но мужчина уже не хотел так быстро расставаться с восхитительной игрой, пусть даже следующий кон станет для них пыткой. Но это будет сладостная пытка…

Кинкейд взял из ее пальцев сочащуюся красной влагой сливу и медленно протащил мягкий плод по ее телу. А потом начал губами и языком собирать каждую сладкую капельку, щекоча бугорки сосков, нежную кожу.

С протяжным стоном Бесс провела пальцами по его пшеничным волосам и вжалась в мужское тело.

— Сейчас… — прохрипела она. — Бери меня…

Поволокой чувственности затянуло его глаза. Вызывающе раскинутое перед ним тело алчно встретило его. Ритмичные судорожно-сладкие толчки сотрясали мужчину и женщину, и наконец взрыв экстаза, так давно грозивший своей всепоглощающей силой, захватил их обоих, вихрем унося в поднебесье любви, где существует только пламенный восторг наслаждения.

Дважды еще в ту ночь они утопали в объятиях друг друга. Казалось, что несокрушимая стихия овладела ими одновременно, стихия, не признающая никаких законов, границ, условий, стихия, пожирающая все горькое и ненужное и оставляющая лишь сияние, сулящее вечное счастье и безмятежный покой.

Рассвело. Заискрились хрустальными переливами кружевные завесы зелени, смолкли тревожные ночные звуки, уступив место звонким песням нового дня.

Кинкейд сел, потер глаза, потянулся. Рядом свернулась Бесс. Она дышала во сне тихо, почти беззвучно. Лицо ее было закрыто рукой. Огонь в очаге погас. По нагроможденным в углу сумкам ползали вереницы муравьев. Шотландец перезарядил пистолет, надеясь, что порох не промок окончательно, оделся и вышел из хижины.

В траве у заводи валялись забытые с вечера сокровища. Кинкейд уже хотел было умыться из озера, как вдруг на черной мягкой земле у самой воды увидел четкий отпечаток когтистой лапы. Ягуар! Значит, пока они с Бесс наслаждались друг другом в хижине, хищник бродил в двух шагах.

Кинкейд тихо выругался, проклиная свою неосмотрительность: подвергнуть Бесс такой страшной опасности! Он ополоснул лицо, почистил сухой мятной травой зубы, вдоволь напился. Снова начинался дождь. Шотландец вернулся в хижину.

— Весь день спать собираешься, а, красавица? — окликнул он Бесс. Она повернулась, легла на спину. Что это за румянец у нее на лице? Вроде ярче обычного. — Бесс, — тормошил он ее, — вставай, девочка моя.

Коснувшись ее руки, Кинкейд похолодел: кожа была сухая и горячая. Ресницы девушки затрепетали.

— Кинкейд… — слабым голосом выговорила она. — Пить хочется… — Бесс провела языком по сухим губам. — Как хочется пить…

Кинжальная боль пронзила его сердце, когда он увидел ее затуманенные лихорадкой глаза.

— Бесс, что с тобой? Ты не в порядке? — бросился к ней с вопросом Кинкейд.

Впрочем, ответ он уже знал.

— Мне не по себе, — медленно произнесла она. — Голова болит… и нехорошо как-то.

 

21

Ямайка

Октябрь, 1725 год

Бесс силилась открыть глаза, но старания были тщетны. Издалека слышала она обволакивающий ровный женский голос, который время от времени вырывал ее из черной пустоты. Скрипнула створка окна, легкий ветерок пробежался по волосам. И вдруг густым потоком хлынуло на лицо солнце, облепляя его как горячий липкий сироп.

— Мисс, вам надо покушать. Мисс!

Бесс покорно приоткрыла губы и позволила смутно очерченной фигуре влить ложку душистого, крепкого бульона. Несколько капель попали мимо, потекли по подбородку, но прежде чем девушка успела слизнуть их, она ощутила на коже мягкую салфетку, которая быстро впитала влагу.

— Вы определенно сегодня не так бледны, мисс Беннет. Температура, похоже, спала. Я приготовила вам чай, мисс, прекрасный ароматный чай. Выпьете немного?

Девушка тихо вздохнула и отвернулась. Мягкие пышные подушки под головой, свежий запах постельного белья расслабляли ее. Бесс не хотелось открывать глаза, не хотелось видеть солнце. Пока она укрыта пеленой сна, можно ни о чем не думать, можно отгородиться от мира.

На лоб легла прохладная губка.

— Лихорадка не отпускает вас, мисс. Но ничего, — говорил все тот же грудной мелодичный голос. — Ничего. Вы оправитесь. Откройте глаза, взгляните на Аннеми. Ну-ка…

Бесс упорно отказывалась слушать. Напротив, она снова позволила себе рухнуть в забытье, где ее окружали смутные звуки: тихий треск цикад, резкие крики птиц, вой обезьян-ревунов, наконец, шелест прибоя, легкий свист ветра, шуршание песка.

Из влажной зеленой дымки вдруг материализовалось волевое лицо Кинкейда. Его ореховые глаза прожигали сердце. Она ощущала его руки, слышала его голос, хриплый от отчаяния и мольбы… Не умирай, Бесс. Живи. Живи ради нашей с тобой любви.

Возникали и таяли видения, то туманные и неопределенные, то четкие и красочные. Ее сознание плавно покачивалось на голубых волнах… набегали белоснежные кружева пены… лазурное море сливалось с сапфировым небосводом… на губах замирали соленые капельки… свежий ветер трепал волосы.

И вдруг Бесс ударило раскатами пушечной канонады, треском выстрелов. С криком она вскочила, будто наяву ощущая жуткий всплеск и грохот разорвавшегося у борта лодки ядра.

— Кинкейд!!

— Элизабетт, Элизабетт, что с вами?

Она очнулась. Ее удерживали мужские руки. Бесс в изумлении смотрела на незнакомца. Перед нею был элегантно одетый джентльмен. Девушка попыталась сообразить, где она и что с ней.

— Лежите. Лежите, Элизабет. — Мужчина провел рукой по ее лбу. — Тише, тише, — успокаивал он. — Лежите. Видно, жар возвращается.

Черно-красные потоки чудовищно извивались перед ее мысленным взором, затуманенным лихорадкой. Обоняние четко уловило незнакомый мужской запах: лавровишня, ром, табак, но не трубочный, а нюхательный, который перекрывал даже аромат французской туалетной воды. Бесс пыталась упорядочить свои ощущения и обрывки мыслей. Где же она? Кто этот средних лет англичанин, изысканно одетый, в напудренном парике? Мельком она увидела его унизанные кольцами холеные пальцы.

— Аннеми! — отодвигая со лба Бесс влажные пряди, позвал он. — Аннеми! Принеси жаропонижающую микстуру, пожалуйста.

Аннеми. Значит, это та женщина, которую она уже видела, сообразила Бесс. Кто же тогда этот человек? Не сразу губы послушались, но она все-таки вымолвила:

— Кто… кто вы?

— Перегрин Кэй, дорогая, — с улыбкой ответил мужчина. — Сокольничий. К вашим услугам.

Улыбка показалась Бесс зловещей гримасой.

Девушка не нашла в себе сил ни вздрогнуть, ни испугаться. Она просто снова провалилась в бездну смутных видений и воспоминаний.

…С лязгом звенела сталь о сталь. Казалось, весь мир вокруг нее дрался, стрелял, сражался на саблях. Палуба «Алого Танагра» стала действительно алой — от крови. Бесс стояла у Кинкейда за спиной, держа пистолет наготове. Сверкнул клинок. Бесс нажала курок и выстрелила врагу прямо в грудь. Из черной завесы дыма, пошатываясь, вышел Руди. Его лицо было искажено мукой. Руди упал ничком. В спине его торчал нож. Бесс отчаянно закричала, но крик ее потонул в грохоте пальбы.

Страшные, свирепые лица окружали их. Палуба под ногами пылала. Кинкейд что-то прокричал ей, но разобрать было невозможно. Вдруг ее схватили грубые руки… окровавленные руки. Меч Кинкейда, описав круг смерти, обрушился на врага. Бесс бросилась к любимому, но он вдруг скорчился — выстрел ружья был точен. На теле Кинкейда разверзлась зияющая рана.

— Нет! — надрывалась Бесс. — Нет! Кинкейд упал, она накрыла его своим телом.

— Бесс, — хрипло прошептал он. — Беги, Бесс. Оставь меня. Ты должна жить, девочка.

Подскочил еще один головорез, оторвал ее от Кинкейда… и пронзил его рапирой…

Черный провал забытья прекратил пытку воспоминаниями. Все померкло.

— Элизабет.

Строгий, почти командирский голос вернул ее в реальность. Она открыла глаза. Кэй все еще сидел рядом, поедая ее взглядом хищника.

— Он умер, — вырвалось у Бесс. — Я видела его смерть.

Перегрин равнодушно кивнул.

— Прошло уже несколько недель, — сказал он. — Вы должны оставить эти мысли, дорогая. Вам надо думать о себе, поправляться. — Кэй поднес к губам ее руку, скользнул по ней поцелуем. — Теперь я буду заботиться о вас, милая Элизабет. Никто и ничто не причинит вам более зла и страданий. Поверьте моему слову благородного человека.

Бесс хотела вырвать руку, но он держал ее крепко.

— Мерзавец!

Перегрин улыбнулся, разжал ладонь.

— Характером вы под стать ей. Я рад этому. И внешне вы, знаете ли, необыкновенно похожи. Вот только глаза у вас голубые, как…

— О ком вы говорите? На кого я похожа? — потребовала ответа девушка, пытаясь сесть.

Кэй засмеялся.

— Ну, как же! На Лейси Беннет, разумеется. На бабку вашу. Вы будто сошли со старого ее портрета, что написал мой отец.

Внезапно силы оставили девушку. Она спрятала в подушках лицо. Она хотела вскочить, бежать, влепить надменному негодяю пощечину, но тело не повиновалось ей. Она была слишком слаба.

Когда Бесс очнулась, шел дождь. Окна были закрыты, шторы опущены. В комнате стоял полумрак. Капли монотонно барабанили по крыше, дробно ударялись в стекла.

Бесс чувствовала себя увереннее и лучше, но когда она попробовала приподняться с подушек, элегантно обставленная комната поплыла перед глазами.

— Лежите-лежите, — сказала как по зову появившаяся Аннеми. — Вам нужен покой и только покой, мисс.

Девушка беспокойно огляделась.

— Где он? — спросила у женщины, даже не зная, супруга она хозяину или служанка.

— Он лежит у себя, — плотно закрывая за собой дверь, объяснила Аннеми. — У него самого очень слабое здоровье. Волнение ему противопоказано.

Аннеми зажгла от свечи лампу.

— А вы кто?

— Я веду хозяйство лорда Перегрина Кэя. — Лампу она поставила в изголовье кровати. — Его светлости я служу уже много лет. В этом доме мне предоставлены большие полномочия.

— Вы были ко мне так добры и внимательны. Спасибо вам, — сказала Бесс.

Аннеми кивнула и молча продолжала стоять у постели. Только стиснутые руки выдавали ее желание продолжить разговор.

— Зачем меня здесь держат? Почему он ненавидит меня?

Экономка поджала губы и чуть нахмурила лоб.

— О ненависти к вам нет и речи, — произнесла она ровным голосом.

— Если он Сокольничий, а именно так он назвался, значит, он хочет моей смерти.

Аннеми печально покачала головой.

— Нет, леди. Что вы? Все давно изменилось. Вы недооцениваете лорда Кэя.

— Он направил корабли на захват «Алого Танагра», так? Его бандиты взяли нас на абордаж, так? Стоило нам выбраться из джунглей… Аннеми вздохнула.

— Вы не должны более ничего опасаться. Все позади. Лорд Кэй ничем вам не угрожает.

— А Кинкейд? — Сердце Бесс резанула страшная боль, стоило только произнести имя любимого. — Сокольничий… этот Кэй… он убил человека, которого я люблю. Неважно, чьими руками это сделано.

Экономка приложила к губам палец. Не произнося ни слова, она выглянула за дверь, оглядела пустынный холл. Закрыв створки дверей поплотнее, Аннеми вернулась к постели девушки.

— В кабинете хозяина висит огромный портрет вашей бабушки, — начала она. — Отец господина Перегрина, губернатор Мэтью Кэй, любил ее безумно и безнадежно. Она же предпочла ему другого мужчину — того, кто впоследствии стал вашим дедом. Вместе они выкрали у губернатора золотые испанские сокровища.

— Но все было совсем не так… — воскликнула Бесс.

— Нет. Уж вы меня выслушайте. — Женщина жестом прервала Бесс — Я расскажу вам все, но только один раз. Больше я к этому не вернусь. А если вы выдадите меня, я буду все категорически отрицать.

Бесс откинулась на подушки и кивнула в знак согласия.

— Образ вашей бабушки, Лейси Беннет, всю жизнь преследовал губернатора Кэя. В последние годы, когда он уже оставил свою блистательную карьеру, его рассудок начал сдавать. Мой хозяин, Перегрин Кэй, был единственным сыном старого губернатора. С раннего детства он слышал о бедах и унижении, которые причинили его семейству супруги Беннет — ваши бабка и дед. Желание отомстить им стало болезненной страстью губернатора, а позднее, и особенно после его смерти, Перегрина. — Аннеми подвинула кресло поближе к изголовью и села. — Я понимаю, что вашей вины во всем этом нет ни капли, — продолжала она, — но и вы должны понять, какие болезненные раны были нанесены фамильной чести. Мой хозяин, лорд Перегрин, страдает от падучей болезни. Страдает давно и тяжело. Нет. — Аннеми, подняв предупреждающе руку, не дала Бесс вмешаться. — Молчите. Слушайте. Мне и так больно говорить все это. Бесс взяла руку Аннеми и пожала. И вдруг на какую-то долю секунды мир вокруг стал сине-голубым. Значит, я могу доверять этой женщине, мелькнула у нее мысль. Здесь, в логове лютого врага, я нашла человека, который скажет мне правду, поддержит меня! И девушка слабо улыбнулась.

Приободрившись, Аннеми заговорила вновь: — Когда, наконец, у него появились сведения, что Лейси и Джеймса Беннет уже нет на свете, он перенес вину на следующее поколение — на ваших родителей.

— Моя мать умерла очень давно.

— А ваш отец предпочел жизни плантатора свободное плавание и исчез из поля зрения Сокольничего. Остаетесь вы. — Аннеми прерывисто вздохнула. — Мой хозяин действительно желал вашей смерти. Из обрывков его деловых разговоров я знаю, что он нанял банду уничтожить ваши владения, я знаю, что он пытался — до сих пор безуспешно, правда, — перекупить ваши заложенные земли.

— Но если он жаждет расправиться со мной, почему тогда…

— Ш-ш-ш! — предупредила экономка. — Говорите потише. — Аннеми прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла их, Бесс увидела в ее взгляде тоску и муку. — Часто любовь и ненависть — это две стороны одной медали. Мой хозяин простил вам грехи Лейси Беннет…

— И?.. — Бесс чувствовала, что Аннеми еще не все сказала.

— …И решил, что чувства, которые он всю жизнь питал к Лейси, были не ненавистью, но восхищением. — Она глянула Бесс прямо в глаза. — Он хочет, чтобы вы стали его невестой.

— Что-о?!

— Он думает, что любит вас.

— Любит меня? После всего, что он сделал? После того, как он убил человека, которого я…

— Тише, мисс. Я подвергаю себя опасности, посвящая вас в это.

— Он, должно быть, умалишенный! Как вообще можно надеяться, что я приму его предложение!

— Не решайте поспешно, мисс. Не отвергайте его так быстро. Мой хозяин, хоть и не губернатор, но стоит десяти губернаторов…. Осмелюсь предположить, что его голос имеет серьезный вес в самом парламенте!

— Вы считаете, что я выйду за убийцу? За маньяка? Да я скорее…

— Не говорите так! — резко перебила ее Аннеми. — Никогда не говорите. Вы просто не знаете его. Кэй очень хороший человек, добрый, великодушный, надежный. У него душа как у…

— Вот и выходи за него сама! — неожиданно фамильярно бросила ей Бесс.

Лицо Аннеми побелело, а взгляд стал пустым и отрешенным.

— Я — прямой потомок черных невольников, — прошептала она. — Если бы я могла хотя бы надеяться стать женой Перегрина. Если бы могла…

— Так ты любишь его? — ахнула Бесс. У женщины тряслись руки.

— Всю жизнь.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Бесс. Аннеми подобралась, выпрямилась.

— Не надо жалеть меня. Я живу с ним в одном доме, сижу с ним за одним столом, я знаю все тревоги и печали, я разделяю его беды и радости. Чего еще может желать жена от любимого супруга?

— А его постель? — спросила Бесс. — Будешь ты с ним делить постель и впредь? Ведь он хочет жениться на мне…

— Ваши слова оскорбительны для меня и для лорда Кэя, — невозмутимо отозвалась Аннеми. — Он уважает меня и никогда не теряет достоинства. Я никогда не была с ним в постели. Никогда.

— Я приношу извинения. Сразу столько всего… — быстро сказала Бесс — Я ни в коем случае не хотела тебя обидеть. Просто я ожидала…

— Что Сокольничий дома такой же, как и в делах? Равнодушный, бессердечный пират?

— Ну, большинство мужчин в такой ситуации…

— Вот именно, — кивнула Аннеми. — Но мой Перегрин не посягнул на мою честь. Он уважает во мне личность. Он, я уверена, по-своему даже любит меня. — Лицо ее посветлело. — Если ты станешь его женой…

— Я ни за что не буду его женой. Я лучше умру.

— Не забывай, из темной сырой могилы нет возврата.

— Пусть он убьет меня, если ему так хочется. Кинкейда он уже убил.

— Кинкейд — кто это?

— Кинкейд… человек, за которого я хотела выйти замуж. Отец моего нерожденного ребенка. Аннеми улыбнулась.

— Верно-верно! Когда я купала тебя, то почувствовала чуть округлившийся живот. Малыш там еще совсем крошечный, но он есть. Жди.

Бесс схватилась за талию.

— Как ты думаешь, а лихорадка не… — встревоженно начала она.

— Зашевелиться ребеночек должен уже скоро, но насколько навредили ему джунгли, покажет только время. Надо надеяться, что все обойдется. Однако ты была без сознания много дней. Когда тебя впервые принесли сюда, я думала, ты не выживешь.

— И ты не питаешь ко мне ненависти?

— Мне следовало бы ненавидеть тебя. Ты ведь принесешь ему только несчастье. Когда ты оказалась здесь, я мечтала, чтобы ты умерла. Но я подавила в себе зло. Изо дня в день я ухаживала за тобой и, наконец, поняла, что ты хочешь этого брака не больше, чем я. А я не хочу терять Перегрина. Мы с тобой женщины, всего лишь женщины. Как всегда, мужчины распоряжаются нами по своей прихоти.

— Я никогда не допускала…

Звон колокольчика прервал их беседу. Аннеми проворно вскочила и направилась к двери.

— Хозяин зовет меня. Надо идти. Подумай обо всем, что я сказала тебе, мисс Элизабет. Но ни о чем не спрашивай больше. Я все равно не отвечу. Тебе теперь известно многое. Пользуйся этим как хочешь, но помни — если ты посягнешь на его жизнь, я убью тебя.

Бесс потянулась к стакану, стоявшему на столике у изголовья. Да, непростой человек эта Аннеми. Ее лучше иметь в друзьях, чем в недругах. Напиток оказался на вкус очень приятным — кисло-сладкий, прохладный. Может, он облегчит головную боль?

Девушка все еще была слаба и беспомощна как новорожденный щенок. Но голова у нее работала достаточно ясно, чтобы поразмыслить над тем, как же спасти себя и их с Кинкейдом ребенка от этого безумца Перегрина Кэя. Невыносимую боль доставляли думы о прекрасном шотландце, и Бесс усилием воли гнала их от себя. Вспоминать и плакать у нее еще будет время. Сейчас она должна выжить.

— Я одобряю это.

Бесс поперхнулась, пролив напиток на тончайшее полотно сорочки.

— Кьюти!

Потомок гордых инков стоял как ни в чем ни бывало у окна в своей обычной позе: ноги чуть расставлены, руки скрещены на татуированной груди. Никаких пышных одеяний в этот раз не было, только красная набедренная повязка. Единственным его оружием был кинжал с костяной ручкой, инкрустированной перламутром. Сегодня Кьюти выглядел молодо как никогда, он даже показался Бесс моложе ее.

Лицо индейца вдруг озарила улыбка, которую нечасто видела Бесс. Наверное, в свое время Кьюти не одну женщину покорил своим обаянием.

— Я одобряю. Нельзя сдаваться, — повторил Кьюти.

— Где ты пропадал так долго? — вскричала Бесс.

— Ты, как всегда, забываешь, что мое время не принадлежит тебе? А потом, разве не я разгромил ради тебя лесных головорезов? Ты помнишь, как они бросились от меня врассыпную? Я великим воином был и остаюсь!

— Кьюти, сейчас не время для похвальбы. Индеец нахмурил угольно-черные брови.

— Стоящему перед тобой великому воину незачем хвалиться. Подвиги великого воина говорят вместо него. Легенды называют Кьюти величайшим из…

— Хватит! — Бесс закрыла лицо руками. — Хватит, Кьюти. Прошу тебя. Сейчас мне нужна твоя помощь. — Горячие слезы сами собой хлынули из глаз. — Они убили его. Убили Кинкейда. Ты видел? Видел? Где же ты был тогда, Кьюти?

Индеец усмехнулся.

— Не надо. Ты знаешь, великий воин не вынесет слез Женщины Звезд.

— Да? — по-детски обиженно отозвалась Бесс, отрывая ладони от лица. — На моих глазах убили человека, которого я полюбила… А теперь меня держит в плену этот… этот…

— О, да, великий воин все знает. Перегрин Кэй очень походит на своего отца, а того великий воин знает прекрасно.

— Кэй хочет, чтобы я вышла за него замуж.

— Да, я слышал слова этой женщины.

— Я не сделаю этого.

— Ты и не можешь сделать этого. Кровь Мэтью Кэя не должна смешиваться с кровью тех, на кого надеются мои предки. Твоя бабка была моей приемной дочерью. В тебе ее кровь, в тебе сила и огонь моего народа. Ты должна выйти замуж за отца своего ребенка. Он — избранный, он — мужчина, чей приход в твою жизнь был предсказан много лет назад.

— Что-то не совсем понятно ты говоришь, Кьюти. — Очертания индейца вдруг начали расплываться. Бесс испугалась. — Не уходи. Я пропаду без тебя. Ну, останься, прошу тебя!

Все глуше становился голос «великого воина».

— Оставаться в твоем времени трудная задача. В тебе жива сила видеть и слышать сквозь годы, мы еще встретимся с тобой. Твоя болезнь отступит.

— Но что, что мне делать, Кьюти? Не исчезай так быстро! Прошу тебя! — умоляла Бесс.

— В тебе жива сила, дитя мое. Все, чем обладала Лейси, живет в тебе. Ты можешь все. Поверь в себя.

— Но как же я одна могу… Остались уже только черные глаза.

— Ты не одна, — донесся голос.

— Кьюти!

Оборвался ее отчаянный крик. Комнату снова заполнили звуки дождя и ветра. На месте, где стоял «воин великих инков», мелькали лишь сгустки черных теней.

Бесс в изнеможении закрыла глаза. И из глубин ее души донесся теплый, сверкающий луч надежды: он жив!

 

22

Прошло три дня с тех пор, как являлся Кьюти. Три дня уже Бесс жила с убеждением, что Кинкейд все-таки не погиб. А Перегрин Кэй явно не собирался играть свадьбу, пока невеста больна. Поэтому она должна была восстановить свои силы, не давая понять, что чувствует себя лучше. По ночам, в полном одиночестве она вставала с постели, бродила по комнате, а днем притворялась, что спит, вздыхала, ела, пила, глотала микстуры, которые приносила Аннеми, словом, вовсю «недомогала».

Лорд Кэй навещал ее ежедневно в полдень, в шесть и в девять вечера. Он оставался безукоризненным джентльменом, не позволил себе ни прикоснуться к Бесс, ни оскорбить словами угрозы. Напротив, он всегда подробно расспрашивал ее о здоровье, предлагал поиграть в карты, почитать вслух, много, но ненавязчиво болтал то о погоде, то о природе, то о местных событиях, которыми Ямайка и Карибские острова были богаты. Если же Бесс спрашивала о судьбе «Алого Танагра» или о сокровищах, которые они с Кинкейдом нашли в джунглях, Перегрин не обращал на это ни малейшего внимания и продолжал толковать свое. Сокольничий был человеком исключительного коварства и редкой проницательности. Общество его тяготило Бесс.

На четвертый день Бесс не выдержала. Когда ранним утром Аннеми вошла в комнату, чтобы, как всегда, поднять шторы, девушка стояла у кровати.

— Я хочу одеться. Мне немедленно надо видеть лорда Кэя, — заявила она.

Аннеми кивнула.

— Я вижу, тебе намного лучше. Сейчас я прикажу приготовить тебе ванну и одежду. Лорд Перегрин освободится, как обычно, в полдень. Он…

— Нет, — твердо возразила Бесс. — Не в полдень, а сейчас, утром.

Сегодня, на рассвете она проснулась с четким предчувствием, что Кинкейду грозит беда. Да что там беда — смерть. Если не предпринять что-либо немедленно, его жизнь угаснет.

Аннеми колебалась. Своими внимательными глазами она будто оценивала Бесс.

А у той посасывало под ложечкой от неуверенности и возбуждения. Она совершенно не представляла, что скажет Сокольничему, но твердо знала, что медлить больше нельзя.

— Аннеми, прошу тебя. Экономка кивнула.

— А ты нравишься мне, мисс Элизабет. Если хозяину и брать жену, то такая, как ты, пожалуй, неплохо подойдет ему.

— Зато он плохо подойдет мне, потому что мое сердце навеки отдано другому. Из этого союза с лордом Кэем не выйдет ничего хорошего. Больно будет нам всем.

Через час, приняв ванну, напудрившись, надушившись и облачившись в предложенное ей лазурно-синее платье старинного фасона с пышными рукавами и шлейфом, Бесс вошла в светлую, роскошную комнату Сокольничего. Огромный тиковый стол, сервированный на двоих, придавал комнате торжественный вид.

Как только Бесс появилась на пороге, лорд Кзй поднялся и, сдержанно улыбаясь, поклонился с грацией светского льва.

— Элизабет, вы удивительно хороши сегодня! Я польщен, что вы нашли в себе силы разделить со мной этот скромный завтрак.

Кэй плавным движением указал Бесс на стул рядом с хозяйским. Мгновенно подбежал лакей, предупредительно отодвинул его. Бесс соизволила сесть.

Лорд Кэй с ласковой улыбкой обратился к Аннеми:

— Дорогая моя, не сочтите обидой, отзавтракайте сегодня в своих покоях. Нам с Элизабет предстоит долгий разговор.

Бесс поразило, какой неподдельной болью исказилось лицо Аннеми.

— Как вам угодно, сэр, — тихим от огорчения голосом сказала она, сделала книксен и покинула комнату вслед за лакеями. Бесс осталась наедине с Сокольничим.

Он был одет в стеганый халат из черно-пурпурно-оранжевого атласа. На голове у него красовался черный шелковый тюрбан. Лорд Кэй был свежевыбрит, так что запах мыльной пены и одеколона еще не выветрился. Руки его — белые и безукоризненно чистые — двигались почти с артистической грацией, пальцы были унизаны кольцами, ногти вычищены и отполированы.

Бесс недолго разглядывала хозяина, внимание ее почти сразу приковал огромный, во всю стену, портрет маслом. На картине была изображена поразительной красоты женщина; взор ее был обращен к морю.

В изумлении Бесс ахнула: неужели она смотрит в зеркало? Платье, которое было сейчас на ней, и наряд женщины на портрете совпадали до мелочей.

— Бабушка! — воскликнула Бесс. — Моя бабушка в юности!

Раздался негромкий смех.

— Не согласитесь ли вы, что это — великолепное платье: фасон, цвет. Бездна вкуса. Я приказал сшить его специально для вас. Вы непременно должны надеть его в день нашей свадьбы. Также и это.

Перегрин Кэй взял со стола голубой бархатный футляр, встал и подошел к Бесс сзади.

Девушка сжалась и похолодела, когда он застегнул на ее шее тяжелое ожерелье, взял серьги. Она не могла видеть их форму, только заметила, как отражаются в серебряном кубке золотые линии диковинного орнамента. Бесс схватилась за ожерелье — оно состояло из вереницы золотых дисков. Каждый был украшен причудливым рисунком — таинственные символы, птицы, фигуры животных. Увы, она не узнала это ожерелье. А ведь именно его совсем недавно держал в руках Кинкейд, именно оно столько лет пролежало у подножия водопада.

— Это досталось мне в наследство от отца, — надтреснутым голосом продолжал Перегрин Кэй. — Изысканная вещица, не правда ли? — Он вернулся к своему креслу и сел. — Вы голодны, Элизабет? Позвольте предложить вам…

— Лорд Кэй, я пришла поговорить с вами, — решительно начала Бесс.

— Перегрин, дорогая моя, Перегрин, — поправил он. — Называйте меня по имени. Между нами не должно быть никаких формальностей.

— Что вы хотите от меня? — напрямую спросила девушка.

Губы его изогнулись в улыбке, но в глазах стоял лед.

— Дорогая моя, вы меня огорчаете. Я полагал, что вы знаете: нам предстоит стать мужем и женой.

— Почему?

— Потому что я так хочу. Я хочу вас уже много лет, дорогая моя Элизабет.

Он наклонился к ней, накрыл ладонью ее руку.

— Вы меня с кем-то путаете. Я не Лейси, я даже не Элизабет. Я — Бесс. И я не выйду за вас замуж.

— Выбора нет. — В его голосе появились стальные нотки.

— Неужели? — приподняла брови Бесс. — Я ведь не рабыня, как ваша Аннеми.

— Аннеми не рабыня, — отрывисто сказал он. — Аннеми свободная женщина, преданный друг этого дома. Она…

— Она в вашем подчинении. Я — нет. Вы не властны над моей жизнью. Если вы хоть что-то знаете обо мне, то должны понять, что я скорее убью вас или себя, чем соглашусь стать женой своего врага. А уж о любви к вам и речи нет.

Лицо Сокольничего потемнело.

— И тем не менее я добьюсь сатисфакции в этом поединке, мадам, — отчеканил он. — Моя семья была опозорена, но я верну ей доброе имя.

— Как дорого вы оцениваете честь вашего семейства, позвольте спросить? — Бесс пошла в открытое наступление. — Чего вы на самом деле добиваетесь? Только честно! Неужели вам и вправду хочется иметь жену, которая превратит в страдание каждый час вашей жизни? Такую супругу придется держать под охраной, чтобы она не выстрелила вам в спину.

— Что же, если я не добьюсь вашей любви, то со временем непременно добьюсь вашего уважения. Впрочем, все это неважно. Главное, что вы будете принадлежать мне.

— Я жду ребенка от любимого человека. Вам известно об этом?

— Да, Аннеми говорила, — равнодушно кивнул он. — Меня это не волнует. Можете оставить себе своего ублюдка. Кто на Ямайке не поверит мне, если я скажу, что вы молодая вдова? Вы думаете, я бессердечное животное, чтобы разлучать младенца с матерью?

— Я ведь знаю, что Кинкейд жив, — вкрадчиво сказала Бесс. Перегрин молчал. — Итак, слушайте меня, — продолжала она. — Я люблю Кинкейда. Я хочу, чтобы вы привели его сюда, ко мне, вручили нам наше золото — и отпустили.

— Боже всемогущий! — Сокольничий ударил по столу с такой силой, что приборы подпрыгнули на белоснежной скатерти. — Ты что, думаешь, я безумец? — неожиданно рявкнул он.

— Нет, не безумец. Отнюдь не безумец! — самоуверенно и дерзко произнесла Бесс, выходя из-за стола. — Иначе вы не превзошли бы своего отца. Не возвращайтесь на его уровень. Вся эта затея пуста, грязна, суетна. Я думала, вы выше этого.

— И вы думали, что я, если не безумец, то уж дурак точно, — немного смягчаясь, фыркнул Кэй. — Соединить ваши руки, вернуть вам золото… ха! Те сокровища, которыми когда-то завладела…

— Золото только мое, — резко перебила его Бесс — Оно не принадлежало Лейси, оно не принадлежало вашему отцу. Я нашла его, и отныне оно мое. И если вы отберете его, превратитесь в самого обычного вора, в пирата или в разбойника, как вам угодно. И начиная с сегодняшнего дня, глядя в зеркало, вы будете видеть лицо вора.

— Меня волнует не столько золото, сколько вы, Элизабет. Месть должна свершиться. — Сокольничий уже справился со своим порывом и говорил ровным, спокойным тоном.

— Месть. Значит, месть. А чем же станет этот брак — наказанием? И кому — вам или мне? — Бесс еле сдерживала внутреннюю дрожь. Чутье подсказывало ей, что Кэй опасен, опаснее, чем тот ягуар в джунглях. Она понимала, что малейшая ошибка может погубить навеки ее. И Кинкейда. — Что вы хотите от этого брака, Перегрин? Вы хотите получить мою руку и сердце или мое тело? — спросила она. — Что же, если вам угодно переспать со мной — извольте. Но с условием: Кинкейд будет отпущен живым и здоровым. Вы освобождаете нас обоих и больше никогда не вспоминаете о нас.

Кэй откинулся в кресле и погрузился в раздумье. Несколько минут, которые показались Бесс часами, он не издавал ни звука. В комнате наступила тишина, слышалось только тиканье часов и его прерывистое, немного свистящее дыхание.

Бесс спрятала в складках юбки сжатые в кулачки руки. Боже, что же она наделала! Как она могла предложить себя этому человеку? Неужели рассудок оставил ее? Нет и еще раз нет, потому что ради Кинкейда, ради их еще нерожденного сына она готова была отдаться самому дьяволу!

Наконец Сокольничий поднял голову.

— Мой отец никогда не был близок с Лейси. Этой награды в жизни он так и не добился. — Бесс ждала. — Итак, вы готовы отдаться мне всецело и добровольно? — мрачно продолжал Кэй.

— На одну ночь.

— Неделю! — парировал он.

— Только одна ночь, — резко возразила Бесс. — После этого мы получаем свободу. И золото, — тихо добавила она.

— Однако вы высоко цените себя, Элизабет Беннет, если считаете, что одна ночь в ваших объятиях стоит целого состояния и может искупить годы бесчестья.

Она заставила себя улыбнуться и томно опустить ресницы.

— Если я не буду высоко ценить себя, то грош мне цена. Простите за каламбур, сэр.

— Прекрасно. А что заставляет вас думать, что этот шотландский дикарь жив?

Бесс смерила его взглядом.

— Вы же деловой человек, Перегрин, или я ошиблась? Вы бы не достигли вашего положения, если бы уничтожили то, что еще может пригодиться.

— Вы слишком умны для красивой женщины.

— Вы сочли, что убить его всегда успете.

А в душе у Бесс все ликовало: он жив! Жив! Ее переполняли эмоции, хотелось кричать, плакать и смеяться одновремено. Но она ничем не выдала себя.

— Мы бы составили прекрасную пару, Элизабет, — усмехнулся Сокольничий. — Вы уверены, что ваше решение окончательно? Я бы мог сделать вас богатой женщиной.

— Я уже богата. А в довершение всего я получу, — она сверкнула ослепительной улыбкой, -…вашу вечную дружбу, лорд.

— За «дружбу» со мной можно и поплатиться, — не преминул заметить он.

— Вы дали честное слово, сэр.

Бесс встала и протянула ему руку. Кэй пожал ее, и в этот момент девушка решила, осязая, узнать, не лжет ли он. Если лжет, если задумал обман, придется искать другой выход. Однако время для спасения на исходе.

— Предупреждаю, — уголок рта Кэя дернулся в кривой усмешке, — если ты попытаешься одурачить меня, берегись, Элизабет. Твоего Кинкейда я выдам испанцам. Они кастрируют его и продадут на восток, где он так и сгинет рабом на галерах.

Бесс вздрогнула, услышав эти страшные слова, и даже задержала свою ладонь в руке Сокольничего. Перед ней промелькнули смутные лиловые вспышки, которые затем сменились пурпурным океаном, исчерченным серебристыми нитями. И кивая, соглашаясь на жуткие условия, она уже знала, что приняла правильное решение.

Примерно через час к Бесс вошла Аннеми, которой Сокольничий дал приказание проводить девушку в камеру к Кинкейду. Всю дорогу через огромный дом, сад, двор экономка держалась сухо и холодно. В другое время Бесс, конечно же, полюбовалась бы диковинными деревьями и чудесными цветами, но только не сейчас. Сейчас ее мысли занимал только Кинкейд. В саду вились пчелы, порхали райские птицы, в траве скользили яркие ящерицы, но Бесс не замечала ничего.

— А ты видела его? — спросила она Аннеми. — Как его раны — заживают?

Женщина шла в полном молчании. Чернокожий садовник почтительно снял мягкую плетеную шляпу.

— Доброе утро, мисс Аннеми.

Экономка кивнула ему в ответ.

В дальнем конце сада была голубятня. За ней начинались хозяйственные постройки, и, прежде всего конюшня. Два грума возились с лошадьми: один суетился около чалого жеребчика, другой расчесывал гриву серой кобылы. Оба работника сняли шапки и уважительно приветствовали женщин.

Сдержанно ответив им, Аннеми ускорила шаги. Под ноги ей бросилась гончая, но экономка усмирила ее одним-единственным «фу». Они миновали каретный двор, свернули направо и пошли по склону густо поросшего травой холма.

Бесс предприняла очередную попытку.

— Аннеми, я не собираюсь за него замуж. Если хочешь, мы просто заключили сделку. Я выполняю свои обязательства — и исчезаю навсегда. Пожалуйста, скажи мне, ты видела Кинкейда? Как он?

— Ты сама очень скоро увидишь своего возлюбленного, — молвила женщина.

Они прошли еще минут пять вдоль зарослей сахарного тростника и оказались в пальмовой роще.

— Вон там. — Аннеми указала на солидное бревенчатое сооружение.

Вдруг из-за дерева появился вооруженный стражник и молча преградил путь.

— Пропусти, — приказала экономка. — Лорд Кэй распорядился проводить эту леди к вашему пленнику.

Перед мощными воротами стояли еще два стражника — дюжие, мрачные мужики. Повинуясь Аннеми, они отодвинули тяжелый засов, и женщины вошли во двор этой миниатюрной деревянной крепости. Посреди двора, на грязном затоптанном песке сидели четверо мужчин из европейцев. Все они до зубов были вооружены пистолетами, клинками, мачете, но вид имели вялый и ленивый. Стражники играли в кости.

— Каждая дверь ведет в отдельную камеру, — пояснила Аннеми. — Иногда здесь приходится держать и не одного узника. В каждой камере кандалы.

Бесс сжалась. Сооружение, в котором не было ни одного окна, стояло под палящими лучами тропического солнца и было сродни духовке. Спертый воздух был пропитан страданиями и страхом, смрадом пота и человеческих испражнений. В конюшнях, где они только что были, условия казались несравненно лучшими. Бесс пришла в ужас: как раненый человек может вообще здесь существовать.

Аннеми окликнула одного из стражников. Тот неохотно отвлекся от игры и пошел открывать нужную дверь. Солнечные лучи рванулись в темный каземат. Бесс увидела неподвижно лежащего человека.

— Кинкейд! — бросилась она к нему. Лоб его был горячий на ощупь. — Кинкейд, — звала Бесс, обхватив голые плечи мужчины. — Кинкейд, очнись! Ты слышишь? Это я, Бесс!

— У него был врач, — сообщила Аннеми. — Промывал раны, накладывал повязки. Без этого твой парень давно бы умер. Резаная рана от меча глубокая, но заживет. Гораздо хуже другая, от пистолета. Однако стражнику он сломал руку. Поэтому его заковали в цепи.

Бесс в отчаянии водила руками по грязному потному телу, по окровавленным несвежим бинтам. Кинкейд был наг. Волосы его спутались, от тела исходил застарелый запах пота. Ржавое железное кольцо обхватывало его щиколотку, цепью соединялось с огромным крюком в стене.

— Ох, Кинкейд… — прошептала она, припав к его груди. Потом не выдержала и поцеловала сухие, обметанные губы.

Веки Кинкейда дрогнули.

— Бесс… — будто свист вырвался из его горла.

— Это я. Я здесь, — заторопилась она. — Я здесь, и теперь все будет хорошо. Все обойдется. — Бесс поднялась и шагнула к громиле охраннику. — Как ты смел держать человека в таком состоянии? Чистой воды — немедленно! Я требую… нет, я лично вымою его. Мыло, полотенце — немедленно! — Она ткнула стражника в грудь. — Ты что, оглох?!

Тот грязно выругался и уже замахнулся, чтобы ударить ее, но Бесс не шелохнулась.

— Только попробуй тронь меня! — процедила она. — И лорд Кэй заживо сварит тебя.

Аннеми позволила себе усмехнуться.

— Все верно, — подтвердила она. — Лорд Кэй поручил мне следить, чтобы все приказания этой леди выполнялись как его собственные. Так что на твоем месте я бы принялся за дело.

Бесс перевела взгляд на экономку.

— Ты наверняка знаешь, где что искать.

— Да, мисс, — кивнула та. — С радостью помогу вам. Стражник и экономка вышли из камеры.

Бесс и Кинкейд остались наедине. Девушка снова опустилась на колени.

— Все будет хорошо, — приговаривала она. — Я вытащу тебя отсюда. И очень скоро.

— А Сокольничий?

— Об этом не беспокойся. С ним я договорюсь. — Она положила себе на колени его голову. — Я не брошу тебя. Я спасу тебя. Я увезу тебя домой в Мэриленд. Вот увидишь, все обойдется.

На глаза ее наворачивались слезы. Кинкейд нашел в себе силы сжать запястье девушки.

— Думай о себе, Бесс, — хрипло прошептал он. — Ты должна вырваться отсюда. А обо мне не беспокойся. Я пережил уже многое. Хватит сил и на это. Я сбегу, я сумею. — В полумраке его глаза светились золотистым блеском, будто изнутри загорались силой и яростью.

 

23

Я выдержу. Но я боюсь за тебя. Я не смог тебя защитить…

— Ты еще не знаешь… Ты не понял. Сокольничий — Перегрин Кэй — готов отпустить нас. Он отдает нам шхуну, возвращает золото. Мы скоро будем дома.

Пальцы Кинкейда напряглись.

— Но почему вдруг?

— Доверься мне. Я все устрою. Мы вырвемся отсюда.

— Бесс, — настаивал он, — отвечай, Бесс. Почему он освобождает нас?

И солгать она не сумела. Слова правды вырвались сами по себе.

— Одну ночь я отдам ему, — глухо произнесла Бесс. — Только одну ночь. И после этого мы свободны.

— Да что ты несешь?!

— Мне пришлось пойти на это, — прошептала девушка. — Другого выхода не было.

— Нет. На это мы не пойдем.

— Я дала обещание, Кинкейд. Он выпустил ее руку и отвернулся к стене.

— Делай как знаешь, — чуть слышно сказал шотландец. — Но если ты отдашься ему, забудь обо мне. Все будет кончено. Поняла? Все, конец! Мне не нужна женщина, которая продается ради меня. Пусть даже ради спасения из преисподней моей грешной души!

Бесс стояла у открытого окна и невидящим взором смотрела во мрак непроглядной тропической ночи. Луны на черном небе не было, на земле лежал густой туман. Издалека доносились звуки африканских тамтамов, приглушенные равномерным плеском ночного прибоя. Девушка вцепилась в переплет оконной рамы так сильно, что онемели, побелели ее тонкие пальцы. А сердце, измученное, трепетное, любящее сердце, казалось, превратилось в камень от боли и страдания.

Загноившиеся раны Кинкейда были тщательно промыты и обработаны опытным хирургом. Шотландца вымыли, накормили, одели. И сейчас он уже лежал в чистой каюте на борту «Алого Танагра», который стоял на якоре в ближайшей гавани.

Лорд Кэй сообщил Бесс, что капитан и вся команда готовы выйти утром в море, что все сокровища ждут хозяйку в ее каюте. Скоро она увидит родной Залив. Скоро… Скоро, но не раньше, чем выполнит свои обязательства перед Сокольничим.

Саму физическую близость с этим человеком она вынесет. И пусть, пусть он будет с нею жесток, пусть причинит ей боль. Она не станет мучительнее той, которая сейчас терзала ее.

Кинкейд никогда не простит ей этого. Никогда!

Никакие уговоры, увещевания и заверения в том, что это оправданно и необходимо, не подействовали на Кинкейда.

Итак, не будет ничего. Не будет счастья, любви, не будет долгожданной свадьбы, не будет отца у ее ребенка. Кинкейд заявил, что она ничем не лучше его первой жены Жильен. Этой сделкой с Сокольничим она предала его, оскорбила его мужское достоинство.

Но для Бесс не было иного выхода. И не было пути назад. Кинкейда надо спасти от жестокого ножа палача и от вечного рабства. Ради него она готова была отдаться дюжине таких негодяев, как Сокольничий.

Девушка глубоко вздохнула, набирая полные легкие приторно-сладкого аромата невиданных цветов. Воздух этого острова был обманчиво приятен; кружилась голова от удушающей смеси запахов моря, фруктов, растений.

Этот зеленый, яркий уголок суши будто притворялся райским садом, а на самом деле был логовом черных сил.

И ни о чем так сильно не мечтала сейчас Бесс, как оказаться снова на родном побережье, вдохнуть свежий запах земли, пряный — хвои, терпкий — палой листвы. Клены и дубы уже, наверное, оделись в величественно-пестрый наряд осени, природа расцветилась рыже-красно-золотыми красками, небо покрылось черными вереницами перелетных птиц. Воздух чист и прохладен; по утрам похрустывают по тоненькой корочке ледяных лужиц конские копыта, иней превращает еще живую зелень в серебряное кружево. Фермеры, конечно, вовсю заняты осенними хлопотами: из яблок изготавливают душистый сидр, пекут тыквенные пироги. На столах золотятся рассыпчатый картофель, упругие початки кукурузы, ломтики тыквы…

Скрипнула дверь. На пороге с подносом в руках появилась Аннеми.

— Что, пора? — тускло спросила Бесс.

— Да, мисс. Часы уже пробили половину десятого. Хозяин ждет.

Аннеми была одета в простую белую полотняную сорочку, собранную у горла розовой ленточкой. Точно такая же рубашка была и на Бесс. Легкие русые волосы Аннеми распустила по плечам. Выглядела она сегодня почти красавицей.

— Мы как сестры, — сказала Бесс, желая пробить стену неловкости, выросшую между ними. — Посмотри-ка! Да еще в этих рубашках…

— Да, мисс, — откликнулась экономка. — Мы с тобой одного роста.

— И обе слишком высоки для идеала, — заметила Бесс.

— Ты слишком добра, — вздохнула Аннеми. — Пожалуй, у нас только веснушки на носу одинаковые. А в остальном… Я некрасива.

— Ты сильна духом — в этом твоя красота, — мягко возразила Бесс. — И ты так грациозна, как мне и не снилось.

Аннеми улыбнулась и потупилась.

— Это говорит во мне африканская кровь. Женщины смотрели друг на друга, как две девчонки после долгой ссоры: и мириться вроде рано, и ругаться больше не хочется. Бесс взяла щетку и начала расчесывать свои роскошные волосы. Долгое пребывание на карибском солнце высветило их до рыже-золотистого оттенка. Она сейчас ненавидела этот цвет, блеск, богатство. Будь ее косы седыми и тусклыми, может, Кэй и не посмотрел бы на нее.

— Не хочешь идти к нему, — не вопросительно, а утвердительно молвила Аннеми.

— Придется. Я дала слово.

— Ты говоришь, как глупый мужчина, — вздохнула Аннеми. — А мы женщины, не забывай.

Бесс в недоумении взглянула на экономку.

— Эта ночь сделает тебя счастливой?

— Разумеется, нет.

— Эта ночь принесет счастье моему господину?

— Думаю, нет. Вряд ли ему понравится заниматься любовью с неподвижной деревяшкой.

— Да, это огорчит его несказанно.

— Вот уж на что мне наплевать! — вспыхнула Бесс.

— Тогда зачем ты идешь на это?

— Ты прекрасно знаешь! Иначе он выдаст Кинкейда испанцам. А я останусь пленницей навечно.

— А ты хочешь вернуться домой со своим возлюбленным?

— Да. — В горле у Бесс запершило. — Но другого способа нет.

— Можно по-разному решить любой вопрос.

— Но как, Аннеми, как? Как мне избежать и его постели, и его мести?

Женщина склонилась к Бесс.

— Из Библии миру знакома прислужница, занимающая место любовницы в постели хозяина. Войдя в его покои, ты предложишь ему вина из этого графина. Налей и себе, но пить не пей. В вино подмешано сильное снотворное, но действие его очень коротко. Он заснет ненадолго, но крепко. В это время я и займу твое место. К тому же я предупредила его, что ты очень застенчива и умоляешь, чтобы в комнате не было ни одной свечи.

— Ты делаешь это ради меня? — изумилась Бесс.

— Нет, я делаю это ради себя. Я люблю его много лет, и все эти годы я сохраняла чистоту. Теперь я уже немолода, и я не хочу вступать в старость, не узнав, что такое мужские ласки.

— Ну, хорошо — а утром что? Он проснется и увидит тебя, а не меня. И тогда… Аннеми засмеялась.

— Во-первых, после моих объятий он рухнет в беспробудный сон до полудня. Во-вторых, на рассвете я потихоньку выйду из его спальни. А ты будешь уже на своем корабле. Ранним утром никто ничего не заподозрит. Пока Перегрин будет в снах еще раз наслаждаться моим телом, ты с возлюбленным выйдешь в открытое море.

— А потом? Ты подумала, что будет потом? Женщина пожала плечами.

— Да я еще час назад не знала, что решусь на этот трюк. Утро вечера мудренее. Важно одно: я сойду в могилу не бутоном, а раскрывшимся цветком. А Перегрин долго будет лелеять воспоминания об этой дивной ночи.

— А если он поймает нас за руку?

— Убьет обеих, — не задумываясь, сказала Аннеми.

— Значит, выбора нет. Мы должны сыграть безукоризненно.

Глухим эхом эти слова сопровождали Бесс, пока они Аннеми шли по пустынным залам к спальне Перегрина . Опасение нарастало с каждым шагом.

— Все, дальше ты идешь без меня, — молвила Аннеми, указывая на двери личных покоев Сокольничего, — не теряй головы. Помни, он должен выпить вино. И не подпускай его к себе, пока он не начнет засыпать.

Бесс затрясло. Забирая у Аннеми поднос, она едва пышно шепнула:

— Только не подведи меня. И постучала.

— Входи, — раздался голос Перегрина.

Нервно оглянувшись в последний раз, девушка толкнула дверь.

Во мраке фигура Сокольничего казалась темной громадой.

— Входи, моя дорогая. Я давно жду тебя.

Бесс замешкалась на пороге в полной темноте, без свечи она чувствовала себя потерянной и беспомощной. Спальня благоухала орхидеями. Девушка не видела их, но догадывалась, что цветами заполнено все.

— Иди же ко мне, Элизабет.

Она заставила себя сделать шаг-другой. Я не могу, кричала она беззвучно. Я не вынесу этого! Но продолжала идти.

— Я принесла вина, — молвила она. Собственный голос показался ей неестественно громким.

На запястье ее легла тяжелая рука.

— Передай мне поднос, — сказал Перегрин. — Я не нуждаюсь сегодня в спиртном.

Видит Бог, я нуждаюсь, про себя мрачно пошутила Бесс. Кьюти! Великий воин Кьюти, где же ты, ради всего святого? Сколько душевных сил пришлось приложить девушке, чтобы выдержать прикосновение рук Сокольничего. Он забрал у нее поднос, отставил его в сторону, взял в ладони ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать.

Бесс почувствовала несвежее дыхание и непроизвольно отпрянула в сторону.

— Тебе холодно, — произнес он. — Забирайся сюда, ближе. Я обниму тебя, согрею.

— Я… я еще не совсем готова… Я бы хотела глоток вина.

Он прижался губами к ее шее.

— О, нет…

— Ты дала слово. У нас с тобой договор, Элизабет. Если ты нарушишь его…

— Нет, что… ты… — Она с трудом обратилась к нему по имени. — Перегрин, я глупо себя чувствую в темноте. — Девушка отодвинулась от него. — Зажги свечу.

— Как тебе будет угодно. — Бесс услышала шаги по комнате. Открылась дверь. — Лампу мне, быстро! — приказал он.

Лакей быстро выполнил поручение, и в спальню вплыл бледно-желтый круг света. Насчет орхидей Бесс оказалась права — на каждом столике стояли вазы с охапками этих цветов. Огромная кровать Сокольничего зловещей пастью угрожала девушке. Тяжелый черно-красный шелк балдахина отдавал трауром.

И тут взгляд ее упал на хозяина спальни. Дыхание перехватило: он был наг. Даже ночного колпака не оставил на бритой своей голове. Впалую грудь густо покрывали черные волосы, выпирал отвисший с возрастом живот. Бесс мгновенно отвела глаза, но все же успела заметить, что тело его ухожено и выхолено. Несомненно, он уделял себе немало внимания.

С лампой в руках Сокольничий подошел к кровати. Бесс быстро поставила между ними изящный столик на изогнутых ножках и начала разливать вино. Руки ее дрожали, так что на поднос проливались густые красные капли… как кровь.

— Твоя застенчивость очень мила, — протянул он. Девушка смотрела в черные проемы открытых окон и думала, далеко ли она убежала бы, если бы решилась на это. Далеко не убежишь…

— Поднимем бокалы за нашу сделку, — сказала Бесс, не сводя глаз с его лица.

Сокольничий принял из ее рук фужер. Приложилась губами к вину и она, только пить не стала.

— Довольно, Элизабет. В постель. Я утомлен этими играми.

Бесс пришлось забраться на пышные перины. Она съежилась в углу кровати, судорожно сжимая бокал.

— Расскажи мне о своей империи, — нарочито спокойно молвила Бесс. — Я столько слышала о Сокольничем, но никогда не предполагала, что…

Перегрин отставил в сторону фужер и, бросившись на постель, потянулся к девушке. Она будто невзначай плеснула вина на его обнаженную грудь. Сокольничий тихо выругался, и в этот момент с треском распахнулись двери.

— Прекратите! Это отвратительно! — раздался громкий голос Аннеми.

Холодные пальцы Кэя капканом сжались на руке Бесс.

— Как ты посмела! — загремел он и вдруг осекся, оглянулся на Бесс. — На вас одинаковые сорочки. Дурачить меня вздумали?

— Убери руки от моей женщины!

— Кинкейд! — в изумлении воскликнула Бесс. Сокольничий крутанулся к окну, откуда доносился этот низкий грозный голос. Бесс вырвалась из его лап.

— Что за черт… — только произнес он.

— Не двигаться! — приказал Кинкейд, переступая через низкий подоконник спальни. Он направлял пистолет прямо Сокольничему в сердце. — Ни звука! Даже вздохнуть не смей!

Сам Кинкейд дышал прерывисто и тяжело, был бледен как воск. Но оружие не дрожало в его руке, хотя он и прислонился к раме, чтобы крепче стоять на ногах.

— Нет! Только не стреляй! — взмолилась Аннеми. — Бери ее и уходи, только не стреляй в него!

— Да вы все из ума выжили, — свистящим голосом произнес Кэй. — Далеко ли вы надеетесь уйти? Не знаю, конечно, как ты пробрался мимо постов, но…

— Заткнись, — рявкнул Кинкейд. Речь его звучала так напряженно, что казалась чужой, однако сомнений не было: жизнь Сокольничего висит на ниточке. — Бесс!

Девушка, обогнув кровать, приблизилась к шотландцу. Лоб его покрывала испарина, бинты на груди пропитались свежей кровью. Бесс подставила ему плечо и тихо сказала:

— Не надо было так… Ты просто губишь себя.

— Ты обманула меня! — заорал на девушку Сокольничий. — Ты нарушила договор!

— Нет! — Аннеми с криком бросилась через комнату и встала между шотландцем и мужчиной, которого любила. — Отпустите их. Это я во всем виновата, сэр. Это я подлила снадобье в ваше вино. Если кто и должен умереть этой ночью, то пусть это буду я.

— Но почему, Аннеми? — вскричал Перегрин. — Почему ты предала меня после стольких лет честной службы, после всего…

— Потому что она любит тебя, — отчеканила Бесс. — Ей невыносимо видеть в твоих объятиях другую женщину.

— Аннеми, это правда? — сипло спросил Сокольничий.

Женщина смотрела на него умоляющим взглядом.

— Простите меня. Простите, сэр. Я знаю, кто я, помню свое место, но я…

— Мы поговорим об этом позднее, — остановил он ее. — А сейчас отойди. Ты принимаешь меня за труса, если считаешь, что я позволю женщине защищать меня.

— Отойди, — предупредил Кинкейд.

— Нет, — своим звучным, грудным голосом молвила Аннеми. — Если шотландец хочет убить вас, пусть сначала убьет меня.

— Пойдем, Кинкейд. Оставим их, — заторопилась Бесс. — Скорее на «Алый», мы должны уйти с отливом.

— Я поверил тебе, Элизабет, поверил… когда ты… ког-да… — Перегрин Кэй начал запинаться, челюсть его задрожала, тело стало оседать, затряслись руки. — Аннеми… я…

Страхом и отчаянием исказилось его лицо.

— Умоляю, уходите, — тихо сказала Аннеми. — Ему плохо. Он тяжко болен. Уходите. — Она обняла Кэя, прикрыла его наготу. — Сейчас он уже не опасен, а когда очнется, то ничего не вспомнит. Уходите.

По телу Перегрина пробежали первые судороги, голова откинулась. Аннеми привычными движениями уложила его и стала придерживать.

— Значит, у нас есть время в запасе? — спросила Бесс.

— Да. Но мало, — коротко откликнулась женщина. — Бегите немедленно, а то будет поздно… Я здесь, мой милый. Твоя Аннеми здесь. Не бойся ничего. Я с тобой.

— Не нужно было тебе идти за мной, — сказала Бесс Кинкейду.

Он весь горел, его мучила нестерпимая боль. Это было ясно по тому, как он двигался — скованно и неестественно.

— Ну, конечно! Чтобы я торчал на шхуне, пока ты продаешься этому старому попугаю.

— У меня был готов план… — К черту все твои планы.

— Дай мне пистолет, — потребовала Бесс. — О Господи, кровь так и хлещет.

— Да кто здесь мужик в конце концов, я или ты? Пушка останется у меня.

Бесс сгибалась под тяжестью его измученного тела. По щекам ее катились слезы.

— Упрямый осел! — в сердцах бросила она.

— Да, я такой.

Чудеса, но ни в саду, ни около конюшни не было ни души. Бесс молилась, чтобы грумов не оказалось в стойлах. Она понимала, что пешком Кинкейд ни за что не дойдет до гавани. Оставалась единственная надежда — раздобыть лошадь.

Бесс осторожно помогла ему опуститься на землю.

— Жди меня здесь. Пойду посмотрю, не удастся ли вывести лошадь.

— Да я воровал коней, когда ты еще…

— Ш-ш-ш! — Она приложила палец к губам. — Тише, милый, тише. Я все сделаю. Все.

Девушка прижалась к любимому, обняла его крепко и коротко поцеловала в губы. Потом поднялась и помчалась к конюшне. В первом стойле было пусто. Во втором оказалась норовистая нервная кобыла, с которой и связываться смысла не было. В третьем Бесс повезло. Смирная лошадь была в уздечке. Пришлось только отвязать путы. Успокаивая кобылу ласковыми словами, Бесс расслабила веревки, попыталась найти седло — тщетно.

— Придется без седла, — шепнула она Кинкейду, помогая ему сесть верхом. Убедившись, что кобыла не ропщет, почувствовав на себе всадника, девушка ловко села позади Кинкейда и ударила лошадь в бока. — Все будет хорошо. Самое страшное позади, — твердила она, убеждая и себя, и Кинкейда. — Все, мы едем домой. В Мэриленд. Венчаться будем в оксфордской церкви…

— Венчания не будет, — оборвал он ее.

— Что? — вздрогнула Бесс. — Но ведь мы…

— Я люблю тебя, Бесс. Люблю. Готов жизнь за тебя отдать. Но я не женюсь на тебе.

— Но почему?

— Довольно с меня измен. Я не позволю больше разбивать мою жизнь.

— Измен? О каких изменах ты говоришь? Я не собиралась отдаваться Кэю. Я…

— Не лги и не юли, женщина. Ты собиралась переспать с ним. Ты сама мне об этом сказала.

— Да, но это только сначала. Черт побери, Кинкейд, нам нужно было вырваться от него. Ради этого… В общем, мы с Аннеми составили план, как…

— Я все сказал, — оборвал он. — Если бы я не пришел за тобой, ты что, не легла бы с ним?

— Я не хотела. Ни в коем случае не хотела.

— Не хотела. Но легла бы.

Оба надолго замолчали. И наконец шотландец заговорил:

— Я отвезу тебя в твой «Дар судьбы», Бесс. Побуду там, пока ты устроишься. Прослежу, чтобы никто не лез в твои дела. Но после этого мы делим наше золото и расходимся в разные стороны.

— Значит, ты бросишь собственного сына? Единственного сына?

Он с горечью засмеялся.

— Если хочешь, отдай его в мои руки. Попробую себя в роли отца. Хотя не сомневаюсь, что матерью ты будешь лучшей, нежели женой.

— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Кинкейд. Я люблю тебя.

— А я люблю тебя, девочка ты моя. Но в доме не может быть двух хозяев. Наш брак станет бесконечным сражением, кому называться главой семьи.

— Кинкейд!

— Все. Больше ни слова об этом. Я привезу тебя домой в целости и сохранности. Я буду выполнять свои обязанности, если родится на свет наш сын. Но это все. Мое слово последнее.

 

24

Мэриленд

Май, 1726 год

Бесс забралась в легкую двухколесную повозку, запряженную серой в яблоках лошадкой, натянула вожжи. Жеребчик легкой рысью зацокал по извилистой главной аллее «Дара судьбы». Ребеночек в животе у Бесс отчаянно топнул ножкой. Она засмеялась от удовольствия и, поглаживая свободной рукой круто выпиравшую округлость, сказала:

— Скоро, мой маленький, уже скоро ты придешь к нам и увидишь этот огромный и яркий мир.

Повозка шла плавно. Со счастливой улыбкой Бесс смотрела на широко раскинувшееся табачное поле. Оно занимало весь участок от реки до дороги. Нежные, но сильные побеги росли густо, обещая дать урожай лучший, чем когда-либо знал «Дар судьбы». По другую сторону дороги высились ровные ряды маиса.

Молодой жеребец бежал, изящно перебирая своими длинными ногами. Высокие колеса повозки весело постукивали по твердо утоптанной поверхности. Стоял дивный весенний день. Обилие тепла и света, поздние закаты радовали Бесс — без этого пропадут, зачахнут посевы. Впрочем, картина буйно расцветающей весны всегда наполняла сердце тихим восторженным благоговением.

Всю прошедшую зиму занял переезд из тропиков в Мэриленд. К счастью, путешествие прошло спокойно. Сокровища, доставленные на «Алом Танагра», развязали Бесс руки: она смогла полностью расплатиться с конторой «Майерс и сын» и восстановить разрушенное прошлогодним набегом хозяйство. Даже выделив Кинкейду его по договору часть клада, Бесс оставалась обеспеченной настолько, чтобы безбедно жить в своем поместье еще много лет.

Дорога разветвлялась: одна тропа уходила к реке, где у причала стоял «Алый» и еще пара суденышек поменьше, другая вела сквозь рощу на пастбище, в дальнем конце которого темнел девственный лес. Часть его решено было вырубить, освобождая земли под новые плантации табака. Эту работу Кинкейд взял лично на себя. Слева от Бесс в кустах раздавался треск, зашуршали листья и прямо к повозке метнулся дрозд, на ходу выдавая звонкую трель: «Чилли-тирр».

— Здравствуй-здравствуй! — засмеялась на его мелодичное приветствие Бесс.

Настроение у нее было прекрасное. Даже неожиданный утренний визит преподобного Томаса не сказался на этом, хотя она целых двадцать минут внимала его речам о чести и достоинстве женщины, о добром имени, о растерянности и недоумении соседей по Заливу. В конце концов Бесс его нравоучения надоели, она предложила Томасу позавтракать и под шумок ускользнула со двора.

Ее нисколько не тревожили людские пересуды и косые взгляды, что негоже, мол, — на сносях, а не замужем. Кинкейд еще на корабле уговаривал ее узаконить брак, поскольку ошибки насчет ребенка уже не могло быть никакой. Но Бесс отказалась.

— Если я выйду замуж, то на всю жизнь, — заявила она ему. — Раз ты не намерен оставаться со мной в нашем поместье, то и я не намерена становиться женой человека, который будет постоянно отсутствовать.

— Но наш ребенок окажется незаконнорожденным! — строго предупредил ее Кинкейд.

— Ну и что? Ты от этого не умрешь, — ответила тогда ему Бесс.

После того разговора отношения их накалились. Кинкейд твердо решил немедленно уехать, как только завершит свои обязанности телохранителя и доставит Бесс в «Дар судьбы».

Однако с возвращения прошло уже три месяца, а шотландец все еще был здесь. Бесс засмеялась про себя. Сначала отъезду помешала табачная рассада…

— Я не могу ехать, пока ростки не укрепятся в корне, — нарочито резко объяснил он. — Если их сейчас упустить, пиши пропало.

Потом выяснилось, что причал давно нуждается в ремонте и расширении, потом потребовали «помощи» амбары, потом…

— Надо проследить, как пойдет кукуруза. После этого я ухожу. И не уговаривай меня, я все решил окончательно, — пророкотал он своим низким, густым голосом, от которого у Бесс всегда мурашки бежали по коже. — Надо подумать о своем собственном будущем, а то весна на исходе, опоздаю и зелень посадить.

Оказалось, Кинкейд замечательно умеет организовывать людей. Земледельцы, лесорубы, рыбаки, плотники — все слушались его беспрекословно. И прежде всего потому, что сам он работал наравне со всеми. От зари до зари он объезжал засеянные поля, заготавливал балясины для изгороди, рубил дрова, пропалывал табак. Бесс видела его только по вечерам, когда он присоединялся к ней за ужином. Эта легкая трапеза всегда подавалась в большом столовом зале. Кинкейд, тщательно умывшись и собрав в косу влажные золотисто-пшеничные волосы, выходил к Бесс побритый, переодетый в «респектабельное платье» — белая сорочка, камзол, бриджи.

И на это короткое время Бесс погружалась в обманчивую идиллию, представляя себя женой Кинкейда. Да они и вели себя как любящие, дружные супруги. Споры и стычки бывали крайне редко, наоборот, он всегда с энтузиазмом делился мыслями о ведении хозяйства. Бесс прислушивалась к его словам. Они много смеялись, болтали о пустяках, шутили, вместе мечтали.

Шотландец последовал совету Бесс и изменил свое имя. Все документы, оформленные должным образом в Аннаполисе, гласили — Роберт Кинкейд. Теперь он был свободный и состоятельный человек. Бесс, конечно, никогда не обращалась к нему «Роберт». Для нее он навсегда останется просто Кинкейдом.

Всю последнюю неделю его не было в поместье, и Бесс ужасно соскучилась. Сославшись на неотложные дела, он уехал до субботы. А сегодня уже воскресенье. Бесс была уверена, что застанет его среди лесорубов. Скорее всего, он вернулся ночью и решил не беспокоить ее сон, остался до утра в рабочих постройках.

Впрочем, они все равно спали в разных комнатах. Не Бесс это затеяла. Напротив, ей так не хватало рядом этого сильного, красивого человека, его близости, его ласк. Но он упорствовал, доказывая, наверное, свой характер, и Бесс не собиралась умолять его вернуться в ее постель.

Но сегодня утром, проснувшись в одиночестве и ощутив в животе биение сердца сына Кинкейда, она поняла, что эти игры им пора прекращать. Хватит! Сегодня она поговорит с ним начистоту, она докажет ему, что он ведет себя как капризный мальчишка.

Про себя Бесс уже решила стать образцовой матерью и преданной женой. «Я считаю Кинкейда своим мужем», — призналась себе Бесс. А как же иначе? Разве они не поклялись друг другу в вечной любви? Именно поэтому она никогда не чувствовала греховности их отношений. Кинкейд — ее мужчина, он будет отцом ее детей, ее супругом, другом и защитником — отныне и во веки веков.

Бесс въехала в лес. Ее окружали теперь высокие стены деревьев — дубы, клены, каштаны. По обочинам были навалены груды сучьев с еще живой зеленью, чернели громады сожженных корявых пней. Дорогу преградила четверка пестрых мулов, тянувших опутанные крепкими кожаными ремнями свежесрубленные бревна. Из чащи доносился веселый и звонкий перестук топоров.

— Пошли, но-о! — подхлестнул четвероногих работяг возница. — Доброго вам утречка, мисс Бесс! — увидев хозяйку, поздоровался он.

Бесс прижалась к обочине, чтобы дать проехать этой процессии. Потом, причмокнув, вновь тронула повозку, углубляясь дальше в тенистый лес. Топоры звенели все громче, раздавался треск и гулкий грохот падающих деревьев. Шагом Бесс проехала мимо груды свежих, душистых стволов. Показалась еще одна упряжка мулов. Ею командовал могучий негр. Он бодро подгонял животных, поигрывая кнутом.

— С хорошим деньком, мисс Бесс, — заулыбался Большой Мозес. — Мистер Кинкейд вернулся. Вон там вы его найдете.

И Мозес указал в сторону густых зарослей.

— Спасибо тебе, — поблагодарила Бесс, вспомнив, что на прошлой неделе Кинкейд говорил ей о своем намерении взять Мозеса в помощники. Силач, известный своей сноровкой, был прекрасным работником. — Как поживают Салли и ваш чудесный малыш?

— Растет как грибок после дождя, и Салли рядом с ним расцветает. Она говорит, что готова помочь вам, когда придет пора.

Дружелюбно распрощавшись с Большим Мозесом, Бесс остановила повозку, слезла на землю и привязала жеребчика к дереву. Осторожно пробираясь через лабиринт лесоповала, она пошла в том направлении, какое указал ей погонщик. Миновав уже широко прорубленную просеку, Бесс очутилась под сенью кедровой рощи. Там-то она и увидела Кинкейда. Он рубил высокий, прямой, как корабельная мачта, дуб. Неподалеку от него какой-то темноволосый человек обрабатывал топором уже поваленный ствол. Лица его в тени деревьев не было видно.

Шотландец заметил Бесс, сказал несколько слов своему напарнику, всадил топор в дерево и поспешил навстречу ей.

— Вот уж не думал так рано встретить тебя, — сказал он. Кинкейд, обнаженный до пояса, потянулся, поиграл мускулами. Вид у него был довольный, будто ему только что удалось избежать серьезных неприятностей.

— Здравствуйте, сэр, — церемонно приветствовала его Бесс, останавливаясь.

— Надеюсь, ты не верхом сюда прибыла? — спросил он.

— Нет, конечно. У меня есть прекрасная повозка. — Бесс улыбнулась. — Добро пожаловать домой, Кинкейд.

Он галантно взял ее под локоть и препроводил на опушку леса, подальше от участка, где валили деревья. Выбрав широкий и плоский пень, Кинкейд легко подсадил на него Бесс. Пень был высокий, Бесс уселась на нем свободно, как на троне. Раскинув юбки, она принялась подевчачьи болтать ногами, но Кинкейд подошел к ней почти вплотную. Глаза их оказались на одном уровне.

— Мне так тебя не хватало, — неожиданно застенчиво пробормотала она, с удивлением обнаружив, что все ее заранее заготовленные пламенные речи куда-то улетучились.

— Надо думать, — молвил Кинкейд. Лицо его ничего не выражало, только в глазах поблескивали задорные золотые искорки. — Небось без меня здесь вся работа стала?

— Не знаю. Но дело не в этом. Мне не хватало тебя, потому что… — Бесс запнулась, закусив нижнюю губу. Неожиданно она ощутила легкое головокружение, так что пришлось упереться руками в шершавый пень. — Наше противостояние слишком затянулось, Кинкейд, — наконец произнесла она. — Преподобный Томас все утро сегодня докладывал мне, что мы стали посмешищем для всего Залива.

— Подумать только!

— Кинкейд! — с упреком воскликнула она. — Кинкейд, я говорю совершенно серьезно. Ты же любишь меня, тебе никуда не хочется уезжать. Последнее время ты только и искал повод, чтобы остаться здесь. Кинкейд, мы должны пожениться.

— Ради нашего ребенка?

— Нет. Ради нас с тобой. Я не смогу быть счастлива без тебя.

— Что, даже здесь? — лукаво прищурился он. — В твоем распрекрасном «Даре судьбы»?

— Ты дразнишь меня? Не надо. Я ведь не шучу. — Бесс прерывисто вздохнула. — Да, я сделала большую ошибку. Этот Перегрин Кэй… В общем, я хочу извиниться. Я не послушала тебя, не посоветовалась с тобой, я попала в ситуацию, из которой без тебя не выбралась бы. Если бы не ты…

— Это что — просьба о прощении?

— Можно и так сказать.

— Отвечай — это извинение или нет? Бесс замолчала, опустила голову.

— Да, сэр. Это извинение, — с глазами, полными слез, молвила она. — Прости меня. Прости. И… давай все-таки начнем сначала. Я хочу быть твоей женой, Кинкейд. Я хочу…

— Да.

Она растерялась. — Что ты сказал?

— Я сказал — да.

— Что — да? Да, я неправильно вела себя с Сокольничим? Да, ты принимаешь мои извинения? Или…

Кинкейд остановил Бесс поцелуем. Руки его обвили ее пополневший стан. Он прижимал его к себе так крепко, он целовал ее губы так жадно и пылко, что Бесс чуть не задохнулась от восторга.

— Кинкейд, — только и сумела выговорить, а когда они оторвались друг от друга. — Я люблю, люблю тебя.

Шотландец засмеялся и снова сгреб ее в объятия.

— Не поэтому ли ты превращаешь мою жизнь в сущий ад? — тут он оглянулся к деревьям, у которых все еще стоял его напарник. — Дэвид! Порядок! Можешь выходить!

— Что? — удивилась Бесс, отбиваясь от его сильных рук и пытаясь посмотреть ему через плечо, но новый поцелуй свел на нет ее старания.

— Пусти меня! Что ты… — притворно возмущалась она.

Кинкейд поднял ее, покружил и осторожно опустил на землю.

— Я ездил вызволять твою…

— Отец! — в изумлении закричала Бесс, вырвалась от Кинкейда и бросилась в руки… Дэвида Беннета, чуть не упустив из виду, что он ведет за собой гнедую кобылу. — Отец, это ты? Неужели ты?

Бесс смеялась и плакала одновременно. Отец похудел и немного постарел, с тех пор, как она видела его в последний раз. В его черных, как у индейца, волосах, теперь поблескивала седина, на лице обозначились морщины, но выглядел он здоровым и бодрым.

— Это я, доченька. Я вернулся, наконец, домой. Привел свой корабль. Но тяжело мне досталось это возвращение. Мы попали в такую адскую дыру… Несколько месяцев не могли выбраться с этого проклятого острова Ява, потом китайские пираты, скажу я тебе… Впрочем, нет, для подробного рассказа у нас еще будет много-много времени. Главное, я дома, у меня груз великолепного китайского шелка, прекрасного чая, я завязал крепкие связи с торговцем Сон Ло, он будет покупать у нас бобровые шкурки и табак.

— Значит, ты опять двинешься на Восток? — ахнула Бесс.

— Не раньше осени, — успокоил ее отец. — Я хочу лично присутствовать при рождении внука… Но сначала… — Дэвид Беннет строго глянул на дочь. — Что это за капризы насчет замужества? Наследник «Дара судьбы» должен быть законным! Роберт говорит, вы жили как муж и жена, но ты вдруг пошла на попятную… Снова за свои фокусы?

Бесс бросила на Кинкейда уничтожающий, но влюбленный взгляд.

— Тут просто маленькое недоразумение, папа, — улыбнулась она отцу. — Да, но как вы встретились? Где твой корабль?

— Мой корабль в Аннаполисе, ждет разгрузки. Там-то мы и столкнулись с Робертом. Твой возлюбленный собирался вести домой Джинджер с жеребенком, и, хоть я знаю, что важнее лошадей для тебя ничего нет, я все же решился…

Бесс подбежала к кобыле, обняла ее за шею.

— Ты нашел ее! — радостно вскрикнула она. — Ты привел ее мне! — Лошадь тыкалась ей носом в лицо. — Ты моя девочка, ты моя Джинджер, — чуть не плакала Бесс.

— Да уж, а то пришлось бы слушать твое нытье еще лет этак сорок, — заметил Кинкейд. — Знаешь, во что обошлась мне твоя разлюбезная кобылка? Я заплатил за нее двойную цену, не считая того, что отдал за жеребенка.

— У нее жеребенок?! О, небось от лохматого тяжеловоза. — Тут из-за задних ног Джинджер выглянула узкая рыженькая мордочка, блеснули темные удивленные глаза, сверкнула белым пятном звездочка на лбу. — Ах ты, миленький! — запричитала Бесс. — Какой красавчик! Как его зовут?

— Я хотел дать ему звучное имя Грех шотландца, но Фолли, пожалуй, подойдет лучше.

— Фолли, маленький Фолли, — приговаривала она. — Ну, красавица, ты неплохо поработала, учитывая, что муженек твой был из дикого стада, — заметила Бесс и обняла свою любимицу.

— Как же, из дикого! — воскликнул шотландец. — Я еще прошлой весной в Честертауне свел ее с чистокровным жеребцом.

— Ты? Но почему?

— Да я сидел-сидел тогда, перехватил рюмку-другую и решил, что это очень даже неплохая идея, — с легкой усмешкой пожал плечами Кинкейд. — В общем, ладно. Хочешь не хочешь, девочка, но, по-моему, пора идти в дом. Преподобный уже, наверное, готов благословить нас.

— Как? Сейчас, здесь?

— Чем скорее, тем лучше, — заметил Дэвид Беннет. — По твоему виду, доченька, ясно, что времени на венчание остается все меньше и меньше.

— Но… да, но… — Бесс переводила взгляд с отца на Кинкейда. — Но преподобного Томаса, может, мы уже не застанем, — неуверенно произнесла она.

— А с каких это пор святой отец приезжает в «Дар судьбы» и не остается на весь день? — насмешливо изрек Дэвид. — Он сидит и ждет нас, милая. Вообще-то я послал Большого Мозеса удостовериться в этом.

— Вы!.. Так вы подстроили все это! Значит… — Она запнулась на полуслове, увидев появившегося на краю опушки Кьюти. — И ты здесь…

— Как же я могу пропустить торжественный брачный обряд? Все же я твой покровитель, — важно сказал индеец. Он был одет в мантию из золотисто-пестрых перьев, запястья украшали золотые браслеты, от талии до колен висели нити, унизанные золотыми, звонкими дисками. — Я был прав. Кинкейд — твой суженый. Я не ошибся, признайся. Я оказался прав, как всегда, дитя мое. Я всегда прав во всем, что касается сердца человеческого и души.

— И вовсе не всегда ты прав, — молвила Бесс и услышала голос Кинкейда.

— Не всегда. Но между нами говоря, мы с тобой стоим друг друга. — Он взял ее за руку. — Пойдем, Бесс. Ты станешь моей женой, прежде чем родишь. Наш малыш будет чистых кровей, точь-в-точь как этот красавчик Фолли.

Бесс бросила последний взгляд на Кьюти.

— Я еще выясню с тобой отношения.

Но он только тихо засмеялся, растворяясь на бархатно-зеленом фоне лесных зарослей.

— Идем, Бесс, — повторил Кинкейд, увлекая ее за собой.

Они вышли из леса, они вступили на яркий цветущий луг. Они шли навстречу прекрасным счастливым дням, которые еще предстояло прожить.