Кингстон, Ямайка

Июнь, 1725 год

Перегрин, что в переводе с английского значит сокол, не замечал завывающего за окнами ветра. Он сосредоточился на угольном наброске, над которым давно мучился. Ему никак не удавалось передать на бумаге неуловимое выражение лица рыжеволосой женщины, чей портрет занимал целую стену в его кабинете. На полу у кресла белели бесчисленные скомканные листы.

Парик Перегрина Кэя сидел немного косо, на лбу поблескивали бисерины пота. Аннеми, войдя в комнату и увидев чуть скошенный рот мужчины, сразу поняла, что ему грозит очередной приступ падучей.

— Ваш ужин, сэр, — мягко произнесла она. — Сэр! Звук ее голоса успокаивал хозяина. Мучительная гримаса на лице сменилась отрешенным и расстроенным выражением. Аннеми знала, что у нее есть способность облегчать страдания несчастного. Все дело было в ее голосе, грудном, мягком и обволакивающем. От голландского акцента она уже давно избавилась. Не тонкая, в светлых веснушках кожа, не прямые русые волосы, а именно голос был ее главным женским оружием. Аннеми никогда не была красавицей, даже в годы цветущей молодости. Слишком высока, немного грузна, рот был широковат, лоб чрезмерно высок, а нос длинен. А сейчас, на четвертом десятке лет, появились морщинки у рта и в уголках глаз. Но Аннеми всегда гордилась собой, гордилась своей преданностью хозяину.

Женщина улыбнулась. Ей нечего стесняться, зубы у нее до сих пор отличные — награда за многолетний отказ от всяких сладостей.

— Сэр, вам надо покушать. Вы весь день провели за столом. Сиси сказала, что вы и в обед ничего не съели.

— Голова болит, — сказал он. — Ты же знаешь, я не могу есть, когда голова болит.

В душе у Аннеми шевельнулась жалость.

— Вы слишком много работаете, — проговорила она тихо.

Аннеми положила ему на плечо крупную, мягкую руку.

Перегрин поднял на нее глаза, и женщина ощутила знакомый прилив желания.

Перегрин был далеко не молодым человеком. Много лет назад, когда она пришла служить в этот дом, голову хозяина украшала шевелюра чудесных темных волос. Но и сегодня он выглядел неплохо. Удлиненное, чисто английское лицо почти не пострадало от тропического солнца и ветра. Конечно, в талии он был не такой… округлый, деликатно подумала Аннеми.

Пусть годы отяжелили его фигуру, мужчина он был интересный. Глаза его были зорки и не упускали ничего вплоть до самых незначительных мелочей, а уж уму Перегрина мог позавидовать любой. Да что там говорить. Перегрин Кэй обладал уникальным интеллектом.

И талантом. Не родись он в богатой губернаторской семье, он все равно сколотил бы состояние, создавая портреты знатных и процветающих людей.

Но для хозяина рисунок, живопись только развлечение. Тут Аннеми слегка наморщила нос. Или страсть? Перегрин рисовал всю жизнь одну и ту же женщину. Женщину, которой давно нет на свете и чей портрет по памяти много лет назад написал его отец, старый губернатор.

Аннеми эта картина не нравилась. Ей не нравилась огненно-рыжая красавица, стоящая на скале, со взором, обращенным к морю. Сразу было видно, что она не благородных кровей, хотя платье на ней самое что ни на есть изысканное. А выражение лица — самоуверенное, дерзкое — вызывало у Аннеми неприятную дрожь. Это же ведьма. Ведьма, чьи коварные чары разрушили уже жизнь одного достойного человека и теперь грозили его наследнику. Старый губернатор умер в горячечном бреду. Ходили слухи, что в лунные ночи бродит по острову его призрак и тоскливо кричит: «Лейси! Лейси!»

— Сэр, вам непременно надо съесть немного супа, — уговаривала Аннеми. — Я велела Сиси приготовить его специально для вас.

— Я не могу уловить ракурс, — сказал Перегрин. — Я пытался раз, два, десять, двадцать… Не выходит… Не получается…

— Завтра, сэр. Завтра у вас непременно получится. Она аккуратно собрала листы в стопку, смахнула со стола угольную пыль.

Перегрин закрыл лицо руками.

— Она уничтожила моего отца, понимаешь? Сожгла его жизнь. Она оставила его ради какого-то грязного пирата, она лишила отца сокровищ.

— Давние дела, сэр, очень давние, — сказала Аннеми, с мягкой настойчивостью сняла крышку с фарфоровой супницы и поставила перед хозяином тарелку с золотым ободком.

— Безумство захватило отца на склоне лет, — говорил свое Перегрин. — После такой блестящей карьеры! Отец был на Ямайке не просто губернатором, он был ее героем. Но от удара, нанесенного той женщиной, он так и не оправился до конца.

Аннеми налила суп в тарелку.

— Перцу много, прямо дух захватывает. Как раз на ваш вкус.

— Отец так и не нашел их, понимаешь, не успел. Но он завещал это сделать мне. Я должен отомстить за отца. Она так и не наказана. Она была с ним помолвлена, но обманула его, разбила ему жизнь.

— Ваш суп, сэр.

Перегрин послушно взялся за ложку.

Обычно хозяин не был таким. Неделями, даже месяцами он жил спокойно, но навязчивая страсть внезапно вырывалась наружу. Перегрин сначала впадал в тяжелую депрессию, затем следовал очередной приступ. В остальное время Перегрин Кэй был бодр и неутомим, четко управляя огромной армадой торговцев, пиратов, судовладельцев, адвокатов и чиновников. Перегрин, наладивший контакты с португальцами и даже с грозными испанцами, был для британской короны бесценной личностью. Перегрин Кэй был силен и могуществен, о состоянии его ходили легенды. Он владел и отдаленными островками, населенными индейцами, и торговыми судами, и роскошными особняками, и сотнями акров плодородной земли. Под вымышленным именем Сокольничего, соблюдая строгую конспирацию, он вовсю занимался работорговлей, да и в других делах частенько переступал рамки закона.

Аннеми это не волновало. Ей все равно, будь он хоть нищим рыбаком. Она любила его страстной, преданной любовью. Чувство ее было безответным, рассчитывать на взаимность она не могла, потому что бабку ее, Иорубу, в цепях привезли с черного континента. Аннеми родилась от белого отца — голландского торговца и матери-мулатки, его рабыни-любовницы. Аннеми считалась свободной с рождения, получила сносное образование, но «цветная» печать стояла на ней вечно.

— Отец думал, я ни на что не способен. — Перегрин покачал головой, оттянул кружевной воротник — жарко. — Он всю жизнь недолюбливал меня. Родился-то я здоровым, но в восемь лет упал с лошади. Несколько дней лежал без сознания. А когда очнулся, оказалось, что меня одолел недуг. Лучше бы у отца были другие сыновья.

Аннеми вздохнула. Супруга губернатора Кэя, по словам Сиси, была обычной англичанкой — нежной, слабой и холодной. Губернатор Кэй уж и не чаял иметь наследника, когда, наконец, на свет появился Перегрин. Но мальчик упал с лошади и заболел. Губернатор счел это почти оскорблением и не смог простить сына.

— И вот я отыскал это семейство. Я мог бы уничтожить их в один момент. Жестокий налет — и все, — сбивчиво говорил Перегрин. — Но это будет слишком легким концом. А я хочу убивать их медленно и мучительно, так, как она губила моего отца…

Аннеми убрала суповую тарелку и подала второе блюдо. Перегрин обожал жареные бананы.

— Мои люди захватили их судно с грузом табака. Табак высшего сорта, надо сказать. На Бермудах мы за него выручили неплохие деньги.

Об этом Аннеми уже слышала. Разговоры о пиратах, о мести, об обмане — от всего этого становилось не по себе. Она наполнила бокал хозяина.

— Ешьте бананы, сэр, ешьте.

— Я отправил людей в их поместье. Они хорошо там поработали — пожгли дома, амбары, угнали скот, — все более оживленно говорил Перегрин. Серебряная вилка выпала из его рук. — Но этого мало. Мало. Я хочу заполучить ее в свое полное распоряжение. Я хочу взглянуть ей в глаза. Я посажу ее сюда, в это самое кресло. Ты слышишь, Аннеми? В это кресло. А потом посмотрим, что она скажет в свое оправдание, как она объяснит свое коварство.

Левая его рука начала мелко подрагивать. Аннеми уже знала, что будет дальше. Поэтому она быстро освободила стол от посуды и склонилась к хозяину. И тут начались судороги, его бросило набок, вниз. Аннеми, придерживая Перегрина, бережно уложила его на пол.

Ноги Кэя упирались в пол, тело было изогнуто дугой, сотрясалось в конвульсиях. На бледных губах выступила пена. Аннеми сунула ему в рот тряпичный жгут, чтобы предупредить западание языка. Голову хозяина она держала на коленях. Приступы падучей не пугали ее и никогда не вызывали брезгливости.

Она сняла с него парик, гладила поредевшие волосы и приговаривала:

— Я здесь, Перегрин, я здесь, здесь, все в порядке… Не бойся…

Сам приступ и предшествующую ему подавленность Перегрин никогда не помнил. О Господи, его счастье! Аннеми бережно и крепко прижимала к себе бьющееся в конвульсиях тело. Постепенно судороги начали ослабевать.

— А теперь спи, мой Перегрин, — прошептала женщина, — спи, Аннеми рядом, она позаботится о тебе. — Тело напряглось в последний раз и обмякло. Он потерял сознание. — Спи, моя радость, спи, мой страдалец. Спи, любовь моя.

А в это время в сотнях милях севернее Ямайки Бесс и Кинкейд пробирались сквозь толпу на рынке в предместьях Чарльстона. На площади около большого трактира собрались, казалось, все местные жители, чтобы продать или, наоборот, купить домашнюю скотину, птицу, инструменты, овощи, продукты, утварь. Бесс всюду видела веселых, дородных женщин, торгующих выпечкой, сырами, сливочным маслом, яйцами. Вместо прилавков товары были разложены прямо на повозках. Люди прибывали целыми семьями, кто в фургонах, кто на телегах, а кто и пешком. Все предвкушали радостный и приятный день, когда можно будет наговориться, обменяться слухами, словом, отдохнуть после нескольких недель тяжелой и монотонной работы на фермах.

Бесс наслаждалась душистым ароматом имбирных пряников. Ноздри щекотал пряный запах навоза, сена, табака, рома и немытых человеческих тел. Отовсюду доносились добродушные пререкания, взрывы смеха, радостные восклицания.

— Держись около меня, — велел Кинкейд, — и молчи, по возможности. Твоя городская речь выдаст тебя с головой.

Крытая повозка, которая встретилась им на дороге около пруда, принадлежала здешнему фермеру по имени Уилл Гист. Он вез на базар бочонки с виски собственного производства. Уилл Гист оказался доброжелательным человеком и приятным попутчиком. Он сразу же предложил подвезти их до Чарльстона. По дороге Уилл Гист рассказал, что жена у него хворая, что свиньи все разбежались, коровы не доятся, дети малые, однако он не унывал, так как твердо знал, что выручка от проданного виски позволит им безбедно прожить зиму.

Кинкейд по-прежнему настаивал, что они с Бесс должны выдавать себя за бывалого наемника и его подружку. Еще он опасался, что для оплаты морского путешествия на Карибы их денег может не хватить.

— Но ведь у меня еще есть золото! Та безделушка — ягуар, — напомнила ему Бесс.

Они стояли в стороне от толпы на базарной площади, где Уилл Гист осматривал изящного черного коня с лохматой гривой и взъерошенной челочкой. Продавец водил его за уздечку, ожидая покупателей. Бесс сразу поняла, что Черный в запущенном состоянии. Животное заметно нервничало. Когда Гист и торговец приблизились к нему, конь заржал, метнулся в сторону.

— Откуда же, интересно, у простого солдата возьмется золотая статуэтка? Ты сама подумай, — урезонивал Бесс Кинкейд. — Если я в Чарльстоне приду в доки, возможно, там мне подскажут, кто может купить эту вещицу, и вопросов лишних не зададут. Но если пронюхают об этом власти, пиши пропало.

— Тогда что же нам делать? — поникла Бесс. Уилл Гист взял Черного за уздечку и сам повел по кругу. Конь был все еще неспокоен, мотал головой, отшатывался от зевак.

— Возьму наши монеты и поищу, где тут серьезные люди в карты играют, — сказал Кинкейд.

— Что-о? Рисковать последними деньгами? Да иди ты к дьяволу! — вскинулась Бесс.

— Ты можешь не орать, женщина? — огрызнулся Кинкейд. — Может, ты вообще заберешься на телегу и объявишь всей публике, что у тебя в корсете монеты зашиты?

— Нет, я не позволю тебе прохлопать последние деньги в дурацкой игре, — твердо сказала Бесс.

— Игра будет серьезной, — уверил ее шотландец. — Когда я сажусь за карты, то играю серьезно. И не проигрываю.

Глаза девушки расширились.

— Ты что же, передергиваешь, жульничаешь? — презрительно поинтересовалась она.

— Слушай, придержи свой змеиный язык! Кинкейд привлек ее к себе, словно заключая в любовные объятия, и прошептал прямо в ухо:

— Ты хочешь, чтобы меня обмазали смолой и обваляли в перьях, прежде чем вздернуть на ближайшем суку?

Бесс деланно улыбнулась, обвила руками его шею, старательно играя свою роль, но тут же незаметно и пребольно ущипнула.

— Ох-х! — сквозь зубы прошипел Кинкейд. Долго улыбаться Бесс не пришлось. «Кавалер» звонко шлепнул ее по заду. — В такие игры в одиночку не играют, красотка, — объяснил он.

Бесс, вспыхнув, вырвалась и сразу встретилась взглядом с веселой теткой.

— Что, не поладила с муженьком, подруга? — пошутила торговка.

— Да она не жена и вряд ли будет! — опередил Кинкейд. — Каждое утро я благодарю Бога за это.

Раздался бурный взрыв смеха. Ярмарка оценила шутку.

Ты заплатишь за все, решила про себя разгневанная Бесс.

Между тем в кольце из нескольких фургонов устроили арену для петушиных боев. Высокий костлявый селянин высоко над головой держал пестрого петуха и расхваливал его бойцовские качества.

— Все сюда! — орал он. — Ставьте на него! Кинкейд оживился.

— Смотри, никуда не уходи, — предупредил ее шотландец.

Уилл Гист тем временем подвел к своей повозке только что купленного черного жеребца.

— Пришлось поторговаться, — сообщил Уилл. — Он, конечно, зелен еще, но норов есть. Это хорошо. Что скажешь?

Бесс присмотрелась к изящному черному жеребчику. Грудь у него была широкая, голова крупная, в гриве и хвосте торчали репьи, под кожей сидели клеши, на спине зиял свежий след от раны. Масть его была черной, абсолютно черной, за исключением белесой челочки и белого кольца вокруг левого глаза.

— Как его зовут? — спросила девушка.

— Денди. — Жеребец раздул ноздри, заиграл белками глаз. — Спокойно, парень, — осадил его Гист. — Сущее наказание. А ведь трехлетка… Ласки ему не хватало. Ну, это мы поправим.

Бесс с трудом понимала сочный местный диалект, на котором говорил Гист.

— Ну-ка, Денди, — мягко сказала она, тихо подходя к лошади, — давай познакомимся. — Она протянула ему раскрытую ладонь. Жеребчик ткнулся в нее носом, навострил уши. — Хороший конь. Денди хороший мальчик, — нараспев продолжала Бесс.

Она погладила его бархатистую морду, почесала за ушами, ласково похлопала шею. Денди похрипывал, шумно вздыхал, но стоял спокойно, привыкая к ее рукам.

— Ты славный, добрый мальчик, — приговаривала Бесс, а в голове у нее завертелся вихрь неясных цветовых видений. От этого животного будто искрами отскакивала сила, энергия, упорство.

— Ну, как? — поинтересовался Гист. — Превосходный конь, а?

— Благородное животное. Волевое и сильное, — сказала она. — Только обращались с ним хуже некуда. Будь с ним ласков и строг одновременно, и он сослужит тебе хорошую службу.

Кинкейд помахал Бесс рукой, и ей пришлось подойти к нему.

— Я же не велел тебе разговаривать.

— Но с Уиллом-то…

Шотландец неодобрительно смотрел на нее.

— Неужели не понятно, что это может стоить нам жизни? — буркнул он. — Ладно, я чую запах жареных цыплят. Пойдем-ка посмотрим, может, купим что-нибудь поесть.

— Ты кроме своего желудка ни о чем, по-моему, не думаешь, — съехидничала Бесс. — А Уилл прекрасного коня купил. Он бегает как ветер.

— Черный-то? Ты что, видела? Такой неказистый?

— Говорю тебе, он может бегать. Может. Этот малыш обставит любого скакуна.

Они подошли к прилавку, где крестьянская семья — мамаша и две дочки — продавали жаренных здесь же на вертеле цыплят. Купив парочку, Кинкейд и Бесс прихватили еще хлеба, сыра и эля, которым торговал слепец, а после устроили в фургоне Гиста целый пир.

Теплое солнце и сытый желудок сделали свое дело. Бесс разморило. Заснуть сначала мешала надоедливая оса, но девушка незаметно для себя погрузилась в сладкий сон.

Пробудилась она от громкого голоса Кинкейда, который важно и хвастливо рассуждал о лошадях и скачках. Около фургона собралась группа местных мужичков, которые явно верили, что шотландец превосходно разбирается в этих вопросах. Между ними бродил Уилл Гист, предлагая всем свое доморощенное виски. Напиток, судя по всему, имел успех…

Слух о бесплатно раздаваемой выпивке быстро облетел всю ярмарку. Толпа у фургона росла на глазах. Кинкейд взахлеб спорил с каким-то незнакомцем о качествах чарльстонского чемпиона по скачкам, причем Бесс была уверена, что до этого момента он о нем слыхом не слыхивал. Озадаченная очередной выходкой шотландца, Бесс перебралась на место возницы, чтобы не пропустить ни одного слова.

Вскоре в толпе появился молодой человек в светлом атласном сюртуке. За собой он вел породистую гнедую лошадь.

— Что ты думаешь об этой кобылке, а? Я вижу, говорить ты горазд! — с насмешливым вызовом сказал молодой человек.

— Это Томас Риджвэй, — вполголоса сообщила Бесс стоявшая рядом светловолосая женщина. — Папаша его, сэр Джеймс Риджвэй, владеет огромным поместьем Хоупвелл, да и доброй половиной Чарльстона. А эта кобыла принесла ему двадцать фунтов стерлингов, обойдя всех на рождественских скачках.

— …Огрызок, а не кобыла, — тем временем резко заявил Кинкейд. — Она и мою мамку не перегонит. Ноги-то, как у мула.

— У кобылы или у твоей мамки?

— Да и у той и у этой! — грубо захохотал Кинкейд, хлопая себя по ляжкам. — Твою доходягу кто угодно обставит! — продолжал он, сделав хороший глоток виски. — Вот хотя бы моя баба! В два счета…

— Орать ты можешь, — сухо перебил его Риджвэй. — А как насчет денег? Что поставишь?

Сердце Бесс замерло, когда Кинкейд внезапно осекся, как человек, попавший сам в расставленные им сети.

— Ну… Я думаю… — запинаясь, начал он. Теперь все обратилось против Кинкейда. Толпа зароптала. Послышался смех.

— Да он нализался…

— Пьян, собака!

— Ах, так, тысяча чертей! — взорвался шотландец. — Сэл! Сэлли! А ну иди сюда. — Он ткнул пальцем в сторону Бесс.

Сбитая с толку, Бесс повиновалась. А что ей еще оставалось? Отерев рот ладонью, Кинкейд рывком притянул девушку к себе.

— Вот она, моя Сэлли, — обратился он к Риджвэю. — И на миле враз побьет тебя.

— Верхом на чем? — едко засмеялся Риджвэй. Шотландец огляделся и, прищурившись, указал на черного жеребчика, которого утром приобрел Уилл Гист.

— Вот на этом черненьком!

— Ты спятил, — буркнул Риджвэй.

— Сэлли все может! — обратился к толпе Кинкейд. — А ты что же, боишься с бабой сразиться?

Лицо Риджвэя потемнело от гнева.

— Три к одному, что Риджвэй перегонит девчонку! — издали прокричал торговец лошадьми.

— Ты нас за дураков держишь, Джиллс! — скривился смуглый молодой фермер.

— Ладно, — откликнулся торговец. — Четыре к одному. Ну, кто?

— Может, все десять?

Ставки росли. Джиллс горячился. Толпа гудела. Кинкейд взял Бесс за плечи и увлек ее в сторону от людей.

— Ты сможешь проскакать на черном?

— Думаю, да, но…

— А он сможет промчаться как ветер?

— Думаю, да, — кивнула Бесс.

— Тогда… — усмехнулся он, набрасывая седло на блестящую спину черного жеребца и туго укрепляя его. — Тогда, девочка, тебе предстоят настоящие скачки.