1987

В этом городе много призраков. Ей нужно быть осторожной. Она старалась не наступать на трещины между камнями мостовой, а перепрыгивать их, так что ее ноги, обутые в поношенные туфли со шнурками, приземлялись почти в центре плиты. Она уже очень ловко играла в такие классики, ведь тренировалась каждый день, по дороге в школу и домой, сколько себя помнила: сначала держа маму за руку, дергая ее и таща за собой, когда перепрыгивала с одного безопасного места на другое, а затем и самостоятельно. Нельзя наступать на трещины. А то что? Наверное, она уже слишком большая для подобных игр, ведь ей уже девять лет, а через несколько недель и вовсе исполнится десять, как раз перед началом летних каникул. Но она все равно продолжала играть, пусть в основном и по привычке, ведь в ней все еще оставался страх – страх перед тем, что может произойти, если она наступит на трещину.

Эта часть пути оказалась сложной: мостовая была разбита и представляла собой мозаику из камней с неровными, иззубренными краями. Она пересекла опасное место на цыпочках, становясь одним пальчиком на крошечный островок между линиями. Косички бились о разгоряченное лицо, школьная сумка с учебниками и недоеденным обедом подпрыгивала на бедре, заставляя ее морщиться от боли. За спиной слышались шаги спешащей по ее следам Джоанны. Девочка не оглядывалась. Младшая сестричка вечно плелась в хвосте, вечно путалась под ногами. Потом она захныкала:

– Рози! Рози, подожди меня!

– Давай поторопись! – бросила Рози через плечо.

Их уже разделяло несколько человек, но она видела лицо Джоанны, разгоряченное и покрасневшее под темной челкой. Похоже, малышка нервничала и от напряжения даже высунула язык. Джоанна наступила на трещину, покачнулась и наступила еще на одну. Она всегда так ходила – неуклюжий ребенок, который вечно разливает молоко, наталкивается на все вокруг и вступает в собачьи кучки.

– Быстрее! – крикнула Рози, ловко обходя прохожих.

Было четыре часа дня: небо радовало глаз густым синим цветом, солнечные лучи отражались от мостовой и слепили глаза. Рози завернула за угол, направляясь к магазину, и, неожиданно оказавшись в тени, замедлила шаг: опасность миновала. Тротуар здесь был залит асфальтом. Она прошла мимо сидевшего в дверях магазина мужчины с оспинами на лице – рядом с ним стояла жестянка для сбора милостыни. Обут он был в ботинки без шнурков. Рози старалась не смотреть на него. Ей не нравилось, как он улыбается, одними губами, – так делает отец, когда прощается с ней в воскресенье вечером. А сегодня был понедельник – именно по понедельникам она больше всего скучала по нему, понимая, что впереди еще целая неделя, неделя без него. Но куда подевалась Джоанна? Она подождала сестру, позволяя прохожим свободно проплывать мимо: группка шумных молодых людей, женщина с большой сумкой, обмотавшая голову шарфом, мужчина с тростью… И тут из слепящего потока света вынырнула ее сестра и вошла в прохладную тень: худенькая фигурка с огромным рюкзаком и острыми коленками, в грязно-белых гольфах. Она так взмокла, что волосы прилипли ко лбу.

Рози повернулась и направилась к кондитерской, раздумывая, что бы такого купить. Может, мармелад? Или орешки в шоколаде? Хотя сейчас очень жарко, шоколад растает, пока она донесет его домой. Джоанна, разумеется, захочет карамельные «ленточки» со вкусом клубники и вся перемажется. Зайдя внутрь, Рози увидела свою одноклассницу, Хейли, и они постояли у прилавка, выбирая лакомства. Рози окончательно решила взять мармелад, но надо подождать, когда подойдет Джоанна. Девочка покосилась на дверь, и на мгновение ей почудилось, будто она что-то заметила: какое-то пятно или тень, – словно что-то изменилось в воздухе, блеснуло на ярком солнце. Но видение исчезло так же быстро, как и появилось. В дверях никого не было. Вообще никого.

Рози раздраженно фыркнула, теряя терпение:

– Вечно приходится ждать эту малявку!

– Бедняжка! – посочувствовала ей Хейли.

– Она такая плакса! И с ней такая скукотища!

Рози сказала так лишь потому, что сочла это приличествующим случаю: к младшим принято было относиться с пренебрежением, кричать на них и возмущенно закатывать глаза.

– Еще бы, – поддакнула Хейли.

– Ну и где она?

Подчеркнуто тяжело вздохнув, Рози положила пакетик со сладостями, подошла к двери и выглянула на улицу. Мимо нее ехали машины. По тротуару прошла женщина в золотисто-розовом сари, оставляя за собой аромат сладких духов. Отчаянно толкаясь, пробежали трое мальчишек из средней школы, расположенной дальше по дороге.

– Джоанна! Джоанна, где ты?

Рози поняла, что голос у нее срывается от злости, и подумала: «Я уже прямо как мама, когда у нее портится настроение».

Громко жуя жвачку, к двери подошла Хейли.

– Куда она могла пойти? – Она выдула огромный розовый пузырь и втянула его обратно.

– Она ведь знает, что должна все время быть рядом со мной!

Рози побежала на угол улицы, где видела сестру в последний раз, и, прищурившись от солнца, принялась крутить головой. Снова покричала, но звук ее голоса утонул в шуме проезжающего грузовика. Может, Джоанна увидела подружку на той стороне улицы и перешла дорогу? Нет, вряд ли. Она ведь такая послушная девочка. Безответная, как говорила мама.

– Что, все еще не нашлась?

Хейли вышла из магазина и присоединилась к подруге.

– Наверное, пошла домой без меня, – предположила Рози, пытаясь говорить беззаботно, но понимая, что в голосе у нее звучит паника.

– Тогда пока.

– Пока.

Рози попыталась идти как обычно, но ничего не получилось: тело просто не позволило ей двигаться непринужденно. Она сорвалась с места и побежала так быстро, что сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди, а во рту появился неприятный привкус. «Вот идиотка! – повторяла она. И еще: – Я тебя прибью! Дай мне только тебя найти, и я…» Ноги у нее подкашивались. Она представляла, как хватает Джоанну за худенькие плечи и трясет с такой силой, что голова сестры начинает болтаться из стороны в сторону.

Вот и дом. Синяя входная дверь и живая изгородь, которую никто не подрезал с тех самых пор, как от них ушел папа. Она остановилась, почувствовав тошноту, – это мерзкое ощущение возникало всякий раз, когда Рози понимала, что сейчас ее будут ругать. Она с силой постучала в дверь молоточком – звонок уже давно не работал. Подождала. «Пусть она будет дома, пусть она уже будет дома!» Дверь открылась, и на порог вышла мать, еще не успевшая переодеться после работы. Ее взгляд остановился на Рози, затем переместился на пустое место рядом.

– А где Джоанна? – Вопрос повис в воздухе. Рози увидела, как напряглось лицо матери. – Рози! Где Джоанна?

Словно со стороны она услышала собственный голос:

– Она была со мной. Я тут ни при чем. Я думала, она пошла домой сама.

Она почувствовала, как пальцы матери сжались у нее на запястье. И вот они вдвоем бегут назад по той же дороге, по которой она пришла: по улице, где они живут, мимо кондитерской, где в дверях толпится детвора, мимо мужчины с покрытым оспинами лицом и фальшивой улыбкой; заворачивают за угол и выскакивают из прохладной тени в слепящий жар. Ноги Рози гулко топают по плитам, в боку колет, и уже неважно, что она наступает на трещины.

И все это время, несмотря на громкий стук сердца и дыхание, с присвистом вырывающееся из груди, она слышит, как мать зовет:

– Джоанна! Джоанна! Где ты, Джоанна?!

Дебора Вайн прижала к губам салфетку, словно пытаясь остановить вырывающийся изо рта поток слов. Бросив взгляд в окно, полицейский увидел худенькую темноволосую девочку: она стояла в маленьком саду, не шевелясь и вытянув руки вдоль тела. На плече у нее по-прежнему висел школьный рюкзак. Дебора Вайн посмотрела на него. Он промолчал, давая ей возможность ответить.

– Я не уверена, – наконец сказала она. – Часа в четыре, наверное. Она шла домой из школы, «Одли роуд праймери». Я бы сама ее забирала, если бы успевала приехать после работы, но это практически невозможно, да и потом, с ней ведь была Рози. Дорогу им переходить не надо, и я думала, что ничего страшного не случится. Другие матери вообще велят детям идти домой самим, ведь малыши должны как-то учиться заботиться о себе, а Рози обещала глаз с сестры не спускать.

Она глубоко, со всхлипом, вздохнула.

Он сделал пометку в журнале. Перепроверил возраст Джоанны – пять лет и три месяца. Где ее видели в последний раз – возле кондитерской. Названия магазина Дебора не помнила, но заявила, что может показать дорогу.

Полицейский закрыл журнал.

– Возможно, она пошла в гости к подружке, – предположил он. – У вас случайно нет фотографии дочери? Желательно недавней.

– Она не выглядит на свой возраст, – ответила Дебора. Он с большим трудом понял, что она говорит, и то лишь когда наклонился к ней. – Она такая маленькая и худенькая. Хорошая девочка. Очень стеснительная, особенно с чужими. Она бы никуда не пошла с незнакомым человеком.

– Фотография, – повторил он.

Женщина вышла из комнаты. Полицейский снова посмотрел на девочку в саду, отметил, какое у нее пустое, белое лицо. Нужно с ней поговорить или поручить это кому-то другому. Лучше всего женщине. Но, возможно, Джоанна объявится еще до того, как это понадобится, просто вбежит в дверь дома. Возможно, она просто пошла погулять с подружкой, и они сейчас играют в обычные девчачьи игры: дочки-матери, чаепитие, показ мод или просто рисуют на асфальте…

Он внимательно посмотрел на фотографию, которую протянула Дебора Вайн. У девочки на снимке были такие же темные волосы, как у сестры, и вытянутое личико. Зуб со щербинкой, густая челка и неестественная, словно появившаяся по команде фотографа, улыбка.

– Вы уже сообщили мужу?

Она скривилась.

– Ричард – мой… то есть их отец… он с нами не живет. – Неожиданно, словно не сдержавшись, она добавила: – Он нашел себе помоложе.

– Вы все равно должны сообщить ему.

– То есть вы хотите сказать, что все… очень серьезно?

Она явно надеялась, что он ответит отрицательно, – правда, это бы не помогло: она прекрасно понимала, что дело серьезное. Ее прошиб холодный пот. Полицейскому даже показалось, что он уловил слабый запах.

– Мы будем держать вас в курсе. Сюда уже едет женщина-полицейский.

– Но что делать мне? Я ведь наверняка смогу чем-то помочь. Я же не могу просто сидеть и ждать! Скажите, что мне делать. Хоть что-то!

– Вы могли бы взять телефон, – предложил он, – и обзвонить всех, к кому бы она могла пойти.

Дебора вцепилась ему в рукав.

– Пообещайте мне, что с ней все будет хорошо! – взмолилась она. – Пообещайте, что вернете ее домой.

Полицейскому стало неловко. Он не мог пообещать этого, но не знал, что еще может сказать.

С каждым телефонным звонком ситуация пусть немного, но ухудшалась. Люди стучали в двери. Они уже знали страшную новость. Какой ужас; но ведь все обойдется! Все обязательно закончится хорошо. Все пройдет, как страшный сон. Могут ли они чем-то помочь? Они готовы сделать все что угодно! Только скажите что!

Солнце уже клонилось к закату, улицы, дома и парки погрузились в тень. Холодало. По всему Лондону люди сидели у телевизоров, стояли у плиты, помешивая что-то в кастрюльках, сбивались в окруженные дымом группки в пабах, обсуждали спортивные новости и планы на выходные, жаловались на уколы судьбы.

Рози, широко раскрыв испуганные глаза, свернулась в кресле. Одна косичка у нее почти расплелась. Рядом сидела женщина-полицейский, высокая, полная, добрая, и держала ее за руку. Но Рози не могла ничего вспомнить. Она только хотела, чтобы отец вернулся, чтобы все снова стало правильным, – но никто не знал, где он. Его не могли найти. Мама сказала ей, что он, наверное, опять в дороге. И она представила его на дороге, уходящей вдаль, теряющейся впереди под темным небом.

Она крепко зажмурилась. Когда она откроет глаза, Джоанна уже будет дома. Она задержала дыхание, пока легкие не стали гореть, а в ушах тяжело не застучала кровь. Если чего-то очень хочешь, это обязательно произойдет. Но когда она открыла глаза и увидела доброжелательное, приветливое лицо женщины-полицейского, мать по-прежнему плакала. Ничего не изменилось.

В половине десятого утра в полицейском участке Кэфморд-хилл, где недавно организовали оперативный пункт, началось совещание. Именно в этот момент отчаянные, но беспорядочные поиски превратились в согласованную операцию. Ей даже присвоили номер дела. Главный инспектор сыскной полиции Фрэнк Тэннер принял командование и произнес речь. Членов команды познакомили друг с другом. Распределили столы (немного поспорив, кому какой достанется). Пришел связист и протянул телефонные провода. На стены повесили доски для объявлений. Царившая в помещении атмосфера не давала расслабиться, заставляла быть собранным. Однако было в этой атмосфере что-то еще, присутствия чего никто вслух не признавал, но все его чувствовали: сосущее ощущение где-то под ложечкой. Это не был обычный случай, когда в результате скандала с домашними пропадает подросток или один из супругов. Будь все так, собирать их сюда никто бы не стал. А сейчас речь шла о пятилетней девочке. С того момента, как ее видели в последний раз, прошло уже больше семнадцати часов. Слишком долго. Прошла целая ночь. А ночь выдалась прохладная. Конечно, сейчас июнь, а не ноябрь, и это вселяет надежду. Но все же… Целая ночь.

Главный инспектор Тэннер давал подробные наставления для пресс-конференции, запланированной после совещания, когда его прервали. В помещение вошел незнакомый полицейский в форме. Активно действуя локтями, он пробился к Тэннеру и что-то сказал – так тихо, что окружающие не расслышали.

– Он внизу? – уточнил Тэннер. Вновь прибывший кивнул. – Я встречусь с ним немедленно.

Тэннер сделал знак другому полицейскому, и они вдвоем вышли.

– Отец пришел? – спросил детектив по фамилии Лэнган.

– Да, он только что приехал в город.

– Они на ножах? Он и его бывшая?

– Думаю, да.

– Обычно это кто-то из своих, – заметил Лэнган.

– Спасибо, что напомнил.

– Да я просто так сказал.

Они подошли к дверям комнаты для допросов.

– Какой линии будете придерживаться? – уточнил Лэнган.

– Он всего лишь обеспокоенный отец, – ответил Тэннер и толкнул дверь.

Ричард Вайн стоял у стены. На нем был серый костюм без галстука.

– Какие новости? – сразу же спросил он.

– Мы делаем все, что в наших силах, – уклончиво произнес Тэннер.

– Что, вообще никаких новостей?

– Прошло еще очень мало времени, – заметил Тэннер, прекрасно понимая, что это неправда. Что на самом деле все как раз наоборот.

Он жестом предложил Ричарду Вайну присесть.

Лэнган сделал шаг в сторону, намереваясь наблюдать за безутешным отцом во время беседы. Вайн был высоким и сутулым, как человек, стесняющийся своего роста; волосы черные, но на висках уже пробивалась седина, хотя ему явно еще не исполнилось и сорока. Брови темные и кустистые, скулы покрывает щетина. Лицо бледное и слегка опухшее, словно после драки. Карие глаза покраснели, под ними залегли тени. Страшное известие ошеломило его.

– Я был в дороге, – сказал Вайн, не дожидаясь вопроса. – Я не знал. Услышал только сегодня утром.

– Вы можете сказать, где конкретно находились, мистер Вайн?

– Я был в дороге, – повторил он. – Моя работа… – Он замолчал и отбросил со лба волосы. – Я коммивояжер. Много времени трачу на переезды. Какое отношение это имеет к моей дочери?

– Нам просто нужно установить ваше местонахождение.

– Я был в Сент-Олбанс. Там недавно открыли спортивный комплекс. Вы хотите все знать с точностью до минуты? Вам нужны доказательства? – Теперь он говорил резко, отрывисто. – Меня не было здесь, что бы вы ни думали. Что вам наговорила Дебби?

– Я хотел бы знать все с точностью до минуты, если возможно, – сдержанно ответил Тэннер. – И может ли кто-то подтвердить то, что вы нам расскажете?

– Да что вы вообразили? Вы думаете, я ее выкрал и спрятал, потому что Дебби не позволяет мне брать детей с ночевкой, настраивает их против меня? Что я… – Он не нашел в себе сил закончить.

– Это стандартные вопросы.

– Я бы так не сказал! Пропала моя маленькая девочка, моя дочурка. – Он тяжело осел на стуле. – Конечно, я скажу вам, где был и что делал. Проверяйте сколько влезет, черт возьми! Но сейчас вы тратите время на меня, вместо того чтобы разыскивать ее.

– Мы ее ищем, – возразил Лэнган.

Он задумался: больше семнадцати часов. Пожалуй, уже все восемнадцать. Ей пять лет, а она бродит неизвестно где уже восемнадцать часов. Он перевел взгляд на отца девочки. Никогда не знаешь…

После допроса Ричард Вайн прошел в комнату, где Рози, уже в пижаме, но все еще с косичками, свернулась клубочком на диване, и присел рядом с ней на корточки.

– Папа! – прошептала она. Это были едва ли не первые слова, которые она произнесла с тех пор, как мать позвонила в полицию. – Папочка!

Он крепко обнял ее и прижал к себе.

– Не волнуйся. Она скоро вернется домой. Вот увидишь.

– Обещаешь? – спросила Рози, прижимаясь щекой к его шее.

– Обещаю.

Но девочка чувствовала, как ей на голову, прямо на пробор, капают его слезы.

Они спросили ее, что она помнит, но она ничего не помнила, вообще ничего. Только трещины между плитами, только как выбирала сладости, только как Джоанна просила ее подождать. И неожиданную злость на сестру, желание, чтобы та куда-нибудь исчезла. Ей сказали, что она непременно должна вспомнить всех людей, которые встречались ей по пути домой, и что это очень важно. И знакомых, и незнакомых. И если ей кажется, что какая-то деталь не важна, все равно нужно сообщить им: пусть сами решают. Но она совсем никого не видела, кроме Хейли в кондитерской и того мужчины, с оспинами на лице. В памяти ее мелькали тени. Она мерзла, хотя за окном царило лето. Она сунула в рот конец растрепанной косички и принялась яростно его грызть.

– Все еще ничего не говорит?

– Ни единого слова.

– Она винит во всем себя.

– Бедное дитя, как ей расти с такой мыслью…

– Ш-ш… Не говори так, словно все уже кончено.

– Неужели ты и вправду считаешь, что она еще жива?

Они выстроились в цепь и прочесали пустырь возле дома, двигаясь очень медленно, время от времени наклоняясь, чтобы поднять с земли очередной предмет и положить его в полиэтиленовый пакет. Они ходили от дома к дому и показывали соседям фотографию Джоанны – ту, которую мать девочки отдала полиции: ее худенькое личико освещала робкая улыбка, а лоб прятался под ровной темной челкой. Эта фотография успела стать знаменитой. Она попала в газеты. Возле дома толпились журналисты, фотографы, даже съемочная группа с телевидения. Джоанну начали называть «Джо», а потом и вовсе «Малышка Джо», словно невинную маленькую героиню какого-то викторианского романа. Стали шириться слухи. Источник их определить было невозможно, но они мгновенно распространились по всему району. Это сделал бродяга. Это сделал незнакомец в синей машине типа «универсал». Это сделал ее отец. Ее одежду нашли на свалке. Ее видели в Шотландии, во Франции. Она была определенно жива и не менее определенно мертва.

К ним в гости приехала бабушка Рози, а сама Рози снова пошла в школу. Она не хотела туда идти. Ее страшило то, что все будут на нее таращиться, и шептаться у нее за спиной, и подлизываться к ней, пытаясь подружиться, – и все потому, что она стала частью жуткой истории. Она сидела на своем месте в классе и пыталась сосредоточиться на том, что рассказывает учитель, но слишком хорошо чувствовала присутствие одноклассниц у себя за спиной. «Это из-за нее пропала ее сестра!»

Она не хотела идти в школу, но и прятаться дома ей тоже не хотелось. В маме не осталось ничего от прежней мамы. Словно ее место занял кто-то другой, лишь притворяющийся матерью, но при этом живущий в другом мире. Ее глаза беспокойно бегали. Она постоянно прикрывала ладонью рот, словно пытаясь удержать что-то внутри себя, некую правду, которая иначе вырвется на волю. Ее лицо похудело, осунулось и постарело. Ночью, лежа в постели и глядя, как по потолку проносятся полоски света от проезжающих машин, Рози слышала над головой шаги мамы. Даже когда опускалась темнота и весь мир погружался в сон, ее мать не спала. И отец тоже стал другим. Он снова жил один. Он слишком крепко обнимал ее. От него странно пахло: чем-то сладким и кислым одновременно.

Дебора и Ричард Вайн сидели напротив телекамер. Их все еще объединяла общая фамилия, но они не смотрели друг на друга. Тэннер велел им придерживаться простого плана: рассказать всему миру о том, как сильно они скучают по Джоанне, и умолять того, кто забрал ее (кем бы он ни был) отпустить девочку, позволить ей вернуться домой. «Не переживайте, что не сможете сдержать эмоций. СМИ это даже понравится. Лишь бы эмоции не мешали вам говорить».

– Позвольте моей дочери вернуться домой, – произнесла Дебора Вайн. Голос у нее сорвался, и она закрыла ладонью измученное лицо. – Просто позвольте ей вернуться домой.

Ричард Вайн тоже обратился к зрителям. Голос у него звучал резко, настойчиво.

– Пожалуйста, верните нам дочь. Если кто-то что-то о ней знает, прошу вас, помогите.

Лицо у него было бледное, в лихорадочных красных пятнах.

– Ну, что думаешь? – спросил Лэнган.

Тэннер пожал плечами.

– То есть искренни ли они? Понятия не имею. Разве может ребенок исчезнуть вот так – средь бела дня, бесследно?

В тот год летних каникул не было. Раньше они собирались съездить в Корнуолл, пожить там на ферме. Рози помнила, как они составляли планы, как радовались тому, что на поле будут ходить коровы, а во дворе – куры, и, возможно, владельцы даже разрешат им покататься на старой, растолстевшей лошадке. Как они будут ходить на местные пляжи… Джоанна боялась моря – она начинала визжать, как только вода покрывала ей ступни, – но обожала строить замки из песка и искать ракушки. И есть мороженое в вафельных рожках, украшенных шоколадной крошкой.

Но вместо фермы Рози на несколько недель отправилась в гости к бабушке. Ехать туда она не хотела: ей обязательно нужно было остаться дома и дожидаться возвращения Джоанны. Она думала, что Джоанна может расстроиться, если не увидит сестру сразу же; может подумать, что Рози все равно и она просто не захотела немного подождать.

Было организовано несколько совещаний, во время которых детективы просматривали сообщения, сделанные местными мюнхгаузенами; людьми, уже преступавшими закон; свидетелями, которые ничего не видели.

– Я все равно думаю, что это сделал отец.

– У него алиби.

– Мы это уже обсуждали. Он мог вернуться сюда на машине. И все.

– Его никто не видел. Да его собственная дочь не видела!

– Может, и видела. Может, потому и молчит все время.

– Что бы она ни видела, теперь ей уже не вспомнить. Это будут просто воспоминания о воспоминаниях о предположениях. Все уже в прошлом.

– Ты это о чем?

– О том, что она уже не вернется.

– Мертва?

– Мертва.

– Значит, ты опустил руки?

– Нет. – Он помолчал. – Но я сниму часть людей с этого дела.

– Так а я о чем? Ты опустил руки.

Через год новая компьютерная программа, которую даже сам ее создатель считал ненадежной и спорной, создала изображение, показывавшее, как могла за это время измениться Джоанна. Лицо у нее слегка округлилось, темные волосы еще немного потемнели. Но зуб оставался со щербинкой, а улыбка – робкой. Изображение даже напечатали, но лишь в паре газет, да и то на второй странице. Недавно произошло убийство удивительно фотогеничной тринадцатилетней девочки, и эта история несколько недель занимала первые полосы. Исчезновение Джоанны перестало быть сенсацией и в памяти публики превратилось в смутное воспоминание. Рози смотрела на фотографию, пока та не расплылась у нее перед глазами. Она боялась, что не узнает сестру при встрече, что Джоанна стала для нее чужой. И еще она боялась, что и Джоанна тоже не узнает ее, – или узнает, но, увидев, отвернется. Иногда она заходила в комнату Джоанны и сидела там – комната ни на йоту не изменилась с тех пор, как ее обитательница исчезла. Плюшевый медвежонок по-прежнему сидел на подушке, игрушки лежали в ящиках под кроватью, одежда – наверняка слишком маленькая для нее нынешней – висела на плечиках в шкафу или была сложена аккуратными стопками в ящиках.

Рози исполнилось десять лет. В следующем году она пойдет в среднюю школу. Она умоляла маму отдать ее в школу, расположенную в полутора милях от дома, в соседнем районе, куда нужно добираться на автобусе, с пересадкой, потому что там она точно не будет девочкой, потерявшей сестру. Она будет просто Рози Вайн, новенькой, тихой и слишком маленькой для своего возраста школьницей, которая хорошо учится по всем предметам, но нигде не набирает высшего балла – кроме, разве что, по биологии. Она уже достаточно повзрослела, чтобы понимать: ее отец пьет больше, чем следует. Иногда маме приходилось забирать ее из школы, потому что ему этого доверить было нельзя. Она достаточно выросла, чтобы понимать: она – старшая сестра без младшей. Иногда она ощущала присутствие Джоанны, словно призрака, – призрака с щербатым зубом и жалобным голосом, который просил ее подождать. Иногда она видела сестру на улице, и у нее замирало сердце, но потом родное лицо расплывалось, и его место занимало лицо незнакомки.

Через три года после исчезновения Джоанны они переехали в другой дом, меньше прежнего, в миле от старого места, ближе к школе Рози. Помимо гостиной, в нем было три спальни, но третья оказалась просто крошечной, как кладовка. Дебора Вайн дождалась, когда Рози уйдет утром в школу, и только после этого упаковала вещи Джоанны. Убирала она их методично, складывая мягкие маечки и шортики, сворачивая юбки и платья и аккуратно раскладывая их по коробкам, стараясь не смотреть на кукол из розовой пластмассы, с гривой нейлоновых волос и неподвижными, широко раскрытыми глазами. На новом изображении, смонтированном на компьютере, Джоанна уже выглядела уверенной в себе, словно сбросившей кожу робкой, застенчивой девочки. Щербинка на зубе тоже исчезла.

У Рози начались месячные. Она стала брить ноги. В первый раз влюбилась – в мальчика, не обращавшего на нее ровным счетом никакого внимания. Накрывшись одеялом, делала записи в тайном дневнике и запирала его серебряным ключиком. Наблюдала за тем, как мать встречается с каким-то мужчиной с жесткой каштановой бородой, и притворялась, что она не против. Выливала в раковину выпивку отца, хотя и понимала, что толку от этого все равно никакого. Посетила похороны бабушки и прочитала там стихотворение Теннисона – так тихо, что никто ее не слышал. Обрезала волосы и стала ходить на свидания с парнем, по которому когда-то сходила с ума, но в результате выяснила, что он сильно не дотягивает до придуманного ею образа. В ящике с нижним бельем хранила тонкую пачку распечаток: Джоанна в шесть лет, в семь, восемь, девять. Джоанна в тринадцать. Она подумала, что сейчас сестра – почти точная ее копия, и почему-то от этой мысли ей стало только хуже.

– Она мертва. – Дебора говорила ровным, почти спокойным голосом.

– Ты проделала такой путь, просто чтобы сообщить мне об этом?

– Я подумала, что мы с тобой должны друг другу, по крайней мере, такую малость, Ричард. Отпусти ее.

– Ты не можешь знать наверняка, что она умерла. Ты просто бросаешь ее на произвол судьбы.

– Нет.

– Потому что ты нашла себе нового мужа, и теперь… – Он покосился на ее раздувшийся живот; его взгляд переполняло отвращение. – Теперь у тебя будет новая счастливая семья.

– Ричард!

– И ты сможешь просто забыть о ней.

– Это нечестно. Прошло восемь лет. Жизнь должна продолжаться, для всех нас.

– Жизнь должна продолжаться! Ты что, намекаешь, что именно этого хотела бы Джоанна?

– Когда мы потеряли Джоанну, ей было пять лет.

– Когда ты ее потеряла.

Дебора встала: худые ноги на высоких каблуках и круглый живот, натянувший блузку. Сквозь ткань просвечивал пупок. Ее рот превратился в тонкую дрожащую линию.

– Ублюдок! – выпалила она.

– А теперь ты ее бросаешь.

– Ты хочешь, чтобы и я свою жизнь разрушила?

– Почему бы и нет? Что угодно, кроме этого «жизнь должна продолжаться». Но ты не волнуйся. Я до сих пор ее жду.

Когда Рози поступила в университет, то назвалась Розалиндой Тил, взяв фамилию отчима. Отцу она ничего не сказала. Она все еще любила его, хоть ее и пугало его отчаянное, неизменно глубокое горе. Она не хотела, чтобы окружающие говорили: «Рози Вайн? Почему это имя кажется мне знакомым?» Хотя с годами возможность такой реакции становилась все менее и менее вероятной. Джоанна растворилась в прошлом, превратилась в дым воспоминаний – позабытая знаменитость, чудо-однодневка. Иногда Рози даже спрашивала себя, не приснилось ли ей, что когда-то у нее была сестра…

Дебора Тил, бывшая Вайн, в душе отчаянно молила Бога о том, чтобы родить сына, а не дочку. Но родилась Эбби, а за ней и Лорен. Она склонялась ночами к кроваткам, прислушиваясь к дыханию младенцев, испуганно хватала их за ручки. Ни на секунду не выпускала их из поля зрения. Они достигли возраста Джоанны, переросли ее, оставили безнадежно позади. Коробки с вещами Джоанны все так же стояли на чердаке. Их ни разу не открывали.

Дело официально так и не закрыли. Ни у кого не хватило духу отдать соответствующее распоряжение. Но информации для докладов становилось все меньше. Полицейских перебрасывали на другие дела. Совещания созывались все реже, затем соединились с другими совещаниями, и наконец это дело перестали даже упоминать.

«Рози, Рози! Подожди меня!»

 

Глава 1

Было без десяти три ночи. По площади Фицрой-сквер двигались четыре человека. Парочка, несмотря на сильный ветер, пришла сюда из Сохо, где отдыхала в ночном клубе. Для них ночь воскресенья постепенно приближалась к концу. И хотя они не обсуждали это, но оба оттягивали момент, когда придется решить, сядут они в разные такси или в одно. По восточной стороне площади в северном направлении, с трудом передвигая ноги, брела темнокожая женщина в коричневом плаще и прозрачной полиэтиленовой шапочке, завязанной под подбородком. Для нее уже наступило утро понедельника. Они шла на работу в офис на Юстон-роуд, где еще затемно заменяла мешки в корзинах для мусора и пылесосила полы для людей, которых никогда не видела.

Четвертого человека звали Фрида Кляйн, и для нее это время не было ни ночью воскресенья, ни утром понедельника, а чем-то между ними. Как только она вышла на площадь, налетел порыв ветра, и пришлось убрать упавшие на лицо волосы, мешавшие смотреть вперед. За прошедшую неделю красные листья на платанах пожелтели, а теперь ветер и дождь сбили их на землю и они колыхались у нее под ногами, словно морские волны. Единственным ее желанием было оказаться один на один с Лондоном. И только так она могла хоть немного приблизиться к исполнению этого желания.

Она на минуту замерла в нерешительности. Куда же пойти? На север, перейдя через Юстон-роуд, до самого Риджентс-парка? На этом пути ей точно никто не встретится: сейчас слишком рано даже для любителей утренней пробежки. Иногда, чаще всего летом, Фрида ходила в парк среди ночи, перелезала через забор и погружалась в темноту, смотрела на блеск воды в пруду, слушала звуки, доносящиеся из зоопарка. Но не сегодня. Она не хотела создавать у себя впечатление, что находится вовсе не в Лондоне. И на юг она тоже не пойдет, иначе придется перейти Оксфорд-стрит и углубиться в Сохо. Случались ночи, когда она предпочитала затеряться в странном мире причудливых созданий, выходящих из дома среди ночи или просто не желающих возвращаться до утра; плутоватых водителей из небольших таксопарков, готовых везти клиента домой за ту сумму, на которую удастся его уговорить; группок полицейских; развозных фургонов, прокладывающих себе путь в толпе и снимающих с клиента дополнительную плату за пробки; и – с каждым шагом их становилось все больше – людей, едящих и пьющих независимо от времени суток.

Но не в эту ночь. Не сегодня. Не сейчас, когда новая неделя вот-вот проснется и, все еще сонная и вялая, двинется в путь. Неделя, которой придется встретиться с ноябрем, с темнотой и дождем, а впереди будут ждать только новые темнота и дождь. В это время года хочется заснуть, а проснуться уже в марте или апреле. Или даже в мае. Заснуть. Неожиданно Фрида начала задыхаться: ей чудилось, что ее окружают спящие; они лежали по одному или парами в квартирах, отелях, общежитиях и смотрели сны – этакое кино внутри головы. Она не хотела быть одной из них. Она свернула на восток и пошла мимо закрытых магазинов и ресторанов. Когда она переходила Тоттенхэм-корт-роуд, то натолкнулась на всплеск активности – по улице сновали ночные автобусы и такси. Но потом на нее снова опустилась тишина, и она слышала звук собственных шагов, двигаясь мимо безымянных многоэтажных зданий, невзрачных гостиниц, университетских корпусов и даже нескольких особнячков, сохранившихся непонятно каким чудом. В этом месте жило очень много людей, но их присутствие совершенно не ощущалось. Может, у этого района и названия толком не было?

Когда она подошла к Грей-Иннз-роуд, ее заметили полицейские в патрульной машине. Она почувствовала на себе их взгляды – скучающие, притворно заботливые. В таком районе, да еще ночью, с одинокой женщиной много чего может случиться. Они смотрели на нее и никак не могли понять, кто же она. Явно не проститутка. Уже не первой молодости, лет тридцати пяти. Длинные темные волосы. Среднего роста. Длинное пальто скрывает фигуру. Не похожа на человека, возвращающегося домой после вечеринки.

– Она и не собиралась провести с ним всю ночь, да? – заметил один.

Второй ухмыльнулся и ответил:

– Ну, лично я бы не стал выпихивать ее из постели в такую ночь. – Когда она поравнялась с машиной, он опустил окно и спросил: – Все в порядке, мисс?

Но она лишь глубже засунула руки в карманы пальто и ушла, не подав виду, что вообще расслышала вопрос.

– Очаровательно, – вздохнул полицейский и продолжил заполнять бланк сообщения о несчастном случае, который на самом деле никаким несчастным случаем не был.

Фрида миновала патрульную машину и словно наяву услышала голос матери: «Что, так сложно было поздороваться?» Мама, да что ты понимаешь? Это была одна из причин, по которым Фрида совершала подобные прогулки. В такое время ей не нужно было ни с кем разговаривать, «держать марку», терпеть нескромные взгляды и быть объектом оценивания. В это время она могла спокойно подумать – или не думать ни о чем. Просто идти и идти, куда глаза глядят, в те ночи, когда сон никак не желал приходить; идти, чтобы выбросить из головы дурные мысли. Вообще-то именно для этого и дан сон человеку, но только не ей: даже если он и заглядывал к ней на огонек, то оставался недолго и не приносил облегчения. Она перешла на другую сторону Грейз-Инн-роуд – опять поток автобусов и такси – и двинулась по переулку, такому крошечному, что он производил впечатление позабытого-позаброшенного.

Свернув на Кингс-Кросс-роуд, она увидела перед собой двух подростков, одетых в мешковатые джинсы и толстовки с капюшоном. Один из них что-то сказал, но что именно, она не поняла. Она посмотрела ему прямо в глаза, и он отвел взгляд.

Ну и глупо, сказала она себе. Ты глупо поступила. Одно из правил прогулок по Лондону звучит так: нельзя вступать в контакт глазами. Это вызов. На сей раз он уступил, но сапер ошибается лишь однажды.

Почти машинально Фрида свернула на дорожку, которая уходила от главной дороги, затем возвращалась к ней и снова уходила в сторону. Для большинства тех, кто здесь работал или просто проезжал мимо, это был просто один из уродливых и ничем не примечательных районов Лондона: офисные здания, жилые многоэтажки, железнодорожная выемка. Но Фрида сейчас двигалась вдоль старого русла реки. Ее всегда тянуло к нему. Когда-то река текла через поля и сады и впадала в Темзу. На ее берегу отдыхали, купались, ловили рыбу. Что бы они подумали, те мужчины и женщины, сидевшие у реки летним вечером, болтая в воде ногами, если бы могли заглянуть в будущее? Река превратилась в свалку, в сточную канаву, ров, забитый испражнениями, трупами животных и предметами, на дальнейшую судьбу которых людям просто наплевать. В конце концов ее застроили и позабыли. Как можно позабыть о реке? Двигаясь вдоль старого русла, Фрида всегда останавливалась у решетки, где все еще можно было расслышать плеск воды внизу, приглушенный, словно отдаленное эхо. А покинув это место, можно было продолжать идти тем же путем, прямо между крутыми берегами. Даже названия улочек напоминали о старых причалах, где разгружались баржи, а до того зеленели склоны, на которых можно было посидеть и полюбоваться кристально чистой водой, текущей к Темзе. В этом и заключается суть Лондона. Одни объекты строят на месте других, им на смену приходят третьи, и о каждом из них со временем забывают; но каким-то непостижимым образом все они оставляют после себя тонкий след, пусть это всего лишь плеск воды под решеткой.

То, что город прикрывает значительную часть своего прошлого, – это проклятие или единственная возможность выжить? Как-то раз ей приснился сон: все мосты, здания и дороги в Лондоне разрушили и срыли, снова открыв взорам текущие под улицами реки. Но был ли в этом смысл? Возможно, им даже лучше оставаться такими: потайными, незамеченными, таинственными.

Дойдя до Темзы, Фрида, как всегда, наклонилась с моста к воде. Крайне редко ей удавалось рассмотреть то место, где из смехотворно крошечной трубы вытекала могучая река, а сейчас было темно хоть глаз выколи. Даже плеска волн не доносилось до моста. Здесь, у реки, немилосердно дул южный ветер, но он оказался неожиданно теплым. Как странно и необычно для темной ноябрьской ночи! Фрида посмотрела на часы: еще даже четырех нет. Куда же теперь идти? К Ист-Энду или Вест-Энду? Она сделала выбор в пользу последнего, перешла реку и двинулась вверх по течению. Сейчас она наконец-то почувствовала усталость, и остаток путешествия промелькнул как в тумане: мост, правительственные здания, парки, великолепные площади, переход через Оксфорд-стрит, – и когда она почувствовала под ногами привычную булыжную мостовую перед домом, было еще так темно, что она с большим трудом нащупала ключом замочную скважину.

 

Глава 2

Кэрри увидела его издалека: в сгущающихся сумерках он шел к ней по траве, взрывая ногами слежавшиеся прелые листья, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы. Он ее не видел. Он смотрел в землю в паре шагов перед собой и двигался тяжело и медленно, словно человек, только вынырнувший из глубокого сна, а потому вялый и еще не полностью совладавший с дремотой. Или с кошмарами, подумала она, глядя на мужа. Он поднял голову и просиял, даже пошел быстрее.

– Спасибо, что пришла.

Она взяла его под руку.

– Что стряслось, Алан?

– Просто мне нужно было уйти с работы. Больше не мог там находиться.

– Что-то случилось?

Он пожал плечами и наклонил голову набок. Он до сих пор похож на мальчишку, подумала она, несмотря на преждевременную седину. В нем сохранились детская робость и чистота; все его чувства, все мысли можно было прочесть по лицу. Окружающие часто считали, что он растерялся, и спешили защитить его – особенно женщины. Да и сама она стремилась защитить его, за исключением тех случаев, когда уже она нуждалась в его защите, и тогда нежность к нему сменялась раздражением и усталостью.

– Понедельник – день тяжелый, – нарочито легкомысленно заметила она. – Особенно в ноябре, когда с неба начинает срываться дождь.

– Мне нужно было увидеть тебя.

Она потащила его по аллее. Они так часто ходили по этому маршруту, что ноги, казалось, сами находят дорогу. Темнело. Они прошли мимо детской площадки. Она отвела взгляд – в последнее время это вошло у нее в привычку, – но там никого не было, если не считать пары голубей, клюющих прорезиненный асфальт. К центральной аллее, мимо эстрады. Когда-то, много лет тому назад, они устроили здесь пикник – по какой-то непонятной причине он просто врезался ей в память. Была весна, один из первых по-настоящему теплых деньков, и они ели пирог со свининой, пили теплое пиво из бутылок и смотрели, как по траве бегают дети, спотыкаясь о собственные тени. Она помнила, как лежала на спине, положив голову ему на колени, и как он убирал волосы у нее с лица и говорил, что она для него – целый мир. Он никогда не был склонен произносить красивые фразы, так что, наверное, именно потому она так хорошо и запомнила тот день.

Они перешли через гребень холма и направились к прудам. Иногда они брали с собой хлеб и кормили уток, хотя, конечно, такое занятие не для взрослых людей. В конце концов уток прогнали канадские казарки, которые надували грудь, вытягивали шеи и бросались на всех подряд.

– А давай, – предложила она, – заведем собаку.

– Ты никогда раньше об этом не заговаривала.

– Кокер-спаниеля. Он небольшой, но и не слишком маленький, и шуму от него немного. Хочешь поговорить о том, что ты чувствуешь?

– Если ты хочешь собаку, то я не против. Может, сделаем себе такой подарок на Рождество? – Он явно старался проявить интерес к этой теме.

– Что, вот так сразу?

– Ну ты же сказала, что хочешь кокер-спаниеля? Ладно.

– Да я просто так подумала.

– Давай придумаем, как назовем его. Кого ты хочешь, мальчика? Пусть будет Билли. Или Фредди. Или Джо.

– Я вовсе не это имела в виду. Наверное, не стоило поднимать эту тему.

– Извини, это я виноват. Я не…

Он не договорил. Он просто не мог придумать, что же это было, чего он «не».

– Может, лучше скажешь, что случилось?

– Да ничего не случилось. Не могу объяснить.

Они снова оказались рядом с детской площадкой, словно их притянуло туда магнитом. Качели и карусель стояли пустые. Алан замер. Он высвободил руку, за которую держалась жена, и вцепился в перила. Постоял так несколько минут, не шевелясь. Затем прижал ладонь к груди.

– Тебе плохо? – заволновалась Кэрри.

– Не плохо. Странно.

– В каком смысле?

– Не знаю. Странно. Словно приближается буря.

– Какая буря?

– Не волнуйся.

– Возьми меня за руку. Облокотись на меня.

– Кэрри, погоди секунду.

– Скажи, что ты чувствуешь? Где-то болит?

– Не знаю, – прошептал он. – В груди…

– Вызвать тебе врача?

Он наклонился так низко, что она не видела его лица.

– Нет. Не бросай меня.

– Но можно же вызвать с мобильного…

Она пошарила рукой под пальто и выудила телефон из кармана брюк.

– Сердце бьется так сильно, словно вот-вот выскочит из груди, – пожаловался Алан.

– Все, я звоню в «скорую»!

– Не надо. Пройдет. Всегда проходит.

– Но не могу же я просто стоять и смотреть, как ты страдаешь!

Она попыталась обнять его, но он стоял в такой неудобной позе, так сильно согнувшись, что она оставила эту затею. Она услышала, как он всхлипнул, и на мгновение ей захотелось убежать, бросить его, такого неуклюжего и отчаявшегося, в сгущающихся сумерках. Но, разумеется, она осталась. И наконец она почувствовала: что бы ни мучило его, оно отступает, и вот он уже выпрямился в полный рост. Она заметила бисеринки пота у него на лбу, но когда взяла его за руку, та оказалась холодной.

– Тебе лучше?

– Немного. Прости.

– С этим надо что-то делать.

– Само пройдет.

– Не пройдет. Тебе становится все хуже. Неужели ты думаешь, я по ночам ничего не слышу? К тому же твое состояние отражается на работе. Ты должен пойти к доктору Фоули.

– Уже ходил. Он снова выпишет мне снотворное, от которого я вырубаюсь, а с утра чувствую себя как с бодуна.

– Значит, сходи еще раз.

– Я уже все анализы сдал. Да у него по лицу все видно! Я ничем не отличаюсь от половины его пациентов. Я просто устал.

– Но это же ненормально! Алан, пообещай мне, что пойдешь к нему.

– Как скажешь.

 

Глава 3

Со своего привычного места в красном кресле в центре комнаты Фрида четко видела, как на противоположной стороне улицы в стены зданий на строительном участке, раскачиваясь, врезается груша. Стены начинали трястись, а потом резко падали на землю; внутренние стены неожиданно становились внешними, и ей открывался узор на обоях, старый постер, уголок книжной полки или камина – тайное внезапно становилось явным. Она наблюдала за сносом все утро. Ее первый пациент – женщина, чей муж неожиданно умер два года назад, но горе и шок так и не оставили ее, – сидела перед ней, наклонившись вперед и всхлипывая; от слез ее до того приятное лицо покраснело и опухло. Фрида не ослабляла внимания, но замечала детали краем глаза. Пока ее второй пациент – его направили к ней из-за прогрессирующего невроза навязчивых состояний – ерзал в кресле, вскакивал, снова садился и раздраженно повышал голос, Фрида смотрела, как груша врезается в многоквартирный дом. Почему то, что создавалось так долго и с таким трудом, можно так легко и быстро разрушить? Трубы складывались, окна вылетали из рам, полы исчезали, галереи сглаживались. К концу недели все превратится в щебень и пыль, и мужчины в касках будут ходить по развалинам, отбрасывая ногой детские игрушки и предметы домашнего обихода. Через год на руинах старых зданий вырастут новые.

Мужчинам и женщинам, переступающим порог ее кабинета, она говорила, что предлагает им ограниченное пространство, где они могут исследовать свои самые темные страхи, самые недопустимые желания. В ее кабинете царили прохлада, чистота и порядок. На стене висел рисунок, в центре комнаты стоял низенький столик с лампой, дающей мягкий свет сумрачными зимними днями, рядом с ним, напротив друг друга, – два кресла, на подоконнике – цветок в горшке. За окном с лица земли стирали целую улицу многоэтажных зданий, но здесь они были в безопасности – пусть и недолго.

Алан понимал, что раздражает доктора Фоули. Наверное, тот рассказывает о нем своим собратьям по ремеслу: «Опять этот чертов Алан Деккер, вечно он стонет, что не может спать, что у него нет сил… Почему он просто не возьмет себя в руки?» Но он пытался взять себя в руки. Он принимал снотворное, сократил употребление алкоголя, увеличил физические нагрузки. Но по ночам он лежал без сна, слушал, как неистово бьется сердце, – просто удивительно, как оно не взорвалось до сих пор от напряжения? – и чувствовал, как по телу градом катится пот. На работе он сидел за столом, напряженно выпрямив спину, сжав руки в кулаки, смотрел на бумаги перед собой и ждал, когда же пройдет волна удушливого страха, надеясь, что коллеги ничего не заметят. Потому что подобная потеря самоконтроля унизительна. И она пугала его. Кэрри что-то там говорила о кризисе среднего возраста. В конце концов, ему уже сорок два года. В этом возрасте мужчины слетают с катушек: пьют, покупают мотоциклы, заводят интрижки на стороне – просто пытаясь вернуть уходящую молодость. Но ему не нужен мотоцикл, как не нужны и интрижки. Он не хотел вернуть молодость. Его молодость была наполнена чувством неловкости и болью, чувством, что он живет не своей жизнью. А теперь он жил своей жизнью, у него была Кэрри, был свой домик, на который они копили вместе и за который им осталось выплачивать кредит еще тринадцать лет. Конечно, он мечтал о чем-то большем, но мечты и надежды есть у всех, однако же эти «все» не падают в обморок во время прогулки в парке и не просыпаются в слезах. А иногда ему снились кошмары – он даже думать о них не хотел. Это ненормально. Это не может быть нормальным. Он просто хотел избавиться от кошмаров. Он не хотел принадлежать к тому типу людей, в чьей голове может происходить подобное.

– От таблеток, которые вы мне выписали, никакого толку, – заявил он доктору Фоули.

Он с трудом заставил себя сдержаться и не сыпать извинениями за то, что снова пришел к врачу и впустую тратит его время, когда в приемной сидит столько по-настоящему больных людей, страдающих от настоящей боли.

– У вас по-прежнему проблемы со сном?

Доктор Фоули на него даже не смотрел. Он смотрел на экран монитора и, нахмурившись, что-то набирал на клавиатуре.

– Дело не только в этом. – Алан изо всех сил сдерживал дрожь в голосе. Мышцы лица словно одеревенели и больше не принадлежали ему. – У меня ужасные ощущения.

– То есть боли?

– Сердце словно насосом накачали, а во рту все время металлический привкус. Не знаю. – Он отчаянно пытался подобрать правильные слова, но ничего не получалось. Все, что он смог, это сказать: – У меня такое чувство, что я – уже не я.

Он постоянно употреблял эту фразу, и каждый раз, когда он ее произносил, ему казалось, что он роет внутри себя яму. Однажды он крикнул Кэрри: «Мне кажется, что я – уже не я», и сам понял, как нелепо это прозвучало.

Доктор Фоули развернул кресло и посмотрел на Алана.

– В последнее время какие конкретно у вас жалобы?

Алану не нравилось, когда врач смотрел на экран монитора, но лучше уж так, чем испытывать на себе подобный взгляд: словно доктор смотрит внутрь него, Алана, и видит такое, о чем Алан предпочел бы не знать. Что же он там разглядел?

– Это чувство, эта паника – у меня такое уже было в молодости. Чувство одиночества, словно кошмар, будто я один во всей Вселенной. Мне чего-то хотелось, но чего именно – я понять не мог. Через несколько месяцев все прошло. Теперь все опять вернулось. – Он выжидательно помолчал, но доктор Фоули никак не отреагировал: похоже, он вообще не слушал своего пациента. – Это случилось, когда я учился в колледже. Я думал, что в таком возрасте у всех бывает нечто подобное. Теперь же я думаю, что у меня кризис среднего возраста. Я понимаю, это звучит глупо…

– М-да, я вижу, что лекарства вам не помогли. Советую вам проконсультироваться у другого врача.

– Что вы имеете в виду?

– У врача, с которым вы могли бы поговорить. О том, что чувствуете.

– Так вы считаете, проблема у меня в голове?

Он тут же увидел себя в образе безумца с диким, искаженным гневом лицом, а чувства, которые он так старался не выпускать наружу, неожиданно высвободились и захватили над ним власть.

– Результаты могут быть весьма впечатляющими.

– Психиатр мне не нужен!

– А вы попробуйте, – предложил доктор Фоули. – Если не поможет, вы ничего не потеряете.

– Мне это не по карману.

Доктор Фоули начал что-то набирать на клавиатуре.

– Я выпишу вам направление, и ничего платить не придется. Ехать, правда, далековато, но там прекрасная команда специалистов. Они сами с вами свяжутся и назначат дату первого сеанса. Оттуда и будем плясать.

Прозвучало это очень мрачно. Алан всего-то и хотел от доктора Фоули, чтобы тот выписал ему новое лекарство, от которого бы все лишние чувства ушли, – нечто наподобие пятновыводителя, после которого одежда становится как новенькая. Он приложил ладонь к груди, прислушиваясь к болезненным толчкам сердца. Он просто хотел быть обыкновенным человеком и вести обыкновенную жизнь.

Есть одно место, откуда все видно, но сам остаешься незамеченным: ты стоишь, приложив глаз к дыре в заборе. Сейчас перемена, они потоком выливаются из классов и бегут по двору. Мальчики и девочки, совсем маленькие и постарше, худые и толстые. Черные, шоколадные, розовые, светловолосые, темноволосые, с волосами самых разных оттенков. Некоторые уже почти взрослые: прыщеватые мальчишки, неуклюже переставляющие длинные ноги, и девочки, у которых из-под толстой зимней одежды уже проглядывают бутоны будущей груди, – они совершенно не годятся. Но есть среди детей и совсем маленькие; судя по их виду, они только-только оторвались от маминой юбки, у них тонкие ножки и высокие голоса. И вот за ними-то и стоит понаблюдать.

На школьном дворе накрапывает дождь, собираясь на земле в лужи. В паре футов от забора маленький мальчик, стриженный под ежик, с разбегу прыгает в лужу, и, когда во все стороны разлетаются брызги, его лицо расплывается в улыбке. В уголке стоит девочка: ее светлые волосы завязаны в косички почти на самой макушке, а толстые стекла очков запотели от влаги; засунув в рот большой палец, она молча смотрит на других школьников. Две миниатюрные азиаточки держатся за руки. Приземистый белый мальчик бьет ногой худого негритенка и убегает. Сбившиеся в стайку девочки перешептываются, сплетничают, хихикают и бросают по сторонам убийственные взгляды.

Но все они – лишь жалкая толпа. Ни один из них не выделяется. Пока еще нет. Надо набраться терпения и не спускать с них глаз.

 

Глава 4

В два часа дня Фрида покинула помещение, которое арендовала на третьем этаже многоэтажного здания, и направилась к своему дому, расположенному всего лишь в семи минутах ходьбы, если двигаться проселочными дорогами, прятавшимися за автомагистралями мегаполиса. В паре сотен ярдов находилась Оксфорд-стрит, полная шума и суеты, но здесь царило уединение. В лучах слабого ноябрьского солнца все казалось серым и невыразительным, словно на рисунке карандашом. Она прошла мимо магазина электротоваров, где покупала лампочки и «пробки», мимо газетных киосков, работающих круглосуточно, мимо тускло освещенной бакалейной лавки, мимо невысоких жилых зданий.

Фрида замедлила шаг, лишь подойдя к своему дому, где ее охватило привычное чувство облегчения, – она всегда испытывала его по возвращении домой, когда закрывала дверь, отгораживаясь от внешнего мира, и с наслаждением вдыхала запах чистоты и безопасности. Три года назад она увидела этот дом и сразу же поняла, что непременно должна его купить, несмотря на тот факт, что он долгие годы стоял заброшенным и казался унылым и не на своем месте: слева его сжимали уродливые гаражи, а справа – муниципальное жилье. Но сейчас, после того как его привели в порядок, все в нем было на своем месте. Даже с закрытыми глазами она смогла бы найти любой предмет, даже остро заточенные карандаши на письменном столе. В прихожей, стоит руку протянуть, наткнешься на большую карту Лондона и крючки для верхней одежды. А в гостиной, окном выходящей на улицу, на неструганых досках пола лежит ковер с густым ворсом; по бокам открытого камина, который она разжигала каждый вечер с октября по март, стоят мягкое кресло и уютный диван. У окна – столик со столешницей в виде шахматной доски: единственный предмет мебели, перешедший ей по наследству от прежнего владельца. Домик был узкий, шириной лишь в одну комнату. Крутая лестница вела на второй этаж, где находились спальня и ванная, а еще более крутая – на третий этаж, полностью отведенный под кабинет: с покатым потолком и слуховым окном, у которого стоял стол со всеми принадлежностями для рисования. Рубен называл ее дом берлогой или даже логовом (а ее саму – драконом, не пускающим людей внутрь). Там и правда было довольно темно. Очень многие, покупавшие аналогичные дома, пробивали стены и вставляли дополнительные окна, чтобы впустить свет и воздух; но Фрида предпочитала укромные, замкнутые пространства. Она выкрасила стены в насыщенные оттенки глубокого красного и бутылочно-зеленого цветов, и даже летом в доме царил полумрак, создавая впечатление полуподвального помещения.

Фрида подняла корреспонденцию с коврика у дверей и положила на кухонный стол, даже не взглянув на конверты. Она никогда не вскрывала почту среди дня. Иногда она забывала о ней на неделю или даже больше, пока ей не начинали звонить с претензиями. И запись на автоответчике она тоже не проверяла. Вообще-то, она и автоответчик только в прошлом году купила и до сих пор упрямо отказывалась приобретать мобильный телефон, к искреннему недоумению окружающих, считавших, что сегодня жить без мобильного просто невозможно. Но Фрида хотела иметь возможность убежать от бесконечного общения и требований. Она не хотела срываться с места по первому свистку, и ей нравилось отключаться от срочных и пустых дел этого мира. Когда она оставалась одна, то предпочитала проводить время в настоящем одиночестве. Ни с кем не вступать в контакт и плыть по воле волн.

До очередного пациента у нее оставалось полчаса. В таких случаях она часто ходила пообедать в кафе к знакомым по адресу Бич-стрит, дом 9, но сегодня ее туда не тянуло. И она приготовила себе легкий перекус: тост с дрожжевым паштетом, несколько помидорчиков, чашка чая, овсяное печенье и яблоко, которое она разрезала на четвертинки и удалила сердцевину. Тарелку с едой она отнесла в гостиную и села в кресло у камина – растопка уже была готова, осталось только поднести спичку. Она на мгновение прикрыла глаза и позволила себе ощутить накопившуюся усталость, потом стала медленно жевать тост.

Зазвонил телефон. Сначала ей не хотелось снимать трубку, но она забыла включить автоответчик, а звонивший не собирался сдаваться. Наконец она ответила на звонок.

– Фрида, это Паз. У тебя ничего не случилось? Ты в ванной была, да?

Фрида вздохнула. Паз была администратором в «Складе», который на самом деле никаким складом не был. Это была клиника, переехавшая в здание старого склада и получившая название, которое в начале восьмидесятых звучало остромодно. Фрида проходила там практику, потом работала и в результате дослужилась до члена правления. Когда Паз звонила ей домой, это означало, что она принесла дурные вести.

– Нет, конечно. Какая ванна среди дня?

– Ну, если бы я сейчас была дома, я бы с удовольствием приняла ванну. Тем более в понедельник. Ненавижу понедельники, а ты?

– Я бы не сказала.

– Все ненавидят понедельники. В понедельник настрой на работу нулевой. Когда в понедельник утром трезвонит будильник, а за окном еще темно, и ты понимаешь, что нужно вытаскивать себя из постели и начинать все по новой…

– Ты позвонила мне только для того, чтобы рассказать, как ненавидишь понедельники?

– Нет, конечно. Я была бы рада, если бы ты обзавелась мобильником.

– Не хочу.

– Ну ты и динозавр! В четверг придешь?

– У меня встреча с Джеком. – Она руководила его психотерапевтической практикой.

– Не могла бы ты прийти пораньше? – попросила ее Паз. – Нам очень важно твое мнение.

– Свое мнение я могу высказать и по телефону. О чем речь?

– Лучше при личной встрече, – уклонилась от ответа Паз.

– Дело в Рубене, да?

– Нужно просто кое-что обсудить. А ты с Рубеном… – Она оборвала фразу, оставив намек на целую историю взаимоотношений.

Фрида прикусила губу, пытаясь догадаться, что же стряслось.

– К которому часу мне подъехать?

– К двум сможешь?

– До двух часов у меня пациент. Могу подойти к половине третьего. Так устроит?

– Вполне.

Она продолжила обед: тост уже остыл. Ей не хотелось думать ни о клинике, ни о Рубене. В ее обязанности входило разгребать беспорядок и унимать боль в головах других людей, но только не его беспорядок и не его боль. Его проблемы в ее обязанности не входили.

Джо Франклин был ее последним пациентом в тот день. Вот уже целый год и четыре месяца он приходил к ней на прием по вторникам, в десять минут шестого – хотя иногда так и не добирался до ее кабинета или являлся почти к самому окончанию отведенного ему времени. Фрида спокойно ждала его, используя неожиданную паузу для того, чтобы закончить записи по другим пациентам, или же просто чертила каракули в блокноте. Уходила она лишь по истечении всех отведенных на его прием пятидесяти минут. Она знала, что является единственным неизменным элементом его крутящейся колесом, калейдоскопичной недели. Однажды он признался, что иногда только мысль о ней, такой хрупкой и строгой, сидящей в огромном красном кресле, дает ему силы жить дальше, хоть и не всегда – приходить к ней на прием.

Сегодня он опоздал на тридцать пять минут. Входя, он чуть не упал, споткнувшись о порог, словно только что чудом не попал под колеса автомобиля и еще не пришел в себя после шока; губы у него шевелились, но с них не сорвалось ни звука. Фрида заметила, что шнурки на ботинках у него развязаны, а пуговицы на рубашке застегнуты как попало и виден мертвенно-бледный живот. Ногти у него были длинными и грязными. Густые светлые волосы явно давно не мыты, а лицо не знало бритвы. Фрида предположила, что он провел несколько дней в постели и вылез оттуда только сейчас, чтобы прийти на прием.

Джо скукожился в кресле напротив: их разделял только низкий столик. Он до сих пор не встретился с ней взглядом. Сейчас он пристально смотрел в окно, на ряд кранов, замерших в сгущающихся сумерках, словно призраки, хотя Фрида и сомневалась, что он в состоянии вообще хоть что-то замечать. Вид у него был очень несчастный. Вообще-то он производил очень хорошее впечатление, словно светился изнутри, но в такие дни, как сегодня, этого никак нельзя было сказать: свет исчез, лицо осунулось, он словно погрузнел и не воспринимал окружающую действительность.

Комнату наполнила тишина – не напряженная, а наоборот, умиротворяющая, и они позволили себе погрузиться в нее. Здесь они в безопасности. Джо издал протяжный вздох и повернул голову. Глаза у него наполнились слезами.

– Так плохо? – сочувственно спросила Фрида и подвинула к нему коробку с салфетками.

Он молча кивнул.

– Но вы пришли сюда. Это уже что-то.

Он аккуратно достал одну салфетку, осторожно приложил ее к лицу и вытер его такими деликатными движениями, словно оно кровоточило. Затем промокнул глаза. Смял салфетку в плотный мокрый шарик и положил на стол, затем достал из коробки еще одну. Наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях. Поднял глаза, словно собираясь заговорить, даже открыл рот, но не произнес ни слова, а когда Фрида спросила, не хочет ли он что-то сказать, яростно замотал головой, словно загнанный в угол зверь. В шесть часов, когда время его сеанса подошло к концу, он все еще ничего не сказал.

Фрида встала и открыла входную дверь. Она посмотрела, как он, спотыкаясь, бредет вниз по лестнице, наступая на шнурки, а затем подошла к окну и понаблюдала за тем, как он выходит из здания. Он прошел мимо какой-то женщины, и та даже не удостоила его взглядом. Фрида посмотрела на часы: ей уже пора. Нужно успеть подготовиться. С другой стороны, торопиться некуда.

Восемь часов спустя Фрида спустила ноги с кровати, стоящей не в ее квартире, и спросила:

– У тебя есть что-нибудь выпить?

– Посмотри в холодильнике, там оставалось пиво.

Фрида прошла в кухню и взяла бутылку из дверцы холодильника.

– Открывашка есть? – крикнула она.

– Если бы мы поехали к тебе, ты бы не задавала таких вопросов, – ответил он. – В ящике возле печки.

Фрида открыла пиво и вернулась в спальню небольшой квартиры Сэнди в модном районе. Выглянула в окно и залюбовалась мигающими в темноте огнями. Во рту пересохло, и она сделала глоток из бутылки.

– Если бы я жила на пятнадцатом этаже, я бы все время проводила у окна. Такое впечатление, что сидишь на вершине горы.

Она подошла к кровати. Сэнди лежал, закутавшись в сбившиеся простыни. Она присела на краешек постели и посмотрела на него сверху вниз. Он совершенно не походил на шотландца, несмотря на свое говорящее имя, – внешность у него была, скорее, средиземноморская: смуглая кожа и иссиня-черные как вороново крыло волосы, в которых кое-где пробивалась седина. Он встретился с ней взглядом, но не улыбнулся.

– Ох, Фрида…

У Фриды возникло ощущение, что ее сердце – старый сундук, поднятый с глубин морского дна, чью подбитую железом крышку поднимают в первый раз спустя сотни лет. Кто знает, какие сокровища она там обнаружит?

– Пива хочешь?

– Напои меня изо рта.

Она поднесла к губам бутылку и глотнула пива, затем наклонилась так, что их губы почти соприкоснулись. Почувствовала, как прохладная жидкость тонкой струйкой полилась ему в рот. Он попробовал сглотнуть, подавился, закашлялся, но тут же рассмеялся.

– Наверное, лучше все-таки пить из бутылки, – предложила она.

– Нет, – возразил он, – так куда лучше.

Они обменялись быстрыми улыбками, и Фрида положила ладонь на его безволосую грудь. Они заговорили одновременно, хором извинились, снова заговорили – и опять одновременно.

– Сначала ты, – решила наконец Фрида.

Он провел пальцем по ее щеке.

– Я ничего такого не ожидал, – признался он. – Все произошло так быстро…

– Ты говоришь так, словно сожалеешь.

Он притянул ее к себе, уложил на постель и навис над ней всем телом. Провел рукой по ее гладкой коже.

– Вовсе нет, – возразил он. – Но у меня такое чувство, словно я не знаю, куда попал. – Он помолчал. – Скажи же что-нибудь.

– Думаю, что-то в этом роде я и собиралась сказать.

Сэнди улыбнулся.

– А ты что-то планировала?

– Не совсем. Я провожу время, пытаясь помочь людям разобраться со своей жизнью. Предложить им историю. Но в чем при этом состоит моя собственная история – я не знаю. А теперь я чувствую, как меня что-то уносит, но что именно – понять не могу.

Сэнди поцеловал ее в шею, потом в щеку, а потом – в губы, долго и страстно.

– Ты останешься на ночь?

– Когда-нибудь, – пообещала Фрида. – Но не сегодня.

– А к себе меня пригласишь?

– Когда-нибудь.

 

Глава 5

Детектив Иветта Лонг посмотрела на своего начальника, старшего инспектора Малкома Карлссона, и спросила:

– Вы готовы?

– А какая разница? – ответил он вопросом на вопрос, и они вышли на улицу.

Это был боковой выход из здания суда, но и тут им не удалось избежать встречи с репортерами и камерами. Карлссон постарался взять себя в руки и не вздрогнуть, когда вокруг засверкают вспышки, иначе в вечерних новостях он появится в образе нечистого на руку копа-неудачника. Кое-кого он даже узнал: в последние несколько недель он регулярно видел эти лица на местах для прессы. Не успел он выйти из здания, как на него тут же обрушился град вопросов – журналисты выкрикивали их, перебивая друг друга, так что слова слились в нестройный гул.

– По одному, пожалуйста, – попросил инспектор. – Мистер Карпентер, я вас слушаю, – обратился он к лысому мужчине с микрофоном.

– Как вы считаете, оправдательный приговор – это личное оскорбление для вас или просто сбой в системе?

– Обвинение я выдвигал не один, а вместе со службой уголовного преследования. Больше мне сказать нечего.

Руку подняла женщина, представлявшая какую-то солидную газету, – какую именно, Карлссон не помнил.

– Вас обвинили в том, что вы передали в суд сырое дело. Что вы на это скажете?

– Расследование проводил я. И мне нести полную ответственность.

– Вы намерены возобновить расследование?

– Мои подчиненные готовы рассмотреть любые новые данные.

– Вы согласны, что операция была просто ненужной тратой человеческих ресурсов и денег налогоплательщиков?

– Я считал, что мы собрали весьма убедительные доказательства, – возразил Карлссон, отчаянно пытаясь подавить приступ тошноты. – Однако жюри присяжных с нами не согласилось.

– Вы уйдете в отставку?

– Нет.

Ближе к вечеру, согласно традиции, в пабе «Герцог Вестминстерский» устроили поминки. Группа полицейских образовала шумную толпу в углу, под застекленной выставкой морских узлов. Детектив Лонг села рядом с Карлссоном. Она принесла два стакана виски и только сейчас заметила, что начальник почти не притронулся к тому, который уже стоял перед ним.

Карлссон окинул взглядом товарищей.

– Они, похоже, в достаточно хорошем настроении, – заметил он. – Учитывая обстоятельства.

– Потому что ты взял всю вину на себя, – напомнила она. – Не надо было так поступать.

– Это моя работа, – только и ответил инспектор.

Иветта Лонг огляделась и вздрогнула.

– Поверить не могу, – призналась она. – Кроуфорд пришел. Эта мразь, которая и заварила всю кашу. Он все-таки пришел!

Карлссон улыбнулся: до сегодняшнего дня он ни разу не слышал, как Иветта ругается. Наверное, она и правда разозлилась. Комиссар задержался у бара, затем подошел к их столу и сел. Он даже не заметил свирепого взгляда, которым его наградила детектив Лонг, и спокойно пустил Карлссону через стол стакан виски.

– Добавь к своей коллекции, – пошутил он. – Ты это заслужил.

– Благодарю, сэр, – смиренно откликнулся Карлссон.

– Ты сегодня отдувался за всю команду, – продолжал Кроуфорд. – Не думай, будто я этого не понял. Я знаю, что давил на тебя. У меня были серьезные причины… политического характера. Надо было показать всем, что мы не бьем баклуши, что у нас есть результаты.

Карлссон сдвинул все свои стаканы вместе, словно раздумывая, из какого отпить сначала.

– Решение принимал я, – заявил он. – Я руководил операцией.

– Мэл, ты сейчас не с прессой разговариваешь, – заметил Кроуфорд. – Твое здоровье! – Он одним глотком осушил стакан и встал. – Не могу остаться с вами, – извинился он. – Меня ждут на обеде у министра внутренних дел. Вы все знаете, какой у них обычно сценарий: я буду ходить по комнате и выражать соболезнования. – Он наклонился к Карлссону, словно собираясь сказать что-то очень личное. – Однако, – напомнил он, – от тебя все ждут результатов. Надеюсь, в следующий раз ты меня не разочаруешь.

Рубен Мак-Гилл до сих пор курил так, словно на дворе стоят восьмидесятые. Или даже пятидесятые. Он достал из пачки «Житан» одну сигарету, закурил и резко закрыл зажигалку. Он молчал, и Фрида не стала заговаривать с ним первой. Она просто сидела с противоположной стороны стола, изучая бывшего начальника. В каком-то смысле он сейчас выглядел лучше, чем пятнадцать лет назад, когда они только познакомились. Шикарная грива волос поседела, лицо покрыли морщины, появился второй подбородок, но все это лишь усиливало его шарм бродяги. Он по-прежнему одевался в джинсы и рубашки с открытым воротом. Этот человек откровенно заявлял окружающим – и, в частности, своим пациентам, – что не является частью системы.

– Рад вас видеть, – наконец произнес он.

– Мне позвонила Паз.

– Теперь и она? Меня, похоже, окружают шпионы. Вы тоже шпионите? И каково ваше мнение? Раз уж вас вызвали.

– Я – член правления клиники, – напомнила ему Фрида. – А это означает: если кто-то проявляет беспокойство, я обязана отреагировать.

– Так реагируйте, – хмыкнул Рубен. – А мне-то что делать? На столе прибрать?

Столешницу не было видно из-за нагромождения книг, документов, папок и научных журналов. Еще там валялись ручки и даже стояли чашки и тарелки.

– Проблема не в беспорядке, – возразила Фрида. – Однако я не могла не заметить, что беспорядок остался идентичен тому, который я видела, когда пришла сюда три недели тому назад. Я не понимаю, почему с тех пор беспорядок ни на йоту не изменился, почему куча на столе не увеличилась.

Он рассмеялся.

– А вы опасный человек, Фрида. Мне стоит давать согласие на встречу с вами, только если она будет проходить на нейтральной территории. Как вы, наверное, слышали, Паз и остальные считают, что я недостаточно «галочек» поставил, слишком мало у меня точек над «i». Простите, но я слишком занят, чтобы заботиться о других.

– Паз беспокоится о вас, – ответила Фрида. – И я тоже. Вы говорили о «галочках»… Возможно, это тревожный знак. А возможно, лучше услышать критику от людей, которые вас любят, прежде чем на непорядок обратят внимание те, кто вас не любит. Предполагаю, такие люди существуют.

– Предполагаете, значит… – проворчал Рубен. – А знаете, что бы вы сделали, если бы и правда любили меня?

– И что же?

– Перешли бы сюда на работу на полный день.

– Не уверена, что это хорошая мысль.

– А почему нет? Вы по-прежнему могли бы принимать своих пациентов. Ну и за мной приглядывали бы.

– Но я не хочу приглядывать за вами, Рубен. Я не несу за вас ответственности, а вы не несете ответственности за меня. Я предпочитаю сохранять автономию.

– В чем я ошибся?

– Простите, не поняла.

– Почти сразу, как вы пришли сюда, тогда еще юная и энергичная студентка, я увидел в вас человека, которому однажды передам свои полномочия. Что произошло?

Фрида недоверчиво нахмурилась.

– Во-первых, вы никому и никогда не собирались передавать свое детище. А во-вторых, я не хочу ничем руководить. Я не хочу тратить жизнь на проверку того, оплачены ли счета за телефон и заперты ли пожарные выходы. – Фрида помолчала. – Когда я пришла сюда в первый раз, я поняла, что для меня это – по крайней мере, на тот момент – лучшее место на свете. Испытывать одинаковое удовольствие в течение более длительного времени… ну, практически невозможно.

– Вы хотите сказать, что все покатилось вниз?

– Это как с рестораном, – продолжала Фрида. – Например, однажды ты готовишь потрясающее блюдо. Но ведь тебе придется готовить его – и точно так же потрясающе – и на следующий день, и через день. Большинство людей так не могут.

– Я, черт побери, не готовлю пиццу! Я помогаю людям взять жизнь в свои руки. Что я делаю не так? Скажите мне!

– Я не говорила, что вы что-то делаете не так.

– Вот только вы почему-то обо мне беспокоитесь.

– Возможно, – осторожно предложила Фрида, – вам стоит больше делегировать полномочия.

– Что, все так думают?

– Рубен, «Склад» – ваше творение. Это просто потрясающее творение. Оно помогло многим людям. Но не следует держать все нити в своих руках. Иначе, когда вы уйдете, все рухнет. Вы ведь этого не хотите, верно? Здесь многое изменилось с тех пор, как вы начинали – в подсобке.

– Разумеется!

– А вы никогда не задумывались о том, что ваше нежелание управлять всем и вся на «Складе» – это способ переложить ответственность, но при этом не признаваться себе в том, что вы ее перекладываете?

– Нежелание управлять? И все из-за того, что на столе у меня бардак?

– И что, возможно, было бы лучше подойти ко всему более рационально?

– Отвали. Нечего мне тут голову лечить.

– Да я и так уже собиралась уходить, – Фрида встала. – У меня назначена встреча.

– Получается, я на испытательном сроке? – фыркнул Рубен.

– А почему вы так упрямо не хотите ставить точки над «i»? Ведь если этого не делать, как вы узнаете, что это именно «i»?

– С кем у вас встреча? Это как-то связано со мной?

– Встречаюсь со своим стажером. В мои обязанности входит регулярно видеться с ним и обсуждать его успехи, так что о вас мы говорить не будем.

Рубен затушил сигарету в пепельнице, и так уже полной окурков, они чуть ли не вываливались из нее.

– Нельзя на всю оставшуюся жизнь спрятаться в своей комнатке и только и делать, что чесать языком, – неожиданно заявил он. – Рано или поздно вам придется выйти в большой и страшный мир и запачкать руки.

– А я думала, что сидеть в своей комнатке и разговаривать с пациентом – наша работа…

Когда Фрида вышла из кабинета Рубена, то обнаружила, что по коридору слоняется Джек Дарген. Это был долговязый молодой человек – пылкий, умный и нетерпеливый, – и он был приписан к их клинике для прохождения практики, как в таком же возрасте к ней приписали и Фриду. Он присутствовал на сеансах групповой терапии, и ему выделили одного пациента. Раз в неделю он должен был встречаться с Фридой, чтобы она могла оценить его успехи. Во время первой же встречи, прекрасно понимая, что поступает традиционно, понимая, что и Фрида это понимает, поэтому презирая себя, Джек по уши влюбился в свою наставницу.

– Я не могу здесь находиться, – заявила Фрида. – Идем.

Двигаясь к выходу, они повстречали мужчину, идущего в противоположном направлении: его круглое лицо выражало растерянность, а в грустных, как у спаниеля, глазах застыло недоумение.

– Я могу вам помочь? – спросила его Фрида.

– Я ищу доктора Мак-Гилла.

– Вам туда. – И она кивнула на закрытую дверь.

Проходя мимо Паз, которая весело болтала по телефону, сопровождая разговор бурной жестикуляцией, так что казалось: еще немного, и многочисленные кольца слетят с ее пальцев, Фрида неожиданно почувствовала себя уткой, за которой послушно идет единственный утенок. Когда они подошли к дороге, то увидели, что вверх по холму едет автобус, и, как только он остановился, сели в него. Джек засуетился. Он не знал, куда присесть: рядом с ней, напротив нее, на сиденье впереди или сзади… Когда он наконец решился и сел рядом, то опустился аккурат на ее юбку и тут же подскочил как ошпаренный.

– А куда мы едем?

– Есть одно кафе, его владельцы – мои добрые знакомые. Они недавно открылись, рядом с моим домом. Работают без перерывов.

– Хорошо, – кивнул Джек. – Отлично. Да.

И надолго замолчал.

Фрида смотрела в окно и тоже молчала, а Джек исподтишка поглядывал на нее. Он еще никогда не находился так близко к ней. Их бедра соприкасались, и до его обоняния долетал аромат ее духов. Когда автобус завернул за угол, Джека тряхнуло, и он прижался к Фриде всем телом. Он совершенно ничего не знал о ней. Обручального кольца у нее на пальце нет, так что, наверное, она не замужем. Но, возможно, она просто с кем-то живет? Может, у нее есть любовник? Может, она вообще лесбиянка – откуда ему знать? Что она делает, когда выходит из клиники? Какую одежду носит, когда снимает свои асексуальные костюмы и строгие юбки? Она хоть когда-нибудь распускает волосы, танцует, позволяет себе лишнее?

Когда они вышли из автобуса, Джеку пришлось поспешить, чтобы не отставать от Фриды, которая вела его через лабиринт улиц, пока они не дошли до Бич-стрит. Там было очень много ресторанчиков и забитых клиентами кафе, маленьких картинных галерей, магазинчиков, торгующих сыром, или керамикой, или канцелярскими принадлежностями. Он заметил срочную химчистку, лавку скобяных товаров, круглосуточный супермаркет, где можно было приобрести газеты не только на английском, но и на польском и греческом языках.

Кафе «Номер девять» было теплым и отличалось скромным дизайном. Там царил запах свежеиспеченного хлеба и кофе. Внутри стояли всего лишь пять или шесть столиков, большинство из которых пустовали, и несколько высоких табуретов у стойки бара.

Женщина за прилавком приветственно подняла руку.

– Как прошло утро?

– Хорошо, – ответила Фрида. – Керри, это мой коллега, Джек. Джек, это Керри Хедли.

Джек, порозовев от удовольствия – ведь Фрида удостоила его звания «коллега»! – пробормотал нечто невразумительное.

Керри наградила его широкой улыбкой.

– Что вам предложить? Пирожных почти не осталось… Маркус скоро напечет еще, но сейчас он пошел в школу за Катей. Есть несколько оладий.

– Только кофе, – отказалась Фрида. – Из твоей сверкающей новой кофеварки. А вам, Джек?

– Тоже, – коротко ответил тот, хотя уже и так дергался от переизбытка кофеина и адреналина.

Они сели за столиком у окна, лицом друг к другу. Джек снял пальто, и Фрида увидела, что на нем брюки из коричневого вельвета, рубашка в яркую полоску и ядовито-зеленая футболка, которая просвечивала сквозь рубашку. Кроссовки грязные, а волосы такие взлохмаченные, словно он целый день в отчаянии запускал в них пальцы.

– Вы что, в таком виде принимаете пациента? – ужаснулась Фрида.

– Не совсем. Я просто так одеваюсь. А что?

– Думаю, вам следует надевать что-то более… нейтральное.

– Что, костюм и галстук?

– Нет, зачем же? Просто что-то скучное: однотонную рубашку или пиджак. Что-то более незаметное. Вы ведь не хотите вызвать слишком сильный интерес у пациента.

– Ну, это маловероятно.

– Почему?

– Парень, которого я вроде как должен лечить, слишком поглощен собственной персоной. Именно в этом и состоит его проблема. Я что хочу сказать: это ведь плохо, правда, если я начинаю воспринимать своего первого в жизни настоящего пациента как занозу в одном месте?

– Никому не нужно, чтобы вы его полюбили. Но вы должны помочь ему.

– У этого типа, – продолжал Джек, – проблемы в семье. Но, как оказалось, эти проблемы возникли потому, что ему загорелось переспать с коллегой. Похоже, он и к терапевту-то обратился лишь затем, чтобы я согласился: да, жена действительно его не понимает; да, он имеет полное право исследовать другие возможности. Словно он решил, что должен пройти суровое испытание, и тогда он разрешит себе интрижку и будет считать, что так и надо.

– И что?

– Когда я учился на медицинском факультете, то думал, что учусь лечить людей. Лечить их тело, их душу. И я не очень обрадуюсь, если узнаю, что моя работа как психотерапевта заключается в том, чтобы научить его не казнить себя за измену жене.

– А вы считаете, что именно это и делаете?

Фрида внимательно посмотрела на него, и от нее не укрылась охватившая его смесь робости и экзальтации. На запястьях у него была экзема, ногти обкусаны. Он хотел порадовать ее и бросить ей вызов. Разговаривал он быстро, слова буквально лились потоком, а щеки покрывали то румянец, то бледность.

– Я не знаю, что делаю, – признался Джек. – Именно об этом я и говорю. Я могу быть в этом откровенным, правда? Мне не очень нравится, что я поощряю его измены жене. С другой стороны, не могу же я просто заявить ему: «Не прелюбодействуй». Это уже не лечение.

– А почему он не должен прелюбодействовать? – спросила Фрида. – Вы ведь не знаете, какая у него жена. Может, она сама вынуждает его к изменам. Может, она сама ему изменяет.

– Все, что мне о ней известно, – это то, о чем он сам рассказал. Вы же сами говорите, что люди должны найти подходящий рассказ для своей жизни. И он такой рассказ, похоже, нашел, и это чертовски удобный рассказ. Я стараюсь войти в его положение, хотя он все и усложняет, но он даже не пытается войти в положение собственной жены! Или чье бы то ни было. И меня это беспокоит. Я не знаю, что делать. Я просто не хочу поддерживать его в мысли, что быть кобелем – хорошо. А что бы вы сделали на моем месте?

Джек откинулся на спинку стула и так резко схватил чашку с кофе, что пролил его, прежде чем успел поднести ко рту. У него за спиной в кафе вошел крупный мужчина, тянущий за собой девочку с таким огромным ранцем на спине, что она напоминала черепаху. Мужчина кивнул Фриде и поднял руку в знак приветствия.

– Мир вылечить нельзя, – заметила Фрида. – Нельзя выйти из дома и изменить мир по своему вкусу. Все, что вы можете, – это работать с крошечным кусочком мира, который находится в голове вашего пациента. Вам не нужно. давать ему разрешение, это не входит в ваши обязанности. Но вам следует добиться того, чтобы он был честен с самим собой. Когда я говорила о рассказе, я вовсе не имела в виду, что сгодится любой. Вы можете начать с того, чтобы попытаться объяснить ему, почему он ищет вашего одобрения в этом вопросе. Почему он не может просто пойти и сделать то, что хочет?

– Если я задам ему такой вопрос, возможно, он таки пойдет и сделает.

– По крайней мере, он возьмет на себя ответственность за свой поступок, вместо того чтобы спихивать ответственность на вас. – Фрида немного помолчала. – Как у вас дела с доктором Мак-Гиллом? Вам нравится принимать участие в его сеансах групповой терапии?

Джек подозрительно покосился на нее.

– Не думаю, что у него есть на меня время. Или вообще хоть на кого-то из нас. Я так много о нем слышал, прежде чем получил место стажера в «Складе»… но он, похоже, переживает сейчас стресс и немного рассеян. Не думаю, что обучение стажеров стоит у него на первом месте. Вы ведь его лучше всех знаете, да?

– Возможно.

 

Глава 6

В последнее время Рубен Мак-Гилл стал замечать, что пятьдесят минут без сигареты – это очень долго. Докурив прямо в кабинете, он сунул в рот жвачку с особо сильным запахом мяты. Впрочем, он понимал, что это лишь дань традиции: в нынешнее время окружающие улавливали запах табака, какие бы меры предосторожности ни предпринимал курильщик. А еще двадцать лет назад все было иначе, ведь тогда все, абсолютно все источало слабый запах сигаретного дыма. Впрочем, какое это имеет значение? Зачем он вообще взял жвачку, чтобы перебить запах? Ведь курение законом не запрещено…

Он вошел в приемную и увидел, что Алан Деккер уже сидит там в ожидании первого сеанса психотерапии. Рубен провел посетителя в одну из трех комнат для сеансов, которыми располагала клиника. Алан с любопытством огляделся.

– А я думал, тут будет кушетка, – заметил он. – Такая, как в кино.

– Вовсе не обязательно верить всему, что показывают в кино. Я считаю, что куда лучше сидеть напротив друг друга. Как нормальные люди.

И он жестом предложил Алану устраиваться в сером кресле с прямой и жесткой спинкой, вынуждающей пациента сидеть ровно и смотреть строго вперед. Сам Рубен сел напротив, так что их разделяло приблизительно шесть футов пространства. Достаточно, чтобы эта близость не казалась давящей, но и не так далеко, чтобы вынуждать собеседников повышать голос.

– Что вы хотите, чтобы я вам рассказал? – спросил Алан. – Я еще никогда не был у терапевта, так что…

– Просто говорите, – предложил ему Рубен. – Времени у нас достаточно.

Прошло всего лишь три минуты, может, четыре, с тех пор как Рубен выкурил сигарету. Он затушил ее о перила на лестнице пожарного выхода, хотя выкурил только чуть больше половины, и бросил окурок на бетонное покрытие двора. И теперь ему опять хотелось курить. Или, по крайней мере, он не мог перестать думать о сигаретах. Курил он не только ради того, чтобы вдохнуть дым. Таким образом он еще и отмерял время, и, кроме того, за сигарету можно уцепиться. Внезапно он понял, что не знает, куда девать руки. На подлокотники – слишком официально. На колени – слишком принужденно, это создаст впечатление, что он пытается что-то скрыть. И он стал принимать то одну позу, то другую попеременно.

В 1977 году, когда Рубен только создал свою клинику, ему исполнился лишь тридцать один год, а он уже стал одним из самых знаменитых психоаналитиков в стране. На самом деле, это походило скорее на группу единомышленников или общественное движение, чем на клинику. Он создал собственную версию психотерапии – более эклектичную и менее связанную правилами, чем большинство традиционных подходов, существовавших на тот момент. Его версия должна была изменить целое направление в науке. Его фотографии появлялись на обложках журналов. Интервью с ним печатались в газетах. Он комментировал документальные фильмы на телевидении. Писал книги с таинственными, слегка эротичными названиями («Желание и приобретенная беспомощность», «Игривость любви»). Он начинал работу в гостиной своего викторианского дома с террасой в элитном районе Примроуз-Хилл, и даже когда клиника стала организацией, финансируемой Государственной службой здравоохранения и переехала в Свисс-Коттедж, она сохранила атмосферу богемности. «Склад» был разработан в стиле модерн: архитектор решил сохранить некоторые детали старого здания (стальные брусья и стены, выложенные шероховатым лицевым кирпичом), а затем добавил массу стекла и нержавеющей стали. Однако с течением времени кое-что неизбежно изменилось. И Рубену оказалось очень тяжело признаться себе в том, что на самом деле никакой новой версии психотерапии никогда не существовало. Рубен Мак-Гилл был очень привлекательным и харизматичным человеком, и он притягивал коллег и пациентов, как религиозный деятель притягивает последователей. С годами физическая привлекательность и харизма поблекли. Выяснилось, что его терапевтические методы невозможно использовать в условиях других медицинских учреждений, а перечень психологических состояний, для которых они годились, постепенно сужался. Но «Склад» оставался успешным предприятием и пользовался уважением. Он помог отдельным людям изменить свою жизнь, но изменить весь мир, конечно, не смог.

Рубен оставался одаренным психоаналитиком, но в последние годы с ним что-то произошло. Он где-то читал, что у пилотов самолетов после десятилетий безупречной службы развивается боязнь полетов. До него доходили слухи о театральных актерах, неожиданно начинавших испытывать страх перед сценой – такой всеобъемлющий, что они больше не могли играть в театре. Слышал он и о подобном страхе у психоаналитиков, а именно – об ужасе от осознания того, что они не настоящие врачи, что они не могут предложить такие же методы исцеления, какие предлагают другие направления медицины, и что вообще психотерапия – сплошная болтовня и шаманство. Но Рубен таких чувств никогда не испытывал. Ибо что такое исцеление, в конце концов? Он знал, что он не медик, не врач, а кто-то вроде народного целителя. Он знал, что может кое в чем помочь тем, кто обращается к нему за помощью, – испытывающим боль, но не способным сказать, что же именно у них болит.

Все было намного проще, но и разочарования приносило больше. Неожиданно – или все-таки постепенно? – он обнаружил, что пациенты вгоняют его в тоску. В этом и состоит принципиальная разница между психоанализом и другими направлениями медицины. В последнем случае пациент предъявляет, а врач, соответственно, осматривает его руку, или делает рентген груди, или заглядывает под язык. Но если вы психоаналитик, вам придется выслушивать перечень симптомов снова и снова, и так будет продолжаться час за часом. На заре карьеры таких ощущений у него не возникало. Иногда Рубену казалось, что он выслушивает пример некоего исключительно чистого литературного жанра – устного жанра, который ему предстоит интерпретировать, расшифровать. Со временем он стал считать этот жанр самым ужасным в литературе: полным клише и повторений, абсолютно предсказуемым; а потом этот текст вообще перестал относиться к литературе, превратившись в поток бесформенного, бессмысленного словоблудия, и он стал давать этому потоку проплывать мимо него – как реке, как транспорту. Он словно стоял на мосту через автомагистраль и смотрел, как внизу мелькают машины, а в них сидят люди, которых он совершенно не знает и знать не желает. Они говорили, а иногда и плакали, а он кивал и думал о посторонних вещах и ждал, когда же можно будет закурить – когда до конца часа останется ровно девять минут.

– Эти мысли – словно рак, – жаловался Алан. – Понимаете, о чем я?

Повисло молчание.

– Что, простите? – переспросил Рубен.

– Я сказал: «Понимаете, о чем я?»

– В каком смысле?

– Да вы вообще меня слушали?

Снова повисло молчание. Рубен украдкой бросил взгляд на часы. Прошло двадцать пять минут сеанса. Он не помнил ничего, о чем говорил пациент, – абсолютно ничего. И задумался, какой вопрос тут можно задать.

– У вас такое чувство, что вас не слушают? Хотите поговорить об этом?

– Вот только не надо! – заявил Алан. – Вы все пропустили мимо ушей.

– Почему вы так считаете?

– Ну, тогда повторите что-нибудь из того, что я сказал. Одну деталь. Любую.

– Простите, мистер… гм…

– Вы что, даже имени моего не помните? Джеймс.

– Простите, Джеймс…

– Да никакой я не Джеймс! Я Алан. Алан Деккер. Я ухожу. И я обязательно на вас пожалуюсь. Вам это так с рук не сойдет. Таким, как вы, нельзя принимать пациентов.

– Алан, мы должны…

Они одновременно встали, и какое-то мгновение сверлили друг друга взглядом. Рубен протянул было руку, собираясь схватить Алана за рукав, но передумал и примирительно поднял руки.

– Поверить не могу! – воскликнул Алан. – Я же говорил: ничего хорошего из этого не выйдет. Мне сказали, что нужно попробовать. Что это поможет. Главное, чтобы я не закрывался.

– Мне очень жаль, – прошептал Рубен, но Алан его уже не слышал. Он ушел.

 

Глава 7

Во второй половине пятницы Фрида снова пришла в клинику: ей нужно было взять кое-какие книги из скромной библиотеки, чтобы подготовиться к докладу, запланированному через несколько недель. Большинство сотрудников уже разошлись по домам, но Паз еще работала и, увидев Фриду, знаком пригласила ее подойти.

Паз работала в «Складе» всего лишь полгода. Она выросла в Лондоне, и это было слышно по ее произношению, но мать ее была родом из Андалусии, и Паз унаследовала от нее темные волосы и темные глаза. Она была яркой женщиной и, несомненно, придавала клинике определенную мелодраматичность, даже в спокойные дни. Сейчас же она просто олицетворяла нетерпение.

– Никак не могла дозвониться до вас, – начала она. – Вы поговорили с Рубеном?

– Поговорила, и вам это известно. А что? Что он натворил?

– Ну, во-первых, сегодня утром он просто не пришел на запланированные сеансы. И я никак не могу с ним связаться.

– Это плохо.

– Есть еще кое-что. Его пациент, – Паз заглянула в документ, лежащий на столе, – очень угнетен, у него бывают приступы паники, и терапевт направил его к Рубену. Прошло все плохо. Очень плохо. Он намерен подать официальную жалобу.

– На что?

– Он говорит, что Рубен совершенно его не слушал.

– А что на это говорит сам Рубен?

– Да он, черт возьми, как воды в рот набрал! Наверное, думает, что все обойдется. Может, он и прав. Но он провалял дурака с этим пациентом, и тот рассердился. Очень рассердился.

– Думаю, все как-то решится само собой.

– В том-то и дело, Фрида. Извините, что сваливаю с больной головы на здоровую. Но я вроде смогла его убедить – в смысле, Алана Деккера – ничего не предпринимать, пока он не поговорит с вами. Я подумала, что, возможно, вы согласитесь принять его.

– Как пациента?

– Ну да.

– Господи, – вздохнула Фрида. – Почему Рубен не в состоянии сам разгрести то, что натворил? – Паз молчала, только умоляюще посмотрела на нее. – Вы уже обсуждали это с Рубеном? Не могу же я просто забрать у него пациента.

– Типа того.

– Что вы имеете в виду?

– Он не очень-то разговорчив. Но я так поняла, он и сам хочет, чтобы вы взяли этого пациента на себя. Если вы, конечно, не против.

– Ладно. Думаю, я смогу провести диагностический сеанс.

– Завтра?

– Нет, завтра суббота. Я могу принять его в понедельник. В половине третьего, у меня дома.

– Спасибо, Фрида.

– А вы пока просмотрите расписание Рубена и подумайте над тем, чтобы и других его пациентов кому-нибудь передать.

– То есть все настолько плохо?

– Возможно, Алан Деккер просто первым это заметил.

– Рубену это не понравится.

Каждую пятницу Фрида пешком ходила в Ислингтон, чтобы навестить племянницу Хлою. Это вовсе не был визит вежливости: Хлое недавно исполнилось шестнадцать, в июне ей предстояло сдавать экзамены, и Фрида давала ей дополнительные уроки по химии – предмету, который Хлоя (она не исключала, что и сама станет врачом) воспринимала со смесью ярости и ненависти, словно это живой человек, поставивший перед собой цель довести ее до ручки. Мысль о дополнительных занятиях пришла в голову ее матери, Оливии, но Фрида поддержала ее только после того, как Хлоя, пусть и с неохотой, но согласилась терпеть один урок в неделю, по пятницам, с половины пятого до половины шестого. Однако девушка далеко не всегда придерживалась расписания. Однажды она вообще не явилась на урок (но подобное больше не повторялось – после реакции Фриды); частенько она позволяла себе опаздывать: вползала в дом, швыряла папки на кухонный стол прямо среди немытых тарелок и пачек невскрытых счетов и свирепо таращилась на тетю, однако та игнорировала перепады настроения племянницы.

Темой сегодняшнего занятия было связывание ковалентной связью. Ковалентную связь Хлоя ненавидела. Ионную связь – тоже. Она ненавидела периодическую систему. Она ненавидела уравнения равновесия. А к пересчету массы в молях и обратно вообще испытывала омерзение. Она сидела напротив Фриды: темно-русые волосы закрывают лицо, рукава слишком большой толстовки натянуты на кисти рук, так что оттуда торчат только кончики ногтей, выкрашенные в черный цвет. Фрида задумалась, не скрывает ли племянница что-то. Почти год назад Оливия в истерике позвонила Фриде и сообщила, что Хлоя режет себе вены. Иногда она использует лезвие из точилки для карандашей, иногда – иголки из циркуля. Оливия узнала об этом лишь потому, что случайно открыла дверь ванной и увидела шрамы на руках и ногах дочери. Хлоя заявила, что это все не страшно, что она просто балуется, что все так делают и что вреда от этого никакого. Да и в любом случае, это Оливия виновата, потому что не понимает, каково это – быть ею, единственным ребенком, к которому мать относится как к младенцу и чей отец сбежал с женщиной, чуть старше его дочери. Какая мерзость! Если быть взрослой означает быть такой, то она взрослеть не желает. После чего она заперлась в ванной и отказалась выходить – тут-то Оливия и позвонила Фриде. Фрида приехала и села на ступеньках у входа в ванную. Она объявила Хлое, что, если та хочет поговорить, она готова слушать, но ждать будет не дольше часа. За десять минут до окончания объявленного срока Хлоя вышла из ванной: лицо у нее опухло от слез, на руках появились новые порезы, которые она тут же с вызовом продемонстрировала Фриде: «Вот, посмотри, что она заставила меня сделать…» Они поговорили – или, точнее, Хлоя вывалила на нее кучу плохо сформулированных фраз о том, какое облегчение она испытывает, проводя лезвием по коже и глядя, как порез наполняется кровью; как ее бесят ее жалкий отец и – Господи! – мамочка-паникерша; какое отвращение она испытывает к собственному взрослеющему, изменяющемуся телу. «Ну почему я должна проходить через все это?» – рыдала она.

Фрида не думала, что Хлоя снова начала себя резать, но ведь она и не спрашивала. Теперь она отвела взгляд от низко опущенных рукавов, от недовольного лица и сосредоточилась на химии.

– Хлоя, что происходит, когда металлы вступают в реакцию с неметаллами?

Хлоя широко открыла рот и громко зевнула.

– Хлоя!

– Не знаю. Ну почему этим нужно заниматься именно в пятницу? Я хотела съездить в центр с друзьями.

– Мы это уже обсуждали. Они обмениваются электронами. Давай начнем с простой ковалентной связи. Возьмем водород. Хлоя!

Хлоя что-то пробормотала.

– Ты слышала хоть слово из того, что я сказала?

– Ты сказала «водород».

– Правильно. Не хочешь достать блокнот?

– Зачем?

– Если вести записи, так будет легче.

– А ты знаешь, куда мама ходила и что сделала?

– Нет, не знаю. Бумага, Хлоя!

– Всего-навсего оставила свои данные в брачном агентстве.

Фрида закрыла учебник и оттолкнула его в сторону.

– А ты против?

– А ты как думаешь? Конечно, против!

– Почему?

– Это так унизительно, будто ей отчаянно не хватает секса.

– Или она одинока.

– Ха! Можно подумать, она живет одна в доме.

– Ты хочешь сказать, что у нее есть ты?

Хлоя пожала плечами.

– Я не хочу говорить об этом. Знаешь, ты не мой психотерапевт.

– Ладно, – не стала спорить Фрида. – Вернемся к водороду. Сколько у водорода электронов?

– Тебе плевать, правда? Тебе абсолютно все равно. Правильно папа о тебе говорил! – Хлоя увидела выражение лица Фриды, и голос у нее задрожал. Она уже знала: любое упоминание родственников Фриды – табу. Несмотря на все свое вызывающее поведение, она благоговела перед тетушкой и боялась ее неодобрения. – Один, – обиженно надув губы, ответила она. – У него один чертов электрон.

 

Глава 8

Когда Фрида проходила практику по неврологии, она лечила мужчину, попавшего в автокатастрофу, в результате которой у него была разрушена часть мозга, отвечавшая за распознавание лиц. Неожиданно он разучился различать людей: они стали совокупностью черт, шаблонов, не вызывающих никакого эмоционального отклика. Он больше не узнавал ни жену, ни детей. Этот случай заставил ее задуматься о том, насколько уникально каждое человеческое лицо и насколько удивительна наша способность читать его. Дома у нее стояло несколько десятков альбомов с портретами – некоторые из них были сделаны знаменитыми фотографами, но большинство она нашла в букинистических лавках: в них анонимные авторы представляли изображения неизвестных и давно уже умерших объектов съемки. Иногда, когда Фриду мучила бессонница и даже долгие прогулки не могли заставить ее провалиться в забытье, она приносила в спальню один из этих альбомов и листала его, вглядываясь в лица мужчин, женщин и детей, пытаясь по выражению их глаз угадать, чем они жили.

Она мгновенно узнала Алана Деккера: это был тот самый мужчина, с которым она столкнулась у дверей кабинета Рубена. Его лицо – круглое, в складках, неравномерно покрытое бледными веснушками – нельзя было назвать красивым в полном смысле этого слова, но оно, бесспорно, притягивало. В его карих глазах жила грусть, и еще было в них что-то такое, что напоминало ей собаку, подозревающую, что сейчас ее будут бить, но все равно выпрашивающую ласку. Голос у него дрожал, и, разговаривая, он постоянно бил кулаком в открытую ладонь. Она обратила внимание, что ногти у него обгрызены до самого мяса.

– Вы считаете… вы считаете… вы считаете… – запинаясь, повторял он. Он привык, что его постоянно перебивают, поэтому говорил, стараясь заполнить паузы в речи, пока не подберет подходящих слов. – Вы считаете, мне было легко обратиться к этому человеку?

– Это всегда нелегко, – заметила Фрида. – Для этого нужно набраться мужества.

Алан на мгновение замолчал, вид у него был растерянный.

– Я пошел из-за жены, из-за Кэрри. Она сама отвезла меня. Думаю, если бы не отвезла, я бы никогда не решился. А он выставил меня дураком.

– Он вас подвел.

– Он не уделял мне внимания. Он даже не помнил, как меня зовут!

Он посмотрел на Фриду, но она просто кивнула и ничего не сказала. Но при этом она слегка наклонилась вперед, выказывая интерес.

– Что еще хуже, ему же за это платят из денег налогоплательщиков! Я с ним разберусь.

– Ваше право, – согласилась Фрида. – Я просто хочу сказать, что то, как он вел себя с вами, оправдать нельзя. – Она замолчала, подумала минуту и выругалась про себя. Похоже, другого выхода из ситуации действительно не существует. – Но как бы вы ни решили поступить, надеюсь, мы с вами могли бы все обсудить.

– Вы что, пытаетесь отговорить меня?

– Нет, я хотела поговорить с вами о том, что вы чувствуете, о ваших страданиях. Вы ведь страдаете, не так ли?

– Это сейчас неважно, – возразил Алан. На глаза ему навернулись слезы, и он заморгал, чтобы прогнать их. – Я здесь не по этой причине.

– Как бы вы ее описали?

Алан поднял глаза и посмотрел на Фриду. Она заметила, как выражение его лица смягчилось, словно он сдался.

– Мне всегда трудно подобрать слова, – признался он. – Все кажется не таким, как надо. Я взял больничный. Сердце словно выросло, оно уже не помещается в груди. Во рту странный вкус, будто от металла. Или от крови. И у меня в голове все время крутятся мысли, картинки. Я просыпаюсь среди ночи, потому что вижу их во сне. Я не могу… я будто живу не своей жизнью. Я не ощущаю себя собой, и меня это пугает. Я не могу… – Он замолчал и нервно сглотнул. – Я не могу заниматься любовью со своей женой. Я люблю ее, у меня просто не получается.

– Такое случается, – успокоила его Фрида. – Возможно, вы просто не представляете, как часто такое случается.

– И я ужасно расстроен из-за этого, – вздохнул он. – Из-за всего.

Они обменялись взглядами.

– Когда вы пошли на прием к доктору Мак-Гиллу, вы сделали первый шаг. Все пошло не так. Мне очень жаль. Как вы считаете, сможете попробовать сделать его еще раз? Уже со мной?

– Но я не за этим сюда пришел. Я… – Он замолчал и внезапно сдался, словно решив, что борьба не стоит усилий. – А вы думаете, что сможете помочь мне?

Фрида посмотрела на него: обгрызенные ногти, взволнованное лицо, покрытое бледными веснушками и плохо выбритое, умоляющие глаза – и кивнула.

– Я бы хотела, чтобы вы приходили на сеанс три раза в неделю, – сказала она. – Чтобы относились к сеансам как к делу первостепенной важности. Каждый сеанс длится пятьдесят минут, но если вы опоздаете, то нашу беседу придется уложить в оставшееся время. Как думаете, вы сможете выполнять такие условия?

– Думаю, да. Да, смогу.

Она открыла ящик стола и достала свой ежедневник.

 

Глава 9

Они стояли бок о бок на мосту Ватерлоо. Фрида не смотрела ни на здания Парламента, ни на «Лондонский глаз», ни на Собор святого Павла – мерцающее отражение города в мутной, грязной воде. Она смотрела на течение реки, на то место, где вода закручивалась вокруг опоры моста. Она уже почти забыла, что Сэнди стоит рядом, когда он внезапно заговорил:

– Разве Сидней не лучше?

– Сидней?

– Или Берлин.

– Нет. Думаю, мне пора возвращаться к работе, Сэнди.

– А Манхэттен?

– По-настоящему можно любить только один город. Этот город – мой.

– Это Эссекс? – спросил Алан, рассматривая картину на стене.

– Нет, – ответила Фрида.

– А что это за место?

– Не знаю.

– Почему же вы купили именно эту картину?

– Мне нужно было изображение, которое не вызывало бы слишком сильного интереса. Чтобы оно не отвлекало пациентов.

– Мне нравятся картины, на которых изображено что-то настоящее – старые парусники, например, где можно рассмотреть все детали: и паруса, и канаты. Такие картины я не люблю. Они слишком размытые, слишком унылые.

Фрида уже собиралась заметить, что это как раз прекрасно, ведь они встретились не для того, чтобы рассуждать о живописи, но прикусила язык.

– Разве унылость – это плохо?

Алан кивнул.

– Понял. Вы считаете, что у всего есть какое-то значение. На самом деле вы стараетесь прочитать что-то в моих словах.

– Тогда скажите, о чем бы вы хотели поговорить?

Алан откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, словно выставляя защиту от нее. В понедельник он был взволнован и нуждался в помощи. А сегодня демонстрировал самоуверенность и агрессивность.

– Ну вы же врач. Или, по крайней мере, кто-то в этом роде. Вот вы мне и скажите. Разве вы не собираетесь расспрашивать меня о том, что мне снится? Или, может, рассказать вам о том, как прошло мое детство?

– Да, я врач, – согласилась Фрида. – Поэтому я хочу знать, что вас беспокоит. Объясните, почему вы обратились ко мне.

– Насколько я понял, вы меня пригласили, чтобы я не пожаловался на того, другого врача. Он просто позорит свою профессию. Я знаю, что вы защищаете своих. Может, я все равно пожалуюсь.

Алан никак не мог сидеть спокойно: он то скрещивал руки на груди, то клал их на подлокотники, то ерошил волосы; то смотрел Фриде в глаза, то отводил взгляд в сторону.

– Существует целый ряд мест, где вы можете жаловаться, – напомнила она ему. – Если все же решите так поступить. Но это место к ним не относится. Это то место, куда вы приходите, чтобы поговорить о себе, и поговорить честно. Вы можете говорить так, как, пожалуй, больше ни с кем: ни с друзьями, ни с женой, ни с коллегами. Попробуйте посмотреть на это как на возможность.

– Вот это все, – Алан широким жестом обвел комнату, – раздражает меня, потому что вы считаете, будто можете решить проблемы, просто поговорив о них. А я всегда считал себя человеком практичным. Когда возникает какая-то проблема, то, я думаю, нужно выйти из дома и решить ее. Если о ней просто поговорить, она никуда не исчезнет.

Выражение лица Фриды осталось неизменным, но на нее навалилось знакомое чувство усталости. Опять. Слишком часто первый настоящий сеанс превращался в нечто очень похожее на первое свидание. На первом сеансе люди заявляли, что на самом деле никакая помощь им не нужна, что они не понимают, зачем вообще пришли, что от простого обсуждения проблемы не исчезнут. Иногда на то, чтобы миновать эту стадию, уходили недели. Иногда ее вообще не удавалось преодолеть.

– Как вы сами сказали, я врач, – напомнила ему Фрида. – Опишите мне свои симптомы.

– Они точно такие же, как и раньше.

– Раньше – это когда? – Фрида слегка наклонилась вперед.

– Когда? Точно не знаю. Я был молод. Мне было лет двадцать… Значит, это происходило примерно двадцать один – двадцать два года назад. А что?

– И как вы с ними справились?

– Они просто исчезли. – Алан смутился, замолчал и скорчил непонятную гримасу. – Постепенно.

– Значит, в течение приблизительно двадцати лет вы не испытывали ничего подобного, но внезапно симптомы вернулись?

– Ну да. Но это вовсе не означает, что мне нужно здесь сидеть. Думаю, терапевт дал мне направление к вам, просто чтобы отделаться. У меня есть своя теория: врачи чаще всего хотят как можно быстрее отделаться от пациента и на как можно более долгий срок. Чаще всего они этого добиваются, прописывая таблетки, но если таблетки не помогают, то они отсылают пациента к другому врачу. Разумеется, на самом деле они всего лишь хотят…

Неожиданно он замолчал. Повисла неловкая пауза.

– Что с вами? – заботливо спросила Фрида.

Алан медленно крутил головой.

– Вы слышите?

– Что?

– Такой звук, будто что-то скрипит, – ответил он – Идет вот оттуда. – И он указал в дальний конец комнаты, напротив окна.

– Наверное, с улицы доносится, – предположила Фрида. – Во дворе идут строительные работы…

Она нахмурилась. Она тоже услышала этот звук, и он явно шел не с улицы. Он раздавался внутри дома. Вместе с тем и не совсем внутри. Звук стал громче. Скрип сменился стоном, а затем они не только услышали, но и почувствовали его. Затем в районе потолка раздался грохот, словно от взрыва, и что-то провалилось к ним: куски гипсокартона и дерева, но бóльшую часть представлял собой человек. Он гулко ударился о покрытый ковром пол, а сверху его присыпало обломками гипсокартона. Помещение неожиданно наполнилось белой пылью. Фрида сидела в кресле, не шевелясь. Все случилось так быстро, что она даже не успела понять, что происходит. Она просто смотрела, широко открыв глаза, словно наслаждаясь разворачивающимся перед ней спектаклем. И ждала, что же будет дальше.

Алан вскочил на ноги и подбежал к скрючившемуся на полу человеку. «Интересно, он мертвый?» – вяло подумала Фрида. Но как мог мертвец провалиться сквозь потолок? Алан опустился на колени, прикоснулся к телу, и оно зашевелилось. Человек медленно поднялся на четвереньки, а затем встал в полный рост. Это был мужчина. Он обладал коренастой фигурой, взъерошенной шевелюрой, был одет в рабочий комбинезон, но разобрать какие-нибудь детали его внешности оказалось делом нелегким: его покрывал тонкий, как пленка, слой серой пыли. Вот только на лице, возле брови, тонкой струйкой сочилась кровь и стекала по скуле. Он посмотрел на Алана, затем в растерянности перевел взгляд на Фриду.

– Какой это этаж? – с акцентом спросил он.

Наверное, из Восточной Европы, подумала Фрида.

– Какой этаж? – переспросила она. – Третий. Вы не пострадали?

Мужчина поднял голову и посмотрел на дыру в потолке, затем снова перевел взгляд на Фриду. Похлопал себя по плечам, потом по всему телу, устроив настоящую пыльную бурю. Затем извинился и вышел.

Фрида и Алан переглянулись. Алан показал на кресло, в котором он недавно сидел:

– Вы не против?

– Не против чего?

Не отвечая, он подтащил кресло под дыру. Фрида смотрела на него, на его ноги в ботинках на своем кресле и не знала, что сказать. Голова Алана исчезла в дыре. Она услышала приглушенное «Добрый день» и еще несколько слов, которых не разобрала. Затем до нее долетели звуки другого голоса, еще более приглушенного. Наконец Алан слез с кресла.

– Как вы считаете, все серьезно? – обеспокоенно поинтересовалась Фрида.

Алан поморщился.

– Хорошо, что я сейчас не на работе.

– Вы строитель?

– Работаю в ЖЭКе. Да, будь я на работе, я бы в выражениях не стеснялся.

– Мне придется нанимать кого-то, чтобы все починить. Как вы думаете, это можно сделать?

Алан снова посмотрел на дыру, покачал головой и шумно втянул воздух сквозь зубы.

– Лучше вы, чем я, – заявил он. – Чертовы шабашники! Сломай он себе шею, кто бы за это расплачивался? Вот ведь чертовы поляки!

– Украинцы, – раздался голос из дыры.

– Вы нас слышите? – удивилась Фрида.

– А что? – переспросил голос.

– Вы себе ничего не повредили?

– Повреждения достались только вашему потолку, – хмыкнул Алан.

– Я скоро идти, – заверил их голос.

Фрида отошла от груды строительного мусора на полу.

– Извините за этот случай, – сказала она Алану. – Боюсь, нам придется прерваться.

– Вы что, все специально подстроили? – удивился Алан. – Это ваш метод разговорить пациента?

– Давайте назначим время нового сеанса. Если вас это устроит.

Алан задрал голову и посмотрел на дыру.

– Что меня в этом бесит, – заметил он, – ну, помимо шока, так это то, что такие случаи наглядно показывают, как близко друг к другу мы живем. Мы как звери в клетках, поставленных одна на другую.

Фрида недоуменно подняла брови.

– Вы говорите, словно психоаналитик. Случается, что кто-то проваливается к вам с верхнего этажа, но это означает только то, что он провалился к вам с верхнего этажа, не более того. Это ничего не означает. Это просто несчастный случай. – Она обвела взглядом обломки и тучи пыли, оседающей на предметы обстановки. – Несчастный случай, способный вывести вас из себя.

Алан посерьезнел.

– Это я должен просить прощения, – заявил он. – Я был груб с вами. Вы не виноваты в том, что этот тип свалился нам на голову. И в том, что мой терапевт направил меня к вам. Я бы хотел кое о чем с вами поговорить. О мыслях. У меня в голове. Может, вам удастся прогнать их.

– Вы не были грубы – по крайней мере, не особенно. Значит, увидимся в пятницу. При условии, что к тому времени здесь все уберут.

Она проводила Алана к выходу, как поступала всегда, а затем снова села за стол и стала записывать впечатления от проведенного сеанса, хоть он и продлился не больше десяти минут. Ее прервал стук в дверь. Стук, а не звонок с улицы, поэтому она решила, что Алан вернулся, но это оказался мужчина с верхнего этажа. Он все еще был покрыт пылью.

– Пять минут, – сказал он.

– Пять минут чего? – не поняла Фрида.

– Вы оставаться здесь, – сказал он. – Я вернуться через пять минут.

Фрида сделала два телефонных звонка, отменяя два сеанса на вторую половину дня, и снова вернулась к своим записям. В дверь опять постучали. Она не сразу узнала мужчину, стоявшего в дверях: теперь он был чистым, пах мылом и был одет в джинсы, футболку и пару кроссовок без носков. Темно-каштановые волосы были старательно зачесаны наверх. Он протянул руку:

– Я Джозеф Морозов.

Ощущая себя чуть ли не персонажем сновидения, Фрида пожала ему руку и представилась, хотя на секунду ей почудилось, что он сейчас поднесет ее ладонь к губам и поцелует.

В другой руке он держал пакет с шоколадным печеньем.

– Вы любить печенье?

– Нет.

– Нам надо поговорить. У вас есть чай?

– Нам определенно надо поговорить.

– Тогда нужен чай. Я делать чай для вас.

Фрида не держала продуктов в крошечной квартирке, где принимала пациентов, но чай или кофе время от времени себе делала. Так что она провела мужчину в кухню и смотрела, как он там хозяйничает. Поскольку пришлось объяснять ему, где что находится, на приготовление чая ушло больше времени, чем если бы она все сделала сама. Они взяли по чашке горячего напитка и вернулись в комнату для сеансов психотерапии.

– Вы же могли умереть, – посочувствовала ему Фрида. – Вы целы?

Он поднял левую руку и посмотрел на нее с таким удивлением, словно она принадлежала другому человеку. По внутренней стороне предплечья шел длинный синюшный рубец.

– Я уже падать с лестницы, – пояснил он. – И лететь через окно. А один раз ломать себе ногу, когда… – Он неопределенно помахал рукой. – Оно врезаться в меня. А за мной стена. Ничего страшного.

Он отхлебнул чаю и посмотрел в окно на стройку.

– Большая работа, – уважительно заметил он.

– Может, поговорим о большой работе, которую предстоит выполнить здесь?

Джозеф повернул голову и посмотрел на строительный мусор на полу, потом на дыру в потолке.

– Это плохо, – согласился он.

– Я здесь работаю, – уточнила Фрида.

– Здесь нельзя работать, – возразил Джозеф.

– И что мне тогда делать? То есть что вы собираетесь делать?

Джозеф снова посмотрел на дыру в потолке и меланхолично улыбнулся.

– Я виноват, – признался он. – Но больше виноват тот, кто строить этот дом, этот пол, да.

– Ваш пол меня не очень-то волнует, – призналась Фрида. – А вот мой потолок – очень.

– Пол не мой. Я работать, пока люди жить в доме, за городом. Это их городская квартира. Вы каждый день работать?

– Каждый. Кроме субботы и воскресенья.

Он повернулся к ней и приложил к сердцу свободную от чашки руку – жест, отличавшийся определенной театральностью. Он даже отвесил легкий полупоклон.

– Я все починить для вас.

– Когда?

– Все быть даже лучше, чем раньше, до того как я упасть в дыру.

– Вы не падали в дыру. Вы эту дыру сделали.

Он задумчиво сдвинул брови.

– Когда вам надо работать здесь?

– Я бы хотела работать здесь завтра, но подозреваю, что об этом не может быть и речи.

Джозеф огляделся и улыбнулся.

– Я ставить сюда перегородку, – предложил он. – Работать за ней. И у вас есть офис. Когда вас здесь нет, я наклеить новые обои. Покрасить. Я все красить в правильный цвет.

– Этот цвет и есть правильный.

– Вы дать мне ключ, и перегородка стоять здесь завтра, а вы сидеть в офисе. Не в таком большом офисе…

Он протянул руку. Фрида раздумывала не дольше минуты. Она собиралась отдать ключи человеку, которого видела в первый раз в жизни. Но что еще ей оставалось делать? Искать другого строителя? Что может случиться в худшем случае? «Никогда не задавай таких вопросов». Она открыла ящик стола, нашла запасной ключ и протянула его Джозефу.

– Так вы украинец?

– Не поляк.

Самые лучшие из них – стеснительные, с заискивающими улыбками и дрожащими губами. Те, которые скучают по маме, сидят на ступеньках холодными, сырыми вечерами и ждут, когда мамочка придет и заставит их встать и побегать. Они должны стараться угодить, быть послушными. Таких можно лепить.

Вон тот маленький мальчик, который в одиночестве сидит на деревянных качелях-доске, ожидая, когда же кто-нибудь сядет на противоположный край, чтобы можно было качаться. Но никто к нему не подходит, и он сидит и ждет дальше. Сначала он улыбается, надеется, но постепенно улыбка на его лице становится словно приклеенная. Он оглядывается. Видит, как другие дети смотрят на него и решают не подходить. Он пытается позвать другого мальчика, но тот его игнорирует.

Да, он может подойти. Нужно четко знать, что именно ищешь, но и осторожность не помешает. Неважно, сколько на это уйдет времени. Время – не помеха.

 

Глава 10

– Как интересно, – заметил Сэнди.

Взявшись за руки, они шли через Сити по направлению к дому Сэнди – до него оставалось всего лишь несколько сот ярдов. По обе стороны от них высились внушительные здания – такие высокие, что они почти закрывали небо. Банки, финансовые учреждения, величественные юридические фирмы, чьи названия написаны прямо над входными дверьми. Запах денег. Улицы были чисты и безлюдны. Светофор сменил сигнал с красного на зеленый и обратно, но за это время здесь проехало лишь одно случайное такси.

Они возвращались с прощальной вечеринки врача, работавшего вместе с Сэнди и которого Фрида знала уже несколько лет. Приехали они по отдельности, но где-то в середине вечера Сэнди подошел к группе гостей, среди которых была Фрида, и положил руку ей на спину. Она обернулась, а он наклонил голову и запечатлел поцелуй у нее на щеке – слишком близко к губам и слишком долгий, чтобы его можно было принять за дежурный поцелуй при встрече просто знакомых. Это было откровенное заявление о правах, и, разумеется, он хотел, чтобы все это заметили. Когда она снова повернулась к людям, с которыми перед тем разговаривала, то заметила, что в глазах у них горит неподдельный интерес, хотя все вежливо промолчали. Теперь они еще и ушли вместе, чувствуя спиной взгляды окружающих, понимая, что теперь все разговоры станут крутиться вокруг них. Фрида и Сэнди, Сэнди и Фрида: а вы знали, а вы догадывались?

– В следующий раз ты, наверное, пригласишь меня на встречу со своим начальником. Ой, я забыла, ты ведь и есть начальник, верно?

– Ты против?

– Против чего?

– Того, что люди знают, что мы пара.

– Так вот кто мы, оказывается! – сардонически воскликнула Фрида, хотя ее сердце отчаянно колотилось.

Они уже дошли до Барбикана. Он повернулся к ней лицом и взял за плечи.

– Да ладно тебе, Фрида. Почему для тебя это так тяжело? Скажи это вслух.

– Сказать что?

– Что мы – единое целое, пара. Мы занимаемся любовью, планируем, говорим о том, что делали днем. Я все время думаю о тебе. Я вспоминаю тебя: что ты сказала, что почувствовала. Боже, мне ведь уже за сорок, и я успешный консультант. У меня седина в волосах, а я чувствую себя юношей. Почему тебе так тяжело сказать это?

– Мне нравилось, что все было тайной, – призналась Фрида. – Что о нас никто не знал, кроме нас самих.

– Это не могло всегда оставаться тайной.

– Я понимаю.

– Ты словно дикий зверек. Я боюсь, что, если резко пошевелюсь, если издам какой-то не такой звук, ты убежишь.

– Тебе стоит завести лабрадора, – посоветовала Фрида. – В детстве у меня был лабрадор, девочка. Всякий раз, когда ее оставляли одну, она выла. Она демонстрировала такую благодарность каждый раз, когда мы приходили домой, словно мы отсутствовали лет десять.

– Я не хочу собаку, – возразил Сэнди. – Я хочу тебя.

Она придвинулась поближе и просунула руки под его толстое пальто и пиджак. Ощутила тепло его тела через тонкую рубашку. Его губы коснулись ее волос.

– Я тоже тебя хочу.

Они молча вошли в дом. В лифте они повернулись друг к другу, как только двери закрылись, и стали так отчаянно целоваться, что она почувствовала вкус крови на губах. Когда лифт остановился на этаже Сэнди, они оторвались друг от друга. Войдя в квартиру, он снял с нее пальто, и оно упало на пол. Расстегнул молнию на ее платье, поднял ей волосы и расстегнул замочек на ожерелье, позволив тонкой серебряной цепочке скользнуть в его ладонь и подарить ему чувство прохлады, потом положил украшение на столик в прихожей. Опустившись на колени на деревянный пол, он снял с нее одну туфлю, затем вторую. Посмотрел на нее снизу вверх, и она попыталась улыбнуться. Ощущение счастья испугало ее.

– Я не из Польши, – в который раз повторил Джозеф посетителю практически пустого паба – теплого, уютного и обшарпанного, из которого ему совершенно не хотелось уходить.

– Я не против. Мне нравятся поляки. Ничего не имею против них.

– Я из Украины. Это совсем другое. Летом мы…

– Я вожу автобусы.

– Вот как, – понимающе кивнул Джозеф. – Я любить здешние автобусы. Я любить ездить на верхнем этаже, впереди.

– Твоя очередь.

– Что, простите?

– Еще по одной, дружище.

И он поднял кружку. А Джозеф уже думал, что оплатил последнюю порцию. Он сунул руку в карман куртки – слишком тонкой, чтобы помочь ему пережить зиму, – и нащупал монеты. Он сомневался, что денег хватит на очередную порцию угощения, но не хотел показаться грубым новому другу по имени Рей, розовому и кругленькому мужчине.

– Я купить вам пиво, а себе, наверное, нет, – сказал он. – Я должен идти. Завтра я начинать работу для одной женщины.

Рей заговорщицки улыбнулся, но улыбка исчезла, когда он увидел выражение лица Джозефа.

Она любила подставлять лицо порывам свежего ветра. Любила прохладную темноту и практически безлюдные улицы, когда тишину нарушали только звук ее шагов и шелест сухих листьев. Тем не менее откуда-то издалека до нее все равно доносился шум транспорта. Она прошла под мостиком: с парапета свешивалась пара ботинок, и все то время, пока она следовала этим маршрутом, ботинки покачивались на ветру. У моста Ватерлоо она всегда останавливалась и рассматривала огромные здания, столпившиеся на обоих берегах реки, и слушала мягкий, тихий плеск воды. Именно здесь Лондон полностью раскрывался перед благодарным зрителем. Отсюда он простирался на долгие мили во всех направлениях, постепенно сходя на нет в пригородах и заканчиваясь окультуренной сельской местностью, в которую Фрида по возможности старалась не казать носа. Она повернулась спиной к реке. Не так далеко отсюда ее ждал уютный домик: темно-синяя входная дверь, кресло у камина, кровать, которую она застелила утром.

Когда она вернулась домой, было уже почти четыре часа, но, хотя ее тело утомилось, мозг по-прежнему кипел мыслями и образами, и она понимала, что не сумеет уснуть. Коллега, специалист по сну, объяснил ей, что часто достаточно просто сосредоточиться на каком-нибудь умиротворяющем образе, например озере или луге с высокой травой, и именно это Фрида пыталась представить сейчас, лежа в постели, откуда благодаря неплотно закрытым занавескам было видно луну. Она представляла себя внутри рисунка, висевшего в арендованной квартире, где она работала: вот она идет сквозь теплые, приглушенные оттенки пейзажа… Но неожиданно она поняла, что представляет себе образы, о которых ей рассказал Алан Деккер: она видит корабль, попавший в бурю; канаты громко хлопают, все находится в движении. Наверное, именно такое ощущение и возникает иногда у него в мозгу, подумала она. А затем, вспомнив об Алане, она невольно вспомнила и то, как взорвался потолок в ее кабинете и на пол рухнуло тело, принеся с собой поток пыли и гипсокартона. Она спросила себя, будет ли ее комната готова к завтрашнему дню, – хотя, конечно, завтра уже успело стать сегодня, и приблизительно через три часа ей пора будет вставать.

Когда приехал Джозеф, Фрида с трудом разглядела его за огромным листом ДСП, который он нес. Он прислонил его к стене в кабинете и посмотрел на дыру.

– Через полчаса ко мне приедет пациент, – сообщила Фрида.

– Это занимать десять минут, – ответил Джозеф. – Может, пятнадцать.

– Вы залатаете этим дыру?

– Прежде чем дыра стать лучше, она должна стать хуже. Я ее увеличить, убрать обломки. Потом я делать ее крепкой и хорошей. – Он указал на ДСП. – А это я использовать, чтобы сделать стену здесь и вернуть вам вашу комнату. Я все измерить, отрезать два куска – этого хватать.

У Фриды было столько вопросов и оговорок в отношении данного процесса, что она не знала, с чего начать.

– Но как вы будете входить и выходить? – запинаясь, спросила она.

– Через дыру, – ответил Джозеф. – Я ставить лестницу, а потом поднимать ее.

Он вышел и несколько минут спустя вернулся с двумя сумками: в одной находились инструменты, в другой – куски дерева различного размера. Он с удивительной скоростью поставил лист ДСП на место, после чего до Фриды стали доноситься звуки ударов – что именно происходило по ту сторону перегородки, она не видела. Она неуверенным взглядом окинула дальний угол комнаты, теперь наполовину перегороженный, и спросила:

– Как все будет выглядеть, когда вы закончите?

Джозеф постучал по листу, чтобы проверить его на прочность. Похоже, результат его удовлетворил.

– Дыра закрыться, – ответил он. – Затем я убрать доску. Потом, в один день, я обклеить потолок обоями и покрасить. И если вы хотеть, я покрасить и остальную часть комнаты. В тот же день. – Он огляделся. – Покрасить в правильный цвет.

– Это и есть правильный цвет.

– Вы выбирать. Если вы хотеть скучный цвет – я красить в скучный цвет. Люди наверху, они платить. Я вставлять расходы в то, что они платить.

– Я не уверена, что это правильно, – заметила Фрида.

Джозеф пожал плечами.

– Они заставлять меня работать в опасном месте, где можно провалиться сквозь пол. Они могут за это немного заплатить.

– Я не уверена, – повторила Фрида.

– Я сейчас приносить второй лист, и вы получать свою комнату. Только немного меньшего размера, ненадолго.

– Хорошо.

Фрида посмотрела на часы. Скоро она будет сидеть в этой уменьшенной комнате, выслушивать сюжет мрачных снов Алана и сочувствовать грусти, охватывающей его при пробуждении.

 

Глава 11

– Честно, Алан, я не понимаю, почему ты вдруг стал таким скрытным.

Они уже поужинали, и Кэрри кнопками пульта переключала каналы телевизора, но сейчас она выключила его и, скрестив руки на груди, повернулась к мужу. Весь вечер она была раздражительной и ранимой. Алан ждал этого разговора.

– Я не скрытный.

– Ты ничего не рассказываешь о том, что там происходит. Это я уговорила тебя пойти туда, а теперь ты от меня отгородился!

– Все совсем не так. – Алан попытался вспомнить, какими словами Фрида описала все во время сеанса. – Это безопасное место, – наконец сказал он. – Где я могу говорить что угодно.

– Разве здесь ты не в безопасности? Разве мне ты не можешь рассказать все, что угодно?

– Не совсем. Она – чужой мне человек.

– Значит, ты можешь рассказывать чужому человеку то, что не можешь рассказать своей жене?

– Да, – кивнул Алан.

– И о чем же ты говоришь? Ох, прости, я забыла. Ты не можешь мне сказать, потому что это секрет?

Сарказм в исполнении Кэрри звучал странно и непривычно – в том числе и для нее самой. Ее лицо пылало.

– Все не так плохо, как тебе кажется. Нет там никаких страшных тайн. Я не рассказываю ей о своих интрижках, если ты об этом подумала.

– Ну, если это именно то, чего ты хочешь…

Голос ее звучал напряженно и визгливо. Она пожала плечами и снова включила телевизор.

– Не будь такой.

– Какой?

– Обиженной. Словно я старался обидеть тебя.

– Я не обиделась, – возразила она, но голос ее по-прежнему звучал резко.

Он забрал у нее пульт и снова выключил телевизор.

– Если ты и вправду хочешь знать, о чем мы говорили, то сегодня мы обсуждали невозможность иметь ребенка.

Она обернулась к нему.

– Так ты поэтому плохо себя чувствуешь?

– Я не знаю, почему именно, – признался он. – Я просто сказал тебе, о чем мы сегодня разговаривали.

– У меня тоже не получается родить ребенка.

– Я знаю.

– Это в меня тычут иголки и зонды, и это я вынуждена каждый месяц ждать, когда пойдут месячные.

– Я знаю.

– И я тут совсем… – Она замолчала.

– И ты тут совсем ни при чем, – устало закончил за нее Алан. – Во всем виноват я. Это у меня не хватает сперматозоидов для зачатия. Это я импотент.

– Не надо было мне так говорить.

– Ничего страшного. В конце концов, это правда.

– Я ничего такого не имела в виду. Дело вообще не в том, кто виноват. Не делай такое лицо.

– Какое?

– Как будто ты сейчас заплачешь.

– А что плохого в слезах? – спросил Алан и сам удивился. – Почему я не могу заплакать? Почему нельзя заплакать тебе?

– А я плачу, если хочешь знать. Когда остаюсь одна.

Он взял ее за руку и покрутил обручальное кольцо у нее на пальце.

– У тебя тоже есть от меня секреты.

– Надо было больше об этом говорить. Но я до сих пор верю, что все будет хорошо. Многие женщины ждут долгие годы. А если ничего не получится, то, возможно, мы решим усыновить ребенка. Я еще достаточно молода.

– Я всегда хотел собственного сына, – тихо, словно разговаривая с самим собой, возразил Алан. – Об этом я сегодня и говорил. То, что у меня нет детей… Мне не просто грустно от этого, я начинаю думать, что со мной что-то не так, что я – бракованная деталь. Словно внутри меня не доделали – и теперь все это ринулось туда, чтобы заполнить пустоту. – Он остановился. – Какая глупость, правда?

– Вовсе нет, – возразила Кэрри, хотя ей очень хотелось закричать: «А как же я? Мой сын, моя дочь? Я была бы хорошей матерью!» – Продолжай.

– Это несправедливо. И в отношении тебя тоже. Я подвел тебя, и я не могу ничего исправить. Наверное, ты жалеешь, что вообще познакомилась со мной.

– Нет.

Хотя, конечно, иногда случалось, что она думала о том, насколько легче жить с мужчиной другого типа: уверенным в себе и обладающим качественной спермой, которая могла бы подняться по ее трубам, как лосось по реке. Она поморщилась. Эти два качества, похоже, неотъемлемо связаны друг с другом, но она понимала, что это неправильно. Алан ни в чем не виноват.

– Все буквально выплеснулось из меня, я даже не знал, что думал о подобном. Я немного боюсь своего психолога, но почему-то у меня получается говорить с ней на такие темы. Вскоре возникло ощущение, что я не с человеком разговариваю. Я как будто ходил по дому, в котором никогда прежде не был, находил разные предметы, поднимал их и рассматривал – словом, бродил у себя в голове. А потом я понял, что говорю ей…

Алан замолчал и провел рукой по лбу. Он внезапно почувствовал, что ему нездоровится, что он задыхается.

– Что? – спросила Кэрри. – Что ты ей сказал?

– У меня все время стоит перед глазами одна картина… Понимаю, это звучит ненормально… Она кажется такой реальной, словно я смотрю на нее и вспоминаю… Во всяком случае, я ничего не придумываю. Словно все происходит со мной на самом деле.

– Что происходит? Какая картина, Алан?

– Я и мой сын, вместе. Маленький пятилетний мальчик с ярко-рыжими волосами, веснушками и широкой улыбкой. Я вижу его четко, словно наяву.

– Ты его видишь?

– И я учу его играть в футбол. – Он указал в сторону садика за домом, который в последнее время совершенно забросил. – У него все прекрасно получается, он держит мяч под контролем, и я так им горжусь! И собой тоже: тем, что я такой классный и делаю то, что должен делать каждый хороший отец. – В груди у него болело, словно он пробежал длинную дистанцию. – А ты стоишь у окна и смотришь на нас.

Кэрри не ответила. По щекам у нее катились слезы.

– В последнее время у меня не получается выкинуть эту картинку из головы – иногда я и не хочу ее выбрасывать, а иногда думаю, что сойду из-за нее с ума. Доктор спросила меня: как я считаю, может, на самом деле я вижу в этом мальчике себя в возрасте пяти лет, этот мальчик все еще живет во мне, и я хочу его в каком-то смысле спасти? Но все совсем не так. Я вижу своего сына. Нашего сына.

– О боже…

– Того, которого мы ждем.

Так происходит всегда. Всегда наступает момент, когда ты просто знаешь. Знаешь, и все тут. После стольких месяцев наблюдения, ожидания той минуты, когда приманка сработает и леска задергается; после долгих месяцев терпения и осторожности, размышлений, возможно ли то или это; долгих месяцев, когда ты заставляешь себя с надеждой смотреть в будущее и не позволяешь себе пасть духом, – неожиданно все получается. Нужно быть просто готовым к успеху.

Он маленький и тощий, возможно, выглядит младше своих лет, хотя трудно сказать. Сначала он сторонится одноклассников; взгляд у него постоянно бегает: он надеется, что кто-то позовет его. Он одет в джинсы, которые ему великоваты, и толстую куртку почти до колен. Подходит ближе. У него круглые карие глаза и круглые медные веснушки. На голове у него серая шерстяная шапка с кисточкой, но потом он снимает ее, демонстрируя волосы – огненно-рыжего цвета. Это знак, дар, идеал.

Теперь вопрос только во времени. Все нужно сделать правильно. Другого такого же идеального не найти.

 

Глава 12

Джозефу нравилось так работать. Клиенты были далеко и приезжали посмотреть, как идет ремонт, примерно раз в две недели, так что бóльшую часть времени он мог жить в их квартире. И обедать там же, если хотелось. Раньше он чаще всего работал в составе бригады, и чаще всего ему там тоже нравилось: все эти люди разных специальностей – штукатур, плотник, электрик – напоминали семью, члены которой ругались, дрались и пытались ужиться друг с другом. Но теперь он ощущал себя почти как в отпуске. Он мог работать, когда вздумается, даже посреди ночи, когда на улице темно и необычно тихо. А днем – иногда, например, в такой день, как сегодня, когда в районе двух часов у него отяжелели веки, – он откладывал инструменты в сторону и ложился спать. Закрывал глаза и сначала думал о том, как заделать дыру в потолке, сколько всего придется убрать, чтобы избавиться от поломанных досок и потрескавшегося гипсокартона, а затем, без всякой на то причины, перескакивал мыслями к своей жене Вере и мальчикам. Он не видел их с лета. Он размышлял над тем, чем они сейчас занимаются, но постепенно их образы блекли и стирались, словно медленно уходили в туман, так что он не мог точно сказать, когда именно они исчезли из виду… а потом он засыпал и видел сны, которые не сможет вспомнить, когда проснется, потому что он всегда забывал сны.

Сначала он решил, что голос – часть его сна. Голос принадлежал мужчине, и прежде чем он сумел разобрать значение слов, он уловил их печаль, печаль и боль, и это показалось ему странным как для мужчины. Затем, после паузы, зазвучал другой голос, уже знакомый ему. Это был голос женщины снизу, врача. Джозеф поднял руку и ощутил грубую поверхность ДСП под пальцами. Увидел у себя над головой нестерпимо яркий свет, льющийся из дыры в потолке, и медленно, с трудом, понял, где находится: на полу в ее комнате. Услышав эти два голоса – дрожащий мужской и спокойный, ровный женщины, – он почувствовал тревогу. За стеной звучало признание, то, что больше никто, кроме врача, не должен был слышать. Джозеф поднял голову и посмотрел на стремянку. Если он сейчас попробует подняться на верхний этаж, его услышат. Лучше просто лежать и надеяться, что скоро все закончится.

– Моя жена рассердилась на меня, – признался мужчина. – Мне показалось, что она ревнует. Она хотела, чтобы я рассказал ей, о чем мы с вами говорили.

– И вы так и поступили? – спросила Фрида.

– Отчасти, – вздохнул мужчина. – Я изложил ей версию нашего разговора. Но когда я начал рассказ, то неожиданно понял, что на самом деле не открыл вам всего.

– И чего именно вы мне не открыли?

Последовала долгая пауза. Джозеф слышал, как бьется сердце. Он чувствовал, что от него исходит запах перегара. Как они умудряются не слышать его или не улавливать его запах?

– Я действительно могу говорить здесь обо всем? – уточнил мужчина. – Я спрашиваю, потому что, когда я говорил с Кэрри, я понял, что всегда существует некий предел тому, что я могу сказать. То есть я могу говорить ей только то, что, как предполагается, мужья говорят женам; а когда я встречаюсь с другом, то могу говорить с ним только о том, о чем принято говорить с друзьями.

– Здесь вы можете говорить все, что угодно. Здесь нет никаких границ.

– Вы просто решите, что это глупо…

– Мне все равно, глупо это или нет.

– И вы никому не расскажете о том, что услышали?

– Зачем мне это?

– Вы обещаете?

– Алан, моя профессия обязывает уважать вашу частную жизнь. Если только вы не признаетесь в совершении серьезного преступления. Или в планировании его.

– Я признаюсь в плохих чувствах.

– Тогда скажите мне, в чем они заключаются.

Джозеф подумал, что пора, пожалуй, закрыть уши ладонями: информация явно для него не предназначалась. Но он так не сделал. Просто не смог заставить себя. Он хотел знать. В самом деле, кому от этого будет хуже?

– Я много думал, – снова заговорил мужчина. – Я говорил вам о своем желании иметь ребенка. Сына. Так почему бы мне просто не пройти курс лечения от бесплодия и не принимать регулярно «Виагру»? У меня чисто медицинская проблема, она не имеет никакого отношения к рассудку.

– И почему же вы этого не делаете?

– Я думал о сыне, о маленьком мальчике, который похож на меня. Это чувство походило на чувство голода. Но припадки, мучающие меня в последнее время, когда я едва не теряю сознание, слабею, превращаюсь в полного идиота… Они не имеют отношения к этому голоду. Они касаются чего-то другого.

– И чего же?

– Вины.

Очередная пауза.

– Какой вины? – уточнила Фрида.

– Я много думал, – вздохнул мужчина, – и вот к какому выводу пришел. Я хочу, чтобы у меня был этот мальчик. Чтобы он гонял со мной мяч. И я очень хочу, чтобы он был со мной. Но вот он не хочет, чтобы я был с ним. В этом есть какой-то смысл?

– Не совсем, – призналась Фрида. – Продолжайте.

– Это же очевидно. Они не просят их рожать. Это они нам нужны. Я догадываюсь, что это – инстинкт. Но в чем тогда разница между ним и дурной привычкой? Получается, что мы принимаем героин, чтобы перестать принимать героин. У вас зудит от желания иметь ребенка, и вы заставляете ребенка лечить этот зуд.

– Значит, вы считаете, что хотеть ребенка – эгоистично?

– Разумеется! – воскликнул мужчина. – Вы ведь его не спрашиваете, хочет ли он появляться на свет.

– Вы имеете в виду, что испытываете чувство вины, потому что ваше желание иметь ребенка эгоистично?

– Да. – Длинная пауза. – И еще… – Он помолчал. – Кроме того, мое желание сродни одержимости. Возможно, именно такое бывает у женщин.

– Что вы хотите сказать?

Мужчина говорил очень тихо, и Джозефу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.

– Я слышал о женщинах, которые не чувствуют себя полноценными, пока не родят ребенка. Вот что-то в таком роде испытываю я или еще хуже. Я чувствую – всегда чувствовал! – что мне чего-то не хватает, словно во мне есть огромная дыра.

– Дыра? Продолжайте.

– И если бы у меня появился ребенок, он бы заткнул дыру. Вы считаете, это гадко?

– Нет. А как бы отреагировала ваша жена, если бы вы ей открылись?

– Она бы задумалась, за какого человека вышла замуж. Вообще-то я и сам задумываюсь над тем, за какого человека она вышла замуж.

– Возможно, особенность брака состоит в том, чтобы держать некоторые мысли при себе.

– Я видел сон о своем сыне.

– Вы говорите так, словно он существует на самом деле.

– Во сне так и было. Он стоял передо мной и выглядел, как я в его возрасте. Рыжеволосый, в школьной форме. Но он был далеко, с другой стороны чего-то огромного, как Большой каньон. Вот только это «что-то» было темным и невероятно глубоким. Я стоял на самом краю и смотрел на сына. Я хотел подойти к нему, но понимал, что если шагну вперед, то упаду в темноту. Такой сон не назовешь приятным.

Джозеф подумал о собственных сыновьях, и ему стало стыдно. Он сунул пальцы в рот и прикусил их. Он не понимал, зачем так делает. Возможно, в качестве наказания или чтобы отвлечься от услышанного. Он не то чтобы перестал слушать слова, но переводить – перестал. Попытался воспринимать их как музыку, которая просто течет мимо. Наконец он понял, что сеанс подходит к концу: голоса стали глуше и доносились словно издалека. Затем он услышал, как открылась дверь. Это был его шанс. Как можно тише он встал и начал подниматься по лестнице – осторожно, стараясь не допустить ни единого скрипа. Внезапно он услышал стук.

– Это вы? – спросил голос. У него не возникло никаких сомнений: голос принадлежал ей. – Вы там?

На одно отчаянное мгновение Джозеф решил промолчать, и, возможно, тогда она уйдет.

– Я знаю, что вы там. Не притворяйтесь. Вылезайте через дыру, мне нужно немедленно с вами поговорить.

– Я ничего не слышал, – заверил ее Джозеф. – Все хорошо.

– Ну же!

– И как долго вы там находились? – побелев от гнева, спросила Фрида, когда они оказались лицом к лицу.

– Я спать, – успокоил ее Джозеф. – Я там работать, чинить дыру. И я спать.

– В моей комнате.

– За стеной.

– Вы что, совсем с ума сошли? – возмутилась Фрида. – Это частное дело. Настолько частное, насколько вообще возможно. Что бы он подумал, если бы узнал?

– Я ему не говорить.

– Не скажете? Разумеется, вы ничего ему не скажете. Вы не знаете, кто он. Но вы вообще понимаете, что натворили?

– Я спать, а затем услышать голоса и проснуться.

– Ах, простите, что мы потревожили ваш сон.

– Я пытаться не слушать. Я сожалеть. Я так больше не делать. Вы мне говорить, когда работать, и я заделать дыру.

Фрида глубоко вздохнула.

– Поверить не могу, что проводила сеанс терапии, когда в двух шагах от меня сидел строитель. Да ладно, все нормально. Или почти нормально. Только заделайте эту чертову дыру.

– Это занимать один день. Или два дня. Или немного больше. Краска медленно сохнуть из-за холода.

– Сделайте это как можно скорее.

– Но есть одна вещь, которую я не понимать, – признался Джозеф.

– И что же это?

– Если мужчина хотеть ребенка, надо что-то делать. Просто говорить об этом мало. Надо выходить в мир и пытаться решать проблему. Идти к врачу и делать что-то, чтобы сын появиться.

– А я-то думала, что вы спали, – заметила Фрида, и ее лицо исказилось от ужаса.

– Я спать. Меня разбудить шум. Я слышать кое-что из разговора. Он – мужчина, который хотеть сына. Он заставить меня думать о моих сыновьях.

Выражение гнева сошло с лица Фриды, ее губы невольно растянулись в улыбке.

– Вы что, думаете, я стану обсуждать с вами своего пациента? – удивилась она.

– Я думать, что одних слов мало. Он должен изменить свою жизнь. Получить сына. Если возможно.

– Когда вы подслушивали, вы слышали ту часть, где я сказала, что все останется в тайне? Что никто не узнает, о чем мы разговаривали?

– Но какой смысл только говорить, если он ничего не делать?

– Как, например, лежать и спать, вместо того чтобы латать дыру, в которую вы провалились?

– Я все чинить. Уже почти все готово.

– Не понимаю, почему я вообще говорю с вами об этом, – вздохнула Фрида. – Но все равно скажу. Я не могу решить все проблемы в жизни Алана, не могу дать ему сына с рыжими волосами. Мир – это запутанное, непредсказуемое место. Возможно – только возможно! – если я поговорю с ним, как вы выразились, то сумею немного облегчить ему процесс решения проблем. Я понимаю, это не очень-то много.

Джозеф протер глаза. Он, похоже, еще окончательно не проснулся.

– Можно, я купить вам стакан водки, чтобы просить прощения? – спросил он.

Фрида посмотрела на часы.

– Сейчас три часа дня, – напомнила она ему. – Вы можете приготовить мне чашку чая, чтобы извиниться.

Когда Алан вышел от Фриды, уже темнело. Налетавший порывами ветер приносил запах дождя и сбивал с деревьев мертвые листья. Небо было угрюмого серого цвета. На тротуаре блестели черные лужи. Он не знал, куда идет. Он блуждал по боковым улочкам, брел мимо зданий, где не горело ни одного окна. Он не мог вернуться домой, пока что не мог. Там его встретят внимательный взгляд Кэрри, ее беспокойство и забота. Ему полегчало, когда он очутился в той теплой и светлой комнате. Ощущение того, что в груди у него поселился рой гудящих насекомых, ушло, и он только теперь понял, как сильно устал, почувствовал, что руки и ноги налились свинцом. Он чуть было не заснул прямо там, сидя на сером диванчике напротив нее и рассказывая о том, о чем ни разу не смог заставить себя рассказать Кэрри, – потому что Кэрри любила его и он не хотел потерять ее любовь. Он четко представил себе выражение лица жены, увидел, как оно на мгновение сморщилось от горя, но тут же вернулось к своему обычному состоянию. А вот выражение лица этой женщины не изменилось. Что бы он ни рассказал ей, его слова не причинят ей боль и не внушат отвращения к нему. Она очень напоминала ему портрет – так тихо и неподвижно она сидела. Он не привык к такому. Чаще всего женщины кивают и бормочут что-то, тем самым побуждая рассказчика не останавливаться, но при этом всегда готовы перебить, если он зайдет слишком далеко или собьется с мысли. По крайней мере, его мать вела себя именно так, и его коллеги, Лиззи и Рут, тоже. И Кэрри, разумеется.

Но сейчас, когда он ушел, ему уже не было так хорошо. На него снова наваливалось чувство беспокойства – или, возможно, оно росло у него внутри: он не знал наверняка, откуда оно берется. Ему очень хотелось вернуться в ту комнату и остаться там, по крайней мере, пока это чувство не схлынет. Но он догадывался, что ей эта затея придется не по душе. Он помнил, что она сказала: ровно пятьдесят минут. Она очень строгая, подумал Алан. Интересно, а как бы ее восприняла Кэрри? Наверное, решила бы, что Фрида – крепкий орешек. Слишком крепкий.

По левую руку он заметил маленькую, окруженную со всех сторон зданиями аллейку, на одной из скамеек которой сидели три пьяницы и пили сидр из жестяных банок. Алан, с трудом переставляя ноги, сел на другую скамью. Моросящий дождь усиливался. Он чувствовал капли у себя на макушке и слышал их стук по мокрым листьям, собранным в кучи на земле. Он закрыл глаза. Нет, решил он. Кэрри не сможет понять его. И Фрида не смогла, по крайней мере, не до конца. Он совершенно одинок. Вот что хуже всего, что причиняет особую боль. Одинок и неполон. Наконец он снова встал.

Этому словно суждено было случиться. Называйте, как хотите: судьбой, роком, расположением звезд… Маленький мальчик с рыжими волосами и веснушками оказался в полном одиночестве. Его мать снова опаздывала. О чем она вообще думает? Он вертит головой во все стороны. Смотрит на открытые ворота и дорогу за ними. Давай. Давай же, малыш. Выйди на улицу. Вот так. Вот сюда. А теперь потихоньку. Не оглядывайся назад. Иди ко мне. Иди ко мне. Теперь ты мой.

У его матери ярко-синий плащ и рыжие волосы, ее трудно не заметить. Но сегодня она не пришла к воротам вместе с другими матерями, и почти все дети уже ушли. Он не хотел, чтобы миссис Клей заставила его дожидаться в классе, – нет, больше он этого не вынесет. Так поступать нельзя, но он знает дорогу домой, да и все равно встретит ее до того, как успеет добраться до цели: она будет бежать ему навстречу, бежать так быстро, что волосы выбьются из прически, ведь она понимала, что опаздывает. Он крадучись подошел к воротам. Миссис Клей не сводила с него глаз, но тут ей понадобилось высморкаться. Воспользовавшись белым носовым платком, она почти полностью закрыла им морщинистое лицо, и мальчик выскользнул на улицу. Никто не заметил, как он вышел. На дороге, в мелкой луже, лежала монета достоинством в один фунт, и мальчик, оглядевшись, чтобы проверить, не шутка ли это, поднял ее и вытер углом рубашки. На эти деньги он купит конфет в магазине на углу или пакет чипсов – если к тому времени еще не встретится с мамой. Он посмотрел вдаль, но мамы не было видно.

 

Глава 13

Фрида уже давно научилась организовывать свою жизнь так, чтобы та была безмятежной и предсказуемой, как водяное колесо: каждая секция погружалась в опыт, а затем снова выныривала на поверхность. Таким образом, уже знакомые дни повторялись снова и снова, вызывая в ней ощущение определенности и понимания следующей цели: пациенты приходили в конкретные, установленные заранее дни, она виделась с Рубеном, встречалась с друзьями, давала уроки химии Хлое, читала у камина или сидела в кабинете на чердаке и делала небольшие наброски мягким карандашом. Оливия считала, что порядок – одна из разновидностей тюрьмы, не дающая человеку возможности испытать что-то новое, а безрассудство и хаос, в свою очередь, – проявления свободы. С точки зрения Фриды, именно порядок дает человеку свободу думать, пускать мысли в специально созданное для них место, чтобы подобрать имя и форму идеям и чувствам, поднимающимся на поверхность в течение нескольких дней, словно ил и водоросли, – и, подбирая им имя, человек в каком-то смысле обретает над ними контроль, успокаивает их. Но некоторые мысли и чувства уходить на покой не желают. Они напоминают мутную взвесь в воде: шевелятся у самой поверхности и вызывают в их обладателе беспокойство.

Теперь же она не могла успокоиться еще и из-за Сэнди. Они ели, и разговаривали, и спали вместе, а потом Фрида шла домой, не оставаясь на ночь. Они уже начинали – и это ее тревожило и захватывало одновременно – прорастать друг в друга, узнавать друг друга, исследовать друг друга, поверять друг другу тайны. Как далеко она намерена позволить ему проникнуть в ее жизнь? Она попыталась представить себе это. Хочет ли она, чтобы они стали парой, ходили всегда вдвоем, словно связанные одной веревкой альпинисты?

Вчера вечером Сэнди впервые остался у нее дома. Фрида не стала говорить ему, что с тех самых пор, как она купила дом, здесь еще никто не гостил с ночевкой. Они посмотрели кино, проглотили поздний ужин в итальянском ресторанчике в Сохо, а потом вернулись к ней домой. В конце концов, призналась она, до него ведь рукой подать, так что создается впечатление, словно решение было логичным и ничего не значащим – хотя в действительности они сделали важный шаг. Уже наступило утро воскресенья. Фрида проснулась рано, когда еще не рассвело. На мгновение, пока события прошлой ночи не всплыли у нее в памяти, она испытала укол тревоги, увидев рядом с собой чье-то тело. Она выскользнула из кровати, приняла душ и спустилась на первый этаж, чтобы зажечь камин и приготовить кофе. Тот факт, что утро она начинает не в полном одиночестве, вызывал странное ощущение, словно она очутилась в незнакомом месте. Когда он наконец пойдет к себе домой? А что, если он просто останется у нее?

Когда Сэнди спустился, Фрида просматривала счета и официальную корреспонденцию, которую всегда оставляла на выходные.

– Доброе утро!

– Привет.

Тон ее был резким, и Сэнди удивленно поднял брови.

– Я могу уйти прямо сейчас, – предложил он. – Или ты можешь угостить меня кофе, а после этого я уйду.

Фрида подняла глаза и нехотя улыбнулась.

– Прости. Я приготовлю тебе кофе. Или…

– Что?

– Обычно по воскресеньям я хожу в одно место за углом, завтракаю там и просматриваю газеты, а потом иду на рынок на Коламбия-роуд, чтобы купить цветов или просто полюбоваться ими. Если хочешь, можешь пойти со мной.

– Хочу.

По воскресеньям Фрида обычно завтракала одним и тем же – рогаликом с корицей и чашкой чая. У Керри, старавшейся сохранить профессионально-невозмутимое выражение лица, Сэнди заказал порцию овсянки и двойной эспрессо. Встретившись взглядом с Фридой, Керри одобрительно подняла брови, проигнорировав хмурый вид посетительницы. Но кафе уже заполнялось людьми, и ни Керри, ни Маркус не могли уделить парочке достаточно времени, только Катя была не у дел и бесцельно бродила между столиками. Каждый раз, проходя мимо столика, за которым сидели Фрида и Сэнди, она совала указательный палец в сахарницу и облизывала его.

У прилавка всегда стояла полная газетница. Фрида взяла несколько газет и положила их между собой и Сэнди. Ее неожиданно охватило тревожное ощущение, что за последние несколько дней они превратились в настоящую пару – такую, которая всегда вместе ходит на торжества, вместе проводит ночи, вместе встает воскресным утром, чтобы почитать газеты в приятной, разделенной тишине. Она откусила приличный кусок рогалика и сделала глоток чая. Это очень плохо?

Часто это была единственная возможность для Фриды за всю неделю прочитать газеты от корки до корки, а в последние несколько недель она была так захвачена отношениями с Сэнди, что, похоже, позволила своему миру сжаться лишь до работы и любимого. Так она и сказала, добавив:

– Хотя, возможно, не имеет никакого значения, что я на время отключилась от того, что происходит в мире. Тем более что я все равно ничего не могу изменить. Как не имеет значения, поднялись акции на один пункт или нет. Или, – она взяла газету из лежащей на столе пачки и указала на заголовок, – что кто-то, кого я не знаю, совершил нечто ужасное по отношению к кому-то, с кем я тоже не знакома. Или что знаменитость, о которой я никогда не слышала, порвала с другой знаменитостью, о которой я тоже никогда не слышала.

– Да пожалуйста, я готов взять вину за это на себя, – заверил ее Сэнди. – Я… Эй, что такое?

Фрида его уже не слушала. Ее захватило сообщение в газете.

Сэнди наклонился к ней и прочел заголовок:

– «Малыш Мэтти все еще не найден. Слезные мольбы матери». Да ты об этом наверняка слышала. Новость очень свежая. Вчера она была во всех газетах.

– Нет, – пробормотала Фрида.

– Только подумай, через что приходится проходить родителям…

Фрида смотрела на фотографию размером в три колонки: там был изображен маленький мальчик с ярко-рыжими волосами, обсыпанным веснушками лицом и кривой улыбкой; взгляд его синих глаз был направлен куда-то вбок – наверное, на человека за объективом.

– В пятницу, – сказала она.

– На данный момент он, скорее всего, уже мертв. Мне чертовски жаль бедолагу-учительницу, которая отпустила его. На нее ушат помоев вылили.

Но Фрида не слышала, о чем он говорит. Она читала о Мэтью Фарадее, которому в пятницу удалось незаметно выскользнуть из начальной школы Ислингтона. В последний раз его видели, когда он направлялся к кондитерской примерно в ста ярдах от школы. Она взяла другую газету и стала перечитывать ту же историю, только чуть более красочно рассказанную и снабженную комментарием психолога. Она просмотрела все газеты по очереди – похоже, репортажи осветили каждую деталь и каждую точку зрения на произошедшее. Статьи были посвящены страданиям родителей, полицейскому расследованию, начальной школе, реакции жителей района, безопасности детей вообще…

– Как странно, – задумчиво, словно разговаривая сама с собой, заметила Фрида.

Шел дождь, и людей на цветочном рынке было немного. Фрида радовалась дождю. Ей нравилось чувствовать его в волосах, нравились опустевшие улицы. Они с Сэнди шли мимо киосков, продающих большие букеты цветов и зелени. Была только середина ноября, но уже можно было купить рождественские украшения: цикламен, веточки падуба, гиацинты в керамических горшках, венки для входных дверей и даже связки омелы. Но Фрида игнорировала все это богатство. Она ненавидела Рождество, как ненавидела и предрождественскую суету: сумасшедших покупателей; столпотворение в магазинах; слишком рано зажженные огни на улицах; песенки, день за днем грохочущие в жарко натопленных магазинах; каталоги, вываливающиеся из почтового ящика и не помещающиеся в мусорное ведро; но прежде всего – навязывание семейных ценностей. Фрида не ценила свою семью, а родственники не ценили Фриду. Между ними пролегла пропасть.

Ветер хлопал навесами киосков. Фрида остановилась, чтобы купить большой букет бронзовых хризантем. Алан Деккер мечтал о сыне с рыжими волосами. Рыжеволосый Мэтью Фарадей исчез. Жуткая, но совершенно бессмысленная аналогия. Она прижалась лицом к влажным ароматным цветам и сделала глубокий вдох. Точка.

Но не думать об этом она не могла. И той ночью – ветреной, штормовой ночью, когда по улицам с грохотом носились крышки мусорных баков, деревья сгибались, приобретая причудливые формы, а тучи сплошной темной массой мчались по небу, – она заявила Сэнди, что ей нужно какое-то время побыть в одиночестве, отправилась погулять и вдруг поняла, что ноги привели ее в Ислингтон: она прошла мимо величественных зданий и аккуратных площадей и очутилась в бедных районах. На то, чтобы добраться туда, у нее ушло совсем немного времени, всего лишь пятнадцать минут, и наконец она поняла, что стоит на месте и таращится на цветочную реку, окружившую начальную школу, где в последний раз видели Мэтью. Некоторые цветы уже умирали в своих целлофановых обертках, и она уловила сладковатый запах разложения.

Киты не относятся к рыбам. У пауков восемь ног. Бабочки получаются из гусениц, лягушки – из головастиков, а головастики – из густого пупырчатого желе, которое миссис Хайд иногда приносит в школу в банке из-под варенья. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Он не знал, что произошло потом. Не мог вспомнить. Мама скоро придет. Если он закроет глаза, крепко-крепко зажмурится и посчитает до десяти, очень-очень медленно – один гиппопотам, два гиппопотама, – то, когда он их снова откроет, она окажется рядом.

Он крепко зажмурился и сосчитал до десяти, потом открыл глаза. Вокруг по-прежнему царил мрак. Вот в чем дело: она рассердилась на него. Решила его проучить. Он вышел на улицу, не держась за ее крепкую, теплую руку. Она говорила ему: «Никогда так не делай, Мэтью, слышишь? Пообещай мне!» – и он пообещал. Провалиться мне на месте. Он съел конфеты. «Никогда не бери угощение у чужих, Мэтью». Это колдовские чары. Волшебное зелье, которое может превратить его во что-то другое. Сделать его крошечным, как насекомое в углу комнаты, и тогда мама не заметит его; возможно, она вообще наступит на него. Или у него появится другое лицо, другое тело, тело страшного животного или чудовища, и он окажется запертым в этом теле. Мама посмотрит на него и не поймет, что на самом деле это он, Мэтью, ее солнышко, ее зайчонок. Но ведь глаза у него останутся прежними, правда? Он все равно будет смотреть из этого тела своими, прежними глазами. Или ему придется закричать, чтобы сказать ей, что на самом деле это он. Но рот ему чем-то заткнули, и все, что он слышал, когда кричал, – это отдающееся эхом жужжание в своей голове, похожее на звук рожка, доносящийся до слуха, когда находишься на пароме в море, отправляясь на каникулы вместе с мамой и папой. Такой одинокий, такой далекий… и тебя охватывает дрожь страха, хотя ты и не понимаешь, почему, и тебе хочется, чтобы тебя обняли и успокоили, хочется почувствовать себя в безопасности, потому что мир огромен, и таинственен, и полон неожиданностей, из-за которых сердце уже не помещается в груди.

Ему хотелось пи-пи. Он постарался убедить себя в том, что пи-пи ему на самом деле не хочется. Он слишком большой, чтобы ходить в мокром. Все будут смеяться над ним, и тыкать в него пальцем, и демонстративно зажимать нос. Сначала попе будет тепло, потом прохладно, затем холодно, кожу начнет жечь, а в нос ударит резкий, неприятный запах. На глазах тоже была влага, и она тоже щипала. Он не мог их вытереть. Мама. Папа. Простите, что не послушался вас. Если вы заберете меня домой, я буду вести себя хорошо. Обещаю.

Или его превратили в змею, потому что руки перестали быть руками, а стали частью его тела, хотя он и мог шевелить пальцами; и его ноги уже не были ногами, а склеились вместе. Жил-был маленький мальчик по имени Мэтью, который нарушил обещание, съел волшебное зелье и превратился в змею – в качестве наказания. Все время ползать на животе. Под щекой у него было дерево. Мальчик чувствовал его шероховатость, ощущал характерный запах. Если он станет извиваться, то сможет ли двигаться, как змея? Он выгнулся и резко выпрямился, и его тело проехало по полу. Внезапно он натолкнулся лицом на что-то прохладное и твердое, с закругленным краем. Он поднял голову и боднул преграду, но та не сдвинулась с места. Тогда он вытянулся и положил щеку сверху на непонятный предмет, пытаясь рассмотреть, что это такое. Однажды, играя в прятки, он спрятался в шкафу в родительской спальне. Он свернулся калачиком в темноте, радостно посмеиваясь, несмотря на легкий испуг: пространство освещала лишь крошечная полоса света между дверцами, – и стал ждать, когда его отыщут. Он слышал, как товарищи ходят по дому, ищут его в дурацких местах, например за занавесками. Тогда он тоже положил голову на что-то похожее. Теперь же кожей мокрой от слез щеки он почувствовал шнурок и узел.

Туфля исчезла, и его голова с глухим стуком упала на пол. Туфля ткнула его в бок. Слишком сильно. Вспыхнула узкая полоска яркого света, и он перекатился на спину, чтобы посмотреть на свет. Теперь он не видел ничего, кроме слепящего света. Свет взорвался в его глазах и расцвел у него в голове, а темнота вокруг этого пульсирующего центра только сгустилась.

Свет исчез. Туфля толкнула его, перевернув на бок. В окружающей черноте внезапно возник серый прямоугольник, затем раздался щелчок и серое пятно пропало.

 

Глава 14

Фрида нажала на кнопку звонка знакомой двери. Однако звука не последовало, а Фрида не могла понять, сломан звонок или просто звенит где-то в глубине дома, поэтому позвонила снова. По-прежнему тишина. Она несколько раз постучала тяжелым дверным молоточком. Отошла от двери и посмотрела на окна. Свет не горел, внутри не угадывалось никакого движения, других признаков присутствия хозяев в доме тоже не было. Может, он ушел? Она снова постучала, прикладывая больше усилий, и от ее ударов дверь задрожала. Она наклонилась, открыла почтовую щель в двери и заглянула внутрь. На коврике лежала груда конвертов. Она уже собиралась уйти, когда изнутри донесся какой-то звук. Она снова постучала. Теперь сомнений не осталось: в доме кто-то ходил. Фрида услышала приближающиеся шаги, затем что-то загрохотало, раздался скрежет отодвигаемого засова, и наконец дверь отворилась.

Рубен прищурился, словно даже тусклый свет хмурого ноябрьского утра оказался для него слишком ярким. Он был одет в замызганные джинсы и расстегнутую на груди рубашку. Похоже, он не сразу узнал Фриду: на его лице возникло озадаченное и растерянное выражение. Фрида уловила исходящий от него запах перегара, табака и пота. Очевидно, он по крайней мере одну ночь провел в одежде.

– Который час? – спросил он.

– Четверть десятого, – ответила Фрида.

– Утра или вечера?

– Как по мне, сейчас день.

– Ингрид ушла, – неожиданно сообщил Рубен.

– Куда?

– Бросила меня. Ушла и сказала, что больше не вернется. Не захотела говорить, куда идет.

– Я не знала. Можно войти?

– Лучше не надо.

Но Фрида, оттолкнув его, вошла в дом. Она не была здесь больше года и сразу заметила его запущенный вид. В одном окне треснуло стекло, а с люстры слетел плафон, выставив на всеобщее обозрение идущие от лампочки провода. Фрида оглянулась и наконец увидела телефонную трубку: она была прикрыта газетой. Достав из кармана клочок бумаги с номером, она набрала его, коротко переговорила и нажала кнопку отбоя.

– Где телефонная база?

– Где-то здесь, – неопределенно отозвался Рубен. – Никогда не могу ее найти.

– Я приготовлю вам кофе.

Когда Фрида вошла в кухню, ей пришлось крепко зажать рот ладонью: ее чуть не вырвало от царившего в помещении запаха. Она молча окинула взглядом груды грязных тарелок, кастрюль, стаканов вперемешку с коробками и пакетами с недоеденными готовыми обедами.

– Я гостей не ждал, – буркнул Рубен. Его тон был почти дерзким, как у ребенка, который сломал очередную игрушку. – Здесь не хватает женской руки. Но тут все равно лучше, чем наверху.

Фриду неожиданно охватило жгучее желание сбежать из этого ужасного места, оставив Рубена разгребать все самому. Ведь он сам когда-то, много лет назад, заявил ей нечто подобное! «Вы должны позволить им совершать ошибки. Все, чем вы в состоянии им помочь, – это идти следом и следить за тем, чтобы они не дразнили гусей, не спорили с представителями власти и не причиняли вреда никому, кроме себя». У нее это так и не получилось. Разумеется, о настоящей уборке и речи идти не могло, но она решила, что может, по крайней мере, проложить что-то вроде тропы во всем этом мусоре. Она толкнула Рубена в кресло, где он и остался сидеть, растирая ладонями лицо и что-то бормоча, и включила чайник. По всей кухне были раскиданы бутылки виски, вермута, вина, ликера – в них оставалась половина или четверть первоначального содержимого. Каждую бутылку она опрокидывала над раковиной, избавляясь от остатков алкоголя. Затем нашла мешок для мусора и заполнила его объедками. По крайней мере, судя по наличию объедков, он не только пил, но и ел. Это хорошо. Она сложила посуду в раковину, а когда та наполнилась, стала складывать тарелки на рабочей поверхности. Открыла шкафчик и обнаружила на верхней полке позабытую банку растворимого кофе – все еще закрытую. Бумагу, закрывавшую верх банки, Фрида сняла с помощью черенка ложки. Затем вымыла две чашки и приготовила себе и Рубену горячий черный кофе. Рубен покосился на кофе, издал стон и покачал головой. Фрида непреклонно поднесла чашку к его рту. Он сделал пару глотков и снова застонал.

– Я обжегся!

Тем не менее она не только не убрала чашку, но даже слегка наклонила ее, заливая горячую жидкость прямо в рот Рубену, и так до тех пор, пока тот не выпил половину.

– Пришли, чтобы позлорадствовать, да? – проворчал Рубен. – Вот до чего я докатился. Вот к чему пришел Рубен Мак-Гилл. Или хотите выразить мне соболезнования? Сказать, что вы мне очень, очень сочувствуете? Или намерены прочитать мне лекцию?

Фрида взяла свою чашку, посмотрела на нее и поставила обратно на стол.

– Я приехала, чтобы спросить совета, – призналась она.

– Просто смешно, – заявил Рубен. – Посмотрите вокруг. Неужели вы считаете, что в моем положении можно раздавать советы направо и налево?

– Алан Деккер, – упрямо продолжила Фрида. – Ваш пациент, которого передали мне. Помните его?

– Передали вам? Вы, наверное, хотели сказать: которого вы у меня забрали. Тот, из-за которого меня отстранили от работы в моей собственной клинике. Тот самый. Дело в том, что я почти ничего не могу о нем сказать, ведь человек, некогда учившийся у меня, бывший мой протеже, добился того, чтобы меня отстранили от дела. Так что пошло не так? Он и на вас тоже пожаловался?

– Дело в том, что он действует мне на нервы.

– Да неужели?

– Последние несколько дней я плохо сплю.

– Вы всегда плохо спите.

– Но раньше я хотя бы видела сны. У меня такое ощущение, что он меня чем-то заразил. И мне интересно, вызывал ли он у вас похожие ощущения. Я подумала, что, возможно, именно по этой причине между вами произошло то, что произошло.

Рубен взял чашку с кофе и сделал большой глоток.

– Боже, терпеть его не могу, – заявил он. – Помните доктора Шёнбаума?

– Он был вашим руководителем, да?

– Правильно. Его психоаналитиком был Рихард Штайнер. Психоаналитиком Рихарда Штайнера был Томас Байер, а сам Томас Байер ходил на сеансы к Зигмунду Фрейду. Шёнбаум был для меня кем-то вроде экстренной связи с Богом, и он учил меня, что когда человек становится психоаналитиком, он перестает быть человеком и становится просто тотемным столбом.

– Что значит «тотемным столбом»?

– Нужно просто быть рядом. И если ваш пациент зайдет в кабинет и заявит, что он только что потерял жену, вам даже нельзя выражать ему соболезнования. Вы должны проанализировать, почему он ощущает потребность сообщить вам об этом факте. Шёнбаум был гениален, к тому же обладал харизмой, и я подумал: «Да ну его к черту!» Со своими пациентами я буду вести себя совсем наоборот. Я буду держать пациента за руку и, не выходя из комнатушки для сеансов, сделаю все, что делал пациент, и пройду везде, где ходил он, и почувствую все то, что чувствовал он. – Рубен наклонился через стол к Фриде, и с такого близкого расстояния она увидела, что белки глаз у него пожелтели, а в уголках покрылись красными прожилками. Изо рта у него дурно пахло: кофе, перегаром и прогорклой пищей. – Вы не поверите, куда меня заносила судьба. Вы не поверите, сколько дерьма целыми потоками путешествует по человеческому мозгу, – а я ходил в этих потоках, мне приходилось погружаться в них по самую шею. Чего только мужчины не рассказывали мне о детях, и чего только женщины не рассказывали мне об отцах и дядьях, и я до сих пор не понимаю, почему они, выйдя из моего кабинета, не вышибали себе мозги к чертовой матери. Я думал: если мне отправиться в путешествие вместе с ними, если показать им, что они не одиноки, что кто-то может разделить их тяготы, то, возможно, они вернутся и попробуют изменить свою жизнь к лучшему. И знаете что? Через тридцать лет такой работы все пошло прахом. Знаете, что мне заявила Ингрид? Она заявила, что я жалок, и что слишком много пью, и что я стал скучным.

– Вы и правда очень многим помогли, – заверила его Фрида.

– Вы так думаете? – переспросил Рубен. – Возможно, эффект был бы тот же, если бы мои пациенты просто приняли пару таблеток, или сделали зарядку, или вообще ничего не сделали. Как бы там ни было, я не знаю, что я сделал для них, но мне это, черт возьми, уж точно на пользу не пошло. Оглянитесь! Смотрите, что происходит, когда позволяешь всем этим людям обосноваться у тебя в голове. В общем, если вы приехали сюда за советом, вот что я вам посоветую: если пациент начинает вас раздражать, отдайте его другому врачу. Ему вы не поможете, да и неприятностей не оберетесь. Вот так-то. А теперь можете уходить.

– Я не имела в виду, что он в самом деле действует мне на нервы – по крайней мере, не в том смысле, о котором вы мне сейчас рассказали. Мне просто… ну, любопытно. Он необычный пациент.

– Вы о чем?

Фрида рассказала ему о своих сессиях с Аланом, о том, какой испуг испытала, открыв газету и прочитав о Мэтью. Рубен слушал, не перебивая. На какое-то время Фрида почти забыла, где находится. Словно кто-то отмотал прошедшие годы и она снова стала студенткой, признающейся в своих страхах наставнику – Рубену. Он мог быть прекрасным слушателем, когда хотел. Он чуть наклонился вперед и смотрел ей прямо в глаза.

– Вот, – сказала она наконец. – Вы поняли, что я имела в виду?

– Помните пациентку, которая приходила к вам несколько лет назад? Как же ее звали? Мелоди или как-то так.

– Вы о Мелани?

– Да, точно. Она была классической соматизирующей пациенткой. Слизистый колит, периоды головокружения, слабости и тому подобное.

– И?

– Ее тревожность и вытеснение в подсознание вылились в реальные соматические симптомы. Она не признавалась в них, но тело нашло способ их выразить.

– Значит, вы считаете…

– Люди – очень странные существа, но человеческий ум – еще более странное явление. Достаточно вспомнить женщину, у которой была аллергия на двадцатый век. В чем там было дело? Я допускаю, что проблемы Алана того же рода. Вы и сами знаете: панические состояния – весьма расплывчатый симптом и может означать все, что угодно.

– Конечно, – медленно произнесла Фрида. – Но он думал о рыжеволосом ребенке еще до того, как Мэтью пропал.

– Хм. Что ж, теория была хороша. Вообще-то она мне по-прежнему нравится – только ее стоит отнести не к вашему пациенту, а к вам самой.

– Как остроумно!

– В каждой шутке есть доля шутки. Вы беспокоитесь об Алане, вы не можете добраться до сути его проблемы. Поэтому толкуете его воображаемого сына с помощью первого подходящего символа.

– Похищенного ребенка едва ли можно рассматривать как символ.

– А почему бы и нет? Все представляет собой символ.

– Чушь! – воскликнула Фрида, но не удержалась и рассмеялась. Настроение у нее улучшилось. – А как насчет вас?

– Ладно, – вздохнул Рубен, – теперь ваша очередь давать советы. Женщину я потерял. Работу тоже. Пил джин из кофейных чашек. Что вы мне посоветуете, доктор? Все это как-то связано с моей матерью?

Фрида огляделась.

– Я думаю, вам следует прибрать здесь, – сказала она.

– Вы, доктор, последователь бихевиоризма? – саркастически спросил Рубен.

– Мне просто не нравится беспорядок. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Рубен с такой силой хлопнул себя по макушке, что Фрида вздрогнула.

– Нет никакого смысла устраивать уборку здесь, если там, внутри, все загажено, – заявил он.

– По крайней мере, ваша загаженная голова будет находиться в опрятном доме.

– Вы говорите, как моя мать.

– Ваша мать мне понравилась.

В дверь громко постучали.

– Кого это нелегкая принесла? – раздраженно проворчал Рубен и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

Фрида взяла свою чашку с кофе и вылила ее содержимое в раковину. Рубен вернулся.

– Там вас какой-то тип спрашивает, – заявил он.

В кухню вошел Джозеф.

– Вы быстро, – заметила Фрида.

– Он что, уборщик? – удивился Рубен.

– Я строитель, – уточнил Джозеф. – У вас была вечеринка?

– Что ему здесь надо?

– Это я попросила его прийти, – объяснила Фрида. – В качестве одолжения. Платить за которое будете вы. Так что будьте повежливее. Джозеф, я бы хотела, чтобы вы починили здесь пять вещей: дверной звонок, и треснувшее стекло в окне, и люстру…

– Бойлер тоже не работает, – вставил Рубен.

Джозеф огляделся.

– От вас ушла жена? – сразу же догадался он.

– Она мне не жена, – возразил Рубен. – И да. Похоже, это очевидно. Я сам устроил этот беспорядок.

– Сочувствую, – сказал Джозеф.

– Мне твое сочувствие не нужно, – огрызнулся Рубен.

– А вот и нужно, – вмешалась Фрида. Она легонько коснулась плеча Джозефа. – Спасибо. Вы правы. Иногда одними разговорами делу не поможешь.

Джозеф галантно наклонил голову в знак признательности.

 

Глава 15

– Фрида!

– Прости.

– Ты меня даже не слушаешь. О чем задумалась?

Фрида терпеть не могла подобные вопросы.

– Да так, ни о чем, – уклончиво ответила она. – О делах на завтра. О работе.

Она почти не спала, и теперь у нее закрывались глаза. Она чувствовала себя разбитой, с трудом справлялась с раздражением, и ей совершенно не хотелось поддерживать беседу с Сэнди, который всю ночь проспал рядом, бормоча что-то во сне.

– Нам нужно кое-что обсудить.

– Обсудить?

– Да.

– Надеюсь, беседа не пройдет в ключе «сколько мужчин у меня было до тебя»?

– Нет. Это мы можем оставить на потом, когда у нас будет достаточно времени. Я хочу поговорить о наших планах.

– То есть что я собираюсь делать летом? Должна предупредить, я терпеть не могу самолеты. И загорать на пляже.

– Прекрати.

– Прости. Не обращай внимания. Сейчас половина восьмого утра, и я почти не спала из-за всяких мыслей. Единственный план, который я могу составить сейчас, – это план действий на ближайшие восемь часов.

– Приезжай вечером ко мне. Я приготовлю что-нибудь легкое, и мы поговорим.

– Звучит угрожающе.

– Ничего подобного.

– В семь у меня пациент.

– Приезжай после сеанса.

Фрида никогда не вела записей во время сеанса, она предпочитала делать их позже, после чего заносила в компьютер – либо вечером того же дня, либо на выходных. Но иногда она рисовала или просто черкала в блокноте, который держала под рукой. Это помогало ей сконцентрироваться. Вот и сейчас она что-то рисовала, сидя в отремонтированной комнате, выкрашенной в цвет под названием «кость» к очевидному неодобрению Джозефа. Она делала грубый набросок левой руки Алана, в настоящий момент лежавшей на подлокотнике. Рисовать кисти было для нее трудным делом. На безымянном пальце Алан носил толстое золотое кольцо, вокруг ногтя большого пальца висели заусенцы, на тыльной стороне ладони проступили вены. Указательный палец был длиннее безымянного; это вроде что-то означает, но она не могла вспомнить, что именно. Сегодня он волновался сильнее, чем обычно: ерзал в кресле, наклонялся вперед и снова откидывался назад, почесывал нос. Она заметила, что на шее у него появилась сыпь, а на рубашке красовалось пятно от зубной пасты. Он говорил, захлебываясь словами, о сыне, которого так хотел. Слова, которые он запрещал себе произносить и все плотнее набивал в душу в течение очень многих лет, теперь лились из него потоком. Она сосредоточилась на суставе его мизинца и внимательно слушала, пытаясь подавить пробивающееся наружу чувство неловкости, от которого по телу шли мурашки.

– Чтобы он называл меня «папа», – говорил Алан. – Доверял мне. А я никогда его не подведу. Он играет в футбол и любит настольные игры. Он любит, когда ему читают вслух перед сном о динозаврах и поездах.

– Вы так о нем говорите, словно он существует на самом деле.

– Это плохо?

– Вы так отчаянно нуждаетесь в нем, что в своем воображении делаете его реальным.

Алан устало потер ладонями лицо, словно тщательно умываясь.

– Мне нужно кому-то рассказать об этом, – признался он. – Я хочу получить возможность произнести это вслух. У меня такое уже было – когда я влюбился в Кэрри. У меня, конечно, и прежде были девушки, но ни с одной из них я не испытывал ничего подобного. Меня словно освободили от меня самого. – Он посмотрел на Фриду, и она мысленно сделала пометку обсудить с ним эту фразу позже. – В первые несколько месяцев я хотел снова и снова произносить ее имя в разговорах. Я находил возможность упоминать ее в беседах. «Моя девушка, Кэрри», – говорил я. Я чувствовал, что все по-настоящему, когда говорил об этом другим людям. И сейчас у меня примерно то же чувство: я обязательно должен кому-то рассказать, потому что тогда давление внутри немного слабеет. Не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл…

– Разумеется. Но я здесь не для того, чтобы придавать видимость реальности тому, что реальным не является, понимаете, Алан? – мягко напомнила ему Фрида.

– Вы говорили, что всем хочется составить из событий своей жизни интересный рассказ.

– А какой рассказ хотите составить вы?

– Кэрри говорит, что ребенка можно усыновить. Но я этого не хочу. Я не хочу заполнять кучу бумажек и позволять другим решать, достоин ли я стать родителем. Я хочу своего сына, а не чьего-то еще. Вот, – Алан достал из кармана пиджака бумажник, – я хочу вам кое-что показать.

Он вытащил старую фотографию.

– Вот. Когда я представляю себе сына, он выглядит именно так.

Фрида неохотно взяла снимок. Какое-то мгновение она не могла найти нужных слов.

– Это вы? – спросила она наконец, глядя на полноватого маленького мальчика в синих шортах: он стоял у дерева, а под мышкой держал футбольный мяч.

– Я, когда мне было лет пять или шесть.

– Понятно.

– Что вам понятно?

– У вас были очень рыжие волосы.

– Они начали седеть, когда мне еще и тридцати не исполнилось.

Рыжие волосы, очки, веснушки… По спине у нее побежали мурашки, и на этот раз она озвучила свое беспокойство:

– Вы здесь очень похожи на того мальчика, которого все ищут.

– Я знаю. Конечно, знаю. Он-то мне и снится.

Алан посмотрел на нее и попытался улыбнуться. По щеке у него скатилась одинокая слезинка и попала прямо в улыбающийся рот.

Ему нельзя ничего есть, совершенно ничего. Он это знал. Воду пить можно, теплую несвежую воду из бутылки, но есть нельзя. Если он поест, то уже никогда не вернется домой. Он застрянет здесь. Грубые пальцы силой разжали ему рот. Протолкнули что-то внутрь, но он все выплюнул. Однажды несколько горошин все-таки попали ему в горло, и он отчаянно кашлял и пытался вызвать рвоту, но все было напрасно: он чувствовал, как они опускаются в желудок. Интересно, пара горошин считается? Он не знал правила. Он попытался укусить руку, и рука ударила его. Он заплакал, и рука ударила его еще раз.

Он замарался. Штанишки отвердели от высохшей мочи и плохо пахли, а вчера вечером он наложил кучку в углу. Он не сумел сдержаться. У него так сильно болел живот, что он решил, что умирает. Он превращался в жидкое пламя. Внутри все плавилось, обжигало и дрожало. Все болело, все было не так. Но сейчас он чистый. Жесткая щетка и кипяток. Розовая, саднящая кожа. Щетинки на зубах и деснах. Один зуб шатался. Скоро прилетит зубная фея. Если он не будет спать, то увидит ее и попросит спасти его. Но если он не уснет, то она не прилетит. Он знал это наверняка.

И в волосах какая-то гадость. Черная, липкая, вонючая. Запах похож на тот, который чувствуешь, проходя мимо дорожных рабочих, – у них еще такая большая дрель, и она шумит так, что от шума раскалывается голова. Волосы стали странными на ощупь. Он в кого-то превращался. Если бы здесь было зеркало, он бы увидел там не себя, а незнакомца. Кого бы он увидел? Мальчика с грубым, злым лицом. Еще немного, и будет слишком поздно: он не знает заклинания, которое бы повернуло превращение вспять.

Голые доски. Мерзкие, потрескавшиеся зеленые стены. Плотные жалюзи на окне. С потолка свисает голая лампочка на потертом шнуре. Белая батарея, обжигавшая ему кожу, когда он касался ее, и издававшая по ночам стонущие звуки, как умирающий на дороге зверь. Белый пластмассовый горшочек с трещиной посредине. Когда мальчик смотрел на него, ему становилось стыдно. Матрац с темными пятнами, брошенный прямо на пол. Одно пятно – это дракон, другое пятно – страна, но он не знал, какая именно. Одно пятно – лицо с крючковатым носом (он решил, что это лицо ведьмы), и еще одно пятно поставил он сам. В помещении была дверь, но она не открывалась, сколько бы он на нее ни смотрел. Даже если бы он мог шевелить руками и даже если бы дверь открылась, Мэтью знал: он бы все равно не смог выйти. За дверью его ждут, его схватят, не пустят дальше…

Детектив Иветта Лонг осмотрела гостиную Фарадеев. Повсюду были игрушки: на ковре стоял большой красный пластмассовый автобус и несколько машинок, валялись книги для чтения и книжки-раскраски, обезьянка – кукла-марионетка. На журнальном столике лежала большая пачка линованной бумаги, на которой Мэтью учился писать: старательно выведенные, но все равно кривые буквы, нарисованные красными чернилами, где вместо «д» написано «б», и наоборот. Перед Иветтой сидела Андреа Фарадей: длинные рыжие волосы давно не знали шампуня и расчески, лицо опухло от слез. У Иветты Лонг создалось впечатление, что женщина плакала несколько дней не переставая.

– Что еще я могу вам сказать? – спросила она. – Мне больше нечего сказать. Вообще. Я ничего не знаю. Вы вправду думаете, что я бы вам не сказала? Вы задаете одни и те же вопросы.

– Вы можете вспомнить что-нибудь подозрительное? Возможно, вы заметили незнакомца?

– Нет! Ничего. Если бы я не опоздала… Боже, если бы только я не опоздала! Пожалуйста, верните мне его. Моего малыша. Он до сих пор иногда писается по ночам.

– Я знаю, как вам тяжело. Мы делаем все, что в наших силах. Тем временем…

– Они же о нем ничегошеньки не знают! У него аллергия на орехи. Что, если они дадут ему орехи?

Детектив Лонг постаралась не выдать своих чувств и ободряюще сжала руку Андреа.

– Попытайтесь вспомнить что-то, что поможет нам найти его.

– Он еще такой малыш, правда. Он будет плакать и звать меня, а я не смогу к нему прийти. Вы понимаете, каково это? Я опоздала на автобус, и он ушел без меня.

Джек последовал совету Фриды. Сегодня он облачился в черные брюки, голубую рубашку, на которой расстегнул только верхнюю пуговицу, и серый шерстяной пиджак (Фрида заметила, что карманы пиджака все еще зашиты). Обут он был в дешевые лакированные туфли черного цвета – наверное, еще не успел оторвать с подошвы ценник. Он даже убрал волосы с лица и побрился, хотя и пропустил участок под подбородком. Он больше не походил на взъерошенного студента, скорее, напоминал бухгалтера-стажера или, возможно, новообращенного в некий религиозный культ. Постоянно сверяясь с блокнотом, Джек рассказывал о пациентах. Однако построить связный рассказ ему никак не удавалось, и Фриде было очень трудно сосредоточиться. Она посмотрела на часы: время консультации закончилось. Она кивнула Джеку и спросила:

– Представьте себе, что во время сеанса пациент признается в преступлении. Как вы поступите?

Джек немного выпрямил спину. Похоже, он заподозрил что-то неладное. Может, Фрида пытается подловить его?

– В каком преступлении? В превышении скорости? Краже в магазине?

– Нет, в серьезном. Например, в убийстве.

– Ничто не выйдет за пределы комнаты, – с сомнением в голосе произнес Джек. – Мы ведь именно это обещаем?

– Вы не священник, а сеанс – не исповедь, – рассмеялась Фрида. – Вы гражданин. Если кто-то признается в убийстве, вы должны вызвать полицию.

Джек залился краской: он не выдержал испытание.

– Еще вопрос: как поступить, если вы только подозреваете, что пациент совершил преступление?

Джек колебался. Начал грызть кончик большого пальца.

– Я не стану оценивать ваш ответ как правильный или неправильный.

– А почему вы его заподозрили? – наконец спросил он. – Я что хотел сказать: вы просто нюхом почуяли неладное? Но ведь обращаться в полицию, опираясь только на нюх, нельзя, верно? Очень часто нюх серьезно ошибается.

– Я не знаю. – Фрида, скорее, говорила с собой, а не с ним. – Я действительно не знаю, откуда берется такое чувство.

– Дело в том, – вздохнул Джек, – что, дай я себе волю, я бы в очень и очень многих людях заподозрил преступников. Вчера у меня была встреча с мужчиной, который говорил просто ужасные вещи. Мне стало дурно только от того, что я сидел и слушал. Мне приходилось постоянно напоминать себе, о чем вы как-то говорили: представлять себе что-то и сделать что-то – далеко не одно и то же.

Фрида кивнула:

– Правильно.

– И вы постоянно повторяете: наша работа состоит не в том, чтобы убрать беспорядок в мире, а в том, чтобы убрать беспорядок в голове обратившегося к нам. – Он помолчал. – Речь идет о вашем пациенте, не так ли?

– Не совсем. А возможно, вы правы.

– Проще всего – спросить его напрямик.

Фрида посмотрела на него и улыбнулась.

– Вы бы именно так и поступили?

– Я? Нет. Я бы обратился к вам и поступил так, как вы бы мне велели.

После очередного пациента Фрида отправилась к Барбикану пешком, поэтому добралась до места только к половине девятого. Шел дождь: сначала он накрапывал, но к тому времени, когда она закончила прогулку, начался самый настоящий ливень, так что на тротуаре и дороге образовались лужи, а проезжающие мимо автомобили норовили окатить ее водой из-под колес.

– Я принесу тебе полотенце, – предложил Сэнди, как только увидел ее. – И сухую рубашку.

– Спасибо.

– Почему ты не взяла такси?

– Мне нужно было пройтись.

Он принес мягкую белую рубашку, стащил с нее туфли и колготки, вытер ей ноги и волосы. Она свернулась калачиком на диване, и Сэнди вручил ей бокал вина. В квартире было тепло и светло; снаружи бушевал ветер, лил дождь, а огни ночного Лондона мигали и расплывались.

– Как хорошо, – вздохнула она. – Чем это пахнет?

– Креветки в чесночном соусе с рисом и зеленым салатом. Годится?

– Просто шикарно. Из меня повар никудышний.

– Я это как-то переживу.

– Спасибо, что успокоил.

Они поели за низким столиком. Сэнди зажег свечу. На нем была темно-синяя рубашка и джинсы. Он так пристально разглядывал ее, что Фрида занервничала. Она привыкла к любопытству со стороны студентов и пациентов, но тут было что-то иное.

– Почему я ничего не знаю о твоем прошлом?

– Значит, ты решил начать тот самый «серьезный разговор»?

– Не совсем. Но ты многое скрываешь от меня.

– Я?

– Я чувствую, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе.

– На это нужно время.

– Я знаю, что нужно. И у нас есть время, не так ли?

Она выдержала его пристальный взгляд.

– Я думаю, да.

– Все случилось так неожиданно, – признался он.

– С любовью всегда так.

Слово сорвалось с языка прежде, чем она успела спохватиться, – наверное, во всем виновато вино.

Сэнди накрыл ее руку своей. Он внезапно посерьезнел.

– Вообще-то я должен тебе кое-что сообщить.

– Надеюсь, ты не намерен признаться мне, что женат?

Он улыбнулся.

– Нет, вовсе нет. Мне предложили новую работу.

– Вот как. – По ней словно прокатилась волна облегчения. – Я думала, ты хочешь сообщить что-то ужасное. Но это ведь хорошо, правда? Что за работа?

– Должность и звание профессора.

– Сэнди, это просто великолепно!

– В знаменитом Корнелльском университете.

Фрида аккуратно положила на место нож и вилку и отодвинула от себя тарелку. Поставила локти на стол.

– Который находится в Нью-Йорке.

– Да, – кивнул Сэнди. – Тот самый.

– Значит, ты переезжаешь в Штаты?

– Собираюсь.

– Вот как. – Ей внезапно стало очень холодно, и она мгновенно протрезвела. – Когда ты дал согласие?

– Несколько недель назад.

– И все это время ты знал.

Он отвернулся. Он казался одновременно смущенным и раздраженным собственным смущением.

– Когда я получил эту работу, мы с тобой еще даже знакомы не были.

Фрида подняла бокал и сделала глоток вина. Оно показалось ей кислым. У нее возникло ощущение, что даже освещение изменилось, и теперь все казалось иным.

– Поедем со мной, – предложил он.

– Как и полагается добропорядочной женщине.

– У тебя есть связи. Ты сможешь работать там точно так же, как и здесь. Мы могли бы начать все сначала, вместе.

– Я не хочу начинать сначала.

– Я знаю, надо было сразу сказать тебе…

– Я ослабила бдительность, – призналась Фрида. – Я впустила тебя в свой дом, в свою жизнь. Я говорила тебе такое, чего никогда и никому не говорила. И все это время ты собирался уехать.

– Вместе с тобой.

– Ты не можешь решать за меня. Ты знал о нас двоих то, что не было известно мне.

– Я не хотел потерять тебя.

– Когда ты уезжаешь?

– На Новый год. Через несколько недель. Я продал квартиру. Нашел себе жилье в Итаке.

– Вижу, дел у тебя было по горло.

Она словно со стороны услышала собственный голос – холодный, горький и сдержанный. Она не была уверена, что голос ей понравился. На самом деле внутри у нее пылал пожар и она ослабела от горя.

– Я не знал, что делать, – продолжал он. – Пожалуйста, Фрида, любимая, поедем со мной. Поедем вместе!

– Ты просишь меня бросить все и начать сначала в Америке?

– Да.

– А что, если бы я попросила тебя отказаться от должности и остаться здесь, со мной?

Он встал и подошел к окну. Несколько секунд он молча смотрел на улицу, потом обернулся.

– Я бы отказался, – заявил он. – Я не смогу.

– И что? – спросила Фрида.

– Выходи за меня.

– Отвали.

– Я делаю тебе предложение, а не оскорбляю тебя.

– Мне уже пора.

– Ты не ответила.

– Ты это серьезно говоришь? – уточнила Фрида. Ей показалось, что выпитое вино ударило ей в голову.

– Да.

– Я должна подумать. В одиночестве.

– Ты хочешь сказать, что, возможно, ответишь «да»?

– Я дам тебе ответ завтра.

 

Глава 16

Когда Тэннер открыл переднюю дверь, вид у него был удивленный. Главный инспектор Малком Карлссон представился и уточнил:

– Мой помощник предупреждал вас о моем приходе.

Тэннер кивнул и провел его в темную холодную гостиную. Там он опустился на колени и стал возиться с электрическим обогревателем, устроенным в камине. Пока хозяин суетился, готовя и подавая чай, Карлссон осмотрел комнату и невольно вспомнил, как в детстве вместе с бабушкой и дедушкой ходил в гости к их друзьям или каким-то дальним родственникам. Даже по прошествии тридцати лет в памяти всплыл запах скуки и долга.

– Я выполняю вашу старую работу, – сообщил Карлссон, и не успел он произнести это, как понял, что его слова прозвучали словно упрек.

Тэннер не был похож на детектива. Он не был похож даже на детектива в отставке. На нем была старая вязаная кофта и затертые до блеска серые брюки, а на плохо выбритом лице оставались целые полоски щетины. Он налил чай в две чашки разного размера и протянул бо́льшую из них гостю.

– Я не собирался оставаться в Кенсал-Райз, – признался он. – Когда я досрочно вышел на пенсию, мы думали переехать на побережье. Куда-нибудь подальше на восток, в Клэктон или Фринтон. Мы даже начали собирать рекламные брошюры. И тут моя жена заболела. Все сразу усложнилось. Она наверху. Вы, наверное, услышите ее крики – это она так меня зовет.

– Мне очень жаль, – сказал Карлссон.

– Предполагается, что именно мужчины заболевают сразу после выхода на пенсию. Но я пока держусь. Просто очень устал.

– Я несколько дней ухаживал за матерью, когда ей сделали операцию, – поддержал разговор Карлссон. – Это оказалось куда тяжелее, чем работа копа.

– Вы не похожи на копа, – заметил Тэннер.

– А на кого я похож?

– Вы другой. Думаю, вы учились в университете.

– Да, так и есть. И это мешает мне быть одним из тех парней?

– Вероятно. Что вы изучали?

– Право.

– Ну, это чертовски глупая трата времени.

Карлссон отпил глоток и заметил, что по поверхности плавают маленькие молочные хлопья, да и вкус отдавал чем-то кислым.

– Я знаю, зачем вы пришли, – заявил Тэннер.

– Мы ищем пропавшего ребенка. Мы уже собрали кое-какую информацию. Возраст ребенка, время дня, тип местоположения, средство, возможность – и компьютер выдал нам одно-единственное имя. Джоанна Вайн. Или правильнее говорить «Джо»?

– Джоанна.

– Моего пропавшего зовут Мэтью Фарадей. В газетах его называют Мэтти. Я догадываюсь, что такой вариант больше подходит для заголовков. Малыш Мэтти. Но его зовут Мэтью.

– Она исчезла двадцать лет назад.

– Двадцать два.

– И Джоанна пропала в Кэмбервелле. А вашего маленького мальчика похитили в Хакни, правильно?

– Вы следили за событиями.

– Этого невозможно избежать.

– Верно. Продолжайте.

– Джоанна исчезла летом. А ваш мальчик – зимой.

– Значит, вы не верите в связь?

Тэннер на мгновение задумался, прежде чем ответить, и теперь стал больше походить на старшего детектива, которым когда-то был. Когда он заговорил, то стал загибать пальцы, отмечая то или иное отличие между двумя похищениями.

– Не верю? – переспросил он. – Девочка – мальчик. Север Лондона – юг Лондона. Лето – зима. Кроме того, не забудьте об интервале в двадцать два года. Что у нас получается? Он похищает ребенка, ждет полжизни, затем похищает следующего. Но вы считаете, что они связаны. Возможно, есть какая-то улика, о которой вы не сообщили прессе?

– Нет, – признался Карлссон. – Вы правы. Никакой очевидной причины нет, вообще никакой. Я подошел к делу с другой стороны. Каждый год без вести пропадают тысячи детей. Но если вычеркнуть сбежавших подростков, детей, которых забрали другие члены семьи, жертв несчастных случаев, то получившееся число станет очень маленьким. Сколько детей гибнет от рук незнакомых им людей каждый год? Четыре или пять?

– Где-то так.

– И тут происходят эти два похищения, так похожие друг на друга. Вы знаете, как тяжело похитить ребенка. Нужно сделать это без суеты, так, чтобы похитителя никто не заметил, а затем… что? Избавиться от тела так, чтобы его никогда не нашли, или отправить ребенка за границу, или я не знаю.

– Прессе известна эта ваша теория?

– Нет. И я не собираюсь им ничего говорить.

– Это не факт, – заметил Тэннер. – Нельзя основывать все расследование на такой теории. Мы столкнулись с аналогичной проблемой. Мы были уверены, что похититель – член семьи. Поскольку именно такой вывод можно сделать, посмотрев статистику. Похитители всегда члены семьи. Если родители разведены, то это отец или дядя. Насколько я помню, у отца сначала не было надежного алиби, поэтому мы потратили на него слишком много времени.

– У него оказалось надежное алиби?

– Достаточно надежное, – хмуро кивнул он. – Мы считали, что достаточно будет сломать его и надеяться, что он еще не успел убить дочь. Поскольку именно так всегда и происходит. За исключением тех случаев, когда все происходит совсем не так. Но кому я, собственно, все это рассказываю? Вы же читали материалы дела.

– Читал. Потратил на это целый день, но практически ничего там не обнаружил. Я вот о чем хотел спросить: возможно, вы не все изложили в материалах? Может, у вас возникли какие-то подозрения? Предположения? Сработало чутье?

Тэннер откинулся на спинку дивана. Он тяжело дышал.

– Вы хотите, чтобы я признался, что это дело преследует меня? Потому-то я и ушел на пенсию раньше времени?

– А это так?

– Я держался, когда мне приходилось видеть трупы. Я держался даже тогда, когда мне приходилось смотреть, как на свободу выходит человек, о котором я стопроцентно знал, что он виновен. Я держался, когда слышал, как их адвокаты, стоя на ступенях здания суда, разглагольствуют о том, что их клиента оправдали, и благодарят жюри присяжных за проявленное благоразумие. В конце концов мне стало казаться, что вся моя работа заключается в том, чтобы писать отчеты и составлять статистику. И вот тут я понял, что больше не могу держаться.

– Джоанна Вайн, – осторожно напомнил ему Карлссон. – Что показало расследование?

– Ничего. Вообще ничего. Я расскажу вам, как все проходило. У меня в кухне есть буфет с дверцами. Так вот, на одной дверце нет ручки. Чтобы ее открыть, надо просунуть ногти в щель, осторожно подцепить дверцу и открыть ее. Расследование дела Джоанны Вайн шло так, будто мы просто выполняли предписанный порядок действий, не более того. Мы организовали командный пункт, опросили сотни свидетелей, потом писали отчеты, давали пресс-конференции, устраивали собрания, где рассказывали о проделанном. Но нам не удалось найти ни единой настоящей улики. Не было никакой трещины, в которую можно было бы сунуть ногти и уцепиться за что-нибудь стóящее.

– И что случилось?

– Мы уже занимали небольшие помещения, когда давали очередные пресс-конференции. Мы сделали все, что только можно, и нам просто нечего больше было делать. Неожиданно мы поняли, что прошел год. Больше ничего не произошло. Никто не раскололся.

– И что вы подумали?

– Подумал? Я ведь только что рассказал вам, что подумал.

– Я хотел бы знать, что вы чувствовали в отношении расследования? Какие у вас возникли предположения?

Тэннер безрадостно рассмеялся.

– Я никак не мог решить загадку. После нескольких дней работы я думал, что мы найдем ее в канаве, или канале, или неглубокой могиле. Когда речь идет об этих больных ублюдках, я знаю: их действия импульсивны. После убийства они просто пытаются избавиться от доказательств того, что натворили. Это дело обычным мне не показалось, но каким именно оно казалось – я понять не мог. Мы вообще ничего не обнаружили. Как можно анализировать ничто? Возможно, он – или она – просто закопал ее в удачном месте. Ну а как продвигается ваше расследование?

– Оно очень похоже на ваше. Несколько часов мы надеялись, что он вот-вот появится, что он просто потерялся, или спрятался в буфете, или пошел в гости к другу. Мы допросили родителей. Они не в разводе. Поговорили с тетей. Брат жены живет поблизости. Он безработный, пьет. Мы надавили на него. А теперь просто ждем.

– Записи камер наблюдения?

– Он или умен, или удачлив. Камера в школе, как оказалось при проверке, не работала. От населения тщательно скрывают, что приблизительно четвертая часть всех камер либо сломаны, либо выключены. Но мы знаем, что он ушел из школы. На фасадах магазинов и рядом с пабом как раз перед его домом есть несколько камер. Они его не зафиксировали, но мне сообщили, что они были неудачно установлены, так что это ни о чем не говорит. Дорога к нему домой идет вдоль парка, а там вообще нет никаких камер.

– Разве нельзя проверить номера автомобилей, въезжающих в Хакни и выезжающих оттуда?

– Что? В Хакни? Это вам не квартал красных фонарей в два часа ночи. Мы не знали бы, где и начать.

– Возможно, вам придется подождать еще лет двадцать с лишним.

Карлссон встал. Достал из бумажника визитку и вручил ее Тэннеру, смотревшему на него с кривой улыбкой.

– Вы знаете, что я сейчас скажу, – вздохнул Карлссон. – Но если вы что-то вспомните, что угодно, просто позвоните мне.

– Не очень-то это приятно, правда? – сказал Тэннер. – Когда приходится ехать и разговаривать с людьми вроде меня.

– Определенную пользу поездка все же принесла, – возразил Карлссон. – Я почти рад, что вам было так же плохо тогда, как мне сейчас.

Они вместе направились к двери.

– Сочувствую вам в ситуации с женой, – сказал Карлссон. – Ей лучше?

– Хуже, – ответил Тэннер. – Врачи говорят, все это займет много времени. Вызвать вам такси?

– Мой водитель ждет снаружи.

Карлссон уже вышел на улицу, но неожиданно остановился и сказал то, чего говорить не собирался.

– Он мне снится, – признался он. – Я не могу вспомнить сон, когда просыпаюсь, но знаю, что мне снится именно он.

– У меня тоже такое было, – кивнул Тэннер. – А потом у меня появилась привычка опрокидывать пару рюмок, перед тем как идти спать. Иногда помогало.

– Вчера ночью мне тебя не хватало, – признался Сэнди.

Фрида окинула кухню взглядом. Помещение уже казалось ей чужой территорией.

– Я как раз завтракал. Тебе сделать…

– Нет, спасибо.

– Хотя бы дождь закончился. Прекрасно выглядишь. Новый жакет?

– Нет.

– Я тараторю, как идиот. Прости за вчерашнее. Мне действительно очень жаль. Ты имела полное право рассердиться.

– Я больше не сержусь.

– Не сердишься, – кивнул Сэнди. – Потому что уже решила не ехать со мной. Я ведь прав?

– Я не могу вот так все бросить, – ответила она. – Даже ради того, чтобы быть с тобой.

– Но разве тебе не страшно терять то, что возникло между нами?

Она вовсе не планировала так поступить, но почему-то через секунду они стали целоваться. И вот он уже стягивает с нее жакет, блузку, и они вместе падают на диван. Его губы приникают к ее губам, ее руки ложатся на его обнаженную спину, прижимая его к себе, – в последний раз. Он выкрикнул ее имя, и снова, и снова, и Фрида поняла: она будет просыпаться по ночам и слышать этот крик.

Когда все закончилось, она сказала:

– Это была ошибка.

– Не для меня. Я уеду только после Рождества. Давай проведем оставшееся время вместе. Попытаемся во всем разобраться.

– Нет. Я не люблю долгих прощаний.

– Но как ты можешь расстаться после всего, что случилось?

– Пока, Сэнди.

Когда она ушла, он подошел к окну и стоял там, глядя на площадь, ожидая ее появления. И через несколько минут она появилась: худенькая прямая фигурка, стремительно двигающаяся к дороге. Она ни разу не оглянулась.

 

Глава 17

– Босс наверняка с ума сойдет от бешенства, – уныло заметил детектив Форман.

В командном пункте их было несколько человек, хотя Карлссон отсутствовал и должен был появиться значительно позже. Они просматривали утренние газеты: лихорадка Мэтью все не стихала. В одном таблоиде ему посвятили целых девять страниц: несколько фотографий, интервью с людьми, которые его знали или утверждали, что знали, заметки о принципах составления психологического портрета, большая статья о домашней жизни Мэтью. Были там и рассуждения о состоянии брака Фарадеев. В качестве источников информации назывались «люди, близкие к центру расследования».

– Интересно, какой идиот слил им информацию?

– Они пускают пробный шар, чтобы прощупать общественное мнение. Они знают, что обычно преступник – либо родной отец, либо приемный.

– Он был чертовски далеко оттуда. Нет никаких оснований подозревать его. Зачем им такое печатать?

– А ты как думаешь? На истории Мэтью можно нажиться. Я где-то читал, что тираж газеты увеличивается на десятки тысяч экземпляров, если они печатают новости по этому делу на первой полосе. Похоже, это может длиться бесконечно.

– Кровавые деньги.

– Говорить легко. Кому здесь уже предлагали деньги?

– Что, за утечку информации?

– И тебе предложат. Вот увидишь.

– Босс не обрадуется.

– И его босс тоже. Я точно знаю, что комиссар полиции лично интересуется результатами расследования.

– Кроуфорд идиот.

– Да, идиот, но он может сильно усложнить нам жизнь.

– Карлссон – крутой коп. Если кто-то и может распутать это дело, то только он.

– Тогда, похоже, никто его не распутает, так что ли?

Двадцать два года… Но когда Карлссон сообщил Деборе Тил, кто он такой, в ее глазах вспыхнула надежда – пополам со страхом. Она прижала два пальца к нижней губе и прислонилась к дверному косяку, словно земля ушла у нее из-под ног.

– Вообще-то никаких новостей о вашей дочери нет, – поспешил уточнить он.

– Да, конечно, я понимаю, – кивнула она и коротко, неуверенно рассмеялась, прижав руку к груди. – Вы так и сказали, когда звонили. Вот только…

Она не закончила фразу, но, в конце концов, что еще она могла сказать? Разве что «Как можно перестать ждать, как можно перестать надеяться и бояться?». Карлссон не мог заставить себя не думать о том, каково ей, даже после всех прошедших лет. Если бы они обнаружили крошечное тельце в канаве, она наверняка испытала бы облегчение. По крайней мере, она знала бы наверняка и смогла бы приходить на могилу, чтобы положить цветы.

– Я могу войти? – спросил он.

Она кивнула и отошла в сторону, пропуская его.

У каждого дома свой собственный запах. У Тэннера пахло плесенью и затхлостью, словно окна не открывали в течение многих месяцев, и от этого запаха першило в горле, как от застоявшейся воды из-под цветов. Дом Деборы Тил пропах моющим средством, и стиральным порошком, и полировкой для мебели, и еще в нем ощущался легкий аромат жаркого. Она провела его в гостиную, извинившись за беспорядок, которого там не было. Комната была полна фотографий, но ни одна из них не изображала Джоанну.

– Я только хотел задать вам пару вопросов.

Он сел в кресло, которое оказалось слишком низким, слишком мягким и напоминало ловушку.

– Вопросы? О чем еще меня можно спрашивать?

Карлссон не знал, что сказать. Он неожиданно понял, что думает, зачем вообще пришел сюда, зачем вытаскивает на поверхность трагедию, почти наверняка не имеющую ничего общего с Мэтью Фарадеем. Он смотрел на женщину напротив, на ее худое лицо и хрупкие плечи. Он проверил ее данные, прежде чем нанести визит. Ей теперь пятьдесят три года. Некоторые люди – например, новый друг его прежней жены – с возрастом крупнели, превращаясь в удобную версию самих себя, но Дебора Тил выглядела так, словно минувшие годы прошлись по ней катком, стерли с ее черт юность и мягкость.

– Я сейчас пересматриваю это дело.

– Зачем?

– Мы ведь так и не распутали его, – ответил детектив. Он не солгал, но и полной правды не открыл.

– Джоанна умерла, – неожиданно заявила Дебора Тил. – Разумеется, я до сих пор верю, что, возможно, она просто уехала далеко-далеко, но на самом деле понимаю, что она мертва, и я уверена, что и вы это понимаете. Возможно, она умерла в тот самый день, когда пропала. Зачем ворошить прошлое? Если вы обнаружите ее тело, то, пожалуйста, сообщите мне. Но ведь вы все равно уже не сможете найти ее убийцу, правда?

– Я не знаю.

– Наверное, вам приходится время от времени пересматривать нераскрытые преступления, чтобы выполнить то или иное бюрократическое правило. Но я давно сообщила все, что могла. Я повторяла свой рассказ много раз, пока мне не начало казаться, что я схожу с ума. Вы хоть представляете, каково это – потерять ребенка?

– Нет, не представляю.

– Уже кое-что, – заметила она. – По крайней мере, вы не заверяете меня в том, что знаете, что я чувствую.

– Вы назвали Джоанну боязливой девочкой.

– Так и было. – Дебора Тил, нахмурившись, посмотрела на него.

– И она знала, что разговаривать с незнакомцами нельзя?

– Конечно.

– Тем не менее она исчезла средь бела дня, на оживленной улице…

– Да. Словно она приснилась нам.

Или, возможно, она доверяла человеку, который похитил ее, подумал Карлссон.

– Наступает момент, когда приходится сказать себе: все кончено. Понимаете? Приходится. Я заметила, что, войдя сюда, вы сразу же посмотрели на фотографии. Я знаю, что вы подумали: здесь нет ни одной фотографии Джоанны. Наверное, вы решили, что это не совсем нормально.

– Вовсе нет, – возразил Карлссон, и на сей раз он не кривил душой. Он искренне верил в пользу избегания болезненных воспоминаний. Его опыт подсказывал, что именно это позволяет человеку оставаться нормальным.

– Это Рози, а это мой муж, Джордж. И двое моих младших детей, Эбби и Лорен. Я плакала, и молилась, и носила траур, пока наконец не простилась с ней и не пошла дальше, и я больше не хочу возвращаться. Это мой долг перед новой семьей. Вы считаете меня черствой?

– Нет.

– А кое-кто считает. – Она горько усмехнулась.

– Вы имеете в виду своего бывшего мужа?

– Ричард считает меня чудовищем.

– Вы с ним по-прежнему видитесь?

– Так вот из-за чего вы на самом деле приехали! Вы все еще думаете, что это сделал он?

Карлссон смотрел на женщину напротив, на ее изможденное лицо и яркие глаза. Она ему нравилась.

– По правде сказать, я вообще ничего не думаю. Кроме того, что дело так и не раскрыли.

– Подозреваю, что он превратил свою квартиру в настоящее святилище. Святая Джоанна среди бутылок виски. Но я не думаю, что это что-нибудь значит.

Это действительно совершенно ни о чем не говорило. Карлссон по опыту знал, что убийцы часто бывают людьми сентиментальными или самовлюбленными. Он с легкостью мог представить себе отца, убившего собственную дочь, а затем проливающего по ней пьяные, вызванные жалостью к самому себе слезы.

– Вы с ним в последнее время видитесь?

– Я не видела его уже много лет. В отличие от бедной Рози. Я пытаюсь убедить ее держаться от отца подальше, но она почему-то чувствует себя ответственной за него. Добросердечность ее до добра не доведет. Мне бы хотелось… – Она замолчала.

– Я вас слушаю.

Но она яростно замотала головой.

– Я не знаю, что хотела сказать. Мне просто хотелось бы… Вы же понимаете?

Ричард Вайн настоял на том, чтобы приехать в отделение полиции, вместо того чтобы принимать Карлссона у себя дома. Он надел костюм, лоснящийся от старости и сильно натянувшийся вокруг талии и груди, и белую рубашку, застегнутую так, что воротник сдавливал кадык. Лицо над воротником выглядело одутловатым, а глаза чуть налились кровью. Когда он взял чашку с кофе, стало заметно, что у него дрожат руки.

– Если никаких новых улик нет, зачем вам я?

– Я пересматриваю это дело, – осторожно ответил Карлссон.

Он сожалел, что опрашивает Ричарда Вайна в участке, а не в его квартире: о человеке очень многое можно сказать, если внимательно рассмотреть окружающую его обстановку, даже если в ожидании гостей в доме тщательно убрали. Наверное, ему стыдно за свой дом, и он не хочет, чтобы чужие видели, как он живет.

– Вы, парни, все время расследования потратили на то, чтобы заставить меня сознаться. А настоящий ублюдок воспользовался этим и скрылся. – Он замолчал и провел по губам ладонью. – Вы и с ней тоже встречались или только мне так повезло?

Карлссон не отвечал. Его угнетало горе, оставившее отпечаток на жизнях всех, с кем ему приходилось разговаривать. Зачем он вызвал этого человека? Из пустой прихоти, опираясь лишь на интуицию, от безысходности, а еще потому, что у него не было никаких настоящих улик. Мэтью Фарадей и Джоанна Вайн – два случая, разделенные двадцатью двумя годами, не имеющие ничего общего, кроме одинакового возраста и того факта, что они бесследно исчезли средь бела дня, недалеко от кондитерской.

– Это она ее потеряла! Она должна была заботиться о ней, но она переложила свои обязанности на девятилетнего ребенка. А затем бросила ее на произвол судьбы. Собрала ее фотографии и сложила в коробку, поменяла адрес, вышла замуж за мистера Респектабельность, забыла обо мне и Джоанне. Жизнь должна продолжаться. Вот что она заявила мне, когда однажды приехала в гости. Жизнь должна продолжаться. Но я-то уж точно не намерен махнуть рукой на нашу дочь.

Карлссон слушал его, подперев голову рукой и рисуя бессмысленные закорючки в открытом блокноте. Последняя фраза звучала так, словно безутешный отец постоянно повторял ее, делился ею за рюмкой с любым, кто готов был слушать.

– Вы бы назвали Джоанну доверчивой? – спросил он, как немногим ранее спросил Дебору Тил.

– Она была маленькой принцессой.

– Но она доверяла людям?

– В этом мире никому нельзя доверять. Надо было мне ей это объяснить.

– Она доверилась бы незнакомому человеку?

На лице Ричарда Вайна появилось новое, странное выражение – смесь подозрительности и задумчивости.

– Я не знаю, – сказал он наконец. – Возможно. А возможно, и нет. Господи, ей и было-то всего лишь пять лет. Знаете, после этого моя жизнь рухнула. Еще вчера все было хорошо, и вдруг… Ну, я словно потянул за такую штуку, которую Рози вяжет каждый раз, как приходит меня навестить. Все мгновенно распускается, и уже через минуту не остается ничего, что напоминало бы о том, что было раньше. – Он посмотрел на Карлссона, и на мгновение детектив увидел человека, которым он был раньше. – Именно поэтому я не могу простить ее. У нее ничего не распустилось так, как это произошло у меня. Она ведь практически не страдала! Она не заплатила справедливую цену.

В конце допроса, уже собираясь уходить, он попросил:

– Если увидите Рози, скажите ей, пусть приедет навестить меня. По крайней мере, она не бросила своего старого отца.

Первый удар не попал ему в челюсть, а пришелся на шею. Второй угодил в живот. Сделав неуверенный шаг назад и закрыв руками лицо, Алек Фарадей удивился тому, насколько тихо все происходило. Он слышал, как над головой, далеко в небе, летит самолет, как где-то справа шумят автомобили, проезжая по шоссе, – казалось, что он даже слышит, как где-то вдалеке играет радио, – но нападавшие не издавали ни звука, не считая тяжелых, похожих на хрюканье выдохов, звучавших каждый раз, когда они наносили удар.

Их было пятеро. Лица скрывали капюшоны; один натянул на лицо вязаную шапочку. Он упал на колени, а потом растянулся на земле, пытаясь свернуться в клубок, чтобы ослабить силу ударов, защитить лицо. Он почувствовал, как кто-то с силой ударил его ботинком по ребрам, еще кто-то пнул в бедро. Затем последовал злобный удар в пах. Он услышал, как что-то треснуло. Его рот наполнился жидкостью, и он попытался выплюнуть ее. Боль ревущим потоком мчалась по телу. Он увидел, как блеснула прорезиненная поверхность дороги, и закрыл глаза. Сопротивляться бессмысленно. Неужели они не понимают, что смерть принесет ему облегчение?

Наконец один из них заговорил:

– Гребаный извращенец!

– Педофил чертов!

Кто-то закашлялся, и на шею ему упало что-то мокрое. Последовал очередной удар, но теперь все происходило словно не с ним. Он услышал удаляющиеся шаги.

Он все же проглотил немного картофельного пюре с соусом, просто потому, что больше не мог держать его во рту, хотя ему удалось выплюнуть почти всю еду, и она испачкала пол, словно рвота. Еще там валялась куриная ножка, уже начавшая плохо пахнуть. Он проглотил несколько штук спагетти, потому что плакал и они проскочили в горло прежде, чем он смог их выплюнуть. Комнату наполняли запахи гниющей пищи и его собственного тела. Он опустил голову и понюхал кожу – запах был кислым. Он лизнул кожу, и собственный вкус ему не понравился.

Но он кое-что выяснил: если, стоя на матраце, подняться на цыпочки и, крутя головой, просунуть ее под жалюзи, то можно посмотреть в окно. Ну, не совсем – в левый нижний угол окна, если быть точным. Угол этот был грязным и к тому же мутным от его дыхания. Если прижаться лбом к стеклу, то от холода начинала болеть голова. Но так можно было увидеть небо. Сегодня оно было синее, кое-где затянутое облаками и такое яркое, что у него глаза на лоб полезли от боли. Напротив окна виднелась крыша, белая и сверкающая, там сидел голубь и смотрел на него. Если поднапрячься, то можно даже увидеть дорогу. Она совсем не походила на дорогу там, где он жил, когда был Мэтью. Все поломалось. Везде царила пустота. Все убежали, потому что знали, что беда уже на пороге.

– Я не помню. Я правда не могу вспомнить. Неужели вы не понимаете? Я не знаю, что видела сама, а что мне рассказали за прошедшее время; что я придумала, чтобы успокоиться, а что увидела во сне. Все путается. Меня совершенно бесполезно расспрашивать. Я не в состоянии помочь вам. Мне очень жаль.

Женщина напротив него все время оправдывалась. Карлссон видел фотографии Рози Тил, когда она была ребенком, а сейчас ей уже перевалило за тридцать. Темные волосы, стянутые сзади, открывают треугольное лицо с тонкими чертами, полностью лишенное косметики; темные глаза кажутся слишком большими для такого лица; губы бледные, немного потрескавшиеся; пальцы костлявые, без украшений, сцеплены и лежат на коленях. Она выглядела одновременно и моложе, и старше своих лет и производила впечатление плохо питающегося человека – по крайней мере, на Карлссона.

– Я понимаю. Вам было девять лет. Но я просто хотел узнать, возможно, вы что-то вспомнили, что угодно, после того, как в последний раз разговаривали с полицейскими. Любую мелочь. Может, вы что-то видели, или слышали, или – ну, не знаю – уловили запах, что-то почувствовали. Что угодно. Она была рядом, а потом исчезла, и за те несколько секунд что-то обязательно должно было проявиться!

– Я знаю. И иногда я думаю… – Она замолчала.

– О чем?

– Я думаю, что на самом деле что-то знаю, но не знаю, что именно… Наверное, это звучит ужасно глупо.

– Нет, что вы!

– Но все бесполезно. Я не знаю, что это, и чем больше пытаюсь уловить это, тем быстрее оно исчезает. В любом случае, скорее всего, это просто иллюзия. Я пытаюсь найти что-то, чего на самом деле никогда не было, – просто потому, что я отчаянно хочу найти это. Даже если оно и существовало когда-то на самом деле, то давно исчезло. Моя память немного напоминает место преступления: сначала я категорически отказывалась заглядывать туда, я просто не могла этого вынести; но потом я столько раз топталась там в грязной обуви, что ничего не осталось.

– Вы скажете мне, если что-нибудь все-таки всплывет у вас в памяти?

– Разумеется. – Неожиданно она спросила: – Это имеет какое-то отношение к тому пропавшему мальчику, Мэтью Фарадею?

– А почему вы спрашиваете?

– А по какой бы еще причине вы стали снова допрашивать меня, после стольких лет?

Карлссон внезапно почувствовал, что просто обязан что-то сказать.

– Вам было всего лишь девять лет. Ни один человек в здравом уме не стал бы обвинять вас в происшедшем.

Она улыбнулась ему.

– Значит, я не в здравом уме.

 

Глава 18

Когда Иветта Лонг вошла в кабинет Карлссона и сообщила, что его хочет видеть какая-то женщина, то сразу поняла, что он пребывает в дурном расположении духа. Она испуганно покосилась на своего начальника, пытаясь прочесть выражение его лица.

– Как там Фарадей?

– Плохо. Ему раздробили челюсть и переломали ребра. Примерно через полчаса вы должны сделать заявление. Журналисты уже здесь.

– Они сами во всем виноваты, – заявил Карлссон. – Они сами заварили всю кашу. А на что они рассчитывали? Я уверен, что они потрясены. Есть догадки, от кого утечка?

– Никаких.

– Как жена?

– Примерно так, как и можно было ожидать.

– Кто с ней сейчас?

– Несколько человек из «Помощи жертвам преступлений». Я чуть позже вернусь туда.

– Хорошо.

– И еще одно: вас хочет видеть комиссар, как только вы сделаете заявление.

– Плохо.

– Сочувствую.

У Карлссона был такой усталый вид, что на мгновение ей захотелось положить руку ему на плечо.

– Знаете, с кем я только что разговаривал?

– Нет.

– С Брайеном Манро. – Лицо Иветты Лонг удивленно вытянулось. – Он отвечает за пленки с камер видеонаблюдения.

– Он что-нибудь нашел?

– Он нашел машины. Много-много машин. Машины с одним только водителем, машины с водителем и пассажиром. Машины, точное количество человек в которых определить не удалось. Но, как он говорит, поскольку ему совершенно не с чем сравнивать и непонятно, на что обращать внимание, это даже сложнее, чем искать иголку в стоге сена. Это все равно, что искать в стоге сена соломинку.

– Вы могли бы провести проверку по уже известным преступникам. Или по тем, кто проходил по подозрению в совершении преступления на сексуальной почве.

– Да, нам эта мысль тоже пришла в голову, и Брайен только что три часа мне рассказывал, какой это долгий и сложный процесс. И я мог бы его немного ускорить, если бы подключил к нему людей – тех, кто будет обходить район и опрашивать жителей.

– Я насчет этой женщины, – напомнила Иветта Лонг.

– Кто она?

– Она утверждает, что обязательно должна поговорить с вами о расследовании.

– Позовите кого-нибудь из участка, пусть возьмет ее на себя.

– Она заявила, что будет разговаривать только с начальством.

Карлссон нахмурился.

– Почему вы так хотите, чтобы я впустую тратил время?

– Она назвала вас по имени. Похоже, она кое с кем знакома.

– Мне все равно, если она… – Карлссон застонал. – Думаю, если я приму ее, то быстрее от нее избавлюсь. Но она неправильно выбрала день, чтобы впустую тратить мое время. Кто она?

– Я не знаю. Доктор каких-то там наук.

– Доктор наук? Ради бога, просто пригласите ее.

На столе Карлссон держал большой блокнот, где делал заметки, составлял списки, рисовал чертиков. Он раскрыл его на чистой странице, взял ручку и несколько раз щелкнул ею. Дверь открылась, и Иветта Лонг заглянула в кабинет.

– Доктор Фрида Кляйн, – объявила она. – Она… э-э… она не сказала, по какому вопросу.

Гостья прошла мимо нее, и детектив Лонг удалилась, закрыв за собой дверь. Карлссон немного растерялся. Как правило, в полиции люди вели себя достаточно странно. Они нервничали или слишком старались понравиться. Они словно подозревали, что нарушили какой-то закон. Эта женщина вела себя совершенно нетипично. Она с нескрываемым любопытством осмотрела кабинет, а затем повернулась к нему, и он почувствовал, что она его оценивает. Сняла длинное пальто и небрежно бросила его на кресло у стены. Потом подтащила другое кресло и поставила его перед столом Карлссона. Села. У инспектора возникло неожиданное и очень неприятное чувство, что это он приехал поговорить с ней.

– Я главный инспектор Малком Карлссон, – представился он.

– Да, я знаю.

– Я понял, что у вас есть какая-то информация, которую вы желаете сообщить мне лично.

– Правильно.

Карлссон написал в блокноте «Фрида Кляйн» и подчеркнул имя жирной линией.

– И это имеет отношение к исчезновению Мэтью Фарадея?

– Возможно.

– Тогда давайте перейдем к делу, потому что времени у нас немного.

На мгновение ему показалось, что она смутилась.

– Я не знаю, как начать и стоит ли вообще начинать, – сказала она. – Поскольку я почти уверена: вы решите, что я впустую трачу ваше время.

– Если вы в этом уверены, то вам стоит уйти прямо сейчас и не тратить мое время дальше.

В первый раз после прихода Фрида Кляйн подняла свои большие темные глаза и посмотрела Карлссону в лицо.

– Я должна, – просто сказала она. – Я думала об этом целую неделю. Я скажу и немедленно уйду.

– Так говорите же.

– Хорошо.

Она глубоко вздохнула. Карлссону она напомнила маленькую девочку на сцене, которая собирается прочитать на память стишок. Глубокий вдох перед затяжным прыжком.

– Я психоаналитик-консультант, – начала она. – Вы знаете, что это такое?

Карлссон улыбнулся.

– Я получил кое-какое образование, – ответил он. – Хотя я всего лишь коп.

– Я знаю, – сказала она. – Вы изучали право в Оксфорде. Я узнавала.

– Я надеюсь, это даст вам повод уважать меня.

– У меня появился новый пациент. Его зовут Алан Деккер. Ему сорок два года. Он записался ко мне на прием, потому что в последнее время страдает от сильных и повторяющихся приступов паники. – Она сделала паузу. – Думаю, вы должны поговорить с ним.

Карлссон записал имя пациента: Алан Деккер.

– Это имеет отношение к похищению? – уточнил он.

– Имеет.

– Он признался?

– Если бы он признался, я бы просто позвонила в полицию.

– Так в чем же дело?

– Причина панических состояний Алана Деккера состоит в том, что он постоянно представляет себе, что у него есть сын, – или страдает из-за того, что сына у него нет. Его желание проявляется в одном сне, где, насколько я поняла, мой пациент похищает ребенка примерно так, как был похищен Мэтью Фарадей. И, упреждая ваш вопрос, не стал ли этот сон сниться ему уже после того, как он услышал о похищении, хочу заявить: сон снился ему еще до того, как мальчик на самом деле пропал.

– Что-нибудь еще? – спросил Карлссон.

– Мне показалось, что желание Деккера получить сына является нарциссистической фантазией. То есть на самом деле его волнует он сам.

– Я знаю, что такое «нарциссистический».

– Но потом я случайно увидела детскую фотографию своего пациента, и на ней он в определенном смысле – в определенно поразительном смысле! – очень похож на Мэтью Фарадея.

Карлссон уже перестал делать заметки и только крутил ручку, зажав ее между пальцами. Теперь же он отодвинул кресло от стола.

– Проблема состоит в том, что, с одной стороны, у нас нет улик, которые бы нас устроили. Никто не видел, как похитили Мэтью. Возможно, его никто не похищал. Возможно, он убежал и поступил в бродячий цирк. Возможно, он провалился в люк. С другой стороны, нам оказывают столько помощи, что мы не знаем, что с ней делать. Только за сегодняшнее утро пять человек признались в похищении, но ни один из них этого сделать не мог. С тех пор как на прошлой неделе сюжет о похищении показали по телевидению, к нам поступило тридцать с лишним тысяч звонков. Его видели в разных частях Великобритании, а также в Испании и Греции. Звонившие подозревали в совершении преступления своих мужей, друзей, соседей. Его чертов несчастный отец вчера вечером был избит – просто потому, что таблоидам не нравится его внешность. Со мной связались несколько судебных психологов, они сообщили, что преступник – одиночка, которому тяжело выстраивать взаимоотношения с людьми; или что преступников было двое; или что тут орудует целая банда, которая торгует детьми через Интернет. Со мной связался медиум и сообщил, что Мэтью находится в замкнутом пространстве где-то под землей, и это чрезвычайно ценная информация, поскольку избавляет нас от необходимости ведения поиска на Пиккадилли-Серкус. А ведь есть еще и журналисты, пишущие, что все это случилось потому, что у нас слишком мало патрульных полицейских на улицах, или автомобилей на дорогах, или работающих камер видеонаблюдения. Или что во всем виноваты шестидесятые годы двадцатого века.

– Шестидесятые годы? – удивилась Фрида.

– Это объяснение мне больше всего нравится, потому что, похоже, оно практически единственное, в котором меня даже при всем желании обвинить нельзя. Так что, простите, если я не рассыплюсь в благодарностях, узнав, что кто-то, по вашему мнению, неким неизвестным способом может быть связан с преступлением. Я чрезвычайно сожалею, доктор Кляйн, но то, что вы сообщили, похоже, не очень-то отличается от заявления сознательного гражданина, что его сосед в последнее время проводит подозрительно много времени в гараже.

– Вы правы, – согласилась Фрида. – Я бы и сама пришла к такому же выводу.

– Но тогда зачем вы явились ко мне, зачем сообщаете об этом?

– Просто, как только у меня появилась эта мысль, мне не давало покоя желание поделиться ею.

Лицо Карлссона окаменело.

– Вы хотите сказать, запротоколировать? – уточнил он. – Тогда, если что-то пойдет не так, как надо, виноват буду я?

– Просто поступить так было правильно. – Фрида встала и взяла пальто. – Я так и знала, что это ничего не значит. Я просто хотела убедиться.

Карлссон встал и вышел из-за стола, чтобы проводить ее. Он чувствовал, что перегнул палку. Он сорвал злость, накопившуюся за утро, на женщине, которая просто хотела помочь, – пусть ей это и не удалось.

– Посмотрите на ситуацию с моей точки зрения, – предложил он. – Я не могу ходить по району и опрашивать людей, основываясь на чьих-то снах. Я понимаю, что вы психоаналитик, в отличие от меня, но такие сны снятся очень многим, однако преступлений не провоцируют.

Настала ее очередь говорить резко.

– Не детективу учить меня интерпретировать сны. Уж не обессудьте.

– Я просто хотел сказать…

– Не переживайте, – перебила его Фрида. – Я больше не стану отнимать у вас время. – Она надела пальто. – Но это был не просто какой-то незначительный сон, который снится ему время от времени, как у большинства пациентов с приступами паники. Этот сон снился ему много лет назад, когда он был еще молод, и вот теперь неожиданно вернулся.

Карлссон уже собирался попрощаться и проводить ее до выхода, но внезапно передумал.

– Что значит «вернулся»? – удивился он.

– Детали вам ни к чему, – заметила Фрида. – Но дело в том, что раньше у него было ярко выраженное желание иметь дочь, а теперь ему хочется сына. И его беспокоит, что в такой смене желаний кроется сексуальный подтекст.

– Смена желаний? – Выражение лица Карлссона, похоже, озадачило Фриду. – Вы говорите, что ему и раньше снились такие сны? Давным-давно?

– Это имеет значение?

Какое-то время он не знал, что ответить.

– Мне просто любопытно, – наконец произнес Карлссон. – По личным причинам. Сколько ему тогда было лет?

– Он говорил, что еще не достиг совершеннолетия. Значит, ему было двадцать, может, двадцать один год. Задолго до того, как он познакомился со своей женой. Потом этот сон просто перестал ему сниться.

– Снимайте пальто, – распорядился Карлссон. – Садитесь. То есть, пожалуйста. Пожалуйста, присаживайтесь.

Глядя на него несколько настороженно, Фрида снова положила пальто в кресло и села.

– По правде сказать, я не понимаю… – начала она.

– Сколько лет вашему пациенту? Сорок три?

– По-моему, сорок два.

– Значит, тот, прежний сон снился ему двадцать два года назад?

– Вроде того.

Карлссон присел на край стола.

– Давайте уточним. Двадцать два года назад ему снится маленькая девочка. Как он похищает маленькую девочку. Потом – ничего. А теперь ему снится, как он похищает маленького мальчика.

– Правильно.

Внезапно Карлссон подозрительно прищурился.

– Вы ведь со мной откровенны? И ни с кем еще не разговаривали об этом деле? Не проводили собственное расследование?

– На что вы намекаете?

– Никто вам эту мысль не подкинул?

– О чем вы?

– Ко мне уже приходили журналисты, прикидываясь свидетелями, просто чтобы узнать, что у нас есть по делу. Если это шутка, то знайте: вы пойдете под суд.

– Не успела я надеть пальто, как меня уже отдают под суд?

– Вам известно лишь то, что Мэтью Фарадея похитили, и ничего больше?

– Я не настолько часто читаю газеты. О деле Фарадея мне практически ничего не известно. Что-то не так?

Карлссон энергично потер лицо, словно пытаясь проснуться.

– Да, кое-что не так, – признался он. – Дело в том, что я не знаю, что и думать.

Он что-то пробормотал, но что именно – Фрида не разобрала. Создавалось впечатление, что он спорит с самим собой, и впечатление это соответствовало действительности.

– Думаю, мне стоит побеседовать с этим вашим пациентом.

 

Глава 19

Фрида вошла в дом, испустив тихий вздох облегчения. Она небрежно поставила хозяйственную сумку на пол и сняла пальто и шарф. На улице было темно и холодно – морозный воздух предвещал скорый приход зимы, – но внутри царил уют. В гостиной горел свет, а в камине лежала растопка. Она разожгла огонь по пути в кухню. Рубен всегда говорил, что существует два типа поваров: художники и ученые. Сам он, очевидно, принадлежал к художникам, эксцентричным и склонным к импровизациям, а она была ученым, педантичным и немного придирчивым, и в точности выполняла все требования рецепта. Чайная ложка без горки в ее исполнении не имела права ни на малейшую выпуклость; если в рецепте использовался красный винный уксус, его ничем нельзя было заменить; песочное тесто следовало держать в холодильнике ровно один час. Она очень редко готовила. Когда она встречалась с Сэнди, в их паре поваром был он, а теперь… Нет, не надо думать о Сэнди, такие мысли причиняют боль наподобие зубной: она возникает неожиданно и мгновенно достигает такой силы, что перехватывает дыхание. Она просто разложила ингредиенты на тарелке и попыталась не думать о том, как он, пользуясь многочисленными горшочками, кастрюлями и деревянными ложками, готовит блюда для себя одного. Сегодня она готовила по простому рецепту, который Хлоя почему-то прислала ей по электронной почте, требуя обязательно и безотлагательно это попробовать: цветная капуста с карри и салат из нута. Фрида отнеслась к рецепту с большой долей сомнения.

Она надела фартук, вымыла руки, опустила жалюзи и как раз нарезала лук, когда в дверь кто-то позвонил. Гостей она не приглашала, а в ее доме люди редко появлялись без приглашения, за исключением молодых людей с неискренними улыбками, продающих губки для посуды по пять фунтов за двадцать штук. Возможно, это Сэнди. Хочет ли она, чтобы это был он? Она тут же вспомнила, что это невозможно: сегодня утром он уехал на скоростном поезде «Евростар» в Париж, на конференцию. Она пока еще знала детали его жизни – жизни, к которой больше не принадлежала, – поэтому могла представить, что он делает в тот или иной момент. Достаточно скоро все изменится. Он будет совершать поступки – а она никогда о них не узнает; встречаться с людьми – а она никогда их не увидит и даже не будет подозревать об их существовании; носить одежду – и не советоваться с ней, что именно купить; читать книги – и не обсуждать с ней прочитанное.

В дверь снова позвонили. Она положила нож, сполоснула руки под холодной водой и пошла открывать.

– Я вам помешал? – спросил Карлссон.

– Разумеется.

– Здесь довольно прохладно.

Фрида отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Она заметила, как тщательно он вытер обувь – довольно изящные черные туфли с синими шнурками – о коврик, прежде чем повесить черное, покрытое каплями дождя пальто на единственный свободный крючок.

– Вы готовили.

– Гениально! Теперь я понимаю, почему вы стали детективом.

– Я займу у вас не больше минуты.

Она привела его в гостиную. Огонь в камине еще не разгорелся и не давал тепла. Она старательно подула на угли, после чего села напротив Карлссона и скромно сложила руки на коленях. Он заметил, как прямо она сидит, а она заметила, что передний зуб у него с щербинкой. Это удивило ее, ведь во всем остальном Карлссон производил впечатление человека, очень заботящегося о своей внешности, почти щеголеватого: на нем был пиджак из мягкой темно-серой ткани, белая рубашка и красный галстук, такой узкий, что походил на пародию на галстук, спускающуюся ему на грудь.

– Речь пойдет об Алане? – спросила она.

– Я думал, вам будет любопытно узнать…

– Вы говорили с ним?

Фрида еще больше выпрямилась. Она и бровью не повела, тем не менее у Карлссона создалось впечатление, что, предчувствуя плохие новости, она едва сдержала дрожь. Она была бледнее, чем во время их предыдущей встречи, и выглядела уставшей. Он подумал, что вид у нее, пожалуй, несчастный.

– Да. И с его женой тоже.

– И что?

– Он не имеет никакого отношения к исчезновению Мэтью Фарадея.

Он почувствовал, как она расслабилась.

– Вы уверены?

– Мэтью исчез в пятницу, тринадцатого ноября. Полагаю, господин Деккер пришел к вам именно в тот день?

Фрида на мгновение задумалась.

– Да. И ушел в два пятьдесят.

– Его жена сообщила, что они встретились вскоре после этого. Они отправились домой вместе. Не успели они войти в дом, как к ним в гости зашел сосед и остался на чашку чая. Мы проверяли.

– Вот оно, значит, как… – только и произнесла Фрида. Она прикусила нижнюю губу, стараясь удержаться и не задать очередной вопрос.

– Они были потрясены тем, что подверглись допросу, – продолжал Карлссон.

– Могу себе представить.

– Вам, наверное, хотелось бы знать, что именно я им сказал.

– Это не имеет значения.

– Я сказал, что это стандартная процедура опроса.

– И что это такое?

– Просто уклончивая фраза.

– Я сама ему скажу.

– Я так и подумал.

Карлссон вытянул ноги поближе к огню, который уже весело потрескивал. Ему даже захотелось, чтобы Фрида предложила ему чашку чая или бокал вина, дав возможность остаться в этом теплом, тускло освещенном коконе, но она, похоже, такого желания не испытывала.

– Интересный он человек, правда? Немного шумный, но в целом приятный. И жена его мне понравилась.

Фрида пожала плечами. Она не хотела говорить о нем: наверное, считала, что и так уже нанесла достаточный вред.

– Простите, что я зря отняла у вас столько времени, – произнесла она нейтральным тоном.

– Не извиняйтесь. – Он насмешливо приподнял брови: – «Чем более странным нам кажется сон, тем более глубокий смысл он несет».

– Вздумали цитировать мне Фрейда?

– Даже копы иногда читают.

– Я не вижу никакого глубокого смысла в обычных снах. Обычно меня раздражает, когда пациенты рассказывают свои сны, словно сны могут пролить свет истины на их психологическое состояние. Но в данном конкретном случае… – Она замолчала. – Что ж, я ошиблась. И рада этому.

Карлссон встал, и она последовала его примеру.

– Ну, отпускаю вас к вашему ужину.

– Можно у вас кое-что спросить?

– Что?

– Все дело в Джоанне Вайн?

Искреннее изумление Карлссона быстро сменилось настороженностью.

– Не надо так удивляться. Двадцать два года назад. Именно это число заставило вас подскочить. Мне потребовалось всего лишь пять минут работы в Интернете, а ведь я не очень хорошо владею компьютером.

– Вы правы, – признался он. – Мне это показалось… даже не знаю… странным?

– И все вот так закончится?

– Похоже на то. – Он помялся в нерешительности. – Могу теперь я задать вам один вопрос?

– Задавайте.

– Как вам наверняка известно, мы живем в эпоху, когда практически любые услуги предоставляются по отдельному контракту.

– Я в курсе.

– Вы знаете, как это происходит: стараются сократить штат, даже если в результате денег уходит больше. Нам тоже приходится нанимать людей по контракту.

– И какое отношение данная ситуация имеет ко мне?

– Я тут подумал… Не могли ли бы вы дать мне стороннее мнение? Мы, разумеется, заплатим вам за беспокойство.

– Стороннее мнение по какому вопросу?

– Как бы вы отнеслись, если бы я попросил вас поговорить с сестрой Джоанны Вайн? Ей было девять, когда девочка исчезла, и она на момент исчезновения находилась рядом.

Фрида задумчиво посмотрела на Карлссона. Он выглядел немного смущенным.

– Почему я? Вы ничего обо мне не знаете, и у вас наверняка есть собственные сотрудники, которые выполняют подобные задания.

– Да, разумеется. Честно говоря, я просто иду ва-банк. Из прихоти.

– Прихоть! – Фрида рассмеялась. – Звучит не очень разумно.

– Это неразумно. И вы правы, я вас не знаю. Но вы связали…

– В результате связь оказалась ложной.

– Ну да, в общем, похоже на то.

– Наверное, вы просто в отчаянии, – сочувственно заметила Фрида.

– Большинство дел довольно просты. Мы проводим стандартное расследование, придерживаясь существующих правил. Есть кровь, есть отпечатки пальцев, есть ДНК, есть лицо на пленках видеонаблюдения, есть свидетели. Все довольно очевидно. Но время от времени попадаются дела, в которых свод правил, похоже, совершенно не пригоден. Мэтью Фарадей словно растворился в воздухе, и нам совершенно не за что зацепиться. У нас нет ни одной улики. Поэтому нам приходится брать то, что дают: какие-то слухи, подозрения, любую возможную связь с другим преступлением – какими бы незначительными они ни были.

– Я все еще не понимаю, что такое могу сделать, чего вам не может предоставить кто-то другой.

– Возможно, совершенно ничего. Как я уже сказал, я просто иду ва-банк, и, скорее всего, мне предстоит хорошая взбучка за разбазаривание денег налогоплательщиков, за дублирование работы, в котором нет необходимости. Но, возможно, вы обладаете способностью проникновения в суть, которой не обладают другие. И вы – человек посторонний. Возможно, вы окажетесь в состоянии увидеть детали, которые мы пропустили лишь потому, что слишком долго и упорно их разглядывали.

– Эта ваша прихоть…

– Я вас слушаю.

– Сестра…

– Ее зовут Роуз Тил. Мать вышла замуж вторично.

– Она что-то видела?

– Она утверждает, что не видела ничего. Но ее, похоже, буквально парализует чувство вины.

– Даже не знаю, – покачала головой Фрида.

– Вы хотите сказать, что не знаете, поможет ли это нам?

– Это зависит от того, что вы подразумеваете под помощью. Когда я слышу подобные заявления, мне хочется сделать одно: снять с человека груз вины, помочь ему двигаться дальше. Считаю ли я, что где-то в глубинах ее памяти скрывается воспоминание, которое можно вытащить на поверхность? Я не думаю, что память настолько просто устроена. Как бы там ни было, это не моя специализация.

– А какая у вас специализация?

– Помогать людям справиться с тем, что у них внутри: со страхами, желаниями, ревностью, печалями…

– А как насчет того, чтобы помочь найти пропавшего мальчика?

– Своим пациентам я предоставляю место, где они чувствуют себя в безопасности.

Карлссон огляделся.

– Это хорошее место, – заметил он. – Я могу понять, почему вам не хочется покидать его и выходить в наш лишенный порядка мир.

– Знаете, работать с беспорядком в умах не так уж и безопасно.

– Вы обдумаете мою просьбу?

– Конечно. Но не особенно надейтесь, что я позвоню.

В дверях он сказал:

– Наши профессии очень похожи.

– Вы находите?

– Симптомы, улики… Ну, вы понимаете.

– Я не думаю, что они так уж похожи.

Когда он ушел, Фрида вернулась в кухню. Она как раз тщательно разбирала капусту на соцветия согласно инструкции в рецепте Хлои, когда в дверь снова позвонили. Она замерла и прислушалась. Нет, это не Карлссон. И точно не Оливия, потому что Оливия обычно стучала дверным молоточком, помимо того что нажимала на кнопку звонка или даже кричала в почтовую щель, требуя немедленно впустить ее. Она убрала кастрюлю с луком с полки в камине, подумав, что все равно не очень голодна. Все, что ей хотелось, – это съесть пару крекеров с сыром. Или вообще только выпить чашку чая и лечь спать. Но она знала, что уснуть не сможет.

Она приоткрыла дверь, не сняв цепочку.

– Кто это?

– Я.

– Кто «я»?

– Я, Джозеф.

– Джозеф?

– Холодно.

– Зачем вы пришли?

– Очень холодно.

Первым желанием Фриды было велеть ему убираться прочь и захлопнуть дверь перед самым его носом. О чем он думал, когда явился к ней вот так, без предупреждения? Но потом ее охватило знакомое чувство, которое сопровождало ее всю жизнь, с самого детства. Она представила себе, что кто-то смотрит на нее, судит, комментирует ее поступки. Что бы сказал наблюдатель? «Вы только посмотрите на эту Фриду. Она звонит ему, просит об одолжении, и он тут же бросается его выполнять, не задавая никаких вопросов. Затем он приезжает к ней – замерзший, одинокий, – а она даже дверь ему не открывает». Иногда Фриде очень хотелось никогда больше не чувствовать присутствие этого невидимого судьи.

– Входите, – вздохнула Фрида.

Она сняла цепочку и открыла дверь. В дом ворвались пронизывающий ветер и темнота, а вместе с ними в коридор ввалился Джозеф.

– Как вы узнали, где я живу? – подозрительно спросила она, но тут он поднял голову, и от ужаса у нее перехватило дыхание.

– Что с вами случилось?

Джозеф не ответил. Он присел на корточки и попытался развязать шнурки, сбившиеся в сложный намокший узел.

– Джозеф!

– Нельзя тащить грязь в ваш красивый дом.

– Это неважно.

– Вот.

Он стащил с ноги грубый башмак, у которого отрывалась подметка. Носки у него были красного цвета, с рисунком в виде северного оленя. Затем он приступил к сражению со вторым башмаком. Фрида вгляделась в его лицо: левая щека опухла и посинела, а лоб пересекал глубокий порез. Стащив наконец и второй башмак, Джозеф аккуратно поставил обувь у стены.

– Сюда, – сказала Фрида и провела его в кухню. – Сядьте.

– Вы готовите?

– И вы туда же?

– Что, простите?

– В некотором роде. – Она намочила свернутое полотенце холодной водой из-под крана и протянула ему. – Приложите к щеке и дайте мне осмотреть рану на лбу. Но сначала я ее промою. Будет щипать.

Она вытирала ему кровь, а он молча смотрел перед собой. Его глаза полыхали огнем. О чем он думает? От него пахло пóтом и виски, но он не производил впечатления пьяного.

– Что случилось?

– Их было несколько.

– Вы подрались?

– Они кричать на меня, толкать меня. Я тоже толкать.

– Толкать? – переспросила Фрида. – Джозеф, нельзя так поступать. Однажды кто-то достанет нож.

– Они назвать меня «гребаный поляк».

– Оно того не стоит, – заверила его Фрида. – Никогда не стоит так реагировать.

Джозеф огляделся.

– Лондон, – сказал он. – Он не такой, как ваш прекрасный дом. Теперь мы можем выпить водку вместе.

– У меня нет водки.

– Виски? Пиво?

– Я могу приготовить вам чай, а потом вы уйдете. – Она посмотрела на порез: оттуда все еще сочилась кровь. – Я заклею это пластырем. Думаю, швы накладывать не придется. Возможно, останется небольшой шрам.

– Мы помогать друг другу, – заявил он. – Вы мой друг.

Фрида уже собралась поспорить с подобным утверждением, но решила, что все слишком сложно.

Он знал, что кошка – на самом деле никакая не кошка. Это ведьма, притворившаяся кошкой. Кошка была серой, а не черной, как их обычно рисуют в книжках, и мех у нее свисал клочками, чего у настоящих кошек не бывает. У нее были желтые глаза, и они не мигая смотрели на него. Еще у кошки был шершавый язык и когти, которые она иногда вонзала в него. Порой она притворялась спящей, но затем открывала один желтый глаз, и становилось ясно: она постоянно следит за ним. Когда Мэтью лежал на матраце, кошка взбиралась на его голую спину и вонзала ему в кожу острые когти, а от ее грязного, свалявшегося серого меха у него все чесалось. Она смеялась над ним.

Когда кошка находилась в комнате, Мэтью не мог выглянуть в окно. Впрочем, ему и без того было трудно смотреть на улицу, потому что слишком сильно дрожали ноги, а глаза болели от света, проникающего из-за жалюзи, – света из другого мира. Все это происходило потому, что он продолжал превращаться. Он превращался в Саймона. Кожа у него покрылась красными пятнами, и некоторые участки во рту зудели, когда он пил воду. Одна его половина все еще принадлежала Мэтью, а другая уже была Саймоном. Он ведь проглотил еду, которую запихнули ему в рот. Холодные печеные бобы и жирную жареную картошку, похожую на червей.

Когда он прижимал голову к полу возле матраца, то слышал какие-то звуки. Приглушенные удары. Грубые голоса. Жужжание. Тогда он ненадолго вспоминал то время, когда был целым, а его мама – когда она еще была его мамой, еще до того, как он выпустил ее руку, – занималась уборкой и дарила ему чувство безопасности.

Сегодня, когда он посмотрел в нижний уголок окна, мир снова изменился, стал белым и ярким, и это наверняка было красиво, но сегодня у него болели не только глаза, но и голова, и красота показалась ему жестокой.

 

Глава 20

Маленький обшарпанный поезд был почти пустым. Он скрипел и гремел, прокладывая путь через скрытые от глаз районы Лондона: задние фасады террасных зданий с душными зимними садами, закопченные стены заброшенных фабрик, растущие из трещин в кирпичной кладке крапива и рододендрон, короткий отрезок какого-то канала. Фрида даже успела разглядеть сутулого мужчину в пальто, забросившего удочку в коричневую масляную воду. Мимо проносились освещенные окна, и в них, как в раме, Фрида иногда видела жильцов: юношу у телевизора, старуху с книгой в руках. Проезжая мост, она посмотрела вниз, на широкую улицу: фонари обвиты гирляндами, пешеходы несут большие сумки или тащат за руку детей, из-под колес автомобилей во все стороны летит вода. Лондон раскручивался перед ней, как кинопленка.

Она вышла в Лейтонстоуне. Уже наступили сумерки, и все казалось серым и немного размытым. Оранжевые уличные фонари мерцали на влажных тротуарах. Мимо нее, раскачиваясь, проезжали автобусы. Улица, где жил Алан, была длинной и прямой, словно коридор, составленный из террасных зданий времен позднего викторианства, а по обе стороны дороги высились могучие платаны, должно быть, появившиеся здесь примерно тогда же, что и дома. Алан жил в доме № 108, в дальнем конце улицы. Двигаясь вперед, невольно замедлив шаг, словно желая оттянуть момент встречи, она заглядывала в эркеры других зданий и видела большие комнаты нижнего этажа, выходящие на противоположную сторону, на сады, погруженные в зимний сон.

Фрида собралась с духом, но все равно у нее засосало под ложечкой, когда она открыла калитку и позвонила в темно-зеленую дверь. Из глубины дома донесся бойкий двойной перезвон. Она замерзла и устала. Она позволила себе подумать о своем доме, о камине, в котором она разожжет огонь, как только закончит дело. Затем послышались шаги, и дверь распахнулась.

– Что такое?

Женщина, появившаяся на пороге, была маленького роста и крепкой комплекции. Она стояла, слегка расставив ноги, всей ступней опираясь на пол, словно приготовившись к бою. У нее были каштановые, коротко подстриженные волосы, большие и довольно красивые серые глаза, бледная гладкая кожа, родинка над верхней губой, волевой подбородок. На лице – никакой косметики, из одежды – джинсы и серая фланелевая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Прищурившись и решительно сжав губы, она посмотрела на Фриду.

– Меня зовут Фрида. Я думаю, Алан меня ждет.

– Ждет. Входите.

– Вы, наверное, Кэрри.

Она вошла в прихожую. К ее ноге что-то прижалось, и она опустила глаза. Крупная кошка терлась о ее ноги, издавая гортанное урчание. Фрида наклонилась и провела пальцем по дрожащему от мурлыканья хребту.

– Это Гензель, – сообщила Кэрри. – Гретель крутится где-то рядом.

Внутри было тепло и темно, в воздухе стоял приятный древесный аромат. Фриде показалось, что она вошла в мир, о котором совершенно невозможно догадаться, глядя на фасад здания. Она думала, что дом будет похож на другие, мимо которых она шла: никаких внутренних перегородок, новые окна до самого пола – сплошное открытое пространство. Вместо этого она попала в муравейник, пронизанный ходами, полный крошечных комнаток, набитых высокими буфетами и широкими, заставленными различными предметами полками. Кэрри, не останавливаясь, провела ее через гостиную, но Фрида успела заметить уютный мягкий уголок около встроенного чугунного камина, а также навесной шкафчик с прозрачными стеклянными дверцами: в нем были выставлены птичьи яйца, перья, сделанные изо мха и прутиков гнезда, а у самой дверцы – даже чучело зимородка, правда, лысоватое. Комната, прилегающая к гостиной, – та самая, чью стену большинство людей снесло бы, – оказалась еще меньше, и центральное место в ней занимал большой стол, где стояло несколько моделей самолетов из пробкового дерева, примерно таких, какие делал брат Фриды, когда был маленьким. Стоило ей только взглянуть на них, и она тут же ощутила запах клея и лака, почувствовала крошечные клейкие пузырьки на кончиках пальцев, вспомнила малюсенькие баночки серой и черной краски.

На стене кухни, выходящей в сад, висело несколько семейных фотографий в рамках: Кэрри, еще малышка, на садовой скамейке, втиснувшаяся между сестрами; Кэрри, позирующая для семейного фото вместе с родителями; фотографии Алана. На одной он был изображен с родителями – низенькая, приземистая фигурка между двумя высокими и худыми, – и, проходя мимо, Фрида попыталась получше ее рассмотреть.

– Присаживайтесь, – сказала Кэрри. – Я позову его.

Фрида сняла пальто и села за небольшой столик. Дверца для кошек в большой двери черного хода затарахтела, и в дом проскользнула вторая кошка, покрытая пятнами черного, белого и рыжего цветов, словно приятная глазу мозаика. Она прыгнула на колени к Фриде, устроилась там и принялась изящно вылизывать лапку.

Кухня условно делилась на две части. Фрида восприняла ее как воплощение двух различных интересов, точное обозначение места в доме Кэрри и Алана – женщины, увлеченной кулинарией, и мужчины, любящего мастерить. На одной стороне находились все вещи, которым обычно отводят место в кухне: духовка, микроволновка, чайник, кухонные весы, комбайн, магнитная полоса для острых ножей, стойка для специй, башни из сковородок и кастрюль, миска зеленых яблок, полочка для кулинарных книг (некоторые старые и потрепанные, а другие новехонькие), фартук на крючке. Стена с противоположной стороны была заставлена узкими полками, разделенными на ящички. Каждый отдельный ящичек был аккуратно подписан крупными буквами: «Гвозди», «Гвозди с широкой шляпкой», «Шурупы 4.2 × 65 мм», «Шурупы 3.9 × 30 мм», «Стамески», «Прокладки», «Плавкие предохранители», «Радиаторные ключи», «Денатурат», «Наждачная бумага крупная», «Наждачная бумага мелкая», «Сверла», «Батарейки AA». Этих ящичков было, наверное, десятки, если не сотни; в результате стена произвела на Фриду впечатление улья. Она представила, сколько труда было вложено в такую систему ящичков, мысленно увидела, как Алан короткими толстыми пальцами аккуратно раскладывает по местам крошечные предметы, как его круглое, по-детски наивное лицо расплывается в довольной улыбке. Образ оказался таким ярким, что она с трудом вернулась к реальности.

В другой ситуации она, возможно, сделала бы какое-нибудь сардоническое замечание, но сейчас понимала, что Кэрри не спускает с нее глаз, чувствовала возникшее между ними напряжение. Кэрри взяла инициативу на себя и сухо произнесла:

– Он строит сарай в саду.

– А я-то считала себя человеком организованным, – покачала головой Фрида. – Но этот порядок – понятие совершенно иного уровня.

– Садовые инструменты хранятся там. – Кэрри повернула голову к узкой двери рядом с окном, по-видимому, ведущей в кладовку. – Но в последнее время он почти не работает в саду. Пойду поищу его. Может, он уснул. Он стал часто уставать. – Она помолчала и неожиданно резко заявила: – Я не хочу, чтобы он расстраивался.

Фрида ничего не ответила. В голове у нее крутилась масса вариантов ответа, но ни один из них не заставит Кэрри перестать видеть в гостье угрозу.

Фрида удивилась переменам, произошедшим с голосом Кэрри: еще пару минут назад, в разговоре с Фридой, резкий и отрывистый, теперь, когда она звала мужа, стал по-матерински нежным. Через несколько минут она услышала, как они вдвоем спускаются по лестнице: Кэрри шагала тихо и уверенно, Алан же, напротив, медленно и гулко, словно каждый раз наваливаясь на ногу всем своим немалым весом. Когда он вошел в комнату, протирая кулаками глаза, Фрида поразилась, какой у него усталый и разбитый вид.

Она встала, вынудив кошку спрыгнуть на пол.

– Простите, что побеспокоила вас.

– Не знаю, спал ли я на самом деле, – ответил он.

Он казался сбитым с толку. Фрида заметила, как Кэрри положила руку ему на спину, помогая пройти в комнату, и как встала за спинкой его кресла, словно телохранитель. Он наклонился, подобрал Гретель, прижал ее к своей широкой груди и зарылся лицом в мех.

– Мне обязательно нужно было встретиться с вами… – начала Фрида.

– Мне выйти? – спросила Кэрри.

– Нет, это ведь не сеанс психотерапии.

– Я не знаю, – неуверенно произнес Алан. – Можешь остаться, если хочешь.

Кэрри суетливо завозилась в кухне: налила воды в чайник, захлопала дверцами шкафчиков.

– Вы знаете, почему я здесь, – наконец сказала Фрида.

Видя, как Алан гладит сидящую на коленях кошку, Фрида вспомнила, как он беспрестанно вытирал ладони о брюки во время сеанса, словно просто не мог находиться в абсолютном покое. Она набрала в легкие побольше воздуха.

– Во время наших сеансов меня поразило, насколько ваши сны напоминают дело о похищении мальчика. Его зовут Мэтью Фарадей. Поэтому я рассказала обо всем полиции.

За спиной Кэрри сердито загремела ложками, потом резко опустила перед ней чашку, расплескав чай.

– Я была неправа. Я сожалею, что причинила вам дополнительное расстройство.

– Что ж… – медленно и протяжно произнес Алан. Похоже, он не собирался ничего добавлять к сказанному.

– Я помню, что говорила: в моем кабинете вы в безопасности и можете рассказывать все, что угодно, – продолжала Фрида. Присутствие Кэрри смущало ее. Вместо того чтобы нормально разговаривать с Аланом, она произносила заранее отрепетированные слова, и они казались неестественными и неискренними. – Но между вашими снами и тем, что происходило во внешнем мире, было много странных совпадений, поэтому я решила, что у меня нет выбора.

– Значит, на самом деле ни о чем вы не сожалеете! – неожиданно вмешалась Кэрри.

Фрида повернулась к ней.

– Почему вы так считаете?

– Вы думаете, что в сложившейся ситуации действовали правильно. Вы себя оправдываете. На моем языке это не означает сожалеть о сделанном. Знаете, люди часто говорят: «Мне жаль, если я…», потому что не могут заставить себя сказать: «Мне жаль, что я…» И вы сейчас именно так и говорите. Вы приносите извинения, но на самом деле в прощении не нуждаетесь.

– Я не хочу, чтобы у вас сложилось такое впечатление, – тщательно подбирая слова, возразила Фрида. Ее удивила воинственность Кэрри и тронуло ее стремление во что бы то ни стало защитить Алана. – Я была не права. Я совершила ошибку. Я привела в вашу жизнь полицию, и это, должно быть, причинило боль и шокировало вас обоих.

– Алану нужна помощь, а не глупые обвинения. Похитить бедного малыша! Да вы посмотрите на него! Неужели вы можете себе представить, как он совершает такое кошмарное преступление?

Фрида без особого труда могла представить себе любого человека в момент совершения какого угодно преступления.

– Я ни в чем вас не виню, – заговорил Алан. – Я постоянно думаю: а что, если они правы?

– Кто прав? – всполошилась Кэрри.

– Доктор Кляйн. Тот детектив. Возможно, я и правда похитил его.

– Не говори так.

– Возможно, я схожу с ума. Мне определенно кажется, что я не совсем нормален.

– Скажите ему, что это не так, – потребовала Кэрри. Голос у нее дрожал.

– Я словно попал в дурной сон, где от меня ничего не зависит, – продолжал Алан. – Меня перебрасывают от одного паршивого доктора к другому. Наконец я встречаю кого-то, кому могу довериться. Эта женщина заставляет меня произнести такое, о чем я даже не знал, что думаю, а затем заявляет на меня в полицию – за то, что я это произнес. И полицейские приходят ко мне домой и хотят знать, что я делал в тот день, когда пропал ребенок. Я просто хотел нормально спать по ночам. Я просто хотел покоя.

– Пожалуйста, – мягко сказала Фрида, – послушайте меня. Многие чувствуют, что сходят с ума.

– Это не означает, что этого не происходит.

– Не означает.

Внезапно лицо Алана расплылось в улыбке, и он словно помолодел.

– Почему, когда вы это сказали, мне стало лучше, а не хуже?

– Я хотела приехать к вам, объяснить, что именно я сделала, и принести свои извинения. И я прекрасно пойму, если вы не захотите больше ходить ко мне на сеансы. Я могу перепоручить вас другому терапевту.

– Никто другой мне не нужен.

– Вы хотите сказать, что намерены продолжать?

– А вы сумеете помочь мне?

– Я не знаю.

Какое-то время Алан молчал.

– Все другие варианты кажутся мне еще хуже, – наконец решил он.

– Алан! – воскликнула Кэрри так, словно он только что предал ее, и Фрида внезапно поняла, что сочувствует ей. Пациенты очень часто говорили с Фридой о своих вторых половинках и членах семьи, но она никогда раньше не встречала их «вживую», не видела ситуацию изнутри.

Она встала, взяла пальто со спинки стула и надела его.

– Вам нужно это обсудить, – сказала она.

– Нечего здесь обсуждать, – заявил Алан. – Я приду к вам во вторник.

– Вы уверены?

– Уверен.

– Хорошо. Не беспокойтесь, я найду выход.

Фрида закрыла кухонную дверь и замерла с другой стороны, чувствуя себя шпионом. Она слышала, как Алан и Кэрри то повышали, то понижали голос, но не могла разобрать, спорят они или просто темпераментно разговаривают. Она присмотрелась к фотографии Алана и его родителей. Он был крупным и серьезным, и у него была такая же робкая улыбка, такой же испуганный вид, как и сейчас. На одном снимке родители выглядели так, словно попали в объектив уличного фотографа. Возможно, в день какого-то юбилея: одежда на них явно была праздничной, пожалуй, даже излишне яркой. Фрида улыбнулась, но улыбка тут же застыла у нее на лице. Она присмотрелась к изображению и пробормотала что-то себе под нос, словно стараясь запомнить.

Гензель проводил ее до двери и смотрел ей вслед своими золотыми немигающими глазами.

– Какого черта ты его бросила?

– Я не говорила, что бросила его. Я сказала, что между нами все кончено.

– Фрида, не будь такой.

Оливия мерила шагами гостиную, цепляясь высокими каблуками за разбросанные вещи, держа в одной руке полный бокал красного вина, а в другой – сигарету. Вино постоянно выплескивалось через край и отмечало капельками ее путь, а пепел на сигарете рос и рос, пока наконец не падал и не разлетался по полу, где каблуки Оливии решительно впечатывали его в грязный ковер. На ней был золотистый кардиган с глубоким вырезом и блестками, слишком облегающий фигуру, синие спортивные брюки с лампасами и летние сандалии на шпильках. Фрида размышляла, не стала ли она свидетелем затяжного нервного срыва, проявляющегося в неумеренной болтливости. Иногда ей казалось, что половина людей вокруг нее находится в состоянии шока.

– Он не бросил бы тебя и через миллион лет, – продолжала разглагольствовать Оливия. – Так почему же?

Фриде не особо хотелось говорить о Сэнди. А уж с Оливией так точно. Впрочем, как оказалось, такой возможности ей никто давать не собирался.

– Первое: он красавчик. Боже, если бы ты видела мужчин, с которыми я недавно ходила на свидания… Понять не могу, как им хватает наглости называть себя привлекательными? Я вижу, как они входят, и у меня внутри все обрывается. Они хотят видеть рядом с собой шикарную блондинку, но им, похоже, и в голову не приходит хоть немного напрячься, чтобы улучшить собственную внешность. Они что, думают, будто мы совсем отчаялись и согласны на первого попавшегося? В такого, как Сэнди, я бы просто вцепилась.

– Ты же его фактически и не видела!

– А почему? Где я была? Вот именно! Второе: он богат. Во всяком случае, очень обеспеченный – он ведь какой-то там консультант, верно? Только подумай, какая у него пенсия будет! Не смотри на меня так. Это важно. Я тебе точно говорю: это чертовски важно! Уж поверь, быть одинокой женщиной очень и очень тяжело, к тому же у тебя нет никакой финансовой подушки из-за чертовых родственничков, которые вычеркнули тебя из завещания, верно? Боже, надеюсь, ты это знала, я ведь не открыла секрет полишинеля?

– Я не очень-то удивлена, – сухо ответила Фрида. – Но мне их деньги не нужны. И, кстати, вряд ли им вообще есть о чем упомянуть в завещании, правда?

– Тогда ладно. На чем я остановилась?

– Второе, – ответила Фрида. – Ты, наверное, дальше второго и говорить не будешь?

– Да, богатый. Я бы только из-за этого вышла за него замуж. Что угодно, лишь бы выбраться из этого болота. – Она зло пнула бутылку из-под вина, валявшуюся у дивана, и та, разбрызгивая вокруг красные капли, откатилась в сторону. – Третье: держу пари, он любит тебя! Так что на самом деле это третье, и четвертое, и пятое, потому что быть любимой – большая редкость. – Она остановилась и плюхнулась на диван. Часть вина, остававшегося в стакане, выплеснулась и оставила большое темно-красное пятно у нее на коленях. – Четвертое – или уже шестое? – он симпатичный. Правда ведь? Впрочем, возможно, и нет: я припоминаю, что ты предпочитаешь страшненьких. Ладно, ладно, я не хотела тебя обидеть, забудь. Седьмое…

– Прекрати. Это унизительно.

– Унизительно? Я покажу тебе, что такое унизительно. – Она обвела рукой комнату, и пепел образовал вокруг нее пыльную дугу. – Пятое, или десятое, или какое там: ты не молодеешь.

– Оливия, слушай, заткнись, а? Ты слишком далеко зашла, и если не замолчишь, то я уйду. Я приехала, чтобы дать Хлое урок химии.

– На который Хлоя не явилась, так что ты застряла тут со мной, пока она не придет, а она, возможно, вообще не появится. Ты скоро будешь слишком старой, чтобы иметь детей, хотя, глядя на то, где очутилась я, возможно, оно и к лучшему. Ты об этом не думала? Ладно-ладно, можешь сколько угодно смотреть на меня этим своим взглядом, от которого кровь стынет в жилах, но я выпила уже два, нет, три бокала вина, – она сделала последний эффектный глоток, – и тебе меня не запугать. Я в безопасности. В собственном доме я могу говорить все, что хочу, а я считаю, что ты – чертова дура, доктор Фрида Кляйн с кучей регалий. Вот, теперь я точно выпила три бокала. А возможно, и четыре. Скорее всего, четыре. Знаешь, ты слишком мало пьешь. Может, ты и умная, но при этом – чертовски глупая. Может, это наследственное? Что там Фрейд говорил? Я скажу тебе, что он говорил. Он говорил: «Чего хочет женщина?» И знаешь, как он отвечал?

– Знаю.

– Я скажу тебе как. Он говорил: «Она хочет любви и работы».

– Нет. В целом можно сказать, что он пришел к такому выводу: любая женщина хочет быть мужчиной. Он утверждал, что девочкам нужно смириться с тем, что они – неудавшиеся мальчики.

– Вот козел! В любом случае… А на чем я остановилась?

– Что это за звуки?

Оливия вышла из комнаты. Через секунду раздался ее крик, а когда она вернулась, взгляд у нее был остекленевший.

– Эти звуки, – сказала она, – издает Хлоя, которая блюет на ковер в прихожей.

 

Глава 21

Расплачиваясь с таксистом, Фрида заметила, что в дверях ее дома стоит Джозеф.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. – Знаете, я вам постоянного приглашения не выписывала. Вы не можете являться ко мне всякий раз, когда вам нужна компания.

Словно объясняя причину своего прихода, он поднял бутылку.

– Это хорошая водка, – заявил он. – Я могу войти?

Фрида открыла дверь.

– И давно вы здесь стоите?

– Я просто ждать. Я думать, возможно, вы вернуться.

– Я не намерена с вами спать. У меня был чертовски тяжелый день.

– Зачем спать? – укоризненно спросил Джозеф. – Просто выпить.

– Выпить я не против, – призналась Фрида.

Пока Джозеф разжигал огонь в камине, Фрида порылась в глубине буфета и извлекла оттуда пачку чипсов. Высыпав их в миску, она принесла импровизированную закуску и две рюмки в гостиную. Огонь уже потрескивал. Войдя в комнату, она увидела Джозефа до того, как он понял, что она вернулась. Он смотрел на языки пламени, и на лице его больше не было радостной улыбки, которой он приветствовал Фриду на улице.

– Вам грустно, Джозеф?

Он оглянулся.

– Далеко.

– Почему бы вам не поехать домой?

– Возможно, в следующем году.

Фрида села.

– Сок сюда нужен?

– Нет, лучше без него, – отказался он. – Чувствовать вкус.

Он отвинтил крышку и аккуратно наполнил две рюмки, оставив лишь пару миллиметров до края. Протянул одну Фриде. Посоветовал:

– Выпейте первый залпом.

– Ваш подход мне нравится.

И они опрокинули по рюмочке. Губы Джозефа медленно растянулись в улыбке. Фрида подняла бутылку и посмотрела наклейку.

– Господи! – воскликнула она. – Что это?

– Водка русская, – признался он. – Но хорошая. – И снова наполнил рюмки. – Почему ваш день плохой?

Фрида снова глотнула водки. Напиток обжег ей горло, а затем жаром разлился по груди. Она рассказала Джозефу, как сидела на полу ванной Оливии, пока Хлоя стояла на коленях, наклонившись над унитазом и содрогаясь от спазмов – даже когда блевать было уже нечем. Фрида ничего не говорила, просто потянулась к девочке и осторожно положила ладонь ей на затылок. Потом вытерла лицо Хлои смоченным в холодной воде полотенцем.

– Я не знала, что сказать. Я просто все время думала, каково это, когда тебе плохо, тебя тошнит, а рядом стоит взрослая женщина и читает нотации о том, что нужно знать меру. Вот я и молчала.

Джозеф не отвечал. Он смотрел в рюмку, словно на самом ее донышке что-то светилось и ему нужно было сосредоточиться, чтобы понять, что именно. Фрида обнаружила, что ее успокаивает разговор с человеком, который не пытается быть умным, веселым или сочувствующим. Поэтому она рассказала ему о визите к Алану. К своему удивлению, она услышала, словно со стороны, как говорит Джозефу и о своем походе в полицию.

– Что вы думаете? – спросила она наконец.

Очень медленно, двигаясь с еще большей осторожностью, чем обычно, Джозеф снова наполнил ее рюмку.

– Что я думать, – заметил он, – так это то, что вам не надо думать об этом. Слишком много думать вредно.

Фрида отхлебнула выпивку. Это уже третья рюмка? Или четвертая? А может, и вовсе пятая? Или Джозеф просто все время доливает по чуть-чуть, так что на самом деле получается не несколько порций, а одна, растянутая во времени, постепенно увеличивающаяся в объеме? Она только-только начала соглашаться с его предложением не думать, как зазвонил телефон. Ее так удивило то, что она собиралась сказать, что она не стала брать трубку.

Джозефа это, похоже, озадачило.

– Вы не ответите?

– Ладно.

Фрида глубоко вздохнула – она не могла поручиться за четкость собственного мышления – и сняла трубку.

– Алло!

– Я люблю тебя.

– Кто это?

– Сколько женщин звонят и говорят, что любят тебя?

– Хлоя?

– Я правда тебя люблю, хотя ты ужасно строгая и холодная.

– Ты все еще пьяна?

– Если я говорю, что люблю тебя, это обязательно значит, что я пьяная?

– Знаешь, Хлоя, тебе надо лечь в постель и хорошенько выспаться.

– Я уже в кровати. Ужасно себя чувствую.

– Вот и оставайся там. Ночью пей побольше воды, даже если от этого тебе станет хуже. Я перезвоню завтра.

Она положила трубку и скорчила Джозефу сердитую мину.

– Нет, – сказал он. – Это хорошо. Вы чинить вещи. Вы как я. Два дня назад мне звонить женщина – я раньше у нее работать. Она кричать. Я приезжать к ней домой. Из трубы течь вода, лить оттуда, как фонтан. В кухне воды уже пять сантиметров. Она продолжать кричать. Это просто клапан. Я поворачивать клапан, я перекрыть воду. Так и вы. Что-то случаться, они звонить вам, вы бежать к ним и спасать их.

– Хотела бы я быть такой, – вздохнула Фрида. – Я очень хотела бы быть человеком, который знает, что делать, когда у кого-то ломается бойлер или не заводится машина. Это те знания, которые действительно улучшают жизнь. Вы – человек, который устраняет протечку в трубе. А я – человек, которого нанимает компания, выпустившая эту трубу, чтобы я пошла к возмущенному клиенту и попыталась убедить его не подавать на них в суд.

– Нет, нет, – возразил Джозеф. – Не говорите это. Вы само… себя…

– Себялюбивая.

– Нет.

– Самодур.

– Нет! – воскликнул Джозеф, размахивая руками, словно пытаясь жестами объяснить значение слов, которые не мог подобрать. – Вы говорить: «Я плохая», чтобы я сказать: «Нет, вы хорошая, вы очень хорошая».

– Возможно, – согласилась Фрида.

– Нет, вы не соглашаться, – попросил Джозеф. – Вы должны спорить.

– Я слишком устала. И слишком много выпила.

– Я работать с вашим другом Рубеном, – сказал Джозеф.

– Не могу назвать наши отношения дружескими.

– Странный человек. Но он говорить о вас. Я узнавать о вас.

Фрида вздрогнула.

– Рубен знал меня лучше всех, но с тех пор прошло десять лет. Я сильно изменилась. Как он?

– Я улучшать его дом.

– Это хорошо, – сказала Фрида. – Возможно, именно это ему и нужно.

– Может, все-таки объясните, почему вам так срочно потребовалось увидеться со мной?

Саше Уэллс было лет двадцать пять. Она была одета в темные брюки и жакет, словно специально созданный для того, чтобы скрывать фигуру. Ее грязные светлые волосы были взъерошены, и она постоянно проводила по ним рукой, убирая пряди с глаз, даже когда их там не было, и хотя ее стройность грозила перейти в худобу, а пальцы левой руки покрывали пятна от табака, и она встречалась с пристальным взглядом Фриды лишь для того, чтобы растянуть губы в обаятельной полуулыбке, – ее красота была очевидна. Но большие темные глаза словно извинялись за это. Она вызывала у Фриды аналогию с раненым животным, которое реагирует на обиду не агрессией, а бегством. Какое-то время они молчали. Саша нервно перебирала пальцами. Фриде очень хотелось позволить ей закурить. Ей явно отчаянно нужна была затяжка.

– У моего друга Барни есть приятель по имени Мик, который говорит, что вы классная. Что я могу доверять вам.

– Вы можете говорить здесь все, что захотите.

– Хорошо, – ответила Саша, но так тихо, что Фриде пришлось наклониться, чтобы расслышать.

– Я так понимаю, вы уже ходили к психотерапевту.

– Да. Его зовут Джеймс Ранделл. Думаю, он достаточно известен.

– Да, – кивнула Фрида. – Я слышала о нем. Как долго вы к нему ходили?

– Где-то полгода. Может, чуть больше. Начала почти сразу, как нашла работу. – Она убрала волосы от лица, но они снова упали туда же. – Я генетик. Я люблю свою работу, и у меня есть хорошие друзья, но я попала не в ту колею и, как мне показалось, никак не могла из нее выбраться. – Она скорчила гримасу, но от этого стала только еще красивее. – Ну, знаете, влюбилась не в того, в кого надо. Позволила себе потерять голову.

– Итак, почему вы пришли ко мне?

Повисла длинная пауза.

– Трудно сказать, – протянула она наконец. – Не могу подобрать нужных слов.

Внезапно Фрида почувствовала, что знает, что сейчас произойдет. Она думала о том ощущении, когда стоишь на платформе метро и ждешь поезд. Прежде чем долетят какие-то звуки, прежде чем появится свет в тоннеле, твое лицо обдувает теплым дыханием ветерка, и ты видишь, как с рельсов улетает мелкий мусор. Фрида знала, что ей сейчас расскажет Саша. И она сделала то, чего никогда прежде, если память ее не обманывала, не делала на сеансах психотерапии. Она встала, подошла к Саше и положила руку ей на плечо.

– Все хорошо, – сказала она. Потом вернулась за стол и села. – Здесь вы можете говорить обо всем. Можете рассказать все, что угодно.

Когда отведенные пятьдесят минут закончились, Фрида назначила Саше время следующего сеанса. Записала несколько телефонных номеров и адрес электронной почты. Несколько минут посидела в тишине. Затем сделала один телефонный звонок. Потом еще один, длиннее. И еще. Закончив, она надела короткую кожаную куртку, вышла на улицу и направилась к Тоттенхэм-корт-роуд. Там она поймала такси и дала адрес, который небрежно записала на обратной стороне конверта. Такси петляло по улицам к северу от Оксфорд-стрит, затем двинулось по Бейсуотер-роуд, повернуло на юг через Гайд-парк. Фрида смотрела в окно, но на самом деле не обращала внимания на окружающий пейзаж. Когда такси остановилось, она поняла, что позволила себе задуматься, а потому не имеет ни малейшего представления о том, где находится. Эту часть города она практически не знала. Она заплатила водителю и вышла. Оглядевшись, она поняла, что стоит прямо перед ресторанчиком в стиле бистро и что в основном улица застроена жилыми домами, покрытыми слоем свежей белой штукатурки. С карниза ресторана свешивались корзинки с цветами. Летом посетители наверняка обедают на открытой веранде, но сейчас здесь слишком холодно, даже для лондонцев.

Фрида вошла и сразу окунулась в приятное тепло и тихий гул голосов. Ресторанчик оказался маленьким, не больше десятка столиков. К ней подошел мужчина в полосатом переднике.

– Что угодно мадам? – спросил он.

– У меня назначена встреча, – заявила она, осматривая помещение.

Что, если его здесь нет? Что, если она его не узнает? А-а, вон он где! Она видела его пару раз на конференциях, а еще на фотографиях, напечатанных вместе с интервью в каком-то журнале. Он сидел в дальнем углу с женщиной. Судя по всему, они ели основное блюдо и были увлечены беседой. Фрида прошла через зал и остановилась у столика. Он оглянулся. Он был одет в темные брюки и красивую рубашку с черно-белым переливающимся узором. У него были очень короткие темные волосы и пробивающаяся щетина.

– Доктор Ранделл? – спросила Фрида.

Он встал.

– С кем имею честь?

– Меня зовут Фрида Кляйн.

Он явно был озадачен.

– Фрида Кляйн? Да, я слышал о вас, но…

– Я только что говорила с вашей пациенткой, Сашей Уэллс.

С его лица не сходило озадаченное выражение, но теперь он явно насторожился.

– На что вы намекаете?

Фрида еще никогда никого не била. Не по-настоящему. По крайней мере, не кулаком, не вкладывая в удар всю силу. Удар пришелся прямо в челюсть, и он упал на спину, перевернув столик, так что тот рухнул на него сверху, завалив его едой, залив вином и водой, засыпав бутылочками с маслом и уксусом. Фрида, тяжело дыша и слушая гул крови в голове, даже поразилась тому, какой хаос вызвала.

Переступая порог комнаты для допросов, главный инспектор Карлссон попытался придать своему лицу суровый вид.

– Когда задержанный получает возможность сделать один телефонный звонок, он обычно звонит адвокату, – заметил инспектор. – Или матери.

Фрида наградила его негодующим взглядом.

– Вы были единственным человеком, чье имя пришло мне в голову, – заявила она. – В такой ситуации.

– Вы хотели сказать «в разгар битвы»? – уточнил Карлссон. – Как ваша рука?

Фрида подняла правую руку. Она была забинтована, но через повязку уже начала проступать кровь.

– Не похоже на кино, правда? В реальной жизни, когда кого-то бьешь, он не вскакивает через секунду. От удара ему больно, но и нападающему не легче.

– Как он? – спросила Фрида.

– Кости целы, – ответил Карлссон. – Несмотря на все ваши усилия. Но у него несколько ужасных синяков, и завтра они будут производить еще более удручающее впечатление; я уже молчу о послезавтра. – Он наклонился и сжал правую руку Фриды. Она вздрогнула. – Можете шевелить пальцами? – Она кивнула. – Мне доводилось видеть, как от таких ударов ломались суставы. – Он слегка погладил ее по руке, отчего она опять вздрогнула, и отпустил. – Кстати, вы когда-нибудь слышали выражение «лежачего не бьют»? Тем более ногами. Я так понимаю, доктор Ранделл – тоже психоаналитик. Вы именно так обычно улаживаете профессиональные разногласия?

– Если вы здесь для того, чтобы выдвигать против меня обвинения, – заявила Фрида, – то давайте быстрее.

– Это не мой район, – возразил Карлссон. – Но предполагаю, что в обычных обстоятельствах вам бы предъявили обвинение в причинении физического вреда и нанесении ущерба. Думаю также, что у вас – одному Богу известно почему! – нет приводов в полицию. Значит, возможно, вы отделаетесь легким испугом: месяцем тюрьмы.

– Я с радостью пойду на суд!

– К сожалению, я подозреваю, что вам откажут в минуте славы в зале суда. Я только что говорил с арестовавшим вас полицейским, и, похоже, доктор Ранделл настаивает на том, чтобы обвинений против вас не выдвигали. Моему коллеге это не понравилось. Он очень, очень расстроен.

– Что насчет ресторана?

– Разумеется, – кивнул Карлссон. – Я даже видел фотографии. Вы знаете, в прошлом, когда я сталкивался с подобными местами преступления, когда жертва отказывалась выдвигать обвинение, причина обычно лежала в том, что его запугала какая-то банда. Возможно, вы что-то от нас утаили? – Как он ни пытался сдержать улыбку, она все же появилась у него на лице. – Сделка с наркотиками прошла не так, как надо?

– Это частное дело.

– Но даже тогда, – продолжал Карлссон, – мне ни разу не доводилось слышать о том, чтобы жертва так рвалась лично оплатить весь нанесенный ресторану ущерб. – Он помолчал. – Вы не тот человек, от которого я ожидал скандала в общественном месте и последовавшего за этим ареста. Да и вы, похоже, не особенно довольны, что избежали процедуры, которая пугает большинство людей: быть подвергнутой судебному преследованию, признанной виновной, угодить в тюрьму и все в таком роде.

– Меня это не волнует, – заявила Фрида.

– Вы крепкий орешек, – признал он. Неожиданно выражение его лица изменилось. – Должен ли я что-то еще узнать об этом деле? Что-нибудь, связанное с уголовщиной?

Фрида покачала головой.

– Что же он тогда натворил? – спросил Карлссон. – Спал с пациентками?

Выражение лица Фриды не изменилось.

– Я не могу смотреть на такие вещи сквозь пальцы, – раздраженно заявил Карлссон. – Тут вам не Сицилия.

– Мне все равно, как вы на это смотрите.

– Но вы же сами мне позвонили!

Фрида смягчилась.

– Вы правы, – сказала она. – Простите. И спасибо.

– Я приехал сказать вам, что вы свободны. И я, вообще-то, собирался отвезти вас домой, – добавил он, и в его голосе прозвучало отчаяние. – Во что бы превратился наш мир, если бы все улаживали свои проблемы подобным образом?

Фрида встала.

– А каков наш мир сейчас? – только и спросила она.

 

Глава 22

Во вторник Фрида попросила Алана:

– Расскажите мне о своей матери.

– О моей матери? – Он пожал плечами. – Она была… – Он замолчал, нахмурился и посмотрел на ладони, словно ответ скрывался там. – …Хорошей женщиной, – запинаясь, закончил он. – Она умерла.

– Я имела в виду другую мать.

Он словно получил удар кулаком в живот. Она даже услышала, как с его губ сорвался стон от неожиданной боли. Он согнулся, и его лицо исказилось.

– О чем это вы? – наконец выдавил он из себя.

– О вашей биологической матери, Алан.

Он недовольно проворчал что-то.

– Вас ведь усыновили?

– Как вы узнали? – прошептал он.

– Ничего сверхъестественного. Я просто увидела фотографию ваших родителей у вас дома.

– И что?

– У них голубые глаза. У обоих. А у вас – карие. Это генетически невозможно.

– Вот как.

– Когда вы собирались сказать мне?

– Не знаю.

– Никогда?

– Это не имеет никакого отношения к делу.

– Вы шутите?

– Меня усыновили. Вот и все.

– Вы так отчаянно хотите иметь собственного ребенка, что вас посещают очень яркие видения и повторяющиеся приступы паники. И вы считаете, что ваше усыновление не относится к делу?

Алан пожал плечами. Он поднял глаза, встретился с ней взглядом и снова опустил их. На улице рука подъемного крана рванулась в пронзительно-синее небо. С его зазубренного захвата полетели комья грязи.

– Я не знаю, – пробормотал он.

– Вы хотите сына, который бы в точности походил на вас. Вы отвергаете саму идею усыновления. Вы хотите собственного ребенка – с вашими генами, вашими рыжими волосами и веснушками. Словно вы хотите усыновить самого себя, спасти себя и позаботиться о себе.

– Все не так!

У Алана был такой вид, словно ему хотелось закрыть ладонями уши.

– Это большой секрет?

– Кэрри знает, конечно же. И один друг. Я проговорился после того, как опрокинул пару рюмок. Но зачем мне болтать об этом со всеми подряд? Это мое личное дело.

– Настолько личное, что о нем не стоит знать даже вашему врачу?

– Я не думал, что это важно.

– Я не верю вам, Алан.

– Мне все равно, чему вы верите, а чему нет. Я говорю правду.

– Я думаю, вы знаете, что это важно. Настолько важно, что вы не можете заставить себя упомянуть об этом или даже просто подумать.

Он медленно покачал головой, как усталый, старый, затравленный бык.

– Некоторые секреты дают своеобразную свободу, – пояснила Фрида. – Ваше личное пространство. Это хорошо. У всех должны быть такие секреты. Но некоторые секреты могут быть темными и гнетущими, как ужасный сырой подвал, в который вы не смеете спускаться, но о существовании которого никогда не забываете, – подвал, полный подземных чудовищ, полный ваших кошмаров. Таким секретам вы должны противостоять, пролить на них свет, увидеть, каковы они на самом деле.

Произнося эту речь, она думала обо всех секретах, которые узнала за многие годы, о тайных мыслях, желаниях, страхах, переданных ей для надежного хранения. Рубен в конце концов почувствовал, что они отравляют его, но она всегда несла эту тяжесть, гордясь тем, что ей позволили видеть чужие страхи, позволили быть светом для других.

– Я не знаю, – наконец сказал Алан. – Возможно, есть вещи, о которых лучше не разговаривать.

– Иначе что?

– Иначе только расстроишься, потому что тут все равно ничего не поделаешь.

– А вам не приходило в голову, что, возможно, вы оказались здесь, со мной, именно потому, что слишком о многом молчали и все это копилось, росло в вас?

– Я не знаю. Мы просто никогда это не обсуждали, – ответил Алан. – Я просто чувствовал, что не стоит лезть на запретную территорию. Она хотела, чтобы я думал о ней как о матери.

– Вы так и делали?

– Но она действительна была мне матерью. Мама и папа – больше я никого не знал. Та, другая женщина не имеет ко мне никакого отношения.

– Вы не знали свою биологическую мать?

– Нет.

– Вы ее вообще не помните?

– Абсолютно.

– Вы знаете, кем она была?

– Нет.

– И не хотели знать?

– Даже если бы и хотел, это ничего бы не изменило.

– Что вы имеете в виду?

– Ее никто не знал.

– Я не понимаю. Всегда можно навести справки. Понимаете, Алан, все достаточно просто.

– Вот тут вы ошибаетесь. Она обо всем позаботилась.

– О чем?

– Она выбросила меня на свалку. В небольшом парке, возле спального района в Хокстоне. Меня нашел мальчишка-газетчик. Была зима, и очень холодная, а я был завернут в полотенце. – Он впился в нее взглядом. – Как в сказке. Только это произошло на самом деле. Так почему я должен интересоваться ею?

– Какое ужасное начало жизни… – сочувственно сказала Фрида.

– Я ничего не помню, а значит, это неважно. Все в прошлом.

– Это ваше прошлое.

– Я никогда не знал ее, она никогда не знала меня. У нее нет имени, голоса, лица. Она тоже не знает, как меня зовут.

– Достаточно тяжело выносить ребенка, родить его, а потом бросить и бесследно исчезнуть, – заметила Фрида.

– Ей это удалось.

– Значит, вы были совсем маленьким, когда ваши родители усыновили вас. Вы так ничего больше и не узнали?

– Верно. Именно поэтому старая история не имеет никакого отношения к тому, что я сейчас чувствую.

– Как в том случае, когда вы говорили о желании иметь собственного ребенка и о невозможности усыновления.

– Я уже сказал. Я не хочу никого усыновлять. Я хочу своего ребенка, а не чьего-то еще.

Фрида не отводила от него взгляда. Он несколько секунд смотрел ей в глаза, но потом сдался, как мальчик, пойманный на лжи.

– Наше время вышло. Мы встретимся в четверг. Я хочу, чтобы вы подумали об этом.

Они встали. Алан снова медленно покачал головой – бесполезный, несчастный жест, словно он пытался разогнать туман в голове.

– Я не знаю, смогу ли, – признался он. – Я не подхожу для подобных штучек.

– Мы будем двигаться шаг за шагом.

– Через мрак, – сказал Алан.

Его слова выбили Фриду из колеи, поэтому она лишь молча кивнула.

Фрида вернулась домой и на коврике у двери обнаружила маленький пакет, адрес был написан рукой Сэнди. Она наклонилась и подняла пакет так осторожно, словно он мог взорваться от любого резкого движения. Но она не стала открывать его немедленно, а отнесла в кухню и сначала сделала себе чаю. Она стояла у окна, ожидая, пока закипит чайник, и смотрела сквозь собственное отражение в окне в темноту на улице и вечернее небо, безоблачное и холодное.

И только взяв чашку и сев за стол, она открыла пакет и достала оттуда серебряный браслет, блокнотик с парой рисунков и карандаш с мягким грифелем, пять заколок для волос, перевязанных тонкой коричневой лентой. И все. Она встряхнула пакет, но там не было ни письма, ни записки. Она посмотрела на жалкую кучку предметов на столе. Неужели это все, что там было? Как она умудрилась практически не оставить следов?

Зазвонил телефон, и она сняла трубку, но сразу же пожалела, что решила принять звонок, а не предоставить это автоответчику.

– Фрида, ты должна помочь мне! Я уже не знаю, что и думать, а ее чертов идиот папашка вряд ли мне поможет.

– Вообще-то я здесь, – послышался голос Хлои. – Даже если тебе очень хочется, чтобы это было не так.

Фрида немного отвела трубку от уха.

– Эй! – сказала она. – С кем из вас я сейчас разговариваю?

– Со мной, конечно! – высоким, пронзительным голосом заявила Оливия. – Я позвонила тебе, потому что у меня уже лопается терпение. Если у кого-то хватает наглости поднять вторую трубку и подслушивать, то пусть этот кто-то пеняет на себя, когда неожиданно услышит то, о чем бы предпочел не знать.

– Ля-ля-ля! – насмешливо протянула Хлоя. – Она хочет посадить меня под замок за то, что я напилась. Мне шестнадцать. Мне было плохо. Привыкай, мамочка! Да ее саму под замок посадить надо!

– Хлоя, послушай…

– Она говорит со мной так, как я не стала бы разговаривать даже с собакой!

– Я бы тоже не стала. Я люблю собак. Собаки не кричат, не жалуются и не жалеют себя.

– Твой братец только и сказал, что она просто взрослеет! – возмущенно воскликнула Оливия и всхлипнула. Она всегда называла Дэвида братом Фриды или отцом Хлои, когда сердилась на него больше обычного. – Ему самому повзрослеть не мешало бы. Это не я убежала с уличной девкой с обесцвеченными волосами.

– Осторожней, Оливия, – резко сказала Фрида.

– Если ты посмеешь посадить меня под замок, я удеру от тебя и стану жить с ним.

– С радостью избавлюсь от тебя, только с чего ты взяла, что он тебя примет? Он ведь бросил тебя!

– Вы обе должны немедленно прекратить! – заявила Фрида.

– Он меня не бросал, он тебя бросил. И я его не виню!

– Я кладу трубку! – очень громко сказала Фрида. И так и сделала.

Она встала, налила себе маленький бокал белого вина и снова села. Она перебирала предметы, которые ей вернул Сэнди, крутила их в пальцах. Телефон снова зазвонил.

– Привет, – тоненьким голоском произнесла Оливия.

– Привет, – откликнулась Фрида и замолчала.

– У меня ничего не получается.

Фрида сделала глоток вина и покатала его во рту, наслаждаясь прохладой. Она подумала о ванне, о книге, об уже готовом зажечься огне в камине, о размышлениях о том, что ей следует делать дальше. На улице царила зима, по темным улицам дул пронизывающий ветер.

– Ты хочешь, чтобы я пришла? – спросила она. – Если так, я не против.

 

Глава 23

На следующий день Карлссон созвал пресс-конференцию, на которой супруги Фарадей предстали перед группой фотографов и журналистов, чтобы призвать похитителей вернуть им сына и тем самым заново всколыхнуть интерес общественности.

Карлссон все утро просматривал показания, которые его команда собрала у сотен так называемых свидетелей, и все уменьшающееся количество сообщений о том, что мальчика видели после похищения. Он держался в тени. Смотрел, как лица супругов высвечиваются вспышками фотокамер – лица, которые так сильно изменились со времени исчезновения Мэтью. День за днем он смотрел, как горе вырезает новые морщины, растягивает кожу, приглушает свет в их глазах. С лица Алека Фарадея еще не сошли синяки и припухлость – последствия нападения, – и он скованно двигался из-за сломанного ребра. Они оба казались изможденными и напряженными, а когда женщина заговорила об их любимом сыночке, ее голос надломился, но в целом они держались неплохо. Они произносили обычные душераздирающие фразы. Умоляли весь мир помочь им в поисках, а виновника всей ситуации – вернуть их любимого малыша.

Конечно, все это было бесполезно. В основном подобные шоу устраиваются с целью оказать давление на родителей, проверить, не они ли похитили собственного ребенка. Но полицейские понимали, что Фарадеи не могли этого сделать. Даже газеты, обвинявшие во всем отца, совершили резкий разворот на сто восемьдесят градусов, превратив мужчину в страдающего святого. Он находился вместе с клиентом у себя на работе, в финансовом отделе, и мог привести кучу свидетелей. Она мчалась с работы (работает она регистратором в больнице), стараясь вовремя добраться до школы и забрать сына. И надежда на то, что похититель Мэтью, кем бы он ни был, внезапно передумает держать у себя мальчика, когда услышит выступление родителей и увидит их искаженные горем лица, была абсурдной – не в последнюю очередь потому, что ребенок уже почти наверняка мертв, причем мертв довольно давно. Таким образом, обращение было направлено только на мир – и мир непременно отреагирует: полицейские утонут в потоках дезинформации и ложной надежды, которые только-только стали спадать.

В тот вечер он допоздна задержался на работе. Смотрел на фотографии мальчика и того места, где его видели в последний раз, разглядывал большую карту в оперативном пункте, усеянную булавками и флажками. Перечитывал показания. В висках стучала кровь, в груди покалывало.

Он посмотрел на другого мальчика, и тот встретился с ним взглядом. Это был Саймон. Он протянул Саймону руку, чтобы посмотреть, захочет ли он дружить, и Саймон тоже протянул ему руку, вот только он не улыбался. Он был очень худым и бледным, кости на плечах и ногах натягивали кожу, а его пенис походил на маленькую розовую улитку. Он шагнул к Саймону, и Саймон тут же шагнул к нему. Шагнул судорожно и неловко, словно марионетка, а затем, опять же как марионетка, упал на пол. Мэтью тоже упал, и они уставились друг на друга. Мэтью поднес палец к личику мальчика, крошечному, как у гнома, – провалы вместо щек, провалы вместо глаз, заклеенный рот, – коснулся холодного, испещренного крапинками зеркала и стал смотреть, как в тех местах, где он касается пальцем лица, появляются слезы.

Он почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади, обхватили крепко – не вырваться. Тихие слова, чужое дыхание на его коже.

– Ты будешь нашим малышом, – произнес голос. – Но только не будь непослушным мальчишкой. Мы не любим непослушных мальчишек.

Фрида открыла дверь и, увидев Карлссона, не особенно удивилась, словно ждала его, – в каком-то смысле так и было. Она знала, что дело Мэтью Фарадея еще не закрыто.

– Входите, – сказала она.

Они прошли в гостиную, где горел огонь, а на подлокотнике кресла лежала пачка научных журналов.

– Я не помешал?

– Не особенно. Присаживайтесь.

Он положил кожаную сумку, висевшую на плече, на пол, снял пальто и сел. Она помолчала, потом спросила:

– Вам что-нибудь принести? Хотите кофе?

– Может, чего-нибудь покрепче?

– Вино? Виски?

– Наверное, виски. Ужасный вечер.

Фрида налила виски в два маленьких стакана, добавила чуть-чуть воды и села напротив.

– Чем могу помочь?

Сегодня она вела себя более ласково, чем обычно, и он так растрогался, что чуть не прослезился.

– Я только о нем и думаю. Я встаю и думаю о нем, ложусь спать и вижу его во сне. Иду в паб с ребятами, мы болтаем о пустяках, и я словно со стороны слышу слова, которые вылетают у меня изо рта. Просто удивительно, как можно притворяться, что все нормально, когда это не так. Я говорю со своими детьми по телефону, спрашиваю, как у них прошел день, рассказываю глупые и смешные истории о своей работе, и все это время у меня перед глазами стоит он. Он уже умер, вы же понимаете. Или, по крайней мере, я надеюсь, что умер, потому что, если нет… Какой самый благоприятный исход дела? То, что мы обнаружим его тело и поймаем ублюдка, который похитил и убил его. Это в лучшем случае.

– Неужели все настольно безнадежно?

– И через десять лет, и через двадцать я все еще буду копом, не сумевшим спасти Мэтью Фарадея. Когда я уйду на пенсию – как старый детектив, к которому я ездил, расследовавший дело Джоанны Вайн, – то буду сидеть у себя дома и думать о Мэтью, и спрашивать себя, что на самом деле произошло, кто это сделал и где теперь этот человек.

Он покрутил стакан и отхлебнул виски.

– Вы, наверное, половину времени проводите с людьми, страдающими от чувства вины, но если верить моему опыту, настоящего чувства вины никто и никогда не испытывает. Людям стыдно, когда их ловят, да, но если им удастся ускользнуть – никакой вины они не чувствуют. Во всем мире есть люди, которые совершили поистине ужасные поступки, и они живут счастливо и довольно, в окружении семьи и друзей.

Он одним глотком опустошил стакан, и Фрида налила ему еще, даже не спрашивая, хочет ли он. Сама она даже не притронулась к выпивке.

– И если я так себя чувствую, – продолжал он, – то представьте себе, каково родителям ребенка. – Он нетерпеливо и резко расслабил узел галстука. – Неужели такие мысли будут преследовать меня всю жизнь?

– У вас раньше не было подобных дел?

– Я получил свою долю дел об убийствах, самоубийствах и домашнем насилии. Тяжело поддерживать в себе веру в человеческую натуру – возможно, именно поэтому я в разводе и обнажаю душу перед женщиной, которую и видел-то несколько раз, а не перед женой. Ему всего лишь пять лет, моему младшему столько же.

– К сожалению, что бы вы ни чувствовали, это делу не поможет, – вздохнула Фрида.

Странная атмосфера окутала комнату, где они сидели, – мечтательная и грустная одновременно.

– Я знаю. Мне просто нужно было рассказать об этом. Простите.

– Не извиняйтесь.

Больше она ничего не сказала. Фрида молча смотрела в свой стакан, а Карлссон смотрел на нее: она открылась ему с неожиданной стороны. Через какое-то время он попросил:

– Расскажите мне о своей работе.

– Что вы хотите узнать?

– Не знаю. Вы доктор наук?

– Да. Хотя это не так уж и важно. Моей специальностью была психиатрия, прежде чем я пришла на практику. Это достаточно долгий процесс, и приходится придерживаться жесткой дисциплины. У меня много ученых званий.

– Ясно. А пациенты у вас в основном частные? Сколько вы принимаете за день? Какие они? Почему вы занимаетесь этим делом? Вы в самом деле помогаете людям? Ну, как-то так.

Фрида коротко рассмеялась и принялась отвечать на его вопросы, загибая пальцы:

– Первое: я и частной практикой занимаюсь, и с государственными клиниками работаю. Ко мне направляют пациентов из клиники «Склад», где я проходила практику и много лет проработала, а еще из больниц и по рекомендации терапевтов. Я также принимаю людей, которые приходят ко мне по собственной инициативе, чаще всего – по рекомендации знакомых. Для меня важно принимать не только тех людей, которые достаточно богаты, чтобы позволить себе оплачивать сеансы из своего кармана, иначе я бы просто лечила болезни богатых. Частные сеансы психотерапии стоят очень дорого.

– Сколько?

– Я пользуюсь следующей формулой: беру с них по два фунта за каждую тысячу, которую они зарабатывают в год, то есть если вы зарабатываете тридцать тысяч, то платите мне шестьдесят фунтов за каждый сеанс. У меня был клиент, который признался, что в таком случае ему придется платить пятьсот тысяч в час. К счастью для него, у меня есть верхний предел: сто фунтов. Меня знают как психотерапевта, работающего почти даром, хотя коллеги меня и осуждают. Ну да ладно, в целом, думаю, приблизительно семьдесят процентов моих пациентов были направлены ко мне государственной службой здравоохранения – или, возможно немного меньше. – Она помолчала. – Второе: пациент ко мне обычно приходит три раза в неделю, и у меня чаще всего семь пациентов – другими словами, я провожу приблизительно двадцать сеансов в неделю. Я знаю врачей, у которых по восемь сеансов каждый день, то есть сорок в неделю. Не успевает один пациент уйти, как на его место приходит следующий. Это приносит большие деньги, но я бы так не смогла. И не хотела бы.

– Но почему?

– Мне нужно впитать информацию, подумать о каждом человеке, который ко мне приходит, сделать записи по поводу сеанса. Я довольна уровнем заработка, которого достигла на данный момент, больше мне не надо. А вот время мне необходимо. Что там дальше?

– Какие они?

– Я не знаю, как на это ответить. У них очень мало общего.

– Только то, что они попали в трудную ситуацию.

– Большинство из нас в какой-то момент жизни оказывается в трудной ситуации: мы ужасно несчастны, или у нас все валится из рук, или мы просто перестали двигаться дальше. – Она внимательно посмотрела на него. – Согласны?

– Не знаю. – Карлссон нахмурился, ему было неловко. – А случалось вам отказывать пациенту?

– Да, если я считаю, что на самом деле такое лечение ему не нужно, или если решу, что с другим психотерапевтом они добьются бóльших успехов. Я беру пациентов только тогда, когда считаю, что смогу им помочь.

– А что заставило вас стать психотерапевтом?

Он очень хотел узнать это, но почти не надеялся получить ответ. Они достаточно приятно общались, но он все равно не понимал Фриду, не чувствовал ее слабых мест и сомнений. Она очень замкнутая, решил он. Самообладание, так удивившее его при их первой встрече, до сих пор не дрогнуло.

– На сегодняшний вечер вопросов достаточно. А вы?

– Что я?

– Почему вы пошли работать в полицию?

Карлссон пожал плечами и уставился в свой стакан.

– А черт его знает! В последнее время я стал спрашивать себя, почему не пошел в адвокаты, как планировалось, не стал зарабатывать серьезные деньги и спокойно спать по ночам.

– И каков ваш ответ?

– Его нет. Я слишком много работаю, слишком мало получаю и тону в бумагах, а замечают меня, только когда что-то идет не так. Меня ругает пресса, критикует начальство, и общество относится ко мне с подозрением. А сейчас, когда я возглавил Отдел по расследованию убийств, мне приходится иметь дело с домашними тиранами, извращенцами и торговцами наркотиками. Что я могу сказать? В свое время мне казалось, что это неплохая мысль.

– Значит, вы любите свою работу.

– Люблю? Я просто ее выполняю. И считаю, что делаю это достаточно неплохо, – чаще всего, по крайней мере. Хотя по текущему делу такого не скажешь.

Словно вспомнив о чем-то, он полез в сумку и достал оттуда две картонные папки.

– Здесь показания Розалинды Тил. Она сестра Джоанны Вайн. Первые показания были сняты сразу же после исчезновения девочки, а на днях мы еще раз ее допросили.

– Там есть что-то существенное?

– Я знаю, что вам это не понравится, но я бы хотел, чтобы вы взглянули на них.

– Зачем?

– Мне интересно, что вы скажете.

– Прямо сейчас?

– Было бы здорово.

Карлссон долил себе виски, но воду добавлять не стал. Он встал и принялся расхаживать по комнате, словно по картинной галерее. Фриде не нравилось, что за ней наблюдают, когда она читает. И ей не нравилось, что он будет глазеть на ее вещи и использовать их, чтобы попробовать узнать о ней что-то. Но если она хочет заставить его прекратить это безобразие, то надежнее всего – прочитать показания. Она открыла первый протокол и приступила к работе, заставляя себя читать медленно, пословно.

– Вы прочитали все эти книги? – спросил Карлссон.

– Заткнитесь, – негромко буркнула Фрида, не поднимая головы от папки.

Когда она перешла ко второму, более свежему протоколу, то уже физически ощущала присутствие Карлссона, хоть и не видела его. Наконец она закрыла папку. Она молчала, хотя и понимала, что Карлссон ждет.

– И что? – не выдержал он. – Будь она вашей пациенткой, что бы вы у нее спросили?

– Будь она моей пациенткой, я не стала бы ее ни о чем спрашивать. Я попыталась бы избавить ее от чувства вины за то, что случилось с ее сестрой. Кроме того, я думаю, что ее следует оставить в покое.

– Она единственная возможная свидетельница, – заметил Карлссон.

– Но она ничего не видела. И это произошло больше двадцати лет назад. Каждый раз, когда вы говорите с ней, вы снова и снова травмируете ее.

Карлссон подошел к креслу и снова сел лицом к лицу с Фридой. Задумчиво посмотрел на свой стакан виски.

– Хорошая вещь, – заметил он. – Где взяли?

– Подарили.

– Скажите мне еще что-нибудь о показаниях, – попросил Карлссон. – Вы умная. Почему бы вам не посмотреть на это как на вызов своим способностям?

– Не воображайте, что можете насмехаться надо мной, – предупредила его Фрида.

– Я не насмехаюсь. Я сейчас в таком положении, что буду благодарен за любой вклад. Мне интересны все, кто разбирается в том, в чем сам я не разбираюсь.

Фрида минуту помолчала.

– А вы рассматривали возможность того, что Джоанну похитила женщина, а не мужчина?

Карлссон очень осторожно поставил стакан на низкий столик у кресла.

– Почему вы об этом заговорили?

– Все произошло очень быстро, – пояснила Фрида. – Рози Вайн потеряла сестру из виду всего лишь на пару минут. Похоже, не было ни шума, ни излишней суеты. Это не тот случай, когда человека хватают в тихом переулке и бросают в фургон. Это была широкая улица, где много прохожих, где есть магазины. Я могу представить, что маленькая девочка ушла с женщиной. Взяла ее за руку.

В воображении Фриды появилась картинка: маленькая девочка уходит с человеком, вызывающим доверие. Она тут же постаралась стереть ее.

– Очень интересно, – воодушевился Карлссон.

– Не надо снисходительности, – заявила Фрида. – Это вовсе не интересно. Это очевидно, и вы, должно быть, с самого начала проанализировали такую возможность.

– Такая мысль приходила нам в голову, – признался он. – Это возможно. Тем не менее вы должны признать, что заинтересовались.

– Почему вы обратились ко мне с такой просьбой? – напрямик спросила Фрида. – Что вы пытаетесь заставить меня сказать?

– Я бы хотел, чтобы вы поговорили с Роуз Тил. Возможно, вы сумеете достучаться до нее, что нам не удалось.

– Но какова ваша цель?

Она снова взяла папку.

– Это раздражает, правда? – внезапно сказал Карлссон. – Когда я прочитал протокол, то представил себе, что могу сесть в машину времени и попасть туда хотя бы на минуту, хотя бы на пять секунд, и тогда я бы узнал, что там произошло на самом деле. – Он кисло улыбнулся. – От взрослого человека, да еще полицейского, таких слов не ждешь, верно?

Фрида снова просмотрела протокол. Она чувствовала, что ее просят отправиться в путешествие, и как только она ответит согласием, она уже не сможет вернуться. Есть ли во всем этом смысл? Сможет ли она внести хоть какой-то вклад в расследование? Что ж, возможно. А если она может его внести, то обязана это сделать. И Фрида согласилась:

– Ладно.

– Правда? – переспросил Карлссон. – Прекрасно!

– Но мне понадобятся, – сразу же предупредила его Фрида, – художники-полицейские, которые рисуют портреты подозреваемых. У вас есть такие?

Карлссон улыбнулся и покачал головой.

– Нет, – ответил он. – У нас есть кое-что получше.

 

Глава 24

Том Гаррет был явно в восторге оттого, что встретил человека, понимающего, о чем он говорит, рассуждая о неврологических аспектах распознавания лиц.

– Старая идея фоторобота основывалась на примитивном представлении о том, что мы воспринимаем лицо как совокупность деталей: синие глаза, крупный нос, густые брови, острый подбородок, – и когда мы соединяем их, то получаем лицо, которое узнаем. Но на самом деле мы видим лица совершенно иначе, и именно поэтому фотороботы выглядят нелепо.

– Я бы их нелепыми не назвал, – возразил Карлссон.

– Они нелепы! И практически бесполезны. Как вам известно, – тут он обратился исключительно к Фриде, – латеральная затылочно-височная извилина непосредственно связана с распознаванием лиц, и если она повреждена, то пациент полностью теряет способность узнавать лица, даже близких родственников. Мы использовали эту идею, когда создавали программу, основанную на целостном распознавании лиц.

– Великолепно.

Фрида наклонилась к монитору.

Гаррет продолжал разглагольствовать о самосовершенствующихся сложных системах и генетических алгоритмах, пока Карлссон не кашлянул и не напомнил им, что Розалинда Тил ждет их за дверью.

– Вы не возражаете, если мы останемся здесь? – уточнил он.

– Оставайтесь, – разрешила Фрида. – Но, пожалуйста, не вмешивайтесь.

Фрида заранее изучила материалы и видела фотографии, но все равно была потрясена внешностью Роуз Тил. Она производила впечатление человека, пережившего травмирующий эпизод только вчера, а не больше двадцати лет назад. Неужели эта женщина не получила психологической помощи? Неужели никто о ней не позаботился? Роуз окинула взглядом помещение, посмотрела на Гаррета, стучавшего по клавиатуре и не обращавшего на девушку никакого внимания; на Карлссона, опиравшегося спиной о стену и стоявшего, скрестив на груди руки. Когда Фрида вышла вперед и представилась, Роуз не задала ни одного вопроса, молча позволила провести себя через комнату и усадить на стул. Фрида села напротив. Карлссон сказал, что, возможно, Роуз будет лучше реагировать, если дать ей понять, что она может помочь расследованию. Глядя на пассивную, сдавшуюся женщину, Фрида засомневалась в справедливости его слов.

– Я все сделала, – тускло произнесла Роуз. – Я пыталась вспомнить. Я много раз через это проходила. Никакого толку.

– Я знаю, – мягко сказала Фрида. – Вы сделали все, что могли.

– Тогда зачем я здесь?

– Существует возможность пробиться к тем воспоминаниям, о существовании которых вы не подозреваете. Никакого волшебства. Скорее, вы просто откроете ящик старой картотеки, о которой забыли. Я не стану задавать вам вопросы, – сказала Фрида, – и ни один из нас ничего от вас не ожидает. Я только хочу, чтобы вы немного меня потерпели. Вы можете меня потерпеть?

– Что вы имеете в виду?

– Я бы хотела, чтобы мы кое-что попробовали. Я не хочу, чтобы вы думали об этом. Просто делайте так, как я скажу. – Голос ее смягчился. – Я понимаю, что вы, наверное, напряжены, ведь вам пришлось прийти в полицейский участок и разговаривать с людьми, которых вы не знаете, но я бы хотела, чтобы вы сели поудобнее и расслабились. Представьте себе, что вам сейчас расскажут одну историю. Пожалуйста, закройте глаза.

Роуз подозрительно покосилась на нее и перевела взгляд на Карлссона, но он никак не отреагировал.

– Ладно. – И она закрыла глаза.

– Я хочу, чтобы вы вспомнили тот день, – начала Фрида. – Я хочу, чтобы вы вернулись туда и представили, как выходите из школы, идете по тротуару, переходите дорогу, разглядываете магазины, людей, автомобили. Ничего не говорите. Просто представьте, как вы все это делаете.

Фрида смотрела на лицо молодой женщины, отмечая тонкие линии в уголках глаз, трепещущие веки. Подождала одну минуту. Две минуты. Затем наклонилась вперед и произнесла еще тише, почти шепотом:

– Ничего не говорите, Роуз. Не пытайтесь что-то вспомнить. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Просто представьте себе женщину. Молодую или средних лет. Решать вам. – Фрида заметила, как по лицу Роуз прошла дрожь удивления. – Представьте себе эту женщину, – продолжала она. – Ни о чем не волнуйтесь. Ни о чем не задумывайтесь. Просто представьте себе эту женщину. Любую женщину, которая придет вам в голову. Возможно, она стоит на краю тротуара, у обочины. Она только что вышла из автомобиля и теперь озирается. Поставьте ее на место действия, рядом с собой. Посмотрите на нее. Можете это сделать?

– Ладно.

– Вы сделали это?

– Да.

– Подождите, – велела Фрида. – Подождите и рассмотрите ее. Рассмотрите женщину, которая пришла вам в голову. Запомните ее внешность.

Прошла минута. Фрида заметила, что Карлссон, нахмурившись, смотрит на нее, но решила не обращать на него внимания.

– Что ж, – сказала она. – Теперь можете открыть глаза.

Роуз заморгала, словно только что проснулась и яркий свет ослепил ее.

– Я хочу, чтобы вы сели рядом с Томом. Он вам кое-что покажет.

Том Гаррет встал и жестом указал Роуз на кресло, в котором сидел сам. Когда она села, он посмотрел на Фриду, словно спрашивая: «Это все по-настоящему?»

– Продолжайте, – велела Фрида.

Он пожал плечами. На экране висела сетка, в которой расположились восемнадцать женских лиц.

– Ни одно из них не похоже на нее, – заявила Роуз.

– Они найдены путем случайного отбора, – объяснил Том. – Они и не должны быть похожими на нее. Вот чего я хочу: выберите мышкой шесть из них, которые больше всего напоминают ее. Вы должны сделать это быстро, особенно не задумываясь. Не волнуйтесь. Здесь нет правильных и неправильных ответов. Это не тест.

– Какой в этом смысл?

– Это просто упражнение, – вмешалась Фрида. – Я хочу видеть, что в результате получится.

Роуз вздохнула, словно неохотно уступая просьбам. Положила ладонь на мышку и передвинула курсор.

– Ни один из портретов на нее не похож, – повторила она.

– Выберите те, которые больше всего напоминают ее, – предложил Том. – Или те, которые меньше всего отличаются от нее.

– Ладно. – Она кликнула на одном лице, самом узком, затем на другом, потом еще на одном, пока все шесть портретов не вышли на первый план. – Вот так?

– Теперь щелкните «готово», – ответил Том.

Она послушалась, и экран заполнился восемнадцатью новыми лицами.

– А это что? – недоуменно спросила Роуз.

– Компьютер генерировал их из тех шести, которые вы выбрали, – объяснил Том. – Теперь выберите еще шесть.

Она повторила весь процесс сначала, затем еще раз, и еще, и еще много раз. Время от времени она останавливалась и закрывала глаза, прежде чем сделать выбор. Глядя ей через плечо, Фрида отмечала, как постепенно менялся тип предлагаемых лиц. Безликая толпа постепенно превращалась в группу родственников, и сходство между ее членами постоянно усиливалось. Лицо стало более вытянутым, скулы – четче, миндальная форма глаз – очевиднее. После двенадцати поколений лица походили не просто на семью, а на родных сестер, а еще два поколения спустя они стали почти идентичны.

– Выберите одно, – предложил Том.

– Они же почти одинаковые! – Роуз задумалась. Курсор пересек весь экран и наконец остановился на одном лице. – Вот это.

– Это то лицо, которое вы видели? – уточнила Фрида.

– Я его не видела. Это то лицо, которое я придумала, представила себе.

Карлссон подошел к монитору и посмотрел на изображение.

– А как же волосы? – спросил он.

– Я не видела волос. Лицо, которое я придумала, было обернуто шарфом.

– Я могу сделать шарф.

Том открыл меню, и лицо появилось восемнадцать раз, каждый раз – с разным видом шарфа. Роуз указала на один из них.

– Это он? – спросила Фрида.

– Просто похож, – ответила Роуз. – Думаю, он очень похож на тот, который я придумала.

– Очень хорошо, Роуз, – похвалила Фрида. – Вы прекрасно выполнили задание. Большое спасибо.

– Что вы имеете в виду? В чем заключалось задание?

– Я знаю, что вам было тяжело вернуться туда. Для этого нужна храбрость.

– Я не возвращалась туда. Я ничего не помню. Я просто придумала лицо, а затем вы попытались воссоздать его. Это интересно и сложно, но я не понимаю, чем это поможет.

– Посмотрим. Вы не могли бы подождать за дверью?

Карлссон дождался, пока Роуз выйдет и закроет за собой дверь.

– Что все это означает?

– Разве вы не доверяете собственной системе распознавания лиц?

– Я сейчас не о системе распознавания лиц. Я привел вас сюда, потому что думал, что вы сумеете загипнотизировать ее или что-то в этом роде. Помашете иглой у нее перед глазами. Я думал, вы используете свои психологические штучки и вытащите из нее скрытые воспоминания. Вместо этого вы заставили ее придумать лицо.

– Несколько лет назад я проводила одно исследование, – начала Фрида. – Я работала с людьми, страдавшими от слепых пятен в поле зрения. Мы показывали им набор точек, расположенных в той области их поля зрения, которая не функционировала. Они не могли их увидеть, но мы просили пациентов угадать, сколько там точек. В большинстве случаев они угадывали. Поступление информации миновало область сознания, но все равно происходило. Не было никакого смысла снова обрабатывать сознательные воспоминания Роуз. Она всю жизнь снова и снова прокручивает их в уме. К настоящему времени они безнадежно испорчены, даже если она действительно что-то видела. Я подумала, что, возможно, таким образом мы сможем обойти все эти трудности.

Карлссон перевел взгляд на Тома Гаррета.

– А вы что думаете? Это все ерунда, верно?

– Вы ведь говорите о «слепозрении»? – спросил Том у Фриды.

– Да, – кивнула Фрида.

– Ерунда, – повторил Карлссон. Он явно очень рассердился.

– Я не слышал, чтобы его использовали в отношении памяти, – заметил Том.

– Я подумала, что стоит попытаться.

Карлссон сел в кресло и уставился на экран: на него смотрела женщина средних лет в шарфе.

– Правда? – Его голос сочился сарказмом. – Вы просто играли в чертовы дурацкие игры. Слепозрение, надо же!

– Можно это распечатать? – спросила Фрида у Тома, подчеркнуто игнорируя Карлссона.

Но как только листок с портретом вылез из принтера, он схватил его и помахал у нее перед носом.

– Это все глупости! Роуз, скорее всего, просто придумала лицо. Чтобы помочь нам. Она явно из тех, кто старается всем помочь. Не хочет разочаровать нас.

– Конечно, – кивнула Фрида. – Это наиболее вероятно.

– А если она и не придумала лицо, если вы действительно сумели выудить из нее какие-то воспоминания о том дне, то, возможно, это лицо женщины, которая вышла из дома, чтобы просто пройтись по магазинам.

– Разумеется.

– А если – и это, черт возьми, самое большое «если» за всю мою карьеру! – если эта женщина все-таки замешана в похищении, то что мы имеем? Портрет человека двадцатидвухлетней давности, при полном отсутствии подозреваемых, с которыми его можно было бы сравнить, и ни единого свидетеля, у которого можно было бы уточнить.

– Вы могли бы показать портрет другим людям, которые находились поблизости от места преступления в то время, и проверить, не вспомнят ли они что-нибудь.

– И что? Если они видели ее – а они ее не видели! – какая нам от этого польза? Вы притащите их сюда, введете в транс и заставите представить себе адрес?

– Это ваша работа, – возразила Фрида. – Вы ведь детектив.

– Вот что я об этом думаю!

Карлссон смял распечатку и швырнул ее в металлическую корзину для мусора, но промахнулся.

– Что ж, по крайней мере, теперь все ясно, – прокомментировала его поступок Фрида.

– Вы впустую тратите мое время.

– Нет. Это вы тратите впустую мое время, главный инспектор Карлссон. И делаете это очень грубо.

– Можете идти. Некоторым из нас нужно выполнять настоящую работу.

– С удовольствием, – ответила Фрида. Она наклонилась и подняла с пола смятую бумагу.

– Зачем вам это?

– Может, оставлю себе как сувенир.

Роуз все еще ждала в коридоре. Она сидела на стуле, сложив руки на коленях, и смотрела в стену.

– Мы закончили, – объявила Фрида. – И мы очень вам благодарны.

– Не думаю, что я чем-то помогла.

– Кто знает? Попытаться стоило. Вы торопитесь?

– Не знаю.

– Мне хватит и десяти минут. – Фрида взяла ее за локоть и вывела из участка. – Дальше по улице есть кафе.

Она взяла чайник чая на двоих и маффин на случай, если Роуз проголодалась, но сдоба осталась лежать нетронутой.

– Вы когда-нибудь обращались к психотерапевту?

– Я? Зачем? Вы считаете, мне это нужно? Неужели это так бросается в глаза?

– Я считаю, что психологическая помощь нужна любому, кто прошел через то, через что прошли вы. Неужели вы не получили никакой помощи после того, как ваша сестра исчезла?

Роуз покачала головой.

– Я немного поговорила с женщиной-полицейским, когда это случилось. Она была добрая.

– А больше ничего?

– Ничего.

– Вам было девять лет. Ваша сестра исчезла практически у вас на глазах. Вы должны были присматривать за ней – по крайней мере, так вы считали. С моей точки зрения, девятилетний ребенок не может ни за кого нести ответственность. Она так и не вернулась, и с тех пор вы несете на себе груз вины. Вы считаете, что это вы во всем виноваты.

– Так и есть, – прошептала Роуз. – Все так думали.

– Я в этом сомневаюсь, но сейчас важно лишь то, что тогда думали вы. И что вы думаете теперь. Вы похожи на человека, чья психика развивалась вокруг главного, всепоглощающего факта потери. Поймите, еще не поздно простить себя.

Роуз смотрела на нее и медленно качала головой. В глазах у нее стояли слезы.

– Да, вы можете простить себя. Но для этого вам не обойтись без помощи. Я могу позаботиться о том, чтобы вам не пришлось за нее платить. На это уйдет время. Ваша сестра умерла, и сейчас вы должны попрощаться с ней и строить собственную жизнь.

– Она преследует меня, – прошептала Роуз.

– Правда?

– Куда бы я ни пошла, она всегда рядом. Она похожа на маленькое привидение, которое прилепилось ко мне. Всегда одного и того же возраста. Мы все становимся старше, а Джоанна осталась в том времени, где она – крошечная девочка. Она всегда была такой маленькой и пугливой. Она много чего боялась: моря, пауков, громких звуков, коров, темноты, фейерверка, входить в лифт, переходить дорогу… Испуганной она не выглядела, только когда спала, – обычно она спала, подложив под щеку руки, сложенные так, будто она молится. Может, она и правда молилась, когда засыпала, – наверное, просила Бога не подпускать к ней чудовищ.

Она коротко рассмеялась, а потом неожиданно поморщилась.

– Ничего страшного, если вы посмеетесь над ней, и ничего страшного, если вы помните то, в чем она была далека от совершенства.

– Знаете, мой отец сделал из нее святую. Или ангела.

– Вам тяжело.

– А мать вообще о ней не упоминает.

– Значит, пришло время вам найти кого-то, с кем можно поговорить о ней.

– Можно, я буду приходить и говорить о ней с вами?

Фрида задумалась.

– Я не уверена, что это хорошая мысль. С точки зрения полиции, я была замешана в ваше дело. Боюсь, это размоет границы. Но я могу порекомендовать вам врача, которого хорошо знаю.

– Спасибо.

– Значит, договорились?

– Да.

 

Глава 25

Через восемь дней наступит самый короткий день в году. Клиника закроется до начала следующего года. Пациентам придется какое-то время терпеть свои проблемы. А когда они вернутся, Рубен уже, наверное, будет готов их принять, если она сообщит Паз, что он здоров и может вернуться к исполнению своих обязанностей. Итак, в воскресенье после обеда она шла к нему домой, якобы желая вернуть кое-какие папки, которые он забыл у себя в кабинете, – но, разумеется, он очень быстро раскусит ее хитрость. В конце концов, это ведь Рубен – Рубен с холодным, оценивающим взглядом и насмешливой улыбкой.

Не успела она поднять руку и постучать, как дверь распахнулась и на улицу вывалился Джозеф с грудой поломанных досок. Он пронесся мимо нее, двигаясь к переполненному ящику посреди дороги, – она только сейчас его заметила. Избавившись от ноши, он повернул назад, вытирая грязные ладони друг о друга.

– Что вы здесь делаете? Сегодня ведь воскресенье.

– Воскресенье, понедельник – кто знать, какой сегодня день?

– Я знаю. И Рубен тоже. Надеюсь.

– Входите. Он в кухне, сидеть на полу.

Фрида осторожно вошла в дом, не зная, чего и ждать после предыдущего визита. Войдя, она не сдержалась и ахнула. Было очевидно, что Джозеф старательно работает тут уже долгое время. Дело не только в том, что исчез запах пропащей жизни, а на его место пришел терпкий запах скипидара и краски; или что бутылки, банки и покрытые грязью тарелки убраны, а занавески отдернуты. Прихожую заново покрасили. Кухня находилась в процессе перестройки: шкафчики были сняты со стен, а дверь в сад получила новую раму. Снаружи, на узкой лужайке, дымились остатки костра. И разумеется, на полу и вправду лежал Рубен, до пояса скрывшись под новой фарфоровой мойкой.

Фрида так удивилась, что в первую минуту просто стояла и смотрела на него, любуясь прекрасной льняной рубашкой, задравшейся на животе, и не обращая внимания на то, что головы Рубена не видно.

– Под мойкой действительно вы? – спросила она наконец.

Ноги в фиолетовых носках задергались, и туловище, извиваясь, вылезло наружу. Потом из-под мойки показалось и лицо Рубена.

– Все не так плохо, как кажется на первый взгляд, – заметил он.

– Я поймала вас на месте преступления. Домашний мастер? Еще и в воскресенье! Если так пойдет дальше, скоро вы начнете сами мыть машину.

Он сел и одернул рубашку.

– Я бы не назвал себя мастером. Только не я. Вы же знаете: если я остаюсь один, меня одолевает такая лень, что я даже лампочку заменить не могу. Я просто помогаю Джозефу.

– Еще бы. Заставили его работать на выходных. Вы платите ему по двойному тарифу?

– Я ему вообще не плачу.

– Рубен!

– Рубен сдавать мне жилье, – вмешался Джозеф. – Он давать мне крышу, а взамен…

– Он ее чинит, – закончил вместо него Рубен, поднимаясь с пола.

Мужчины рассмеялись, увидев реакцию Фриды. Они, очевидно, хорошо отрепетировали эту шутку.

– Вы переехали?

Джозеф махнул рукой в сторону холодильника, и Фрида увидела фотографию с загнутыми уголками, которую держал магнит: темноволосая женщина сидит на стуле, а по обе стороны от нее торжественно вытянулись два мальчика.

– Моя жена, мои сыновья.

Фрида оглянулась и посмотрела на Джозефа. Положив руку на сердце, он ждал ее реакции.

– Вы счастливый человек, – заметила она.

Из кармана рубашки он достал пачку сигарет, взял одну штуку, а остальные передал Рубену. Рубен достал зажигалку, прикурил сам и дал прикурить Джозефу. Фрида почувствовала, как в ней поднимается волна раздражения. В этой парочке было что-то такое – какое-то скрытое торжество и озорство, – словно они были мальчишками, а она – строгим взрослым.

– Фрида, хотите чаю? – спросил Рубен.

– Да, пожалуйста. Хотя вы могли бы предложить мне водки, которую спрятали под мойкой.

Мужчины переглянулись.

– Вы пришли шпионить за мной, – сказал Рубен. – Проверить, достаточно ли я здоров, чтобы вернуться к работе.

– А вы достаточно здоровы?

– Это смерть отца, – заявил Рубен. – То, чего вы всегда хотели.

– Чего я на самом деле хочу, так это чтобы отец вернулся на работу, когда он будет к этому готов, и не раньше.

– Сегодня воскресенье. Я могу выпить в воскресенье и спокойно пойти на работу в понедельник. Коли на то пошло, я могу выпить в понедельник и все равно пойти на работу в тот же самый понедельник. Вы мне не куратор.

– Я сделать чай, – встревоженно предложил Джозеф.

– Я не хочу чаю, – заявил Рубен. – Англичане почему-то считают, что чашка чая решает все проблемы.

– Я не англичанин, – возразил Джозеф.

– Мне не очень-то хотелось приходить сюда, – заметила Фрида.

– Тогда почему вы пришли? Потому что вам приказали? Вас послали? А кто? Нетерпеливая юная Паз? Это совершенно не похоже на Фриду Кляйн, которую я знаю. Ту Фриду Кляйн, которая делает только то, что ей нравится.

Он бросил сигарету на пол и раздавил каблуком. Джозеф наклонился, поднял ее и, держа на ладони, отнес к мусорному ведру, куда и бросил.

– Как вы управляете своей жизнью, дело ваше, Рубен. Вы можете целый день пить водку и превращать дом в помойку, ради бога. Но вы врач. Ваша работа состоит в том, чтобы лечить. Некоторые пациенты нашей клиники очень ранимые, очень хрупкие люди, и они доверяют нам. Вы не вернетесь на работу до тех пор, пока вам можно будет снова доверять, пока вы не докажете, что не станете злоупотреблять властью. И мне все равно, как сильно вы на меня сердитесь.

– Я сержусь, это точно.

– Вы испытываете жалость к себе. Ингрид вас бросила, и вы считаете, что коллеги отнеслись к вам ужасно несправедливо. Но Ингрид ушла от вас потому, что вы долгие годы изменяли ей, а коллеги отреагировали единственным возможным способом на ваше поведение в клинике. Именно поэтому вы сердитесь. Потому что понимаете: вы не правы.

Рубен открыл было рот, собираясь дать резкую отповедь, но внезапно закрыл его. Он застонал, зажег другую сигарету и сел за кухонный стол.

– Вы не оставляете человеку ни единого места, где можно спрятаться, не так ли, Фрида?

– А вам нужно такое место?

– Разумеется, нужно. Оно всем нужно, разве нет? – Он взъерошил руками волосы, которые за время вынужденного отпуска отросли ниже плеч, так что он как никогда раньше напоминал поэта после бурной ночи. – Никому не нравится испытывать стыд.

Фрида села напротив него.

– Кстати говоря, – сменила она тему, – я совершила кое-какие поступки, которые хотела бы обсудить с вами.

Он грустно улыбнулся.

– Эта такая компенсация – попытка улучшить мне настроение? Обмен позором?

– Я хочу кое-что подробно обсудить, – пояснила Фрида. – Если вы не против.

– Я не против, – кивнул Рубен. – Просто это так неожиданно.

В следующий вторник Алан рассказал Фриде о случившемся. На этот раз он говорил не так, как всегда – исправляясь, то возвращаясь назад, то перескакивая вперед, вспоминая о том, что выпустил. Сегодня он говорил быстро, почти без пауз, и в его рассказе присутствовали как порядок, так и последовательность событий. Фрида подумала, что он, должно быть, несколько раз все прорепетировал, мысленно повторяя рассказ снова и снова, прежде чем прийти к ней, пока не убрал все скользкие места и противоречия.

– Вчера утром… – начал он, после того как положил ногу на ногу, затем поменял их местами, вытер ладони о брюки и несколько раз откашлялся. – Вчера утром я должен был посмотреть заявку на перепланировку здания. Хоть я и в отпуске, но иногда заглядываю в отдел, помогаю им. Есть кое-какие детали, в которых только я разбираюсь. Ехать нужно было в Хакни, в переделанное административное здание возле дороги Иствэй. Знаете этот район?

– Не могу сказать, что часто заглядываю туда, – уклончиво ответила Фрида.

– Там сейчас тот еще беспорядок из-за всего этого олимпийского строительства. Словно на развалинах старого города поспешно и кое-как возводят новый. А перенести дату окончания строительства они не могут, поэтому бросают туда все больше и больше людей. Ну да я не о том. Закончив все дела, я пошел прогуляться. Было холодно, но мне хотелось подышать свежим воздухом, проветрить мозги. Честно говоря, при мысли о том, чтобы вскоре вернуться на работу, мне становится страшно. Я шел вдоль канала, затем свернул в сторону и пошел в парк Виктории. Я словно сбегаю ото всех, когда хожу по незнакомому месту. В парке народу было прилично, но никто не слонялся без дела. Все, похоже, спешили: шли быстро, опустив голову, и всем, кроме меня, было куда идти – или мне так, по крайней мере, казалось. Хотя не могу сказать, что особенно наблюдал за прохожими. Я немного посидел на скамейке рядом с площадкой для боулинга – думал о последних неделях и спрашивал себя, что ждет меня в будущем. Я очень устал. В последнее время я постоянно чувствовал усталость. Я смотрел перед собой, но все было немного размыто. Я видел несколько подъемных кранов в направлении Стрэтфорда и парка Ли Вэлли. Я встал и пошел по дорожке между прудами. Там есть эстрада и фонтан. Все казалось заброшенным и закрытым на зиму. Я вышел с другой стороны парка, перешел дорогу и стал рассматривать витрины. Наткнулся на антикварную лавку… ну, «антикварная» – это слишком шикарно сказано, в основном там торгуют всяким старым хламом. Я раньше частенько покупал старую мебель, считал, что разбираюсь в таких вещах. Кэрри жутко злилась. Она хочет, чтобы я избавился от того, что уже накупил, а не тащил домой новое старье. Но мне все равно нравится рассматривать мебель, прикидывать, какую сумму и за что просят. Ну да ладно. Я просто хотел сказать, что там есть пара смешных старых магазинчиков: скобяная лавка, где торгуют швабрами и ведрами, и странный магазин одежды, торгующий такими вещами, которые согласятся надеть разве что старушки – всякие жакеты и твидовые пальто. Вы спрашиваете себя, зачем я все это рассказываю, верно?

Фрида не ответила.

– Я стоял возле очередного антикварного магазина, забитого товаром, который никому не придет в голову купить или продать. Я помню, что разглядывал чучело совы, взгромоздившееся на что-то вроде фальшивой ветки, и лениво думал, разрешит ли мне Кэрри принести в дом еще одну мертвую птицу. И в этот момент я увидел, что ко мне приближается какая-то женщина. Я сначала не обратил на нее внимания. Она шла прямо через мое поле зрения, если вы понимаете, о чем я. На ней была яркая оранжевая куртка и очень короткая обтягивающая юбка, а еще сапоги на высоких каблуках.

Алан заерзал и опустил глаза, потом продолжил свой рассказ, но больше не встречался взглядом с Фридой.

– Внезапно я понял, что она говорит со мной. Она сказала: «Ой, это ты!» – и прижалась ко мне. – Алан немного помолчал и продолжил: – Она обняла меня и поцеловала. Она… Это был настоящий поцелуй. С языком. Знаете, как бывает, когда спишь и видишь сон, в котором с тобой происходит много чего странного, но ты просто принимаешь это как должное? Вот что-то подобное я тогда испытал. Я не оттолкнул ее. Я чувствовал себя так, словно снимаюсь в кино, что все на самом деле происходит не со мной, а с кем-то другим. – Он громко сглотнул. – На губах я почувствовал кровь. Наконец она отстранилась. Сказала: «Позвони мне. Мы давно не виделись. Ты ведь скучал по мне?» И все, она ушла. Я стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться. Просто стоял и смотрел, как она уходит в своей оранжевой куртке.

Воцарилось молчание.

– Что-нибудь еще? – уточнила Фрида.

– А что, этого мало? – удивился Алан. – Ко мне подходит женщина, которую я вижу первый раз в жизни, и целует меня. Вы хотите, чтобы произошло что-то большее?

– Я имела в виду: что вы сделали?

– Хотел пойти за ней. Я не хотел, чтобы это закончилось. Но я остался на месте, и она исчезла, а я вернулся в себя, если вы понимаете, о чем я, – скучный старый Алан, с которым никогда ничего не происходит.

– Как выглядела эта женщина? – спросила Фрида. – Или вы обратили внимание только на ее куртку, юбку и сапоги?

– У нее были длинные волосы, светлые, такого рыжеватого оттенка. Длинные сережки. – Алан коснулся мочки уха, закашлялся и покраснел. – Большая грудь. И от нее пахло сигаретами и чем-то еще. – Он наморщил нос. – Дрожжами или чем-то таким.

– А лицо?

– Не знаю.

– Вы не видели ее лица?

Вопрос сбил его с толку.

– Я не помню. Я думаю, она была, – он снова закашлялся, – ну, знаете, привлекательная. Все случилось так неожиданно. И глаза у меня были довольно долго закрыты.

– Значит, у вас произошла эротичная, волнующая встреча с незнакомой, почти безликой женщиной на улице.

– Да, – кивнул Алан. – Но я не такой.

– Это произошло на самом деле?

– Иногда мне кажется, что нет. Что я просто заснул на скамейке в парке и мне все это приснилось.

– Вам понравилось?

Алан ненадолго задумался и чуть не улыбнулся. Похоже, он поймал себя на этом.

– Я возбудился, если вы об этом. Да. Если все произошло на самом деле, это плохо, и если я все придумал, это тоже плохо. Но по-другому. – Он поморщился. – Как бы отреагировала Кэрри?

– Вы не сказали ей?

– Нет! Нет, конечно нет. Как я могу сказать ей, что, хотя у нас уже несколько месяцев не было секса, я позволил симпатичной женщине с большой грудью поцеловать меня. Но я не знаю, случилось ли это на самом деле или я просто хотел, чтобы это случилось?

– Какой вывод вы сделали? – спросила Фрида.

– Я ведь уже говорил вам: я всегда считал себя невидимкой. Меня действительно никто не замечает, а если и замечает, то только потому, что путает меня с кем-то. Когда это случилось, думаю, какая-то часть меня захотела уйти с этой женщиной, стать тем мужчиной, с которым она меня перепутала. Я тогда подумал, что его жизнь куда веселее моей.

– И что вы хотите услышать от меня?

– После того, как это случилось, я совершенно запутался, а потом подумал: «Именно о таких ситуациях я и должен рассказывать доктору Кляйн». Просто я решил, что бóльшая часть того, что я вам рассказываю, ужасно скучная, и мне показалось, что это приключение очень странное и жутковатое, и это – как раз такой рассказ, который вы должны услышать от меня.

Фрида не смогла сдержаться и улыбнулась.

– Вы считаете, что мне интересны странные и жутковатые ситуации?

Он резко опустил голову, спрятав лицо в ладонях, и сказал:

– Раньше все было просто. Теперь все так усложнилось… Я уже даже не знаю, кто я такой, или что происходит на самом деле, а что я придумываю.

 

Глава 26

– Итак, что скажете? – спросила Фрида.

Джек поморщился.

– Это классический пример фантазии, – ответил он.

Они сидели в «Номере девять», теперь обычном месте для встреч и занятий с куратором, которые стали менее официальными и более частыми. Джек держал в руке вторую чашку каппучино. Ему здесь нравилось. Керри окружила его заботой – то ли из материнских чувств, то ли просто из желания пококетничать. Маркус иногда выходил из кухни и уговаривал клиента попробовать новое творение шеф-повара (сегодня Джек съел пирожное с апельсиновым джемом и миндалем, хотя не любил ни миндаль, ни апельсиновый джем). К ним иногда присоединялась Катя и сидела у Фриды на коленях. Джек считал, что Катя любит Фриду примерно так, как кошки любят людей, которые над ними не трясутся. Иногда Фрида игнорировала ее, а иногда просто снимала с коленей и ставила на пол.

– Поконкретнее, пожалуйста.

– По крайней мере, у мужчин. К тебе подходит сексуально агрессивная женщина и выдергивает тебя из твоей скучной, обыденной жизни, переносит в странный, но куда более захватывающий мир.

– А что символизирует эта женщина?

– Ну, например, вас, – сказал Джек и торопливо отхлебнул капучино.

– Меня? – искренне удивилась Фрида. – Большая грудь, оранжевая куртка, обтягивающая короткая юбка и светлые, рыжеватые волосы?

Джек покраснел и огляделся, проверяя, не слышит ли их кто-нибудь.

– Это сексуализированная версия вас, – объяснил он. – Классический пример переноса. Вы – та самая женщина, которая врывается в его обычную жизнь. Он может разговаривать с вами так, как не может разговаривать со своей женой. Но он должен замаскировать это, выразить в терминах преувеличенно сексуального женского образа.

– Интересно, – задумчиво заметила Фрида. – Немного похоже на параграф из учебника, но интересно. А другие теории есть?

Джек на мгновение задумался.

– Меня заинтересовала история, которую он постоянно рассказывает: о своей анонимности, о том, что ему кажется, будто его принимают за другого человека. Это может быть примером солипсизма. Ну, вы знаете: психическое состояние диссоциации, в котором больной считает себя единственным реально существующим человеком, а всех других – актерами или роботами, или чем-то в этом роде.

– В таком случае ему следовало бы сделать МРТ.

– Это просто теория, – пожал плечами Джек. – Я бы не рекомендовал МРТ, если только у него нет и других признаков когнитивного расстройства.

– Другие варианты?

– Меня учили слушать пациента. Предполагаю, существует вероятность того, что женщина просто приняла его за другого и что вся ситуация вообще не имеет никакого особого значения.

– Вы можете представить, что подойдете к девушке и страстно поцелуете ее – по ошибке?

Джек подумал о том, чтобы привести в качестве примера пару ситуаций, в которых такое поведение практически неминуемо, но не стал этого делать.

– Он должен быть очень похож на того, с кем она его перепутала, – заметил он. – Если это произошло на самом деле. Но если я чему-то от вас и научился, так это тому, что мы должны работать с тем, что находится в голове пациента. В определенном смысле, действительно ли та ситуация произошла, к делу не относится. Нам следует сосредоточиться на том, какое значение Алан придает этому случаю и что он имел в виду, рассказывая вам о нем.

Фрида нахмурилась. Ее собственные слова, повторенные буквально, да еще в такой ситуации, звучали странно. Они казались категоричными и неубедительными.

– Нет, – заявила она. – Существует огромная разница между человеком, которого принимают за другого, – по какой бы то ни было причине, – и человеком, считающим, что его принимают за другого. Как вы думаете, мы бы узнали много интересного, если бы нам пришло в голову выяснить, что на самом деле произошло в тот день?

– Возможно, это действительно интересно, – заметил Джек, – но совершенно непрактично. Вам пришлось бы бродить по парку Виктории, надеясь, что вам повезет и вы наткнетесь на человека, находившегося поблизости два дня назад, – и которого вы все равно не опознаете, потому что не знаете, как он выглядит.

– Я надеялась, что вы могли бы попытаться, – заметила Фрида.

– Вот как, – только и смог выдавить из себя Джек.

Джеку отчаянно хотелось объяснить ей кое-что: во-первых, это не имеет никакого отношения к его практике и с ее стороны просить о подобном – верх непрофессионализма; во-вторых, шансы обнаружить эту женщину равны нулю; в-третьих, даже если ему удастся найти ее, овчинка выделки не стоит. Он даже спросил себя, нет ли какого-нибудь правила насчет того, чтобы выяснять какие-то моменты из прошлого пациентов без их разрешения. Но ничего этого он не сказал. На самом деле он очень обрадовался, что Фрида попросила его о такой услуге. Как ни странно это прозвучит, особенно его радовало то, что она попросила о чем-то из ряда вон выходящем. Попроси она его выполнить дополнительное задание по практике, он бы отнесся к этому как к лишней и скучной работе. Но это задание было чуть-чуть неприемлемым, к тому же в нем присутствовал определенный намек на близость. Или он себе голову морочит?

– Хорошо, – решился он.

– Вот и ладно.

– Фрида!

Голос прозвучал у него за спиной, и не успел он увидеть, кто это, как заметил, что на лицо Фриды легла тень.

– Что ты здесь делаешь?

Джек резко обернулся и увидел женщину с длинными ногами, грязными светлыми волосами и густо накрашенным лицом, казавшимся тем не менее очень молодым и невинным.

– Я приехала на урок. Ты сказала, что для разнообразия нужно встретиться здесь.

Она поглядела на Джека, и он почувствовал, что краснеет.

– Ты приехала слишком рано.

– Так радуйся. – Она села за их столик и сняла перчатки. Ее ногти были обгрызаны и выкрашены в темно-фиолетовый цвет. – На улице очень холодно. Мне нужно согреться. Ты ведь нас представишь?

– Джек уже уходит, – резко заявила Фрида.

– Хлоя Кляйн. – Она протянула руку, и он взял ее. – Ее племянница.

– Джек Дарган, – представился он.

– Ну и откуда вы знаете друг друга?

– Тебя это не касается, – поспешно отрезала Фрида. – Химия. – Она кивнула Джеку. – Спасибо за помощь.

Его достаточно откровенно попросили уйти. Он встал.

– Приятно познакомиться, – сказала Хлоя. Похоже, она была очень довольна собой.

Джек вышел из здания вокзала на станции Хакни Вик и посмотрел на карту города. Пошел к тому месту, где Гранд-Юнион-канал отклонялся на восток от реки Ли. На нем была рубашка из плотного трикотажа, свитер, дождевик, велосипедные перчатки и пушистая шапка-ушанка, но он все равно дрожал от холода. Поверхность канала была покрыта коркой мокрого снега, еще не превратившегося в лед. Джек двигался по пешеходной дорожке вдоль него, пока не увидел по правую руку ворота парка. Он сверился с записями, которые сделал во время разговора с Фридой. Впереди виднелась детская площадка. От ледяного ветра у него горели щеки, так что он не мог сказать, холодно ему или жарко. Однако на площадке он разглядел детские коляски и укутанные фигурки. На теннисном корте тоже были люди: двое мужчин в спортивных костюмах. Джек остановился и прижал лицо к проволочной сетке. Это были два седых старика: они с силой били по низко летавшему мячу. Джек посмотрел на них с уважением. Один из них бросился к разделительной сетке, а другой неожиданно высоко подбросил мяч. Игрок помчался назад. Мяч приземлился на самой границе поля.

– Аут! – громко закричал игрок. – Не повезло!

Джек чувствовал, что, несмотря на толстые перчатки, пальцы у него леденеют. Удаляясь от корта, он вынул правую руку из перчатки и сунул под рубашку, прижал к груди, стараясь согреть онемевшие пальцы. Он повернул налево, возвращаясь на центральную аллею, и с правой стороны увидел площадку для боулинга, а затем, пройдя еще немного дальше, – эстраду и фонтан. Он огляделся. Здесь почти никого не было. В стороне от площадки прогуливались собачники со своими питомцами. Далеко в стороне шла группа подростков: они перебрасывались шутками и толкались. Погода была неподходящей для того, чтобы гулять, разве что идти совсем некуда. Он подумал об Алане Деккере, который решил прогуляться здесь, чтобы проветриться, – если он вообще приходил сюда. Теперь, очутившись в парке, Джек начал верить, что Алан излагал какую-то версию правды. Детали относительно канала, детской площадки и эстрады были слишком точными. К чему заботиться о таких мелочах, если ему все просто приснилось? Двигаясь дальше, Джек почувствовал, что благодаря жестокому северному ветру его мозг тоже очищается. Раньше его беспокоили мысли о бесцельности психотерапии. Неужели так важно что-то обсуждать? Все эти разговоры… Не приводят ли они к тому, что врач начинает тонуть в проблемах своих пациентов, вместо того чтобы помогать избавляться от них? Возможно, это было второй причиной, почему он согласился помочь Фриде. Было приятно выйти в мир и проверить, говорил Алан правду или лгал. Но насколько высок шанс обнаружить хоть что-то?

Джек вышел из южного угла парка, перешел дорогу и двинулся вдоль магазинов. Они полностью соответствовали описаниям Алана. Когда он добрался до скобяной лавки, то вошел внутрь. Он считал, что такие заведения уже давно прекратили свое существование, но понял, что ошибался. Здесь, похоже, было практически все, что нужно для дома, который он снимал пополам с другом: тазики для посуды, стремянки, отвертки, фонарики. Нужно вернуться сюда на машине и загрузить ее под завязку. Сделав еще несколько шагов, он очутился возле магазина подержанных вещей, в витрине которого стояло чучело совы. Оно было потертым и лысоватым, и ему показалось, что сова смотрит на него в упор своими большими стеклянными глазами. Джек попытался представить себе, как убивает сову и делает из нее чучело. Ценника у совы не было. Наверное, она не для продажи.

Он огляделся. Именно здесь Алан и встретил ту женщину. Если он вообще ее встретил. Он сказал, что улица была безлюдная и что он внезапно увидел, как к нему идет женщина. Может, она живет где-нибудь по соседству? Джек сделал шаг назад и посмотрел на дом над магазинами. Похоже, там действительно располагались квартиры, а вдоль дороги, между витринами магазинов, он разглядел подъезды; некоторые были заколочены, и на них висел знак «Продается». Но не мог же он просто звонить во все двери наугад и смотреть, не откроет ли ему женщина с большим бюстом. Следующий магазин был прачечной самообслуживания, окно в нем треснуло. Алан не говорил, что женщина несла грязное белье, но и не сказал, что руки у нее были пустые. Джек вошел внутрь, с благодарностью вдохнув теплый пар. У дальней стены стояла какая-то женщина и аккуратно складывала выстиранное белье. Заметив Джека, она подошла к нему. У нее были черные волосы и родинка над верхней губой.

– Вы хотите что-то выстирать? – спросила она.

– Один человек, мой знакомый, возможно, был здесь несколько дней назад, – сказал Джек. – Женщина, одетая в яркую оранжевую куртку…

– Никогда такую не видела.

Джек подумал, что нужно что-нибудь сказать, потом решил промолчать, но снова передумал.

– Кстати, я врач. Думаю, вам стоит обратиться в клинику по поводу родинки.

– Что?

Джек прикоснулся к коже над верхней губой.

– Эту штуку, возможно, стоит проверить.

– Займись своим делом, козел, – ответила женщина.

– Да, простите, – сказал Джек и выскользнул из прачечной.

За соседней дверью находилось кафе, настоящая грязная забегаловка. Он и туда заглянул. В помещении никого не было, если не считать беззубого старика в углу, который громко отхлебывал чай. Он уставился на Джека водянистыми глазами.

Джек покосился на экран мобильного: двадцать минут второго. Он сел за столик, и к нему тут же подошла женщина в синем нейлоновом фартуке; на ногах у нее были шлепанцы, которыми она громко шаркала по не очень, мягко говоря, чистому полу. Джек посмотрел на доску с меню и заказал яичницу с беконом, сосиски, жаренные на гриле помидоры с картошкой и чашку чая.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась официантка.

– Меня интересует одна женщина. Она носит яркую оранжевую куртку, у нее светлые волосы и много украшений. Она сюда заходит?

– Что вам нужно? – спросила женщина с сильным акцентом и наградила Джека подозрительным взглядом.

– Я спросил, заходит ли она сюда.

– Говорите, встречаетесь с ней здесь?

– Встречаюсь с ней?

– Не здесь.

Они обменялись еще несколькими репликами, но в результате Джек так и не выяснил, видела ли официантка ту женщину или хотя бы поняла вообще, о чем он ее спрашивал. Принесли заказ. Похоже, такие блюда можно есть исключительно в одиночестве, в незнакомом месте, среди незнакомцев. Он как раз опустил кусочек жареной картошки в остатки яичного желтка и задумался, что делать дальше, когда увидел ее. Или, скорее, увидел, как мимо окна идет светловолосая женщина в яркой оранжевой куртке, обтягивающих черных леггинсах и в обуви на высоких каблуках. На мгновение он словно окаменел. Может, это галлюцинация? Или он действительно только что видел ее? А если так, то что делать? Она не должна ускользнуть. Значит, все это правда. Он просто обязан подойти к ней. Но что он ей скажет?

Он вскочил, пролив чай на истекающие жиром объедки, и принялся шарить в кармане в поисках мелочи. Швырнул на стол монеты – слишком много монет. Несколько покатились и упали на пол. Он выскочил на улицу, не обращая внимания на вопли официантки. Незнакомка еще не исчезла из его поля зрения – ее куртка пламенела на фоне серой и коричневой одежды других пешеходов.

Он побежал за ней и почти сразу же понял, что ему не хватает воздуха. Учитывая, что обувь у нее была на высоких каблуках, двигалась она удивительно быстро. Бедра у нее мягко покачивались. Приблизившись почти вплотную, он заметил, что ноги у нее босые, а ремешки врезаются в плоть, словно малы ей, по меньшей мере, на размер. Поравнявшись с ней, он положил ладонь ей на руку.

– Простите… – начал он.

Когда женщина оглянулась, его словно током ударило. Он ожидал увидеть молодую и красивую даму, по крайней мере, сексуальную – именно такой вывод он сделал из рассказа Алана. Но эта женщина не была молодой. Грудь у нее давно обвисла, лицо покрывали глубокие овраги и ущелья, а кожа под толстым слоем декоративной косметики была бледной и одутловатой. На ее лбу он заметил красную сыпь. Ее глаза, обведенные темным карандашом и окруженные отяжелевшими от туши ресницами, были испещрены красными крапинками. Она производила впечатление уставшего, больного и несчастного человека. Он увидел, как ее губы зашевелились, складываясь в подобие улыбки.

– Что я могу для тебя сделать, красавчик?

– Простите, что побеспокоил вас. Я просто хотел вас кое о чем спросить.

– Я Хайди.

– Ну… Хайди, я… это нелегко объяснить, но…

– Какой застенчивый! Тридцать фунтов за минет.

– Я просто хотел поговорить.

– Поговорить?

Он почти физически ощутил ее равнодушный взгляд, и его лицо залило краской.

– Ну, можно и поговорить, если ты именно этого хочешь. Но ты все равно должен заплатить мне тридцать фунтов.

– Я просто…

– Тридцать фунтов.

– Я не уверен, есть ли у меня при себе столько денег.

– Не ожидал, что остановишь меня, да? Дальше по улице есть банкомат. – Она махнула рукой в ту сторону. – А потом можешь заглянуть ко мне на огонек, если не передумаешь разговаривать. Дом 41-Б. Верхний звонок.

– Боюсь, вы меня неправильно поняли.

Она пожала плечами.

– Тридцать фунтов, и я пойму столько, сколько ты захочешь.

Джек смотрел, как она переходит улицу. На мгновение ему захотелось убежать, умчаться домой как можно скорее. Его почему-то охватил стыд. Но он не мог уйти – ведь он только что нашел ее! Он пошел к банкомату, снял со счета сорок фунтов и вернулся к дому 41-Б. Квартиры располагались над магазином, где, если верить вывеске, когда-то находилась мясная лавка, но, судя по всему, ее закрыли. Металлические жалюзи были полностью исписаны граффити. Джек сделал глубокий вдох. Когда он нажимал на кнопку звонка, ему казалось, что прохожие таращатся на него, понимающе улыбаясь. Хайди впустила его в подъезд.

На ней был топ ядовито-зеленого цвета с глубоким декольте. Алан говорил, что от нее пахнет дрожжами, но сейчас она явно обрызгала себя духами. А еще нанесла свежий слой губной помады и причесалась.

– Заходи.

Джек переступил через порог и оказался в маленькой гостиной, полутемной и ужасно жаркой. Тонкие фиолетовые занавески закрывали окно. На противоположной стене, прямо над большим низким диванам, висела репродукция «Моны Лизы». Все ровные поверхности были заставлены фарфоровыми безделушками.

– Хочу сразу вас предупредить: я не такой, как вы подумали. – Его голос прозвучал слишком громко. – Я врач.

– Ничего страшного.

– Я хочу у вас кое-что спросить.

Ее улыбка исчезла, в глазах вспыхнули настороженность и подозрительность.

– Так ты не клиент?

– Нет.

– Врач? Я чистая, если тебя это беспокоит.

Джек понял, что начинает поддаваться отчаянию.

– Я хочу спросить вас насчет одного человека, – сказал он. – Такой седой, коренастый…

Хайди опустилась на диван, и Джек увидел, как сильно она устала. Она подняла с пола бутылку сладкого «Дюбонне» и, наполнив рюмку до краев, осушила ее одним глотком, запрокинув голову так, что Джеку было видно, как заходил кадык. Одна густая капля потекла у нее по подбородку. Потом она достала сигарету из пачки на столе, сунула ее в рот, подожгла и с жадностью затянулась. В спертом воздухе повис дым.

– Вы его на днях поцеловали.

– Да ты что!

Джек заставлял себя вести разговор, хотя от сильного, буквально физического дискомфорта постоянно ерзал в кресле. Он смотрел на себя глазами этой женщины, Хайди: похотливый, грязный, краснеющий молодой пуританин, так и не переросший детскую стеснительность по отношению к женщинам, несмотря на свой возраст и профессию. Пот заливал ему лицо, тело под одеждой чесалось.

– То есть вы подошли к нему на улице и поцеловали. Возле кафе и магазина с совой в витрине.

– Это ты так шутишь, что ли?

– Нет.

– Кто тебя надоумил?

– Нет, честно, вы меня не поняли… Но мой друг… Он очень удивился, и я только хотел узнать…

– Грязная собака!

– Простите?

– Твой друг. Странные у тебя друзья, должна заметить. По крайней мере, он платит. Ему нравится платить. Это дает ему право считать нас такими грязными, как ему хочется.

– Алану?

– Кто это?

– Его так зовут – Алан.

– Вовсе нет.

– И как он себя называет?

Хайди налила себе еще одну щедрую порцию «Дюбонне» и проглотила ее одним махом.

– Прошу вас! – взмолился Джек.

Он достал деньги из заднего кармана, убрал одну банкноту в десять фунтов и передал женщине остальные.

– Дин Рив. Но если ты скажешь ему, что я назвала тебе это имя, то сильно пожалеешь об этом. Обещаю.

– Я ему не скажу. Вы случайно не знаете, где он живет?

– Я была там один раз, когда его жена уезжала.

Джек порылся в кармане, нашел ручку и старую квитанцию. Она написала адрес на обороте квитанции и вернула ему.

– Что он натворил?

– Не знаю, – пожал плечами Джек.

Уходя, он отдал ей оставшиеся десять фунтов. Ему хотелось загладить вину, хоть он и не понимал, в чем именно виноват.

Джек сидел напротив мужчины с лысой головой и навощенными усами, читавшего журнал об оружии. Когда он сообщил Фриде, что удалось обнаружить таинственную женщину Алана, она настояла на встрече у него дома. Джек слабо запротестовал: он не хотел, чтобы она видела, где он живет, особенно из-за того состояния, в котором он оставил квартиру, когда уходил. Он переживал о том, кто из соседей будет дома и что они могут сказать. В довершение всех бед поезд метро, в котором он ехал, застрял в туннеле: как объявили по громкой связи, кто-то бросился на рельсы. Он как раз ковырялся ключом в замке, когда увидел, что Фрида идет к нему. Темнело, и она куталась от холода, но он бы узнал ее где угодно по одной только походке: прямая спина, широкий, уверенный шаг. Какая она целеустремленная, подумал Джек, и его тут же охватило ликование: он выполнил задание, ему есть что сообщить ей!

Фрида подошла, когда он уже открывал дверь. В прихожей повсюду валялись рекламные листовки и обувь, а еще там стоял, привалившись к стене, велосипед, который им пришлось обходить. Сверху доносилась громкая музыка.

– У меня неприбрано, – извинился он.

– Ничего.

– Я не знаю, осталось ли у нас молоко.

– Мне молоко не нужно.

– Котел плохо работает.

– Я тепло оделась.

– В кухне не так холодно. – Но войдя в кухню и увидев, что там творится, Джек поспешно отступил назад. – Думаю, в гостиной нам будет удобнее, – торопливо заявил он. – Я включу радиатор.

– Все нормально, – успокоила его Фрида. – Я просто хочу услышать, что конкретно произошло.

– В это трудно поверить, – признался Джек.

В гостиной царил почти такой же беспорядок, как и в кухне. Он посмотрел на комнату глазами Фриды. Ужасный диван, один подлокотник которого был порван, и в прорехе виднелся белый наполнитель. Стены выкрашены в отвратительный зеленый цвет, повсюду валяются пустые бутылки, кружки, тарелки и какие-то непонятные предметы одежды. На подоконнике засохшие цветы. Посреди комнаты раскрытая сумка с принадлежностями для игры в сквош, на самом верху в ней лежат грязная рубашка и скомканные носки. В центре стоит скелет, который появился здесь, когда Джек еще только поступил в университет: на скелете висит переливающаяся огнями рождественская гирлянда, на черепе красуется несколько шляп, а с пальцев свешиваются кружевные трусики. Джек смахнул со стола журналы и накрыл их пальто, которое лежало на диване. Если бы он сейчас находился на сеансе психотерапии у Фриды, то, возможно, рассказал бы ей о хаосе, в котором живет, и о том, как этот хаос заставляет его подозревать, что он совершенно не контролирует свою жизнь. Если бы он читал те журналы (он их не читал, но время от времени просматривал одним глазком), то, возможно, он бы и об этом рассказал. Возможно, он бы объяснил, что находится словно в подвешенном состоянии – между старой университетской жизнью и миром взрослой жизни, которая, похоже, всегда принадлежала другим, а не нему. Он мог бы описать беспорядок в своей душе. Он просто не хотел, чтобы она увидела все своими глазами.

– Присаживайтесь. Простите, я сейчас уберу. – Джек перенес с кресла ноутбук и бутылку кетчупа. – Все это временно, – принялся оправдываться он. – Кое-кто из моих соседей немного неорганизован.

– Я тоже была студенткой, – заметила Фрида.

– Но мы-то не студенты, – нервно заявил он. – Я в какой-то степени врач. А Грета бухгалтер, хотя по ней этого не скажешь.

– Вы нашли ту женщину?

– Да! – Джек просиял. – Представляете? Я уже почти опустил руки, как вдруг увидел ее. Но эта встреча меня несколько разочаровала. Это какая-то бессмыслица: она одновременно та женщина, о которой вам рассказал Алан, и… ну, не она. Не совсем.

– Давайте сначала, – скомандовала Фрида.

Под ее пристальным взглядом Джек рассказал обо всем, что произошло. Он почти дословно передал беседу с женщиной – по крайней мере, настолько точно, как смог. Когда он закончил, повисла пауза.

– Ну как? – спросил он.

Открылась дверь, и в комнату заглянула чья-то голова. Голова увидела Фриду, многозначительно покосилась на нее и исчезла. Джек покраснел до корней волос.

– Грязная собака?

– Именно так она назвала Алана, только уточнила, что его зовут Дин.

– Все, что мне рассказал Алан, произошло с ним на самом деле. – Фрида, похоже, разговаривала сама с собой. – То, что мы считали его выдумкой, все время находилось во внешнем мире. Он ничего не придумал. И женщина – та, которую он якобы никогда прежде не видел, – знает его.

– Она знает Дина Рива, – уточнил Джек. – По крайней мере, так она говорит.

– А зачем ей лгать?

– Я не думаю, что она лгала.

– Она описала все в точности, за одним исключением: она утверждает, что это произошло с другим человеком.

– Да.

– Она лжет нам? Если да, то в чем?

– Она вовсе не та очаровательная женщина, которую я думал увидеть, – пояснил Джек.

Ему было неловко говорить о Хайди, но хотелось рассказать Фриде, что он чувствовал, когда стоял в жаркой, душной, наполненной сладковатым запахом комнате, пытаясь не думать обо всех мужчинах, когда-то поднимавшихся по узкой лестнице. Он вспомнил ее покрасневшие глаза, и ему стало стыдно, словно он в чем-то провинился.

– У меня были коллеги, которые заботились о работницах сексуальной сферы, – заметила Фрида, глядя на Джека так, словно читала его мысли. – Чаще всего эти женщины злоупотребляют алкоголем или принимают наркотики, становятся жертвой насилия и очень бедны. В их работе нет ничего, заслуживающего зависти.

– Значит, Алан ходит к проституткам под именем Дин. Но не может запросто в этом признаться, предпочитая упаковать все в байку о странном происшествии, которое снимает с него всякую ответственность и к тому же приукрашает внешность проститутки. Такое у вас мнение?

– Существует только одна возможность это проверить.

– Мы могли бы пойти вместе.

– Думаю, будет лучше, если пойду только я, – возразила Фрида. – Вы молодец! Я ценю это и очень вам благодарна.

Джек что-то неразборчиво пробормотал. Фрида не поняла, обрадовался он похвале или испытал разочарование из-за того, что его поставили на место.

 

Глава 27

Встреча Алана с Хайди произошла возле парка Виктории. Дом, адрес которого Джек получил, находился на Бруэри-роуд, в районе Поплар, еще в нескольких милях дальше на восток. Чтобы добраться туда, Фрида села в поезд, обслуживающий территорию Лондона и пригородов. Сейчас, стоя на платформе, она смотрела на реку Ли, грязную и серую, делавшую несколько последних поворотов, прежде чем влиться в Темзу. Потом Фрида отвернулась и пошла вперед, миновала автобусную станцию и нырнула под огромный дорожный мост, почти физически ощутив грохот грузовиков над головой. Один из рукавов туннеля выходил к гипермаркету. Сверившись с картой, Фрида свернула направо, в жилой район с другой стороны дороги. Когда-то здесь находился самый центр Ист-Энда, который сравняли с землей во время Второй мировой войны – бомбы предназначались для доков. Каждые несколько сотен ярдов среди офисных и жилых высоток, возведенных на месте развалин, можно было заметить старые, чудом уцелевшие здания. Новые постройки уже покрывал слой грязи, некогда яркие краски поблекли, камень крошился. Кое-где на узких балконах стояли велосипеды и цветочные горшки, а на окнах висели занавески. Но некоторые дома были уже заколочены. В одном дворе группка подростков столпилась вокруг костра, разожженного из обломков мебели.

Фрида шла медленно, пытаясь прочувствовать этот район, о котором она не знала ничего, кроме названия. Это была очередная позабытая-позаброшенная часть города. Даже тот факт, что на развалинах старых зданий возвели новые, создавал ощущение отбраковки. Она миновала уже не работающую заправку – на площадке, там, где раньше стояли насосы, теперь остались только ямы, а чуть позади виднелись развалины здания из красного кирпича. Она прошла мимо парикмахерской и магазина «Все для рыбалки», мимо пустыря, где сквозь трещины в бетоне прорывалась крапива, миновала ряд улиц, названных в честь западных графств Девона, Сомерсета, Корнуолла, и еще несколько, носящих имена поэтов Мильтона, Купера, Вордсворта.

Наконец она добралась до группы зданий, уцелевших во время бомбежки. Прижавшись к проволочной сетке, Фрида заглянула на территорию начальной школы. На площадке мальчишки гоняли мяч. С одной стороны двора стояла группа маленьких девочек в косынках, они что-то оживленно обсуждали. Она прошла дальше, мимо закрытой фабрики – объявление на фасаде сообщало, что здание будет перестроено под офисы и квартиры, затем мимо паба с грязными окнами, мимо ряда домов, двери и окна которых были закрыты листами металла, прикрученными к стенам.

Она снова сверилась с картой, перешла дорогу и оказалась прямо на Бруэри-роуд. Улица так резко заворачивала направо, что Фрида не видела, куда она ведет, но дорожный знак у поворота извещал, что дальше тупик. На углу стояло еще несколько магазинов, тоже закрытых и заброшенных. Фрида рассматривала старые вывески. Тут когда-то располагались фирма такси, магазин электроники, газетный киоск. На фасаде висело много объявлений от риэлтеров, в том числе – о переуступке договоров аренды. Наконец пошли нужные Фриде здания. Многие были заброшены, другие поделили на квартиры, но одно из них стояло в лесах. Кто-то, похоже, решил рискнуть. В конце концов, отсюда всего лишь несколько минут до нового делового центра Лондона – Собачьего острова. Через десять лет здесь все отремонтируют и откроют ресторан и гастрономический паб.

Он прижался лицом к стеклу. В затерянном мире падали снежные скелеты. У нее были черные волосы, но лица он не видел. Он знал, что она ненастоящая. Таких людей больше нет. Маленьких и чистых, как балерина на музыкальной шкатулке, которая начинает вращаться, если повернуть ключик. Давным-давно жила-была женщина с длинными рыжими волосами, и она называла его «солнышко». Когда он был Мэтью – до того, как он выпустил ее руку.

Если бы она подняла глаза, увидела бы она его лицо? Но его лицо больше не было его лицом. Это было лицо Саймона, а Саймон принадлежал кому-то другому.

Балерина исчезла. Он услышал переливы звонка.

Она добралась до дома № 17 – адреса, записанного на листке бумаги. Судя по всему, дом привели в порядок, хотя и весьма оригинально. Входную дверь выкрасили глянцевой темно-зеленой краской. Сверху водрузили наличник в георгианском стиле. Оконные рамы на фасаде сверкали новеньким алюминием. Поверх стены палисадника, словно угрожая непрошеным гостям, торчали осколки стекла. Что она намерена сказать? Что на самом деле хочет узнать? Фрида чувствовала: стоит только задуматься об этом, и она просто развернется и уйдет. Поэтому отогнала от себя все мысли, надавила на кнопку звонка и услышала его переливы внутри дома. Подождала, нажала еще раз и прислушалась.

Никого нет, сказала она себе, но тут же поняла, что в доме кто-то есть: внутри раздался какой-то звук, и постепенно стало ясно, что это звук шагов. Дверь резко открылась внутрь. На пороге, загораживая вход, стояла женщина. Она была крупной, бледной и полной; излишний вес подчеркивала черная футболка слишком маленького размера и черные леггинсы, доходившие ей до середины икры. А еще у нее были татуировки: одна в виде фиолетового шнурка вокруг бицепса, другая в виде птицы – возможно, канарейки, решила Фрида – на предплечье. Светлые волосы здорово темнели к корням, мешковатые веки были накрашены синими тенями, а помада густого фиолетового цвета казалась почти черной, как синяк. Женщина курила сигарету, сбивая пепел на порог, и Фриде пришлось отступить в сторону, чтобы не запачкаться. Она невольно вспомнила о том, как в детстве бегала на ярмарку, где можно было покататься на опасных, неустойчивых аттракционах, которую сейчас наверняка не разрешили бы устраивать. Восьмилетняя Фрида платила пятьдесят пенсов таким вот женщинам, сидящим в стеклянных будках у входа в комнату страха или у детского автодрома.

– Чего надо?

– Простите, что беспокою, – сказала Фрида. – Дин Рив здесь проживает?

– А что?

– Я просто хотела перемолвиться с ним словечком.

– Его здесь нет, – заявила женщина, не двигаясь с места.

– Но он живет здесь?

– А ты кто такая, что спрашиваешь?

– Я просто хочу поговорить с ним, – повторила Фрида. – По поводу нашего общего знакомого. Ничего серьезного.

– Ты с работы? – неожиданно спросила женщина. – Что-то пошло не так?

– Нет-нет, – торопливо ответила Фрида, стараясь придать голосу уверенные нотки. – Я просто хочу поговорить. Это займет всего минуту. Вы знаете, когда он вернется?

– Он только что ушел, – сказала женщина.

– Я могу подождать его?

– Я не пускаю посторонних в дом.

– Всего на несколько минут, – решительно заявила Фрида и подошла к ней почти вплотную.

С этого места размеры и враждебность женщины производили еще более внушительное впечатление. За спиной у нее было темно, и оттуда доносился странный сладковатый запах, но чем именно пахло, Фрида понять не могла.

– Что вам нужно от Дина?

Голос женщины звучал сердито и испуганно одновременно. Теперь в нем появились визгливые нотки.

– Я врач, – ответила Фрида и шагнула в тесную прихожую, выкрашенную в темно-красный цвет и оттого казавшуюся еще более узкой.

– Какой еще врач?

– Вам не о чем волноваться, – поспешила заверить ее Фрида. – Обычный опрос. Займет всего лишь пару минут.

Она попыталась придать голосу больше уверенности, чем на самом деле испытывала. Женщина толкнула входную дверь, и та с легким щелчком закрылась.

Фрида оглянулась и вздрогнула: на маленькой полочке над дверью слева стояло чучело птицы, возможно ястреба, с раскрытыми крыльями.

– Дин купил ее в магазине за углом. Взял по дешевке. Теперь ее нельзя вернуть. У меня от нее мурашки по коже.

Фрида прошла в гостиную. Первое, что ей бросилось в глаза, – это телевизор с большим экраном, усилители и динамики, соединенные кучей проводов. На полу лежала груда дисков. Занавески были опущены. Из мебели в комнате были только диван у одной стены и огромный комод с миниатюрными ящиками – у другой.

– Как необычно, – заметила Фрида.

Женщина потушила сигарету о каминную полку и зажгла новую. Ногти у нее были накрашены, но Фрида заметила желтизну у корней. Безымянный палец распух и частично прикрывал большое золотое кольцо.

– Приволок со свалки. Раньше он стоял в магазине секонд-хэнда. В ящики раскладывали всякую мелочь, типа носков или клубков шерсти. Дин использует его для инструментов и всяких деталек… ну, вы понимаете: предохранители, винтики, линейки, разные штучки для моделей.

Фрида улыбнулась. Женщина, похоже, обрадовалась, что неожиданно обрела внимательного слушателя. Правда, на широком лбу у нее выступили бисеринки пота, а взгляд нервно бегал по комнате, словно она боялась, что сюда вот-вот кто-то ворвется.

– Что за модели?

– Кораблики. Самые настоящие миниатюры. Он относит их на пруд и отправляет в плавание.

Фрида окинула помещение взглядом. У нее возникло странное чувство, которое она никак не могла охарактеризовать. Словно она уже бывала здесь прежде, но воспоминания ускользали, как сон, когда, пробудившись, пытаешься его удержать. В комнату осторожно вошла худая черепаховая кошка и стала тереться о ноги гостьи, а когда Фрида наклонилась, чтобы погладить ее, то увидела вторую. Эта была крупной, со свалявшейся серой шерстью. Фрида непроизвольно сделала шаг назад: прикасаться к этой кошке ей никак не хотелось. Тут ей на глаза попались еще две, которые, прижавшись друг к другу, свернулись в клубок в углу дивана. Вот чем здесь пахло: наполнителем для кошачьих туалетов, кошачьим дерьмом и освежителем воздуха.

– Сколько у вас кошек?

Женщина пожала плечами.

– Они то приходят, то уходят.

Он лежал на полу, прижав ухо к доскам, и слушал голоса. И знакомый, и новый. Мягкий, чистый – как поток воды, бегущий сквозь него. Вода унесет с собой всю грязь. Вымоет ему рот. Он грязный мальчишка. Он понятия не имел… Не заслуживал… Как ему не стыдно! Какая гадость!

– Меня зовут Фрида. – Она говорила медленно, чувствуя себя так, словно очутилась в Зазеркалье. – Фрида Кляйн. – Когда женщина не ответила, она спросила: – А вас как зовут?

– Тэрри, – сказала хозяйка дома.

Она раздавила сигарету в переполненной пепельнице и взяла новую, протянув пачку гостье: мол, угощайся. Фрида бросила курить несколько лет назад, и с тех пор у нее развилась аллергия на табачный дым. Ее раздражал этот запах – витающий в воздухе, впитывающийся в одежду. Но сигарета – хороший повод задержаться: когда люди курят вместе, между ними складываются почти приятельские отношения. Она помнила это еще с подростковых вечеринок: сигарета позволяет занять руки, ее можно крутить в пальцах, когда ты отчаянно думаешь, что бы сказать. До сих пор еще можно увидеть, как люди стоят в дверях и курят, пуская дым на улицу. Впрочем, скоро это тоже запретят. И куда в таком случае деваться курильщикам? Она кивнула и взяла сигарету. Тэрри щелкнула дешевой пластмассовой зажигалкой. Фрида затянулась и почувствовала уже позабытый кайф. Она выдохнула и ощутила легкое головокружение.

– Дин все время здесь живет?

– Разумеется. – Глаза на ее размалеванном, раздутом лице превратились в узкие щелки. – Ты на что это намекаешь?

– Здесь и работает?

– Не все время.

– Чем он вообще занимается?

Женщина посмотрела на нее, пожевала нижнюю губу и стряхнула пепел в пепельницу.

– Ты на него запала, подруга?

Фрида принужденно улыбнулась.

– Я просто врач. – Она огляделась. – Я так понимаю, он строитель. Правильно?

– Да, есть немного, – кивнула Тэрри. – А что?

– Просто мне встретился один человек, который его знает. – Она словно со стороны услышала, как неуверенно прозвучали эти слова. – Я хотела задать ему один вопрос. Получить кое-какую информацию.

– У меня полно дел, – заявила женщина. – Думаю, тебе лучше уйти.

– Уйду через минуту. – Фрида махнула в воздухе сигаретой. – Как только докурю. А вы работаете?

– Вон из моего дома!

И тут она услышала, как хлопнула входная дверь, и в прихожей зазвучал мужской голос.

– Я здесь! – крикнула Тэрри.

В дверях появилась тень. Фрида успела заметить кожаную куртку, джинсы, рабочие ботинки, а затем, когда он вошел в освещенную комнату, ошибки быть уже не могло. Одежда была другой, за исключением рубашки в яркую клетку, но никаких сомнений у Фриды не возникло.

– Алан, – сказала она. – Алан, что происходит?

– Что?

– Это же я… – начала Фрида и замолчала. Она поняла, как глупо, очень глупо поступила. В голове у нее помутилось. Она не знала, что сказать, и сделала отчаянное усилие взять себя в руки. – Вы Дин Рив.

Мужчина переводил взгляд с одной женщины на другую.

– Кто вы? – Его голос был тихим и ровным. – Что вы здесь делаете?

– Похоже, произошло недоразумение, – призналась Фрида. – Я встретила одного человека, который вас знает.

Она вспомнила женщину в оранжевой куртке и подумала о Тэрри. Жене Дина. Посмотрела на его невыразительное лицо, темные карие глаза. Снова попробовала улыбнуться, но выражение лица мужчины неожиданно изменилось.

– Как вы вошли сюда? Что вы задумали?

– Это я ее впустила, – призналась Тэрри. – Она сказала, что хочет поговорить с тобой.

Мужчина подошел к Фриде и поднял руку – но не для удара, а словно ему внезапно захотелось прикоснуться к ней, проверить, существует она на самом деле или привиделась ему. Она сделала шаг назад.

– Простите. Думаю, произошла ошибка. Я перепутала вас с другим человеком. – Она сделала паузу. – С вами такое уже случалось?

Мужчина смотрел так, как будто мог взглядом проникнуть ей в душу. Он словно трогал ее, и она явственно ощутила его руки на своей коже.

Он понимал, что должен предупредить ее. Они ее поймают и тоже во что-то превратят. Она больше не будет балериной. Они свяжут ей ноги. Заклеют ей рот.

Он попытался крикнуть, но вместо крика услышал гул, застрявший во рту и в глубине горла. Он встал, шатаясь и ощущая противный вкус во рту, который никогда не исчезал, и принялся подпрыгивать – вверх-вниз, вверх-вниз, – пока глаза не налились кровью, голова не закружилась, а стены не навалились на него. Он рухнул на пол и в отчаянии ударил головой о доски. Она услышит его. Должна услышать.

– Кто вы?

Голос тоже был ей знаком. Немного более уверенный в себе, но в остальном точно такой же.

– Простите, – сказала Фрида. – Я ошиблась. – Она помахала сигаретой. – Спасибо, что угостили. Я сама найду выход, ладно? Простите, что морочила вам голову.

Она развернулась, как можно непринужденнее вышла из комнаты и попыталась открыть входную дверь. Сначала она не могла понять, какую ручку куда поворачивать, но наконец нашла нужную и оказалась на улице. Швырнула сигарету на асфальт и пошла прочь – сначала медленно, а когда повернула за угол, то сорвалась на бег и бежала до самой станции, хотя легкие горели, а к горлу подступала тошнота. Ей казалось, что она бежит сквозь густой туман, скрывший все знакомые указатели и сделавший мир жутким, нереальным.

Он видел, как она уходит. Медленно, потом быстрее, а потом начала танцевать. Она убежала и никогда сюда не вернется, потому что он спас ее.

За спиной у него открылась дверь.

– Ты был очень непослушным мальчиком, верно?

Оказавшись наконец в поезде, Фрида впервые в жизни пожалела, что у нее нет мобильного телефона. Она огляделась. Через несколько сидений дальше по проходу она заметила молодую женщину достаточно безобидного вида. Фрида встала и подошла к ней.

– Простите. – Она попыталась придать голосу равнодушие, словно ситуация была самой обыкновенной. – Не могли бы вы одолжить мне свой мобильный телефон?

– Что?!

– Не могли бы вы одолжить мне свой мобильный телефон?

– Нет, черт возьми, не могла бы.

Фрида достала из сумки кошелек.

– Я заплачу, – сказала она. – Пятерки хватит?

– Десять.

– Хорошо. Десять.

Фрида отдала женщине деньги и взяла телефон – очень маленький и тонкий. У нее ушло несколько минут на то, чтобы понять, как сделать звонок. Руки ее все еще дрожали.

– Алло! Алло! Пожалуйста, соедините меня с детективом Карлссоном.

– Как вас ему представить?

– Доктор Кляйн.

– Пожалуйста, не кладите трубку.

Фрида ждала, бездумно уставившись в окно на проносящиеся мимо редкие здания.

– Доктор Кляйн?

– Да.

– К сожалению, сейчас он занят.

Фрида вспомнила их последнюю встречу и то, как он тогда рассердился.

– Это срочно, – решительно заявила она. – Я обязательно должна передать ему информацию.

– Мне очень жаль.

– Немедленно. Я должна поговорить с ним немедленно!

– Может, соединить вас с кем-нибудь другим?

– Нет!

– Я могу передать ему сообщение от вас?

– Да. Попросите его сразу же перезвонить мне. Я говорю по мобильному. Ох, я же не знаю номер!

– Ваш номер высветился у меня на экране, – ответил ей собеседник.

– Я буду ждать.

Она сидела с телефоном в руке и ждала, когда же он зазвонит. Поезд остановился, и в вагон ввалилась компания нечесаных, прыщавых подростков – мальчишек в джинсах, чуть не падающих с тощих ягодиц. С ними была только одна девочка – худая и очень сильно, но неумело накрашенная; на вид ей было лет тринадцать. Фрида увидела, как один из подростков поднес к губам девочки банку белого сидра и попытался заставить ее выпить. Она покачала головой, но он настаивал, и через несколько секунд она открыла рот и позволила влить в себя немного жидкости. Тонкая струйка побежала по ее узкому подбородку. На девочке была расстегнутая куртка на меху, а под ней, как успела заметить Фрида, только топик с воротником-хомутиком, не скрывавший плоской груди и острых ключиц. Она наверняка закоченела, бедная тощая дурочка. Внезапно Фриде захотелось подойти и ударить хихикающих подростков зонтом, но она совладала с собой. За сегодня она и так натворила достаточно глупостей.

Поезд задрожал и остановился на следующей станции. Снова пошел снег – мимо окна проносились хлопья невероятного размера. Фрида прищурилась: неужели это цапля – там, на берегу, в зарослях ежевики, такая высокая, неподвижная, изящная? Она уставилась на телефон, приказывая ему зазвонить, но телефон молчал. И тогда она позвонила сама, услышала уже знакомый голос, еще раз спросила Карлссона и получила тот же самый ответ, произнесенный с ледяной вежливостью, – что Карлссон все еще не может ответить на ее звонок.

– Кто она такая?

Его голос был спокоен, но она все равно сжалась от страха.

– Я не знаю. Она просто позвонила в дверь.

Дин мягко взял ее за подбородок и приподнял так, что теперь она глядела прямо ему в глаза.

– Что ей было нужно?

– Я просто открыла дверь, а она буквально ворвалась в дом. Я не знала, как ее остановить. Она назвалась врачом.

– Она сказала, как ее зовут?

– Нет. Да. Странное такое имя. – Она провела языком по фиолетовым губам. – Фрида, а потом короткая фамилия. Я не знаю…

– Ты должна сказать мне.

– Кляйн. Точно. Фрида Кляйн.

Он отпустил ее подбородок.

– Доктор Фрида Кляйн. И она назвала меня Аланом… – Он улыбнулся жене и легонько похлопал ее по плечу. – Жди меня здесь. Никуда не уходи.

Поезд неожиданно рванулся вперед, затем снова остановился, да так резко, что тормоза зашипели. Фрида смотрела, как девочка отпила еще сидра. Один из мальчишек положил руку ей на бедро, и она хихикнула. Глаза у нее остекленели. Поезд дернулся и поехал. Фрида вытащила из сумки маленькую записную книжку и стала листать ее, пока не наткнулась на нужное имя. Она хотела снова попросить у молодой женщины телефон, но решила обойтись и так. Наконец поезд заскрипел и, разорвав пелену медленно падающего снега, въехал на станцию. Фрида вышла и сразу же направилась к телефонной будке на входе. Монеты телефон не принимал, поэтому, прежде чем набрать номер, ей пришлось сунуть в аппарат кредитную карточку.

– Дик? – спросила она. – Это я, Фрида. Фрида Кляйн.

Диком был Ричард Кейри, профессор невралгии в Бирмингемском университете. Четыре года назад они познакомились на конференции – оказались в одной секции. Он пригласил ее на свидание, но она под благовидным предлогом отказалась, однако они поддерживали отношения, хотя и весьма нерегулярно. Он именно тот человек, который ей нужен. С хорошими связями, всех знает.

– Фрида? – переспросил он. – Куда вы подевались?

– Мне нужно имя, – заявила она.

 

Глава 28

Всех пациентов, записанных на то утро, Фрида отменила заранее, но вернулась как раз вовремя, чтобы успеть на сеансы во второй половине дня, включая встречу с Аланом. Войдя в свой офис, она почувствовала, что запахи дома Дина Рива все еще цепляются за нее: запах сигаретного дыма и кошачьего дерьма. Уже темнело. Было только три часа самого короткого дня в году. Утренний пушистый снег превратился в мокрый, таявший сразу, как только попадал на дорогу, и все вокруг было покрыто потоками грязной воды. Ноги у нее промокли, несмотря на хорошую обувь, а кожа покрылась пленкой влаги. Ей не терпелось вернуться домой, в свое кресло у камина.

Алан был последним пациентом на сегодня. Она боялась увидеть его: при мысли о нем ее охватывало странное чувство, очень похожее на физическое отвращение, поэтому ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы взять себя в руки, когда он наконец переступил порог: лицо у него раскраснелось от холода, а шерстяное пальто с капюшоном блестело от капелек воды. Она сжала кулаки, спрятав руки под длинными рукавами свитера, и заставила себя спокойно поздороваться с ним и сесть напротив. Его лицо совершенно не изменилось с их последней встречи и абсолютно ничем не отличалось от лица мужчины, которого она видела несколько часов назад. Она с трудом сдерживалась, чтобы не начать ошарашенно разглядывать его. Должна ли она рассказать о том, что ей стало известно? Но как? Что она скажет? «Я тут изучала вашу жизнь, не сообщив вам об этом и не спросив разрешения, проверяя, правда ли то, что вы поведали мне по секрету в этих четырех стенах, и выяснила, что у вас есть брат-близнец». Или он уже знает? Может, он просто скрывает брата и от нее, и от жены? Может, она невольно влезла в какой-то странный заговор?

– Что мне делать, если я не справлюсь до Рождества?

Он говорил с ней. Она напрягалась, пытаясь разобрать слова и дать внятный ответ. Сквозь его тонкий голос до ее слуха донесся голос Дина Рива – более сильный, почти насмешливый. Когда она познакомилась с Дином, то увидела Алана; а теперь, беседуя с Аланом, она видела Дина. Наконец он собрался уходить: встал и принялся неуклюже кутаться в шерстяное пальто, тщательно застегивая непослушные пуговицы. Поблагодарил ее. Заметил, что не знает, как бы справлялся с ситуацией без нее. Она сдержанно пожала ему руку. Он ушел, а Фрида откинулась на спинку кресла и сидела так, прижав кончики пальцев к вискам.

Дин стоял на противоположной стороне улицы и курил очередную сигарету. Он провел там уже почти час, но она все не появлялась. Когда она выйдет, он последует за ней и посмотрит, куда это приведет, но свет в ее комнате никак не гас, и время от времени в окне появлялись силуэты людей. Он внимательно рассматривал каждого человека, который входил в здание или выходил оттуда. Некоторые натягивали капюшоны от дождя, и он не мог разобрать их лиц. Погода была холодная и мерзкая, но его это не особенно раздражало. Он не принадлежал к нытикам, которые падали в обморок, если чуть промочат ноги, или открывали зонтики при первых подозрениях на дождь, или стояли в дверях магазинов и офисов, дожидаясь, пока дождь закончится.

На другой стороне улицы снова открылась дверь, и оттуда вышел человек. Из дома вышел он сам! Человек немного постоял, оглядываясь, так что лицо было прекрасно видно. Никакой ошибки. Дин замер, боясь пошевелиться, и стоял так до тех пор, пока незнакомец практически не исчез из его поля зрения. Его лицо расплылось в улыбке, и он протянул руку к человеку, который был им, словно так мог притянуть его к себе.

Ну-ну-ну… Мама, ах ты хитрая старая лиса!

Фрида десять минут сидела неподвижно, закрыв глаза и пытаясь отбросить вялые, тянущие на дно мысли. Затем она резко встала, надела пальто, выключила свет, заперла дверь на двойной поворот ключа и ушла.

Она направилась прямо к дому Рубена. Она не сомневалась, что он там. Они с Джозефом, похоже, втянулись в своеобразный ритуал: целый день пили пиво и водку и смотрели викторины по телевизору. Рубен выкрикивал ответы, и если угадывал, то Джозеф высказывал ему свое восхищение и поздравлял, опрокидывая рюмку.

Как ни странно, Рубен был один и готовил омлет, а следов присутствия Джозефа нигде не было видно, хотя его древний белый фургон стоял снаружи, передним колесом на тротуаре.

– Он наверху, – сообщил Рубен.

– Он там один?

Рубен нахально улыбнулся, словно подталкивая Фриду высказать свое неодобрение. Она же просто молча посмотрела на фотографию жены и сыновей Джозефа, все еще прижатую магнитом к дверце холодильника. Статичные позы, старомодная одежда, темные глаза – они принадлежали другому миру.

– Я хотела поговорить с вами. Мне нужен ваш совет.

– Странно, что он понадобился вам именно сейчас, когда я не в самом лучшем состоянии, чтобы дать его.

– У меня кое-что случилось.

Рубен ел омлет прямо со сковороды, а Фрида говорила. Время от времени он вытряхивал на омлет немного соуса табаско или брал стакан с водой и делал глоток. Однако примерно на середине рассказа Рубен перестал есть, положил вилку и спокойно отодвинул сковороду. Он слушал ее в абсолютной тишине, хотя, когда Фрида ненадолго замолкала, ей казалось, что она слышит, как наверху скрипит кровать.

– Вот, – закончив, сказала она. – Что вы по этому поводу думаете?

Рубен встал. Подошел к недавно установленным окнам до пола и уставился на промокший, заброшенный сад. Было темно; разглядеть можно было только смутные очертания склонившихся к земле голых веток деревьев и кустарников, а еще – освещенные окна чьей-то кухни. Скрип, похоже, затих. Он обернулся.

– Вы перешли черту, – усмехаясь, заявил он.

Фриде показалось, что он совершенно некстати развеселился.

– Несколько.

– Думаю, вам следует: первое – пойти в полицию и не принимать от них отказа. – Он стал загибать пальцы. – Второе – рассказать Алану все, что вы о нем узнали. Третье – повидаться с этим экспертом из Кембриджа. Порядок действий не принципиален, но все это нужно сделать как можно скорее.

– Хорошо.

– А-а, есть и пункт номер четыре: встретиться со своим наставником. Он ведь у вас еще есть?

– Он в спячке.

– Возможно, пришло время его разбудить. И не мучайтесь так. Это вам не идет.

Фрида встала.

– Я хотела спросить у Джозефа, не сможет ли он отвезти меня в Кембридж. Но, похоже, я выбрала не очень удачный момент для такой просьбы.

– Думаю, они уже закончили. – Рубен подошел к лестнице и завопил: – Джозеф! Есть минутка?

Сверху до них донесся приглушенный крик, и вскоре по лестнице спустился Джозеф – босиком. Когда он заметил Фриду, то откровенно смутился.

Фрида возвращалась через Риджентс-Парк, глубоко засунув руки в карманы пальто. Холодный северный ветер дарил облегчение, заглушал мысли. Перейдя Юстон-роуд, она зашла в магазин и купила пачку макарон, бутылочку соуса, пакет салата и бутылку красного вина. Подойдя к входной двери своего дома, она стала искать в сумочке ключи, когда кто-то коснулся ее плеча, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности.

– Алан! – воскликнула Фрида. – Что вы, черт возьми, здесь делаете?

– Простите. Мне нужно поговорить с вами. Я не могу ждать.

Фрида беспомощно огляделась. Она чувствовала себя диким животным, за которым проследили до самого логова.

– Вы знаете правила, – сказала она. – Мы должны их придерживаться.

– Я знаю, я знаю, но…

Его голос звучал умоляюще. Пальто было застегнуто не на те пуговицы, волосы были взъерошены, лицо покрылось пятнами от холода. Фрида уже достала ключи, и теперь они раскачивались у самого замка. У нее было много правил, но абсолютное, неприкосновенное гласило: никогда не впускать пациента в свой дом. Пациенты всегда мечтали о том, чтобы пробраться в ее жизнь, выяснить, какая она на самом деле, получить над ней власть, делать с ней то, что она делала с ними, узнать ее тайны. Но в последнее время столько правил уже было нарушено… Она вставила ключ в замок и повернула его.

– Пять минут, – строго произнесла она.

Он вытянул перед собой руку. Пальцы превратились в тонкие веточки. Теперь никто не захочет его съесть. Грязные босые ноги – больше не ноги. Это корни, пробирающиеся в землю, и скоро он не сможет двигаться.

Но они разрывали его и обматывали во что-то, и он чувствовал, как трещат его веточки, корни засовывают в мешок, рот забивают землей – и он попадает в новую, тесную темноту. Они везут его на рынок. Этот поросенок поедет на рынок. Кто даст за него золотую монету? Его схватили и оторвали от пола, а потом он упал на самое дно мешка. Голоса довольно ворчали что-то и произносили грубые слова, а ведьма кричала: «Саймон говорит, Саймон говорит!» Но Саймон ничего не говорил, потому что рот у него был заклеен, а голос полностью пропал.

Бух, бух, бух… Затем он понял, что лежит на чем-то твердом, и тут над головой у него что-то грохнуло. Темнота стала еще темнее, и появился новый запах, масляный и насыщенный. Он услышал громкий кашель, треск и гул – звуки, очень похожие на те, которые издавала ведьма-кошка, вонзая когти в его израненное тело, только более громкие. Его подбрасывало то вверх, то вниз, и каждый раз голова ударялась о твердую поверхность.

Затем он снова замер. Раздался щелчок, и он почувствовал, как чьи-то пальцы безжалостно мнут его, не вынимая из мешка, замыкаются на плече, на онемевшей ноге. Он понимал, что его тело разваливается на куски, потому что боль омывала его неумолимой рекой, забираясь в каждую трещину. Он не знал, как будет «за что», и не мог припомнить, как будет «пожалуйста». Ничего не осталось. Не осталось никакого Мэтью. Его волокут по земле, голова подпрыгивает на неровностях. Холодно… Как же холодно! Холод обжигает огнем. Что-то загремело и вспучилось, и голос снова что-то проворчал, и тут, совершенно неожиданно, его вытащили из мешка.

Два лица в полумраке. Рты то открываются, то закрываются. Саймон хотел сказать «нет», но не смог ничего произнести. Они пропихивали его в какую-то дыру. Может, это печка, и они хотят зажарить его, хотя пальцы у него – тонкие веточки, слишком острые, чтобы их можно было есть? Нет, это не может быть печка, ведь он не чувствует жара, а только пульсирующую холодную темноту. Рот освободили, и он открыл его, но оттуда ничего не вырвалось. Кроме дыхания.

– Один только звук, и я изрежу тебя на мелкие кусочки и скормлю птицам, – произнес голос хозяина. – Слышишь?

Слышал ли он? Он уже ничего не слышал, кроме трения камня о землю, а затем воцарилась черная ночь, и холодная ночь, и тихая ночь, и потерянная ночь, и только его сердце продолжало рокотать, как барабан, под натянутой кожей: «Я жив, я жив, я жив».

 

Глава 29

– Я вчера видела Алана, – сказала Фрида.

Заговорила она практически впервые. Когда Джозеф заехал за ней на фургоне, он говорил о Рубене, о работе и о семье. Когда же наконец Фрида решила поддержать беседу, тон у нее был такой, словно она разговаривает сама с собой.

– Он ваш пациент, нет?

– Он пришел ко мне домой. Узнал, где я живу, и пришел ко мне домой. Я говорила: если что-то случится, он может связаться со мной в любое время. Но он должен был позвонить мне, а не ломиться в дверь. Он словно применил ко мне силу. Если бы все было нормально, я бы отослала его прочь. Может, перестала бы работать с ним, отправила его к другому врачу.

Джозеф не отвечал и вел фургон сразу через несколько полос дороги.

– Здесь нужно съехать на автостраду, правильно?

– Правильно.

Фрида инстинктивно подняла руки, пытаясь защититься: Джозеф рывком направил фургон между двумя грузовиками.

– Все нормально, – заверил он.

Фрида осмотрелась. Они уже въезжали в сельскую местность, и их окружали скованные морозом поля и одинокие деревья.

– Применил силу… – повторил Джозеф. – Как когда я приходить к вам домой.

– Это совсем другое дело, – возразила Фрида. – Вы не мой пациент. Я для них – тайна. Они придумывают обо мне небылицы и достаточно часто влюбляются в меня. Дело не только во мне. Это – часть работы, но все равно нужно соблюдать осторожность.

Джозеф, отвлекшись от дороги, покосился на нее.

– Вы тоже влюбляться?

– Нет, – призналась Фрида. – Я знаю о них все: их фантазии, потайные страхи, ложь. Нельзя влюбиться в человека, о котором ты знаешь буквально все. Я же ничего не рассказываю пациентам о своей жизни и не позволяю им приближаться к своему дому.

– И что вы сделать?

– Я нарушила собственное правило, – вздохнула Фрида. – Я впустила его в свой дом, правда, всего на несколько минут. В виде исключения: мне пришлось признать, что у него есть право проявлять любопытство.

– Вы ему все рассказать?

– Я не могу рассказать ему все. Я сама многого не понимаю. Именно поэтому мы сейчас в пути.

– Так что вы ему сказать?

Фрида посмотрела в окно. Как это странно – жить на ферме в десять минутах езды от Лондона. Она всегда думала, что если поселится не в Лондоне, то где-то очень далеко, куда надо добираться много часов или даже дней. Заброшенный маяк… это бы подошло. Возможно, и не заброшенный подошел бы. Можно ли переучиться с психоаналитика на смотрителя маяка? Существуют ли еще вообще смотрители маяка?

– Было трудно, – продолжала Фрида. – Я постаралась причинить ему как можно меньше боли. Возможно, пыталась причинить как можно меньше боли себе самой. Но разве можно вообще не причинить боли, когда рассказываешь человеку о том, что у него есть брат, о существовании которого он и не подозревал?

Она не могла бы с точностью сказать, что Джозеф понял из ее тирады.

– Он сердиться на вас?

– Ну, единственной его реакцией оказалось то, что он остолбенел, – сказала Фрида. – В результате шока людей часто охватывает своеобразное спокойствие, когда они узнают о по-настоящему серьезных вещах, таких, которые изменят всю их жизнь. Я добавила, что вскоре смогу рассказать ему даже больше этого, но, возможно, мне опять придется прибегнуть к помощи полиции – хотя, разумеется, наверняка я ничего сказать не могу. Я не знаю, имеет ли это какое-то отношение к маленькому мальчику или у меня слишком бурное воображение и я все невольно запутала. Так или иначе, я извинилась за полицию, если ее действительно придется привлекать, и добавила, что на сей раз он никак с делом не связан. В общем, справиться с таким количеством информации за один раз очень и очень нелегко.

– И что он сказать?

– Я пыталась его разговорить, но он не произнес ни слова. Он просто сидел, опустив голову на руки. Возможно, он даже плакал, но я не уверена. Наверное, ему нужно найти укромное место, посидеть там и подумать обо всем, дать всему как-то утрястись.

– Он знакомиться со своим близнецом?

– Я не знаю, – покачала головой Фрида. – Все время думаю об этом. Но у меня такое ощущение, что этого не произойдет. Как бы там ни было, я думаю, что проблема Алана заключается в чувстве вины: он считает себя виноватым, но не понимает, в чем именно или почему. Особенно его потрясли мои слова о предстоящем визите в полицию. Ему очень тяжело снова пережить такую ситуацию. И хорошо, что он услышал об этом от меня. Я боялась, что он рассердится, но он, похоже, находился в состоянии шока. Он просто ушел. Я понимала, что подвела его. Ведь цель моей работы состоит в том, чтобы помочь пациенту.

– Вы находить правду, – уверенно заявил Джозеф.

– В моей должностной инструкции нет ни слова о поиске правды, – заметила Фрида. – Я должна помогать пациенту справиться с проблемой психологически.

Фрида опустила глаза и посмотрела на распечатанные указания по маршруту. Все очень просто. Проведя еще полчаса на автостраде М11, они свернули на второстепенную дорогу и подъехали к деревушке в нескольких милях от Кембриджа.

– Это, похоже, здесь, – сказала она.

Джозеф свернул на короткую подъездную дорожку, посыпанную гравием, которая привела их к большому дому в георгианском стиле. Вдоль дороги выстроились сверкающие автомобили, так что фургону оказалось почти невозможно протиснуться между ними.

– Они, наверное, дорогие, – заметил Джозеф.

– Постарайтесь не поцарапать их, – посоветовала ему Фрида. Она вышла из фургона и почувствовала, как ноги утонули в гравии. – Хотите пойти со мной? Я могу сказать, что вы мой помощник.

– Я слушать радио, – отказался Джозеф. – Оно улучшать мой английский.

– Прекрасно, – кивнула она. – Я заплачу вам.

– Вы заплатить мне, если приготовить еду, – предложил он. – Английскую рождественскую еду.

– Думаю, было бы лучше, если бы я заплатила, – призналась она.

– Идите, – сказал он. – Чего вы ждать?

Фрида развернулась и стала пробираться по гравию к входной двери, украшенной замысловатой рождественской гирляндой. Она нажала на кнопку звонка, но ничего не услышала, поэтому постучала в дверь большим медным молотком. От такого напора дом задрожал. Дверь открыла женщина в длинном замысловатом платье. Губы ее были растянуты в радушной улыбке, которая мгновенно исчезла, когда она увидела Фриду.

– О, это вы, – только и сказала она.

– Профессор Баунди здесь? – спросила Фрида.

– Я позову его, – пообещала женщина. – Он развлекает гостей. – Она помолчала. – Думаю, вам лучше войти.

И Фрида вошла в большой холл. До ее слуха доносились приглушенные голоса. Женщина пошла через холл, выбивая каблуками эхо на деревянном полу. Она открыла дверь, и Фрида на мгновение увидела группу людей: мужчины – в костюмах, женщины – в красивых платьях. Она оглядела большой холл: на противоположной его стороне виднелась искусно украшенная лестница. В стенной нише стояло карликовое дерево в горшке. Фрида услышала шаги, повернулась и увидела приближающегося мужчину. У него были седые волосы и очки без оправы. Одет он был в темный костюм и галстук с ярким рисунком.

– Мы уже садимся за стол, – сказал он. – Есть какая-нибудь причина, по которой мы не могли поговорить по телефону?

– Пять минут, – попросила Фрида. – Это все, что нам нужно.

Он подчеркнуто посмотрел на часы. Фриду даже позабавило то, как грубо с ней обращаются.

– Пройдемте в мой кабинет, – предложил он.

Он провел ее по коридору к помещению в дальнем конце здания. Все стены в комнате были закрыты книжными полками, за исключением стены с окном до пола, выходящим на большую лужайку. Через лужайку от дома шла тропинка, заканчивающаяся бельведером с каменной скамьей. Мужчина сел за деревянный стол.

– Дик Лейси очень высоко отзывался о вас, – начал он. – Он сказал, что вам нужно срочно встретиться со мной и что дело не ждет. Несмотря на то, что сейчас Рождество и я провожу праздник в кругу семьи. Поэтому я согласился встретиться с вами. – Он снял с руки часы и положил их на стол. – Только вкратце.

Он знаком указал на кресло, но Фрида его проигнорировала. Она подошла к окну и выглянула наружу, обдумывая, с чего начать. Наконец она обернулась.

– Я только что пережила очень странный опыт, – сказала она. – У моего пациента есть определенные семейные проблемы. Один из факторов – то, что его усыновили. Мать бросила его еще в младенчестве, и он абсолютно ничего не знает о своей родной семье. Он никогда и не пытался найти их. Думаю, он не знает даже, с чего начать.

Она остановилась.

– Слушайте, – сказал профессор Баунди, – если речь идет о поиске родственников…

Фрида перебила его:

– Произошли некоторые события, и я получила адрес человека, который, как я думала, мог быть как-то связан с моим пациентом. Обычно я так не поступаю, но в этот раз я пришла домой к этому человеку, пришла без приглашения. – Внезапно Фрида почувствовала, что ее охватывает смущение. – Эту часть мне трудно объяснить. Когда я вошла в дом, у меня возникло впечатление, что я попала в сон. Должна сказать, что я бывала в доме Алана. Алан – это мой пациент. Когда же я вошла в этот, другой дом, у меня сразу возникло ощущение, что я уже была там раньше. Дома не идентичны, но каким-то образом напоминают друг друга.

Она посмотрела на профессора. Не решит ли он, что она безумна? Не поднимет ли ее на смех?

– Каким образом? – спросил он.

– Отчасти этого было просто подозрение, – призналась Фрида. – Оба здания производили впечатление замкнутых. Дом Алана уютный, полный маленьких помещений. Другой дом похож на него, но эта особенность в нем усилена, он практически вызывает клаустрофобию. Он словно не пропускает свет. Но были и другие совпадения, более странные. Оба этих человека хранят вещи в аккуратных маленьких ящичках с надписями. Или вот такое. Например, я поразилась, обнаружив, что у обоих есть чучело птицы. У Алана – бедный маленький зимородок, а у Дина – ястреб. Это было жутковато. Я не знала, что и думать по этому поводу.

Она снова посмотрела на профессора Баунди. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив руки на груди и уставившись в потолок. Может, просто ждал, когда же она замолчит?

– Но и это еще не все, – продолжала Фрида. – Все было как во сне. Когда я зашла в дом Дина Рива, мне показалось, что я уже была там когда-то, а сейчас вернулась – вернулась в дом своего детства. Вы знаете, как это бывает: знаешь, что когда-то здесь был, но не знаешь почему. Все дело в ощущении, которое охватило меня в обоих домах, – ощущении жары и замкнутого пространства. В общем, я немного пообщалась с его женой, или кем там она ему приходится, а потом появился он – Дин. На мгновение я подумала, что это Алан и что он ведет двойную жизнь, но потом поняла: Алана не просто бросили в младенчестве. У него был брат-близнец, о котором он и понятия не имел.

– Его бросили именно потому, что у него был брат-близнец, – неожиданно заявил профессор Баунди.

– Что?

Раздался стук, и дверь открылась. Вошла женщина, которая впустила Фриду.

– Мы уже садимся, дорогой, – сообщила она. – Мне сказать, что ты сейчас подойдешь?

– Нет, – отрезал профессор, даже не взглянув на нее. – Начинайте без меня.

– Мы можем подождать.

– Выйди.

Женщина – очевидно, жена профессора – наградила Фриду подозрительным взглядом. Затем развернулась и молча вышла.

– И закрой дверь! – крикнул ей вслед Баунди.

Дверь в кабинет тихо затворилась.

– Простите за это вторжение, – сказал он. – Принести вам что-нибудь? Мы как раз открыли шампанское. – Фрида покачала головой. – О чем это я? Ах да, когда у женщины рождаются близнецы, и она понимает, что двоих не потянет, то одного часто отдают на усыновление. А иногда его просто бросают. – Баунди снова уставился в потолок, а затем неожиданно впился в собеседницу почти свирепым взглядом. – Итак, из-за чего вы поехали так далеко, в Кембридж, чтобы встретиться со мной лично?

– Я ведь уже объяснила. Я все время думала о том, что именно увидела, когда вошла в дом. Это казалось чем-то мистическим, а я в мистику не верю. Я поговорила с Диком Лейси, поискала информацию о вас и выяснила, что вас особенно интересуют близнецы, разлученные в раннем детстве. Конечно, я понимаю, что это чрезвычайно любопытный предмет для рассуждений о природе и воспитании. Читала об этом. Но то, с чем я столкнулась, казалось, находится за гранью науки и логики. Это скорее походило на сложную шараду, своеобразную игру ума, только в реальной жизни. Поэтому я поняла, что нужно обратиться к эксперту.

Баунди снова откинулся на спинку кресла.

– Я, безусловно, эксперт, – важно кивнул он. – Дело вот в чем: я интересуюсь ролью, которую генетические факторы играют в развитии индивидуальности. Исследователей близнецы интересовали всегда, но проблема обычно в том, что общие у таких детей не только гены, но и внешнее окружение, среда. Ученым на самом деле очень хочется сделать следующее: взять двух идентичных детей, воспитать их в разном окружении и посмотреть, к чему это приведет. К сожалению, никто нам этого сделать не позволит. Но иногда, очень редко, люди делают это за нас, разлучая близнецов при рождении. Такие однояйцевые близнецы полностью отвечают нашим интересам. Организация их генома идентична, следовательно, любое различие должно быть вызвано окружением. И мы разыскиваем таких близнецов, а когда находим, то изучаем истории их жизни в мельчайших деталях. Даем им личностные тесты, проводим медицинские экспертизы…

– И что вы обнаружили?

Баунди встал, подошел к книжной полке и снял оттуда какую-то книгу.

– Это я ее написал, – сказал он. – Ну ладно, совместно с еще одним исследователем. Но все идеи – мои. Вы обязательно должны ее прочитать.

– А пока… – сказала Фрида.

Баунди почти благоговейно положил книгу, затем присел на край стола.

– Чуть более двадцати лет назад я выступил с докладом о наших результатах на конференции в Чикаго. Доклад основывался на оценке двадцати шести пар однояйцевых близнецов, воспитанных отдельно. Знаете, как отреагировали мои коллеги?

– Нет.

– Это был риторический вопрос. Они разделились на тех, кто обвинял меня в некомпетентности, и тех, кто обвинял меня в непорядочности.

– Что вы имеете в виду?

– Возьмем такой пример. Один близнец жил в Бристоле, а другой – в Вулверхэмптоне. Когда они познакомились – им было уже под сорок, – то обнаружили, что оба женились на женщинах по имени Джейн, развелись с ними и женились на женщинах по имени Клэр. В качестве хобби оба собирали миниатюрные железные дороги. Кроме того, оба вырезали купоны на скидки из упаковок от круп, оба носили усы и бакенбарды. Другой пример: близнецы женского пола. Одна жила в Эдинбурге, другая – в Ноттингеме. Одна работала секретаршей врача общего профиля, другая – секретаршей стоматолога. Обе предпочитали одежду черного цвета, обе страдали астмой, обе испытывали такой страх перед лифтами, что поднимались по лестнице даже в высоких зданиях. И так далее, и так далее. Когда мы исследовали двуяйцевых близнецов, эффект исчезал практически полностью.

– Но почему вас раскритиковали?

– Остальные психологи просто не поверили мне. Что Дэвид Юм говорил о чудесах? Что куда более вероятно мошенничество, субъективная ошибка – что угодно, потому именно это следует предполагать в первую очередь, и все так и поступили. После моего доклада люди вставали и говорили, что я, должно быть, ошибся, что на самом деле близнецы прекрасно знали о существовании друг друга. Или что исследователи изначально искали совпадения и отбирали наиболее подходящие пары близнецов – ведь у любых двух человек наверняка будут какие-то странные общие привычки.

– Думаю, я бы засомневалась в своих выводах, – призналась Фрида.

– Думаете, я не сомневался? – воскликнул профессор. – Мы перепроверили все. Близнецов расспрашивали разные исследователи, мы проверяли происхождение и воспитание объектов – проверили все. Мы попытались получить другие результаты, но нам это не удалось.

– Если результаты подтвердились, – заметила Фрида, – тогда что происходит? Вы ведь не говорите о каком-то экстрасенсорном восприятии, потому что если так…

Баунди рассмеялся.

– Конечно, нет. Но вы психотерапевт. Вы считаете, что мы не более чем рациональные существа, что мы можем поговорить о своих проблемах, и…

– Это не совсем…

Баунди продолжал, словно не слыша ее:

– Говорят, наш мозг похож на компьютер. Если это правда – хоть это и не так! – то компьютер приходит в мир, уже имея большое количество программного обеспечения. Знаете, как самка черепахи, которая проводит всю свою жизнь в море. Она не учится, наблюдая за своей матерью, тому, как выходить на берег, откладывать яйца и закапывать их в песок. Просто включаются определенные нейроны – каким образом, нам не известно, – и она просто знает, что делать. Мои исследования близнецов показали: многое из того, что походит на реакцию на окружающую среду или решения, принятые якобы благодаря свободе воли, на самом деле просто работа характеристик, с которыми объект уже родился. – Баунди раскинул руки, как фокусник, только что выполнивший особенно ловкий трюк. – Вот и все. Проблема решена. Вы не должны считать, что сходите с ума.

– Не должна, – согласилась Фрида, но вид у нее был такой, словно все услышанное вовсе ее не успокоило.

– Проблема в том, что эти разделенные в младенчестве близнецы встречаются все реже. Социальные работники все реже склонны разделять их, опекунские учреждения тоже стараются держать их вместе. Конечно, для близнецов так гораздо лучше. А вот для таких людей, как я, наоборот. – Он нахмурился. – Но вы не ответили на мой вопрос. Почему это настолько срочно?

Но Фрида, казалось, мыслями уже в другом месте.

– Вы очень помогли мне, – сказала она. – Но мне нужно еще кое-что сделать.

– Возможно, в моих силах помочь вам. Вы хотите узнать больше о семье своего пациента?

– Вероятно, – кивнула Фрида.

– Моя команда обладает большим опытом в том, что касается вытаскивания на поверхность скрытых историй семей. Причем ненавязчиво. За эти годы мы установили несколько чрезвычайно полезных неофициальных контактов. Члены команды могут узнать о семьях такое, о чем сами члены семьи даже не догадываются. Они действут примерно так, как вы, но вы двигались на ощупь, а они работают более систематизированно.

– Это могло бы мне помочь, – согласилась Фрида.

– Если я могу оказать вам еще какую-то помощь… – сказал профессор Баунди. Его тон стал более теплым и почти потерял официальность. – Это могло бы загладить мою грубость, когда вы только пришли сюда. Я сожалею об этом, но вы оказались в центре одной из тех кошмарных ситуаций, когда мы приглашаем к себе соседей. Вы понимаете, о чем я, не правда ли? Это худшее время года.

– Я понимаю.

– Очевидно, мои сотрудники не смогут взяться за дело, пока не закончатся праздники. Как известно, в Великобритании все замирает на ближайшие десять дней или около того. Но если вы дадите мне имена этих двух братьев, их адреса или еще какие-то известные вам детали, то, возможно, мы могли бы провести кое-какую проверку, когда вернемся из отпуска.

– Какую еще проверку? – удивилась Фрида.

– Генеалогическое древо, – ответил профессор. – А также то, какие социальные услуги они получали, имели ли приводы в полицию, в срок ли выплачивали кредиты. Информация исключительно для вас. Мы очень тактичны. – Он взял книгу со стола и вручил ее Фриде. – Почитайте, и вы увидите, насколько мы осторожны.

– Хорошо, – согласилась она и записала ему два имени и адресá.

– Возможно, из этого вообще ничего не выйдет, – предупредил ее профессор Баунди. – Обещать ничего не могу.

– Я понимаю.

Он, извинившись, взял у Фриды книгу из рук.

– Давайте я подпишу ее для вас. По крайней мере, это помешает вам продать ее.

Он расписался и вернул книгу гостье.

Она посмотрела на подпись.

– Спасибо.

– Позвольте предложить вам отобедать с нами.

Фрида покачала головой.

– Вы мне очень помогли. Но я спешу.

– Прекрасно вас понимаю, – кивнул он. – Позвольте, я провожу вас.

Он повел ее к входной двери, поддерживая вежливый разговор об общих знакомых среди коллег, о конференциях, которые они, возможно, оба посещали. Они обменялись рукопожатием, и тут профессор, похоже, кое-что вспомнил.

– Они очень интересны, – заметил он, – эти разлученные близнецы. Я как-то раз написал статью о нескольких парах близнецов, в которых один из пары умер еще в матке. Они словно помнили о неродившемся брате или сестре, если вы понимаете, о чем я. Словно горевали о потере чего-то, о чьем существовании не знали, и отчаянно пытались обрести его вновь.

– Как это влияет на жизнь, – спросила Фрида, – когда чувствуешь себя неполноценным? Что с этим делать?

– Не знаю, – ответил Баунди. – Но думаю, что это вызывает стремление заполнить пустоту. – Он снова пожал ей руку. – Надеюсь, мы еще увидимся.

Он стоял и смотрел, как она садится в фургон, как фургон едет по дорожке, едва не зацепив «мерседес», принадлежащий директору колледжа, в котором работал профессор. Закрыв входную дверь, он не пошел к гостям, а некоторое время постоял в холле, погруженный в свои мысли, затем вернулся в кабинет и закрыл дверь. Поднял трубку и набрал номер.

– Кэти? Это Сет. Чем занимаетесь? Бросайте все и давайте ко мне. Я все объясню, когда приедете… Я знаю, что сейчас Рождество. Но Рождество бывает каждый год, а такое случается раз в жизни. – Он посмотрел на часы. – Полчаса? Прекрасно. Я буду ждать.

Баунди положил трубку и улыбнулся, вслушиваясь в гул беседы и звон бокалов в соседней комнате.

 

Глава 30

Когда Фрида вернулась в фургон, Джозеф выключил радио и выжидательно посмотрел на нее.

– Пора ехать, – сказала она. – И дайте мне свой мобильный. Мне нужно позвонить.

Они проехали несколько миль, а сигнала все не было. Когда на экране телефона наконец появилась полоска, Фрида велела Джозефу остановиться.

– Я курить, – сообщил он и вышел из фургона.

Фрида позвонила в полицейский участок.

– Мне нужно поговорить с главным инспектором Карлссоном. Я знаю, что он не бывает на работе по субботам, и знаю, что вы не дадите мне его домашний номер, поэтому оставлю номер мобильного, а вы передайте ему, что он должен перезвонить мне немедленно. Скажите, что, если он не свяжется со мной в течение десяти минут, я позвоню в газеты и дам им информацию о Мэтью Фарадее, которую он отказывается выслушать. Передайте ему это слово в слово. – Женщина на другом конце провода начала что-то говорить, но Фрида оборвала ее. – Десять минут, – повторила она.

Она посмотрела на Джозефа. Он с умиротворенным видом сидел около дороги под деревом, потерявшим все листья и согнувшимся под силой ветра, десятилетиями пронизывающего равнинную местность. Небо было белого цвета, а вспаханное поле походило на задубевшее от мороза коричневое море.

Мобильный телефон зазвонил.

– Фрида слушает.

– Какого черта вы о себе вообразили?

– Мы должны встретиться, причем немедленно! Вы где?

– Дома. Это единственный день недели, который я провожу с детьми. Я не могу уехать.

– Где вы живете? – Она записала адрес на клочке бумаги. – Я сейчас буду.

Фрида открыла дверцу фургона и позвала Джозефа.

– Домой? – спросил он, садясь в машину.

– Вы можете сначала отвезти меня еще в одно место?

Карлссон жил совсем недалеко от Хайбери-корнер, в викторианском двухэтажном доме, разделенном на несколько квартир. Поднимаясь по ступенькам к входной двери, Фрида практически у себя под ногами увидела окно цокольного этажа, где и располагалась его квартира. Как раз в тот момент, когда она туда заглянула, Карлссон прошел мимо окна, неся крошечную девочку: та обвила его руками и ногами, словно коала.

В таком виде он и открыл дверь. Он был небрит и одет в джинсы и синюю толстовку. У девочки были светлые, вьющиеся волосы и пухлые голые ножки. Она горько рыдала, прижавшись влажной щекой к его груди. Открыв ослепительно синий глаз и посмотрев на Фриду, она тут же снова его закрыла.

– Где вы были?

– Застряла в пробке из-за футбольного матча.

– Не очень-то удачное время вы выбрали.

– Я бы не приехала, если бы вы не игнорировали мои звонки.

Пол в просторной гостиной был усыпан игрушками и детской одеждой. На диване сидел мальчик, смотрел мультфильм по телевизору и жевал попкорн. Карлссон очень осторожно оторвал от себя дочку и посадил рядом с сыном. Рыдания стали громче.

– Только на пару минут, – сказал он. – А потом мы все вместе пойдем и поплаваем, обещаю. Дай ей попкорна, Мики.

Не отводя взгляда от экрана, мальчик протянул сестре стакан – девочка взяла столько, сколько уместилось в кулачке, и отправила в рот все сразу. К ее подбородку прилипли крошки.

Фрида и Карлссон прошли в другой конец комнаты, к большому окну, откуда был виден фургон и Джозеф в нем. Карлссон остановился чуть позади, словно загораживая от нее детей.

– Ну так что?

Фрида кратко рассказала о событиях последних нескольких дней, и по мере того как она говорила, выражение лица Карлссона менялось с раздраженного на внимательное и сосредоточенное. Когда она закончила, он помолчал, потом достал мобильный телефон.

– Мне нужно договориться, чтобы кто-то присмотрел за детьми. Их мать живет в Брайтоне.

– Я могла бы посидеть с ними, – предложила Фрида.

– Вы поедете со мной.

– Может, Джозеф?

– Джозеф?

Фрида указала на фургон.

– Что? – возмутился Карлссон. – Вы что, с ума сошли?

– Он мой друг, – возразила Фрида. – И заботится о моем коллеге. А вообще-то он строитель.

На лице Карлссона было написано сомнение.

– Вы можете за него поручиться?

– Он мой друг.

Она вышла к Джозефу.

– Домой? – снова спросил он. – Мне холодно, и я голодный.

– Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу и присмотрели за двумя маленькими детьми, – сказала она.

Похоже, он совершенно не удивился – по крайней мере, только молча кивнул и вылез из фургона. Она не знала, понял он ее или нет.

– Возможно, они будут плакать… Дайте им конфет или еще что-нибудь. Я не знаю…

– Я сам отец, – только и ответил он.

– Я вернусь, как только получится.

Джозеф тщательно вытер ботинки о коврик у двери. Появился Карлссон, уже в пальто и с сумкой.

– Я познакомлю вас с детьми, – предложил он. – Их мать приедет часа через полтора. Спасибо, что выручили. Мики, Белла, этот человек присмотрит за вами, пока не приедет мама. Ведите себя хорошо.

Джозеф остановился перед детьми, которые смотрели на него, вытаращив глаза. Белла уже приоткрыла рот, собираясь зареветь.

– Я Джозеф, – представился он и отвесил свой фирменный полупоклон.

 

Глава 31

Когда в дверь позвонили, Дин Рив даже не вздрогнул: он ожидал, что так будет.

Он встал и бросился по лестнице к Тэрри, которая красила маленькую комнату, неуклюже нанося кистью белые полосы. Она уже почти закончила: непокрашенными оставались только несколько квадратных футов. Дин погладил ее по голове, спросил:

– Все нормально?

– Конечно.

– Лучше, чтобы так.

– Я же сказала, все о’кей. – Звонок зазвонил снова. – Ты что, не собираешься открывать?

– Они не уйдут. Так что заканчивай здесь. Поторапливайся.

Он спустился по лестнице и открыл дверь, но на крыльце стояли вовсе не те, кого он ждал. Он увидел молодую женщину в очках без оправы, каштановые волосы перехвачены на лбу парой лент. Одета она была в черную замшевую куртку, синие джинсы и кожаные ботинки, доходившие почти до колен. В руках незнакомка держала кожаный портфель. Она улыбнулась.

– Дин Рив? – спросила она.

– А вы кто?

– Простите, что беспокою. Меня зовут Кэти Райпон, и я пришла, чтобы сделать вам предложение. Я работаю в университете, и мы проводим социологическое исследование – опрашиваем людей, выбранных наугад. Я только хочу предложить вам анкету и попросить разрешения заполнить ее вместе с вами. Это простой личностный тест. Мне нужно полчаса вашего времени или, возможно, чуть больше. Я бы хотела все сделать вместе с вами. А затем мы, разумеется, вознаградим вас за потраченное время. Мои работодатели заплатят вам сто фунтов. – Она улыбнулась. – Просто за то, что вы заполните обычную анкету. К тому же я помогу вам.

– У меня нет на это времени.

И он начал закрывать дверь.

– Пожалуйста! Это недолго. Мы не останемся в долгу.

Прищурившись, он подозрительно посмотрел на нее.

– Я же сказал: нет!

– А если мы заплатим сто пятьдесят?

– В чем подвох? – спросил он. – Нет, правда: почему именно я?

– Выбор совершенно случаен.

– Тогда зачем так настаивать? Постучите к соседям, и все дела.

– Тут нет никакого подвоха, – продолжала она, хотя ситуация заставляла ее нервничать. – Ваше имя не будет названо ни в одном исследовании. Мы просто анализируем типы личности. – Она сунула руку в карман пальто, достала кошелек, вынула оттуда карточку и протянула ее Дину. На карточке была ее фотография. – Видите? – сказала она. – Это организация, в которой я работаю. Вы можете позвонить моему начальнику, если хотите. Или зайти на наш веб-сайт.

– Я повторю свой вопрос: почему именно я?

Она снова улыбнулась, уже с замешательством. Обычно после фразы о деньгах все вопросы исчезали, и она не могла понять, почему в данном случае все пошло не так.

– Ваше имя выскочило в списке нашей базы данных. Для исследований нам нужны самые разные люди, и ваше имя оказалось в списке. Мы платим сто фунтов за полчаса вашего времени. У вас не будет никаких неприятностей.

Дин на мгновение задумался. Он посмотрел на взволнованное лицо женщины, затем скользнул взглядом по улице у нее за спиной: один раз, другой…

– Ладно, заходите.

– Спасибо.

У Кэти мурашки побежали по коже, но она не обратила на них внимания и вошла.

– Думаю, вы сказали мне не всю правду, – заявил он, и дверь с тихим, но отчетливым щелчком закрылась у нее за спиной.

Темно, так темно. Очень тихо. Капает вода. Высохший, раздутый язык коснулся влажного железа. Шорох крошечных лапок. Может, длинные желтые зубы только и ждут возможности изрубить его на корм для птиц? Ему нельзя говорить, нельзя произносить ни слова. Тело горит от холода, но говорить нельзя.

Что-то скребется. Ворчит. Темнота светлеет и режет его нежные глаза. Мягкий голос хозяина. Нельзя говорить. Ни один звук не сорвется. Нельзя даже дышать.

Скрежет. Темнота становится еще темнее.

О нет! О нет! Это не он издает этот звук. Словно дикий зверь тяжело дышит рядом. Словно дикий зверь пронзительно вопит рядом с ним. Снова, и снова, и снова. Что-то царапает его, трясет его, кричит, визжит и визжит – пронзительным, срывающимся безумием, так что у него вот-вот разорвутся уши. Нельзя говорить. Это проверка, и он должен выстоять, потому что, если он не выстоит, все закончится.

Но безумие продолжалось. Оно было вне его и одновременно внутри него, вопль поднимался и разносился эхом, а он не мог убежать. Ладони закрывают уши, тело свернулось в клубок, голова лежит на камне, острые камешки вонзаются в острые коленки, песок засыпает глаза, кожа горит. Сиди тихо! Давным-давно жил-был маленький мальчик…

Все пошло не так, как думала Фрида. Они не запрыгнули в автомобиль, не помчались прямо к дому. Вместо этого час спустя Фрида сидела в кабинете Карлссона и давала показания полицейскому в форме, а сам Карлссон стоял сбоку и хмурился. Сначала Фриде едва удавалось держать себя в руках.

– Почему мы сидим здесь? – возмутилась она. – Разве вы не считаете, что дело безотлагательное?

– Чем раньше поступит ваше заявление, тем раньше мы сможем получить ордер и начать действовать.

– У нас на это нет времени.

– Нас только вы и задерживаете.

Фриде пришлось сделать глубокий вдох, и лишь после этого она нашла в себе силы говорить спокойно.

– Ладно, – кивнула она. – Что вы хотите, чтобы я сказала?

– Изъясняйтесь как можно проще, – попросил ее Карлссон. – Все, что нам нужно, – это убедить судью выписать ордер. Так что не вдавайтесь в детали по поводу снов своего пациента, или его фантазий, или чем там они на самом деле были. Лучше вообще не упоминать их.

– То есть правду говорить нельзя?

– Просто скажите ту ее часть, которая поможет сдвинуть дело с места. – Он посмотрел на Иветту Лонг. – Готовы? – Она улыбнулась ему и щелкнула ручкой. Фрида подумала: «Она влюблена в начальника». Карлссон минуту помолчал. – Вы должны сообщить: «Во время сеансов психотерапии мой пациент Алан Деккер делал определенные утверждения, которые позволяли предположить, что его брат-близнец Дин Рив замешан в похищении ребенка…» и тому подобное.

– Почему бы тогда вам не продиктовать все самому?

– Если мы слишком углубимся в детали, судья может начать задавать сложные вопросы. Если мы найдем мальчика, то даже если вам рассказал о его местонахождении человек с Луны, это не будет иметь никакого значения. Нам просто нужен ордер.

Фрида сделала краткое заявление, а Карлссон кивал и время от времени вставлял комментарии.

– Годится, – наконец заявил он.

– Я подпишу что угодно, – заметила Фрида. – Лишь бы вы хоть что-то предприняли.

Иветта вручила ей бланк. Фрида подписала и оригинал, и лежащую под ним копию.

– Что мне теперь делать? – спросила Фрида.

– Поезжайте домой и займитесь чем-нибудь.

– А что намерены делать вы?

– Выполнять свою работу. Будем ждать ордера – его должны доставить через час-два.

– Разве мне нельзя помогать вам?

– Это не спортивный чемпионат.

– Какая несправедливость! – воскликнула Фрида. – Ведь это я обо всем рассказала.

– Если хотите участвовать в полицейских операциях, вам придется стать нашей коллегой. – Он замолчал. – Простите. Я вовсе не хотел… Послушайте, я сообщу вам, как все прошло, как только смогу. Это все, что я могу сделать.

Вернувшись домой, Фрида чувствовала себя ребенком, которого вытащили из кинотеатра за пять минут до окончания фильма. Она оказалась очень далеко от центра событий. Но что реально она могла предпринять? Она позвонила на мобильный Джозефу, но тот не ответил. Она позвонила Рубену, и он сказал, что Джозеф еще не вернулся. Она набрала горячую ванну и полежала, опустив голову в воду и пытаясь ни о чем не думать, но ничего не получилось. Она вышла из ванны и надела джинсы и старую рубашку. Разумеется, она найдет, чем заняться. Ей нужно кое-что запланировать на Рождество. Она долгие недели сопротивлялась, но сделать это все равно придется. Ей нужно перенести несколько встреч с пациентами: она, похоже, даже думать об этом сейчас не в состоянии.

Фрида приготовила кофе и выпила залпом целую чашку. У нее внезапно возникло ощущение, что она стала объектом психологического эксперимента, разработанного с целью продемонстрировать, как нехватка самоконтроля и автономии приводит к ярко выраженным, почти парализующим признакам беспокойства. Было уже почти шесть часов, за окном стемнело, когда в дверь позвонили. Это был Карлссон.

– Новости хорошие?

Карлссон прошел в дом.

– Вы хотите знать, был ли он там? Нет, его там не было. – Он взял очередную, наполовину полную чашку кофе, которую налила себе Фрида, и отпил. – Остыл уже, – заметил он.

– Я могу сварить свежий.

– Не стоит беспокоиться.

– Мне надо было поехать с вами, – заявила Фрида.

– Зачем? – саркастически спросил Карлссон. – Чтобы заглянуть в буфет, который мы пропустили?

– Я хотела бы понаблюдать за поведением Дина Рива.

– Он вел себя уверенно, если вы об этом. Как человек, которому нечего скрывать.

– И я уже видела его дом. Я могла бы сказать, не изменилось ли там что-нибудь с тех пор, как я там была.

– К сожалению, ордер не позволяет нам приводить с собой туристов.

– Подождите, – сказала Фрида.

Она вылила последний кофе из кофеварки в чашку, согрела его в микроволновой печи и передала Карлссону.

– Хотите что-нибудь к кофе? – вежливо предложила она. – Или в кофе?

Он покачал головой и сделал глоток.

– Вот как, значит, – сказала Фрида.

– Тот фоторобот, который вы на днях сделали… Реконструкция лица женщины.

– Да, и что с ним?

– У вас он есть?

– Да.

Повисла пауза.

– Я не просто хотел узнать, есть ли он у вас. Я хотел спросить, не могли бы вы принести его и показать мне?

Фрида вышла из комнаты и вернулась, неся распечатку. Она положила бумагу на стол и разгладила ее.

– Немножко помялось, – ядовито заметила она.

Карлссон наклонился и уставился на рисунок.

– Пока мои коллеги переворачивали дом вверх дном, а затем обратно, я забрел в спальню и увидел на стене вот это. – Из бокового кармана он достал маленькую фотографию в рамке и поставил ее на стол, рядом с распечаткой. – Никого не напоминает?

 

Глава 32

– Это та же самая женщина! – ахнула Фрида.

– Похожая. – Карлссон яростно потер лицо ладонями.

– Именно она.

– Вы что, не согласны со мной?

– Конечно, нет.

Он с мрачным видом уставился на нее.

– Это именно та женщина, которую вспомнила Роуз, – упрямо заявила Фрида.

– Роуз никого не вспоминала. Ее провели через процесс множественного выбора, предлагая последовательность изображений, которые в результате свелись к одному. Это не то же самое, что вспомнить.

– Это она. Сомнений нет. Или вы можете предложить какое-нибудь иное объяснение?

– Какого черта тут нужно объяснять? Благодаря целому ряду действий молодая женщина, страдающая после психологической травмы, придумала лицо, которое она, возможно, видела двадцать два года назад, а возможно, просто вообразила или придумала, и которое совершенно случайно немного походит на фотографию женщины в доме человека, которого, в свою очередь, подозревают в совершении совсем иного преступления. Как вы считаете, судья обрадуется подобной ситуации?

Фрида предпочла промолчать.

– И никаких следов Мэтью. Когда я говорю «никаких следов», то имею в виду – ничего. Не единой нитки или волокна. В доме есть комната, которую они только что закончили красить. Краска еще даже не высохла. Если его там и держали, ремонт уничтожил все следы. Знаете, что я думаю? Я думаю, что он давно умер, а меня силой тянут в мир теней и надежд. Если бы это делали родители ребенка, я бы их понял. Но вы просто лезете не в свое дело.

Фрида так пристально всматривалась в фотографию, что у нее разболелась голова.

– Это старая семейная фотография, – заметила она наконец.

– Возможно.

– Смотрите. – Фрида положила ладонь на снимок, закрывая волосы.

– Что?

– Разве вы не замечаете сходства? Дин Рив. И Алан тоже. Это, должно быть, его мать. Их мать.

Фрида забормотала что-то себе под нос: так ей легче думалось.

– Я должен сам понять, что вы имели в виду? – сердито спросил Карлссон.

– Помните, что я сказала о женщине? Джоанна не ушла бы с таким мужчиной, как Дин Рив. Но она вполне могла уйти с ней. Или вы так не считаете?

– Простите, – сказал Карлссон, – но я думаю о другом: о проведении расследования, допросах, свидетельских показаниях… Таковы правила. Нужно найти улики, свидетелей.

Фрида всматривалась в фотографию, словно снимок мог выдать все свои тайны.

– Она еще жива? Ей, по идее, не так много лет.

– Выясним, – кивнул он. – За эту ниточку стоит потянуть.

Фрида неожиданно вспомнила:

– С вашими детьми все нормально?

– Они вернулись к матери, если вы об этом.

– С Джозефом проблем не возникло?

– Он угостил их блинами и разрисовал им ноги несмываемыми чернилами.

– Хорошо. А вы установите слежку за Дином?

– Да, хотя толку от нее мало. – Карлссон помрачнел. – Даже если вы правы, он знает, что мы его разрабатываем. Так что…

– Вы хотите сказать, что он не приведет вас к Мэтью, потому что догадается о слежке?

– Правильно.

– Но даже если они куда-то спрятали мальчика, его ведь надо кормить, поить…

Карлссон пожал плечами. Его лицо оставалось мрачным.

– Скорее всего, это не он, – вздохнул инспектор. – Но если все-таки это был Дин Рив, то, похоже, он убил мальчика сразу после похищения. Если он не убил Мэтью немедленно, то, вероятно, убил его после того, как вы постучали в дверь. А если не убил… Ну, все, что ему сейчас надо делать, так это сидеть и ждать.

Карлссон наклонился к Роуз, рассматривавшей фотографию. Ее кухня была маленькой и холодной, на потолке красовалось коричневое пятно. Гудел радиатор отопления, из крана капала вода.

– Ну? – наконец спросил он.

Роуз подняла глаза. Он поразился, какая у нее бледная, прозрачная кожа: сквозь нее отчетливо проступали тонкие синие вены.

– Я не знаю, – ответила она.

– Но как вы считаете, это может быть она?

Ему хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.

– Я не знаю, – повторила она. – Я не помню.

– В памяти совсем ничего не всплывает?

Она безнадежно покачала головой.

Карлссон выпрямился. Спину у него свело, шея задеревенела и ныла.

– Ладно, – кивнул он. – Глупо было на что-то надеяться…

– Простите. Но вы ведь не хотите, чтобы я сказала то, что может ввести вас в заблуждение, правда?

– А почему бы и нет? Многие так делают.

Услышав его неожиданно резкий смех, Роуз вздрогнула.

Фрида сидела за шахматным столом и разыгрывала одну из партий, описанных в книге классических шахмат: Белявский против Нанна, игра 1985 года. Подбитые войлоком фигуры двигались по доске. В камине горел огонь. Часы отстукивали минуты. Пешки падали, ферзи продвигались вперед. Она думала о Дине и Алане, двух братьях с темно-карими глазами. Думала о Мэтью и представляла себе его веснушчатое веселое лицо. Думала о Джоанне, о ее щербатой, робкой улыбке. И пыталась не слышать их тонкие, высокие голоса, мучительно зовущие матерей, умоляющие прийти и спасти их.

Что-то… Должно же быть что-то, чего она не заметила, какой-нибудь крошечный, скрытый ключик, который она могла бы вставить в никак не поддающуюся тайну, приподнять потайной рычажок и открыть ее. Какие бы ужасы там ни скрывались, нет ничего хуже неведения. Она позволила себе вспомнить, как выглядели родители Мэтью на пресс-конференции, вспомнить их объятые страхом лица. Каково это – лежать по ночам в постели и представлять, как сын плачет и зовет их? Каково было родителям Джоанны – жить месяц за месяцем, год за годом, ничего не зная и не имея даже могилы, куда можно положить цветы?

В полночь зазвонил телефон.

– Я вас разбудил? – спросил Карлссон.

– Да, – солгала Фрида, поднимая фигуру слона и выжидательно сжимая ее в кулаке.

– Я собираюсь навестить миссис Рив. Она проживает в доме престарелых в Бектоне. Поедете со мной?

– Значит, она жива. Да, конечно, я еду с вами.

– Хорошо. Я утром пришлю за вами машину.

Однажды, еще учась в университете, Фрида ездила в Бектон – посмотреть на газовый завод, напоминающий колоссальные развалины посреди пустыни. У нее до сих пор сохранились старые фотографии этого места. Но с тех пор все кардинально изменилось: там, где некогда стоял завод, осталась лишь поросшая травой куча шлака. Похоже, все старое было уничтожено, а на его месте выросли ряды зданий восьмидесятых годов, многоэтажек, торговых центров и небольших промышленных объектов.

Дом престарелых «Вид на реку» – название никак не отражало реальной ситуации – представлял собой большое одноэтажное современное здание оранжевого цвета из необожженного кирпича, с внутренним двором и маленькой лысеющей лужайкой в центре, но без деревьев или кустов. Окна с металлическими рамами были забраны металлическими же решетками. Фрида подумала, что дом выглядит скорее как армейский барак. В жарко натопленном вестибюле стояли инвалидные коляски, ходунки, трости и большой кувшин с искусственными цветами, а в воздухе витал запах соснового освежителя и какой-то еды, возможно овсянки. Где-то играло радио, но в остальном было очень тихо. Наверное, большинство обитателей еще не встали с постели. В общей гостиной находились только два человека: низенький и худой как щепка мужчина со сверкающей лысиной, в чьих круглых очках отражалось солнце, и крупная женщина, одетая во что-то похожее на просторную оранжевую пелерину, на шее у нее был бандаж, а на ногах – слишком большие пушистые тапочки. На столах, ожидая своего часа, лежали пазлы.

– К миссис Рив сюда, пожалуйста.

Женщина повела их по коридору. У нее были седые, отливающие металлом волосы, уложенные в плотные, ровные локоны. Ягодицы ее перекатывались при ходьбе, руки и ноги были очень мускулистыми, а уголки губ опущены, даже когда она улыбалась. Ее звали Дейзи, «маргаритка», но от маргаритки в ней не было решительно ничего.

– Предупреждаю, – заявила она, прежде чем открыть дверь, снабженную глазком, который позволял заглянуть в палату, – она вам мало что сможет рассказать. – И она растянула губы в фальшивой улыбке.

Они вошли в небольшую квадратную комнату. Воздух здесь был спертым, пахло дезинфицирующим средством. Окно было забрано решеткой. Фриду поразило скудное убранство палаты. Неужели это все, что остается у человека на закате жизни? Узкая кровать, репродукция моста Вздохов на стене, единственная книжная полка с Библией в кожаном переплете, фарфоровая собачка, ваза без цветов и большая фотография сына в серебряной рамке, которую она решила оставить. В кресле у платяного шкафа сидела коренастая фигура во фланелевом халате и толстых поддерживающих колготках коричневого цвета.

Джун Рив оказалась женщиной невысокой – ноги у нее едва касались пола, – с точно такими же выцветшими, седыми волосами, как у Алана и Дина. Когда она повернулась к ним лицом, Фрида сначала не заметила никакого сходства со снимком. Лицо у старухи словно расползлось. Его форма исчезла, и все, что осталось, – это отдельные черты, утонувшие в плоти: острый подбородок, маленький сухой рот, карие, как у сыновей, глаза, правда, затуманенные. Определить ее возраст было невозможно. Сколько ей? Семьдесят? Сто? Ее руки и волосы казались молодыми, а бессмысленный взгляд и голос – намного старше.

– К вам посетители, – громко объявила Дейзи.

– Что у нее с руками? – спросил Карлссон.

– Она грызет пальцы, пока не пойдет кровь, так что мы бинтуем ей руки.

– Здравствуйте, миссис Рив, – сказала Фрида.

Джун Рив не ответила, хотя и проявила любопытство, дернув плечами. Они прошли в комнату – такую маленькую, что она с трудом вместила четырех человек.

– Я вас оставлю, – сказала Дейзи.

– Миссис Рив! – обратился к старушке Карлссон. Он старательно растягивал губы, словно четкая дикция могла донести до нее смысл сказанного. – Меня зовут Малком Карлссон. А это Фрида.

Голова Джун Рив резко повернулась, и женщина уставилась на Фриду мутным взглядом.

– Вы – мать Дина, – сказала Фрида, присаживаясь на корточки возле больной. – Дин! Вы помните Дина?

– А вы кто такие? – Вопрос прозвучал нечленораздельно и хрипло, словно у нее были повреждены связки. – Не люблю любопытных.

Фрида внимательно смотрела на нее, пытаясь составить картинку из морщин и складок. Может, лицо с рисунка все-таки было там двадцать два года назад?

Джун Рив потерла забинтованные ладони.

– Люблю крепкий чай и сахара побольше.

– Это безнадежно, – вздохнул Карлссон.

Фрида наклонилась к старухе так близко, что вдохнула кислый запах ее тела.

– Расскажите мне о Джоанне, – попросила Фрида.

– Не твое дело.

– Джоанна. Маленький ребенок.

Джун Рив не отвечала.

– Вы похитили ее? – Тон Карлссона стал резким. – Вы и ваш сын. Расскажите нам.

– Это не поможет, – заметила Фрида и мягко спросила старуху: – Все произошло возле кондитерской, правда?

– Как я сюда попала? – спросила старуха. – Я хочу домой.

– Вы давали ей конфеты?

– Лимонный шербет, – неожиданно заявила она. – Мармелад.

– Именно это вы ей и дали?

– Ты кто такая?

– Потом вы посадили ее в машину, – продолжала Фрида. – С Дином.

– Ты была капризной девчонкой? – Ее лицо неожиданно расплылось в непристойной усмешке. – Да? Мочила штанишки. Кусалась. Капризуля!

– А Джоанна была капризной? – уточнила Фрида. – Джун, расскажите нам о Джоанне.

– Я хочу чаю.

– Она кусала Дина? – Пауза. – Он ее убил?

– Мой чай. Три ложечки сахара.

Лицо миссис Рив сморщилось, словно она вот-вот расплачется.

– Куда вы отвезли Джоанну? Где она похоронена?

– Что я здесь делаю?

– Он убил ее сразу или где-то спрятал?

– Я завернула его в полотенце, – воинственно заявила старуха. – Кто-то наверняка нашел его и взял себе. Кто ты такая, чтобы судить меня?

– Она говорит об Алане, – спокойно объяснила Фрида Карлссону. – Его нашли, завернутого в тряпку, в небольшом парке, в спальном районе.

– Да кто вы вообще такие? Я вас сюда не приглашала. Каждый должен заниматься своим делом. И сидеть тише воды ниже травы.

– Где тело?

– Хочу чаю, хочу чаю! – Она кричала все громче и громче. – Чай!

– Ваш сын, Дин…

– Нет.

– Дин где-то спрятал Джоанну.

– Я вам ничего не скажу. Он позаботится обо мне. Ясно вам, журналюги? Чертовы шакалы! Гиены проклятые!

В дверях появилась Дейзи.

– Она расстроена. Теперь вам из нее точно ничего не выжать.

– Вы правы. – Фрида встала. – Мы оставим ее в покое.

Они вышли из комнаты и направились по коридору к вестибюлю.

– Она когда-нибудь говорила о девочке по имени Джоанна? – спросил Карлссон.

– Она очень скрытная, – ответила Дейзи. – Чаще всего просто сидит у себя в комнате. Практически не разговаривает, разве что пожаловаться захочет. – Она поморщилась. – Уж это она умеет!

– Вам ни разу не показалось, что ее терзает чувство вины?

– Ее? Она только сердится. Чувствует себя обиженной.

– По какому поводу?

– Ну вы же слышали. Что к ней все лезут.

Даже когда они оказались в вестибюле, Карлссон не проронил ни слова.

– Ну? – не выдержала Фрида.

– Что «ну»? – горько переспросил Карлссон. – У меня есть женщина, пытающаяся восстановить в памяти лицо человека, которое не могла вспомнить на протяжении двадцати двух лет. У меня есть однояйцевый близнец, страдающий кошмарами и странными фантазиями, а теперь у меня есть женщина с синдромом Альцгеймера, болтающая о лимонном шербете.

– В том, что она говорила, есть рациональное зерно. Отдельные кусочки мозаики.

Карлссон с такой силой распахнул входную дверь, что она громко хлопнула о стену.

– Кусочки! О да! Отрывки всякой ерунды, тени воспоминаний, странные совпадения, неприятные ощущения, идиотские предчувствия. Вот и все, к чему сводится это чертово дело. Оно может угробить мою карьеру, как это случилось с детективом, который двадцать два года назад вел дело Джоанны.

Они вышли на улицу и остановились.

– Утро доброе, – вежливо поздоровался Дин Рив.

Он был гладко выбрит, волосы аккуратно убраны от лица. И он улыбался им – вполне миролюбиво, но воспринималась его улыбка как вызов.

У Фриды пропал дар речи. Карлссон только коротко кивнул.

– Как чувствует себя моя мама? – Он приподнял бумажный пакет с проступившими пятнами жира. – Я принес ей пончики. Она любит есть пончики по воскресеньям. Аппетит – единственное, что осталось от прежней мамы.

– До свидания, – хрипло попрощался Карлссон.

– Я уверен, что мы очень скоро снова встретимся, – вежливо ответил Дин. – Так или иначе.

И, проходя мимо, подмигнул Фриде.

 

Глава 33

Только пробило десять. Фрида сидела в своем кабинете, одна. Она посмотрела на часы. Алан опаздывал. Но что в этом удивительного? После того как он узнал много нового о себе и о том, как она втерлась к нему в доверие, а потом обманула, – неужели она действительно ожидала, что он придет на сеанс? Один врач наплевал на его проблемы, другой – обманул. Как он теперь поступит? Возможно, просто разочаруется в психотерапии. Это было бы логично. Или подаст официальную жалобу. Снова. И все может закончиться куда как хуже. Фрида думала об этом, но поняла, что не стоит всерьез рассматривать такую возможность; все выяснится само собой, только чуть позже. Всю долгую ночь, час за часом, она провела без сна. В обычной ситуации она бы встала, оделась, вышла на улицу и бродила по безлюдному городу; но в этот раз просто лежала в постели и прокручивала в памяти, что ей сказал Карлссон. Он был прав. Она выставила на всеобщее обозрение сны и обрывки воспоминаний, или образы, похожие на воспоминания, совпадения. Ведь именно это она и делала, в этом заключалась ее работа: вытаскивать наружу то, что происходило в головах пациентов; то, что приносило им ощущение счастья или несчастья или пугало их; связи, которые они сами выстраивали между отдельными событиями и которые могли провести их через хаос и страх.

Теперь привычный ход вещей нарушился. Где-то там был Мэтью. Или тело Мэтью. Возможно – вероятно! – его убили в течение часа после похищения. Именно это утверждает статистика. Но что, если он все-таки остался в живых? Фрида заставляла себя думать об этом, словно принуждала себя смотреть на солнце, как бы сильно ни болели глаза. Каково пришлось тому, другому детективу – Тэннеру? Дошел ли он до такого состояния, что начал надеяться обнаружить мертвое тело? Просто потому, что тогда он будет знать наверняка…

Загудел домофон, и Фрида впустила Алана в подъезд.

Она открыла дверь, он спокойно вошел и сел в кресло для пациентов. Фрида расположилась напротив.

– Прошу прощения, – сказал он. – Поезд стоял в туннеле минут двадцать. Я ничего не мог поделать.

Алан поерзал, потер глаза и провел рукой по волосам. Он сидел и молчал. Фрида привыкла к этому. Более того, она чувствовала, что очень важно не нарушать молчания, не заполнять его собственной болтовней, как бы оно ни раздражало. Молчание само по себе может выступать как вид коммуникации. Случалось, пациент сидел перед ней десять, а то и двадцать минут, прежде чем решался заговорить. Она помнила вопрос из времен, когда еще училась в университете: если пациент заснул, нужно ли будить его? Нет, настаивал ее руководитель. Уснуть уже само по себе означает сделать определенное заявление. Впрочем, до конца этот постулат она так и не смогла принять. Если молчание и представляет собой вид коммуникации, то весьма дорогостоящий и непродуктивный. Она подозревала, что легкий толчок локтем нельзя рассматривать как нарушение отношений между врачом и пациентом. Когда молчание затянулось, она решила, что в данном случае, возможно, легкий толчок локтем – то, что нужно.

– Порой, когда человек не хочет говорить, – начала она, – это означает то, что он хочет сказать слишком многое. И ему тяжело решить, с чего начать.

– Я просто чувствовал себя разбитым, – ответил Алан. – У меня были проблемы со сном, я то работал, то нет, и мне это очень тяжело давалось.

Снова повисла пауза, но сказанное совершенно сбило Фриду с толку. Он что, водит ее за нос? Его молчание – своеобразное наказание? Она также испытывала разочарование: пришло время анализировать его новое самовосприятие, а не шарахаться от него.

– Это и есть настоящая причина? – спросила она. – Мы просто притворимся, что ничего не произошло?

– Что?

– Я понимаю: то, что вы недавно узнали, неминуемо повлияет на вас, – сказала она. – Наверное, ваш привычный мир перевернулся с ног на голову.

– Все вовсе не так плохо, – озадаченно возразил он. – Но как вы узнали? Вам Кэрри позвонила? Решила действовать у меня за спиной?

– Кэрри? – удивленно переспросила она. – Похоже, у нас с вами явное недопонимание. Что происходит?

– У меня случаются потери памяти. И я подумал, что о них вы и говорите.

– Что значит «потери памяти»?

– Я послал Кэрри цветы и совершенно забыл о том, что заказал их. Что это значит? Мне бы следовало чаще так поступать. Но почему я ничего не помню? Вот так люди и сходят с ума, верно?

Фрида помолчала. Она не могла понять, что происходит. Словно Алан говорил на непонятном для нее языке. Хуже того, у нее возникло ощущение, что что-то пошло не так. Неожиданно ей в голову пришла одна мысль, и она вздрогнула. Ей нужно взять себя в руки и говорить спокойно, так, чтобы голос не задрожал и не выдал ее волнения.

– Алан, – произнесла она, слыша себя словно со стороны. – Вы помните, как вечером в пятницу приходили ко мне домой?

Он разволновался.

– Я? Нет. Нет, я бы знал!

– То есть ко мне домой вы не приходили?

– Я даже не знаю, где вы живете. Как же я мог прийти? В чем дело? Я не мог забыть об этом. Я весь вечер просидел дома. Мы смотрели фильм, заказали еду на дом…

– Извините, я вас на секунду оставлю, – изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, сказала Фрида. – Мне нужно…

Она вышла из комнаты и зашла в крохотную ванную. Наклонилась над раковиной. Подумала, что сейчас ее, наверное, стошнит. Несколько раз медленно и глубоко вдохнула. Открыла кран с холодной водой и намочила кончики пальцев. Закрыла кран и вернулась в свой кабинет.

Алан посмотрел на нее. В глазах у него читалось беспокойство.

– Вам плохо?

Она села.

– Вы не сходите с ума, Алан. Но мне просто нужно убедиться… С момента нашего последнего сеанса в этом кабинете вы не делали попыток связаться со мной… ну, знаете, чтобы поговорить?

– Вы что, смеетесь надо мной? Если так, вы не имеете права.

– Прошу вас!

Он сдался:

– Ладно. Нет, я не делал попыток связаться с вами. Сеансы меня и так выматывают.

– Давайте на этом остановимся. Мне очень жаль. Я хотела бы, чтобы вы несколько минут подождали за дверью, а затем мы вернемся к разговору.

Алан встал.

– Что происходит? О чем, черт возьми, вы говорите?

– Я должна позвонить. Это срочно.

Она почти вытолкала Алана за дверь, а затем бросилась к телефону и позвонила Карлссону на мобильный. Она знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и когда объяснила, что случилось, то дурные предчувствия только усилились.

– Как такое могло произойти? – воскликнул Карлссон. – Вы что, слепая?

– Я знаю, я знаю. Они одинаковые, абсолютно одинаковые. И он, вероятно, увидел своего брата. Он был одет в точности, как Алан. Или достаточно похоже.

– Но зачем он это сделал? В чем смысл?

Фрида вздохнула поглубже и рассказала.

– Господи, – выдохнул Карлссон. – Что вы ему наговорили?

– Я сказала ему то, что, по моему мнению, ему следовало знать. Я хочу сказать – то, что следовало знать Алану.

– Другими словами, вы рассказали ему все.

– В значительной степени, – согласилась Фрида. На другом конце провода раздался какой-то звук. – Что это было?

– Это я пнул ногой стол. Значит, вы сказали ему, в чем его подозреваете. Как вы могли совершить такую глупость? Вы что, вообще не смотрите на своих пациентов? – Судя по звуку, стол получил второй пинок. – То есть он ждал нас?

– Он, наверное, был готов к этому. Кроме того, думаю, это он отправил цветы жене Алана. Кто-то же это сделал. И я считаю, что, скорее всего, он.

– Зачем?

– Можно предположить, что он пытается продемонстрировать нам, кто управляет ситуацией.

– Мы и так это знаем. Он. Все равно нам придется вызвать его в участок. И его жену или любовницу – кем она там ему приходится. Хоть вряд ли от этого будет толк.

– Он играет с нами.

– Посмотрим.

 

Глава 34

Сет Баунди позвонил Кэти Райпон на мобильный. Он слушал, как длинные гудки сменились переадресацией на голосовую почту. Оставил очередное сообщение, хотя оно ничуть не отличалось от всех предыдущих: «Позвоните мне немедленно». Снова проверил электронную почту, убедился, что девушка не связалась с ним за последние несколько минут, прошедшие с момента прошлой проверки. Заглянул и в папку «Спам» – на всякий случай, в надежде, что ее сообщение оказалось там. Почувствовал раздражение. Он не мог ни на чем сосредоточиться. В какие игры она играет?

Жена постучала в дверь кабинета и вошла, прежде чем он успел заявить, что занят.

– Пора обедать, – сообщила она.

– Я не голоден.

– Мне казалось, ты собирался пойти в магазин. Ты не сделал ничего из того, что запланировал, – по твоим же собственным словам. Ты считаешь, что я стану покупать подарки твоей сестре?

– Выйду позже.

– До Рождества осталось три дня. И ты в отпуске.

Баунди наградил жену таким взглядом, что она попятилась и закрыла за собой дверь. На этот раз он позвонил на городской телефон Кэти. Он звонил и звонил, но никто не снимал трубку. Он попытался вспомнить: она жила в Кембридже, конечно, но куда она ездила во время отпусков? Где живут ее родители? Он очень смутно помнил, что когда-то она рассказывала о своем происхождении и воспитании, но тогда он не обратил на ее слова надлежащего внимания. Однако что-то в его памяти все-таки всплыло. Что же это? Что-то о сыре. Ах да, соревнование по скатыванию головок сыра с холма, проходящее в ее родном городе. Он погуглил «скатывание головок сыра», и на экране тут же появились десятки ссылок на соревнование по катанию сыра, каждый год проходящее на Куперс-хилл в Глостере.

Сет позвонил в справочную и попросил номер телефона Райпон – имени он не знал – в Глостере. Выяснилось, что такой человек там проживает – всего один человек. Он набрал номер. Трубку сняла женщина. Да, она мать Кэти. Нет, Кэти здесь нет. Она должна приехать домой на Рождество, но еще не появилась. Нет, она не знает, где ее дочь.

Он положил трубку. Первоначальное раздражение сменилось замешательством, а теперь постепенно превращалось в беспокойство. Та женщина, доктор Кляйн, – почему она хотела встретиться с ним немедленно? Почему ее дело не могло подождать? Он тогда так разволновался при мысли о новой, неизвестной паре близнецов, что ни о чем другом и думать не мог. Что он натворил? Несколько минут он сидел в кресле, глубоко задумавшись. Затем еще раз взял мобильный.

Высокий, тонкий звук уже давно исчез; но как давно – он не знал. Дней больше не было, все превратилось в одну бесконечную ночь. Однако раньше ночь приходила, только когда мама читала ему сказки перед сном, когда он был Мэтью. «Красная Шапочка» – но ее проглотил волк. «Гензель и Гретель» – но они заблудились в лесу, а отец так и не пустился на их поиски. Кто-то тяжело дышал, сопел, вопил, ревел, как ржавый механизм, в котором что-то заело и он изрубил сам себя. Затем ужасные звуки неожиданно смолкли, а вокруг него снова сомкнулась тишина. Только шелест в углу, капающая вода, лихорадочный стук сердца и собственный неприятный запах. У его тела закончился он сам. Он лежал в остатках самого себя. Но он был один. Он сдержал слово. Он не произнес ни звука.

Фрида мерила шагами комнату, едва ли не физически чувствуя присутствие Алана в коридоре. Она не хотела с ним разговаривать, пока не приедет Карлссон. Она уже наделала достаточно ошибок. Зазвонил телефон, и она сняла трубку.

– Фрида?

– Хлоя! Я сейчас не могу говорить. Я перезвоню тебе позже, хорошо?

– Нет, нет, нет! Подожди. Папа уезжает на Рождество на Фиджи.

– Я занята.

– Тебе что, вообще наплевать? Что мне делать? Он обещал отвезти куда-нибудь меня, а не эту свою подружку. А мне теперь придется все Рождество торчать в нашей вонючей крысиной норе, да еще и с мамочкой.

– Хлоя, давай поговорим об этом позже!

– Знаешь, у меня есть бритва. Я сижу в своей комнате, и у меня бритва.

– Я не поддамся на шантаж!

– Ты моя тетя. Ты должна меня любить. Меня больше никто не любит! Он не любит. А мамочка… она просто ненормальная. Я с ней свихнусь. Точно свихнусь.

– Я приду сегодня вечером. Тогда все и обсудим.

– А можно, мы придем к тебе на Рождество?

– Ко мне?

– Да.

– У меня крошечный домик, я не умею готовить, у меня не будет елки. И я ненавижу Рождество.

– Пожалуйста, Фрида! Ты не можешь позволить мне гнить здесь.

– Ладно, ладно. – Что угодно, лишь бы Хлоя повесила трубку. – Мне уже пора.

Карлссон произвел на Фриду сильное впечатление. Похоже, он умел делать несколько дел одновременно: решать срочные вопросы по телефону с кем-то в полицейском участке; отдавать четкие, отрывистые приказы; выводить ее и изумленного Алана из здания и вести обоих к своему автомобилю. Карлссон придержал дверцу.

– Я бы хотел, чтобы вы с доктором Кляйн поехали со мной. Я все объясню по дороге.

– Я что-то нарушил? – поинтересовался Алан.

Фрида положила руку ему на плечо. Карлссон сел на переднее сиденье. До нее доносились обрывки его лающих приказов:

– Держите их по отдельности, – сказал он. И добавил: – Я хочу, чтобы они обыскали каждый чертов дюйм этого дома.

Тем временем Фрида беседовала с Аланом – настолько четко и спокойно, насколько хватало выдержки. При этом она не могла отделаться от странного ощущения, что уже рассказывала ту же самую историю тому же самому человеку, и не могла сдержаться и не сравнивать их. Как она умудрилась не заметить разницы? Выражения их лиц были почти одинаковыми, но Алан воспринимал каждую новость с таким видом, словно его ударили. Когда она рассказала ему половину, он прошептал:

– У меня есть мать. И брат-близнец. Когда вы узнали?

– Недавно. Пару дней назад.

Он глубоко, с присвистом вздохнул.

– Моя мать…

– Она практически ничего не помнит, Алан. Она нездорова.

Он опустил глаза и уставился на свои руки.

– Он очень похож на меня?

– Да.

– Я не о том. Он действительно похож на меня?

Теперь Фрида поняла, о чем он спрашивает.

– До некоторой степени, – призналась она. – Все очень сложно.

Алан посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала настойчивость, которая раньше появлялась в них лишь на доли секунды.

– Дело не во мне, не так ли? – спросил он. – Вы используете меня, чтобы добраться до него.

На мгновение Фриде стало стыдно, но одновременно она испытала нечто сродни удовольствию. Он не разрыдался и не упал в обморок, услышав новости. Он держался. Он сердился на нее.

– На самом деле все не так. Я здесь ради вас. Но есть… – она неопределенно покрутила рукой, – есть еще и все это.

– Вы считаете, он осуществил то, что хотел сделать я?

– Возможно, определенные чувства у вас совпадают, – ответила Фрида.

– Значит, я такой же, как он?

– Кто знает! – вмешался в разговор Карлссон, чем заставил Алана подпрыгнуть. – Но мы хотели бы знать наверняка. Мы будем благодарны вам за сотрудничество.

– Я понял.

Приблизившись к полицейскому участку, они увидели группу мужчин и женщин, толпящихся на тротуаре; некоторые сжимали в руках фотоаппараты.

– Что они здесь делают? – удивилась Фрида.

– Разбили лагерь, – пожал плечами Карлссон. – Как чайки вокруг свалки. Мы заедем сзади.

– Он там? – внезапно спросил Алан.

– У вас нет необходимости встречаться с ним.

Алан прижался лицом к окну, как маленький мальчик, всматривающийся в мир, которого не понимает.

 

Глава 35

Фрида сидела с Аланом в маленькой комнате без мебели. Она слышала, как звонят телефоны. Кто-то принес им чай, холодный и слишком щедро разбавленный молоком, и снова ушел. На стене висели часы: минутная стрелка медленно двигалась, проводя их через вторую половину дня. Снаружи было ужасно холодно, а внутри – тепло, душно, затхло. Они практически не разговаривали. Здесь это было не к месту. Алан постоянно доставал из кармана мобильный телефон и смотрел на него. В какой-то момент он даже заснул. Фрида встала и выглянула в маленькое окно. Оттуда открывался вид на строительный вагончик и мусорный ящик. Темнело.

Дверь открылась. В проеме стоял Карлссон.

– Идемте со мной.

Фрида сразу заметила, что он кипит от гнева. У него даже дергалось лицо.

– Что случилось?

– Сюда.

Они прошли через помещение с открытой планировкой, где царила суета, звонили телефоны, стоял гул голосов. В одном углу проходило совещание. Они остановились у двери.

– Вам нужно кое с кем встретиться, – сказал Карлссон. – Вернусь через минуту.

Он открыл перед ней дверь. Фрида уже собиралась задать ему вопрос, но передумала. Появление Сета Баунди оказалось настолько неожиданным, что какое-то мгновение она не могла вспомнить, кто он такой. Он очень изменился. Волосы у него торчали пучками, узел на галстуке распустился. Лоб блестел от пота. Заметив ее, он встал, но тут же снова сел.

– Простите, – сказала Фрида, – но я не понимаю, вы-то что здесь делаете?

– Я просто повел себя как ответственный гражданин, – сердито пробормотал он. – Я просто выразил беспокойство, а меня тут же выдернули из дома и отправили в Лондон. Это просто…

– Беспокойство? Какое беспокойство?

– Похоже, одна моя аспирантка пропала без вести. Не думаю, что произошло что-то серьезное. Она взрослая женщина.

Фрида села напротив Баунди, поставила локти на стол и пристально посмотрела на него. Он нервно переводил взгляд с ее лица на окно и обратно. Когда она заговорила, ее голос звучал тише, но резче.

– Но почему здесь? Зачем вы нужны в Лондоне?

– Я… – Он замолчал и снова схватился за голову. Очки у него сползли на кончик носа. – Понимаете, мне предоставилась такая возможность! Вы не ученый. Такие объекты попадаются все реже и реже.

– Дело в адресах, – неожиданно поняла Фрида.

Профессор облизнул губы и с тревогой посмотрел на нее.

– Вы послали кого-то по тем адресам, которые я вам дала.

– Нам нужно было просто установить контакт. Стандартная процедура.

– Но она перед вами не отчиталась?

– Она не поднимает трубку, – признался Баунди.

– Почему вы не сказали мне?

– О чем? О стандартной процедуре?

– Кто эта аспирантка?

– Кэтрин Райпон. Она очень способная.

– И вы послали ее туда одну?

– Она психолог. Она должна была просто задать несколько вопросов.

– Вы понимаете, что наделали? – спросила Фрида. – Вы что, не знаете, кто этот человек?

– Я не знал! – в отчаянии воскликнул он. – Я просто подумал, что вы хотите придержать их для себя. Вы мне о нем ничего не рассказывали.

Фриде хотелось накричать на Баунди, ударить его, но она быстро взяла себя в руки. Возможно, она виновата в случившемся не меньше, чем он. Разве ей не следовало догадаться, что он наверняка захочет что-то предпринять? Разве не должна она видеть людей насквозь?

– Она действительно ни разу не связалась с вами?

Баунди, казалось, не слушал ее.

– С ней ведь ничего не случится, правда? – Он говорил не столько с Фридой, сколько с самим собой. – Я не виноват. Она непременно появится. Люди так просто не исчезают.

У Карлссона ушла минута на то, чтобы взять себя в руки. Он не хотел выходить из себя или демонстрировать свой страх. Гнев – это оружие, которое следует применять в исключительных случаях, а вовсе не слабость или потеря самоконтроля. Все остальное подождет. Он вошел в комнату, тщательно закрыл за собой дверь, устроился за столом напротив Дина Рива и несколько минут молча наблюдал за ним. Дин так походил на мужчину, который только что сидел в его автомобиле, что сначала инспектор заметил только общие особенности внешности близнецов, не обратив внимания на различия между ними. Оба были чуть ниже среднего роста, крепкие и коренастые, с круглыми лицами; у обоих были седые волосы, упрямо торчащие на макушке и все еще отливавшие первоначальным медно-рыжим цветом, – рыжим, как у Мэтью Фарадея и мальчика из фантазий Алана. У обоих были поразительные карие глаза и усыпанная выцветшими веснушками кожа. Оба были одеты в клетчатые рубашки – хотя, вспомнил он, рубашка Алана была в синюю и зеленую клетку, тогда как у Дина – более яркая. Они оба грызли ногти, у обоих была привычка вытирать ладони о брюки и постоянно менять положение ног. Ситуация была нестандартной – инспектор словно попал в странный и беспокойный сон, где все представлено в двух экземплярах, где одно обязательно напоминает другое. И то, как они прикусывали нижнюю губу, – даже эта деталь совпадала. Но когда Дин, положив руки на стол и наклонившись вперед, открыл рот, то перестал напоминать Карлссону своего брата-близнеца, хотя оба обладали немного приглушенным голосом, оба иногда проглатывали окончания.

– И снова здравствуйте, – сказал он.

Карлссон раскрыл папку, которую держал в руках, достал фотографию и положил ее перед Ривом.

– Взгляните сюда, – распорядился он.

И уперся взглядом в лицо подозреваемого, ожидая реакции, проблеска узнавания в глазах. Но не заметил ничего, совсем ничего.

– Это он? – спросил Рив. – Мальчик, которого вы ищете?

– Разве вы не читаете газет?

– Не читаю.

– И телевизор не смотрите?

– Футбол смотрю. Тэрри смотрит кулинарные программы.

– А как насчет этой? Девочку узнаете?

Карлссон положил на стол старую фотографию Джоанны. Рив смотрел на нее несколько секунд, затем пожал плечами.

– Ответ отрицательный?

– Кто она?

– А вы не знаете?

– Если бы я знал, зачем мне у вас спрашивать?

Рив не смотрел на Карлссона, но, похоже, и не избегал его взгляда. Одни люди, попадая в условия допроса, моментально раскалываются. Другие демонстрируют признаки стресса: потеют, спотыкаются на каждом слове, говорят невнятно. Карлссон быстро понял, что Рив не принадлежит ни к одной из групп. Если на то пошло, он казался равнодушным, а возможно, даже немного довольным.

– Неужели вам нечего сказать? – удивился Карлссон.

– Вы же не задали мне ни одного вопроса.

– Вы его видели?

– Вы спросили об этом, когда только пришли ко мне домой. Тогда я ответил отрицательно. С тех пор ничего не изменилось.

– Известно вам что-нибудь о его местонахождении?

– Нет.

– Где вы были в пятницу, тринадцатого ноября, приблизительно в четыре часа дня?

– Мы это уже обсуждали. Вы задаете мне один и тот же вопрос. И я снова дам вам тот же ответ. Я не знаю. С тех пор прошло много времени. Наверное, я работал. Или возвращался с работы. Возможно, уже вернулся домой и предвкушал выходные.

– Где вы тогда работали?

Рив пожал плечами.

– Не знаю. То там то сям. Я сам себе начальник. Мне так больше нравится. Как потопаю – так и полопаю, и никто мне не указ.

– Вы не могли бы немного напрячь память?

– Может, в тот день я делал что-то для себя. Тэрри вечно грызет меня, что в доме ничего не работает. Ох уж эти женщины!

– То есть вы были дома?

– Возможно. А возможно, и нет.

– Мистер Рив, мы намерены опросить всех ваших соседей, вернее, вообще всех, кто мог видеть вас в тот день. Не могли бы вы дать нам более точную информацию?

Он с преувеличенно серьезным видом почесал затылок.

– Соседей у меня немного, – вздохнул он. – И мы ни с кем не общаемся, живем обособленно.

Карлссон откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки.

– Исчезла женщина по имени Кэтрин Райпон, двадцати пяти лет. В последний раз ее видели три дня назад, когда она выехала из Кембриджа, собираясь заглянуть по двум адресам. Один из них ваш.

– Кто она?

– Ученый. Она хотела поговорить с вами, чтобы получить данные для научно-исследовательской работы, и теперь ее объявили пропавшей без вести.

– О чем она хотела со мной поговорить?

– Вы ее видели?

– Нет.

– Мы сейчас допрашиваем вашу жену.

– Она не хуже меня может сказать «нет».

– И ордер на обыск вашего дома все еще действителен.

– Вы его уже обыскали.

– Значит, обыщем еще раз.

Рив слабо улыбнулся.

– Я знаю это чувство. Довольно неприятное, не так ли? Когда что-то теряешь и тебя охватывает отчаяние, начинаешь искать там, где уже все осмотрел.

– И мы просмотрим все записи камер видеонаблюдения. Если она была в вашем районе, мы об этом узнаем.

– Рад за вас, – сказал Рив.

– Так что если вам есть что нам сообщить, то лучше сделать это прямо сейчас.

– Мне нечего сообщить.

– Если вы скажете нам, где мальчик, – продолжал Карлссон, – мы сможем заключить соглашение. Мы можем все это прекратить. А если он мертв, вы можете, по крайней мере, положить этому конец, избавить родителей от страданий.

Рив достал из кармана бумажный платок и громко высморкался.

– У вас есть мусорное ведро? – спросил он.

– Здесь нет, – коротко ответил Карлссон.

Рив скомкал платок и положил его на стол.

– Мы знаем, что вы действовали от имени своего брата-близнеца, – возобновил допрос Карлссон. – Зачем вы это сделали?

– Разве? Я просто послал цветы. – По его лицу снова прошла тень улыбки. – Думаю, она редко получает цветы. Женщины их любят.

– Я могу задержать вас, – заявил Карлссон.

Рив, похоже, задумался.

– Полагаю, теперь я мог бы рассердиться. Я мог бы потребовать пригласить адвоката.

– Если вам нужен адвокат, мы его предоставим.

– Знаете, что мне действительно нужно?

– Что?

– Я бы не отказался от чашечки чая. С молоком и двумя ложками сахара. И я бы, пожалуй, съел сдобную булочку. Я не переборчив. Мне все нравятся: с заварным кремом, с имбирными орехами, с изюмом.

– Здесь не кафе.

– Но если вы задержите меня, то должны накормить. Дело в том, что вы уже обыскивали мой дом, но ничего не обнаружили. Вы привезли меня сюда и спросили, не видел ли я того ребенка и ту женщину, и я ответил: «Нет, не видел». И больше мне нечего вам сказать. Но если вы хотите, чтобы я сидел здесь, то я буду сидеть здесь. И если вы хотите, чтобы я сидел здесь весь вечер и весь завтрашний день, то я буду сидеть здесь, но мой ответ по-прежнему будет «нет». Меня это не раздражает. Я человек терпеливый. Я люблю рыбачить. А вы любите рыбачить?

– Нет.

– Я еду к водохранилищу. Сажаю на крючок мучного червя, забрасываю удочку, сажусь и жду. Иногда я сижу там целый день, а поплавок ни разу не дернется, но я все равно считаю, что день удался. Так что я с удовольствием посижу здесь, попью чаю и поем булочек, если вы этого хотите, но это не поможет вам найти мальчика.

Карлссон посмотрел на настенные часы над головой Рива. Понаблюдал за секундной стрелкой, обегающей циферблат. Неожиданно его затошнило, и он торопливо сглотнул.

– Я принесу вам кофе, – сказал он.

– Чаю, – улыбнулся Рив.

Карлссон вышел из комнаты для допросов, и его место тут же занял полицейский в форме. Он шел быстро, почти бежал, пока не оказался на заднем дворе. Там раньше находилась автостоянка, но сейчас шли строительные работы: стоянку расширяли. Инспектор жадно хватал ртом холодный вечерний воздух, словно пил и не мог напиться. Посмотрел на часы, было уже шесть. Он почти физически чувствовал, как утекает время. Из освещенного окна на него смотрело лицо, и на мгновение ему показалось, что это лицо человека, которого он только что допрашивал; но затем он понял, что лицо принадлежит брату-близнецу подозреваемого, Алану. В голове крутились обрывки мыслей.

Карлссон вернулся в участок и приказал полицейскому принести чай для Рива, а сам спустился в подвал, во вторую комнату для допросов, где держали Тэрри. Когда он вошел, она как раз препиралась с женщиной-полицейским, которая обернулась на звук его шагов:

– Она хочет курить.

– Мне жаль, – сказал Карлссон, – но это запрещено законом об охране труда и безопасности.

– Можно мне выйти на улицу и покурить там? – спросила Тэрри.

– Через минуту. Когда мы поболтаем.

Он сел и посмотрел на нее. На ней были джинсы и сверкающая, ядовито-зеленого цвета кожаная куртка, присобранная на талии. Между курткой и джинсами виднелся валик белой кожи. Карлссону даже удалось рассмотреть кусочек татуировки. Что-то в восточном стиле. Он заставил себя приветливо улыбнуться.

– Как долго вы вместе? – спросил он.

– А это здесь при чем? – удивилась она.

– Так, вспомогательная информация.

Тэрри сцепила руки и нервно пошевелила пальцами. Ей действительно отчаянно не хватало сигареты.

– Всегда, если хотите знать. Давайте уже, спрашивайте, что вас на самом деле интересует.

Карлссон показал ей фотографию мальчика, и Тэрри посмотрела на нее так, словно перед ней – бессмысленная загогулина. Затем он продемонстрировал фотографию Джоанны Вайн, но она едва взглянула на нее. Он сообщил об исчезновении Кэтрин Райпон, но она только пожала плечами.

– Я никого из них не видела, – заявила она.

Карлссон спросил, где она была тринадцатого ноября, но она снова пожала плечами.

– Не знаю.

В ней была какая-то вялость и отрешенность. Карлссон почувствовал, как от гнева и нетерпения у него заныло в груди. Ему захотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы добиться хоть какой-то реакции.

– Почему вы красили комнату наверху, когда мы пришли?

– Там краска облупилась.

– С каждой минутой, – предупредил он, – ситуация становится все более серьезной. Но еще не поздно все исправить. Если вы начнете сотрудничать, я сделаю для вас все, что в моих силах. Я могу помочь вам, могу помочь Дину, но вы должны дать мне хоть что-то.

– Я их не видела.

– Если это совершил ваш муж, а вы хотите защитить его, то лучший способ это сделать – во всем признаться.

– Я их не видела.

Он так от нее ничего и не добился.

Карлссон обнаружил Фриду в кафетерии. Сначала ему показалось, что она пишет, но когда он подошел ближе, то увидел, что она рисует. На бумажной салфетке она сделала набросок полупустого стакана воды на столике.

– Красиво.

Она подняла на него глаза, и он заметил, как сильно она устала и какая бледная, почти прозрачная, у нее кожа. Он отвел взгляд: его охватило чувство абсолютного поражения.

– Вы видитесь с детьми на Рождество? – неожиданно спросила Фрида.

– В сочельник приблизительно на час, а затем в День подарков.

– Тяжело, наверное.

Он молча пожал плечами, боясь, что голос выдаст его чувства.

– У меня нет детей, – продолжала Фрида, словно беседуя сама с собой. – Возможно, потому, что я не хочу оказаться уязвимой для всей этой боли. Я могу стерпеть ее в пациентах, но в собственных детях… не знаю.

– Я тогда зря на вас рассердился. Вашей вины на самом деле не было.

– Нет, вы были правы. Мне не следовало давать ему те адреса. – Она выждала секунду. – Значит, допрос Ривов ничего не дал?

– Дина Рива сейчас допрашивает детектив Лонг, задает ему те же самые вопросы. Обычно ей легко удается разговорить человека. Но я не очень-то надеюсь на положительный результат.

Он поднял стакан, который рисовала Фрида, выпил воды и вытер рот рукавом.

– Бывают такие люди, – продолжал он, – которые в состоянии выдерживать давление. Я почувствовал это, как только вошел в комнату для допросов. Он совершенно не волновался.

– Вы хотите сказать, он чувствует себя в безопасности?

– Похоже на то. Он знает, что у нас на него ничего нет. Вопрос только в одном: почему?

Фрида ждала. Карлссон снова поднял стакан, внимательно осмотрел его и поставил на место.

– Мальчик погиб, – заявил он. – А если и жив, то скоро погибнет. Мы никогда не найдем его. Не поймите меня превратно. Мы не сдаемся. Мы делаем все, что в наших силах. Сейчас Рождество, все хотят быть дома, с детьми, но мы работаем, выкладываемся по полной. Мы снова обыскиваем дом Рива, прочесываем там все частым гребнем. Мы стучим в двери, в которые уже стучали. Мы найдем каждое место работы Дина Рива за прошлый год, пойдем туда и проверим, не приведет ли нас это куда-нибудь. Мы используем все доступные человеческие ресурсы и прочешем район, обратимся за помощью к кинологам. Но вы же видели этот район – все эти заколоченные здания, старые склады, признанные негодными для жилья квартиры. Их там тысячи, и он мог быть в любой из них – или в другом месте, совершенно не похожем на это. Хотя, думаю, нам уже следует искать полоску земли, которую недавно перекопали, или тело, плавающее в реке.

– Но вы считаете, что это он?

– Я это нутром чую, – мрачно заявил Карлссон. – Я знаю, что это он, и он знает, что я это знаю. Вот почему вся ситуация доставляет ему удовольствие.

– Он знает, что вы не представляете для него угрозы. Но почему?

– Потому что он избавился от улик.

– А как насчет его жены? Она что-нибудь говорит?

– Жена? – Он огорченно покачал головой. – С ней все еще хуже, если такое вообще возможно. Она просто сидит и смотрит так, словно то, что ей говорят, лишено всякого смысла, и снова и снова повторяет одну и ту же фразу. Из них двоих он, безусловно, лидер, но она стопроцентно что-то знает, не может не знать. Подозреваю, она сделала с Мэтью то, что мать Дина Рива сделала с Джоанной: заманила его в автомобиль. Но это только предположение. У меня нет ни единой улики.

– Совсем?

– Ну… – Вид у него был мрачный. – Разумеется, у нас есть новая, серьезная подсказка. Кэти Райпон. Она собиралась нанести ему визит и исчезла. Мы опрашиваем родителей, друзей, всех, кто, возможно, видел ее, организуем полномасштабный поиск, вытаскиваем все записи с камер видеонаблюдения – и в результате, вероятно, обнаружим ее следы в этом районе. То, как СМИ кричат о камерах, заставляет думать, что они расставлены на каждом углу и ничто не остается незамеченным, но не надо верить журналистам. Я иногда думаю, что несколько дней или недель, потраченных на просмотр записей с камер, скорее, тормозят расследование, вместо того, чтобы его ускорить. – Он посмотрел на часы и поморщился. – Однако если она в тот день поехала в Лондон, как утверждает профессор Баунди, то обязательно попала на запись камеры либо на Кингс-Кросс-стрит, либо на Ливерпуль-стрит, и, возможно, нам удастся проследить ее путь оттуда. Между временем, когда профессор позвонил Кэти Райпон и она покинула Кембридж, и временем, когда мы установили наблюдение за домом Рива, есть окно.

– А что с Аланом?

– Его сейчас опрашивает детектив Уэллс. Разумеется, именно его адрес стоял вторым в списке Кэти.

– Я, наверное, подожду и отвезу его домой.

– Спасибо. А потом возвращайтесь сюда.

– Знаете, я пока на вас не работаю.

– Не могли бы вы потом вернуться сюда? – Но он тут же испортил впечатление, добавив: – Так вас больше устроит?

– Не очень. Но я все равно вернусь, потому что хотела бы помочь.

– У меня дурные предчувствия, – с горечью заметил Карлссон. – Ладно, если все остальное не сработает, разрешаю вам поговорить с ними о снах.

 

Глава 36

Когда Фрида предложила Алану отвезти его домой, он только молча посмотрел на нее.

– Алан, вы звонили Кэрри?

– Нет.

– Можете позвонить ей по дороге.

– Я не уеду, пока не увижу его.

– Вы имеете в виду Дина?

– Своего брата. Своего близнеца. Мое другое «я». Я должен увидеть его.

– Это невозможно.

– Я не уеду, пока не увижу его!

– В данный момент его допрашивают полицейские.

– Я прожил на свете сорок лет, ничего не зная о своей семье, даже не зная нашей фамилии, и вот я узнаю́, что у меня есть мать, которая еще жива, и брат-близнец, и он находится в двух шагах от меня. По-вашему, что я чувствую? Вы, похоже, прекрасно в этом разбираетесь. Скажите же мне!

Фрида села рядом с ним.

– Чего вы хотите от этой встречи?

– Не знаю. Я просто не могу уехать, зная, что так близок к нему.

– Я сожалею, – сказала Фрида, – но это невозможно. Не сейчас.

– Ладно. – Алан встал и начал натягивать шерстяное пальто. – Тогда мы поедем к ней.

– К ней?

– К моей матери. Той, которая оставила моего брата, но выбросила меня.

– Вы поэтому хотите его увидеть? Чтобы понять, почему она предпочла его вам?

– Должна же быть какая-то причина, правда?

– Вы с ним были просто двумя младенцами. И она ничего не вспомнит.

– Я должен ее увидеть.

– Уже поздно.

– Мне все равно, я готов ехать к ней и среди ночи. Или вы скажете мне, где она, или я сам все выясню. Так или иначе. Возможно, мне скажет ваш друг детектив.

Фрида улыбнулась и тоже встала.

– Я скажу вам, – согласилась она, – раз уж вы так этого хотите. Но сначала позвоните Кэрри и сообщите ей, когда вернетесь домой, скажите, что с вами ничего не случилось. А я пока вызову такси.

– Вы поедете со мной?

– Если хотите.

Карлссон сидел напротив Дина Рива. Каждый вопрос, который он задавал, мгновенно и энергично возвращался к нему – словно мяч, отбитый слишком вяло, поэтому падающий у ног игрока. Так повторялось много раз, и с круглого лица допрашиваемого не сходила легкая полуулыбка, глядя на которую, Карлссон начинал испытывать тошноту. Дин Рив наблюдал за инспектором. Он понимал, что Карлссон сердится, и понимал, что противника охватывает все более сильное чувство беспомощности.

Точно так же он вел себя и с Иветтой Лонг – с той лишь разницей, что во время допроса его взгляд скользил с ее лица на тело, и она, понимая, что заливается краской, все сильнее злилась на себя.

– Он играет с нами! – возмущенно выпалила она боссу.

– Не позволяйте ему действовать вам на нервы. Позволив это, вы дадите ему победить.

– Он уже победил.

– Вы уверены, что готовы к этому? – спросила Фрида.

Алан стоял рядом с ней. Вид у него был испуганный, в глазах уже закипали слезы.

– Вы войдете туда со мной?

– Если хотите.

– Да, пожалуйста. Я не могу… – Он нервно сглотнул.

– Ладно.

Фрида взяла его за руку, словно ребенка, и повела по коридору к комнате, где сидела его мать. Он шел, волоча ноги, а руки у него заледенели. Она ободряюще улыбнулась ему, постучала в дверь и открыла ее. Алан вошел. Она слышала, как тяжело он дышит. На мгновение он замер, уставившись на старуху, ссутулившуюся в кресле, потом неловко подошел и опустился возле нее на колени.

– Мать… Мама!

Фрида невольно отвернулась, увидев выражение ужаса и униженной мольбы на его лице.

– Ты опять был дрянным мальчишкой?

– Это не он. Это я. Другой.

– Ты всегда был капризным.

– Ты от меня отказалась.

– Я никогда, никогда не отказывалась от тебя. Я бы скорее отрезала себе язык, чем отказалась от тебя. Кто тебе это рассказал?

– Ты от меня отказалась. Почему ты меня бросила?

– Наш секретик, а?

Фрида присела на кровать, внимательно наблюдая за миссис Рив. Разумеется, сейчас она говорила о том, что они с сыном совершили столько лет назад.

– Почему я?

– Ты дрянной мальчишка. Что происходит с дрянными мальчишками, а?

– Я Алан. Я не Дин. Я твой другой сын. Твой потерянный сын.

– Ты принес мне пончики?

– Ты должна сказать мне, почему так поступила. Я должен знать. Тогда я оставлю тебя в покое.

– Хочу пончик!

– Ты завернула меня в тонкое полотенце и бросила на улице. Я мог погибнуть. Неужели тебе было все равно?

– Я хочу домой.

– Что со мной было не так?

Миссис Рив ласково погладила его по голове.

– Непослушный, непослушный Дин. Это неважно.

– Да что ты за мать?!

– Я твоя мать, дорогой мой.

– Знаешь, а у него неприятности, у твоего драгоценного Дина. Он совершил очень плохой поступок. Злой.

– Я ничего не знаю.

– Он в полиции.

– Я ничего не знаю.

– Посмотри на меня. На меня! Я не он.

– Я ничего не знаю. – Она начала раскачиваться в кресле, не сводя глаз с Фриды и напевая эту фразу, словно колыбельную. – Я ничего не знаю. Я ничего не знаю. Я ничего не знаю.

– Мама, – сказал Алан. Он осторожно взял ее за руку, поморщился и неуверенно произнес: – Мамочка.

– Непослушный. Очень непослушный.

– Тебе было абсолютно все равно, ведь так? Ты обо мне даже не думала никогда. Что же ты за человек?!

Фрида встала и взяла Алана за руку.

– Идемте, – решительно заявила она. – Достаточно. Вам нужно вернуться домой, туда, где ваше место.

– Хорошо, – послушно кивнул он, и она увидела, что лицо у него покрыто дорожками слез. – Вы правы. Она всего лишь противная старуха. Она не моя мать. Я даже не ненавижу ее. Она ничего для меня не значит, совсем ничего.

Они молча сели в такси. Алан опустил глаза на руки, а Фрида задумчиво уставилась в ночь за окном. Снова пошел снег, на сей раз ложась на тротуары, крыши и ветви платанов. Надо же, белое Рождество, впервые за многие годы. Она вспомнила, как в детстве с братом каталась на санках с холма возле дома бабушки. Щеки щиплет мороз, к ресницам липнут снежинки, она широко открывает рот и что-то вопит от восторга, а мир вокруг белый и размытый от скорости, которую развили санки. Сколько лет прошло с тех пор, как она каталась на санках, или лепила снеговика, или играла в снежки? Сколько времени, если уж о том зашла речь, прошло с тех пор, как она видела брата или сестру? А родителей? Весь мир ее детства исчез, а на его месте она построила мир из взрослых обязанностей, из боли и нужд других людей, порядка и ячеек, тщательно охраняемых границ.

– Это здесь, слева, – сказал Алан водителю, и тот остановил машину.

Алан вышел. Он не закрыл дверь, но Фрида не последовала за ним.

– Разве вы не пойдете со мной? – удивился он. – Я не знаю, как ей обо всем рассказать.

– Вы о Кэрри?

– Я хочу, чтобы вы помогли ей понять.

– Но, Алан…

– Вы не представляете, что я чувствую после того, что сегодня узнал, после всего, что со мной случилось. Я не смогу все правильно объяснить. Она будет потрясена.

– Почему вы считаете, что мое присутствие поможет?

– Благодаря вам все будет выглядеть… ну, не знаю… профессионально, что ли. Вы можете сказать ей то, что сказали мне, и это прозвучит, понимаете, спокойнее, нормальнее – как-то так.

– Выходим здесь или дальше едем? – спросил водитель.

Фрида задумалась. Она посмотрела на взволнованное лицо Алана, на снежные хлопья, падающие в свете фонаря на его седые волосы, подумала о Карлссоне, который ждет ее в участке и от злости на всех бросается.

– Я вам не нужна. Вам нужна Кэрри. Расскажите ей все, что узнали, расскажите, что чувствуете. Дайте ей шанс понять вас. А завтра в одиннадцать приходите ко мне. Тогда и поговорим. – Она повернулась к водителю. – Не могли бы вы отвезти меня к участку?

 

Глава 37

Фрида думала, что в участке уже темно, тихо и пустынно, но реальность не оправдала ее ожиданий. Как только она переступила порог, на нее навалился шум: скрежет металлических стульев о пол, хлопанье дверей, звон телефонов, отдаленные крики – то ли гневные, то ли испуганные – и топот ног по коридору. Фрида догадалась, что полицейский участок особенно бурлит деятельностью на Рождество, когда пьяные становятся более пьяными, одинокие – более одинокими, грустные и безумные больше не могут сдерживать грусть и безумство, и вся боль и тяжесть жизни поднимаются на поверхность. В дверь в любую минуту может ввалиться человек с ножом в груди или с иглой в руке, а к стойке дежурного рвануться женщина с разбитым лицом, твердя, что «он сделал это не со зла».

– Как успехи? – спросила она Карлссона, который подошел к стойке, хотя и так все было ясно.

– Пустая трата времени, – признался он. – Придется их отпустить. Они победили. Никакого Мэтью Фарадея, никакой Кэти Райпон…

– Чего вы хотите от меня?

– Понятия не имею. Вы могли бы поговорить с ними? Вы ведь в этом специалист.

– Я не ведьма. У меня нет ни одного завалящего заклятия.

– Жаль.

– Я поговорю с ними. Все официально?

– В каком смысле?

– Вы будете присутствовать? Разговор будет записываться на пленку?

– А как вы хотите его провести?

– Я хочу встретиться с ними наедине.

Дин Рив уставшим не казался. Более того, он выглядел бодрее, чем Фрида прежде его видела, словно высасывал из сложившейся ситуации все соки. Придвигая стул к столу, она подумала, что Дин получает удовольствие от происходящего. Он улыбнулся.

– Значит, теперь они вам поручили поговорить со мной. Это хорошо. Вы симпатичная женщина.

– Не поговорить, – поправила его Фрида, – а выслушать.

– Ну и что вы собрались слушать? Это?

И он, не переставая любезно улыбаться, принялся постукивать по столешнице указательным пальцем.

– Значит, вы его близнец, – начала Фрида.

Тук, тук-тук, тук.

– К тому же однояйцевый. И что вы по этому поводу чувствуете?

Тук, тук-тук, тук.

– Вы этого не знали, верно?

Тук, тук-тук, тук.

– Ваша мать никогда не рассказывала вам о брате. Каково это – знать, что ты не уникален? Что где-то есть человек, который выглядит, как ты, говорит, как ты, думает, как ты. Ведь все это время вы считали, что такого, как вы, больше нет. – Он улыбался, тем не менее она продолжала: – Вы словно клон. И вы ничего об этом не знали. Она все это время держала вас в неведении. Разве вы не чувствуете себя преданным? Или, возможно, глупым.

Он стучал по столу коротким толстым пальцем, не сводя глаз с Фриды. Улыбка на его лице не изменилась, но она ощущала его гнев, да и комната теперь казалась уродливой, как никогда.

– Все пошло не так, как надо. Что вы почувствовали, когда все, что вы держали в тайне, внезапно получило огласку? Вы ведь хотели, чтобы он стал вам сыном, правда? Таков был ваш план?

Постукивание стало громче. Фриде казалось, что стук раздается у нее в мозгу, звучит там коварной барабанной дробью.

– Если вы чувствуете себя отцом Мэтью, то не можете подвергать его опасности. Ваша обязанность состоит в том, чтобы защищать его. Если вы скажете мне, где он, то спасете его, а заодно и себя. При этом контроль останется в ваших руках.

Фрида понимала: он не намерен ничего говорить, он намерен и дальше мягко ей улыбаться и барабанить пальцами по столу. Он не сломается; он выдержит всех, кто войдет в эту комнату и сядет напротив; он выиграет эту игру в гляделки, будет цепляться за свое молчание и одерживать очередную маленькую победу, которая будет придавать ему сил.

Она встала и ушла, спиной чувствуя его насмешливый оскал.

С Тэрри все было иначе. Она спала, когда Фрида вошла в комнату; спала, положив голову на руки и громко, с присвистом, похрапывая. Рот у нее был открыт, и оттуда стекала тонкая струйка слюны. Даже когда она проснулась и уставилась на Фриду мутным взглядом, словно не понимая, кто пришел, то продолжала полулежать на стуле. Время от времени она снова клала голову на стол, словно намереваясь уснуть. Макияж у нее поплыл. На зубах отпечаталась помада. Волосы свалялись. Фрида не уловила волн страха или гнева, идущих от нее, просто мрачное негодование из-за того, что ее заставляют сидеть в этой неудобной комнате с голыми стенами. Она хотела вернуться в свой натопленный дом, к своим кошкам. Она хотела курить. Она замерзла. Проголодалась, а та пища, которую ей здесь дали, была отвратительной. Она устала – и это было очевидно: лицо у нее опухло, а глаза казались воспаленными. Время от времени она обхватывала руками свое крупное, грустное тело, пытаясь обрести покой и утешение.

– Как долго вы знакомы с Дином? – спросила Фрида.

Тэрри пожала плечами.

– Когда вы поженились?

– Давным-давно.

– Как вы познакомились?

– Много лет назад. Еще в детстве. Можно мне наконец покурить?

– Тэрри, вы работаете?

– Кто ты такая? Ты ведь не коп. Не похожа на них.

– Я уже говорила вам, я врач.

– Меня ничего не беспокоит. Кроме того, что я торчу здесь.

– Вы считаете, что должны делать то, что вам велит Дин?

– Мне нужно покурить.

– Вы не обязаны делать то, что вам говорит Дин.

– Ну да, конечно. – Она преувеличенно громко зевнула. – Закончила?

– Вы можете рассказать нам о Мэтью. Вы можете рассказать нам о Джоанне и Кэти. Вы бы совершили очень смелый поступок.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Ты считаешь, что знаешь, как я живу, но на самом деле ни черта ты не знаешь. Такие, как ты, ни черта не знают о таких, как мы.

 

Глава 38

Фриде пришло электронное письмо от Сэнди. Он написал его в час ночи, и там говорилось, что он честно пытался не связываться с ней, но в конце концов понял, что это невозможно. Он так скучает по ней, что испытывает почти физическую боль. Он не верит, что больше никогда не увидит ее, не сможет обнять. Он предлагал встретиться. Он уезжает в Америку через несколько дней, но перед отъездом хотел бы увидеть Фриду. Обязательно. «Пожалуйста, – писал он, – пожалуйста, Фрида, прошу тебя».

Фрида несколько минут сидела, тупо уставившись на письмо. Затем нажала опцию «удалить». Она встала, налила себе бокал вина и осушила его до дна, стоя у камина, полного холодного серого пепла. Было половина третьего ночи – худшее время, чтобы мучиться от бессонницы и чувствовать, как тебя разрывают желания. Она вернулась к компьютеру и восстановила сообщение из папки «Удаленные». Последние несколько дней ей казалось, что Сэнди остался где-то далеко в прошлом. В то время, когда он думал только о ней, ей не давали покоя мысли о похищенном мальчике. Но теперь, когда она получила это письмо, на нее снова навалилась ужасная тоска, она утонула в потоке грусти. Если бы Сэнди был сейчас рядом, она могла бы рассказать ему, что чувствует. Он понял бы ее, как никто другой. Он слушал бы внимательно, не перебивая, и ему единственному она могла признаться в неудаче, сомнении, вине. Она вообще могла промолчать, но он все равно понял бы ее.

И Фрида написала в ответ: «Сэнди, приходи, как только получишь мое письмо. Не имеет значения, в котором часу». Она представила, что почувствует, когда откроет дверь и увидит его лицо. Затем яростно покачала головой, снова нажала кнопку «удалить», посмотрела, как сообщение стирается, выключила компьютер и пошла вниз, в спальню.

Три часа ночи – опасное время для размышлений. Фрида, уставившись в потолок, лежала в постели и думала о Дине Риве. И Тэрри. Как же ей проникнуть к ним в голову? Ведь она на этом собаку съела, не так ли? Бóльшую часть взрослой жизни она провела в комнате, где пациенты говорили, и говорили, и говорили. Иногда они выплескивали правду, которую прежде не осмеливались произнести вслух, в которой не признавались даже самим себе. Люди лгали, или искали себе оправдания, или жалели себя. Они сердились, или грустили, или чувствовали себя побежденными. Но пока они говорили, Фрида могла использовать их слова и связать их в рассказ, способный придать их жизни какой-то смысл или хотя бы предоставить им убежище, где они могли выжить. Все они либо находили ее сами, либо приходили по рекомендации. Но что делать с людьми, которые не хотят говорить? Как к ним пробиться?

В последние годы она посещала семинары, где обсуждали пытки. Почему именно сейчас? Почему людям неожиданно захотелось обсуждать это? Подобная возможность была слишком соблазнительна? Или эта тема просто витала в воздухе? Дин Рив… Она видела его лицо, его ленивую, спокойную улыбку. Он ничего не скажет, какие пытки к нему ни применяй. Более того, он воспринял бы пытки как знак собственного триумфа. Они бы уничтожили свой гуманизм, то, что так ценили, и все впустую. Но Тэрри… Если бы они… Нет, подумала Фрида, не они, а я – я, Фрида Кляйн… Очутись я один на один с Тэрри Рив… В течение целого часа она представляла себе медицинские инструменты, скальпели, зажимы. Несколько проводов, электрический зажим. Крюк в потолке. Цепь или веревка. Бадья воды. Полотенце. Фрида получила медицинское образование. Она знала, что приведет к настоящей, глубокой боли. Она знала, как вызвать ощущение неминуемой смерти. Один только час с Тэрри Рив – и никаких вопросов. Думай об этом, как о математической формуле. Информация, X, находится в голове Тэрри Рив. Если бы можно было провести некую процедуру, чтобы вынуть X из ее головы, то Кэти Райпон нашли бы и вернули к семье, и она смогла бы вести жизнь, которую заслужила. Так поступать плохо – так плохо, что хуже уже ничего и быть не может. Но если бы это она, Фрида, очутилась в темном помещении, связанная проводом, с заклеенным ртом, то что она подумала бы о том, кто сидит в комнате для допросов напротив Тэрри Рив, мучаясь сомнениями, говоря себе, что есть вещи, которые просто нельзя делать, имея роскошь выбирать между добром и злом, в то время как она, Фрида, или Кэти, сидит в темноте? Вот только, возможно, Тэрри Рив действительно ничего не знает или почти ничего. Так что ее мучили бы, пытаясь найти X, которого там на самом деле нет, и все время думали, что, возможно, просто недостаточно ее мучают. Даже в этом случае легко поступить правильно, чтобы спасти человека, но захочет ли она поступить неправильно?

Вот какие глупые мысли крутились у нее в голове в три часа ночи, когда уровень сахара в крови падает. Из курса медицины, а также из собственного опыта она знала: в это время в голову лезут отрицательные, разрушительные мысли. Именно по этой причине она привыкла вставать посреди ночи. Гулять, читать дурацкие книжки, принимать ванну, пить – все, что угодно, лишь бы не лежать в постели и не терзаться мрачными размышлениями. Но на сей раз она не встала. Она заставила себя остаться в кровати и продолжать обдумывать проблему. Информация находится в голове Дина Рива. По всей вероятности. И она не могла достать ее оттуда. Что же делать?

И тут Фриде на ум пришла одна мысль. Такие мысли тоже были ей знакомы – блестящие идеи, которые озаряют тебя посреди ночи, а когда просыпаешься утром и вспоминаешь свою прекрасную мысль, которая чудом сохранилась в памяти, то в свете нового дня она кажется глупой, банальной, смешной.

Только-только рассвело, она вышла из дома и направилась на север – через Юстон-роуд и дальше, вдоль парка. Когда она нажала на кнопку звонка дома Рубена, было начало девятого. Джозеф открыл дверь, и в нос Фриде ударил аромат свежего кофе и жареного бекона.

– Разве вы не на работе? – удивилась она.

– Это и есть моя работа, – возразил Джозеф. – Я просто жить на участке. Входите.

Фрида прошла за ним в кухню. Рубен сидел за столом, перед ним стоял недоеденный завтрак: яичница-болтунья, бекон и поджаренный хлеб. Он отложил газету и посмотрел на гостью. В его глазах читалось беспокойство.

– Вам нехорошо?

– Просто устала, – возразила она.

Взгляды мужчин смутили Фриду. Она провела рукой по волосам, словно подозревая, что там застряло что-то, чего в зеркало увидеть нельзя.

– Вы плохо выглядеть, – заметил Джозеф. – Садитесь.

Она послушалась.

– Все хорошо. Я просто не выспалась.

– Хотите позавтракать? – предложил Рубен.

– Нет, я не голодна, – отказалась Фрида. – Просто украду у вас кусочек.

Она взяла ломтик жареного хлеба. Джозеф тут же поставил перед ней тарелку и в считаные минуты наполнил ее яичницей, беконом и хлебом. Фрида покосилась на Рубена. Возможно, она выглядит так плохо просто потому, что у него вид намного лучше.

– Из вас получилась прекрасная пара, – заметила она.

Рубен отпил кофе, взял сигарету из пачки на столе и закурил.

– Должен сказать, что жить с Джозефом, черт возьми, куда как лучше, чем с Ингрид! – заявил он. – Только не надо говорить, что это неподходящий способ избавиться от моих проблем.

– Хорошо, не буду.

– Я вот тут подумал, а не пригласить ли на свидание Паз?

– О нет, только не это!

– Нет?

– Нет. Впрочем, Паз все равно отказалась бы, если бы у вас хватило глупости поставить ее в такое положение.

Джозеф присоединился к ним и вытряхнул сигарету из пачки Рубена. Фрида не могла не улыбнуться той легкости и близости, которая отличала их общение. Рубен бросил ему зажигалку, Джозеф поймал ее и прикурил.

– Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать ваши проблемы, – заявила она.

– Что случилось? – деловито спросил Рубен.

Фрида наколола ломтик бекона. Когда она ела в последний раз? Она посмотрела на Джозефа.

– Рубен некоторое время был моим психотерапевтом, – начала она. – Когда выходишь на практику, тебе самому нужен психоаналитик, и я обычно встречалась с Рубеном три раза в неделю, иногда четыре, и рассказывала ему о своей жизни. Рубен знает все мои тайны. По крайней мере, те, которыми я захотела с ним поделиться. Вот почему ему было так тяжело, когда я попыталась вмешаться и помочь ему. Словно норовистая дочь пытается командовать отцом.

– Норовистая? – не понял Джозеф.

– Непослушная, – уточнила Фрида. – Капризная. Нахальная. Не поддающаяся контролю.

Рубен не отвечал, но, похоже, не рассердился на нее. Рубен и строитель из Восточной Европы… Фрида не могла припомнить, когда последний раз была в комнате, где дым стоял бы густым туманом.

– Когда заканчиваешь терапию, – продолжала она, – то словно уезжаешь домой. Нужно время на то, чтобы начать воспринимать своих родителей как обычных людей.

– Вы с кем-нибудь встречаетесь? – спросил Рубен.

– Нет. Хотя следовало бы.

– Вы о ее парне, – догадался Джозеф.

– Нет, – возразила Фрида. – Когда психотерапевты спрашивают, не встречаетесь ли вы с кем-то, они имеют в виду психотерапевта. Друзья и подруги, мужья и жены приходят и уходят. Отношения с психотерапевтом – единственные по-настоящему важные отношения.

– Вы, похоже, сердитесь, Фрида, – заметил Рубен.

Она покачала головой.

– Я хочу задать вам вопрос. Я хочу задать вам один вопрос, а потом уйду.

– Тогда задавайте. Вы хотите задать его мне наедине?

– Нет, мне и здесь хорошо, – отказалась Фрида. Она опустила взгляд на тарелку. Та уже почти опустела. – Вы, как никто другой, научили меня, что моя работа – разобраться, что же происходит в голове пациента.

– Это, бесспорно, ваша работа.

– Невозможно изменить жизнь пациента. Нужно изменить отношение пациента к его жизни.

– Полагаю, я вас учил большему количеству нюансов, чем вы нам сейчас озвучили, – съязвил Рубен.

– Но как насчет использования пациента как средства помощи кому-то другому? – спросила Фрида.

– Как по мне, звучит странно.

– Но насколько это неправильно?

В разговоре образовалась пауза. Рубен погасил сигарету в блюдце и закурил новую.

– Я понимаю, что у нас сейчас не сеанс, – сказал он, – но, как вам известно, когда пациент задает вопрос, обычно предполагается, что он уже знает ответ, но боится его и пытается переложить ответственность на психотерапевта. Так неужели стоило идти сюда пешком из самого Примроуз-хилл ради того, чтобы услышать мой ответ, который вам с самого начала был известен?

– И все же мне нужно было его услышать, – спокойно заявила Фрида. – К тому же я вкусно позавтракала.

Она услышала, как открылась дверь, и оглянулась. Вошла молодая женщина – очень молодая. Она была босиком, в мужском халате на несколько размеров больше, чем нужно. У нее были спутанные светлые волосы и сонный вид. Она села за стол. Рубен поймал взгляд Фриды и как можно незаметнее кивнул в сторону Джозефа. Женщина протянула ей руку.

– Я София, – представилась она с акцентом, но с каким именно, Фрида так и не поняла.

 

Глава 39

– Все, как обычно? – спросил Алан. – Вы хотите, чтобы я говорил?

– Нет, – возразила Фрида. – Сегодня я хочу поговорить на совершенно конкретную тему. Я хочу поговорить о тайнах.

– Их много. Оказывается, большинство тайн в моей жизни – это тайны, о которых я даже не догадывался.

– Я говорю не о таких тайнах. Я имею в виду те тайны, о которых вы знаете.

– Какие именно?

– Например, как насчет ваших тайн от Кэрри?

– Я не понимаю, о чем вы.

– Тайны нужны всем, – успокаивающе произнесла Фрида. – Даже в самых близких отношениях. Человеку нужно личное пространство. Запертая комната, стол или просто ящик в столе.

– Вы о нижнем ящике, где я держу порно?

– Возможно, – кивнула Фрида. – А у вас есть нижний ящик стола, где вы держите порно?

– Нет, – отрезал Алан. – Я сказал так, потому что это клише.

– Клише зачастую отражают реальное положение вещей. Если бы вы хранили пару порнографических журналов в ящике стола, это не было бы преступлением.

– Я не храню порнографию ни в ящике, ни в коробке, ни в яме в саду. Я не понимаю, что вы пытаетесь выудить из меня. Мне жаль, что я вас разочаровал, но у меня нет тайн от жены. Более того, я сказал Кэрри, что она может заглядывать в любой из моих ящиков, смотреть мою почту, рыться у меня в кошельке. Мне от нее скрывать нечего.

– Давайте тогда не называть это тайной, – предложила Фрида. – Я просто думаю о другом мире, в который вы можете иногда уходить. Давайте назовем его хобби. У очень многих мужчин есть хобби, и у них есть специальное место, где они занимаются хобби. Это своего рода спасение, убежище. Они идут к себе в сарай и собирают модели самолетов или Тауэрский мост из спичек.

– Вы говорите так, словно это глупости.

– Я пытаюсь говорить так, чтобы не вызывать тревоги. Я пытаюсь понять, где ваше личное пространство. У вас есть сарай?

– Я не понимаю, к чему вы ведете, но у нас действительно есть сарай. Я сам его построил, закончил буквально только что. Там мы храним кое-какие инструменты и разные мелочи в коробках. Он запирается на ключ, который висит у двери во двор, и мы оба можем туда входить.

– Возможно, я не смогла донести до вас истинную цель этого разговора, Алан. Меня интересует, куда вы идете, когда хотите попасть в свое личное пространство. Я не пытаюсь вас на чем-то подловить. Я просто хочу, чтобы вы ответили на вопрос: было ли у вас когда-нибудь место, отдельное от того, где вы жили? Место, куда вы ходили, чтобы заняться хобби или просто побыть одному, – место, о котором никто не знал и где никто не мог бы вас найти.

– Да, – кивнул Алан. – Когда я был подростком, у моего друга Крейга был гараж, где он держал машину и мотоцикл. Я часто ходил туда, и мы вместе возились с его байком. Довольны?

– Это именно то, что я имела в виду, – сказала Фрида. – Вы воспринимали это место как убежище?

– В гостиной с мотоциклом не повозишься, верно?

Фрида глубоко вздохнула, пытаясь не обращать внимания на враждебный тон Алана.

– Где-нибудь еще?

Алан на мгновение задумался.

– Когда мне было лет девятнадцать-двадцать, я часто возился с двигателями. У друга моего друга была мастерская где-то под арками, в Воксхолле. Однажды я все лето проработал у него.

– Превосходно, – кивнула Фрида. – Под арками. Запирающийся гараж. Вы еще куда-нибудь ходили?

– Когда я был ребенком, то часто ходил в молодежный клуб. Он находился в чем-то вроде хижины на границе спального района. Мы играли в настольный теннис. Я почти всегда проигрывал.

Фрида на мгновение задумалась. Она понимала, что задает вопросы «в лоб», что они слишком поверхностны и не дают конкретной информации. Несколько недель назад Алан не знал, что у него есть брат-близнец. Теперь он знает. Источник уже загрязнен, как выразился бы Сет Баунди. Он застенчив, он играет на публику – для нее. Возможно, нужно немного ему польстить.

– Я хочу, чтобы вы кое-что представили, – попросила она. – Мы говорили об убежищах далеко от дома. О местах, куда можно убежать. Представьте, что у вас на самом деле была бы тайна. Вам было что прятать, но вы не могли спрятать это у себя в доме. Где бы вы его спрятали? Не думайте об этом умом. Думайте сердцем. Что вы чувствуете?

Повисла длинная пауза. Алан закрыл глаза. Затем открыл их и загнанно посмотрел на Фриду.

– Я понял, о чем вы спрашиваете. Речь не обо мне, верно?

– О чем вы?

– Вы играете со мной. Используете меня, чтобы узнать о нем.

Фрида промолчала.

– Вы задаете вопросы не для того, чтобы помочь мне, не для того, чтобы разобраться в моих проблемах, а потому что считаете: это может подсказать, где искать того ребенка. Дать информацию, с которой вы можете пойти в полицию.

– Вы правы, – наконец сказала Фрида. – Возможно, я поступила неправильно. Нет, я определенно поступила неправильно. Но я подумала: если то, что вы сообщите, даст возможность хоть как-то помочь полиции, значит, нам нужно попробовать.

– Нам?! – возмутился Алан. – Что вы имеете в виду? Я считал, что прихожу сюда за помощью в решении моих проблем. Когда вы задавали вопросы, я думал, что так вы стараетесь вылечить меня. Вы меня знаете. Я бы сделал все, что угодно, лишь бы вернуть этого ребенка. Вы можете ставить на мне какие угодно психологические эксперименты, я не против. Такой малыш… Но вы должны были сказать мне. Вы, черт бы вас побрал, обязательно должны были сказать мне!

– Я не могла, – возразила Фрида. – Если бы я сказала вам, то прием не сработал бы – хотя он и так не сработал. Эта мысль пришла мне в голову исключительно от отчаяния. Мне нужно было знать, что именно вы ответите без подготовки.

– Вы использовали меня, – горько произнес Алан.

– Да, я вас использовала.

– Значит, теперь полиция может начать искать его в гаражах и под железнодорожными арками?

– Да.

– Но они там, возможно, уже искали.

– Наверное, – согласилась с ним Фрида.

Повисла очередная пауза.

– Думаю, мы закончили, – заявил Алан.

– Мы проведем другой сеанс, – предложила ему Фрида. – Настоящий.

– Мне нужно подумать.

Оба встали, испытывая неловкость, как два человека, уходящие с вечеринки одновременно.

– Мне нужно кое-что докупить к Рождеству, – сказал Алан. – Я ведь дойду отсюда до Оксфорд-стрит?

– Да, туда идти минут десять.

– Вот и хорошо.

Они направились к двери, и Фрида открыла ее, пропустив Алана вперед. Он пошел было, но обернулся.

– Я нашел свою семью, – сказал он, – но это не очень-то похоже на воссоединение.

– А чего конкретно вы хотели?

Губы Алана растянулись в легкой улыбке.

– Вы типичный психотерапевт. Я много думал. Чего я действительно хотел? Того, что иногда показывают в фильмах, о чем пишут в книгах: когда люди идут к могиле родителей или бабушки и дедушки, сидят там, разговаривают с ними или просто думают. Конечно, моя мать еще жива… Возможно, мне будет легче разговаривать с ней, когда она умрет. Тогда я смогу притворяться, что она была тем, кем на самом деле никогда не была, – тем, кто всегда готов выслушать меня и понять; кому я мог бы излить душу. Вот чего мне хотелось бы. Сесть у могилы и поговорить с предками. Конечно, в фильмах обычно показывают живописное кладбище на стороне горы или еще в каком-нибудь красивом месте…

– Всем нам нужна семья.

Фрида понимала: кому-кому, а ей говорить такое не стоило.

– Звучит, как долгожданный подарок под елкой, – вздохнул Алан. – Думаю, сейчас самое подходящее для этого время года.

 

Глава 40

– Я готовлю пудинг, – сообщила Хлоя необычно оживленным голосом. – Не рождественский пудинг. Я его терпеть не могу. Кроме того, в нем сто тысяч миллионов калорий на порцию. И готовить его пришлось бы еще несколько недель назад, когда я думала, что поеду к папе, – до того, как он решил, что у него есть дела поинтереснее. Конечно, пудинг можно было бы купить, но это нечестно. Нужно самой приготовить рождественский ужин, а не просто сунуть тарелку в микроволновку на пару минут, верно?

– Правда?

Фрида, не убирая телефонную трубку от уха, подошла к большой карте Лондона на стене. В помещении царил полумрак, и она прищурилась.

– Поэтому я сама готовлю пудинг по рецепту, который нашла в Интернете: с малиной, земляникой, клюквой и белым шоколадом.

Фрида ткнула пальцем в интересующий ее район и провела ногтем по карте, прокладывая маршрут.

– А ты что готовишь? – не унималась Хлоя. – Я надеюсь, не индейку? У нее вообще никакого вкуса. Мама сказала, что ты совершенно точно индейку готовить не станешь.

– Я не была бы так в этом уверена.

Фрида начала подниматься по лестнице в спальню.

– Только не говори, что даже не думала об этом. Только не говори так! Пожалуйста, не надо! Завтра сочельник. Мне плевать на подарки, мне не очень-то и важно, что мы станем есть. Но я не хочу, чтобы ты вообще об этом не думала, словно для тебя это совершенно неважно. Я этого не выдержу! Сейчас Рождество, Фрида. Не забудь. Все мои друзья собираются семьями, или едут на Маврикий с родителями, или делают еще что-то. Я приеду к тебе. Ты должна приложить хоть какие-то усилия, чтобы встреча получилась особенной.

– Я знаю, – заставила себя ответить Фрида. Она достала из ящика толстый свитер и бросила его на кровать; туда же полетела и пара перчаток. – Я все сделаю. Я уже все делаю. Обещаю.

Мысли о Рождестве вызывали у нее легкую тошноту: похищен мальчик и пропала молодая женщина, Дин и Тэрри Рив на свободе, а она должна есть, пить и смеяться, нацепив на голову бумажный колпак.

– Мы будем втроем, или ты еще кого-то пригласила? Меня любой вариант устроит. Вообще-то я за большую компанию. Жаль, что Джек не сможет прийти.

– Что?

– Джек. Ты его знаешь.

– Но ты не знаешь Джека.

– Знаю.

– Ты видела его всего один раз, да и то в течение тридцати секунд.

– Пока ты не убрала его с моих глаз. Да. Но мы теперь друзья на «Фейсбуке».

– Да неужели?

– Ага. И хотим встретиться, когда он вернется. Ты что, против?

Против ли она? Разумеется. Ее стажер и ее племянница… Но эту проблему придется отложить на потом.

– Сколько тебе лет? – спросила Фрида.

– А то ты не знаешь! Шестнадцать. Достаточно.

Фрида прикусила губу. Она не хотела спрашивать: «Достаточно для чего?»

– Можно поиграть в шарады, – бодро продолжала Хлоя. – Когда нам приезжать?

– А когда ты хочешь?

– Как насчет в районе обеда? Так поступают в других семьях. Они открывают подарки и немного бродят по дому, а затем садятся за шикарный стол – где-то ближе к вечеру. Мы могли бы тоже так сделать.

– Ладно.

Фрида сбросила тапочки, а потом, прижав телефон плечом, стянула юбку и колготки.

– Мама сказала, что мы принесем шампанское. Это ее вклад. А как насчет хлопушек?

Фрида вспомнила последнюю фразу Алана перед уходом и мысленно вздрогнула.

– Хлопушки на столе будут, – твердо заявила она. – А вот индейка – нет.

– А что тогда…

– Это сюрприз.

Прежде чем выйти из дома, она позвонила Рубену. Трубку снял Джозеф. На заднем плане играла громкая музыка.

– Вы с Рубеном не хотите приехать ко мне пообедать? – спросила она, не став ходить вокруг да около.

– Уже едем.

– Простите?

– Мы договориться. Вы готовить мне английское Рождество. Индейку и сливовый пудинг.

– Я думала, все пойдет немного иначе. Например, готовить буду не я. Что вы готовите на Рождество в Украине?

– Для меня честь готовить для друзей. Двенадцать блюд.

– Двенадцать? Нет, Джозеф. Одного вполне хватит.

– В моем доме двенадцать блюд обязательно.

– Но это слишком много.

– Слишком много не бывает.

– Ну, если вы так считаете… – неуверенно протянула Фрида. – Я думала о чем-то несложном. Фрикадельки, например. Это не украинское блюдо?

– Никакого мяса. Никакого мяса в такой день. Хорошо бы рыбу.

– Может, сумеете уговорить Рубена помочь? И другой вопрос: что вы делаете прямо сейчас?

– Я должен сделать покупки к обеду.

– Все продукты я оплачу. Это самое меньшее, что я могу сделать. Но перед этим, Джозеф, не хотите ли прогуляться со мной?

– На улице мокро и холодно.

– В любом случае, не так холодно, как в Украине. Мне бы очень пригодилась вторая пара глаз.

– И куда мы идти?

– Встречаемся на улице, у станции метро. Пусть Рубен объяснит вам, как туда добраться.

Фрида подняла воротник пальто, защищаясь от ветра.

– У вас обувь промокла, – сказала она.

– И ноги тоже, – ответил Джозеф.

На нем была тонкая куртка (кажется, Фрида видела ее на Рубене) и ярко-красный шарф. Он несколько раз обернул его вокруг шеи и прикрыл нижнюю часть лица, так что голос звучал приглушенно. Перчаток у него не было. Волосы, влажные от снега, прилипли к голове.

– Спасибо, что пришли, – сказала Фрида, и Джозеф, обходя лужу, отвесил ей свой оригинальный полупоклон.

– И куда мы идти? – спросил он.

– На прогулку по Лондону. Я часто так делаю. Это способ подумать. Обычно я гуляю одна, но в этот раз мне захотелось компании. Но не какой угодно. Я подумала, что вы могли бы помочь мне. Полицейские опрашивают жителей района, ищут Мэтью и Кэти. Или тела Мэтью и Кэти… И мне нужно было прийти сюда, просто чтобы впитать эту атмосферу.

Она вспоминала слова Алана. Заколоченные здания, заброшенные мастерские под арками, гаражи, туннели… Все в таком роде. Поставьте себя на место этого человека. Представьте себе, что он чувствует, как его охватывает паника, как он мечется в поисках укромного местечка. Места, где его никто не станет искать; места, где, если кто-то позовет на помощь, его не услышат…

Она беспомощно оглянулась, осматривая квартиры и здания (некоторые были освещены и украшены рождественскими гирляндами), магазины с широко распахнутыми дверьми, выбрасывающими жар на зимние улицы, забитые дороги, пробегающих мимо покупателей с набитыми подарками и продуктами пакетами.

– За толстыми стенами, у нас под ногами… Я не знаю. Мы начнем вместе, потом разделимся. Я разработала что-то вроде маршрута.

Джозеф кивнул.

– Пару часов, а затем вы сможете заняться покупкой продуктов.

Фрида открыла справочник и нашла нужную страницу. Ткнула пальцем в значок.

– Мы находимся здесь. – Она провела пальцем по бумаге линию в полдюйма. – Я думаю, его держали вот здесь. Дину пришлось срочно увозить мальчика в другое место. По моему мнению, он мог увезти его куда-то не дальше, чем в полумиле от прежнего места. Максимум – в миле.

– Почему? – удивился Джозеф.

– О чем вы?

– Почему одна миля? Почему не пять миль? Почему не десять миль?

– Рив должен был принять решение быстро. Он должен был подумать о потайном месте поблизости. В знакомом районе.

– Отвезти к другу?

Фрида покачала головой.

– Я так не думаю. У друга можно спрятать предмет, но не ребенка. Я не верю, что у него мог быть такой друг. Я думаю, он просто спрятал Мэтью. В таком месте, куда мог спокойно вернуться. Но за ним установили слежку, и он уже не сумел наведаться туда.

Джозеф скрестил на груди руки, словно защищаясь от холода.

– Слишком много предположений, – заметил он. – Возможно, он похитил мальчика. Возможно, мальчик жив. Возможно, он спрятал его недалеко от дома.

– Это не предположения! – возмутилась Фрида.

– Миля, – продолжал Джозеф. Он приложил палец к тому месту на карте, где жил Дин Рив. Передвинул палец дальше. – Миля? – повторил он и начертил круг, центром которого был дом Дина Рива. – Шесть квадратных миль. Думаю, даже больше.

– Я пригласила вас, чтобы вы помогли мне, – напомнила ему Фрида, – а не чтобы говорили то, что мне и так известно. Если бы вы были на его месте, как бы вы поступили?

– Если я красть, то я красть оборудование. Дрель, пескоструйка. Потом продавать за несколько фунтов. Я не красть маленького ребенка.

– Но если бы вы все-таки украли его?

Джозеф беспомощно махнул рукой.

– Я не знаю, – сказал он. – Шкаф, или коробка, или запертая комната. Место без людей.

– Здесь много мест, где нет людей, – вздохнула Фрида. – Итак, идем гулять?

– Куда?

– Мы не знаем, где он, и не знаем, где искать, – следовательно, это не имеет значения. Я думала бродить по кривой, центр которой – его дом.

– Кривая с центром? – не понял Джозеф.

Фрида начертила пальцем спираль.

– Как вода, стекающая в дыру, – пояснила она. Провела пальцем по карте вдоль улицы. – Вот сюда.

И они двинулись вдоль границы спального района, названного в честь Джона Раскина. Фрида подняла голову, посмотрела на террасы. Более чем в половине квартир двери и окна были забраны металлическими решетками. Любое из этих помещений можно рассматривать как тайник. В конце спального района находился газовый завод, чьи ворота были опутаны ржавыми цепями. Ветхая вывеска гласила, что участок охраняется собаками, но Фрида сочла это маловероятным. Они двинулись на север, а в конце улицы повернули направо, на восток, и пошли вдоль гаража, затем – вдоль свалки металлолома.

– Как в Киеве, – неожиданно заметил Джозеф. – В Киеве все именно так, поэтому я приезжать в Лондон.

Он остановился у очередного ряда закрытых магазинов, и они уставились на старые, нарисованные от руки вывески на кирпичных фасадах: «Эванс энд Джонсонс, канцелярские товары», «Универмаг Дж. Джонса», «Черный Бык».

– Все ушли, – вздохнул Джозеф.

– Сто лет назад здесь был целый город, – сказала Фрида. – Вон там находились самые большие доки в мире. Корабли, ожидая разгрузки, выстраивались в очередь до самого моря. Здесь работали десятки тысяч мужчин, их жены и дети. Во время войны район разбомбили и сожгли. Теперь он похож на Помпеи, за исключением того, что люди все еще пытаются здесь жить. Наверное, было бы лучше, если бы сюда вернулись поля, леса и болота.

Мимо проехала патрульная машина. Они следили за ней взглядом, пока она не завернула за угол.

– Они тоже искать? – спросил Джозеф.

– Наверное, – пожала плечами Фрида. – Я в их методах не разбираюсь.

Они пошли дальше, и Фрида постоянно сверялась с картой, чтобы проверить, не сбились ли они с маршрута. Ей нравилось в Джозефе то, что он говорил только тогда, когда в этом возникала необходимость. Он не испытывал потребности производить впечатление умника и не притворялся, что понимает то, чего на самом деле не понимал. А когда он все-таки открывал рот, то имел в виду именно то, что говорил. Они как раз проходили мимо очередного заброшенного склада, когда Фрида вдруг поняла, что Джозеф остановился, а она и не заметила этого. Она вернулась к нему.

– Вы что-то заметили?

– Зачем мы это делать?

– Я ведь уже объяснила.

Он забрал у нее карту и принялся ее изучать.

– Где мы?

Она ткнула в страницу, и Джозеф провел пальцем по карте, отмечая пройденное расстояние.

– Это бесполезно, – заявил он. – Мы проходить пустые здания, пустые дома, пустую церковь. Мы никуда не входить. Конечно, мы не входить. Невозможно заглянуть в каждое отверстие, в каждую комнату, на крышу, в подвалы. Мы не искать. Не по-настоящему. Мы гулять, и вы рассказывать мне о бомбах, о войне. Зачем вы это делать? Вам так легче?

– Нет, – сказала Фрида. – Наверное, мне так даже хуже. Я просто надеялась, что если мы придем сюда, станем ходить по улицам, то, возможно, что-нибудь и найдем.

– Полицейские искать. Они могут входить в здания, задавать вопросы. Это работа для полиции. Мы прийти сюда и просто… – Он не смог подобрать слово и беспомощно махнул рукой.

– Мы просто делаем, что можем, – объяснила Фрида. – Делаем хоть что-то, лишь бы не сидеть сложа руки.

– Хоть что-то? Для чего?

– Я же сказала: нужно что-то предпринимать, нельзя ждать у моря погоды.

– Что-то? Зачем? – повторил Джозеф. – Если мальчик Мэтью лежать на улице, то, возможно, мы спотыкаться об него. Но если он уже умереть или его запереть в комнате, ничего.

– Но ведь именно вы требовали от меня действий, помните? – укоризненно заметила Фрида. – Я верила в то, что нужно сидеть в комнате и разговаривать. Вы сказали, что я должна выйти из этой комнаты и по-настоящему решать чужие проблемы. Похоже, у меня ничего не вышло.

– Я не… – Он замолчал, подыскивая подходящие слова. – Просто выходить из комнаты – это не значит решать проблемы. Я же не стоять посреди комнаты, если ее надо ремонтировать. Я ставить стену, прокладывать трубы и провода. Просто ходить по улице не значит находить мальчика.

– Полицейские тоже не могут найти мальчика, – напомнила ему Фрида. – Или женщину.

– Если искать рыбу, – неожиданно заявил Джозеф, – надо искать там, где много рыбы. А не просто гулять в поле.

– Это какая-то украинская пословица?

– Нет, я так думать. Нельзя просто ходить по улицам. Зачем вы просить меня пойти погулять? Мы тут как туристы.

Фрида сложила карту, которая уже впитала влагу из-за мокрого снега и пошла волнами.

– Ладно, – только и сказала она.

Дыхание. Сердце. Камень под языком. Слабые хрипящие звуки в груди. Перед глазами – режущий свет. В голове – фейерверк: красные, синие, оранжевые пятна. Ракеты. Искры. Огонь. Они наконец разожгли огонь. Так холодно, а потом так жарко. Изо льда да в пламя. Нужно сорвать с себя одежду, нужно скрыться от нестерпимого жара. Тело плавится. Ничего не останется. Только пепел. Пепел и остатки костей. И никто не узнает, что когда-то это был Мэтью, мальчик с карими глазами и рыжими волосами, мишка Тэдди с бархатными лапками.

 

Глава 41

Вернувшись в метро и окунувшись в давку вечернего часа пик, они больше не разговаривали.

Когда Фрида открыла входную дверь своего дома, то услышала, как внутри трезвонит телефон. Она подняла трубку. Звонил Карлссон.

– У меня нет номера вашего мобильного, – упрекнул он Фриду.

– У меня нет мобильного телефона.

– Подозреваю, вы не тот врач, которому все бросаются звонить, если оказываются в чрезвычайной ситуации.

– Что-то случилось?

– Я только хотел сообщить, что ровно полтора часа назад Рив и его мадам были отпущены на свободу.

– У вас вышло время?

– Мы могли бы еще немного их подержать у себя, будь в этом крайняя необходимость. Но ведь куда лучше, чтобы они были свободны. Возможно, он совершит ошибку. Может, куда-нибудь нас приведет.

Фрида на мгновение задумалась.

– Хотела бы я в это верить! – призналась она. – На меня он не произвел впечатления человека, склонного совершать ошибки. Скорее, человека, принявшего важное решение.

– Если он ошибется, мы схватим его.

– Он не сомневается, что вы следите за ним, – объяснила Фрида. – Я даже подозреваю, что он этим наслаждается. Мы дали ему власть. Он знает, в какой ситуации мы оказались. И я думаю, что бы мы ни предприняли, что бы ни сделали, как бы ни повели себя по отношению к нему, вряд ли он получит от этого большее удовольствие, чем то, которое испытывает сейчас.

– Да вам-то что! – огрызнулся Карлссон. – У вас есть работа. Вы можете продолжать выполнять ее, и все тут.

– Правильно, – кивнула Фрида. – У меня все хорошо.

Положив трубку, она какое-то время сидела, глядя в пустоту. Затем поднялась в спальню и, подойдя к окну, задумчиво уставилась на присыпанные снегом крыши. Ночь была ясная и холодная. Фрида набрала ванну и пролежала там почти час. Затем оделась, пошла в свой кабинет на чердаке и села к столу. Сколько же времени прошло с тех пор, как она в последний раз сидела здесь, наслаждаясь свободным временем? Она взяла мягкий карандаш, но рисовать не стала. Ее переполняла тревога за Мэтью, который сейчас дрожит от холода и страха, если жив, но, скорее всего, он уже давно мертв. Она думала о Кэти Райпон, которая постучала не в ту дверь. И переживала, что Дин и Тэрри, отпущенные на свободу, могут пойти куда угодно.

Она швырнула карандаш на так и оставшийся нетронутым лист бумаги и спустилась в гостиную. Положила растопку в камин, поднесла спичку и дождалась, пока языки пламени начали облизывать уголь. Потом отправилась в кухню. Достала из холодильника полупустую упаковку картофельного салата и съела его, стоя у окна. Затем взяла из раковины стакан для виски, сполоснула его, плеснула себе порцию и стала пить не торопясь, маленькими глотками. Ей хотелось, чтобы время шло быстрее; она не могла дождаться, когда же эта ночь закончится. Зазвонил телефон.

– Вы, наверное, считали, что какое-то время мы не увидимся?

– Карлссон?

– А кто же еще!

– Ну, вы сейчас со мной по телефону разговариваете, так что я вас по-прежнему не вижу.

– Рив не пытался с вами связаться? – спросил инспектор.

– С тех пор, как вы звонили в прошлый раз, нет.

– А то я бы не удивился.

– Что случилось?

– Мы потеряли их.

– Кого?

– Рива. И Тэрри тоже.

– Я думала, вы за ними следите.

– Я не обязан перед вами оправдываться!

– Мне все равно, оправдываетесь вы или нет. Я просто не понимаю, как это могло произойти.

– Ну, метро, толпа народу и чертовски некомпетентная работа полиции. Может, они специально оторвались, а может, это случайность чистой воды. Я не знаю. И не знаю, что они собираются сделать дальше Фрида посмотрела на часы. Было уже за полночь.

– Домой они не пойдут, верно?

– Могут и пойти. Почему бы и нет? Их ни в чем не обвиняют. И сейчас середина ночи. Куда еще они могут направляться?

Фрида задумалась.

– Возможно, оно и к лучшему, если они действительно вернутся домой, – сказала она наконец. – Теперь им волноваться нечего. Возможно, это даже хорошо.

– Я не знаю, – вздохнул Карлссон. – У меня так мало информации, что я даже предположения строить не могу. Где они могли спрятать похищенных? Если они лежат связанные в шкафу в какой-нибудь заброшенной квартире, то сколько смогут прожить без воды? Если они уже не… Ну, вы понимаете. Как бы там ни было, нельзя исключать того, что он вам все-таки позвонит. Ничего нельзя исключать. Будьте готовы.

Положив трубку, Фрида налила себе еще на дюйм виски и залпом выпила. Напиток обжег горло, и она невольно вздрогнула. Затем вернулась в гостиную, но огонь в камине уже погас, и в комнате стало промозгло и уныло. Фрида понимала, что нужно отдохнуть, но одна только мысль о том, чтобы лежать в постели, широко раскрыв глаза и пытаясь отогнать образы, заполонившие мозг, ужасала ее. Она немного полежала на диване, укрывшись пледом, но сон не приходил, прислав вместо себя безжалостную, безумную бессонницу. Наконец она встала и направилась в кухню. Вышла в маленький дворик – и задохнулась от холода. На глазах выступили слезы, но она не уходила. Холод разбудил ее, сбросил покров усталости, прояснил мысли, обострил чувства. Она стояла, пока лицо не заледенело и не осталось больше сил терпеть, и только тогда вернулась в дом.

Подошла к карте Лондона у входной двери. Свет был слишком тусклым, чтобы рассмотреть все детали, разобрать названия улиц, написанные крохотными буквами, поэтому Фрида сорвала ее со стены, отнесла в гостиную и разложила на столе. Включила верхний свет, но и этого оказалось мало. Она сходила в спальню, взяла лампу с тумбочки у кровати, принесла ее в гостиную и поставила в верхней части карты. Потом взяла карандаш и нарисовала крестик на улице, где жил Дин Рив. Неожиданно у Фриды возникло головокружительное чувство, что она смотрит на Лондон с борта самолета, поднявшегося на добрый километр над городом в ясный, солнечный день. Она видела памятники, извилистые берега Темзы, купол Тысячелетия, аэропорт Лондон-Сити, парк Виктории, долину реки Ли. Она присмотрелась внимательнее, сосредоточившись на улицах, по которым ходила вместе с Джозефом, разглядывая заштрихованные участки, обозначавшие спальные районы и фабрики.

Фрида подумала об Алане и о том, как ошиблась в нем. Она потерпела неудачу и как психотерапевт, и как эксперт. У Алана и Дина был одинаковый мозг и одинаковые мысли, им снились одинаковые сны – примерно как две различные птицы строят идентичные гнезда. Но единственный путь, по которому можно было проникнуть в этот мозг, лежал через подсознание, а когда она в последний раз говорила с Аланом, толку от этого разговора было столько же, как если бы она попросила его описать навык езды на велосипеде. Мало того, что он оказался не в состоянии выполнить ее просьбу, своими расспросами она еще и повредила этот навык. Если задуматься о том, какие действия нужно совершать, чтобы ехать на велосипеде, именно в тот момент, когда реально на нем едешь, можно упасть. Алан разоблачил ее и рассердился. Возможно, это первый признак силы. Возможно, это знак того, что лечение действует, или даже того, что оно подошло к концу: Фрида чувствовала, что связь, возникшая между ними, оборвалась и не подлежит восстановлению. Он уже больше никогда не сможет отдать себя в ее руки, как и следует пациенту. Она мысленно вернулась в последний сеанс. Какая ирония: лучшая часть сеанса, первая настоящая близость, которой они достигли, возникла после того, как сеанс закончился, когда они расстались, когда он больше не воспринимал ее как своего психотерапевта! Что он там говорил о чувстве безопасности? Она попыталась вспомнить его слова. Он говорил о матери. О семье.

Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Возможно ли это? Тот самый момент, когда он перестал пытаться вспомнить потайные места. Мог ли он…

Фрида принялась рисовать на карте пальцем спираль, исходящую из дома Дина Рива, и вдруг замерла. Потом схватила пальто и шарф, выбежала из дома, проскочила двор и пересекла площадь. Еще не рассвело, и переулки были пустынными. Она слышала звук своих шагов, эхом отзывавшийся за спиной. И только добравшись до Юстон-роуд, где поток транспорта никогда не иссякает, она сумела поймать такси.

Фрида снова и снова прокручивала в уме неожиданную мысль. Может, стоило вызвать полицию? И что бы она сказала? Она тут же вспомнила о Карлссоне и его команде, то, как они ходят от дома к дому, опрашивая жителей. Как водолазы обыскивают дно реки. Им всем нужно было нечто материальное: кусочек ткани, хотя бы одна ниточка, отпечаток пальца… Но все, что она смогла им предложить, – это воспоминания, фантазии, сны, которые иногда, похоже, совпадали. Но может, она просто видела сходство, как дети видят фигуры животных в облаках? Слишком много тупиков. Может, это очередной тупик?

– Где вас высадить? – спросила таксист. Женщина-таксист. Как необычно!

– Здесь есть главный вход?

– Вход только один, – ответила водитель. – В принципе, есть еще задние ворота, но они заперты.

– Тогда остановитесь у передних.

– Я не уверена, что их уже открыли, хотя они открыты от восхода до заката.

– Солнце уже встает.

Было почти восемь часов утра. Сочельник.

Несколько минут спустя такси остановилось. Фрида расплатилась и вышла. Посмотрела на богато украшенную викторианскую вывеску «Кладбище Чезни-холл». Алан рассказывал ей о своей фантазии: как он посещает места последнего упокоения членов семьи, как разговаривает со своими предками. Бедный Алан! У него не было могил, куда можно приходить, – по крайней мере, он о них не знал. Но Дин Рив? Большие ворота кладбища были закрыты, но калитка возле них оказалась открытой. Фрида вошла и огляделась. Кладбище было огромным, как настоящий город. Надгробные плиты выстроились рядами, образуя широкие аллеи. То тут, то там виднелись статуи, колонны, кресты. Встречались и величественные мавзолеи. Участок слева, похоже, совершенно зарос, и могилы практически скрылись под листвой.

Впереди, на центральной аллее, Фрида заметила простую деревянную хижину. Дверь в ней была открыта, в окне горел свет. Интересно, на кладбищах ведут перепись? Она направилась к хижине, не забывая рассматривать могилы по обе стороны аллеи. Один надгробный камень привлек ее внимание: захоронение семейства Брейнбридж. Эмили, Николас, Томас и Уильям Брейнбридж – все умерли в шестидесятых годах девятнадцатого века, не дожив и до десяти лет. В 1883 году скончалась их мать, Эдит. Как она смогла так долго продержаться, пока память о ее умерших детях потихоньку уходила в прошлое? Возможно, у нее были и другие дети, о которых она заботилась, которые выросли, переехали и теперь похоронены в другом месте.

Какой-то звук, возможно шорох, заставил Фриду обернуться. Сквозь прутья ограды она заметила какого-то человека: сначала движущаяся фигура казалась размытой, но когда неизвестный дошел до центрального входа, Фрида узнала его. Точнее, ее. Их взгляды встретились. Фрида смотрела на Тэрри Рив, а Тэрри Рив смотрела на Фриду. В ее взгляде было что-то такое, какая-то настойчивость, которую Фрида никогда прежде не видела. Она сделала шаг вперед, но Тэрри развернулась и пошла прочь; скоро она уже исчезла из поля зрения. Фрида побежала назад по аллее, по которой пришла сюда, но когда она вышла с территории кладбища, то Тэрри уже и след простыл. Фрида отчаянно завертела головой. Она снова вошла в калитку и побежала по аллее к хижине. За импровизированным столом сидела старуха. Перед ней стоял термос и табличка с надписью «Друзья кладбища Чезни-холл». Вероятно, здесь покоится кто-то из ее близких, муж или ребенок. Возможно, именно здесь она чувствовала себя дома, в кругу семьи.

Фрида достала кошелек и порылась в нем.

– У вас есть телефон? – спросила она.

– Вообще-то я не… – начала было женщина.

Фрида нашла визитку, которую искала.

– Мне нужно позвонить, – заявила она. – В полицию.

Выпалив информацию Карлссону, Фрида снова повернулась к старушке.

– Мне нужно найти могилу одной семьи. Это возможно?

– У нас есть планы кладбища, – ответила та. – Там указаны почти все могилы. Какая фамилия, говорите?

– Рив. «В» в конце.

Женщина встала, подошла к шкафу в углу, открыла его ключом, достала толстую бухгалтерскую книгу, заполненную черными, уже поблекшими чернилами, и начала медленно и вдумчиво переворачивать страницы, время от времени облизывая указательный палец.

– У нас в списках значатся трое Ривов, – сообщила она наконец. – Теобальд Рив, умерший в тысяча девятьсот двадцать седьмом году, его жена Эллен Рив, тысяча девятьсот тридцать шестой год, и Сара Рив, тысяча девятьсот пятьдесят третий.

– Где они похоронены?

Женщина пошуршала чем-то в ящике стола и достала карту кладбища.

– Здесь, – заявила она, ткнув пальцем в точку на карте. – Они все похоронены почти в одном месте. Если вы пойдете по центральной аллее и свернете на третью…

Фрида выхватила карту у нее из рук и убежала с такой скоростью, словно за ней гнались призраки. Старуха посмотрела ей вслед, вернулась на место, открутила крышку термоса и замерла в ожидании прихода скорбящих, желающих отдать дань умершим близким. В Рождество на кладбище всегда полно народу.

Фрида промчалась по центральной аллее и свернула направо – на узкую, но хорошо утоптанную дорожку. По обе стороны высились могильные камни. Некоторые достаточно новые, из белого мрамора, с высеченными на них эпитафиями. Другие были старше и уже заросли лишайником и плющом или даже покосились. Было трудно разобрать имена покоившихся под ними людей, и Фриде приходилось водить пальцами по очертаниям букв, чтобы разобрать написанное. Филпотт, Белл, Фармер, Теккерей… Те, кто умер в старости, и те, кто не успел достичь зрелости; те, кому все еще приносили цветы, и те, кого давно забыли.

Она старалась двигаться между могилами как можно быстрее, наклоняясь к каждой из них и снова выпрямляясь, вглядываясь в надписи в тусклом свете раннего утра. Ловатт, Горан, Бутт… Глаза у нее слезились от усталости, а сердце сжималось в надежде. На колючем кусте сидел черный дрозд и внимательно разглядывал ее, а издалека доносился шум машин. Фэрли, Фейрбразер, Уолкер, Хэйль… От неожиданности она замерла и услышала, как в ушах зашумела кровь. Рив… Здесь покоился Рив! Небольшой крошащийся надгробный камень, немного завалившийся набок. Она нашла его!

Но тут на Фриду обрушилось понимание того, что она ошиблась, что на самом деле она ничего не нашла. Потому что разве здесь можно спрятать ребенка – здесь, среди могил, простиравшихся повсюду, куда хватало глаз? Пошатнувшись от ужаса, она присмотрелась к ним, пытаясь разглядеть свежевскопанную землю на том месте, где, возможно, недавно зарыли тело, но все густо заросло сорной травой. Здесь никого нельзя спрятать. Она опустилась на колени возле эпитафии Теобальду Риву, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота поражения. Выходит, Мэтью здесь никогда не было. Это была иллюзия, последняя судорога надежды.

Фрида не знала, сколько времени простояла вот так, на коленях, на сильном морозе, понимая, что проиграла. Наконец она подняла глаза и стала медленно подниматься, и в этот момент увидела его – высокий каменный мавзолей, почти скрывшийся за густыми зарослями ежевики и крапивы. Фрида бросилась к нему, чувствуя, как острые шипы рвут на ней одежду. Ноги ее увязали в подтаявшем снегу, ветер бросал волосы в лицо, так что она почти ничего не видела. Однако ей все равно удалось заметить, что здесь кто-то недавно был: часть зарослей ежевики и крапивы была примята, образуя нечто вроде тропинки. Наконец Фрида добралась до входа в мавзолей и увидела, что он наглухо закрыт тяжелой каменной дверью. Однако, судя по борозде, дверь недавно отодвигали.

– Мэтью! – крикнула она в необтесанный, крошащийся камень. – Подожди! Держись! Мы здесь. Дождись нас.

И она принялась тянуть на себя камень, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук, который скажет, что мальчик там и он жив.

Каменная дверь немного подалась. Появилась щель. Фрида вцепилась в нее. Из-за холма донесся звук машин, показался свет фар. Затем раздались голоса и появились люди, они бежали к ней. Она увидела Карлссона. Увидела выражение его лица и спросила себя: неужели у нее такой же безумный вид?

И вот они уже поравнялись с ней – целая армия полицейских, которым под силу сдвинуть камень, и осветить фонарями сырую черноту, и проникнуть в склеп.

Фрида отступила. Ее охватило спокойствие. Она ждала.

Он больше не слышал биения своего сердца. Это не страшно. Когда оно отчаянно билось, то причиняло слишком много боли. Железный Дровосек ошибался. И он больше не мог правильно вдыхать и выдыхать воздух: тот заходил неровными, короткими порциями, и его не хватало. Пламя исчезло, и лед тоже исчез, и даже твердый пол перестал быть твердым, потому что его тело стало перышком, дрожащим на поверхности, и скоро оно поднимется в воздух и уплывет.

О нет! Пожалуйста! Нет! Ему не нравятся эти резкие звуки, не нравится белый, режущий глаза свет. Не нравятся уставившиеся на него глаза, хватающие руки и бормочущие голоса, не нравятся резкие движения, сотрясающие его тело. Он слишком устал, чтобы продолжать жить в страшной сказке. Он надеялся, что сказка наконец закончилась.

И тут он увидел балерину, женщину со снежинками в волосах. Она не кричала и не бежала, как остальные. Она просто стояла на другой стороне мира, окруженная могильными камнями, и смотрела на него без улыбки, но лицо у нее при этом было такое… Он спас ее, а теперь она спасла его. Она наклонилась к нему и коснулась губами его щеки. Злые чары рассеялись.

 

Глава 42

Фрида стояла около кровати. Маленькая фигурка лежала, свернувшись в том же самом положении, в котором они ее обнаружили. Тогда мальчик был полуголым: в предсмертном бреду он сорвал с себя одежду – клетчатую рубашку, точную копию рубашек, которые носили оба брата-близнеца, – и лежал почти обнаженный на холодной земле мавзолея. Теперь он лежал на теплом водяном матраце. Его накрыли несколькими слоями легкой ткани, а к груди подключили провода, идущие к мониторам. Его лицо, которое, судя по виденным Фридой фотографиям, раньше было круглым, румяным и веселым, теперь так побледнело, что казалось зеленым. На этом фоне веснушки выступали как ржавые монетки. Губы стали бескровными. На одной щеке красовался синяк, она опухла. Кисти рук прятались в бинтах: отчаянно цепляясь за каменные стены, он сорвал кожу на пальцах. Волосы ему так небрежно покрасили в черный цвет, что на проборе осталась полоска рыжего цвета. Только мониторы показывали, что он еще жив.

В углу палаты сидел детектив Мюнстер. Это был молодой человек с темными волосами и темными глазами, он принимал участие в работе команды, разыскивавшей Мэтью, с самого первого дня. Он был почти таким же бледным, как и мальчик, и таким неподвижным, словно его вырезали в камне. Он ждал, когда к больному вернется сознание. Бледные, просвечивающие веки Мэтью, обрамленные пушистыми рыжими ресницами, затрепетали, но снова закрылись. Карлссон попросил Фриду остаться в больнице, пока не приедет детский психиатр. Но она все равно чувствовала себя так, словно ее исключили из происходящего: ее окружали звуки торопливых шагов, скрежет тележек, приглушенные разговоры врачей и медсестер. Что еще хуже, она понимала их жаргон: теплый физиологический раствор внутривенно, опасность гиповолемического шока. Они пытались поднять ему внутреннюю температуру, а она превратилась в стороннего наблюдателя.

Дверь снова открылась, и в палату провели родителей мальчика. У них были бледные, искаженные, изможденные лица людей, проведших долгие дни в ожидании дурных вестей. Теперь у них появилась надежда, тоже, однако, причинявшая невыносимые муки. Женщина опустилась на колени около кровати, сжала перевязанную руку сына и приникла лицом к его телу. Чтобы оторвать ее от мальчика, понадобились усилия двух медсестер. У мужчины было красное, сердитое и одновременно смущенное лицо; его взгляд метался по палате, словно оценивая медицинское оборудование и лихорадочную деятельность персонала.

– Что с ним?

Врач смотрел на монитор. Он снял очки и устало потер глаза.

– Мы делаем все, что в наших силах, но у него сильное обезвоживание и серьезная гипотермия. У него опасно низкая температура.

Миссис Фарадей всхлипнула.

– Мой малыш… Мой сыночек…

Она поднесла маленькую ладошку к губам и поцеловала ее, затем стала поглаживать его руки и шею, снова и снова повторяя, что теперь все будет хорошо, что он в безопасности.

– Но ведь Мэтью выздоровеет? – с нажимом спросил мистер Фарадей. – Он выздоровеет. – Словно смена тона на утвердительный гарантировала именно такой исход.

– Мы его сейчас регидратируем, – сообщил врач. – И подключим мальчика к аппарату искусственного кровообращения. Это означает, что мы подсоединим его к аппарату, выкачаем его кровь, нагреем ее, а затем закачаем обратно.

– И когда вы все это сделаете, он будет здоров?

– Вы должны подождать снаружи, – ответил врач. – Мы сообщим, если будут какие-нибудь изменения.

Фрида шагнула вперед и взяла миссис Фарадей за руку. Женщина была словно в прострации и позволила вывести себя из палаты. Муж последовал ее примеру. Их провели в маленькую приемную без окон, где были только четыре стула и стол, на котором стояла ваза с искусственными цветами. Миссис Фарадей посмотрела на Фриду так, словно только что заметила ее.

– Вы врач? – спросила она.

– Да, – ответила Фрида. – Я работала с полицией. Я ждала, когда вы приедете.

Она сидела рядом с ними, а миссис Фарадей все говорила и говорила. Ее муж молчал. Фрида заметила грязь у него под ногтями, воспаленные от бессонницы глаза. Она ничего не говорила, но один раз миссис Фарадей повернулась, посмотрела ей прямо в глаза и спросила, есть ли у нее дети. Фрида ответила отрицательно.

– Тогда вам не понять.

– Не понять.

И тут мистер Фарадей нарушил молчание. Голос был сиплый, скрипучий, словно у него внезапно разболелось горло.

– Сколько времени он провел в том месте?

– Немного.

Слишком много. Кэти Райпон зашла в дом Дина в субботу, а сейчас уже сочельник. Перед глазами у Фриды прошли последние несколько дней. Дождь, мокрый снег… Наверное, по стенам склепа стекала вода. Наверное, он слизывал ее, как животное. Она снова подумала о Мэтью, о состоянии, в котором она увидела его впервые: истощенное, избитое тело, широко открытые невидящие глаза, распахнутый в крике рот. Это было хуже всего. Сначала он не понял, что его спасли. Он решил, что мучители вернулись за ним. И нужно было еще кое-что обдумать. Где сейчас Кэти? Есть ли у нее мокрая стена – там, где она находится, где бы это ни было?

– Через что ему, наверное, пришлось пройти… – прошептал мистер Фарадей. Он наклонился к Фриде. – Он… его… ну, вы понимаете…

Фрида покачала головой.

– Произошедшее, несомненно, ужасно, – сказала она, – но я подозреваю, что похититель воспринимал его как собственного ребенка.

– Ублюдок! – прошипел мистер Фарадей. – Они поймали того, кто это сделал?

– Не знаю, – вздохнула Фрида.

– Он заслуживает, чтобы его похоронили заживо, – как моего сына.

В приемную вошла врач-интерн. Она была молодая и очень красивая: нежная, как персик, кожа, светлые волосы, собранные в тугой «хвост», яркий румянец. И Фрида поняла: она принесла им хорошие новости.

Они опустились на колени с обеих сторон кровати, под безжалостным светом ламп, среди висящих трубочек и проводов. Держали мальчика за перевязанные руки, и звали его по имени, и сюсюкали с ним, словно с новорожденным. Называли его «котиком», и «солнышком», и «агусенькой», и «малышом Мэтти», и «птенчиком». Глаза Мэтью оставались закрытыми, но с лица уже исчезла смертельная бледность, с кожи ушел мучнистый оттенок. Ригидность конечностей уменьшилась. Миссис Фарадей всхлипывала и разговаривала одновременно – слова любви вырывались из ее горла между спазмами. Мэтью почти ни на что не реагировал и по-прежнему был вялым, словно его разбудили среди ночи.

– Мэтью, Мэтью… – бормотала миссис Фарадей, едва не касаясь губами сына. Он что-то произнес, и она наклонилась ближе. – Что ты сказал? – Он повторил, и она озадаченно оглянулась. – Он сказал «Саймон». Что это означает?

– Наверное, именно так они его называли, – предположила Фрида. – Думаю, они дали ему новое имя.

– Что? – Миссис Фарадей разрыдалась.

Детектив Мюнстер отвел мистера Фарадея в сторону, наклонился к кровати и заговорил с Мэтью. Он поднес фотографию Кэти Райпон почти к самому его лицу, но мальчик никак не мог сфокусировать взгляд.

– Это несправедливо! – внезапно заявила миссис Фарадей. – Он ужасно болен. Он не может этого сделать. Ему нельзя!

Медсестра сообщила, что детский психиатр уже едет, но позвонила и предупредила, что застряла в пробке. Фрида услышала, как детектив Мюнстер пытается объяснить родителям, что к ним сын вернулся, но другие люди по-прежнему ничего не знают о пропавшей дочери. Мистер Фарадей что-то сердито буркнул в ответ, а миссис Фарадей зарыдала еще горше.

Фрида прижала кончики пальцев к вискам. Она попыталась заглушить окружающий шум, дать себе возможность подумать. Мэтью похитили у родителей, спрятали, наказывали, морили голодом. Ему твердили, что его мама – больше не его мама, а папа – больше не его папа, говорили, что он – уже больше не он, а кто-то другой, некий мальчик по имени Саймон, после чего заперли, бросили, обрекли на смерть от голода, холода и одиночества. А сейчас он лежит, беспомощно моргая, в слишком ярко освещенной комнате, на него наступают чужие лица, пришедшие из ночных кошмаров, и кричат что-то, чего он не в силах понять. Он всего лишь маленький мальчик, почти малыш. Но он выжил. Когда никто не мог спасти его, он спас себя сам. Какие сказки он рассказывал себе, лежа в темноте?

Фрида подошла к кровати с другой стороны и встала напротив миссис Фарадей.

– Вы позволите? – спросила она.

Миссис Фарадей молча посмотрела на нее, но возражать не стала. Фрида наклонилась к лицу Мэтью, чтобы можно было разговаривать шепотом.

– Все хорошо, – сказала она. – Ты дома. Ты спасен. – Она заметила, как в глазах у него мелькнул огонек понимания. – Ты в безопасности. Ты сбежал из дома ведьмы.

Он произнес какой-то звук, но она не смогла расшифровать его.

– Кто был там с тобой? – спросила она. – Кто был с тобой в доме ведьмы?

Глаза Мэтью внезапно широко, как у куклы, распахнулись.

– Любопытная Варвара, – сказал он. – Сует свой нос.

У Фриды возникло ощущение, что рядом с ней сидит Дин, что Мэтью – кукла чревовещателя, и Дин говорит через него.

– Где она? – спросила она. – Куда они ее спрятали? Любопытную Варвару?

– Забрали, – тихим, как ветерок, голосом прошептал он. – В темноту.

Неожиданно он разрыдался, забился в истерике. Миссис Фарадей схватила сына и прижала его извивающееся тельце к груди.

– Ничего страшного, – сказала Фрида.

– Что это значит? – возмутился Мюнстер.

– Мне это не нравится. Совсем.

Фрида вышла в коридор и огляделась. В коридоре показалась медсестра, она толкала инвалидное кресло, в котором сидела старушка.

– Где можно взять воды? – спросила ее Фрида.

– Дальше по коридору, у главного входа, есть «Макдоналдс».

Она уже шла по длинному коридору, когда услышала оклик. Кричал Мюнстер. Он бежал к ней.

– Мне только что позвонили, – сообщил он. – Босс хочет вас видеть.

– Зачем?

– Они нашли эту женщину.

– Кэти? – Облегчение ворвалось в ее сознание так неожиданно, что закружилась голова.

– Нет. Жену, – ответил Мюнстер. – Тэрри Рив. Внизу вас ждет машина.

 

Глава 43

Иветта Лонг посмотрела на Карлссона и нахмурилась.

– Что-то случилось?

– Ваш галстук, – сказала она. – Он сбился. – Она наклонилась и поправила ему галстук. – Перед камерами вы должны выглядеть на все сто. Вы – герой. И там будет комиссар Кроуфорд. Его помощник только что звонил. Он очень доволен вами. Пресс-конференция будет просто шикарной. Журналисты уже даже в зал не вмещаются.

На столе завибрировал мобильный телефон. Его бывшая жена оставила несколько сообщений, интересуясь, когда же он, черт возьми, собирается забрать детей, и каждое сообщение было раздраженнее предыдущего.

– Мы вернули мальчика родителям, – сказал Карлссон. – Это все, что их волнует. Где Тэрри Рив?

– Ее только что доставили. Она ждет внизу.

– Она сказала что-нибудь о Кэти Райпон?

– Я не знаю.

– Я хочу, чтобы ее охраняли двое полицейских. Пусть глаз с нее не спускают!

Он взял телефон и написал сообщение: «Прости. Скоро позвоню». Затем нажал кнопку «отправить». Возможно, она услышит новости и поймет… Но на самом деле он знал, что это не поможет: есть дети других людей, а есть твои собственные. В двери показалась женщина-полицейский и сообщила, что приехала доктор Кляйн. Карлссон велел полицейскому немедленно проводить ее сюда. Когда Фрида вошла, его поразил яростный огонь в ее глазах – огонь, в котором он узнал собственную эйфорическую усталость, делавшую саму мысль о сне невозможной.

– Как мальчик? – спросил он.

– Жив, – ответила Фрида. – С ним сейчас родители.

– Я имею в виду, он выздоровеет?

– Откуда мне знать? – удивилась Фрида. – Маленькие дети обладают потрясающим запасом жизненных сил. По крайней мере, так написано во всех учебниках.

– Все благодаря вам. Ведь это вы нашли его.

– Одного нашла, а другого потеряла, – возразила Фрида. – Уж простите, если я не пляшу от радости. Тэрри Рив у вас?

– Она внизу.

– У входа мне пришлось пробираться сквозь толпу, – заметила Фрида. – Я бы не удивилась, увидев у них вилы и пылающие факелы – для суда Линча.

– Людей можно понять, – вздохнул Карлссон.

– Они должны вернуться домой и заботиться о собственных детях! – резко возразила Фрида. – Где вы ее нашли?

– У нее дома.

– Дома? – Фрида не верила собственным ушам.

– Мы, конечно, следили за домом, – продолжал Карлссон. – Она пришла домой, и мы ее арестовали. Все очень просто, никакого блестящего расследования. – Он поморщился.

– Но зачем ей идти домой? – Фрида, похоже, задала этот вопрос себе, а не Карлссону. – Я думала, у них есть план.

– У них действительно был план, – заверил ее Карлссон. – Но вы сорвали его, когда увидели ее на кладбище. Она позвонила мужу. Мы знаем это наверняка. Ее телефон у нас. Она позвонила ему. И он скрылся.

– Но почему она не скрылась? – удивилась Фрида. – И зачем она поехала на кладбище?

– Вы можете задать ей этот вопрос лично, – предложил Карлссон. – Я хочу, чтобы вы пошли со мной.

– У меня такое ощущение, что ответ у меня уже есть, – заметила Фрида. – Как там говорят адвокаты? Никогда не стоит задавать вопрос, если только вы уже не знаете ответ.

– А нам приходится задавать вопрос, ответ на который мы не знаем, – уточнил Карлссон. – Где Кэти Райпон?

Фрида присела на угол стола Карлссона.

– У меня на этот счет дурное предчувствие, – призналась она.

– Насчет Мэтью у вас тоже было дурное предчувствие, – напомнил он.

– Это другое. Они хотели сына. Они воспринимали его как своего ребенка. Даже когда они избавились от него, они не убили его. Они спрятали его, как ребенка, которого оставили в лесу в известной сказке.

– Они не оставили его в лесу. Они похоронили его заживо.

– Кэти Райпон – совсем другое дело. Она не была частью плана. Она просто мешала им. Но зачем Тэрри пошла на кладбище? И зачем она поехала домой?

– Возможно, хотела проверить, умер он или еще нет, – предположил Карлссон. – Или прикончить его. А может, она хотела забрать что-то из дома перед побегом. Возможно, проверяла, стоит ли ехать туда мужу, – чист ли горизонт, так сказать. – Карлссон заметил, что у Фриды дрожат руки. – Принести вам что-нибудь?

– Стакан воды.

Карлссон сидел и молча смотрел, как Фрида опустошает одноразовый стакан с водой, а потом они оба выпили по чашке черного кофе. Тоже молча.

– Готовы? – наконец спросил он.

Тэрри Рив сидела в комнате для допросов, уставившись в одну точку. Карлссон сел напротив нее. Фрида встала у него за спиной, прислонясь к стене рядом с дверью. Стена оказалась неожиданно прохладной.

– Где Кэтрин Райпон? – взял быка за рога Карлссон.

– Я ее не видела, – ответила Тэрри.

Карлссон медленно расстегнул ремешок часов и положил их на стол перед собой.

– Я хочу, чтобы вы четко поняли ситуацию, – начал он. – Я не знаю, закралось ли вам в голову подозрение, что вам придется столкнуться с маленьким таким обвинением в опрометчивом поставлении в опасность и получить маленький такой срок, с возможностью выйти через несколько лет за хорошее поведение. Боюсь, что такая догадка не имеет ничего общего с действительностью. Это звуконепроницаемое помещение, но если бы мы вывели вас в коридор, то вы смогли бы услышать рев толпы: эти люди кричат, и кричат они о вас. Мы, британцы, очень не любим, когда кто-то причиняет вред детям или животным. И есть еще один момент – присутствующая здесь доктор Кляйн, возможно, сочтет его проявлением сексизма, но что есть, то есть: мы, британцы, особенно ненавидим виновных в жестокости женщин. Вы получите пожизненное заключение, и если вы думаете, что оно будет состоять исключительно из занятий лепкой и чтением, подумайте еще раз. Тюрьма не бывает такой для тех, кто причиняет вред детям.

Карлссон замолчал. Тэрри по-прежнему смотрела перед собой.

– Но если вы сообщите нам, где она, – продолжал он, – то все может пойти совершенно по-другому.

Молчание.

– Ваш муж сбежал, – заявил Карлссон. – Но мы скоро найдем его. А тем временем вам придется испытать на себе все в полную силу. Я могу предложить вам выход. Но это предложение останется действительным очень недолго. Если вы не поможете нам, люди очень, очень на вас рассердятся.

– Вам не удастся настроить меня против него, – заявила Тэрри. – Мы сделали все вместе.

– На это он и рассчитывает, – заметил Карлссон. – Он уйдет от ответственности. Или попытается уйти. А вы останетесь здесь и будете расхлебывать кашу одна.

– Он может рассчитывать на меня, – упрямо твердила Тэрри. – Он всегда мог рассчитывать на меня. Я могу быть сильной ради него.

– Зачем вы упорствуете? – почти печально спросил ее Карлссон. – Все кончено. В этом нет никакого смысла.

Она только пожала плечами. Карлссон повернул голову к Фриде, в его взгляде читалась безнадежность. Он взял со стола свои часы, сунул их в карман пиджака, встал и подошел к психологу.

– Почему она так упорствует? Разве ей осталось что терять?

– Наверное, она боится потерять его, – мягко ответила Фрида. – Можно, я с ней поговорю?

– Чувствуйте себя как дома.

Фрида подошла к столу и села в кресло, которое только что освободил Карлссон. Пристально посмотрела на Тэрри, и Тэрри ответила не менее пристальным взглядом. Да еще и зубы стиснула, словно бросая вызов.

– Вы спасли Мэтью жизнь, – сказала Фрида. – Понимаю, звучит нелепо, и не думаю, что этот факт улучшит отношение к вам со стороны толпы на улице, но это правда.

Тэрри насторожилась.

– Ты просто пытаешься подобраться ко мне. Ты хочешь заставить меня говорить.

– Я просто говорю правду. Когда я увидела вас на кладбище, то поняла: Мэтью там. Если бы на его поиски ушло больше времени, он бы умер.

– И что? – пожала плечами Тэрри.

– Он не умер. Нет худа без добра, верно? Вы поэтому вернулись? Вы хотели проверить, жив ли он?

Тэрри окинула ее высокомерным взглядом.

– Мне нечего тебе сказать.

– Должно быть, вы только об этом и думали, – предположила Фрида. – В каком-то смысле было бы легче, если бы вы его убили. Но в те дни вы находились под наблюдением, а когда сидели здесь, то, наверное, вас преследовал образ маленького мальчика, лежащего в темноте. Поэтому вы вернулись. Вы так поступили из… Я не уверена, какое слово тут лучше всего подходит. Может, вы беспокоились о нем? А потом вы увидели меня и поняли, что я вас тоже увидела. Вы убежали и позвонили Дину. О нем вы тоже беспокоились. Вы заботились о нем. А он о вас заботился?

– Тебе не удастся настроить меня против него.

– А я и не пытаюсь.

– Да врешь ты все!

– С Мэтью все будет хорошо, – сказала Фрида. – Я только что из больницы. Думаю, у вас теперь камень с души упал.

– Мне все равно.

– Вам точно не все равно. Но сейчас главное – выяснить, где Кэти.

Тэрри, как всегда, пожала плечами.

– И Джоанна. Что случилось с Джоанной, Тэрри? Где она похоронена?

– Спросите у Дина.

– Очень хорошо.

– Где мой чай и сигарета?

– Я хочу задать последний вопрос: зачем вы пошли домой?

– Не знаю, – ответила Тэрри. – Почему бы и нет?

Фрида на мгновение задумалась.

– А мне кажется, я знаю.

– Серьезно?

– Вы отправились на кладбище, увидели меня и поняли, что мы найдем мальчика. Тогда вы позвонили Дину и поняли, что сделали для него все, что могли. А что потом? Вы действительно собирались убежать? Правда? Но что это означало бы? Смогли бы вы пуститься в бега? Залечь на дно, навсегда? Взять новое имя? Окажись я на вашем месте, наверное, я бы думала точно так же, как и вы. Сама мысль о такой жизни лишила бы меня остатков сил. Я сделала все, что могла. Мне бы захотелось пойти домой, пусть даже я проведу там всего лишь минуту. Мне просто захотелось бы пойти домой.

Тэрри тяжело дышала. Она пошарила в кармане джинсов, выудила оттуда смятый старый платок и громко высморкалась. Затем бросила платок на пол и снова уставилась на Фриду.

– Тебе не удастся заставить меня сказать хоть слово против него, – заявила она. – Мне нечего сказать.

– Я знаю. – Фрида встала с кресла, присела и подняла мокрый платок. – Не стоит добавлять к другим проблемам еще и мусор.

– Ой, отвали, – буркнула Тэрри.

Фрида и Карлссон вышли из допросной, и Карлссон отправил двух женщин-полицейских к Тэрри. Он начал что-то говорить, но тут из-за угла показался другой детектив. Он тяжело дышал и едва сумел выдавить из себя:

– Только что звонил Алан Деккер. Он разговаривал с Дином Ривом. Они встретились.

– Что за черт! – Карлссон обернулся к Фриде. – Хотите поехать с нами? Подержать его за руку?

Фрида на минуту задумалась.

– Нет. У меня другие дела.

Карлссон не смог скрыть улыбки.

– Что, вам уже неинтересно?

– Просто мне обязательно нужно кое-что сделать.

– Рождественские покупки? Или что-то, о чем мне следовало бы знать?

– Не знаю, – честно ответила она.

Он подождал, но Фрида больше ничего не сказала.

– Ну и черт с ним! – заявил Карлссон и ушел.

Фрида села, побарабанила пальцами по столу, снова встала и направилась в оперативный пункт. В дальнем углу раздавался звон бокалов и веселый смех. Чувствовалось, что дело закрыто, и полицейские уже начали праздновать. Фрида вытащила из кармана блокнот и бегло просмотрела его. Затем подошла к столу, где стоял телефон, подняла трубку и набрала номер.

– Саша? Это Фрида. Да, я так рада, что поймала вас. Не могли бы вы оказать мне услугу, правда, очень большую? Мы можем встретиться? Немедленно. Я могу приехать прямо туда, где вы находитесь. Чудесно. До встречи.

Она с шумом опустила трубку на рычаг. В противоположном конце комнаты какой-то молодой детектив оглянулся и удивился: куда эта женщина-врач так торопится, что чуть ли не бегом выскочила в коридор?

 

Глава 44

Карлссон постучал в дверь, и она открылась едва ли не раньше, чем он успел опустить руку. Перед ним стояла низенькая, но крепко сбитая женщина в старых джинсах и оранжевом джемпере с закатанными до локтей рукавами. Ее лицо, полностью лишенное косметики, было усталым и взволнованным.

– Кэрри Деккер? Я главный инспектор Малком Карлссон. А это детектив Иветта Лонг. Думаю, вы и ваш муж ждали нашего прихода.

– Алан в кухне. – Она помолчала. – Он очень расстроен.

– Мы просто хотим задать несколько вопросов.

– Я могу остаться?

– Как пожелаете.

Карлссон проследовал за ней в кухню.

– Алан, – мягко сказала она. – Они пришли, Алан.

Он производил впечатление раздавленного, обезумевшего человека. На нем все еще было потертое шерстяное пальто, и он сидел, навалившись на кухонный стол. Когда он поднял голову, Карлссон заметил, что у него такой вид, словно он плакал в течение многих часов или даже дней.

– Это срочно, – сказал Карлссон. – Вы должны сказать нам, что случилось.

– Я предупреждала его, что не стоит туда ходить, – запричитала Кэрри. – Я говорила ему. Объясняла, что он подвергает себя опасности.

– Не было там никакой опасности. Я же говорил. Мы встретились в людном месте. Все заняло несколько минут. – Он нервно сглотнул. – Я словно посмотрел в зеркало. Я должен был сразу сказать тебе. Я понимаю, что поступил неправильно. Но еще пару недель назад я и понятия не имел, что он вообще существует. Я должен был увидеть его. Прости.

Он дрожал, в глазах снова стояли слезы. Кэрри села рядом и взяла его ладонь в свои. Она поцеловала его руку, и он прислонился к ней своей большой, тяжелой головой.

– Все хорошо, любимый, – сказала она.

Карлссон отметил про себя, что она защищает мужа с материнской нежностью.

– В котором часу он вам позвонил?

– Когда это было, Кэрри? Примерно в девять, может, немного раньше. Я слышал, того мальчика нашли.

– В этом есть и ваша заслуга.

– Я рад, что смог хоть как-то помочь.

– Когда он позвонил вам, то что конкретно сказал?

– Сказал, что нам нужно встретиться. Что у него мало времени, и это наш единственный шанс. Сказал, что хочет мне кое-что отдать.

– И вы согласились?

– Да, – еле слышно произнес Алан. – У меня было ощущение, что если я не соглашусь, то никогда его не увижу. Что это мой единственный шанс, и если я откажусь от него, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. По-вашему, это глупо?

– У вас есть номер, с которого он звонил?

– Он звонил с мобильного, – вмешалась Кэрри. – После того, как Алан ушел, я набрала 1471, и когда мне сообщили номер последнего входящего звонка, я его записала.

Она передала Карлссону клочок бумаги, и инспектор отдал его детективу Лонг.

– Где вы договорились встретиться?

– На центральной улице. Он сказал мне, что уже там. Возле бывшего универмага Вулворта. Сейчас он закрыт и заброшен. Он сказал, что будет высматривать меня. Тогда я сказал Кэрри.

– Тебе пришлось так поступить, верно? Я ведь слышала, как ты разговаривал по телефону. Я собиралась пойти туда вместе с ним. Я бы непременно так и сделала, но Алан сказал, что брат может отказаться говорить с ним, если я буду рядом. Поэтому я позволила ему пойти одному, но только после того, как он пообещал звонить мне каждые пять минут. Я должна была знать, что ему ничто не угрожает.

– В котором часу вы встретились?

– Я шел медленно. Все время, пока я туда шел, меня мутило. Минут десять, наверное.

– Он уже был на месте?

– Он подошел ко мне сзади. Захватил меня врасплох.

– Как он был одет? Вы помните?

– В старую кожаную куртку. Джинсы. В шерстяную шапочку серо-буро-зеленого цвета, она еще полностью закрывала его волосы.

– Продолжайте.

– Он назвал меня «брательник». Он сказал: «Ну что, брательник, рад с тобой познакомиться». Словно все это шутка.

– Что еще?

– Тут мне на мобильный позвонила Кэрри, и я сказал ей, что все нормально, мне ничего не угрожает. Я сказал, что вернусь, как только смогу. А потом он сказал… прости, любимая… он сказал: «Что, брательник, под каблуком сидишь, да? Не нужна тебе эта рыба-пила, поверь мне. Хуже ничего нет». Он сказал, что хотел взглянуть на меня. И еще хотел кое-что мне дать.

– Что?

– Подождите-ка.

Карлссон смотрел, как Алан достает из-под стола холщовую сумку. Она была явно тяжелая, и в ней что-то звенело. Алан поставил сумку между собой и инспектором.

– Он хотел отдать мне свои особенные инструменты, – сказал он. – Я их еще не смотрел.

Он взялся толстыми пальцами за «молнию» и потянул ее.

– Не прикасайся к ней! – резко выкрикнула Кэрри. – Не смей касаться ничего, что принадлежало ему.

– Это подарок.

– Он злой человек. Не нужны нам его подарки.

– Я заберу это, – вмешался Карлссон. – Он еще что-нибудь говорил?

– Да нет. Сказал только какую-то глупость. Что-то вроде «Помни, на свете есть вещи похуже смерти».

– Что это означает?

– Понятия не имею.

– А как он себя вел? Он был взволнован?

– Я нервничал, да, а он был совершенно спокоен. Ему, похоже, некуда было спешить. Он словно знал, куда идет.

– Что-нибудь еще?

– Нет. Он похлопал меня по плечу, сказал, что было приятно познакомиться со мной, а потом просто ушел.

– В какую сторону он направился?

– Не знаю. Я видел только, как он свернул на боковую улицу. Она ведет к автобусному парку и пустырю, где сейчас строят гипермаркет.

– Он не говорил вам, куда именно идет?

– Нет.

– Вы не защищаете его?

– Я не стал бы этого делать. Он плохой человек. Было в нем что-то такое… – Неожиданно в его голосе появился яд.

– Когда вы увидели, что он ушел, вы пошли домой?

– Я позвонил Кэрри, чтобы сказать, что я жив-здоров, а он ушел. У меня возникло такое странное чувство… я словно испытал облегчение. Словно что-то ушло из моей жизни, словно я освободился от него.

– Вы никуда не ходили и ни с кем не говорили после того, как увидели, что он ушел?

– Нет. Никуда и ни с кем.

– И больше вы ничего не можете вспомнить?

– Это все. Простите. Я знаю, что поступил неправильно.

Карлссон встал.

– Детектив Лонг пока что останется здесь, и я пришлю еще одного полицейского. Выполняйте все их распоряжения.

– Он вернется? – Кэрри в ужасе зажала ладонью рот.

– Это простая предосторожность.

– Вы думаете, что мы в опасности?

– Он опасный человек. Возможно, еще ничего не закончилось. Жаль, что вы не позвонили нам сразу же.

– Простите. Я просто должен был увидеть его. Хотя бы один раз.

Карлссон приказал расставить людей вокруг района, где Рив встретился с братом. Хотя надежды у него не было никакой. Время только перевалило за полдень, но на смену куцему дню вовсю шла темнота. В окнах коттеджей и квартир уже пылали рождественские гирлянды, а с дверных молоточков свешивались еловые венки. В витринах стояли безвкусно украшенные елки, улицы были залиты неоновым светом колокольчиков, северных оленей и персонажей из детских мультфильмов. Небольшая группа мужчин и женщин распевала рождественские песни у супермаркета «Теско» и гремела ведрами. В морозном воздухе снова стали летать крошечные снежинки. Похоже, в этом году будет снежное Рождество, подумал Карлссон, хотя для него этот праздник уже давно стал чем-то нереальным. Он смутно мог представить своих детей в их новом доме, далеко отсюда: куча подарков у подножия елки, запах пирогов, раскрасневшиеся детские лица – семейная жизнь продолжается, но ему в ней места уже нет. Мальчик спасен, он в безопасности, хотя никто не смел на это даже надеяться. Газеты назовут Мэтью лучшим рождественским подарком в жизни его родителей. Чудом. По правде говоря, для Карлссона спасение малыша и правда было сродни чуду: он давно смирился с тем, что Мэтью погиб.

Он понимал, что устал, но усталости не чувствовал. Напротив, его переполняла энергия, а мысли были такими четкими и ясными, как никогда за последние несколько дней.

Когда Карлссон вернулся, Фрида все еще находилась в участке. Она сидела в пустой комнате для допросов: спина прямая, волосы тщательно причесаны, в руках чашка. Он уловил запах мяты. Она с надеждой посмотрела на него.

– Они все еще ищут. Он где-то в городе. Куда он может пойти?

– Как Алан?

– У него шок. Да это и понятно. Он перенес психологическую травму, и это еще не конец. Его жена – сильная женщина.

– Ему повезло с женой.

– Судя по виду Алана, он очень скоро свяжется с вами.

– Возможно, хотя не исключено, что я – последний человек в мире, кого он хочет видеть. А вот я с удовольствием бы с ним встретилась. Помимо всего прочего, скоро его лицо возненавидят во всей стране.

– Я знаю. И эта толпа… – Кивком головы он показал на вход в участок, где люди и не думали расходиться. – Это собрание миролюбивым не назовешь.

Карлссон вышел. Но не успела Фрида хотя бы начать думать о том, что же ей теперь делать, стоит ли отправиться домой и попытаться уснуть, как он вернулся с криком:

– Они нашли его!

– Где?

– В старом доке, сбоку от канала, чуть дальше от того места, где он назначил встречу Деккеру. Под мостом. Он повесился.

 

Глава 45

На машине до самого канала Карлссон добраться не смог, ему пришлось остановиться у моста с одного берега на другой. Там уже ждал полицейский, который и провел его к пешеходной дорожке.

– Кто обнаружил тело? – спросил Карлссон.

– Какой-то старик, выгуливавший собаку, – ответил полицейский. – У него нет мобильного, телефонную будку он не нашел, так что пришлось возвращаться домой, а у него больные ноги. В общем, наши сюда приехали только через час. Будь у старика мобильный, возможно, парамедики и смогли бы ему помочь.

Впереди, на тропинке, инспектор увидел зевак, главным образом детей, пытавшихся рассмотреть тело. Карлссон и полицейский нырнули под полицейскую ленту, свернули с главной дорожки и пошли по берегу бухточки, своеобразного водяного тупика. Когда-то здесь находился причал для барж: их привязывали у берега недалеко от фабрики. Сейчас причал забросили, и он постепенно приходил в запустение – в трещинах каменной кладки уже росли кусты. Впереди стояла группка полицейских, но ощущения нервозности в воздухе не было. Один из полицейских что-то сказал – что именно, Карлссон не расслышал, – другие рассмеялись. Еще дальше на дорожке он заметил члена своей команды, Мелани Хэккет: она что-то обсуждала с полицейским. Карлссон окликнул ее.

– Они обрезали веревку, – сообщила она и махнула рукой, указывая на зеленый брезент на земле. – Хотите взглянуть?

Карлссон кивнул, и Мелани приподняла брезент. Он был готов к тому, что увидит, но все равно невольно вздрогнул. Глаза с расширенными зрачками смотрели вверх, в пустоту; раздутый язык высовывался между зубами. Хэккет еще сильнее отдернула брезент. Веревку убрали, но странгуляционная борозда на шее, уходящая за ухо, была четко видна.

– Он даже не переоделся, – заметила Мелани. – На нем та же одежда, в которой он был в участке.

– Он не заходил домой, – пояснил Карлссон и поморщился от сильного запаха испражнений. Заметив выражение его лица, Хэккет вернула брезент на место.

– Вот что происходит, когда вешаешься, – вздохнула она. – Если бы люди об этом знали, возможно, самоубийств было бы меньше.

Карлссон огляделся. На старой фабрике еще оставалось несколько целых окон, но их давно заколотили.

– Здесь часто ходят?

– Нет, – покачала головой Хэккет. – Эта часть канала достаточно тихая, сюда никто не забредает.

– Думаю, поэтому он сюда и пришел.

– Он понял, что игра закончена, – предположила Хэккет.

– Почему вы так считаете?

– В кармане у него нашли письмо.

– Какое письмо?

– Мы положили его в коробку с остальными вещами, которые нашли в карманах. – Она подошла к синему ящику и вытащила оттуда прозрачный файл. – У него обнаружили мобильный телефон, пачку сигарет, зажигалку, ручку и это. Оно было в конверте. Конверт не подписан.

Она вручила файл Карлссону. Инспектор мог прочитать записку, не открывая файл. Он пошел по дорожке, вышел из тени моста. Текст был написан на листочке, очевидно, вырванном из блокнота на пружине. Карлссон узнал крупный, округлый почерк: он его уже видел в подписи под свидетельскими показаниями Рива. Записка была короткой, прочитать ее не составило труда:

«Я знаю, что меня ждет. Я не хочу, чтобы это случилось со мной. Передайте Тэрри мое «прости». Прости, что бросаю тебя, куколка. Она знает, что всегда была для меня единственной. Она не имеет никакого отношения ко всему этому. Но она не станет защищать себя. Скажите ей: я сделал все, что мог. Настало время уйти.

Дин Рив»

Карлссон посмотрел на Мелани Хэккет.

– Он предоставил ей выкручиваться самой, – сказал он.

– Что будем делать? – спросила она.

– Надавим на нее. Она – это все, что у нас есть.

Карлссон позвонил Фриде домой. Рассказал ей о трупе, о записке.

– Мне почему-то никогда не удавалось представить его в зале суда.

– Я не понимаю, что это означает, – признался Карлссон. – Впрочем, я обещал держать вас в курсе. Ну вот, я вам все сообщил.

– И я буду держать вас в курсе, – неожиданно заявила Фрида.

– На что это вы намекаете?

– Еще не знаю, – уклончиво ответила Фрида. – Если что-нибудь произойдет, я с вами свяжусь.

Повесив трубку, она какое-то время сидела неподвижно. На столе стояла белая керамическая кофейная чашка. Солнечный луч, проникавший в окно, освещал ее так, что одна сторона находилась в тени, причем тень эта была голубоватого оттенка. В руках Фрида держала блокнот и кусочек древесного угля – она пыталась отобразить тень до того, как луч передвинется, форма чашки изменится и образ исчезнет. Она посмотрела на чашку, затем опустила взгляд в блокнот. Неправильно. Тень на ее рисунке походила на обычную тень, на то, какой тень должна быть, и это не была тень, на которую она сейчас смотрела. Она вырвала страницу из блокнота, разорвала ее пополам, затем еще раз. Она размышляла о том, найдет ли в себе силы начать все заново, когда неожиданно зазвонил телефон. Это была Саша Уэллс.

– С Рождеством, – сказала она. – У меня для вас новости.

Они договорились встретиться в доме № 9, расположенном за углом от того места, где работала Саша. Когда Фрида вошла в кафе, в глаза ей бросились мишура, звезды и небольшие глобусы, развешанные по всему помещению. Керри поздоровалась с ней и указала на выставку в витрине.

– Вам нравится наш Санта-Клаус?

– Он бы мне понравился, если бы был прибит к кресту, – проворчала Фрида.

Лицо Керри выражало шок и неодобрение.

– Это для детей, – сухо обронила она. – Катя сама сделала.

Фрида заказала самый крепкий черный кофе, какой только они могли приготовить. Когда Саша вошла, Фрида обратила внимание на то, как сильно изменилась ее пациентка: теперь ничто в ней не напоминало ту дрожащую, перепуганную молодую женщину, которая записалась к ней на прием несколько недель назад. Разумеется, это не обязательно означало, что ей стало лучше, но сегодня на ней был костюм, волосы были завязаны в «хвост», и в целом вид у нее был вполне презентабельный. Саша заметила Фриду и расплылась в широкой улыбке. Фрида встала, представила ее Керри и заказала травяной чай и булочку. Они сели за стол. Саша перестала улыбаться, теперь ее лицо выражало беспокойство.

– Когда вы в последний раз спали? – спросила она.

– Я работала, – сухо ответила Фрида. – Итак?

Саша откусила от булочки и жадно отхлебнула чая.

– Умираю от голода, – пробормотала она с полным ртом. – Ну, хочу сказать, что вы передо мной в неоплатном долгу. Я занимаюсь генетикой, но тесты не делаю. Однако я знаю кого-то, кто знает еще кого-то, и, кроме того, я вытащила их из-за праздничного стола и заставила все сделать примерно за тридцать секунд. Так что тест мы провели.

– И какой результат?

– Сначала скажите «спасибо».

– Я вам очень благодарна, Саша.

– Должна признаться, я в долгу перед вами за то, что вы врезали тому скоту, рискуя угодить в тюрьму, но все равно… Пожалуйста. И рискуя показаться чересчур педантичной, вынуждена напомнить, что все это неофициально, между нами.

– Безусловно.

– И еще хочу сказать, что я просто разрываюсь между удивлением, зачем вам информация об этом клочке бумаги, и ощущением, что для собственного блага мне лучше знать как можно меньше.

– Я заверяю вас, это очень важно, – сказала Фрида. – И это секрет.

– И конечно, вы врач и понимаете, что тут есть определенные юридические тонкости типа вмешательства в частную жизнь и что если вы попытаетесь использовать эту информацию в суде, то ни один судья не примет ее во внимание.

– Не волнуйтесь. Я не попытаюсь.

– Я вот что хотела сказать: просто здорово, что вы связались со мной, и я с удовольствием встречусь с вами за чашкой чая и поболтаю, но очень надеюсь, что меня никто не попросит выступить свидетелем.

– Нет. Обещаю.

– Итак, зачем вам нужен тест митохондриальной ДНК?

– Разве это не очевидно?

– Думаю, да, в каком-то смысле, но это очень необычно.

Повисло молчание. Наконец Фрида заговорила и почувствовала, что голос ее дрожит:

– Итак, какой результат?

Выражение лица Саши неожиданно стало серьезным.

– Положительный.

– Уф! – облегченно выдохнула Фрида.

– Вот так вот, – пристально глядя на нее, добавила Саша.

– Что это означает? Что это означает на самом деле? Ведь положительный тест ДНК говорит лишь о большей вероятности, не так ли?

Саша, похоже, расслабилась.

– Не в данном случае. Вы доктор медицины, верно? Вы изучали биологию. Митохондриальная ДНК передается по женской линии в неизменном виде. Она либо совпадает, либо не совпадает. В данном случае – совпадает.

– Значит, я могу быть уверена.

– Подозреваю, что мне не стоит этого знать, но где вы взяли образцы?

– Вы правы, вам этого знать не стоит. Спасибо. Большое спасибо за помощь!

– Я вам не помогала.

– Но помогли.

– Я, скажем так, поиграла в шпиона, – улыбнулась Саша. – То есть я не сохранила ни образцов, ни документов. Я только сообщила вам результат. Больше ничего.

– Разумеется, – кивнула Фрида. – Я обещала это с самого начала. Мне просто нужно было знать.

Саша допила чай.

– А что вы делаете на Рождество?

– Только что все немного усложнилось.

– Я так и подумала.

 

Глава 46

– Неужели вам больше нечем заняться в сочельник? – спросил Карлссон, закрывая за собой дверь комнаты для допросов.

Он устал, в глаза словно песку насыпали, а горло болело так, словно он вот-вот сляжет с температурой. Было восемь часов. Полицейский участок практически опустел, и половина кабинетов погрузилась в темноту.

– В данный момент – нет, – заверила его Фрида.

– Надеюсь, у вас хорошие новости. Я собирался идти домой.

На самом деле ему вовсе не хотелось идти домой – в пустую квартиру в ночь перед Рождеством. Он позволил себе вспомнить о детях – румяных от волнения, откладывающих кусок пирога для Санты… без него.

– Она что-нибудь сказала?

– Не совсем. Во всяком случае, не о Кэти.

Фрида вошла в комнату для допросов. На стуле в углу сидел молодой полицейский и тайком тер глаза. Тэрри оставалась в кресле. От усталости ее лицо покрылось пятнами, неестественно белые волосы растрепались. Она скользнула по Фриде равнодушным взглядом.

– Мне нечего вам сказать. Он умер. Это вы виноваты, вы все. И у вас теперь есть мальчик. Чего вам еще надо? Я опознала труп. Неужели вам этого мало? Просто оставьте меня в покое.

– Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о Дине.

– Я все сказала вот ему. – И она мотнула головой в сторону Карлссона, стоявшего у дверей со скрещенными на груди руками. – Я ничего не скажу. Он сам написал в записке, что я ни в чем не виновата.

– Вы, наверное, очень рады, что Мэтью жив, – заметила Фрида, глядя на обкусанные ногти Тэрри.

Она только пожала плечами.

– Наверное, вы очень беспокоились, зная, что он сидит под землей и никто ему не поможет.

Тэрри зевнула. Зубы у нее были желтыми от никотина. Фрида услышала, как за спиной нетерпеливо пошевелился Карлссон.

– Вам стало легче, когда вы узнали, что в каком-то смысле спасли его, вернувшись на кладбище?

– Ну же, Фрида, – подтолкнул ее Карлссон, выходя вперед, и прошептал: – Мы это уже проходили. Если она не в состоянии помочь нам найти Кэти, то зачем терять время?

Фрида проигнорировала его. Она наклонилась над столом и посмотрела прямо в тусклые карие глаза Тэрри.

– Ребенок, оторванный от дома, спрятанный в неизвестном месте. Мэтью стал бы Саймоном и забыл свою мать, отца, все время, прошедшее до того дня, как его похитили, вырвали из одной жизни и поместили в другую. Бедняжка. Бедный ребенок. Каким становится человек после такого ужасающего происшествия? Как человек относится к своему «я», если это «я» так давно потерялось и так изменилось? Возможно, такого человека словно похоронили заживо, и всю оставшуюся жизнь он именно так себя и воспринимает? Неужели вы совсем ничего не хотите мне сообщить, Тэрри? Дин умер. Он больше ничего не может сделать. У вас остались только вы сами, то самое «я», которое вам пришлось похоронить. Нет? Вам по-прежнему нечего мне сказать? Ладно.

Фрида встала и еще несколько секунд смотрела на Тэрри сверху вниз.

– Я хотела подготовить вас. Ваша сестра ждет за дверью.

На мгновение в маленькой комнате повисло напряженное молчание. Фрида чувствовала на себе взгляды всех присутствующих.

– Какого черта? – воскликнул Карлссон.

– Тэрри! – мягко позвала Фрида.

– О чем это ты?

– Я приглашу ее, ладно?

Фрида не сводила глаз с Тэрри, но лицо той не изменилось. Она по-прежнему безразлично смотрела на Фриду.

Фрида открыла дверь и стремительно прошла по пустынному коридору к приемной.

– Вы можете войти, Роуз.

– Тут вам не чертово шоу в Вест-Энде! Какого черта вы раскомандовались?

Карлссон нервно мерил шагами комнату. Его лицо побелело от гнева.

– Что вы о себе вообразили, внезапно объявляя об этом, как фокусник, который выдергивает из шляпы кролика?

– Я не хотела, чтобы она узнала это от полицейского. Я хотела ее подготовить.

– И подготовили, да?

– Почему вы сердитесь?

– Господи, с чего же начать?! – Карлссон внезапно перестал метаться по комнате и рухнул в кресло. Яростно потер лицо ладонью. – Откуда вы знали?

– На самом деле я не знала, – ответила Фрида. – Я просто все время думала о том, как она пошла домой, о том, что для нее вообще значит дом. И о том, что они не убивали Мэтью. Даже Дин. Не убивал. А потом я увидела Тэрри, когда она спала.

– Спала?

– Я вошла в комнату для допросов, когда она уснула. Она опустила голову на сложенные ладони. Роуз однажды рассказала мне, как Джоанна спала, – сложив ладони, словно в молитве, и прижавшись к ним щекой. Есть вещи, стереть которые невозможно: характерная улыбка, например; небольшой жест; то, как человек засыпает. Я просто обязана была выяснить, обязана проверить. Я получила ее ДНК с платком и сравнила с ДНК Роуз.

– Но ведь она выглядит намного старше. Документы, которыми мы располагаем, утверждают, что ей намного больше лет, примерно столько же, сколько Дину. А вы говорите, ей нет еще и тридцати!

– Она была бедной. Бедной и несчастной. Всю свою жизнь.

– Вы сейчас скажете, что она жертва.

– Она действительно жертва.

– Она еще и преступница. Она помогла Дину похитить Мэтью, не забывайте об этом.

– Я помню.

– Он мог умереть. Она бы стала соучастницей убийства. И где Кэти Райпон? Она молчит.

– Вряд ли ей это известно.

– Даже так? На каком основании… Или у вас просто такое чувство?

– Я догадываюсь. И это было бы даже логично. Она таким образом словно становилась матерью.

– Подумать только, она все время торчала у меня под носом! – сокрушенно вздохнул Карлссон.

– Это победа, – заметила Фрида. – Вы герой уже потому, что нашли похищенного ребенка. А теперь вы нашли двоих. Мэтью и Джоанну.

– Она не похищенный ребенок.

– Еще как похищенный! Из них двоих именно ее мне особенно жаль.

Карлссон вздрогнул, словно неожиданно испытав приступ ужасной мигрени.

– Это вы, – заявил он. – Именно вы нашли обоих детей.

Фрида сделала шаг вперед и положила ладонь на щеку Карлссона. Он на мгновение закрыл глаза.

– Вы знаете, чего я хочу?

– Чего? – мягко спросил Карлссон. – Признания, любви, как и все мы.

– Нет, – возразила Фрида. – Я хочу спать. Я бы хотела прийти домой и поспать тысячу лет, а затем вернуться к своим пациентам. Я не хочу идти на пресс-конференцию и рассказывать там, как я использовала пациента, чтобы найти убийцу. Мне нужно кое-что обдумать, и сделать это я должна наедине с собой. Я хочу уползти к себе в нору. Вы нашли Мэтью. Вы можете сделать тест ДНК – такой, который примет суд, – и доказать, что Тэрри на самом деле Джоанна. И Дин Рив умер. – Она немного помолчала и добавила: – Но если вы собираетесь предъявить Джоанне обвинение в убийстве, превратить ее в козла отпущения, поскольку Дин покончил с собой, то я могу и передумать.

– О чем это вы?

– Или хотя бы в соучастии.

– Она виновна, и вы это знаете.

– Я знаю, что толпа на улице воет, требуя ее крови, и поскольку она женщина, то к ней отнесутся даже хуже, чем если бы она была мужчиной. И я также знаю, что ее похитили, когда она только-только научилась говорить; что она пережила психологическое насилие и промывку мозгов, поэтому не может нести ответственности за свои действия; и что если вы думаете отдать ее под суд за то, что она совершила, будучи жертвой преступления, длившегося больше двух десятилетий, то на судебном заседании вы увидите меня как свидетеля-эксперта со стороны защиты.

– Значит, вы считаете, что она не несет ответственности за свои поступки?

– А вы попробуйте предъявить обвинение, – спокойно предложила Фрида.

Карлссон посмотрел на часы.

– Ого, уже Рождество.

– Так и есть.

Фрида встала.

– Я распоряжусь отвезти вас домой.

– Я бы предпочла пройтись.

– Сейчас середина ночи, а идти далеко.

– Ничего страшного.

– И на улице жуткий холод.

– Это тоже не страшно.

Это было больше, чем «не страшно», это полностью устраивало Фриду. Она хотела побыть в одиночестве, в темноте и ледяном холоде города, который любила; она хотела идти вперед до тех пор, пока тело и ум не устанут до изнеможения. Ее уютный дом казался далекой целью – местом, которого она сможет достичь, лишь приложив огромные физические усилия.

Когда она ввела в комнату Роуз, чтобы представить ее пропавшей сестре, то невольно вцепилась в руку молодой женщины, чувствуя, как тело охватывает дрожь. Роуз замерла в дверях и уставилась на фигуру за столом пугающе настойчивым, испуганным взглядом.

Двадцать два года назад худенькая, темноволосая, щербатая сестренка, которая плелась у нее за спиной по пути домой, внезапно исчезла, словно провалилась в трещину в тротуаре. Ее призрак преследовал Роуз. Бледное лицо и умоляющий детский голосок, зовущий сестру по имени, постоянно являлись ей в снах. Она часто пыталась представить, какой сестра становилась на каждом этапе взросления – в десять лет, в подростковом возрасте, в юности. Изображения, созданные компьютерной программой, показывали, какой могла стать Джоанна. Роуз искала ее на улицах, высматривала в толпе… Она понимала, что сестра умерла, но никогда не отпускала ее от себя.

Сколько раз Роуз представляла себе их встречу! Как они ахнут, как неуверенно двинутся навстречу друг другу, заглянут в родные глаза, сожмут друг друга в объятиях. Она словно наяву слышала слова, которые непременно хлынут из них потоком, чувствовала любовь и утешение. И вот перед ней сидит грузная женщина средних лет с неестественно светлыми волосами и выражением полного безразличия, даже презрения, на лице, словно они чужие люди.

Фрида заметила недоверие Роуз, потом – внезапный испуг от понимания того, что это действительно Джоанна. Что послужило толчком? Может, глаза, форма подбородка, поворот головы…

– Джо-Джо? – дрожащим голосом спросила Роуз.

Но Тэрри – Джоанна – не реагировала.

– Джоанна, это ты? Это я.

– Не понимаю, о чем ты.

– Я Роуз. Рози, – всхлипнув, продолжала она. – Ты узнаешь меня? – У нее был такой голос, словно она сама себя не узнавала.

– Меня зовут Тэрри.

Роуз вздрогнула и повернулась к Фриде, затем снова к Тэрри.

– Ты – моя сестра. Тебя зовут Джоанна. Тебя похитили, когда ты была еще малышкой. Неужели ты не помнишь? Мы искали и искали… Ты должна помнить. И теперь ты вернулась.

Джоанна посмотрела на Фриду.

– Я что, обязана все это выслушивать?

– У нас есть время, – ответила Фрида и Роуз, и Джоанне.

Но ни одна из них, похоже, ее не услышала.

Фрида миновала небольшой парк, тихий и белый в свете луны. Прошла мимо церкви, зажатой в вилку двух дорог, с тесно заставленным могильными камнями двором. Затем – под платанами, покрытыми бугорками, лишенными листвы. Под рождественскими гирляндами, сияющими над пустыми дорогами. Мимо разбитых телефонных будок. Мусорного бака, упавшего на бок, чье тягучее содержимое потихоньку выливалось прямо на чистый, свежевыпавший снег. Ржавой ограды. Заколоченных дверей. Припаркованных в ряд автомобилей. Пустых офисных зданий, где сейчас, на каникулах, не гудят компьютеры и не звонят телефоны. Магазинов, забранных испачканными граффити жалюзями. Жилых домов со слепыми окнами, за которыми спят, храпят, бормочут, видят сны их обитатели.

Вдалеке, на линии горизонта, вспыхнул фейерверк и рассыпался по небу яркими цветами. Мимо нее проехала патрульная машина; протарахтел грузовик – водитель, сидя в высокой кабине, наверное, и не заметил Фриду; какой-то пьяница с остекленевшим взглядом, с трудом передвигая заплетающиеся ноги, тащился по дороге. Мэтью жив. Джоанна жива. Кэти Райпон все еще не объявилась и, скорее всего, уже умерла. Дин Рив умер. Была уже половина пятого утра, наступило Рождество, а Фрида до сих пор не купила елку. Хлоя наверняка ужасно рассердится.

 

Глава 47

– Я купила это еще несколько недель назад, – сказала мама и положила большую красную пожарную машину, прямо в коробке, у кровати. – Это та, которую ты увидел в магазине. Помнишь? Ты заплакал, когда я сказала, что не куплю ее тебе, но потом я вернулась и все-таки купила.

– Не думаю, что он ее сейчас видит, – мягко заметил папа.

– Я знала, что ты обязательно вернешься домой. Я хотела быть к этому готовой.

Мэтью открыл глаза и посмотрел на нее. Она не могла сказать наверняка, видит ли он ее или смотрит на что-то сквозь нее.

– Уже Рождество. Приходил Санта-Клаус. Скоро мы посмотрим, что же он тебе принес. Я ведь говорила: он не забудет. Он всегда знает, где сейчас дети. Он знал, что ты здесь, в больнице. Он специально приехал сюда, к тебе.

Раздался тонкий, пронзительный голосок:

– А я был хорошим мальчиком?

– Хорошим? Ох, да самым лучшим!

Мэтью закрыл глаза. Родители сидели по обе стороны кровати и держали его за перевязанные руки.

Роуз и Ричард Вайн сидели рядом в его маленькой, слишком сильно натопленной комнатке, где стоял затхлый запах. Они ели второй завтрак и открывали свои подарки: Роуз подарила отцу халат, а он ей – флакон духов, тех же самых, что и на каждое Рождество; у нее никогда не хватало духу признаться, что они ей не нравятся и она никогда ими не пользуется. Чуть позже она пойдет в гости к матери и отчиму, и они сядут за рождественский стол – индейка и все такое, хотя она еще в тринадцать лет стала убежденной вегетарианкой, так что ей придется обойтись этим «все такое». Они договорились именно так отмечать праздники с тех самых пор, как отец оставил их, а Джоанна исчезла.

Она поцеловала отца в небритую щеку и, почувствовав запах табака, сладковатый привкус алкоголя на его коже и кислый – пота, едва сдержалась, чтобы не отшатнуться. Она знала: сегодня, когда она уйдет, он сядет перед телевизором и будет пить до отупения. А как же ее мать, которая так решительно продолжила жить новой жизнью, без Джоанны, отказавшись замереть в коконе горя и ждать возвращения дочери, прекрасно понимая, что та умерла, – что она скажет, что сделает? Роуз очень хорошо знала, что по другую сторону этого монотонного семейного ритуала лежит бурное внимание прессы, безумное любопытство и мир, неожиданно лишившийся обычного порядка.

– Спасибо, – сказала она и капнула чуть-чуть духов на запястья. – Мне очень нравится, папа.

Все вокруг было заставлено фотографиями Джоанны. Он никогда не убирал их. Некоторые потускнели, другие оставались в дешевых рамках. Роуз не сводила со снимков глаз, хотя знала их наизусть: широкая, заискивающая улыбка, темная челка, костлявые коленки. Нервная, робкая маленькая девочка, которая так глубоко укоренилась в памяти отца, что он уже не смог вернуться к нормальной жизни. Она открыла рот, хотя толком и не знала, с чего начать.

– Папа, – наконец сказала она. – Я должна кое-что сообщить, пока ты не услышал это от чужих людей. Пожалуйста, соберись с духом.

Она набрала в легкие побольше воздуха и накрыла его руку ладонью.

Тэннер разлил виски по стаканам. Карлссон заметил, что руки у него дрожат и покрыты пятнами, как у старика.

– Я хотел сообщить лично, – сказал он. – Прежде чем это попадет в газеты.

Тэннер вручил ему стакан.

– С Рождеством! – произнес тост Карлссон.

Тэннер покачал головой.

– В этом году мы, в общем-то, не празднуем Рождество, – вздохнул он. – Обычно всем таким заправляла моя жена. Мы просто посидим в спальне и посмотрим телевизор. – Он поднял стакан. – За результат!

Они чокнулись и сделали по большому глотку.

– Половинчатый результат, – заметил Карлссон. – Одна женщина все еще числится пропавшей без вести. Она уже никогда не вернется домой.

– Мне очень жаль.

– Но прессе наплевать, ведь пропавшая – взрослый человек. Я уже знаю, какие будут заголовки: «Самый лучший рождественский подарок». Мы организуем пресс-конференцию. Я бы хотел, чтобы вы тоже пришли.

– Это ваш триумф, – возразил Тэннер. – Вы его заслужили. Вы вернули родителям двух пропавших детей и вернули их живыми. Это больше того, что основная масса копов успевает сделать за всю жизнь. Как, черт возьми, вам это удалось?

– Трудно объяснить. – Карлссон на минуту замолчал, словно до сих пор не привел в порядок мысли. – Я познакомился с психиатром, которая лечила брата Рива. Его брата-близнеца. Она залезла этому парню в голову, узнала о его снах и, можно сказать, смогла сложить два и два. Как-то так.

Тэннер прищурился, словно решил, что над ним неудачно пошутили.

– О его снах? – повторил он. – И вы всерьез намерены заявить об этом на пресс-конференции?

Карлссон отпил виски, на мгновение задержал его во рту, так что защипало язык, и только потом проглотил напиток.

– Моему боссу не особенно понравилась эта сторона расследования, – признался он. – Поэтому, думаю, на пресс-конференции мы подчеркнем эффективность работы команды, готовность других служб сотрудничать с нами, реакцию общественности и СМИ и урок бдительности, который мы все получили. Ну, вы понимаете. Обычная чушь.

– А как же психиатр? Как она это воспримет?

Карлссон невольно улыбнулся.

– Она – сущее наказание. Очень решительная, всегда стоит на своем. Но внимание общественности ей ни к чему.

– То есть она равнодушна к славе.

– Можно сказать и так.

Тэннер сделал приглашающий жест в сторону бутылки виски.

– Мне уже пора, – отказался Карлссон.

– Один момент, – задержал его Тэннер. – Почему она не убежала?

– От чего? – удивился Карлссон. – Она не знала другой жизни. Это был ее дом. У меня такое чувство, что в какой-то степени это по-прежнему ее дом. Предполагается, что мы все будем радоваться ее возвращению, но я не уверен, что мы действительно ее вернули.

Уже в дверях Тэннер начал что-то говорить, что-то похожее на «спасибо», но его прервал громкий стук сверху.

– Палкой стучит, – объяснил он. – В некоторых домах колокольчиком пользуются, чтобы дворецкого вызвать, а она вот – палкой.

Карлссон прикрыл за собой дверь.

– Вот это мы у меня на родине называть «голубцы», – объяснял Джозеф. – Моя родина – Украина. А это соленая рыба, которую надо ловить во льду, но я покупать в магазине, потому что времени нет. – Он бросил укоризненный взгляд на Фриду. – Вот тут у меня пироги с картошкой, с квашеной капустой, с черносливом.

– Просто потрясающе!

Вид у Оливии был ошеломленный и похмельный одновременно. Сегодня она надела шелковое фиолетовое платье, которое сверкало при искусственном освещении, придавая ей чувственный вид, как у кинозвезды пятидесятых годов. Рядом с ней сидела Паз в очень коротком розовом платье и с бантами в волосах – на любом другом человеке они смотрелись бы нелепо, но ей ужасно шли, делая ее даже более ослепительной, чем обычно.

– Мой друг и домовладелец Рубен делать для вас эти пампушки!

Рубен поднял рюмку с водкой и неуклюже поклонился.

– Но самое главное, у нас есть кутя, она состоять из пшеницы, меда, мака и орехов. Это очень-очень важно. Теперь мы можем сказать: «Радуйся, земля, радуйся». – Он сделал многозначительную паузу и повторил: – Радуйся, земля, радуйся!

– Радуйся, земля, радуйся! – громко и четко воскликнула Хлоя, которая явно была в восторге от происходящего.

Она немного придвинулась к Джозефу, и он одобрительно улыбнулся ей. Девушка хихикнула и озорно улыбнулась в ответ. Фрида покосилась на Оливию, но та совершенно не обращала внимания на флирт дочери, разглядывая пирожки, разложенные на тарелках.

– Боже мой, сколько же времени у вас на это ушло?

– Много часов без перерыва. Ведь Фрида – мой друг.

– Ваш друг Фрида не купила елку. И хлопушки, – заметила Хлоя.

– Вообще-то Фрида здесь, и Фрида была занята, – вмешалась Фрида.

Она валилась с ног от усталости и воспринимала происходящее словно издалека. Она спрашивала себя, что сейчас делают родители Кэти Райпон. Это Рождество стало для них началом новой жизни, жизни без дочери. Первым из многих пустых дней.

– Я могу рассказать такой анекдот, так что вы и не вспомните о хлопушках, – предложил Рубен, искоса поглядывая на Паз, но та не обращала на него внимания. – Реал Мадрид, один. Ирреал Мадрид, ноль. Не смешно? Ну и ладно.

– Мы говорить тосты, – объявил Джозеф, который, похоже, взял на себя роль хозяина в доме Фриды.

– К черту неверных мужей! – буркнула Оливия, опрокидывая водку в рот и на лицо.

– Не будьте слишком строги к неверным мужьям, – попросил Рубен. – Они всего лишь мужчины, слабые и глупые мужчины.

– Поэтому уходить далеко от дома, – добавил Джозеф.

– Это тост? – уточнила Паз. – Я за это выпью.

Она так и сделала, причем весьма энергично.

– Бедный Джозеф! – сочувственно вздохнула Хлоя.

– Все просто восхитительно, Джозеф. Скажите, а сладкое и кислое нужно есть одновременно? – удивилась Оливия.

– Вы сегодня какая-то тихая, – заметил Рубен, обращаясь к Фриде.

– Да. Мне тяжело говорить.

– А вам не приходило в голову, что все присутствующие по кому-то скучают?

– Полагаю, вы правы.

– Мы – удивительное собрание брошенных неудачников.

Фрида окинула взглядом гостей, сидящих за освещенным свечами столом: приторно-милая Паз в нелепых бантах, Джозеф с растрепанными волосами и грустными темными глазами, Хлоя с ракрасневшимися щеками и покрытыми шрамами руками, Оливия – пьяная, похотливая и несчастная, неспособная связать и двух слов, и, конечно, Рубен, иронизирующий по поводу собственного падения, настоящий денди, надевший сегодня красивый вышитый жилет. Все перекрикивали друг друга; никто никого не слушал.

– Могло быть и хуже, – резюмировала она, поднимая бокал.

Это был максимум, который она сумела из себя выжать, пытаясь произнести тост и сказать гостям, что рада видеть их у себя дома.

Он скатился с нее, и Кэрри, тяжело дыша, вытянулась на кровати в темноте спальни. Она почувствовала, как влага у нее между ног медленно вытекает на простыню, и немного отодвинулась. Почувствовала рядом с собой его тяжелое тело. Немного подождала. Она должна была что-то сказать, но нужно выждать минуту-другую. Ровно столько, чтобы он не успел провалиться в сон. Она досчитала до пятидесяти и только потом заговорила:

– Это было замечательно.

– Здорово, да?

– Самое лучшее Рождество, Алан! Уже столько времени прошло с тех пор, как мы так хорошо занимались любовью. Бывали времена, когда я уже начинала думать, что это никогда не повторится. Но сегодня… – С ее губ сорвалось приглушенное хихиканье, похожее на воркование голубки. – Все было замечательно.

– Стараюсь наверстать упущенное.

Он положил руку на ее обнаженное бедро. Она повернулась, мечтательно улыбнулась и погладила его по спине.

– Я должна тебе кое-что сказать.

– Слушаю.

– Не пойми меня неправильно. Я знаю, через что тебе пришлось пройти. Я знаю, что это было ужасно, что тебя постоянно выбивало из колеи то одно, то другое. Я изо всех сил пыталась тебя поддержать и никогда, ни на минуту не переставала любить тебя, – хотя иногда мне хотелось хорошенько встряхнуть тебя, накричать на тебя. Но теперь все закончилось, и мы должны вернуть себе нашу жизнь, слышишь меня, Алан? Мы оба это заслужили. Мы заработали свое счастье. И мы обязательно подумаем об усыновлении, потому что я поняла, что я хочу ребенка, а ты был бы замечательным отцом. Я помню, как ты говорил раньше, что тебе нужен собственный ребенок, но, возможно, ты изменил мнение – после всего, через что тебе пришлось пройти. Единственное, что имеет значение, – это то, что мы будем любить ребенка, а он будет любить нас. – Она замолчала и провела рукой по его густым седым волосам. – И еще: однажды тебе придется снова начать общаться с людьми. Мы целую вечность не встречались с друзьями. Я не могу припомнить, когда к нам в последний раз приходили гости. Я понимаю, что теперь, когда кошмар закончился, ты хочешь несколько дней побыть один, но это не может продолжаться вечно. Тебе нужно снова начать работать полный день, как следует. Тебе нужно вернуться в мир. То есть, если это нужно, думаю, ты мог бы снова начать ходить к доктору Кляйн. – Она помолчала. – Алан… Алан! Ты что, уснул?

Дин Рив пробормотал что-то, надеясь, что это прозвучит так, словно он уже начал засыпать и не расслышал ее. А если она заподозрит, что он притворяется спящим, пытаясь избежать неприятной беседы, – ну, в общем, тоже хорошо. Он все равно не мог рассчитывать продержаться дольше пары дней. И даже так все получилось намного лучше, чем он смел надеяться: она ни на секунду не засомневалась в нем. И она оказалась такой горячей… Весьма страстной женщиной, к его удивлению. Но для него это было просто небольшим отпуском. Он уедет, и никто никогда не узнает почему. Как это ни назови: кризис средних лет, психологическая травма, распутье, тревожный звонок, – самое главное, что он на свободе и может начать все сначала. Он повернулся, словно во сне, или в полусне, или в притворном сне, и обнял ее одной рукой, положил ладонь ей на грудь, влажную от пота. Подумал о бедняжке Тэрри. Ну, он получил от нее все, что хотел. И с ней, наверное, ничего не случится, если она будет говорить то, что от нее хотят услышать. И есть еще та, другая девушка, которую они не нашли, которую они никогда не найдут, потому что она лежит под улицами Лондона и ничего не может им сказать; и даже если бы она могла заговорить из могилы, ему это уже не навредит. Никто и ничто теперь ему не страшно. Даже Фрида Кляйн, чьи тонкие пальцы когда-то коснулись его руки, чьи прохладные темные глаза заглянули прямо ему в душу, теперь не имеет над ним никакой власти. Он родился заново и может идти куда вздумается, может стать тем, кем хочет. Немногим на этой земле дарована такая милость, и немногие обретают такую свободу. Он улыбнулся мягкому плечу Кэрри, улыбнулся бархатной ночи и почувствовал, что медленно погружается в сон о темноте, и о тепле, и о безопасности.

 

Глава 48

За два дня до Нового года, ледяным, безветренным днем, когда иней покрыл окна машин и крыши домов, Фрида проснулась даже раньше обычного. Она долгое время лежала в темноте, потом наконец встала, оделась, спустилась вниз, сделала себе чашку чая, который выпила, стоя у двери черного хода и глядя на свой маленький внутренний дворик, где все стояло в замерзшей неподвижности. Через четыре дня она вернется на работу. Новый год…

Уже много дней, с тех пор как газеты и телевизионные каналы отпраздновали возвращение Мэтью Фарадея, ее не отпускали мысли о Кэти Райпон – той, которую им не удалось спасти, той, за которую она несла ответственность. Ночь за ночью Фриде снилась Кэти, и, просыпаясь, она мысленно видела перед собой эту девушку. У Кэти было приятное лицо, проницательное и пронизанное самоиронией. Ее, хоть и непреднамеренно, но послали на смерть, к порогу дома Дина Рива, за которым ее засосало в черную дыру. Что ей пришлось испытать? Что она почувствовала, поняв, что все кончено, что никто не придет ей на помощь? От таких мыслей Фриду охватывала тошнота, но она заставляла себя думать об этом снова и снова, словно таким образом могла взять на себя часть боли и страха Кэти Райпон. Двух похищенных детей удалось спасти, но в вопросах жизни торг неуместен. Жизнь – слишком дорогая штука. Фрида понимала, что никогда не сумеет простить себя. И еще она понимала, что история не будет закончена, пока тело Кэти не найдут, пока ее родители не обретут возможность похоронить ее и по-настоящему оплакать свое великое горе. И что раз тело до сих пор не нашли, то, скорее всего, уже не найдут никогда.

Наконец, отвернувшись от окна, Фрида приняла решение, а приняв его, стала действовать стремительно: надела длинное теплое пальто и перчатки, выскочила из дома, поехала на метро до станции Пэддингтон, где села в поезд. Пассажиров почти не было, если не считать нескольких человек с чемоданами. Она не хотела слишком тщательно продумывать свои дальнейшие действия. По правде говоря, на самом деле она не знала, что собирается предпринять.

Третий терминал Хитроу был переполнен. Как и всегда. Посреди ночи, на Рождество, в феврале, когда дни самые серые и унылые, и в июне, когда они свежие и радостные, во времена процветания и спада, во времена горя и ликования люди всегда куда-нибудь летят. У стоек регистрации извивались длинные очереди: семьи с кучей багажа; маленькие дети с лихорадочным румянцем на щеках, грустно сидящие на гигантских чемоданах; одиночки с независимым и самоуверенным видом. Миниатюрная негритянка медленно толкала перед собой моечную машину, не поднимая глаз с пола и словно не замечая движущуюся вокруг толпу, сердитых мужчин с такими большими животами, что их едва сдерживала ткань рубашек.

Фрида внимательно посмотрела на доску информации о вылете. Нужный ей самолет улетит только через два с половиной часа. Регистрация еще не началась, хотя люди уже становились в очередь. Фрида направилась к киоску, где торговали кофе, булочками и другой снедью, и купила себе стакан горячей овсянки, густой и сливочной, а потом села на скамью с мягким сиденьем, откуда открывался прекрасный вид.

Сэнди опаздывал. Она никогда не путешествовала с ним, но догадывалась, что он из тех, кто всегда появляется в последнюю минуту и ничуть по этому поводу не переживает. Для человека, покидающего родину на неопределенное время, у него было мало багажа – впрочем, возможно, он переслал вещи морем: всю свою красивую одежду, огромные книги по медицине, кастрюли и сковородки с утяжеленным дном, ракетки для игры в теннис и сквош, картины, которые раньше висели у него на стенах. К стойке регистрации он подошел с двумя скромными сумками в руках, на плече висел ноутбук. Он был в черных джинсах и куртке, которую Фрида раньше у него не видела. Возможно, он купил ее специально для поездки. Сэнди был небрит, черты его лица по сравнению с тем, когда они виделись в последний раз, заострились. Он казался усталым и озабоченным, и, когда Фрида заметила это, сердце у нее сжалось. Она привстала, но тут же снова опустилась на скамью, глядя, как он протягивает пограничнику паспорт. Она увидела, как он вежливо кивнул и поставил сумки на движущуюся ленту транспортера.

Она представляла этот момент и бесчисленное количество раз прокручивала его в уме. Как она положит руку ему на плечо, и он обернется. Как, увидев ее, просияет от радости и облегчения. Они не станут улыбаться: некоторые чувства слишком глубоки для улыбок. Но вот он уже отошел от стойки, а она по-прежнему сидела не шевелясь. Он замер на мгновение, словно позабыв, куда собирался, но потом с решительным видом стремительно двинулся к выходу на летное поле – шагая широко, словно ему внезапно захотелось покинуть это место как можно скорее. Вот она видит его спину. Вот он исчезает в потоке пассажиров. Фрида поняла: если она не встанет с места, он уйдет – уйдет в свой новый мир без нее. Все будет кончено.

Она встала. Грудь ей сдавило странное чувство – тяжелой печали и мрачной решимости. Она поняла, что ее место здесь – в этой холодной, ветреной, перенаселенной, консервативной стране; в этом многолюдном, грязном, шумном, никогда не засыпающем городе; в маленьком домике на боковой, мощенной булыжником улочке, который она превратила в свое убежище; в этой единственной точке на карте, где она чувствовала себя почти на своем месте. Она развернулась и пошла прочь из аэропорта. Она возвращалась домой.