— У дамы узкая ступня, мистер Таллис. — Он держал мою ногу, словно это был кусок глины, вертел ее в своих худых ладонях.

— Да, так позаботьтесь, чтобы в щиколотке они сидели плотно. Ей не нужны мозоли, договорились?

Мне прежде не доводилось бывать в таких магазинах, хотя я проходила мимо них и заглядывала в их тусклые, дорогие глубины. Я примеряла обувь, меня измеряли. Мои чулки — фиолетовые, истончившиеся — казались поношенными в таком обществе.

— И высокий подъем.

— Да, я обратил на это внимание. — Адам взял в руку другую мою ступню и принялся ее рассматривать. Я почувствовала себя лошадью, которую подковывают.

— Какого рода ботинки вы имеете в виду?

— Ну, так как я не...

— Для пересеченной местности. Достаточно высокие, чтобы поддерживать лодыжку. Легкие, — твердо проговорил Адам.

— Вроде тех, что я сшил для?..

— Да.

— Сшил для кого? — спросила я. Оба не обратили на меня внимания. Я вырвала у них свои ноги и встала.

— Я хочу забрать их к следующей пятнице, — сказал Адам.

— Это же день нашей свадьбы.

— Я и хочу забрать их к тому дню, — сказал он таким тоном, словно это было совершенно очевидно. — И мы сможем в уик-энд отправиться на прогулку.

— О-о, — проговорила я. Я представляла себе двухдневный «медовый месяц» в постели, с шампанским, копченой осетриной и горячими ваннами в промежутках между занятиями любовью.

Адам взглянул на меня.

— В воскресенье я участвую в демонстрационном восхождении в Лэйк-дистрикт, — коротко пояснил он. — Ты можешь пойти со мной.

— Очень соответствует положению жены, — сказала я. — Я имею право голоса?

— Ну давай. Мы спешим.

— Куда мы идем теперь?

— Скажу в машине.

— Какой машине?

Казалось, Адам жил на основе бартера. Его квартира принадлежала другу. Машина, которая была припаркована неподалеку, была собственностью его знакомого по восхождениям. Снаряжение хранилось на чердаках домов различных людей и в других местах. Я не понимала, как он все это может помнить. Было достаточно одного слова, чтобы он получил какую-нибудь случайную работу. И ему почти всегда оказывали услуги, чтобы отплатить за что-то, что он сделал в одной экспедиции или другой. Где-то он предотвратил обморожение, где-то вывел группу из тяжелого положения, где-то проявил хладнокровие во время лавины, кому-то помог в бурю, кому-то спас жизнь.

Теперь я старалась не думать о нем как о герое. Я не хотела быть замужем за героем. Мысль об этом пугала, возбуждала меня и как-то неуловимо и любовно разделяла нас. Я понимала, что со вчерашнего дня, с тех пор как прочла книгу, смотрю на него другими глазами. Его тело, которое, как я полагала всего двадцать четыре часа назад, трахает меня, стало телом, которое выживало там, где никто другой выжить не мог. Его красота, которая соблазнила меня, теперь казалась чудесной. Он как ни в чем не бывало прошел через жидкий суп воздуха на трескучем морозе, избиваемый ветром и обжигаемый болью. Теперь, когда я обо всем узнала, все, что было связано с Адамом, заряжалось его безоглядной и спокойной храбростью. Когда он задумчиво смотрел на меня или прикасался ко мне, я не могла отделаться от мысли, что являюсь предметом страсти, чтобы завоевать который ему пришлось рискнуть собой. И я хотела быть завоеванной — в самом деле. Я хотела, чтобы меня захватили штурмом. Мне нравилось, когда он делает больно, нравилось сопротивляться, а потом сдаваться. Но что потом, когда я буду полностью нанесена на карту и объявлена покоренной? Что тогда будет со мной? Бредя по серой снежной каше к взятой на время машине всего за шесть дней до нашей свадьбы, я не могла не удивляться, как вообще могла прежде жить без одержимости Адама.

— Вот мы и пришли.

Машина оказалась древним черным «ровером» с мягкими кожаными сиденьями и симпатичной приборной доской под орех. Внутри пахло сигаретами. Адам открыл мне дверь, а потом сел за руль с таким видом, словно автомобиль принадлежал ему. Он включил зажигание и влился в поток машин, характерный для субботнего утра.

— Куда мы едем?

— Просто на запад Шеффилда, в Пик-дистрикт.

— Это что, волшебное, таинственное путешествие?

— Навестить моего отца.

* * *

Дом был величественным и одновременно холодным, открытым из-за своего расположения в низине всем ветрам. Он был, думала я, безусловно, красивым, но сегодня мне хотелось уюта, а не суровой простоты. Адам остановил машину возле дома, рядом с ветхими надворными постройками. В воздухе медленно кружились крупные снежинки. Я ожидала, что откуда-нибудь выбежит собака и начнет на нас лаять или появится старый слуга, чтобы встретить нас. Но нас никто не встретил, и у меня возникло тревожное впечатление, что в доме вообще никого нет.

— Он нас ждет?

— Нет.

— Адам, а он вообще знает о нас?

— Нет, поэтому-то мы и здесь.

Он поднялся к двойной передней двери, тихо постучался и открыл ее.

Внутри было холодно и довольно темно. Прихожая представляла собой неприветливый квадрат полированного паркета с дедовскими напольными часами в углу. Адам взял меня за локоть и провел в гостиную, полную старых диванов и кресел. В конце комнаты виднелся камин, в котором, казалось, уже многие годы не разводили огонь. Я плотнее запахнула пальто. Адам снял с себя шарф и обвязал мне шею.

— Мы здесь не задержимся, дорогая, — сказал он.

Холодная кухня с каменным полом и отделанная деревом тоже была пуста, хотя на столе стояла тарелка с крошками и лежал нож. Столовая явно была одной из тех комнат, которыми пользуются раз в год. На круглом полированном столе и на строгом комоде красного дерева стояли новенькие свечи.

— Ты здесь вырос? — спросила я, поскольку не могла представить, что в этом доме когда-либо играли дети.

Адам кивнул и указал на черно-белую фотографию, стоявшую на каминной доске. Мужчина в мундире, женщина в платье и ребенок между ними стояли возле дома. Все выглядели хмурыми и официальными. Родители намного старше, чем я ожидала.

— Это ты? — Я взяла фотографию в руки и поднесла ее к свету, чтобы лучше разглядеть. Ему, должно быть, было лет девять, темные волосы и нахмуренные брови. Руки матери покоятся на его упрямых плечах. — Ты совсем не изменился, Адам, я бы тебя все равно узнала. Какая красивая была у тебя мама.

— Да. Она была красивой.

Наверху все комнаты были изолированными, все односпальные кровати были разобраны, подушки взбиты. На каждом подоконнике стояли букеты, сделанные из давным-давно засохших цветов.

— Где была твоя комната? — спросила я.

— Здесь.

Я осмотрелась: белые стены, желтое со сборками покрывало на кровати, пустой платяной шкаф, картина с унылым пейзажем, маленькое удобное зеркало.

— Но тебя здесь совсем нет, — сказала я. — Ни одного следа от тебя. — На лице Адама появилось легкое раздражение. — Когда ты уехал отсюда?

— Ты имеешь в виду навсегда? Думаю, в пятнадцать лет, хотя меня отправили в школу, когда мне было шесть.

— А куда ты поехал, когда тебе исполнилось пятнадцать?

— То туда, то сюда.

Я начала понимать, что прямыми вопросами от Адама было сложно добиться информации.

Мы вошли в комнату, которая, как сообщил Адам, принадлежала матери. На стене висел ее портрет, и — странная деталь — рядом с засохшими цветами была аккуратно выложена пара шелковых перчаток.

— Твой отец ее сильно любил? — спросила я Адама.

Он немного странно посмотрел на меня.

— Нет, не думаю. Смотри, вот и он.

Я подошла к окну, где стоял Адам. Очень старый мужчина шел по саду в сторону дома. Его седые волосы покрывал снег, плечи тоже белели снегом. На нем не было пальто. Он выглядел таким худым, что казался прозрачным, однако спину держал довольно прямо. У него в руке была палка, но похоже, он пользуется ею, чтобы разгонять белок, которые метались по ветвям старых буков.

— Сколько отцу лет, Адам?

— Около восьмидесяти. Я был поздним ребенком. Моей самой младшей сестре было шестнадцать, когда я родился.

* * *

Отец Адама — полковник Таллис, как он велел мне себя называть, — показался мне тревожно-древним. Его кожа была бледной и тонкой. На руках проступили старческие пятна. Глаза, поразительно голубые, как у Адама, были мутными. Брюки висели на тощем теле. Он, казалось, нисколько не удивился, увидев нас.

— Это Элис, — сказал Адам. — В следующую пятницу я собираюсь жениться на ней.

— Добрый день, Элис, — произнес полковник. — Блондинка, а? Значит, сын мой, ты собираешься жениться. — Его взгляд показался мне почти злым. Потом он снова повернулся к Адаму. — Тогда налей мне немного виски.

Адам вышел из комнаты. Я не знала, что сказать старику, да и он не проявил никакого интереса к разговору со мной.

— Вчера я убил трех белок, — помолчав, вдруг объявил он. — При помощи капканов, знаете ли.

— Ого.

— Да, они паразиты. И плодятся все быстрее. Как кролики. Я застрелил шесть штук.

Адам вошел в комнату, в руках он нес три стакана с янтарной жидкостью. Дал один отцу, другой протянул мне.

— Выпей, и поедем домой, — сказал он.

Я выпила. Я не знала, сколько было времени, знала только, что на улице смеркается. Я не понимала, что мы здесь делаем, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы мы вообще не приезжали, если бы не новый для меня образ Адама в детстве: одинокий, рядом с пожилыми родителями, в двенадцать лет потерявший мать, живший в огромном холодном доме. Что за жизнь у него была, когда он рос один с таким-то отцом? От виски у меня загорелось в горле и потеплело в груди, я целый день ничего не ела, и было понятно, что здесь тоже угощения ждать не приходится. Я осознала, что даже не сняла пальто. Что ж, здесь больше нечего делать.

Полковник Таллис тоже выпил свое виски, сидя на диване и не произнеся ни слова. Внезапно его голова откинулась назад, рот слегка приоткрылся, и оттуда вырвался скрипучий храп. Я взяла у него из руки пустой стакан и поставила на стол рядом.

— Пойдем, — сказал Адам. — Пойдем со мной.

Мы опять поднялись наверх в одну из спален. Бывшую комнату Адама. Он закрыл дверь и толкнул меня на узкую кровать. У меня поплыло в голове.

— Ты мой дом, — проговорил он хрипло. — Понимаешь? Мой единственный дом. Не шевелись. Не двигайся ни на дюйм.

Когда мы спустились вниз, полковник уже наполовину проснулся.

— Уже уезжаете? — спросил он. — Приезжайте еще.

* * *

— Съешь еще пастушьего пирога, Адам.

— Нет, спасибо.

— Или салата. Пожалуйста, съешь еще салата. Я знаю, что приготовила слишком много. Всегда так трудно рассчитать количество, правда? Именно поэтому нужен холодильник.

— Нет, спасибо, больше никаких салатов.

Моя мать раскраснелась и на нервной почве стала говорливой. Отец, всегда молчаливый, не говорил почти ничего. Он сидел во главе стола и расправлялся с ленчем.

— Вина?

— Не нужно, спасибо.

— Элис, когда была маленькой, очень любила мой пастуший пирог, правда, дорогая? — Мама была в отчаянии. Я ей улыбнулась, но не смогла придумать, что ответить, потому что в отличие от нее, когда я нервничаю, напрочь теряю дар речи.

— Правда? — Лицо Адама неожиданно просветлело. — А что еще она любила?

— Меренги. — Мать с видимым облегчением вздохнула, она нашла тему для разговора. — Свиные шкварки. И еще мои ежевичные и яблочные пироги. Банановое пирожное... Она всегда была стройной, но вы даже не поверите, сколько она могла съесть.

— Очень даже верю.

Адам положил руку мне на колено. Я почувствовала, что краснею. Отец важно прокашлялся и открыл рот, чтобы что-то сказать. Рука Адама пробралась мне под подол юбки и ласкала верхнюю часть бедра.

— Все кажется немного неожиданным, — объявил отец.

— Да, — поспешно согласилась мать. — Нам очень приятно, конечно, очень приятно, и я уверена, что Элис будет счастлива, к тому же это ее жизнь, и она сама знает, что делать. Однако мы думаем, к чему такая спешка? Если вы уверены друг в друге, почему бы не подождать, а потом...

Рука Адама переместилась выше. Его уверенный большой палец оказался у меня в промежности. Я сидела не шевелясь, сердце колотилось, все тело трепетало.

— Мы поженимся в пятницу, — сказал он. — Это внезапно оттого, что и любовь приходит внезапно. — Он довольно нежно улыбнулся матери. — Понимаю, что с этим непросто свыкнуться.

— И вы не хотите, чтобы мы пришли, — прочирикала она.

— Дело не в том, что мы не хотим, ма, но...

— Двое свидетелей с улицы, — спокойно произнес он. — Два незнакомых человека, так что на самом деле там будем только мы с Элис. Так нам хочется. — Адам повернулся ко мне всем корпусом, и я почувствовала себя так, будто он раздевает меня прямо перед родителями. — Правда?

— Да, — тихо согласилась я. — Да, мама.

* * *

В моей бывшей спальне, музее моего детства, он брал в руки каждый предмет, словно ключ к разгадке. Пропуски в бассейн. Старый плюшевый медведь с оторванным ухом. Стопка потрескавшихся пластинок. Теннисная ракетка, по-прежнему стоящая в углу рядом с корзинкой для бумаг, которую я стащила в школе. Коллекция ракушек. Фарфоровая статуэтка, которую подарила бабушка, когда мне было шесть лет. Шкатулка, отделанная изнутри розовым шелком, где лежали одни бусы из бисера. Он зарылся лицом в мой старый махровый халат, который, как и раньше, висел на двери. Развернул школьную фотографию 1977 года и быстро нашел мое лицо, неуверенно улыбавшееся из второго ряда. Он нашел и снимок, где я была вместе с братом, когда нам было пятнадцать и четырнадцать лет, и стал внимательно его рассматривать, нахмурившись и отвернувшись от меня. Он прикасался ко всему, проводил пальцами по всем поверхностям. Он трогал пальцами мое лицо, изучая каждую морщинку, каждое пятнышко на нем.

Мы шли пешком вдоль реки, по заледеневшей глине, слегка касаясь друг друга руками, отчего у меня по позвоночнику пробегали электрические разряды. Ветер дул в лицо. Мы, как по команде, остановились и стали смотреть на медленную коричневую воду, в которой мерцали пузырьки, появлялись частицы мусора и неожиданные чмокающие водоворотики.

— Теперь ты моя, — сказал он. — Моя собственная любовь.

— Да, — сказала я. — Да. Я твоя.

* * *

Полусонные, мы вернулись домой в воскресенье поздно вечером. Когда мы вошли, я ощутила что-то на коврике под ногой. Это был коричневый конверт без имени и адреса. На нем было только написано «Квартира 3». Наша квартира. Я открыла конверт и достала оттуда листок бумаги. На нем было начертано толстым фломастером: «Я ЗНАЮ, ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ».

Я передала листок Адаму. Он взглянул на него и скорчил рожу.

— Надоело звонить по телефону, — сказала я.

Я привыкла к звонкам, раздававшимся днем и ночью, к молчанию в трубке. Это показалось совсем другим делом.

— Кто-то приходил сюда, — сказала я. — Просунул это под дверь.

Адама, казалось, это не смутило.

— Так поступают агенты по недвижимости, не правда ли?

— Может, стоит позвонить в полицию? Просто смешно терпеть это и ничего не предпринимать.

— И что мы скажем? Что кто-то знает, где мы живем?

— Мне кажется, что обращаются к тебе.

Лицо Адама стало серьезным.

— Надеюсь, что так.