Народ склонен забывать, что в убойном отделе у Сэма один из самых высоких показателей раскрываемости. Порой кажется: а не потому ли, что он попусту не тратит энергию? Другие детективы, включая меня, принимают работу слишком близко к сердцу и, едва что-то не так, начинают психовать, расстраиваются, перестают верить в себя, и тогда само расследование летит к чертовой матери. А Сэм сначала пробует одно, и если не получается, то пожимает плечами и говорит: «Ну да, конечно», — и пробует что-то другое.

На той неделе он уже много раз говорил: «Ну да, конечно», — в ответ на мой вопрос о том, как идут дела, но не как обычно, а как-то туманно и рассеянно. На сей раз Сэму явно что-то не давало покоя, причем с каждым денем все сильнее и сильнее. Он прочесал почти весь Гленскехи, расспрашивая об обитателях Уайтторн-Хауса, но в ответ наткнулся на гладкую, скользкую стену из чая, печенья и пустых взглядов: «В том доме живет прекрасная молодежь, ведут себя тихо, от них никогда никаких неприятностей. Не вижу причин, детектив, почему мы должны плохо к ним относиться. Бедная девочка, то, что с ней случилось, просто ужасно, я за нее молилась, не иначе это кто-то из ее дублинских знакомых…»

Кому, как не мне, знать, что такое провинциальное молчание, я с ним сталкивалась не раз — неосязаемое как дым и непробиваемое как камень. Тактика оттачивалась на британцах долгими столетиями, и укоренилась так прочно, что вошла в плоть и кровь, превратилась для ирландца в инстинкт — сжиматься, словно пальцы в кулак, при появлении полиции. Иногда за ним ничего не стоит, но само по себе молчание — мощная сила, темная, лукавая, преступная. До сих пор за фасадом этой неразговорчивости и кости, зарытые посреди холмов, и целые арсеналы, припрятанные на всякий случай в свинарниках. Британцы эту тактику недооценили и потому вечно попадались на удочку: мол, что взять с местного люда — темнота. Британцы, но не мы с Сэмом: Мы с ним знали, насколько опасно их молчание.

Прежние интонации голос Сэма обрел не раньше вечера вторника.

— Я, кажется, понял, с чего начать, — произнес он бодро. — Если никто из них ничего не рассказал местным полицейским, то с какой стати они расскажут мне?

В общем, он отступился, хорошенько все взвесил, а затем взял такси до Ратовена и провел вечер в тамошнем пабе.

— Бирн говорил, что местное население не в восторге от тех, кто обитает в Гленскехи, вот я и решил, что там будут не прочь посплетничать о соседях…

Народ в Ратовене оказался совсем иного склада, нежели в Гленскехи: то, что Сэм полицейский, там раскусили в первую же минуту. («Идите сюда, молодой человек, вы приехали сюда из-за той девушки, которую нашли там у дороги?») В общем, остаток вечера он провел в окружении любезных фермеров. Те охотно покупали Сэму пиво, а взамен наивно пытались не мытьем, так катаньем выведать что-нибудь о ходе расследования.

Бирн был прав: жители Ратовена считали Гленскехи пристанищем ненормальных. Отчасти из-за разницы между городками — Ратовен все-таки чуть больше, там есть школа, отделение полиции и несколько магазинов, потому тамошние жители и называют Гленскехи безумным болотом. Это посильнее обычного соперничества. Они действительно считают, что народ в Гленскехи чокнутый. Один парень даже сказал, что ни за какие коврижки не сунет нос в «Риган».

Я сидела на дереве, закрутив микрофон в носок, и курила. С тех пор как я узнала про надпись на стене, скажу честно, мне стало страшновато одной ходить в темноте по местным тропинкам. Разговаривать по телефону у очередного подозрительного куста? Бесполезное дело, сосредоточиться не получалось. Я нашла себе укромный уголок высоко на столетнем буке, ствол которого вилкой расходился на две части. Моя попа идеально вписывалась в эту вилку, дорога просматривалась в оба конца, спуск к сторожке как на ладони, а если подобрать ноги, можно скрыться в листве.

— А про Уайтторн-Хаус они что-нибудь говорили?

Короткая пауза.

— Да, — ответил Сэм. — У дома не слишком хорошая репутация и в Ратовене, и в Гленскехи. Частично это как-то связано с Саймоном Марчем, которого все считали чокнутым. Двое парней из бара вспомнили, как он целился в них из ружья, когда они еще детишками как-то раз пробрались в его владения. Но все восходит к еще более далеким временам.

— Мертвый ребенок, — произнесла я. Слова вызвали ощущение чего-то скользкого и холодного. — Им что-нибудь об этом известно?

— Не много. Я не уверен, что они в курсе всех подробностей — ты сейчас поймешь, о чем я, — но если они правы хотя бы отчасти, то история некрасивая. Я имею в виду, она некрасиво характеризует обитателей Уайтторн-Хауса.

Сэм на минуту умолк.

— И что? — не выдержала я. — Эти люди мне не семья, Сэм. И если история не произошла, как я предполагаю, в прошедшие шесть месяцев, потому что в противном случае мы бы уже о ней слышали, то она не имеет ничего общего с теми, с кем я общаюсь. Так что вряд ли я стану переживать по поводу того, что прадед Дэниела натворил сто лет назад. Уж поверь мне.

— Прадед, именно, — сказал Сэм. — Версия Ратовена — лишь вариация на тему, но суть ее в том, что некогда молодой парень из барского дома вступил в связь с девушкой из Гленскехи, и она от него забеременела. Подумаешь, скажет кто-то, такое случается сплошь и рядом. Беда лишь в том, что барышня не собиралась в срочном порядке, прежде чем все заметят, что она беременна, уходить в женский монастырь или выходить замуж за местного бедняка.

— Такие женщины мне по сердцу, — проговорила я. — Предчувствую, хорошо история не закончится.

— Марч в отличие от тебя думал иначе. Он был в ярости; он как раз собрался жениться на богатой красотке англо-ирландского происхождения, и это могло похоронить его планы. Он сказал девушке, что не хочет больше знать ни ее, ни ребенка. Ей уже и без того несладко приходилось в деревне: не только потому, что забеременела вне брака — в то время одно это означало несмываемый позор, — но вдобавок забеременела от одного из Марчей… Вскоре ее нашли мертвой. Она повесилась.

Наша история пестрит подобными рассказами. Большинство из них глубоко похоронены в веках и тихи как палая прошлогодняя листва. Они давно превратились в старинные баллады и предания, что звучат долгими зимними вечерами. Я сидела и размышляла об этой истории: о том, как столетие, если не дольше, она таилась под спудом, как затем медленно прорастала, словно некое дурное семя, и в конце концов распустилась битым стеклом, ножами и ядовитыми ягодами крови прямо посреди зарослей боярышника. Ствол дерева как будто впился мне в спину.

Я погасила сигарету о подошву и засунула окурок обратно в пачку.

— Есть хоть что-то в пользу того, что это и вправду произошло? — спросила я. — Кроме страшных баек, что рассказывают в Ратовене, чтобы дети держались подальше от Уайтторн-Хауса.

Сэм громко выдохнул.

— Ничего. Я вписал пару слухов в отчеты, но что толку? И вряд ли кто-то в Гленскехи изложит мне местную версию. Им, наоборот, хотелось бы, чтобы о ней поскорей забыли.

— Кто-то забывать явно не намерен, — возразила я.

— Через несколько дней я буду лучше представлять кто — соберу все, что у меня есть по жителям Гленскехи, и перепроверю, как эти факты соотносятся с твоим профилем. Хотелось бы большей ясности насчет того, в чем, собственно, проблема у нашего парня, прежде чем с ним говорить. Эх, знать бы, с какой стороны подступиться. Один из ребят в Ратовене утверждал, что дело было во времена его прабабки, — согласись, не слишком обнадеживает, если учесть, что та умерла едва ли не в девяностолетнем возрасте. Другой поклялся, что это вообще случилось в девятнадцатом веке, «во времена после Голода», но… в общем, я не знаю. Такое впечатление, будто ему просто хочется отнести все как можно дальше во времени. Он сказал бы, что все произошло во времена Адама, если бы наверняка знал, что я ему поверю. Короче, я имею в виду промежуток примерно с 1847 по 1950 год, и нет никого, кто пожелал бы помочь мне его сузить.

— Знаешь, — сказала я, — похоже, я смогу. — Сказала и тут же ощутила себя предательницей. — Дай мне несколько дней, и я попробую узнать что-нибудь более определенное.

Недолгое молчание — этакий вопросительный знак, — пока до Сэма не дошло, что в мои планы не входит посвящать его в детали.

— Было бы здорово. Пригодится все, что только сумеешь нарыть. — Затем едва ли не с робостью в голосе добавил: — Послушай, я давно, еще до всего этого, хотел спросить у тебя кое-что… Я думал… Я никогда не ездил в отпуск, кроме одного раза, еще с родителями. А ты?

— Во Францию, каждое лето.

— Так это к родственникам. Я имел в виду настоящий отпуск, как по телику: с пляжем, дайвингом, обалденными коктейлями в баре, и чтобы певичка в ресторане распевала модные шлягеры.

Я смекнула, куда ветер дует.

— Ты что, черт возьми, там смотришь?

Сэм засмеялся.

— «Знакомьтесь, Ибица». Видишь, что творится с моим вкусом, когда тебя нет рядом?

— Скажи честно, что хочешь полюбоваться на цыпочек с голыми сиськами, — сказала я. — Мы с Эммой и Сюзанной хотели туда сгонять на недельку, еще школьницами, но до сих пор так и не выбрались. Может быть, этим летом.

— Но ведь у обеих дети, если я не ошибаюсь? Теперь им будет не так просто вырваться, как тогда, когда вы были девушками. Я подумал… — Опять та же робость в голосе. — Мне тут прислали несколько рекламных брошюрок из туристических агентств. Там главным образом Италия; я знаю, ты любишь развалины. Когда все закончится, смогу я отвезти тебя в отпуск?

Я просто не знала, что и подумать, а главное, у меня не было ни сил, ни времени размышлять над его предложением.

— Звучит заманчиво — ответила я, — и вообще здорово, что ты об этом подумал. Но давай примем решение, когда я вернусь домой, ладно? А пока не будем загадывать. Кто знает, насколько волынка затянется.

И вновь пауза, я даже поморщилась от неудовольствия. Не люблю травмировать Сэма — это все равно что пнуть собаку, слишком преданную, чтобы укусить в ответ.

— Прошло уже больше двух недель. Вот я и подумал, ведь Мэки обещал максимум месяц.

Фрэнк всегда говорит то, что от него хотят услышать в тот или иной момент. Тайные расследования могут длиться годами, и хотя здесь вроде бы не тот случай — продолжительные операции нацелены на раскрытие длительной преступной деятельности, а не единичных преступлений, — я была готова поклясться, что месячный срок он назвал наобум, лишь бы отделаться от Сэма. На секунду я сама в это почти поверила. Признаюсь честно, меня угнетала сама мысль о том, чтобы уехать отсюда. Куда? Назад в «бытовуху», к дублинским толпам и ненавистной форме? Нет уж, увольте.

— Теоретически да, — проговорила я, — но в таких делах невозможно точно сказать, сколько потребуется времени. Может, все займет даже меньше месяца. Как только кто-то из нас раздобудет нечто существенное, я тотчас вернусь домой. Но если я ухвачусь за нить и ее нужно будет размотать до конца, придется пробыть здесь еще неделю-другую.

В ответ Сэм лишь прорычат нечто бессильно-гневное.

— Если я хоть раз заикнусь о совместном расследовании, запри меня в шкафу, пока я не образумлюсь. Мне нужны точные сроки. У меня куча разного материала, которому я не могу дать ход — например, приказать сравнить ДНК парней и ребенка… Пока ты не закончила там, я права не имею никому сказать, что мы имеем дело с убийством. Одно дело — несколько недель…

Я уже его не слушала. Где-то на дороге или в листве деревьев раздался какой-то звук. Нет, не один из ставших привычными ночных звуков — не уханье совы, не шелест листьев, не писк и возня мелких животных; это было что-то еще.

— Погоди, — сказала я, мягко прерывая тираду Сэма.

Я отняла телефон от уха и, затаив дыхание, прислушалась. Звук доносился с тропинки, со стороны главной дороги, пока еще слабый, но с каждой секундой становившийся все громче: медленный, ритмичный хруст. Шаги по гравию.

— Мне пора, — сказала я в телефон полушепотом. — Перезвоню позже, если смогу.

Я выключила мобильник, положила в карман, подобрала ноги и замерла.

Звук раздавался все отчетливее; судя по тяжести шагов, приближался кто-то большой. Дорога вела к Уайтторн-Хаусу — кроме него, в той стороне больше ничего не было. Я тихонько натянула до глаз джемпер, пряча лицо. В темноте оно способно выдать тебя белым пятном.

Ночь искажает расстояния, все кажется ближе, чем на самом деле, и так всегда, пока кто-то не появится в поле зрения: сначала лишь промельк движения, пестрый силуэт, проплывающий под листвой. Взгляд выхватил светлые волосы, серебристые, словно у призрака. Хотелось отвернуться, но пришлось себя пересилить. Не то здесь место, чтобы ждать, пока нечто возникнет из темноты. Слишком много вокруг неизвестного, спешащего куда-то по своим личным делам тайными маршрутами, с чем лучше не встречаться вообще.

Тут призрачное существо ступило в полосу лунного света, и я увидела, что это всего лишь парень, высокий, сложенный как регбист, в модной кожаной куртке. Двигался он неуверенно, постоянно оглядывался по сторонам. Не дойдя всего нескольких метров, он задрал голову и посмотрел прямо на мое дерево, и прежде чем зажмуриться — блеск глаз способен выдать в темноте; в нас заложен инстинкт выхватывать взглядом глаза того, кто следит за нами, — я увидела его лицо. Мой ровесник, может, чуть моложе, симпатичный, но без изюминки, — такие лица плохо запинаются. Кстати, лицо его в данный момент было озадаченно-хмурым, а сам он в списке БЗ не значился. Прежде я никогда его не видела.

Парень прошел прямо подо мной, причем так близко, что я могла бы бросить листок ему на голову, и исчез в темноте. Я замерла. Если он шел к кому-то в гости, мне придется проторчать здесь еще долго. Впрочем, не похоже. Его неуверенность, то, как он растерянно озирался по сторонам, говорили о том, что незнакомец искал не дом. Тем не менее он что-то искал. Или кого-то.

На прошлой неделе Лекси встречалась с Н. трижды — или по крайней мере намеревалась встретиться. В ту роковую ночь, если остальные четверо говорят правду, она вышла на прогулку и встретила своего убийцу.

Адреналин во мне бурлил, не терпелось пойти за парнем или, на худой конец, перехватить его на обратном пути. Впрочем, не стоит. Я не боялась — в конце концов у меня при себе пушка, да и сам незнакомец, несмотря на габариты, не показался мне громилой, — но что толку. Шанс попасть в него был дан мне один-единственный, да и тот метафорический. Кроме того, о каком точном попадании можно говорить в кромешной тьме. Как я узнаю, связан ли он вообще с Лекси? А если и связан, то как? В общем, мне не оставалось ничего иного, кроме как обратиться в слух — ведь прежде чем с ним заговорить, неплохо бы для начала узнать, как его зовут.

Я медленно слезла с дерева — кора, с треском цепляясь за одежду, чуть не стянула ее с меня вместе с микрофоном; Фрэнк наверняка подумает, что меня переехал танк, — и осталась ждать за деревом. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем незнакомец снова выплыл на дорогу, почесывая затылок и, как и прежде, в полной растерянности. Что бы он там ни искал, поиски, похоже, оказались безуспешными. Когда он прошел мимо, я подождала, пока он отойдет еще шагов на тридцать, затем крадучись двинулась следом за ним, аккуратно ступая только по траве и прячась за стволами деревьев.

Свою колымагу он оставил на главной дороге — огромный черный внедорожник, разумеется, с затемненными стеклами. Тот стоял приблизительно в пятидесяти метрах от поворота, открытый всем ветрам. Вокруг, куда ни глянь, лишь высокая трава, заросли крапивы да старый покосившийся межевой знак у дороги, то есть спрятаться негде; я не рискнула подойти ближе, чтобы разглядеть номерной знак. Незнакомец ласково похлопал машину по капоту, залез внутрь, громко захлопнул дверь — мне показалось, раздался выстрел, после которого вновь воцарилась холодная тишина, — посидел так некоторое время, раздумывая о чем-то, если такие, как он, вообще способны думать, затем запустил двигатель и рванул по дороге в сторону Дублина.

Убедившись, что он уехал, я вновь залезла на дерево, поразмышлять об увиденном. Вполне возможно, что этот парень преследовал меня некоторое время и ощущение чьих-то глаз на затылке шло от него, хотя вряд ли. Кого бы он ни преследовал, нынче ночью он и не думал прятаться. К тому же не похоже, что умение незаметно передвигаться по дикой местности его сильная сторона. Если кто-то и крался за мной по пятам аки тать в нощи, этот кто-то не спешил предстать моему взгляду.

Одно я знала точно: ни Сэму, ни Фрэнку лучше не знать о Принце из Внедорожника, пока у меня не появится нечто более конкретное. Представляю, как разъярился бы Сэм, узнав, что я чудом избежала встречи с незнакомцем во время такой же ночной прогулки, которая стоила Лекси жизни. Фрэнк не стал бы особенно париться по этому поводу — он всегда считал, что я в состоянии постоять за себя, — но расскажи я ему, он тотчас взял бы дело в свои руки, нашел парня, затащил к себе и допросил по полной программе. Внутренний голос подсказывал мне, что в данном случае такой метод не годится. И что-то еще, более глубокое, нашептывало, что Фрэнка это и в самом деле не касается. Это только между мной и Лекси.

Так или иначе, я ему позвонила.

— Да? Ты в порядке?

— В порядке. Прости, что побеспокоила. Мне всего лишь хотелось спросить кое-что, пока опять не забыла. Есть ли в материалах расследования парень ростом около ста восьмидесяти сантиметров, здоровяк, на вид тридцатник, симпатичный, светлые волосы, с модным коком и в дорогущей коричневой кожаной куртке?

Фрэнк зевнул, чем заставил меня испытать чувство вины, но не сильное: приятно узнать, что иногда и он все-таки спит.

— Зачем тебе?

— Столкнулась с ним в Тринити пару дней назад — он мне улыбнулся и кивнул как знакомой. В списке БЗ его нет. В принципе ерунда — это еще не значит, что мы близкие друзья или типа того, — но я подумала, что не худо бы проверить. Не хочу сюрпризов, если мы вдруг встретимся снова.

Между прочим, я не солгала — правда, тот парень был маленький, худой и рыжеволосый. Мне тогда понадобилось минут десять напряженной умственной деятельности, прежде чем я сообразила, откуда он меня знает: его рабочая кабинка расположена в нашем углу библиотеки.

Фрэнк задумался; в трубке послышался шелест листков, которые он просматривал, лежа в постели.

— Никаких идей, — сказал он. — Единственный, на кого я могу подумать, — Тугодум Эдди, кузен Дэниела. Ему двадцать девять, он блондин, носит коричневую кожаную куртку. Можно считать, что он смазлив, если тебе нравятся здоровые и тупые парни.

— Не твой тип?

Тоже не Н. С какой стати Тугодуму Эдди шататься по Гленскехи в глухую полночь?

— Я предпочитаю дамочек с бюстом. Эдди утверждает, что никогда не встречал Лекси. Нет причин ему не верить. Они с Дэниелом не ладят. Так что никаких гостей, никаких общих тусовок — не те отношения. Живет он в Брэе, работает в Киллени; не пойму, зачем ему приходить в Тринити.

— Не бери в голову, — сказала я. — Вероятно, это кто-то, кто знает ее по колледжу. Спи. Прости, что разбудила.

— Ничего страшного, — сказал Фрэнк, зевнув еще раз. — Представь мне отчет с полным описанием внешности, и если увидишь его снова, сообщи.

Последние слова он произносил уже в полудреме.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Я еще несколько минут сидела на дереве, прислушиваясь, нет ли необычных звуков. Ничего; лишь подлесок подо мной шумел как океан на ветру да что-то колючее довольно больно впивалось в верхнюю часть позвоночника. Я подумала, что если у меня и разыграется воображение, то исключительно из-за рассказанной Сэмом истории про то, как девушка лишилась возлюбленного, семьи, будущего и, махнув рукой и на себя, и на ребенка, привязала веревку к одной из таких вот черных ветвей. Я перезвонила Сэму, прежде чем всерьез начала ломать над этим голову.

Он еще не спал.

— Что там у тебя произошло? Ты в порядке?

— Да. Прости, мне показалось, что кто-то идет. И я тотчас представила этого самого преследователя, о котором говорил Фрэнк, в хоккейной маске и с бензопилой. Увы — полный пролет.

Что, между прочим, тоже было правдой, но подтасовывать факты, когда говоришь с Сэмом, совсем не то, что подтасовывать факты, когда говоришь с Фрэнком, — от укоров совести у меня аж живот подвело.

Секундное молчание.

— Я за тебя волнуюсь, — тихо сказал Сэм.

— Знаю. Можешь не объяснять. Честное слово, со мной все в порядке. Скоро буду дома.

Я услышала, как он вздохнул: легкий смиренный вздох, едва слышный. А может, только показалось.

— Да, — произнес он. — Об отпуске мы еще поговорим.

Я шла домой, думая о таинственном вандале, о неприятном ощущении чужих глаз у себя на затылке, о Тугодуме Эдди. Кстати, что мне о нем известно? Лишь то, что он работает риелтором и что с Дэниелом они не в ладах. Фрэнк считал его полудебилом, но этот полудебил спал и видел, как бы прибрать к рукам Уайтторн-Хаус, — не постеснялся даже объявить собственного деда сумасшедшим. Я прокрутила в голове пару сценариев: Маньяк Эдди, убирающий обитателей Уайтторн-Хауса одного за другим; Казанова Эдди, вступивший в опасную связь с Лекси и психанувший, узнав о ребенке, — но и тот и другой показались высосанными из пальца. Да и в любом случае хотелось бы думать, что Лекси хватило вкуса не трахаться с имбецилом-яппи на заднем сиденье внедорожника.

Раз он однажды побродил вокруг дома и не нашел того, что искал, то, возможно, еще вернется — если только визит не означал прощания с местом, которое ему дорого и которое он потерял. Впрочем, парень не произвел на меня впечатления сентиментального типа. Мысленно я поместила его в папку с пометкой «Займусь чуть позже». На тот момент в первых строчках моего списка его не было.

Я пока что не делилась с Сэмом смутными подозрениями, затаившимися в дальнем уголке сознания: кто-то носит в себе черную злобу на Уайтторн-Хаус; кто-то подкараулил Лекси на этих тропинках. Некто безликий, чье имя начиналось с Н. И еще кто-то, кто помог ей забеременеть. И если все трое один и тот же человек… Сэмов вандал слегка с приветом, но ума ему не занимать. Во всяком случае, ему хватило сообразительности свой недостаток ловко скрывать; хорош собой, галантен, куча самых разных достоинств. Плюс мы уже знали, что Лекси принимала решения совсем не так, как большинство людей. Возможно, ей нравились психически неуравновешенные парни. Я представила себе случайную встречу где-то на темной дороге, долгие совместные прогулки под высокой зимней луной и выбеленными инеем ветвями; ее улыбку; полуразрушенную сторожку, любовное гнездышко за пологом колючих кустов.

Если у того, кого я мысленно себе рисовала, появился шанс сделать ребенка девушке из Уайтторн-Хауса, он бы посчитал это подарком судьбы, прекрасной, ослепительной гармонией: этакий золотой шар, брошенный ему в руки ангелами, неодолимый соблазн. И он бы непременно убил ее.

На следующее утро нам плюнули на ветровое стекло. Мы ехали в колледж, Джастин и Эбби — спереди, Раф и я — сзади. Дэниел укатил раньше, без объяснений, пока все остальные заканчивали завтракать. Стояло прохладное хмурое утро, в воздухе висела рассветная тишина, и окна туманил легкий дождик. Эбби просматривав записи и напевала вслед за CD-плейером Матера, то и дело резко сменяя в середине фразы октавы. Раф был в носках, пытался распутать огромный узел на шнурке. Когда мы проезжали Гленскехи, Джастин притормозил у газетного киоска, давая перейти дорогу пешеходу: согбенный тощий старик, наверное, фермер, в поношенном твидовом костюме и плоской кепке. Шаркая через дорогу, он в знак приветствия поднял кепку, и Джастин помахал в ответ.

И тут старик разглядел Джастина. Он моментально замер посреди дороги и посмотрел на нас через ветровое стекло. Мгновение — и лицо его исказила гримаса ярости и отвращения. Старик стукнул палкой по капоту, и утренний воздух прорезал металлический лязг. Мы все мгновенно подскочили, но прежде чем кто-либо из нас успел что-то сделать, старик плюнул на ветровое стекло — прямо против лица Джастина — и, прихрамывая, зашаркал дальше через дорогу.

— Что за… — сказал Джастин, переводя дыхание. — Что это, черт возьми? Что это было?

— Просто нас здесь не любят, — спокойно ответила Эбби и потянулась включить «дворники».

Улица была длинной и пустой, небольшие светлые домики прятались в пелене дождя, а за ними темнели вершины холмов. Нигде ни малейшего движения, лишь стариковское шарканье да щелчок жалюзи.

— Езжай дальше.

— Черт знает что! — взорвался Раф. Он сжимал свой ботинок, словно оружие, так, что побелели суставы. — Ты должен его проучить, Джастин. Должен размазать то, что у него вместо мозгов, по гребаной дороге. — Он стал опускать вниз свое стекло.

— Раф! — резко сказала Эбби. — Подними стекло. Немедленно.

— Почему? Почему мы должны позволить ему уйти?!

— Потому, — сказала я тихо, — что вечером я хочу спокойно пойти на прогулку.

Это, как я и предполагала, удержало Рафа от исполнения его намерения; не снимая руки с рычага, он уставился на меня. Джастин заглушил двигатель. Жутко заскрежетало сцепление, и он снова нажал на акселератор.

— Мило, — сказал он. Голос его срывался: любое проявление агрессии повергало Джастина в ужас. — Нет, вы только подумайте. Понятное дело, они нас не любят, но плевать-то зачем? Я ничего этому человеку не сделал. Притормозил, чтобы дать ему перейти. Зачем он так?

Я почти не сомневалась, что знаю ответ. В течение нескольких прошедших дней Сэм развернул в Гленскехи активную деятельность. Детектив, да еще из Дублина, в городском костюме, рыщет по домам, вторгается в гостиные с вопросами, дотошно копается в давно похороненных историях, и все из-за девицы из Большого дома, которую кто-то неизвестный пырнул ножом. Сэм, как всегда, сделал свою работу тонко и деликатно. Так что не он был объектом их ненависти.

— Просто так, — ответил Раф. Мы с ним как по команде обернулись, чтобы взглянуть на старика. Тот стоял на тротуаре у газетного киоска и, опираясь на палку, смотрел нам вслед. — Он это сделал, потому что он болотное чудовище и ненавидит всех, кроме своей жены или сестры. Что с него взять, урода…

— Знаешь что? — не оборачиваясь, холодно произнесла Эбби. — Меня тошнит, просто тошнит от твоего высокомерия. То, что он не ходил в привилегированную английскую школу, не делает его ниже тебя. И если Гленскехи для тебя недостаточно хороша, ты волен найти место почище.

Раф открыл рот и тотчас закрыл, брезгливо пожав плечами. От злости он дернул шнурок — тот порвался, и Раф выругался.

Будь тот старик моложе лет на тридцать—сорок, я запомнила бы его внешность, чтобы описать Сэму. Жаль, в список подозреваемых его не включишь — все-таки не тот возраст. От этих мыслей я даже поежилась. Эбби врубила громкость. Раф бросил обувь на пол и показал через заднее стекло два средних пальца. Я подумала: жди неприятностей.

— Хорошо, — сказал Фрэнк той ночью. — Я уговорил своего кореша в ФБР, чтобы его ребята еще немного покопались в этом деле. Сказал, что у нас-де есть основания полагать, что наша барышня смылась, потому что у нее был нервный срыв, а мы ищем следы и возможные причины. Кстати, а разве мы так не думаем?

— Я понятия не имею, что ты думаешь, дружище Фрэнки. Не проси меня лезть в черную дыру под названием «твоя голова».

Я сидела на своем любимом дереве. Опершись об одну половину ствола и уперевшись ногами в другую, я сумела положить на колени блокнот. Лунного света хватало лишь на то, чтобы разглядеть страницу.

— Секунду.

Я прижала трубку к плечу и пошарила в поисках ручки.

— Смотрю, тебе весело, — подозрительно произнес Фрэнк.

— Я превосходно поужинала и посмеялась. Что, запрещено быть веселой? — Я исхитрилась выудить ручку из кармана куртки, не свалившись при этом с дерева. — Хорошо, диктуй.

Фрэнк раздраженно засопел.

— Ты там не слишком увлекайся. И не заводи шуры-муры. Вдруг тебе придется кого-то из них арестовать.

— Я думала, ты охотишься за таинственным незнакомцем в черном плаще.

— Я не делаю поспешных выводов. И плащ необязателен. Хорошо; вот все, что у нас есть, — ты же говорила, что тебе нужен обычный материал, так что не вини меня. Шестнадцатого августа двухтысячного года Лекси, вернее Мэй-Рут, сменила мобильного оператора ради более дешевых местных разговоров. Двадцать второго она получила прибавку в своей забегаловке, дополнительные семьдесят пять центов в час. Двадцать восьмого Чэд сделал ей предложение, и она ответила согласием. В первый уик-энд сентября пара отправилась в Виргинию, чтобы она познакомилась с родителями Чэда. Они утверждают, что девушка им понравилась. Подарила им цветок в горшке.

— Обручальное кольцо, — проговорила я, пытаясь совладать с голосом. — Она взяла его с собой, когда они расстались?

— Нет. Полицейские еще тогда допросили Чэда. Она оставила колечко на ночном столике, но это нормально. Она всегда оставляла его там, когда уходила на работу, чтобы не потерять или не уронить в тесто для картофельных оладий или еще куда. Колечко так себе, дешевенькое. Чэд — басист гранж-группы «Человек из Нантакета»; у них сейчас продолжительный вынужденный простой, и он работает плотником. У него ни гроша в кармане.

Мой почерк напоминал каракули, да и те ползли по листу под каким-то невероятным углом, а все из-за скудного света и неудобной позы, но я могла их разобрать.

— Что дальше?

— Двенадцатого сентября они с Чэдом купили игровую приставку, взяв совместный кредит, что, как я полагаю, наряду с прочими их действиями в те дни служит убедительным подтверждением совместных планов на будущее. Восемнадцатого она продала свой автомобиль, «форд» восемьдесят шестого года, за шестьсот долларов. Чэду сказала, что теперь, когда ей повысили зарплату, ей хочется купить что-то поприличнее. Двадцать седьмого она пошла к своему врачу с жалобой на воспаление уха — вероятно, подхватила во время плавания; он выписал антибиотики, и все прошло. А десятого октября она исчезла. Это то, что ты искала?

— Да, — сказала я. — Именно то, что я имела в виду. Спасибо, Фрэнки, душка.

— По-моему, — проговорил он, — между двенадцатым и восемнадцатым сентября что-то произошло. До двенадцатого все говорит о том, что бегство в ее планы не входило: она принимает предложение о помолвке, встречается с его родителями, они с Чэдом делают совместные покупки. Но восемнадцатого она продает свой автомобиль, а это, сдается мне, означает одно: наша барышня хочет наскрести деньжат, чтобы сделать ноги. Что скажешь на это?

— Не лишено смысла, — сказала я.

И все-таки Фрэнк ошибался. Последний фрагмент мозаики с тихим щелчком встал на место. Мне стало ясно, почему Лекси сбежала из Северной Каролины; ясно настолько, будто она, невесомая, сидела на ветке подле меня, качая ногами в лунном свете и шепча мне на ухо. И я знала, почему она собралась сбежать из Уайтторн-Хауса. Потому что кто-то пытался ее удержать.

— Я попробую разузнать больше на этой неделе. Пусть кто-нибудь еще раз допросит беднягу Чэда. Если нам удастся выяснить, что изменило ее планы, мы сможем точно указать на нашего загадочного незнакомца.

— Хорошо. Спасибо, Фрэнк. Сообщай мне, как у тебя успехи.

— Не делай ничего, чего не сделал бы я, — сказал он и отключил телефон.

Я повернула экран мобильника к странице, чтобы быстро пробежать свои заметки. Игровая приставка ничего не значит. Ее легко купить в кредит, даже если в планы не входит выплачивать долг, и никакой банк вас не достанет. Последним свидетельством того, что бегство не входило в ее планы, была смена мобильного оператора, еще в августе. Зачем хлопотать о дешевых минутах, если не собираешься их использовать? Шестнадцатого августа она уютно чувствовала себя в шкуре Мэй-Рут и никуда не собиралась.

А затем, менее чем через две недели, бедный гранж-басист Чэд сделал ей предложение. Она с улыбкой приняла предложение, а потом, когда поднакопились деньги, сбежала — так далеко и так быстро, как только могла, и даже не оглянулась. Нет, тайный преследователь тут ни при чем, равно как и темная тень, поблескивающая в кустах заточенным лезвием. Все просто, как дешевенькое колечко.

Но на сей раз был ребенок: а это, как ни крути, пожизненная связь с его отцом — не здесь, так где-то еще. Ей ничто не мешало избавиться от ребенка, точно так же как она избавилась от Чэда, но не это главное. От одной только мысли о новых цепях ей хотелось биться о стенку. Вот действительно ужас. Отчаяние птицы, попавшей в силки. Зверя, угодившего в капкан.

У нее задержка, и она сравнивает цены на билеты. Где-то неподалеку затаился таинственный Н. Этот Н. либо капкан, пытающийся ее удержать, либо некий, но пока неясный мне выход.

Все разлеглись на полу гостиной перед камином, точно дети, роясь в старом чемодане, найденном где-то Джастином. Раф непринужденно скрестил ноги с ногами Эбби — очевидно, они помирились после утренней ссоры. На ковре стояли кружки, тарелки с имбирным печеньем и валялась всякая дребедень: щербатые стеклянные шарики, оловянные солдатики, половина керамической курительной трубки.

— Вот это да! — проговорила я, кладя куртку на диван и плюхаясь между Дэниелом и Джастином. — Что у вас тут?

— Так, разная ерунда, — сказал Раф. — Для тебя.

Он завел потертую заводную мышку и запустил ее по полу ко мне. Заскрежетав, она замерла на полпути.

— Лучше возьми это, — сказал Джастин, протягивая нам печенье. — Вкуснее.

Я взяла печенье в одну руку, другую запустила в чемодан и наткнулась там на что-то твердое и тяжелое. Потянула и вытащила деревянную коробку, довольно побитую. Крышку некогда украшала инкрустация из перламутра — причудливый вензель ЕМ, но от него мало что остаюсь.

— Вот так удача, — сказала я, открывая крышку. — Похоже на лучший в мире приз в игре «Тяни на счастье».

То была музыкальная шкатулка — покрытый патиной времени цилиндр, дырявая внутренняя обивка из голубого шелка. Но главное, секунду пожужжав, она заиграла мелодию «Зеленые рукава», старинную и нежную. Раф накрыл ладонью все еще вяло скрипевшую механическую мышь. Воцарилась долгая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Мы все слушали.

— Красиво, — тихо произнес Дэниел, закрывая шкатулку, когда мелодия закончилась. — Красиво. На следующее Рождество…

— Могу я взять ее к себе в комнату, чтобы слушать на сон грядущий? — попросила я. — До Рождества?

— Теперь тебе нужны колыбельные? — спросила Эбби усмехаясь. — Конечно, можешь.

— Как хорошо, что мы не нашли ее раньше, — сказал Джастин. — Она, должно быть, дорогая; вдруг нас заставили бы ее продать в счет уплаты налогов.

— Не то чтобы дорогая, — сказал Раф, взяв у меня из рук шкатулку и внимательно ее рассматривая. — Базовые модели вроде этой идут приблизительно по сто фунтов, а в таком состоянии намного дешевле. Моя бабушка их собирала. Целая гора шкатулок, на любой свободной поверхности. Казалось, они только и ждут, чтобы свалиться на пол и разбиться, если пройти мимо, громко топая. Бабулю это жутко злило.

— Прекрати. — Эбби пнула его по лодыжке. — Кому сказано, никаких воспоминаний.

Впрочем, это она так, для вида. По непонятным причинам — возможно, из-за той таинственной алхимии, что возникает между близкими людьми, — вся напряженность прошедших нескольких дней словно испарилась: мы вновь были счастливы вместе, касаясь друг друга плечами. Джастин поправил у Эбби задравшийся на спине джемпер.

— Впрочем, рано или поздно мы наверняка найдем в этом бедламе что-то ценное, — сказала та.

— И что бы ты сделала с деньгами? — спросил Раф. — Ну, появись у тебя несколько штук, скажем.

Я услышала голос Сэма, шепчущий прямо в ухо: «Дом полон всякой старинной ерунды; может, там есть и кое-что ценное…»

— Куплю плиту «АГА»! — выпалила Эбби. — Во-первых, от нее тепло, а во-вторых, не сочти смешным, хочу плиту, которая не рассыплется от ржавчины. Убьем двух зайцев сразу.

— Ну и запросы у тебя! — воскликнул Джастин. — А как насчет дизайнерских платьев и выходных в Монте-Карло?

— Я больше не согласна морозить ноги.

«Возможно, она собиралась ему что-то дать, — подумала я, — но что-то пошло не так: она передумала…» Чья-то ладонь накрыла мою руку, лежащую на музыкальной шкатулке, словно пытаясь ее убрать.

— А я бы первым делом починил крышу, — сказал Дэниел. — Она, конечно, в ближайшую пару-тройку лет еще не рухнет, но и тянуть нет смысла.

— Ты? — спросил Раф, криво усмехнувшись, и снова завел мышь. — Я думал, ты не способен продать даже последнюю мелочь — лишь взять в рамочку и повесить на стену. Семейная история превыше презренного металла.

Дэниел помотал головой и протянул мне свою чашку кофе. Я обмакнула в нее печенье.

— Это касается дома. — Он сделал глоток и вновь протянул чашку мне. — Все прочее, на самом деле, не так ценно; я люблю эти вещи, но легко с ними расстанусь, если потребуются деньги, чтобы оплатить ремонт крыши или еще что-то. Сам по себе дом — уже история, и с каждым днем она все больше становится нашей.

— Лекс, а что бы сделала ты? — спросила Эбби.

Вопрос на миллион, он и без того не давал мне покоя, беспрестанно стуча в голове этаким крошечным злобным молоточком. Сэм и Фрэнк идею с антиквариатом особо не разрабатывали, поскольку ничто, в общем, на нее не указывало. Налог на наследство вымел из дома все мало-мальски стоящее, Лекси не была связана с антикварами или скупщиками краденого, и не похоже, что нуждалась в деньгах, — по крайней мере до сих пор.

На ее счете в банке лежало восемьдесят восемь фунтов. Чтобы уехать из Ирландии, хватило бы; чтобы начать заново где-то еще, не важно где, — вряд ли. И всего несколько месяцев до того, как станет заметно ее положение. Отец ребенка тоже все поймет, и будет слишком поздно. В последний раз она продала автомобиль; на сей раз продавать было нечего.

Удивительно, как легко можно выбросить свою старую жизнь и начать новую, если ты не слишком привередлив и готов взяться за любую работу. После операции «Весталка» я провела в Интернете немало предрассветных часов — просматривала цены на студенческие общежития, объявления о найме на работу на разных языках, занималась подсчетами. Есть множество городов, где за триста фунтов в месяц можно снять дерьмовую квартирку или койку в общежитии за десять фунтов ночь. Главное, наскрести на авиабилеты да иметь еще какую-то наличность, чтобы протянуть несколько недель, пока не найдешь работу в баре или закусочной, или гидом, — и вот тебе совершенно новая жизнь по цене подержанного автомобиля. У меня в загашнике имелось два «куска»: более чем достаточно.

Лекси это было известно даже лучше, чем мне, — она уже проделывала такие вещи. Ей не надо было находить за платяным шкафом забытого Рембрандта. Хватило бы небольшого, но ценного пустячка: хорошего ювелирного украшения, редкой фарфоровой безделушки — я слышала о плюшевых мишках за несколько сотен фунтов, — и наличия соответствующего покупателя. Главное, украдкой стащить, буквально под носом у всех остальных, частичку прошлого этого дома.

Тогда она сбежала в автомобиле Чэда, но я готова поклясться, что на сей раз все было по-другому. Ведь это был ее дом.

— Я купила бы всем новые кровати, — сказала я. — Пружины моей впиваются в тело прямо сквозь матрац. Я как принцесса на горошине, и мне всякий раз слышно, когда ворочается Джастин.

Я снова запустила музыкальную шкатулку, чтобы закончить разговор.

Эбби тихо подпевала, вертя в руках керамическую трубку: «Зеленые рукава — мой счастья свет, зеленые рукава — я восхищен…» Раф перевернул заводную мышь и принялся исследовать механизм. Джастин ловко ударил одним стеклянным шариком о другой, тот покатился по полу и стукнулся о кружку Дэниела; тот увлеченно разглядывал оловянного солдата, не замечая, что волосы падают ему на лоб. Я наблюдала за ними, поглаживая старинный шелк, и воистину верила, что сказала правду.