Я сел в машину и поехал в Долки. На темной и пугающе тихой улице в этот поздний час все уже спали, заботливо подоткнув атласные простыни. Я припарковался под изящным деревом и какое-то время сидел, глядя на окно спальни Холли и вспоминая ночи, когда я поздно возвращался с работы в этот дом, парковался на подъездной дорожке как положено и бесшумно поворачивал ключ в замке. Оливия обычно оставляла мне что-нибудь на барной стойке: впечатляющие бутерброды, записочки — и то, что нарисовала днем Холли. Я ел бутерброды у стойки, рассматривал рисунки при свете, лившемся в окно кухни, и слушал звуки в доме, укутанном тишиной: гудение холодильника, ветер по карнизам, легкое дыхание моих девочек. Потом я писал что-нибудь для Холли (ребенку полезно тренировать навыки чтения: «Привет, Холли, очень, очень хороший тигр! Нарисуй мне сегодня медведя. Обожаю, папа») и целовал ее на ночь по дороге в спальню. Во сне Холли, раскинувшись на кровати, захватывала все возможное пространство. Лив тогда спала, свернувшись клубком, освободив место для меня. Когда я ложился, она что-то бормотала, прижималась ко мне спиной и неловко тянула к себе мою руку — мол, обними.

Я решил позвонить на мобильный Оливии, чтобы не будить Холли. Когда три раза подряд включилась голосовая почта, я перезвонил на домашний.

Оливия взяла трубку с первого звонка.

— Ну что, Фрэнк?

— Мой брат умер, — сказал я.

Молчание.

— Мой брат Кевин. Его труп нашли сегодня утром.

Через мгновение загорелась лампа в спальне у кровати.

— Боже, Фрэнк! Но как же… Как он…

— Я под окном. Пустишь меня?

Снова молчание.

— Я не знаю, куда мне еще идти, Лив.

— Подожди. — Оливия вздохнула и повесила трубку. За шторами спальни мелькнула тень — накинула халат, пригладила волосы.

Оливия появилась на пороге в стареньком белом халате, из-под которого выглядывала синяя ночнушка; значит, я не вырвал ее из жарких любовных объятий Мотти. Оливия приложила палец к губам и ухитрилась отвести меня на кухню, даже не притронувшись.

— Что произошло?

— В конце нашей улицы есть полуразрушенный дом. Тот же самый, где мы нашли Рози.

Оливия подвинула стул и положила руки на барную стойку, приготовившись слушать, но я не мог сидеть. Я продолжал вышагивать по кухне, не в силах остановиться.

— Кевина обнаружили сегодня утром, на заднем дворе. Он выпал из окна верхнего этажа. Сломал шею.

Оливия судорожно сглотнула. Я уже четыре года не видел ее волосы распущенными — она распускает их только перед сном, — и реальность снова отозвалась резкой болью в костяшках пальцев.

— Тридцать семь лет, полдюжины подружек на примете, окончательно выбрать никак не мог. Большой Барьерный риф хотел повидать…

— Боже, Фрэнк. Это… Как?..

— Упал, выпрыгнул, кто-то пихнул — выбирай. Не представляю, какого черта его туда занесло, а уж тем более — как он из окна вывалился. Я не знаю, что делать, Лив. Не знаю.

— А тебе необходимо что-то делать? Расследование же ведется?

— Конечно, ведется, — невесело рассмеялся я. — Убойный отдел получил это дело — не то чтобы что-то указывало на убийство, но в связи с делом Рози: то же место, временные рамки. Теперь это под контролем Снайпера Кеннеди.

Лицо Оливии еще чуть-чуть помрачнело. Она знает Снайпера и не слишком его жалует, а еще не слишком любит, если я провожу время в обществе Кеннеди.

— И ты доволен? — вежливо поинтересовалась она.

— Нет. Не знаю. Сначала я решил — ага, прекрасно, могло быть хуже. Да, Лив, конечно, Снайпер — громадная заноза в заднице, но он не сдается, и сейчас это кстати. Вся история с Рози древняя, как динозавры; девять человек из десяти в убойном похоронили бы это дело ниже плинтуса, моргнуть не успеешь, занялись бы делами, где есть хоть какая-то надежда раскрыть убийство. Снайпер так не поступит. Мне казалось, это хорошо.

— Но теперь…

— Теперь… Этот чертов питбуль вовсе не такой талантливый, каким себя возомнил, но если вцепится во что, то не отпустит, даже если вцепился совсем не туда…

Я прислонился к раковине, провел рукой по лицу и через пальцы глубоко вдохнул открытым ртом. Экологические лампы разгорелись, и кухня стала яркой, жужжащей и опасной.

— Лив, полиция считает, что Кевин убил Рози. Снайпер так думает, хотя вслух об этом пока не говорит. В общем, они заявят, что Кевин убил Рози и покончил с собой, когда испугался, что к нему подбираются.

Оливия покусывала кончики пальцев.

— Боже. Почему? Они что… С чего… Почему?

— Рози оставила записку — точнее, половину записки. Вторую половину обнаружили в кармане Кевина. Тот, кто вытолкнул Кевина из окна, мог подложить записку ему в карман, но Снайпер вцепился в удобное объяснение, лежащее на поверхности. Прекрасная двойная разгадка: дело закрыто, не нужно никаких допросов и ордеров, никакого суда и прочих милых штучек. Зачем усложнять жизнь?

Я оторвался от раковины и снова принялся вышагивать по кухне, продолжая объяснение:

— Он из убойного. Убойный — толпа долбаных кретинов, которые в состоянии увидеть только то, что разложено у них под носом; попроси их посмотреть хоть на дюйм в сторону — хоть раз в их чертовой жизни, — они растеряются. В спецоперациях они не выжили бы и полдня.

Оливия нервно подергала пепельно-золотистый локон.

— Я полагаю, что чаще всего простое объяснение — самое верное.

— Ага. Правильно. Именно. Согласен. Понимаешь, Лив, на этот раз все не так. На этот раз простое объяснение — чертова обманка.

Несколько мгновений Оливия молчала. Я уже задумался — не догадалась ли она, кто главное действующее лицо этого простого объяснения.

— Ты ведь с Кевином очень давно не виделся, — заговорила Оливия, тщательно подбирая слова. — Ты уверен, что…

— Да, да, да! Совершенно уверен. Последние дни я провел с ним. Он остался тем же парнем, которого я помню. Шевелюра погуще, добавил по паре дюймов во все стороны, но в целом — тот же самый, ошибиться невозможно. Я знаю все главное, что стоит о нем знать: он не был ни убийцей, ни самоубийцей.

— Ты пытался объяснить это Снайперу?

— Конечно, пытался. Как об стенку. Этого он не хотел слышать, а значит, не слышал.

— А если поговорить с его начальником? Он послушает?

— Нет, конечно. Ни в коем случае. Только все испорчу. Снайпер предупредил меня, чтобы я не путался под ногами, и будет следить, чтобы я не путался. Если я полезу через его голову и суну любопытный нос, да еще если пострадает его драгоценный процент раскрываемости, Кеннеди только сильнее упрется. Что мне делать, Лив? Что? Что делать?

Оливия задумчиво смотрела на меня умными серыми глазами.

— Возможно, Фрэнк, лучшее, что можно сделать, — это отойти, хотя бы на время, — мягко сказала она. — Что бы ни говорили, Кевину уже ничего не повредит. А когда пыль осядет…

— Нет. Ни за что. Я не буду стоять и смотреть, как его превращают в козла отпущения только потому, что он умер и не может дать сдачи. Я, черт подери, дам сдачи за него.

— Папа? — тихо окликнула меня Холли.

Мы с Оливией подскочили до потолка. Холли, в ночнушке с Ханной Монтаной, стояла на пороге, держась за ручку двери и поджимая пальцы ног на холодных плитках пола.

— Иди спать, милая, — быстро сказала Оливия. — Маме и папе нужно поговорить.

— Ты сказал, кто-то умер. Кто?

Господи…

— Все в порядке, милая, — сказал я. — Просто человек, которого я знал.

Оливия подошла к дочке.

— Уже ночь. Иди спать, утром поговорим.

Она попыталась развернуть Холли к лестнице, но девочка вцепилась в дверную ручку и уперлась.

— Нет! Папа, кто умер?

— В постель. Немедленно. Завтра мы все…

— Нет! Я хочу знать!

Рано или поздно объяснять придется. Слава Богу, она уже знает про смерть: золотая рыбка, хомячок, дедушка Сары. Но как же это некстати!

— У твоей тети Джеки и у меня есть брат, — объяснил я — пусть будет по одному давно потерянному родственнику за раз. — Был. Он умер сегодня утром.

Холли уставилась на меня.

— Твой брат? — Ее голос чуть дрогнул. — Мой дядя?

— Да крошка, твой дядя.

— Который?

— Не из тех, которых ты знаешь. Это мамины братья. А это был твой дядя Кевин. Вы никогда не встречались, но наверняка подружились бы.

На секунду синие глаза расширились; личико Холли сморщилось, она откинула голову и завизжала диким криком, полным чистой муки.

— Мама, мама, мамочка!..

Визг перешел в бурные, жуткие рыдания, и Холли уткнулась лицом в живот Оливии, которая опустилась на колени и обхватила дочь руками, бормоча что-то утешительное.

— Почему она плачет? — растерянно спросил я. В последнее время мои мозги затормозились до скорости улитки. Перехватив быстрый взгляд Оливии — скрытый и виноватый, — я начал соображать, что дело нечисто. — Лив, почему она плачет?

— Потом объясню. Ш-ш-ш, милая, успокойся, все в порядке…

— Не-е-ет! Не в порядке!

Ребенок был прав.

— Нет, давай сейчас. Какого хрена она плачет?

Холли оторвала красное лицо от плеча Оливии.

— Дядя Кевин! — прокричала она. — Он показал мне «Супербратьев Марио» и хотел нас с тетей Джеки повести на представление!

Она пыталась еще что-то сказать, но все накрыла новая волна рыданий. Я грузно опустился на стул. Оливия прятала от меня глаза и качала Холли, поглаживая по голове. Я бы тоже не отказался, чтобы меня так утешили — и лучше, чтобы кто-нибудь с большущей грудью и облаком волос со всех сторон.

Постепенно Холли перешла к стадии отдельных всхлипываний; Лив повела ее наверх, спать. Глаза Холли уже закрывались. Пока они были наверху, я отыскал великолепную бутылочку кьянти на винной стойке и откупорил ее — после моего ухода Оливия не держит в доме пива. Я сел на стул, закрыл глаза, прислонился спиной к стене и слушал, как над моей головой Оливия бормочет слова утешения, — и пытался вспомнить, доводилось ли мне прежде так злиться.

Лив вернулась в доспехах любящей мамочки — новенькие джинсы и бежевый кашемировый свитер — и с уверенным выражением на лице.

— Итак, похоже, мне полагается объяснение? — с напускной веселостью спросил я.

Оливия взглянула на стакан, деликатно приподняв брови.

— Видимо, и стакан вина.

— И не один, а несколько. Я только начал.

— Надеюсь, ты понимаешь, что ночевать здесь я тебе не позволю.

— Лив, — сказал я, — в другой раз я бы с удовольствием ходил бы с тобой вокруг да около, но сегодня предупреждаю: я намерен перейти непосредственно к делу. Откуда Холли знает Кевина?

Оливия собрала волосы в хвост, накручивая резинку ловкими быстрыми движениями. Она вела себя спокойно, уверенно и собранно.

— Я решила, что Джеки может их познакомить.

— Так, с Джеки я еще побеседую. Ты-то, понятное дело, по своей наивности решила, что это замечательная идея, но Джеки прощения нет. Она Холли только с Кевином познакомила или со всей треклятой семейкой Аддамс? Лив, скажи, что только с Кевином. Пожалуйста.

Оливия сложила руки и прижалась спиной к стене: боевая стойка, мне ли не знать.

— С дедушкой и бабушкой, с дядями, тетей и кузенами.

Шай. Моя мать. Отец. Я никогда не бил женщин, но понял, что близок к этому, и изо всех сил вцепился в край табуретки.

— Джеки вечерами водила ее попить чаю, после школы. Она встречалась со своими родственниками, Фрэнк. Это ведь не конец света.

— С моими родственниками не встречаются, а открывают военные действия. Нужны огнеметы и бронежилеты. И сколько же вечерков Холли провела с моей семьей?

— Я же не записывала. — Оливия пожала плечами. — Десять, пятнадцать. Может, двадцать.

— И как долго?

Ее веки виновато дрогнули.

— Примерно год.

— Значит, дочь лгала мне целый год?

— Мы сказали ей…

— Год. Целый год я в выходные спрашивал у Холли, чем она занималась на неделе, и она вываливала на меня огромную кучу вонючего дерьма.

— Мы сказали ей, что это пока нужно хранить в тайне, потому что у тебя контрики с семьей. И все. Мы собирались…

— Да, называй «хранить в тайне», «лгать»… Черт подери, как хочешь называй. Это в моей семье умеют лучше всего. Это врожденное умение, Божий дар. Я собирался держать Холли как можно дальше от них и мечтать, что она как-то справится с генами и вырастет честным, здоровым, неиспорченным человеком. Это для тебя чересчур, Оливия? Считаешь, я просил слишком много?

— Фрэнк, ты снова ее разбудишь, если…

— Вместо этого ты швырнула ребенка в самую гущу. И — опаньки! «Сюрприз-сюрприз» — она тут же начинает вести себя точно как гребаные Мэки. Она во лжи, как рыба в воде, а ты поощряешь ребенка на каждом шагу. Это отвратительно, Лив. Гадко. Я не встречал ничего гаже, грязнее и подлее.

Оливия залилась краской стыда.

— Мы собирались сказать тебе, Фрэнк. Думали, что если ты увидишь, как все хорошо получилось…

Я заржал так, что Оливия вздрогнула.

— Господи, Лив! Ты называешь это «получилось»? Поправь меня, если я что-то путаю, но, насколько я понимаю, вся эта чертова хрень — совсем, совсем не значит «получилось».

— Ради Бога, Фрэнк; мы же не подозревали, что Кевин собирается…

— Я не хотел, чтобы она знакомилась с моими родственниками. Ты очень хорошо это знала. Какого хрена тебе еще нужно было?

Оливия опустила голову, и ее упрямый подбородок напомнил мне Холли. Я снова потянулся за бутылкой. Оливия сверкнула глазами, но ей хватило ума промолчать, так что я плеснул себе от души, пролив заодно прилично на великолепную барную стойку.

— Или ты специально — потому что знала, что я абсолютно против? Давай, Лив. Я переживу. Давай начистоту. Тебе нравилось делать из меня дурака? Ты повеселилась от души? Ты нарочно швырнула Холли в стаю буйных психов, чтобы досадить мне?

— Не смей! Я никогда не принесу вреда Холли, ты прекрасно знаешь. Никогда.

— Тогда почему, Лив? Почему? С какого такого перепугу ты решила, что это хорошая идея?

Оливия шумно втянула воздух и снова взяла себя в руки; вот что значит практика.

— Это и ее семья, Фрэнк. Холли постоянно задавала вопросы: почему у нее не две бабушки, как у всех ее друзей, есть ли у вас с Джеки братья и сестры, почему ей нельзя их увидеть…

— Чушь. Меня она спросила о моих родных, наверное, раз в жизни.

— Верно, и после твоей реакции решила больше не спрашивать. Зато она спрашивала меня, Фрэнк. Спрашивала Джеки. Она хотела знать.

— Да кого колышет, что она хочет? Ей девять лет, она хочет львеночка и диету из пиццы и шоколадного драже. Это ты ей тоже дашь? Мы ее родители, Лив. Мы должны давать ей то, что хорошо для нее, а не все, что она пожелает.

— Ш-ш-ш, Фрэнк. Ну почему это для нее обязательно плохо? Про свою семью ты говорил только, что не желаешь туда возвращаться. Это не значит, что они — банда потрошителей. Джеки — прелесть, она всегда добра с Холли. Джеки сказала, что твои родители — совершенно замечательные люди…

— И ты поверила ей? Джеки живет в своем счастливом мире, Лив. Она считает, что Джеффри Дамер стал серийным убийцей потому, что ему не повезло встретить хорошую девушку. С каких пор Джеки решает, как нам растить дочь?

Лив собралась ответить что-то, но я говорил без остановки, пока она не сдалась и не закрыла лицо.

— А теперь мне здесь плохо, физически плохо. Я думал, что могу положиться на тебя, что ты меня поддержишь. Ты никогда моих родственников за людей не считала, так какого черта решила, что они годятся для Холли?

Оливия вышла из себя.

— Когда я такое говорила, Фрэнк? Когда? — Она побледнела от гнева и, прижав ладони к двери, натужно дышала. — Если тебе не нравится твоя семья, если ты стыдишься их, это твоя проблема, а не моя. Не сваливай на меня. Я никогда такого не говорила. Даже не думала — никогда.

Она резко развернулась, дернула дверь. Чуть слышно щелкнул замок — если бы не Холли, от грохота содрогнулся бы весь дом.

Я немного посидел, тупо глядя на дверь и слушая, как клеточки в мозгу стукаются друг о друга, как машинки в аттракционе. Потом я подобрал бутылку с вином, нашел второй стакан и отправился за Оливией.

Она сидела на плетеном диване в оранжерее, поджав ноги и упрятав руки глубоко в рукава. На меня она не смотрела, но когда я предложил ей стакан, выпростала руку. Я щедро налил нам вина — хомячок бы точно утонул — и сел рядом с Оливией.

Все еще шел дождь, безжалостные капли упорно барабанили по стеклу, холодный сквозняк просачивался в щель и расползался по оранжерее, словно дым. Я вдруг поймал себя на том, что, как много лет назад, собираюсь отыскать чертову щель и замазать ее. Оливия потягивала вино, я рассматривал ее отражение в стакане. Потемневшие глаза уставились на что-то, что видела только она.

— Почему ты мне не рассказала?

Оливия не повернула головы.

— О чем?

— Обо всем. Давай начнем с того, почему ты ни разу не говорила, что моя семья тебя не волнует.

Она пожала плечами.

— Ты никогда особо не рвался обсуждать их. И мне казалось, что об этом не нужно говорить. Какие у меня могут возникнуть проблемы с людьми, которых я никогда не видела?

— Лив, — сказал я, — сделай одолжение: не валяй дурака. Я слишком устал. Мы с тобой сейчас в стране «Отчаянных домохозяек» — в оранжерее, прости Господи. И это не похоже на те оранжереи, где рос я. Моя семья больше напоминает героев фильма «Прах Анджелы». Твоя судьба — сидеть в оранжерее и пить кьянти, моя — торчать в многоквартирном доме и решать, на какую гончую грохнуть пособие по безработице.

Оливия слегка скривила губы.

— Фрэнк, я поняла, что ты из рабочих, стоило тебе открыть рот. Ты никогда этого не скрывал. И я все равно с тобой гуляла.

— Ага. Леди Чаттерлей со своим дикарем.

Неожиданно нас обоих словно пронзило. Оливия повернулась ко мне; в смутном свете, сочившемся из кухни, ее лицо было худым, печальным и очаровательным, как на праздничной открытке.

— Ты ничего такого не думал, — сказала она.

— Никогда, — подтвердил я, поразмыслив. — Наверное, никогда.

— Ты был мне нужен, только и всего.

— Только и всего — пока на горизонте не появилась моя семья. Может, я был тебе нужен, но вряд ли тебе нужен был мой дядя Берти, который обожает соревноваться, кто громче пукнет; или моя двоюродная бабка Консепта, которая расскажет, как сидела в автобусе позади индусов — «и вы бы видели их головы»; или моя кузина Натали, которая перед первым причастием семилетнего сына отвела ребенка в солярий. Конечно, лично я вряд ли доведу соседей до обширного инфаркта — разве что до сердцебиения, — но мы оба понимаем, как на мое семейство посмотрели бы партнеры твоего папы по гольфу или подруги, с которыми твоя мама любит ходить в рестораны. Просто классика «Ю-тюба».

— Не буду делать вид, что это неправда или что я об этом не думала, — сказала Оливия, вертя стакан в руках. — Да, сначала я считала, что раз ты с ними не видишься, то так проще. Не в том дело, что они недостаточно хороши; только… так проще. Но Холли… Она заставила меня по-новому взглянуть на все, Фрэнк. Я хотела, чтобы она познакомилась с твоими родственниками. Это ее семья. Это важнее любых соляриев.

Я сел на диван, сделал еще глоток и попытался освободить в голове место для новой информации. Не то чтобы я удивился, вовсе нет. Оливия всегда была для меня полной загадкой, в любой момент наших отношений, а особенно тогда, когда я начинал думать, что знаю ее насквозь.

Когда мы встретились, она работала юристом в прокуратуре, хотела отправить под суд мелкого наркодилера по кличке Крохотуля, захваченного в ходе облавы отдела по наркотикам. Мне требовалось оставить его на воле, потому что я потратил шесть недель, чтобы стать лучшим корешем Крохотули, и мы явно не исчерпали открывавшихся широких возможностей. Я явился в кабинет Оливии, чтобы лично уговорить ее. Мы спорили целый час, я сидел на ее столе, тратил ее время и смешил, а когда стемнело, пригласил ее поужинать, чтобы мы могли продолжить спор в комфортных условиях. Крохотуля получил несколько лишних месяцев свободы, а я — право на второе свидание.

Она была совершенно особая: элегантные костюмы и неброские тени для век, безупречные манеры и бритвенно-острый ум, длинные ноги, завидное упрямство и напор, который ощущался физически. О замужестве и детях она думала меньше всего, что — по крайней мере с моей точки зрения — служило залогом добрых отношений. Я только что расплевался со своей очередной — седьмой или восьмой по счету, не помню, — которая начала за здравие, но скатилась в занудство и истерики примерно через год, когда отсутствие моих серьезных намерений стало очевидным для нас обоих. Если бы таблетки давали стопроцентную гарантию, мы с Лив жили бы так достаточно долго. Но вместо этого случилось венчание в церкви со всеми причиндалами, свадебная церемония в роскошном имении, дом в Долки — и Холли.

— Я не жалел ни секунды. А ты?

Она на мгновение задумалась — то ли над вопросом, то ли над ответом.

— Нет. Я тоже никогда.

Я протянул руку и накрыл ее ладонь, лежавшую на колене. Кашемировый джемпер был мягкий и теплый, а форму ее руки я помнил, как свою. Я поднялся, принес из гостиной плед с дивана и накрыл плечи Оливии.

— Холли так хотела о них знать, — сказала она, не глядя на меня. — Они — ее семья, Фрэнк. Семья не пустой звук. Холли имеет право.

— А я имею право на свое мнение. Я пока еще ее отец.

— Знаю. Мне надо было сказать тебе, уважать твои желания. Но… — Оливия затрясла головой; полумгла наложила тени под ее закрытые глаза. — Я знала, что, если заведу разговор, все выльется в громадную перебранку. А у меня не было сил. И я…

— Моя семья — безнадежное болото, Лив. Со всех сторон, как ни взгляни. Я не хочу, чтобы Холли была на них похожа.

— Холли — веселая, общительная, здоровая девочка. Ты это знаешь. Это ей никак не навредило, ей нравилось там бывать. Такого никто не мог предвидеть.

Я лениво задумался, правда ли это. Лично я мог бы поспорить на деньги, что как минимум один из моих родственников кончит плохо и мутно, хотя на Кевина я бы не поставил.

— Я спрашивал, чем она занималась, а она рассказывала, как ходила на каток с Сарой, как они делали в лаборатории вулкан… Весело, как синичка, без запинки. Я ни разу не заподозрил, что она что-то недоговаривает. Это меня убивает, Лив. Просто убивает.

Оливия повернулась ко мне.

— Все не так страшно, Фрэнк. Холли не воспринимала это как ложь тебе. Я объяснила ей, что лучше немного подождать, не рассказывать тебе, потому что ты серьезно поссорился с родителями. Знаешь, что она мне ответила? «Когда я подралась с Хлоей, то всю неделю даже не хотела про нее думать, чтобы не плакать». Она все понимает.

— Я не хочу, чтобы она меня защищала. Никогда. Я хочу наоборот.

В лице Оливии появилось что-то чуть лукавое и печальное.

— Послушай, через несколько лет она станет подростком, все изменится…

— Знаю, — сказал я. — Знаю. — Я представил Холли, разметавшуюся в постели наверху, залитую слезами, и вспомнил ночь, в которую мы зачали ее: низкий торжествующий смех в горле Оливии, пряди ее волос, намотанные на мои пальцы, капельки пота на ее плечах.

— Утром с ней надо будет поговорить обо всем этом, — произнесла Оливия. — Лучше, если мы оба будем дома. Если хочешь, переночуй в гостевой спальне…

— Спасибо, — сказал я. — Было бы кстати.

Она поднялась, встряхнула плед и сложила его на руку.

— Постель готова.

Я поднял стакан:

— Сначала допью. Спасибо за стакан.

— И не один, а много… — В голосе Оливии сквозил призрак улыбки.

— За это тоже.

Она остановилась за спинкой дивана и осторожно опустила кончики пальцев мне на плечо.

— Кевин… Такое несчастье…

— Мой младший братишка… Не важно, выпал он из окна или как… Я должен был его поймать.

Лив задержала дыхание, словно решила сказать что-то важное, но вместо этого просто вздохнула.

— Фрэнк!

Ее пальцы соскользнули с моего плеча, оставив маленькие пятнышки холода там, где только что было тепло. Дверь с тихим щелчком захлопнулась.