— Где Холли? — спросил я, не заботясь, нормально ли звучит мой голос.

У телевизора никто даже не обернулся.

— Она вроде потащила дядю Шая наверх, помочь ей с математикой! — крикнула ма из кухни. — Фрэнсис! Если пойдешь к ним, скажи, что ужин через полчаса, никто их ждать не будет… Кармела О'Рейли, слушай меня! Его на экзамен не пустят, если он придет, похожий на Дракулу…

Я летел по ступенькам, как будто ничего не весил. Лестница тянулась бесконечно. Высоко надо мной слышался голос Холли — она болтала о чем-то, милая, довольная и ничего не подозревающая. На верхней площадке, перед квартирой Шая, я глубоко вздохнул, сгруппировался и выставил вперед плечо, собираясь вломиться внутрь.

— А Рози была красивая? — раздался голос Холли.

Я затормозил так резко, что чуть не расплющил физиономию о дверь.

— Красивая, — подтвердил Шай.

— Красивее мамы?

— Я с твоей мамой не встречался, но если судить по тебе, то Рози была почти такая же красивая. Не такая же, но почти.

Я будто наяву увидел, как Холли слегка улыбнулась. Эти двое разговаривали по-дружески, свободно, как дядя и любимая племянница. Шай, наглая скотина, говорил вполне мирно.

— Папа хотел на ней жениться, — сказала Холли.

— Возможно.

— Точно.

— Но ведь не женился. Давай-ка, пока решим вот что: если у Тары сто восемьдесят пять золотых рыбок, а в каждый аквариум можно сажать только семь, сколько понадобится аквариумов?

— Он не женился, потому что Рози умерла. Она написала своим родителям записку, что уезжает в Англию с моим папой, а потом Рози убили.

— Это было давным-давно. И не меняй тему. Рыбки сами в аквариумы не запрыгнут.

Смешок, потом долгая пауза — Холли сосредоточилась на делении — и изредка одобрительное бормотание Шая. Я прислонился к стене рядом с дверью, отдышался и попробовал рассуждать спокойно.

Я каждой клеточкой тела рвался влететь в комнату и схватить дочку в охапку, однако, похоже, Шай еще не окончательно свихнулся, и опасность Холли не грозит. Более того, девочка пытается раскрутить моего братца на разговор о Рози. Я на собственной шкуре убедился, что Холли кого угодно раскрутит. Все, что она вытянет из Шая, станет моим оружием.

— Двадцать семь! — торжествующе произнесла Холли. — И в последнем будет только три рыбки.

— Точно. Молодец!

— Рози убили, чтобы она не вышла замуж за моего папу?

Секунда молчания.

— Это он так говорит?

Вонючая скотина. Я до боли вцепился в перила.

— Я не спрашивала, — небрежно ответила Холли.

— Никто не знает, за что убили Рози Дейли, а теперь выяснять поздно. Что было, то прошло.

Холли сказала с обезоруживающей, незыблемой уверенностью девятилетнего ребенка:

— Папа выяснит.

— Да ну, серьезно? — спросил Шай.

— Ага. Он так сказал.

— Хорошо… — Надо отдать брату должное — в его голосе почти не было злобы. — Твой папа — полицейский. Это его работа — так думать. Теперь взгляни сюда: если у Дезмонда есть триста сорок две конфеты и он разделит их поровну себе и еще восьми друзьям, сколько получит каждый?

— Когда в учебнике написано «конфеты», нам велят писать «кусочки фруктов». Потому что конфеты вредные. По-моему, это глупо, конфеты же воображаемые!

— Конечно, глупо, только все равно — сумма не меняется. Хорошо — сколько кусочков фруктов?

Мерный скрип карандаша — я уже различал самые тихие звуки изнутри, даже моргание.

— А дядя Кевин… — начала Холли.

Снова пауза.

— А что Кевин? — переспросил Шай.

— Его кто-то убил?

— Кевин… — В голосе Шая послышались странные нотки. — Нет, Кевина никто не убивал.

— Точно?

— А что твой папа говорит?

— Так я же не спрашивала, и вообще, он про дядю Кевина говорить не любит. Вот я и решила спросить вас.

— Кевин… — Шай засмеялся резким неприятным смехом. — Может, ты и поймешь, не знаю, но на всякий случай запомни — и поймешь потом. Кевин так и не вырос, остался ребенком. В свои тридцать семь он продолжал думать, что все в мире происходит так, как должно, по его мнению, происходить; ему и в голову не приходило, что мир живет по своим правилам. Кевин отправился в темноте бродить по заброшенному дому, решив, что это здорово. А потом выпал из окна. Вот и все.

Деревянные перила трещали и скручивались у меня под рукой. По ровному голосу Шая я понял, что этой версии мой брат будет придерживаться до конца своей жизни. Может, он даже сам верил в нее, а может, однажды поверит, если оставить его в покое.

— Почему дом забросили?

— Он весь поломанный, там опасно.

— Все равно, — заметила Холли, поразмыслив. — Жалко, что дядя Кевин умер.

— Да, — сказал Шай, но уже совсем без напора; неожиданно его голос зазвучал устало. — Жалко. Никто этого не хотел.

— Но кто-то хотел, чтобы Рози умерла, так?

— Нет, этого тоже никто не хотел, просто так сложилось.

— Если бы папа на ней женился, он бы не женился на моей маме и я не появилась бы на свет, — с вызовом сказала Холли. — Хорошо, что Рози умерла.

Со звуком выстрела сработал таймер выключателя лампы на лестнице, и я остался в кромешной темноте. Сердце бешено колотилось. Внезапно я осознал, что никогда не говорил Холли, кому была адресована записка Рози.

Холли видела записку своими глазами.

В следующую секунду я сообразил, зачем, после всей восхитительной болтовни о родне и общении с кузенами, Холли взяла с собой домашнюю работу по математике: моей дочери нужен был повод остаться с Шаем наедине.

Холли спланировала каждый шаг. Она вошла в этот дом, прямиком направилась к полагающимся ей по праву рождения смертельным секретам и хитроумным средствам убийства, возложила на них руку и провозгласила своей собственностью.

«Родная кровь, — прозвучал в моих ушах тихий папашин голос; и тут же следом, с резкой насмешкой: — Думаешь, из тебя отец лучше?»

А я-то самодовольно вытягивал по капле подробности, как напортачили Оливия и Джеки; ни одна из них ничего не изменила бы, ничто на свете не уберегло бы нас от финала. Во всем виноват я сам. Оставалось завыть на луну, как оборотень, и разгрызть себе запястья, выпустив дурную кровь.

— Не надо так говорить, — сказал Шай. — Ее нет, забудь ее. Пусть покоится с миром, а мы займемся математикой.

Тихий шорох карандаша по бумаге.

— Сорок два?

— Нет. Давай сначала; ты не сосредоточилась.

— Дядя Шай!

— Мм?

— В тот раз, когда я была у вас, а ваш телефон зазвонил и вы пошли в спальню…

Похоже, Холли подбиралась к чему-то важному.

— Ну? — настороженно спросил Шай.

— Я сломала карандаш, а точилки у меня не было, потому что Хлоя у меня ее взяла на рисовании. Я ждала, ждала, а вы все говорили по телефону.

— И что ты сделала? — вкрадчиво поинтересовался Шай.

— Я стала искать другой карандаш. В том комоде.

Долгая тишина — только истерически кричала что-то женщина в телевизоре внизу; звук проникал сквозь толстые стены, плотные ковры и бился под высокими потолками.

— Ты что-то нашла… — сказал Шай.

— Простите меня, — еле слышно ответила Холли.

Я чуть не влетел в комнату сквозь дверь, но удержали меня два обстоятельства. Во-первых, Холли девять лет. Она верит в фей и не совсем уверена насчет Санты; несколько месяцев назад она рассказала, что, когда была маленькой, к ней прилетала лошадка с крыльями и увозила из окна спальни кататься. Если показания Холли когда-нибудь понадобятся в качестве грозного оружия — если однажды я захочу, чтобы ей поверил еще кто-нибудь, — мне надо подкрепить их словами самого Шая.

Во-вторых, сейчас не было смысла вламываться и палить из всех стволов, спасая мою малышку от жуткого злодея. Я уставился на щель света вокруг двери и слушал — как будто находился за миллион миль отсюда или опоздал на миллион лет. Я прекрасно представлял, что сказала бы по этому поводу Оливия, что сказал бы любой разумный человек; но я спокойно стоял, предоставив Холли делать за меня грязную работу. Я совершил много нечестного в своей жизни, и воспоминания не тревожат мой сон, но тут было что-то особое. Если ад существует, именно за эти минуты в темном коридоре я попаду туда.

— Ты кому-нибудь говорила? — нетерпеливо выдохнул Шай.

— Нет. Я сначала даже не знала, что это, и только пару дней назад поняла.

— Холли, милая, послушай… Ты умеешь хранить секреты?

— Я это давным-давно видела… — гордо ответила Холли. — Я много месяцев никому ничего не говорила.

— Это верно, не говорила. Молодец!

— Ну вот…

— А ты можешь и дальше держать это в секрете?

За дверью воцарилось молчание.

— Холли, как ты думаешь, что случится, если ты скажешь кому-нибудь?

— У вас будут неприятности.

— Возможно. Я не сделал ничего плохого, но мне никто не поверит. Меня могут посадить в тюрьму. Ты хочешь этого?

— Нет, — прошептала Холли.

— Я так и думал. Даже если меня не посадят, что, по-твоему, скажет твой папа?

— Он рассердится? — растерянно вздохнула дочурка.

— Разозлится, да еще как! И на тебя, и на меня — за то, что не сказали раньше. Он больше никогда тебя сюда не пустит, запретит тебе видеться с нами: и с бабушкой, и со мной, и с Донной. Будет следить, чтобы твоя мама и тетя Джеки его больше не обманывали. А еще…

— Бабушка расстроится, — еле слышно сказала Холли.

— И бабушка, и твои тети, и твои кузины, все распереживаются, расстроятся, не будут знать, что думать. А некоторые тебе не поверят, и начнется священная война. — Шай помолчал и спросил: — Холли, деточка, ты же этого не хочешь?

— Нет…

— Конечно, нет. Ты хочешь приезжать сюда каждое воскресенье и замечательно проводить вечер с остальными, правда? Ты хочешь, чтобы бабушка приготовила бисквитный торт на твой день рождения, такой же, как делала для Луизы, и чтобы Даррен учил тебя играть на гитаре, когда у тебя пальцы подрастут… — Слова вились вокруг Холли, мягкие и соблазнительные, обволакивали и укутывали. — Ты хочешь, чтобы мы все вместе гуляли, готовили ужин, смеялись…

— Да. Как настоящая семья.

— Правильно. А в настоящих семьях заботятся друг о друге. Семья для этого и нужна.

Холли, как настоящая Мэки, не затруднилась с ответом и еле слышно, но с новой ноткой уверенности, пришедшей изнутри, заявила:

— Я никому не скажу.

— Даже папе?

— Да. Даже ему.

— Умница! — Шай говорил так мягко и спокойно, что тьма перед моими глазами начала наливаться красным. — Молодец, ты моя самая лучшая племянница!

— Ага.

— Это будет наш особый секрет. Обещаешь?

Я подумал о разнообразных способах убить человека, не оставляя следов, и, прежде чем Холли успела дать обещание, набрал в грудь воздуха и толкнул дверь.

В чистенькой, скудно обставленной квартире Шая царила казарменная аккуратность: старые половицы, выцветшие зеленые занавески, несколько невыразительных предметов мебели, на белых стенах — ничего. От Джеки я знал, что Шай живет тут шестнадцать лет, с тех пор как старый безумный мистер Филд умер и квартира освободилась, но жилье все еще выглядело временным. Шай мог собраться и сняться с места за пару часов, совершенно бесследно.

Шай и Холли сидели за небольшим деревянным столом, заваленным книгами: настоящая жанровая сценка со старой картины неизвестно какого столетия — отец и дочь в мансарде, увлеченные загадочной историей. В тусклой комнате под светом торшера они выглядели как самоцветы: рубиново-красная кофточка и золотистые пряди Холли, иссиня-черный глянец волос Шая и густо-зеленый свитер. Шай поставил под стол скамеечку, чтобы ноги Холли не болтались. Похоже, скамеечка была самым новым предметом в комнате.

Эта милая картинка исчезла через мгновение: оба взвились, как пара виноватых подростков, застигнутых за раскуриванием косячка. Две пары голубых глаз вспыхнули одинаковой тревогой.

— Мы математику делаем! Дядя Шай мне помогает, — смущенно объяснила Холли, краснея и становясь обычной девочкой.

Это меня несколько успокоило: я уже начал подозревать, что она превращается в невозмутимую супершпионку.

— Ага, ты говорила, — сказал я. — И как дела?

— Нормально. — Холли мельком глянула на Шая, но брат уставился на меня без всякого выражения.

— Замечательно.

Я обошел стол и небрежно взглянул через их плечи.

— Да, похоже, все правильно. Ты сказала дяде спасибо?

— Ага. Много раз.

Я взглянул на Шая, вопросительно подняв бровь.

— Сказала-сказала, — подтвердил он.

— Приятно слышать, — заметил я. — Мне нравятся хорошие манеры.

Холли с угрюмым видом поднялась со стула.

— Папа…

— Холли, милая, ступай вниз, — сказал я. — Доделаешь математику у бабушки. Если она спросит, где дядя Шай и я, скажи, мы скоро спустимся. Хорошо?

— Хорошо. — Холли медленно собрала вещи в портфель. — Больше ничего не говорить?

— Больше ничего, милая, — кивнул я. — Мы с тобой потом поговорим. А сейчас иди скорей.

Холли еще раз оглядела стол между нами, пытаясь постичь больше, чем под силу любому взрослому. На ее лице читалась такая путаница раздрызганных чувств, что за одно это мне захотелось прострелить Шаю колено. Холли на секунду прижалась к моему боку плечом; мне хотелось обнять ее, чтобы кости затрещали, но вместо этого я легонько потрепал ее мягкие волосы и подтолкнул к двери. Легкая, как феечка, моя дочь сбежала вниз по толстому ковру. Из родительской квартиры донесся приветствующий хор голосов.

— А я-то удивлялся, почему у нее деление в столбик вдруг так хорошо пошло, — заметил я, захлопывая дверь. — Правда, забавно?

— Она же не дура, — сказал Шай. — Ей только нужно немного помочь.

— Да, я знаю. Но помог именно ты, за что тебе большое спасибо. — Я уселся ка стул, оттащив его подальше от яркого снопа света и от Шая. — Милая квартирка.

— Ага.

— Помню, у миссис Филд на стенах висели портреты отца Пио, а пахло гвоздичными леденцами. Честно говоря, все изменилось в лучшую сторону.

Шай расслабился и поудобнее устроился на стуле, но мышцы на его плечах бугрились, как у леопарда, готового к прыжку.

— Где же мои манеры? Я же тебе выпить не предложил! Виски будешь?

— А как же? Перед ужином для аппетита в самый раз.

Шай, откинувшись на стуле, дотянулся до буфета и вытащил бутылку и два стакана.

— Лед?

— Давай. Сделаем как положено.

Судя по напряженному блеску глаз, оставлять меня одного ему не хотелось, но выбора не было. Он понес стаканы в кухню: открылась дверь холодильника, посыпались кубики льда. Виски оказался первый класс: односолодовый «Тирконнелл».

— Хм, у тебя губа не дура, — заметил я.

— А что тебя удивляет? — Шай вернулся, встряхивая лед в стаканах. — А вот разбавлять даже не проси.

— Обижаешь.

— Правильно. Тот, кто разбавляет, не заслуживает виски. — Он налил нам на три пальца и толкнул стакан по столу ко мне. — Твое здоровье! — сказал он по-ирландски, подняв свой стакан.

— За нас, — сказал я.

Стаканы звякнули. Виски потек обжигающей золотой волной ячменя и меда. Мой гнев улетучился; меня переполняла спокойная собранность и готовность. Во всем мире не осталось никого. Мы смотрели друг на друга через шаткий стол; тени от яркой лампы покрыли лицо Шая боевой раскраской, скопились по углам. Все было так знакомо, почти умиротворяюще, как будто мы готовились к этому мигу всю жизнь.

— Ну, — спросил Шай, — как возвращение домой?

— Зашибись. Ни за что бы не пропустил.

— Скажи-ка, ты и вправду будешь теперь приезжать? Или наплел Кармеле, чтобы не расстраивалась?

— Как можно? — улыбнулся я. — Нет, я всерьез. Ты счастлив?

Шай дернул уголком губ.

— Кармела и Джеки считают, что ты скучаешь по семье. Похоже, вскоре их ждет большое разочарование.

— Обидно. Думаешь, мне плевать на семью? Ну, на тебя — допустим, но на остальных…

— Именно! — Шай рассмеялся в свой стакан. — Здесь у тебя планов быть не может.

— Я тебя удивлю: планы есть у всех и всегда. Впрочем, не забивай себе голову. Планы планами, а приезжать буду часто, Кармела и Джеки останутся довольны.

— Хорошо. Напомни, чтобы я показал тебе, как сажать папашу на унитаз и потом снимать.

— Ну да, ты же тут в следующем году не часто будешь, — понимающе кивнул я. — Магазин твой, и все такое.

Что-то промелькнуло в глубине глаз Шая.

— Да. Это верно.

Я поднял стакан.

— Ты молодец. Ждешь не дождешься?

— Я это заслужил.

— Да, конечно. Знаешь, вот какая закавыка: я буду появляться наездами, но вряд ли перееду насовсем. — Я с любопытством оглядел квартирку. — У человека ведь есть собственная жизнь, ты же понимаешь?

В глубине глаз брата что-то вспыхнуло.

— Я и не просил тебя переезжать, — ответил он ровным голосом.

Я пожал плечами.

— Ну, ведь кто-то должен быть рядом. Знаешь, па… совсем не желает в дом престарелых.

— Твоего мнения я не спрашивал.

— Разумеется. Он говорит, что у него план есть. Я бы на твоем месте пересчитывал его таблетки.

Огонь в глазах брата разгорался.

— Секундочку… Ты мне будешь рассказывать о моих обязанностях перед папой? Ты?

— Что ты, я только сообщаю. Не хочется, чтобы тебе пришлось жить с чувством вины, если вдруг что случится.

— Какой, к чертям, вины? Сам считай свои таблетки, если тебе надо. Я за вами приглядывал всю свою жизнь. С меня хватит.

— Знаешь что? — сказал я. — Рано или поздно тебе придется бросить эту идею, будто ты всю жизнь был для всех рыцарем в блестящих доспехах. Пойми меня правильно, это забавно наблюдать, но есть четкая грань между иллюзией и ложью, а ты переступаешь эту грань.

— Ты понятия не имеешь… — Шай покачал головой. — Ни малейшего понятия.

— Да неужели? Мы с Кевином как-то вспоминали, как ты за нами приглядывал. Знаешь, что первое пришло в голову — Кевину, не мне? Как ты запер нас обоих в подвале номера шестнадцатого. Кевину было два, что ли, может, три? Тридцать лет прошло, а он по-прежнему не любил туда ходить. Да, в ту ночь за ним отлично приглядели.

Шай захохотал, откинувшись назад так, что стул опасно накренился. Тени превратили глаза и рот брата в бесформенные провалы.

— В ту ночь… — повторил он. — Ну конечно. Хочешь знать, что случилось в ту ночь?

— Кевин описался. Его просто парализовало. Я ободрал руки в лохмотья, пытаясь оторвать доски с окна, чтобы выбраться. Вот что случилось.

— В тот день па уволили, — сказал Шай.

Вообще-то па увольняли постоянно, а потом и вообще перестали нанимать. Эти дни никому не нравились, тем более что обычно недельная получка заменяла отцу заявление об уходе.

— Уже стемнело, а его все нет и нет, — продолжал Шай. — Тогда ма отправила нас всех в постель — мы тогда вчетвером спали на матрасах в задней спальне; это потом, когда появилась Джеки, девчонок переселили в другую комнату. Ма завелась по полной программе: мол, она на порог отца не пустит, пусть спит в канаве, откуда родом, и пусть его отдубасят, переедут машиной и бросят в тюрьму одновременно. Кевин скулил, что хочет папу, черт его знает зачем, ма заорала, дескать, заткнись и спи, а то твой драгоценный папочка вообще больше не придет. Я спросил, что делать дальше, а она ответила: «Теперь ты мужчина в доме, будешь о нас заботиться. В любом случае у тебя получится лучше, чем у этого засранца». Если Кевину было два, то мне, стало быть, сколько? Восемь?

— Так и знал, что во всей истории ты окажешься главным мучеником.

— А потом среди ночи заявился па, выломал дверь. Мы с Кармелой выскочили в гостиную — а он там швырял в стену свадебный сервиз, предмет за предметом. У мамы все лицо в крови, она визжит и обзывает отца какими только можно словами. Кармела вцепилась в папу, он отшвырнул ее в угол и начал орать, что это мы, гребаные дети, поломали всю его жизнь, что нас надо утопить, как котят, перерезать глотки — и снова стать свободным человеком. Заметь, говорил он на полном серьезе. — Шай налил себе еще на дюйм виски и протянул бутылку мне. Я покачал головой. — Ну, сам разберешься. Он направился в спальню, прирезать нас всех скопом. Ма прыгнула на него, заорала, чтобы я увел малышей. Я ведь мужчина в доме? Я вытащил твою задницу из постели, сказал, что надо уходить. Ты расхныкался: вот еще, никуда не пойду, чего ты командуешь… Я знал, что ма не удержит папу надолго, отвесил тебе подзатыльник, Кевина взял под мышку, а тебя потащил за шиворот футболки. И куда мне вас было вести? В полицию?

— А соседи на что? Целая куча соседей…

На лице Шая появилась гримаса отвращения.

— Ага. Надо было вывалить наше грязное белье перед всей Фейтфул-плейс, подарить им такой жирный скандал, что до конца жизни хватит вспоминать. Ты бы так поступил? — Шай отпил большой глоток и, морщась, запрокинул голову. — Может быть, ты так и поступил бы. И другие. А я бы стыдился всю жизнь. Мне даже в восемь лет гордость не позволила.

— В восемь лет и мне тоже. А сейчас я вырос, и мне намного сложнее понять, почему запереть младших братьев в гиблом месте — это повод для гордости.

— Это лучшее, что я мог для вас сделать. По-твоему, это вы с Кевином пережили ужасную ночь? Отсиделись там, а потом па успокоился, и я за вами пришел. Я бы все отдал, чтобы остаться с вами в этом подвале, но мне нужно было вернуться.

— Перешли мне счет от твоего психотерапевта, — сказал я.

— Не нужна мне твоя долбаная жалость! Оттого, что вам пришлось несколько минут посидеть в темноте, угрызения совести меня мучить не станут.

— Ты мне все это рассказываешь в оправдание двух убийств? — поинтересовался я.

Воцарилось молчание.

— Под дверью долго подслушивал? — наконец спросил Шай.

— Зачем? Я и так все знаю.

— Холли собирается тебе что-то сказать.

Я не ответил.

— И ты ей поверишь.

— Эй, она моя дочка. Можешь считать меня нюней.

Он покачал головой:

— Я совершенно не об этом. Просто она — ребенок.

— От этого она не становится тупой. Или лгуньей.

— Нет. Но зато у нее весьма развито воображение.

Когда меня оскорбляют, поминая что угодно — от моего мужского достоинства до гениталий моей матери, — я и ухом не веду. А вот от одного только предположения, что из-за Шая я не поверю родной дочери, у меня начало подниматься давление.

— Давай напрямик: мне не нужно, чтобы Холли мне что-то рассказывала, — торопливо заметил я. — Мне точно известно, что ты сделал — и с Рози, и с Кевином. Я знал это гораздо раньше, чем ты думаешь.

Шай снова откинулся на стуле и достал из буфета пачку сигарет и пепельницу: при Холли и он не курил. Не спеша содрав с пачки целлофан, размял сигарету и задумался, по-новому раскладывая в мозгу факты и анализируя получившуюся картину.

— У тебя три набора, — заметил он. — То, что тебе известно; то, что ты думаешь, что тебе известно; то, что ты можешь использовать.

— Потрясающе, Холмс. Что дальше?

Его плечи напряглись. Похоже, Шай принял решение.

— Хорошо, давай напрямик: я шел в номер шестнадцатый не для того, чтобы обидеть твою подругу. Такого даже и в мыслях не держал, пока все не случилось. Ты хочешь меня представить главным злодеем; я знаю, что это прекрасно совпадает со всем, во что ты верил. Но все было не так. Не так просто.

— Это меня радует. Какого черта ты вообще туда отправился?

Шай положил локти на стол и стряхнул пепел с сигареты, глядя, как разгорается и гаснет оранжевый огонек.

— Как только я устроился в магазин велосипедов, я откладывал каждый пенни из зарплаты. Конверт с деньгами прятал за постером Фарры Фосетт, помнишь его? Чтобы ни па не нашел, ни вы с Кевином.

— Я свои прятал в рюкзаке, за подкладкой.

— Ага. Ну, большую часть я отдавал ма на хозяйство, кое-что тратил на пиво, так что откладывал не много… А чтобы не свихнуться в этом бедламе, я говорил себе, пересчитывая деньги, что к тому времени как я накоплю на съемную комнату, ты подрастешь и сможешь приглядывать за младшими. Кармела тебе помогла бы — она женщина крепкая, всегда была такой. Вы вдвоем прекрасно управились бы, а там, глядишь, Кевин и Джеки стали бы на ноги. Мне так хотелось тишины и покоя, собственного жилья, куда можно позвать друзей, привести девушку или просто выспаться как следует, не прислушиваясь вполуха, как там па…

В голосе Шая звучала старая, истершаяся мечта.

— У меня почти получилось, — продолжал он. — Почти… В новом году я уже собирался подыскивать жилье… Но тут Кармела обручилась, они хотели сыграть свадьбу как можно скорее, как только кредит получат. Она, как и я, заслужила право выбраться… Видит Бог, мы оба заслужили. Значит, оставался ты.

Он бросил на меня усталый злобный взгляд поверх стакана, словно не узнавая. Шай смотрел не с братской любовью, а будто бы на огромное препятствие, перекрывшее дорогу и бьющее по ногам в самые неподходящие моменты.

— Впрочем, ты об этом не задумывался, — сказал Шай. — А когда я узнал, что ты собрался линять, да еще в Лондон… К чертям семью, да? К чертям твою очередь брать ответственность, к чертям мой шанс выбраться. Наш Фрэнсис думает только об одном: добраться до девки.

— Я хотел, чтобы мы с Рози были счастливы. Мы могли стать двумя самыми счастливыми людьми в мире, но ты не желал оставить нас в покое.

Шай выпустил из ноздрей струйку дыма.

— Хочешь верь, хочешь нет, я почти оставил, — рассмеялся он. — Да, у меня возникла мысль отметелить тебя перед отъездом, отправить на паром в синяках, чтобы британцы на том берегу устроили тебе проверочку за подозрительный вид. Кевину до восемнадцати оставалось года два с половиной, он присмотрел бы за ма и Джеки; я решил, что потерплю еще немного. Но потом…

Шай устремил взгляд к окну — к темным крышам и сверкающему пряничному фестивалю Хирнов.

— Это все папаша, — задумчиво сказал Шай. — В ту самую ночь, когда я узнал про тебя и Рози, в ту ночь, когда он психанул на улице у дверей Дейли, когда полицию вызывали и прочее… Я бы выдержал еще пару лет, оставайся все по-прежнему. Но он становился хуже. Ты все это пропустил, а мне хватило по самое не могу.

В ту ночь я возвращался домой, отработав за Вигги, не чуя ног от счастья; на всей улице светились окна и слышалось взволнованное бормотание, Кармела подметала осколки разбитой посуды, Шай прятал кухонные ножи… Я все время догадывался, что та ночь многое изменила, однако двадцать два года считал, что не выдержала Рози. Мне и в голову не пришло, что кто-то другой находился гораздо ближе к краю пропасти.

— Ты решил запугать Рози, чтобы она меня бросила?

— Да, решил. Только не запугать, а попросить. Я имел на это право.

— Вместо того чтобы поговорить со мной? Настоящие мужчины решают свои проблемы без наездов на девушек.

— Я бы с тобой разобрался, если бы верил, что это хоть как-то поможет, — возразил Шай. — По-твоему, мне очень хотелось раззвонить о наших семейных делах какой-то девчонке только потому, что она тебя ухватила за яйца? Я же знал тебя: сам ты никогда бы до Лондона не додумался — ни мозгов, ни смелости не хватило бы на такое решиться. Я понял, что Лондон — идея Рози, а значит, тебя можно уговаривать до посинения, а ты поедешь, куда она прикажет. Без нее ты бы дальше Графтон-стрит не сунулся. Вот я и пошел искать Рози.

— И нашел.

— Легко! Я знал, когда вы собрались сбежать, знал, что Рози обязательно зайдет в номер шестнадцатый. Я дождался твоего ухода, а потом проскочил дворами. — Шай затянулся и внимательно посмотрел на поднимающийся дым. — Я не боялся с ней разминуться, потому что видел тебя из верхних окон. Стоит себе, ждет под фонарем, рюкзачок и все дела, из дому сбегает. Прелесть.

Настоятельное желание вбить его зубы ему в глотку поднималось в отдаленных закоулках мозга. Та ночь принадлежала мне и Рози, словно тайный воздушный шар, на котором мы мечтали умчаться прочь. Шай перепачкал его весь своими грязными лапами, будто подглядывал, как мы целуемся.

— Она пришла тем же путем, дворами, — продолжил Шай. — Я спрятался в углу, а потом шел за ней до верхней комнаты. Рози, конечно, перепугалась, но не так чтобы очень. В смелости ей не откажешь.

— Да, — подтвердил я.

— Я не пугал ее. Объяснил, что у тебя есть долг перед семьей, что через пару лет, как Кевин подрастет, вы можете отправляться куда захотите, хоть в Австралию… Но до тех пор ты принадлежишь семье. «Ступай домой, — сказал я Рози. — Если тебе не улыбается ждать несколько лет, найди другого парня; если хочешь в Англию, езжай. Только оставь в покое Фрэнсиса».

— Вряд ли она спокойно выслушала твои приказы.

Шай коротко фыркнул и затушил сигарету.

— Это уж точно. Сначала она подняла меня на смех, сказала, чтобы я сам шел домой баиньки, а то дамочки больше любить не будут. А как до нее дошло, что я говорю всерьез, она дала жару. Слава Богу, не орала во всю глотку, но разошлась будь здоров.

Она не кричала еще и потому, что я ждал всего в нескольких шагах за стеной. Крикни она меня, я мигом оказался бы рядом. Но Рози решила сама разобраться с этим болваном, ей в голову не пришло позвать на помощь.

— Вот она и начала меня поливать, мол, своими делами занимайся, а ко мне не лезь; нас не касается, если не способен свою жизнь наладить; да твой брат стоит десятка таких, как ты; тупая скотина, и такой, и сякой… Фрэнсис, я ведь тебе одолжение сделал, что избавил от подобного на всю жизнь!

— Обязательно пришлю тебе открытку с благодарностью, — заметил я. — Скажи мне, а что стало толчком?

Шай не спросил «к чему?» — мы уже прошли эту стадию игры.

— Я пытался с ней поговорить… — ответил он с застарелой яростью в голосе. — Объяснил ей, на что похож па, что он вытворяет, каково это — каждый день возвращаться в наш дом… Я так хотел, чтобы она выслушала, хоть минутку…

— А она не стала, нахалка!

— Она хотела уйти. Я стоял в дверях, она сказала, чтобы я пропустил ее, я схватил ее. Ну, просто чтобы она осталась. И тогда… — Шай потряс головой, его взгляд скользил по потолку. — Я с девчонками никогда не дрался. А эта все никак не затыкалась, не останавливалась… Она, дрянь этакая, отвечала по-настоящему; я потом ходил весь в царапинах и синяках. Сучка мне чуть-чуть коленом по яйцам не попала.

Вспомнились приглушенные стоны, ритмичное уханье… А я улыбался небу, вспоминая Рози…

— Мне только нужно было, чтобы она успокоилась и выслушала. Я схватил ее и двинул к стене. Она стукнула меня по голени и попыталась выцарапать глаза… — сказал Шай, обращаясь к теням в углу. — Я не хотел, чтобы так все закончилось.

— Просто так случилось.

— Ага. Когда я осознал… — Он помотал головой. — Потом, когда я взял себя в руки… Я не мог оставить ее там.

Подвал. Шай полон сил, но Рози не была пушинкой; я представил себе, как он волок тело вниз по бетонным ступенькам… Фонарь, ломик, цементная плита, прерывающееся дыхание Шая, любопытные крысы по углам, скрюченные пальцы Рози на мокром грязном полу.

— Ты ее карманы проверил?

Представив его руки на бездыханном теле Рози, я изготовился перегрызть брату глотку.

— Охренел? — Шай презрительно скривил губы. — За кого ты меня принимаешь? Я не трогал ее, только перетащил. Записка осталась в комнате наверху. Я прочитал и сразу понял: половина пусть так и лежит — если кто-то захочет узнать, куда пропала Рози. Это было как судьба… — Он то ли вздохнул, то ли хмыкнул. — Как знак.

— Зачем ты забрал первую половину?

— А что с ней еще было делать? — пожал плечами Шай. — Я положил ее в карман, хотел уничтожить, а позже решил — мало ли, пригодится еще.

— И пригодилась. Господи, как пригодилась! Это тоже знак?

— Ты все ждал в верхнем конце улицы, — продолжил Шай, не обращая на меня внимания. — Я решил, что ты еще пару часов подождешь, и пошел домой.

Вспомнился шорох и топот по задним дворам, пока я ждал и начинал беспокоиться.

Мне хотелось услышать ее последние слова; узнать, понимала ли она, что происходит; было ли ей страшно или больно; звала ли она меня в последний миг. Даже если бы существовала возможность получить ответ, я не мог заставить себя спросить.

— Ты, наверное, здорово разозлился, когда я не вернулся, — заметил я. — Я все-таки забрался дальше Графтон-стрит. Не в Лондон, но далековато. Ты меня недооценил.

— Скорее, переоценил… — Шай скривил губы. — Я думал, ты сообразишь, что нужен семье. — Он подался вперед над столом. — За тобой должок. Мне, и маме, и Кармеле; мы тебя всю жизнь кормили, одевали и защищали, стояли между тобой и па. Мы с Кармелой бросили учебу, чтобы ты получил образование. У нас на тебя все права. А Рози не имела никакого права вмешиваться.

— И это дало тебе право убить ее.

Шай прикусил губу и снова потянулся за сигаретами.

— Называй как хочешь, — сказал он. — Я знаю, что произошло.

— Прекрасно. А что произошло с Кевином? Как ты назовешь это? Убийство?

Лицо Шая потеряло выражение — словно захлопнулись железные ворота.

— Я ничего не делал Кевину. Никогда. Я не мог обидеть своего брата.

— Конечно, — захохотал я. — Как же он выпал из окна?

— Упал. Он напился, место небезопасное, вот и сорвался в темноте.

— Да уж, небезопасное. Кевин это хорошо знал. Что он там делал среди ночи?

Шай пожал плечами, устремив на меня пустой взгляд голубых глаз.

— Откуда мне знать? Говорят, он тяготился чувством вины, или с тобой встретился. По-моему, его что-то беспокоило, он пытался разобраться.

Шаю хватило ума не упоминать записку в кармане Кевина.

— Это твоя версия. — У меня постепенно росло желание вбить зубы братца ему в глотку.

— Он упал, — заявил Шай. — Вот что произошло.

— Тогда послушай мою версию. — Я взял сигарету из пачки Шая, налил себе виски и откинулся в тень. — Жили-были три брата, прямо как в сказке. Однажды ночью младший проснулся и обнаружил, что остался в комнате один. Оба его брата ушли. Пока что ничего особенного, но наутро младший вспомнил это, когда домой вернулся только один брат. Второй пропал навсегда — ну, по крайней мере на двадцать два года.

Выражение лица Шая не изменилось; не дрогнул ни один мускул.

— Когда пропавший брат все-таки вернулся домой, он приехал искать погибшую девушку — и нашел. Тогда младший вспомнил ту самую ночь, когда его братьев не было дома: один ушел с любовью в сердце, другой — с черной думой.

— Да я ничего такого не задумал. По-твоему, Кевину хватило мозгов все это сложить? Ты, наверное, шутишь.

Голос Шая чуть дрогнул — вот и славно, не я один терял остатки терпения.

— Для этого не нужно быть гением, — сказал я. — И когда бедняга все понял, то чуть не потерял голову. Он не хотел верить, что его родной брат убил девушку. Думаю, весь последний день своей земной жизни он с ума сходил, пытаясь найти другое объяснение. Он десять раз звонил мне, надеясь, что я придумаю или хотя бы сниму с него тяжкую ношу.

— Так ты винишь себя, что не ответил на звонки младшего брата, и пытаешься свалить все на меня?

— Я выслушал твою историю, так дай мне закончить мою. К вечеру воскресенья Кевин места себе не находил. Быстротой ума и сообразительностью он не отличался, спаси его Господи, вот ему и пришло в голову самое простое и самое честное: поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, послушать, что ты скажешь. Ты велел ему ждать тебя в номере шестнадцатом, и дурачок помчался туда. Вот объясни мне, как по-твоему, он приемный? Или какая-то мутация?

— Его всю жизнь защищали, вот в чем дело.

— Только не в прошлое воскресенье. Он считал себя в полной безопасности, ты вывалил на него всю эту лицемерную чушь, что мне плел: об ответственности за семью, о собственном жилье… Но Кевин понял один простой и ясный факт: ты убил Рози Дейли. Этого он вынести не мог. Чем он достал тебя окончательно? Тем, что собирался при первой возможности все рассказать мне? Или ты даже не стал выяснять, а просто убил и его?

Шай вздрогнул, как загнанный зверь.

— Да ты и понятия не имеешь! — воскликнул он. — И никто никогда не имел.

— Ну так просвети меня, растолкуй. Для начала, как ты заставил его высунуться из окна? Классный фокус; хотелось бы узнать, как тебе удалось.

— А кто сказал, что это я?

— Расскажи, Шай. Я сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как треснул его череп, ты еще оставался наверху или сразу побежал вниз, сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Просил о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как умирает твой младший братишка?

Шай навис над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.

— После твоего отъезда я двадцать два года ждал своего шанса… Двадцать два проклятых года! Ты не представляешь, каково это. Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей как нормальные люди, довольные, как поросята в луже. А я — здесь, безвылазно, в этой дыре… — Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. — У меня тоже все могло быть. Я мог бы… — Он взял себя в руки, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. — Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, магазин раскручу, куплю квартиру, заведу семью — женщины меня любят. И никто не отнимет у меня этот шанс. Никто!

— А Кевин мог отнять, — заметил я.

Снова вздох, словно шипение хищника.

— Каждый раз, черт подери, как только я почую вкус свободы, один из моих родных братьев меня тормозит! Я пытался объяснить Кевину, только он не хотел понимать. Тупой придурок, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает в руки… — Шай оборвал фразу, тряхнул головой и яростно смял сигарету.

— Ну да, так случилось. Снова. Надо же, какая невезуха!

— Бывает.

— Наверное. Знаешь, я бы на это купился, если бы не записка… Кевин выпал из окна, а тебе в голову внезапно пришло: «Господи, вот сейчас пригодится та бумажка, которую я таскаю с собой двадцать два года!» И что, ты бросился за ней домой, рискуя быть замеченным на выходе или на входе? Нет, записка была с тобой. Ты все спланировал.

Шай взглянул на меня — его глаза горели голубым огнем, пылали горячей ненавистью, почти вдавившей меня в спинку стула.

— А ты, сволочь, совсем обнаглел! И как у тебя совести хватает мне такое говорить?! По-твоему, я все забыл?

Тени в углах постепенно превращались в темные глыбы.

— О чем ты? — недоуменно спросил я.

— О чем? Да как ты смеешь меня называть убийцей, если…

— Послушай, если не хочешь, чтобы тебя называли убийцей, не надо убивать.

— Ты сам такой же. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейскими разговорами, с полицейскими приятелями… Другим морочь голову сколько хочешь, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.

— Нет, не такой. Я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?

— Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.

В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.

Мне стукнуло восемнадцать, ему — девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.

Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.

— Ступай, — сказал Шай, положив ногу на стул. — Отправляйся домой.

— Отвали. Я вчера там был.

— И что? Иди снова. Я в прошлые выходные два раза ходил.

— Твоя очередь.

— Он будет дома с минуты на минуту. Иди.

— А ты меня заставь.

Драка кончилась бы тем, что выкинули бы обоих. Шай еще какое-то время ел меня глазами, соображая, насколько я серьезен; потом наградил меня взглядом, полным отвращения, сполз с табурета и отпил из кружки.

— Если бы у нас двоих духу хватило, мы покончили бы с этим дерьмом… — сказал он еле слышно, зло, ни к кому не обращаясь.

— Надо от него избавиться, — произнес я.

Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.

— Типа, выгнать?

— Нет. Ма пустит его обратно. Святость брака, все такое.

— А тогда как?

— А вот так. Избавиться.

— Ты шутишь…

Я и сам еще этого не понял, пока не увидел выражение лица Шая.

— Нет. Не шучу.

Вокруг нас гудел паб, забитый доверху звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Мы двое оставались немы и неподвижны. Я был трезв как стеклышко.

— Ты уже думал об этом?

— Как будто ты не думал.

Шай подтянул к себе табурет и снова уселся, не спуская с меня глаз.

— Как?

Я не моргал: стоит только дрогнуть, и Шай отмахнется, как от детского лепета, уйдет и унесет с собой наш шанс.

— Он приходит домой на бровях — сколько раз в неделю? Ступени хлипкие, ковер драный… Рано или поздно он упадет и пролетит четыре пролета, головой вперед. — У меня горло перехватило оттого, что я произнес это вслух.

Шай, задумавшись, припал к кружке, потом вытер губы кулаком.

— Одного падения не хватит, чтобы наверняка…

— Кто знает. Зато подходящее объяснение, почему у него череп раскроен.

Во взгляде Шая смешались подозрение и — впервые в нашей жизни — уважение.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Так дело же для двоих.

— То есть сам не справишься.

— Вдруг он начнет сопротивляться? Вдруг его нужно будет перетащить? Кто-то может проснуться, нам понадобится алиби… Если браться одному, больше вероятности, что все пойдет наперекосяк. Если вдвоем…

Шай зацепил лодыжкой ножку другого табурета и подтянул к нам.

— Садись. Дома десять минут подождут.

Я взял свою кружку, мы уперли локти в стойку и пили, не глядя друг на друга.

— Я много лет пытался придумать, как выбраться, — сказал Шай.

— Знаю. Я тоже.

— Иногда, мне кажется, если не найду выхода, то свихнусь.

Это взаправду походило на разговор родных братьев, и я поразился, как это приятно.

— Я уже почти свихнулся, — заметил я. — Нутром чувствую.

Шай кивнул, ничуть не удивившись:

— Ага. И Кармела тоже.

— Джеки как-то нехорошо выглядит в последнее время. Она какая-то рассеянная стала.

— С Кевином все в порядке.

— Пока. Насколько нам известно… — Шай помолчал и добавил: — Это лучшее, что мы можем сделать не только для себя, но и для них тоже.

— Если я чего-то не пропустил, это единственное. Не лучшее. Единственное.

Мы наконец взглянули друг другу в глаза. В пабе становилось шумнее; чей-то голос произнес концовку анекдота, и угол взорвался крепким, грязным смехом. Мы двое не моргали.

— Я об этом думал. Пару раз, — сказал Шай.

— Я годами об этом думал. Думать легко. А вот сделать…

— Да. Это совсем другое. Это…

Шай потряс головой, раздувая ноздри в такт дыханию.

— А потянем? — спросил я.

— Не знаю…

Мы замолкли, прокручивая в голове лучшие моменты отцовской любви.

— Да, — сказали мы одновременно.

Шай протянул мне руку. Его белое лицо покрылось красными пятнами.

— Ладно, — сказал он, тяжело дыша. — Я «за». А ты?

— И я тоже. — Я хлопнул его по ладони. — Заметано.

Мы до боли сцепили руки. Мгновение набухало, ширилось, заползало в каждый угол. Меня охватило головокружительное, сладко-болезненное чувство, как будто ширяешься зельем, от которого станешь калекой, но кайф таков, что только и думаешь, как добавить глубже в вену.

Той весной мы с Шаем в первый и последний раз сблизились по своей воле. Каждые несколько дней мы, отыскав укромный уголок в «Блэкберде», обсуждали наш план, рассматривали его со всех сторон, оттачивали сложные места, отбрасывали все, что могло не сработать, и начинали снова. Мы ненавидели друг друга до глубины души, но это не имело значения.

Шай вечер за вечером обхаживал Нуалу Манган с Коппер-лейн, сволочь и идиотку. Ее мамаша на всю округу славилась своим мутным взглядом, и как только Нуала пригласила Шая домой на чай, он стащил из шкафчика в ванной пригоршню валиума. Я часами штудировал медицинские справочники в библиотеке торгового центра «Илак», выясняя, сколько валиума нужно скормить стокилограммовой женщине или семилетнему ребенку, чтобы обеспечить беспробудный сон ночью и пробуждение в нужное время. Шай пешком отправился в Баллифермот, где его никто не знал и где копы не стали бы искать, чтобы купить отбеливатель — замывать следы. Меня почему-то охватило желание помогать ближним, и я каждый вечер вместе с ма готовил десерт — па отпускал грязные шуточки по поводу моего превращения в педика, но каждый день приближал нас к развязке, и я все легче переносил насмешки. Шай слямзил на работе ломик и спрятал его под половицей рядом с нашими сигаретами. Мы оба действовали сноровисто, стали отличной командой.

Считайте меня извращенцем, но весь месяц, пока мы строили планы, меня обуревал восторг. Да, спал я беспокойно, однако чувствовал себя то ли архитектором, то ли режиссером — видел перспективу, строил планы. Впервые в жизни я сооружал что-то громадное, сложное — и чрезвычайно полезное.

Неожиданно па предложили работу на две недели; стало быть, в последний вечер он появится дома в два часа ночи с таким уровнем алкоголя в крови, что любые подозрения копов рассеются как дым. Медлить было нельзя. Мы начали обратный отсчет: две недели.

Мы отточили наше алиби так, что от зубов отскакивало: семейный ужин, на десерт — бисквитные пирожные, пропитанные хересом (плод моих новых домашних обязанностей — херес не только растворяет валиум лучше воды, но и маскирует вкус, а отдельные пирожные означают индивидуальную дозу); поход на дискотеку в «Гроув» с целью порыбачить в свежем омуте милых дамочек; впечатляющий скандал в полночь — с шумным выдворением из клуба за оскорбительное поведение и за принос и распитие напитков; поход домой, с освежающей остановкой на берегу канала, чтобы прикончить контрабандное пиво. Дома оказываемся примерно в три ночи, когда валиум начнет рассасываться, — и обнаруживаем ужасающую картину: любимый отец лежит у подножия лестницы в луже крови. Безнадежно запоздалое искусственное дыхание рот в рот, безумный стук в дверь сестер Харрисон, дикий телефонный звонок в больницу. И все — кроме остановки на берегу канала — будет правдой.

Возможно, нас зацапают. Несмотря на врожденные способности, мы слишком многое упустили, еще больше могло пойти неправильно. Я даже тогда понимал это — и не огорчался: нам выпал шанс. Внутри себя я уже проживал каждый день как отцеубийца. А потом я и Рози Дейли отправились в «Галлиган», и она сказала — «Англия».

Я заявил Шаю, что иду на попятный. Он сначала не понял, решил, что я тупо шучу. Убедившись, что я серьезен, он разъярился, стал запугивать меня, угрожал и даже умолял. Когда ничего не вышло, он схватил меня за шкирку, вытащил из «Блэкберда» и отметелил — я целую неделю не мог ходить прямо. Я даже не защищался, в глубине души понимая, что он имеет право. Когда он утомился и рухнул рядом со мной в проулочке, то мне показалось — хотя я почти ничего не видел от крови, — что он плачет.

— Мы сейчас говорим о другом, — напомнил я.

— Сначала я решил, что ты струхнул, — сказал Шай, словно не слыша меня. — Поджилки затряслись, как до дела дошло… Так я считал несколько месяцев, а когда поговорил с Имельдой Тирни, то понял: поджилки тут ни при чем. Для тебя всю жизнь имело значение только то, чего хочешь ты. Ты нашел легкий способ получить желаемое и наплевал на остальное: на семью, на меня, на все наши обещания…

— Погоди-ка, ты обвиняешь меня в том, что я никого не убил?

Губы Шая презрительно вытянулись; в детстве он всегда корчил эту гримасу, если я старался ему в чем-то подражать.

— Не умничай. Я обвиняю тебя в том, что ты считаешь себя выше меня. Может, твои приятели-копы и верят, что ты хороший, может, ты и сам в это веришь, но я знаю лучше. Я знаю, кто ты.

— Ты и понятия не имеешь, кто я.

— Да ну? Ты ведь в полицию пошел только из-за того, что мы почти совершили той весной. Из-за того, что ты чувствовал.

— То есть меня охватило желание исправить ужасное прошлое? Тебе бы мелодрамы писать!.. Увы, ты не прав. Прости, что разочаровал.

Шай громко рассмеялся и снова стал похож на беспечного бедового подростка.

— Исправить? Нет, это не для нашего Фрэнсиса. А вот полицейским жетоном прикрыться, чтобы все с рук сходило… Интересно, детектив, что ты уже натворил?

— Да пойми своей тупой башкой: все твои «если бы», «но», «почти» ничего не значат! Я чист. Хочешь, зайду в любой полицейский участок и признаюсь во всем, что мы планировали той весной? Если мне и влетит, то лишь за то, что отнимаю у полиции время. Это не церковь, за дурные мысли в ад не отправят.

— А разве тебя не изменил тот месяц, когда мы готовились? Скажи, что ты остался прежним. Давай.

Па всегда говорил — за несколько секунд до первого удара, — что Шай не умеет вовремя остановиться.

— Ради Господа нашего Иисуса-младенца на небесах… — В моем голосе ясно звучало предупреждение. — Ты хочешь меня обвинить в том, что ты сделал с Рози?

Снова движение губ — то ли тик, то ли оскал.

— Я не намерен терпеть твой самодовольный взгляд в моем собственном доме. Ты ничем не лучше меня.

— А вот тут ты не прав. Да, конечно, мы с тобой вели интересные разговоры, но если обратиться к реальным фактам, то я и пальцем не тронул папу, а ты убил двоих. Можешь считать меня психом, но я вижу различия.

Челюсть Шая снова окаменела.

— Я ничего не делал Кевину. Ничего.

Иными словами, время откровений кончилось.

— Может быть, я псих, — начал я, — но складывается такое впечатление, будто ты ждешь, что я кивну, улыбнусь и уйду. Сделай одолжение, скажи, что я ошибаюсь.

В безумном взгляде Шая полыхнул огонь ненависти, чистый как зарница.

— Оглянись, детектив. Не замечаешь? Ты вернулся туда, откуда начал. Ты снова нужен своей семье, ты снова нам должен, и на сей раз ты заплатишь. Тебе повезло: сейчас тебе нужно просто встать — и уйти. Конечно, если ты не горишь желанием выполнять свою долю работы.

— По-твоему, я отпущу тебя?

Движущиеся тени превратили лицо Шая в маску дикого зверя.

— Что ты можешь доказать, легавый? Кевина нет, некому сказать, что меня той ночью дома не было. В отличие от тебя Холли на семью стучать не будет, даже если ей руки выкручивать; вдобавок слова ребенка за чистую монету никто не примет. Вали обратно в свою лавочку, и пусть твои дружки тебя ублажают, пока не надоест. У тебя ничего нет.

— Непонятно, с чего ты взял, будто я собираюсь что-то доказывать. — Я резко пихнул стол в живот Шаю.

Стаканы, пепельница и бутылка разлетелись в стороны, а брат с рычанием упал навзничь. Я пинком убрал с дороги стул и прыгнул на Шая. В этот момент я осознал, что шел в эту квартиру убивать.

Через секунду Шай подобрал бутылку и нацелил ее мне в голову: он тоже был готов меня убить. Я увернулся, но бутылка зацепила мне висок. Я встряхнулся, отгоняя россыпь звездочек, ухватил Шая за волосы и начал колотить головой о пол. Брат ухитрился отпихнуть меня столешницей, и я тяжело рухнул на спину; Шай прыгнул на меня, и мы сцепились, метя друг другу по уязвимым местам. Ни Шай, ни я не отпускали яростного захвата, прижавшись щекой к щеке, как пара любовников. Девятнадцать лет тренировки научили нас драться почти бесшумно, не привлекая внимания людей на первом этаже. Слышалось только тяжелое напряженное дыхание и иногда глухой мягкий стук, когда удар находил цель. Я чувствовал запах мыла «Пальмолив» — прямо из нашего детства — и горячий запах звериной ярости.

Шай ткнул коленом мне в пах и отцепился, пытаясь подобрать ноги, но удар не попал в цель, а я оказался проворнее. Я вывернул Шаю руку, швырнул на спину и провел апперкот в челюсть. Когда он обрел способность ясно видеть, я уже упер колено в его грудь, а ствол пистолета приставил ко лбу.

Брат оцепенел.

— Подозреваемый был проинформирован, что арестован по подозрению в убийстве, и соответствующим образом предупрежден. Он ответил, цитирую: «Отвали», конец цитаты. Я объяснил, что процедура пройдет спокойнее, если он окажет содействие, и предложил подставить руки для наручников. Подозреваемый пришел в ярость и напал на меня, ударив в нос, — смотри прилагаемые фотографии. Я попытался уклониться от противоборства, но подозреваемый блокировал пути отхода. Я извлек оружие и предложил ему освободить дорогу. Подозреваемый отказался.

— Родного брата… — процедил Шай. В драке он прикусил язык; и на губах пузырилась кровь. — Как последняя сволочь…

— Кто бы говорил! — Прилив ярости буквально подбросил меня, и я чуть не спустил курок. В глазах Шая вспыхнул ужас, и это подействовало, как глоток шампанского. — Подозреваемый продолжал оскорблять меня и добавил, цитата: «Убью гада», конец цитаты, затем сообщил, цитата: «Я не пойду в чертову тюрьму, лучше помереть», конец цитаты. Я пытался успокоить его, уверяя, что ситуацию можно разрешить мирным путем, и снова потребовал пройти со мной в участок, чтобы побеседовать в надлежащей обстановке. Подозреваемый был в крайне возбужденном состоянии и не воспринимал мои слова. Судя по всему, задержанный находился под воздействием наркотиков, вероятно, кокаина, поскольку его поведение было неадекватным. Впрочем, такое неустойчивое состояние может свидетельствовать и о психическом расстройстве.

Шай стиснул зубы.

— Ты еще и психом меня выставить собрался? Чтобы меня запомнили таким?

— Главное — работу сделать. Я пытался взять ситуацию под контроль, безрезультатно уговаривал подозреваемого успокоиться, но его возбуждение нарастало. Он ходил взад-вперед, бормоча про себя, и бил по стенам и по своей голове сжатым кулаком. В конце концов подозреваемый схватил… Давай-ка придумаем тебе что-нибудь посерьезнее бутылки; ты же не хочешь выглядеть девчонкой. Что ты схватил?

Я внимательно осмотрел комнату: ящик с инструментами, разумеется, аккуратно задвинут под комод.

— Гаечный ключ там? Подозреваемый схватил гаечный ключ из открытого ящика с инструментами, смотри прилагаемую фотографию, и повторил свою угрозу убить меня. Я приказал ему бросить оружие и попытался отодвинуться на безопасное расстояние. Он нацелился мне в голову и пошел на меня. Я уклонился от удара, сделал предупредительный выстрел над плечом подозреваемого — не бойся, приличную мебель не задену — и предупредил, что в случае повторного нападения у меня не останется выбора, кроме как стрелять на поражение.

— Ты блефуешь. Придется рассказывать Холли, как ты убил ее дядю Шая…

— Я расскажу Холли сладенькую сказочку, и моя дочь больше никогда близко не подойдет к этой драной вонючей семье. Когда она вырастет и с трудом припомнит, кто ты такой, я объясню ей, что ты оказался убийцей и получил по заслугам.

Кровь из раны на моем виске стекала на Шая, крупные капли пропитывали его свитер и шлепали по лицу. Нам обоим было наплевать.

— Подозреваемый снова попытался ударить меня гаечным ключом, на этот раз успешно, смотри медицинский отчет и прилагаемые фотографии раны на голове — уж поверь мне, солнышко, рана на голове будет первый сорт. От удара я рефлекторно нажал спусковой крючок пистолета. Я уверен, что если бы не был частично оглушен ударом, то сумел бы нанести несмертельное поражение. Однако я также уверен, что в данных обстоятельствах применение оружия оставалось единственной возможностью, и если бы я помедлил еще несколько секунд, моя жизнь подверглась бы серьезной опасности. Подпись: сержант уголовной полиции Фрэнсис Мэки. И раз некому будет опровергнуть мою аккуратную официальную версию, кому они поверят, как ты думаешь?

В глазах Шая не осталось ни разума, ни осторожности.

— С души воротит, продажная свинья, — сказал он и плюнул кровью мне в лицо.

Словно молния сверкнула у меня перед глазами, словно солнце брызнуло сквозь разбитое стекло и ослепило меня. Я нажал на спусковой крючок. Огромная тишина ширилась и ширилась, заполняя весь мир, — не осталось ни единого звука, кроме ритмичных порывов моего дыхания. Такой ослепляющей свободы, похожей на полет, таких диких чистых высот, готовых разорвать грудь, я не ощущал прежде никогда в жизни.

Потом свет начал тускнеть, холодная тишина вздрогнула и треснула, звуки и очертания предметов вернулись. Лицо Шая проявилось из белизны, как на фотографии «Полароида»: разбитое, ошарашенное, залитое кровью, но на месте.

Шай издавал страшные звуки — возможно, он смеялся.

— А я говорил… говорил тебе. — Его рука снова заскребла по полу в поисках бутылки.

Я перевернул пистолет и ударил Шая рукояткой по голове. Раздался какой-то рвотный звук, и брат обмяк. Я застегнул наручники на его запястьях, аккуратно и плотно, убедился, что он дышит, и прислонил его к краю дивана, чтобы он не захлебнулся кровью. Потом я убрал пистолет и достал мобильник. Набрать номер оказалось непросто: пальцы размазали кровь по кнопкам, а капли с виска залили экран; пришлось вытереть телефон о рубашку. Я одним ухом ждал шагов на лестнице, но слышал только еле слышное тупое бормотание телевизора; оно заглушило все удары и рычание, которые могли просочиться за дверь. Примерно с третьей попытки я дозвонился до Стивена.

Он приветствовал меня с вполне объяснимой долей осторожности:

— Детектив Мэки?

— Сюрприз, Стивен. Я взял нашего парня. Взял, надел наручники и ни хрена этому не рад.

Молчание. Я наматывал круги по комнате, одним глазом следя за Шаем, другим выискивая по углам несуществующих сообщников. Спокойствия как не бывало.

— В сложившейся ситуации было бы куда лучше — во всех отношениях, — чтобы арест производил не я. По-моему, ты заслужил первую медальку на ошейник.

Стивен заинтересовался.

— Договорились.

— Только учти, малыш, это вовсе не заветный подарочек, который оставляет Санта в чулке на Рождество. Снайпер Кеннеди устроит жуткий скандал. Твои главные свидетели — я, девятилетняя девочка и озлобленная шалава, которая из принципа будет все отрицать. Шансов получить признание практически ноль. Будет мудро с твоей стороны вежливо поблагодарить меня, предложить связаться с убойным отделом и снова перейти к обычным делам, которыми ты занимаешься на отдыхе. Но если безопасность — не твоя стихия, приезжай сюда, производи свой первый арест по делу об убийстве и получай возможность оформить дело.

— Где вы? — спросил Стивен.

— Фейтфул-плейс, восемь. Позвони в верхнюю квартиру, я открою. Нужно действовать деликатно, без группы поддержки, без шума. Машину оставь подальше, чтобы ее никто не видел. И поторопись.

— Буду минут через пятнадцать. Спасибо, детектив. Спасибо.

Он висел у меня на пятках, он почти докопался. Разумеется, Снайпер ни за что не разрешил бы сверхурочные работы по этому делу: Стивен действовал на свой страх и риск.

— Жду. Кстати, детектив Моран, отличная работа! — сказал я и отключился, прежде чем он опомнился и придумал, что ответить.

— Твоя новая шавка, да? — спросил Шай, морщась от боли.

— Восходящая звезда нашей полиции. Для тебя — все самое лучшее.

Шай попытался сесть прямо, вздрогнул и снова привалился к дивану.

— Мне следовало догадаться, что ты найдешь себе нового жополиза. Ведь Кевина теперь нет.

— Тебе станет легче, если мы снова начнем собачиться? По-моему, мы прошли тот момент, когда это еще имело значение.

Шай вытер губы скованными руками и рассматривал потеки крови на них с каким-то отрешенным интересом.

— Ты действительно…

Внизу открылась дверь, выпустив наружу бурю перекрывающих друг друга голосов, и ма закричала:

— Шимус! Фрэнсис! Ужин готов. Спускайтесь и мойте руки!

Я высунулся на площадку, продолжая зорко наблюдать за Шаем и держась подальше от лестничного колодца и маминого взгляда.

— Сейчас, ма. Мы здесь болтаем.

— Поболтать можете и тут! Или все должны сидеть вокруг стола и ждать, пока вы соизволите спуститься?

Я чуть понизил голос и добавил жалости.

— Мы… Нам обоим надо поговорить. Про всякое, ну, там… Пару минуток, а, мам? Ладно?

— Ладно, — неодобрительно проворчала она. — Еще десять минут подожду. Но если вас не будет…

— Спасибо, мама. Серьезно. Ты — прелесть.

— Конечно, как только что-то нужно, я прелесть, а в остальное время… — Она скрылась в квартире, продолжая ворчать.

Я на всякий случай закрыл дверь на задвижку, достал телефон и сделал несколько снимков наших физиономий в живописных ракурсах.

— Гордишься своей работой? — спросил Шай.

— Полный восторг. Обязательно пришлю тебе фотку, ты неплохо вышел. Впрочем, это не для альбома, а на случай, если ты вдруг по ходу дела вздумаешь ныть насчет жестокости полицейских и попытаешься смешать с дерьмом производящего арест. Улыбочку…

Шай бросил на меня взгляд, который прошил бы шкуру носорога в десяти местах.

Зафиксировав основное, я отправился на кухню — маленькую, опрятную и тоскливую — и намочил тряпку, чтобы почистить нас обоих.

— Убирайся! — Шай отдернул голову. — Пусть приятели любуются на твою работу, раз ты ею так гордишься.

— Честно говоря, плевать мне на приятелей, они и не такое видели. Но через несколько минут тебя поведут вниз по лестнице и по улице, а соседям не обязательно знать, что тут творится. Сократим драму до минимума. Если тебя это не устраивает, так и скажи — врежу тебе еще пару раз для полноты картины.

Шай ничего не ответил, но унялся и терпел, пока я стирал кровь с его лица. Тишину в квартире нарушали только обрывки незнакомой музыки откуда-то снизу, и ветер, безостановочно свистевший в карнизах над нами. Я не мог припомнить, когда в последний раз смотрел на Шая в упор, замечая все мелочи, на которые обычно обращают внимание только родители или влюбленные: четкие линии скул под кожей, первые пятнышки увядания, запутанный лабиринт морщинок и густые ресницы. Кровь запекалась на подбородке и у рта черной коркой. Я поймал себя на том, что осторожнее орудую тряпкой. С синяками и с распухшей челюстью я ничего не мог поделать, но вид у Шая стал гораздо презентабельнее. Я развернул тряпку, сложил заново и занялся своим лицом.

— Ну как?

Шай едва взглянул на меня.

— Шикарно.

— Как скажешь. Мне наплевать, что увидит Фейтфул-плейс.

Он взглянул внимательнее и неохотно ткнул пальцем в угол рта:

— Вот тут.

Я снова провел тряпкой по щеке и вопросительно поднял бровь. Шай кивнул.

— Хорошо, — сказал я. Ярко-алые пятна покрывали тряпку, окровавленная вода сочилась мне на руки. — Так. Побудь здесь секундочку.

— А куда я денусь?

Я несколько раз сполоснул тряпку в раковине на кухне, бросил ее в мусорку, чтобы бригада экспертов могла ее найти, и тщательно отмыл руки. Потом я вернулся в гостиную. Пепельница и горка окурков валялись под стулом, мои сигареты нашлись в углу, а Шай лежал там, где я его оставил. Я сел на пол напротив него — точь-в-точь подростки на вечеринке — и поставил между нами пепельницу. Потом прикурил две сигареты и сунул одну между губ Шая.

Шай закрыл глаза, тяжело затянулся и откинул голову на диван. Я оперся спиной о стену.

— Почему ты меня не пристрелил? — спросил брат.

— Ты недоволен?

— Не изображай кретина.

Мышцы начинали деревенеть. Я с трудом отлепился от стены и дотянулся до пепельницы.

— Похоже, ты прав, — заметил я. — Я и в самом деле коп.

Шай кивнул, не открывая глаз. Мы молча слушали ритм дыхания друг друга и доносящуюся откуда-то еле слышную музыку, изредка наклоняясь вперед, чтобы стряхнуть пепел. Для нас двоих это больше всего напоминало мирную сцену.

Неожиданно зазвенел дверной звонок, и я быстро открыл дверь, пока никто не обратил внимания на ждущего снаружи Стивена. Малыш взбежал по лестнице с той же легкостью, с какой сбегает по лестнице Холли; поток голосов из маминой квартиры ничуть не изменился.

— Шай, познакомься с детективом Стивеном Мораном, — сказал я. — Детектив, рад представить моего брата, Шимуса Мэки.

По лицу малыша я понял, что он уже добрался до сути. Шай опухшими глазами смотрел на Стивена без всякого выражения, с неимоверной усталостью, от которой меня охватила слабость.

— Как видите, — сказал я, — у нас возникло небольшое недопонимание. Вы, наверное, захотите осмотреть его на предмет контузии. Я все зафиксировал на будущее, если вам понадобятся фотографии.

Стивен тщательно осмотрел Шая с головы до ног, не пропустив ни дюйма.

— Возможно, понадобятся. Спасибо. Вам сразу отдать? Я могу надеть свои… — Стивен показал на наручники.

— Сегодня вечером я больше не планирую никого арестовывать. Отдадите как-нибудь потом. Он весь ваш, детектив. Я еще не зачитал права; предоставляю это вам. Кстати, не упускайте никаких деталей. Он умнее, чем кажется.

— А как нам… — Стивен замялся, пытаясь поделикатнее сформулировать вопрос. — То есть, ну, понимаете? Достаточная причина для ареста без ордера.

— Я полагаю, что у нашей истории будет более счастливый конец, если я не вывалю перед подозреваемым все наши доказательства. Но верьте мне, детектив, это вовсе не родственные разборки. Я позвоню вам примерно через час с полным отчетом. А пока вот вам для начала: полчаса назад он полностью сознался в обоих убийствах, включая исчерпывающие мотивы и подробности обстоятельств смерти, которые могут быть известны только убийце. Он намерен отрицать все до скончания времен, но, к счастью, у меня для вас припасено еще множество аппетитных кусочков. Думаете, хватит?

На лице Стивена ясно читались определенные сомнения насчет подобных признаний, но малышу хватило здравого смысла не углубляться.

— Вполне достаточно. Спасибо, детектив.

— Шимус! Фрэнсис! — раздался снизу голос ма. — Если ужин сгорит, клянусь, я вас обоих поколочу!

— Мне пора идти, — сказал я. — Сделайте одолжение: побудьте еще немного здесь. Внизу моя дочка; не хотелось бы, чтобы она это видела. Дайте мне время ее забрать, прежде чем пойдете. Ладно?

Я обращался к обоим. Шай кивнул, не поднимая глаз.

— Нет проблем. Сядем поудобнее, а? — Стивен нагнулся над диваном и протянул руку, чтобы помочь Шаю подняться. Помедлив секунду, Шай принял руку.

— Удачи. — Я застегнул куртку, спрятав пятна крови на рубашке, прикрыл рану на голове позаимствованной с вешалки черной бейсболкой с надписью «Велосипеды М. Конахи» и вышел.

Шай глядел на меня из-за плеча Стивена. Никто прежде не смотрел на меня так — ни Лив, ни Рози: словно он безо всякого усилия видел меня насквозь. Не осталось потаенных уголков, не осталось вопросов без ответа.

Шай не сказал ни слова.