По мнению моего папаши, настоящий мужчина должен знать, за что он готов умереть. «Если не знаешь, тогда чего ты стоишь? — сказал однажды па. — Ничего. Ты вообще не мужчина». Нормальный разговор между тринадцатилетним подростком и отцом, который на три четверти опустошил бутылку джина «Гордонз»… Насколько помню, папаша готов был умереть, во-первых, за Ирландию, во-вторых, за свою матушку, десять лет как покойную, и, в-третьих, лишь бы добраться до сволочной Мэгги Тэтчер.

После этой задушевной беседы я всегда мог без заминки ответить, за что готов умереть. Сперва было просто: моя семья, моя девушка, мой дом. Впоследствии все несколько усложнилось, но сейчас встало на свои места, и мне, пожалуй, есть чем гордиться. Я готов умереть (в произвольном порядке) за свой город, за свою работу и за своего ребенка.

Ребенок пока что паинька, город — Дублин, а работа — отдел специальных операций. На первый взгляд ясно, за что у меня больше всего шансов умереть, однако уже много лет самое жуткое в моей работе — чертова уйма писанины. Наша страна невелика, а значит, и рабочий век агента под прикрытием недолог: две операции, от силы — четыре, и риск напороться на знакомого стремительно возрастает. Я сошел со сцены и руковожу из-за кулис.

В общем-то не важно, участвуешь ты в операциях или нет. Риск нашей работы — совсем иного рода: постоянно создавая иллюзии, начинаешь думать, что управляешь всем. Очень легко поверить, что ты — гипнотизер, творец миражей, крутой перец, знающий, что реально и в чем секрет фокуса, хотя на поверку ты обычный зевака с отвисшей челюстью. Как бы ты ни старался, действительность побеждает — она хитрее, быстрее и беспощаднее. Единственное, что тебе по силам, — крепиться, знать свои слабости и в любой момент ожидать удара исподтишка.

Второй раз жизнь приготовила мне удар исподтишка вечером в пятницу в начале декабря. Я славно потрудился, подправляя очередной мираж: один из моих парней — ох, не найти ему в рождественском чулке подарков от дяди Фрэнка! — крупно влип и по ряду запутанных причин должен был предъявить нескольким мелким наркодилерам пожилую даму в качестве своей бабушки. Теперь я ехал в Долки, к бывшей жене — забрать дочку на выходные. Шикарный дом в фешенебельном пригороде Дублина, подаренный отцом Оливии нам на свадьбу, когда-то носил название вместо номера, однако я это быстро исправил. Впрочем, мне уже тогда следовало сообразить, что наш с Оливией брак долго не протянет. Узнай о свадьбе мои родители, ма разорилась бы на свадебный подарок — мягкую мебель в цветочек — и запретила бы снимать защитную пленку.

Оливия заняла оборону точно в середине дверного проема — на случай если мне вдруг захочется войти.

— Холли почти готова, — сказала она.

Положа руку на сердце с гордостью и сожалением заявляю: Оливия — настоящая красотка, высокая, с изящным узким лицом, копной пепельных волос и совершенными формами, которые не сразу замечаешь, зато потом ничего кроме них не видишь. Сегодня Оливия надела дорогое черное платье, тонкие чулки и бабушкино бриллиантовое колье, приберегаемое для особых случаев, — сам папа римский, сняв камилавку, утер бы пот со лба. По части деликатности мне до папы далеко, я только присвистнул.

— Важное свидание?

— Мы идем ужинать.

— «Мы» — значит, опять с Мотти?

Оливия слишком умна, с пол-оборота ее не заведешь.

— Его зовут Дермот, и — да, снова с ним.

— Гм, четвертое свидание… — заметил я с восхищенным видом. — Значит, сегодня та самая ночь…

Оливия повернулась к лестнице.

— Холли! Папа приехал!

Я улучил момент и проскользнул в холл. «Шанель номер пять» — как и всегда, с момента нашей встречи.

— Папа! Иду-иду-иду! — раздался голос сверху. — Я только… — И дальше ничего не разобрать — Холли объясняла что-то важное, нимало не заботясь о том, слушают ли ее.

— Не торопись, крошка! — крикнул я и направился в кухню.

Оливия вошла следом и заявила:

— Дермот появится с минуты на минуту.

Я так и не понял — угрожала она или оправдывалась.

— Мне не нравится физиономия этого парня. У него нет подбородка. Никогда не доверял людям без подбородка. — Я распахнул холодильник и заглянул внутрь.

— Ну, к счастью, твои вкусы в отношении мужчин никого не волнуют.

— Волнуют — если ты настроена всерьез, и он будет околачиваться вокруг Холли. Как, говоришь, его фамилия?

Однажды жена — мы как раз начали подумывать о разводе — грохнула дверцей холодильника мне по голове. Сейчас Оливию так и подмывало повторить. Я стоял, нагнувшись, чтобы было удобнее, но она сдержалась.

— А зачем тебе?

— Пробью через компьютер. — Я вытащил пакет апельсинового сока и взболтал. — Что это за дрянь? С каких пор ты перестала покупать приличные продукты?

Оливия поджала губы, покрытые легкой прозрачной помадой.

— Не смей пробивать Дермота через компьютер, Фрэнк.

— У меня нет выбора, — приветливо сообщил я. — Надо же убедиться, что он не педофил!

— Боже мой, Фрэнк! Он не…

— Может, и нет, — согласился я. — Кто знает? Наверняка разве скажешь, а, Лив? Лучше перепроверить, чем потом горевать.

Я открыл пакет и отпил большой глоток.

— Холли! — Оливия повысила голос. — Поторопись!

— Я не могу найти лошадку! — Над головой раздался топот.

— Они выбирают одиноких мамочек с милыми детишками, — объяснил я Оливии. — Как ни странно, среди них масса типов без подбородка. Никогда не замечала?

— Нет, Фрэнк, не замечала. Ты не имеешь права пользоваться служебным положением и запугивать…

— Вот в следующий раз покажут педофилов по телевизору, обрати внимание: белый фургон — и никакого подбородка, честное слово. На чем ездит Мотти?

— Холли!

Я еще глотнул сока, вытер горлышко рукавом и убрал пакет в холодильник.

— На вкус — кошачья моча. Давай я увеличу алименты, купи приличный сок, а?

— Твои алименты даже если утроить, все равно на пакет в неделю не хватит, — ласково и холодно ответила Оливия, взглянув на часы.

Если тянуть кошку за хвост слишком долго, она покажет коготки.

Холли разрядила обстановку, выскочив из комнаты с криком: «Папа-папа-папа!» Я оказался у подножия лестницы как раз вовремя: Холли скатилась по ступенькам вертящейся петардой — золотая паутина волос, розовые искры, — повисла у меня на шее, обвив талию ногами, и хлопнула по спине школьным портфелем и плюшевой лошадкой по имени Клара, видавшей лучшие времена.

— Привет, игрунка, — сказал я, целуя дочь в макушку. Холли была легкой, как фея. — Как прошла неделя?

— Куча дел, и я не игрунка, — строго сказала Холли, нос к носу. — Что такое игрунка?

Холли девять, у нее тонкая кость и нежная кожа — точная копия родственников по маминой линии; мы, Мэки, — крепкие, толстокожие и густоволосые, скроенные для тяжелой работы в дублинском климате; только глаза у нас особые. Когда я впервые увидел Холли, она взглянула на меня моими же глазами — огромными распахнутыми голубыми озерами, сразившими меня как удар электрошока, и мое сердце до сих пор каждый раз екает. Пускай Оливия сменит мою фамилию, как старую почтовую бирку, пусть набьет холодильник противным соком, пусть приглашает педофила Мотти на мою половину кровати, но ей никогда не справиться с этими глазами.

— Это волшебная фея-обезьянка, которая живет в заколдованном лесу, — ответил я Холли.

Во взгляде дочери одновременно читалось и «ух ты», и «да ладно».

— Так чем ты занята, игрунка?

Она соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.

— Мы с Хлоей и Сарой хотим сделать группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? А Сара написала песню, а… — Мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу через голову Холли, но Оливия спохватилась и снова взглянула на часы.

Перед домом мы столкнулись с моим другом Мотти — заурядным, безупречно законопослушным парнем; это я знаю точно, поскольку пробил его номерной знак в их самое первое свидание. Дермот даже ни разу не припарковал свою «ауди» в неположенном месте и не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.

— Добрый вечер, — сказал он мне, дернув головой, как на электрическом стуле. — Привет, Холли.

— Как ты его зовешь? — спросил я Холли, пристегивая ее к детскому сиденью.

На пороге Оливия — вылитая Грейс Келли — целовала Мотти в щечку.

Холли пригладила гриву Клары и пожала плечами.

— Мама хочет, чтобы я говорила «дядя Дермот».

— А ты?

— He-а. Вслух никак не зову. Про себя называю Осьминог. — Холли зыркнула в зеркало заднего вида, проверяя, не влетит ли ей за прозвище, и заранее упрямо выставила подбородок.

— Замечательно! Узнаю родную кровь! — Я рассмеялся и резко развернул машину. Взвизгнули тормоза, и Оливия с Осьминогом подпрыгнули от неожиданности.

С тех пор как Оливия взялась за ум и вышвырнула меня, я живу на набережной, в большом многоквартирном доме, который в девяностые годы построили, видимо, по проекту, родившемуся в воспаленном воображении Дэвида Линча. Пушистые ковры совершенно заглушают шаги в коридоре, однако даже глухой ночью со всех сторон раздается гудение пяти сотен мозгов: жильцы мечтают, надеются, строят планы, нервничают, размышляют. Я вырос в муниципальной многоквартирной хибаре и вроде бы должен привыкнуть к жизни в улье, но тут другое: соседи мне не знакомы, мы с ними не видимся, я понятия не имею, когда они уходят, как приходят. Может быть, они вообще не уходят, а забаррикадировались в квартирах — и думают. Во сне я вполуха прислушиваюсь к гудению их мозгов: вдруг да придется вскакивать с постели и защищать свою территорию…

Мой уголок «Твин-Пикса» обставлен в стиле «шик разведенного»; вот уже четыре года квартира выглядит так, будто перевозка мебели застряла в пути. Исключение — комната Холли, где собраны все светлые пушистые предметы, известные человечеству. Мы с дочуркой поехали выбирать мебель как раз в тот день, когда я выцарапал у Оливии разрешение на то, чтобы Холли проводила со мной одни выходные в месяц, хотя морально подготовился к тому, что дочку никогда больше не увижу. На радостях я решил скупить для Холли все три этажа торгового центра.

Мы с дочкой шли по тихому коридору.

— Что завтра делаем? — спросила она, волоча Клару за ногу. Грива лошадки подметала пушистый ковер. Прошлый раз Холли завопила бы «Караул!» от одной мысли, что игрушка коснется пола. Мигнул — проморгал эпоху.

— Помнишь, я тебе воздушного змея купил? Вот сделаешь уроки — пойдем запустим его в парке, если дождя не будет.

— А Сара с нами пойдет?

— После обеда позвоним ее маме.

Родители подружек Холли от меня без ума. Верх родительской ответственности — отправить ребенка в парк под присмотром детектива.

— А на обед купим пиццу?

— Конечно, — ответил я. Оливия проповедует здоровый образ жизни — никаких добавок, только экологически чистые продукты и клетчатка; если не уравновешивать, дочка вырастет вдвое здоровее своих подружек и станет изгоем.

Я отпер дверь и получил первый намек на то, что нам с Холли не видать сегодня пиццы.

Красный огонек на телефоне мигал как ненормальный: пять сообщений в голосовой почте. По работе мне звонят на мобильный, агенты и информаторы — на другой мобильный, приятели знают, что всегда застанут меня в пабе, а Оливия присылает текстовые сообщения. Остаются родственники, то есть моя младшая сестра Джеки — последние двадцать лет только с ней я и разговаривал. Пять сообщений — неужели кто-то из родителей при смерти?

— Так, — сказал я, протягивая Холли свой ноутбук. — Возьми в комнату и пообщайся с приятелями. Я подойду через несколько минут.

Холли, прекрасно зная, что ей запрещено самостоятельно выходить в Интернет до двадцати одного года, посмотрела на меня скептически.

— Папа, если хочешь покурить, — заявила она взрослым голосом, — выходи на балкон. Я знаю, что ты куришь.

— Да ну? С чего это ты взяла?

Я приобнял дочурку за плечи и подтолкнул ее в комнату. В любое другое время я бы всерьез удивился: при Холли я никогда не курил, да и Оливия меня бы не выдала. Мы вырастили дочку — и каждый раз оторопь берет: откуда в ее голове взялось то, чего мы не вкладывали?

Холли с гордым видом швырнула Клару и портфель на кровать.

— Вот знаю! — Ох, быть ребенку детективом. — Курить вредно. Сестра Мария Тереза говорит, от этого внутренности чернеют.

— Сестра Мария Тереза совершенно права. Умная женщина. — Я включил ноутбук и вышел в Интернет. — Держи, только не покупай бриллианты в интернет-магазине. Мне нужно позвонить.

— Подружке? — поинтересовалась Холли.

Маленькая, не по годам мудрая, в белом пуховичке, чуть прикрывающем острые коленки, Холли смотрела на меня, старательно пряча испуг в широко распахнутых глазах.

— Нет, — ответил я, — нет, солнышко. У меня нет подружки.

— Честно?

— Честно-пречестно. В ближайшее время никого заводить не собираюсь. Подожду, пока ты мне кого-нибудь подберешь.

— Я хочу, чтобы твоей подружкой была мама.

— Ага, знаю, — ответил я и погладил дочкины волосы, нежные, как цветочные лепестки.

Закрыв за собой дверь, я вернулся в гостиную — выяснять, кто же умер.

Сообщения и в самом деле были от Джеки, и она тараторила со скоростью курьерского поезда. Плохой знак; Джеки не спешит с хорошими известиями («Ой, ну ты ни за что не угадаешь, что случилось. Ну давай, давай, угадай, попробуй»), а с плохими — давит педаль в пол. Сейчас я имел дело с «Формулой-1».

«О Господи, Фрэнсис, да возьми ты этот чертов телефон, мне надо поговорить, я же не ради смеха звоню, возьми! Только не пугайся — это не мама, Боже упаси, она в порядке, конечно, она в шоке, да и мы все тоже, у нее, правда, сердцебиение началось, но она посидела, а Кармела ей налила бренди, и она в порядке — да, мам? Слава Богу, Кармела была тут, она обычно приходит по пятницам после магазинов, она позвонила мне и Кевину, чтобы мы пришли. Шай сказал, что не надо тебе звонить — говорит, с какой стати, но я велела ему не лезть, и правильно, и если ты дома, возьми трубку! Фрэнсис! Богом клянусь…» — Сигнал известил, что место для сообщения закончилось.

Кармела, Кевин, Шай… Господи! Похоже, вся семья слетелась в родительский дом. Значит, па; ну, к этому все шло…

— Папа! — позвала Холли из своей комнаты. — Сколько сигарет ты выкуриваешь в день?

Вкрадчивый электронный голос велел мне нажать кнопку для прослушивания следующей записи; я повиновался.

— А кто говорит, что я курю?

— Мне надо знать! Двадцать?

Для начала.

— Наверное.

Снова Джеки.

«Чертовы аппараты, я еще не закончила! Слушай, еще надо сразу сказать — это не па, он как обычно; и никто не умер, не пострадал и ничего такого — мы все в порядке. Кевин немного нервничает, но это он просто переживает, как ты воспримешь, он ужасно тебя любит, ты ведь знаешь. А может, все ерунда, Фрэнсис, только ты не дергайся, правда, — вдруг это шутка, чье-то баловство, мы ведь так сперва и подумали, хотя, конечно, ни хрена себе шуточки, извини за выражение…»

— Папа! Сколько ты занимаешься физкультурой?

Что за черт?

— Я секретный балерун.

— Не, ну сколько?

— Недостаточно.

«…И никто понятия не имеет, что теперь с этим делать, так что позвони, как только сможешь, ладно? Пожалуйста, Фрэнсис. Мобильный все время при мне».

Щелчок, гудок, крошка из голосовой почты. Вспоминая тот день, я удивляюсь, что к тому моменту ничего не сообразил — хотя бы в общих чертах.

— Папа! Сколько фруктов и овощей ты ешь?

— Полные самосвалы.

— Не-е-ет!

— Не много.

В следующих трех сообщениях — с получасовыми интервалами — содержалось практически то же самое. К последнему Джеки достигла такого ультразвука, что ее могли слышать только маленькие собачки.

— Папа!

— Секундочку, милая.

Я вышел с мобильником на балкон — над темной рекой, мутно-оранжевыми фонарями и ревущими дорожными пробками — и позвонил Джеки. Она ответила после первого гудка.

— Фрэнсис? Иисус, Мария и Иосиф, я думала, свихнусь! Где ты был?

Она притормозила примерно до восьмидесяти миль в час.

— Забирал Холли. Что случилось, Джеки?

Фоновый шум: язвительный тон Шая нисколько не изменился за все эти годы, а от звука материнского голоса у меня перехватило горло.

— Господи, Фрэнсис… Ты присядь, ладно, или налей себе бренди, ну или чего-нибудь…

— Джеки, говори уже, что происходит, не то приеду и придушу тебя!

— Тише, не гони… — Звук закрывшейся двери. — Слушай, — продолжила Джеки, неожиданно убавив громкость. — Помнишь, я рассказывала, что на три дома в конце Фейтфул-плейс покупатель нашелся? Хотел их перестроить в шикарные квартиры.

— Помню.

— Так вот, он передумал их на квартиры делить — ты знаешь, что творится с ценами на недвижимость. Он послал строителей вытащить камины, лепнину и прочее на продажу — представляешь, за эту фигню прилично платят… Вот психи, а? Сегодня начали разбирать дом на углу, ну помнишь, заброшенный?

— Номер шестнадцать.

— Точно. Разобрали камины, и в одном нашли чемоданчик.

Театральная пауза.

Наркотики? Оружие? Наличные? Джимми Хоффа?

— Не тяни, Джеки. Что там?

— Ох, Фрэнсис… Это чемоданчик Рози Дейли.

Все звуки дорожной пробки исчезли. Оранжевое свечение на небе вспыхнуло яростно и беспощадно, неукротимое, как лесной пожар.

— Не может быть, — сказал я. — С чего ты взяла? Чушь какая!

— Фрэнсис…

Ее голос был пропитан заботой и сочувствием. Окажись она рядом, я бы врезал ей от души.

— И не дави на меня! Вы с ма разводите истерику на пустом месте, и ты хочешь, чтобы я принял участие…

— Послушай, я знаю, что ты…

— Тебе не терпится меня к вам затащить, угадал? Планируешь устроить воссоединение семьи? Предупреждаю, Джеки, тут тебе не дурацкий канал «Холлмарк», со мной эти игры не проходят…

— Заткнись, придурок! — взорвалась Джеки. — Ты кем меня считаешь? В чемоданчике блузка — сиреневая, в «огурцах». Кармела говорит…

Я сто раз видел эту блузку на Рози, мои пальцы помнили каждую пуговку.

— Ну да, такие были у всех девчонок в восьмидесятые. Кармела скажет, что Элвиса на Графтон-стрит встретила, ей бы только языком чесать! Я думал, у тебя есть мозги, но…

— …а в нее завернуто свидетельство о рождении Рози Бернадетты Дейли.

Конец первого акта. Я нашел сигареты, уперся локтем в перила и затянулся как никогда в жизни.

— Прости, что накричала, — смягчилась Джеки. — Фрэнсис!

— Что?

— Ты как?

— Нормально. Слушай, Джеки, Дейли уже знают?

— Нет. Нора пару лет назад переехала куда-то в Бланчардстаун; мистер и миссис Дейли навещают ее по пятницам, внука нянчить. Мама говорит, у нее их номер записан, а…

— В полицию звонили?

— Нет, только тебе.

— Кто еще знает?

— Строители, два молодых поляка, а больше никто. Они закончили работу и пошли в номер пятнадцатый — спросить, кому вернуть чемоданчик, а в пятнадцатом студенты живут, они поляков к нам отправили.

— И ма не растрепала на всю улицу?!

— Ой, Фрэнсис, Фейтфул-плейс теперь совсем не та: половину домов занимают или студенты, или яппи; мы даже не знаем, как их зовут. Каллены еще тут, и Ноланы, и кое-кто из Хирнов, только мама не хотела им говорить, пока не сообщит Дейли. Так ведь неправильно.

— Ладно… Чемоданчик где?

— У нас, в гостиной. А что, не надо было трогать? Понимаешь, строители…

— Ничего страшного, главное — не лапайте его больше. Я скоро приеду.

Секунда молчания.

— Фрэнсис, не дай Бог, конечно, но… А вдруг Рози…

— Спокойно, пока ничего не известно. Ни с кем не разговаривайте и ждите меня.

Я нажал кнопку отбоя и обернулся посмотреть в квартиру. Дверь комнаты Холли была по-прежнему закрыта. Я докурил сигарету одной марафонской затяжкой, отшвырнул окурок, закурил новую и позвонил Оливии.

Она даже не поздоровалась.

— Фрэнк, не сейчас. Ни в коем случае.

— Оливия, у меня нет выбора.

— Ты просил каждые выходные. Ты умолял. Если тебе не надо…

— Надо. Но сейчас — особый случай.

— У тебя все особые. Отдел протянет без тебя пару дней, Фрэнк. Не такой уж ты незаменимый.

Для любого со стороны ее голос показался бы легким и естественным, но Оливия была в ярости. Звон ножей и вилок, дружные взрывы смеха; что-то похожее, прости Господи, на фонтан.

— Это не работа, — сказал я. — Это семейное.

— Ну конечно. И разумеется, никакого отношения к тому, что у меня четвертое свидание с Дермотом?

— Лив, я с огромным удовольствием испорчу твое четвертое свидание с Дермотом, но ни на что не променяю время с Холли. Ты же меня знаешь!

Короткая подозрительная пауза.

— А что за семейный переполох?

— Понятия не имею. Позвонила Джеки, вся в истерике, она у родителей, толком ничего не рассказывает. Мне срочно надо туда.

Снова пауза.

— Ладно. Мы в «Котери». Привози ее сюда, — с усталым вздохом произнесла Оливия.

Шеф-повар «Котери» ведет собственное телешоу, и все воскресные газеты поют ему дифирамбы. Давно пора выжечь это поганое гнездо.

— Спасибо, Оливия. Я заберу ее позже: вечером или завтра утром. Созвонимся.

— А это уж как у тебя получится, — ответила Оливия и отключилась.

Я выбросил сигарету и пошел в квартиру — продолжать бесить женщин моей жизни.

Холли сидела скрестив ноги на моей кровати, с компьютером на коленях и с озабоченным видом.

— Солнышко, — начал я, — у нас проблема.

Она ткнула пальцем в ноутбук.

— Папа, посмотри.

На экране большими лиловыми буквами в окружении множества прыгающих картинок было написано: «ВЫ УМРЕТЕ В 52 ГОДА». Похоже, ребенок расстроился всерьез. Я сел на кровать и забрал дочку вместе с компьютером к себе на колени.

— Это еще что?

— Сара нашла онлайн-опросник, а я заполнила на тебя, и вот. Тебе сорок один.

Господи, только не сейчас.

— Птичка, это же Интернет. Каждый может написать все, что угодно.

— Но вот же! Они все подсчитали!

Вряд ли Оливия будет в восторге, если я привезу зареванную Холли.

— Давай покажу. — Я протянул руки через Холли, стер свой смертный приговор, открыл окно в «Ворде» и напечатал: «ТЫ КОСМИЧЕСКИЙ ПРИШЕЛЕЦ. ТЫ ЧИТАЕШЬ ЭТО СООБЩЕНИЕ НА ПЛАНЕТЕ БОНГО». — Ну? Это правда?

Холли легонько хихикнула.

— Нет, конечно.

Я раскрасил текст лиловым и выбрал причудливый шрифт.

— А теперь?

Помотала головой.

— А если бы компьютер сначала задал тебе много вопросов, а потом выдал бы это? Тогда была бы правда?

Мне показалось, что я победил, но худенькие плечики снова напряглись.

— Ты сказал «проблема».

— Да. Придется немного поменять планы.

— Я еду обратно к маме, — сообщила Холли ноутбуку. — Так?

— Да, солнышко. Прости меня, пожалуйста. Я приеду за тобой, как только освобожусь.

— Работа, да?

Меня скрутило всепоглощающее чувство вины — такого не добилась бы и Оливия.

— Нет, — ответил я, откинувшись, чтобы видеть лицо Холли. — Работа ни при чем. Пусть катится колбаской, правда?

Я заслужил слабую улыбку.

— Знаешь тетю Джеки? У нее большая проблема, и она хочет, чтобы я прямо сейчас этим занялся.

— А можно мне с тобой?

И Джеки, и Оливия время от времени подкатывали с намеками, что Холли стоило бы встретиться с папиной семьей. Нет уж, только через мой труп ступит Холли в безумную атмосферу семейства Мэки. А тут еще зловещий чемоданчик…

— В другой раз. Вот я со всем разберусь, и мы позовем тетю Джеки поесть где-нибудь мороженого, ладно? Для поднятия духа?

— Ага, — ответила Холли, устало вздохнув, совсем как Оливия. — Будет здорово… — Она высвободилась из моих объятий и начала запихивать вещи в портфель.

В машине Холли продолжала тихонько беседовать с Кларой — я не расслышал ни слова. На каждом светофоре я смотрел на дочку в зеркало заднего вида и клялся себе, что сделаю ради нее все: разыщу номер телефона Дейли, брошу чертов чемоданчик у них на крыльце и заберу Холли баиньки в свой Дэвид-Линчевский муравейник. Впрочем, я прекрасно понимал, что ничего этого не будет — Фейтфул-плейс и чемоданчик слишком долго ждали моего возвращения, и знакомство с приготовленными для меня сюрпризами займет немало времени.

В прощальном послании, лишенном девичьего мелодраматизма, Рози написала:

«Пожалуйста, не надо на меня сердиться. Конечно, это неприятный сюрприз, но я не нарочно. Я все тщательно обдумала, это мой единственный шанс прожить жизнь так, как я хочу. Очень жаль, если мое решение принесет боль, расстроит и разочарует. Так хотелось бы услышать пожелания удачи в новой жизни в Англии! Впрочем, возможно, я прошу слишком много. Обещаю, что когда-нибудь вернусь. До встречи, с бесконечной любовью, Рози».

Между минутой, когда она оставила записку на полу в номере шестнадцатом — в комнате, где мы впервые поцеловались, — и минутой, когда она собиралась перекинуть чемоданчик через стену и дать стрекача, что-то произошло.