На месте преступления мы не одни. Пока криминалисты не дадут «добро», вход туда закрыт даже для нас, но всегда находятся и другие дела: свидетелей нужно допросить, выживших — известить о гибели родственников, — и пока ты занимаешься всем этим, каждые полминуты смотришь на часы и заставляешь себя не поддаваться яростному желанию зайти за ограждающую ленту. На сей раз все было иначе: полиция и медики уже затоптали все, что можно, и мы с Ричи ничего бы не испортили, быстро осмотрев дом Спейнов.

Это оказалось весьма кстати — если Ричи не выносит жуткие зрелища, то лучше всего узнать об этом сейчас, вдали от чужих глаз. Кроме того, если тебе выпадает шанс увидеть место преступления, его упускать нельзя. Там, заточенное в янтаре, тебя ждет само преступление — целиком, до последней секунды. Пусть кто-то спрятал улики, уничтожил их, пытался сымитировать самоубийство: янтарь сохранит и это, — но как только началась обработка, все исчезает — остаются лишь твои люди, деловито разбирающие место преступления на части, отпечаток за отпечатком, нить за нитью. Этот шанс показался подарком, добрым знамением — в таком деле, где я сильнее всего в нем нуждался. Я включил в телефоне беззвучный режим. Скоро я многим понадоблюсь, но пусть все эти люди подождут, пока я обойду место преступления.

Приоткрытая дверь дома чуть раскачивалась от дуновения ветерка. С виду она была похожа на дубовую, но когда полицейские ее высадили — возможно, с одного удара, — стало ясно, что внутри у нее какая-то порошкообразная дрянь. Сквозь щель виднелся ковер с черно-белым геометрическим узором — последний писк моды, и цена соответствующая.

— Это предварительный обход, — сказал я Ричи. — Серьезные дела подождут до тех пор, пока все не зафиксируют криминалисты. Сейчас ничего не трогаем, стараемся ни на что не наступать, ни на что не дышать — просто выясняем, с чем имеем дело, и выходим. Готов?

Он кивнул. Я распахнул дверь, нажав кончиком пальца на расщепленный край.

Моя первая мысль: если полицейский Уолл считает, что здесь беспорядок, значит, он слегка с приветом. Полутемный коридор в идеальном состоянии — сверкающее зеркало, вещи рядком на вешалке, запах лимонного освежителя. Стены чистые, на одной висит акварель — что-то зеленое и спокойное с коровами.

Вторая мысль: у Спейнов установлена сигнализация. Хитроумная современная панель предусмотрительно спрятана за дверью, индикатор светится желтым.

Затем я заметил дыру в стене: кто-то поставил перед ней столик с телефоном, — но она была большая, так что виднелся зазубренный «полумесяц». Вот тогда я и ощутил слабые вибрации — они возникли в висках и двинулись по костям вниз, к барабанным перепонкам. Кто-то чувствует это загривком, у кого-то встают дыбом волосы на руках — и я знаю одного беднягу, у которого реагирует мочевой пузырь, что весьма неудобно. Лично у меня индикатором работают кости черепа. Называйте это как хотите — отклонение от социальных норм, психическое расстройство, зверь, сидящий внутри, даже зло — если вы в него верите, — в общем, то, с чем мы боремся. Если это рядом, то обнаружить его не поможет самая лучшая подготовка. Ты либо чувствуешь, либо нет.

Я бросил взгляд на Ричи: он морщился и облизывал губы, словно зверь, который съел что-то с гнильцой. У него ощущения возникают во рту, и ему придется это скрывать, но по крайней мере он тоже чувствует.

Слева от нас — полуоткрытая дверь: гостиная. Прямо — лестница и кухня.

На обустройство гостиной кто-то потратил немало времени. Коричневые кожаные диваны, изящный кофейный столик из стекла и хромированного металла. По одной из причин, понятной только женщинам и дизайнерам интерьеров, одна стена покрашена в масляно-желтый цвет. Хороший большой телик, приставка Wii, куча блестящих устройств, полочка для дешевых романов, еще одна — для DVD и игр, газовый камин, на каминной полке — свечи и фотографии. Все это должно было создавать ощущение уюта, однако сильно мешали покоробившиеся полы и пятна от сырости на стенах, а также неправильные пропорции. Они сводили на нет то, что было создано с таким трудом и заботой, — комната казалась тесной и мрачной.

Занавески почти полностью задернуты — только щелка, в которую заглянули полицейские. Напольные лампы включены. Случившееся здесь — что бы это ни было — случилось ночью; по крайней мере, кому-то хотелось, чтобы я так думал. Над газовым камином была дыра в стене размером с тарелку. Еще одна, побольше — над диваном. В темноте виднелись трубы и провода.

Ричи пытался стоять спокойно, но я чувствовал, что у него дрожит колено. Он хотел, чтобы ужас поскорее закончился.

— На кухню, — сказал я.

Сложно было поверить, что ее и гостиную проектировал один и тот же человек. Кухня — она же столовая и комната для игр — тянулась вдоль всей задней стены дома и состояла в основном из стекла. Снаружи был серый день, а здесь глаза сами мигали от яркого света. Судя по четкости освещения, море совсем рядом. Никогда не понимал удовольствия демонстрировать соседям, что у вас на завтрак — мне по душе занавески, и не важно, в моде они или нет, — однако, увидев этот свет, я почти изменил свою точку зрения.

За ухоженным садиком стояли еще две линии недостроенных домов, голых и уродливых на фоне неба; с балки свисал длинный пластиковый баннер и громко хлопал на ветру. За ними — стена, а за ней, за рядами досок и бетона, — то, что я надеялся увидеть с той самой минуты, когда мой собственный голос произнес: «Брокен-Харбор». Гладкая, аккуратная дуга залива, ограниченная с обеих сторон невысокими холмами; мягкий серый песок, тростник, гнущийся под ветром, там и сям у воды — пичуги. И море — зеленое и мускулистое — надвигается на меня. Тяжелый груз, который находится здесь, на кухне, накренил мир, заставил воду взметнуться вверх, и она словно готова обрушиться на сверкающее стекло.

Те же заботливые руки, которые добавили модных штрихов гостиной, эту комнату сделали веселой и уютной. Длинный стол из светлого дерева, стулья цвета подсолнуха, компьютер на таком же желтом деревянном столе, яркие пластмассовые игрушки, пуфы, классная доска. В комнате порядок — особенно если учесть, что в ней играли дети. Кто-то убрался здесь еще до того, как закончился день, который стал последним для всех четверых.

При виде этой комнаты любой агент по продаже недвижимости пришел бы в восторг, только вот сложно представить, кто теперь согласится в ней жить. В ходе отчаянной борьбы стол перевернули; угол столешницы задел стекло, отчего на нем появилась огромная «звездочка». В стенах снова дыры: одна высоко над столом, другая, большая, — за опрокинутым за́мком из деталек «лего». Все вокруг засыпано крошечными белыми шариками, выпавшими из распоротого пуфа. По полу разбросаны кулинарные книги, блестят осколки — кто-то разбил фотографию в рамке. Повсюду кровь: брызги на стенах, дорожки капель и отпечатки ног на паркете, разводы на окнах, большие сгустки на желтой обивке стульев. В паре дюймов от моей ноги разорванный пополам ростомер с картинкой — ребенок, взбирающийся по бобовому стеблю с огромными листьями. Надпись «Эмма 17.06.09» почти не видна за свернувшейся кровью.

Патрик Спейн — в бело-синей пижаме, покрытой темными пятнами запекшейся крови, — лежал лицом вниз в дальнем конце комнаты, там, где была зона для игр, среди пуфов, мелков и раскрасок. Одна рука согнута под корпусом, другая — вытянута над головой, словно до последней секунды он пытался ползти, добраться до детей; причину можете выдумать сами. Светловолосый высокий и широкоплечий парень; судя по комплекции, когда-то давно, вероятно, играл в регби. Чтобы напасть на него, нужно обладать изрядной силой, злостью или идиотизмом. Кровь в луже, которая растеклась вокруг него, стала липкой и потемнела. Ее разнесли повсюду — на полу чудовищная сеть из мазков, отпечатков ладоней и полос. Из этого хаоса выходила петля перепутанных следов и тянулась в нашу сторону, но исчезала на полпути, словно окровавленные ноги растворились в воздухе.

Слева от трупа лужа расширялась, становилась глубже, приобретала блеск. Надо будет уточнить у полицейских, но пока что можно с уверенностью предположить, что именно здесь они нашли Дженнифер Спейн. Либо она приползла, чтобы умереть на груди у мужа, либо он остался тут, когда покончил с ней. Или же кто-то другой оставил их вместе.

Я задержался в дверях дольше, чем нужно. Когда впервые попадаешь на место преступления, то не сразу можешь уместить в голове все увиденное — внутренний мир отстраняется от внешнего, чтобы защитить себя; твои глаза открыты, но в сознании только красные полосы и сообщение об ошибке. За нами никто не наблюдал, так что Ричи мог не торопиться. Я отвел от него взгляд.

В заднюю часть дома ворвался ветер и, словно поток ледяной воды, разлился по комнате.

— Боже мой, — сказал Ричи поежившись. Он был бледнее, чем обычно, однако говорил довольно спокойно и пока что держался молодцом. — До костей пробрало. Из чего построена эта конура — из газет?

— Не ругай ее. Чем тоньше стены, тем больше шансов, что соседи что-то слышали.

— Если у них есть соседи.

— Будем надеяться. Ну что, идем дальше?

Он кивнул. Мы оставили Патрика Спейна на залитой светом кухне и пошли наверх.

На втором этаже было темно. Я достал из чемоданчика фонарик. Скорее всего все уже залапано жирными ладонями полицейских, но прикасаться к выключателям в любом случае нельзя — возможно, кто-то включил или выключил свет нарочно. Нажав на кнопку фонарика, я толкнул носком ботинка ближайшую дверь.

После кровавого хаоса на первом этаже эта комната действовала почти успокаивающе. Ни одного красного пятнышка, ничего не сломано, не опрокинуто. Должно быть, сообщение исказилось при передаче, ведь Джека Спейна — курносого мальчика с длинными светлыми волосами — никто не резал. Он лежал на спине, руки вскинуты над головой — словно целый день играл в футбол, а затем упал на кровать и заснул. Мне почти захотелось прислушаться к его дыханию, однако одного взгляда на лицо было достаточно. Он выглядел загадочно спокойным — такой вид бывает только у мертвых детей: тонкие веки плотно зажмурены, как у нерожденного младенца, словно, заметив опасность, дети уходят назад, вглубь, в самое первое безопасное место.

Ричи издал непонятный звук, словно кот, который подавился комком шерсти. Я осветил комнату, давая ему время собраться. В стенах виднелась парочка трещин, но никаких дыр — разве что их закрыли плакаты: Джек болел за «Манчестер юнайтед».

— У тебя дети есть? — спросил я.

— Нет. Пока нет.

Он говорил тихо, словно боялся разбудить Джека Спейна или не хотел, чтобы ему приснился кошмар.

— У меня тоже, — сказал я. — И в такие дни это плюс. Если у тебя дети, ты теряешь хватку. Бывает так: детектив — человек с железными нервами, после вскрытия может есть стейк с кровью, но потом жена рожает бебика, и бац! — парню сносит крышу, если жертве меньше восемнадцати. Я каждый раз благодарю Господа за противозачаточные средства.

Я направил луч фонаря на кровать. У моей сестры Джери есть дети, и я часто с ними вижусь, так что мог прикинуть возраст Джека Спейна — года четыре, может, три, если он рос крупным ребенком. Проводя свою дурацкую реанимацию, полицейский откинул пуховое одеяло и задрал красную пижамную курточку, обнажив хрупкую грудную клетку. Я даже видел, где сломалась пара ребер, — надеюсь, это произошло в ходе непрямого массажа сердца.

Губы мальчика посинели.

— Задохнулся? — спросил Ричи, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал.

— Подождем вскрытия, — ответил я, — но пока данный вариант вполне вероятен. Если больше ничего не найдется, можно будет предположить, что это сделали родители. Они часто выбирают нежные способы — если, конечно, такой термин вообще применим.

Я по-прежнему не смотрел на Ричи, но чувствовал — он делает все, чтобы не морщиться.

— Идем искать дочь, — сказал я.

В соседней комнате тоже ни отверстий в стене, ни следов борьбы. Когда полицейский отчаялся вернуть Эмму Спейн к жизни, то снова накрыл ее розовым одеялом — она ведь девочка. Эмма такая же курносая, как и ее брат, но волосы у нее песочно-рыжие, а все лицо — в веснушках, выделяющихся на фоне голубой кожи. Рот приоткрыт, и виден промежуток, где не хватает переднего зуба. Она была старшим ребенком в семье — лет шесть-семь. Комната словно у принцессы — розовая, в оборках; на кровати — гора подушек, на которых вышиты большеглазые щенки и котята. Рядом с ней в свете фонарика они походили на падальщиков.

— Заметил что-нибудь необычное? — спросил я у Ричи, когда мы вернулись на лестницу.

Даже в полутьме было видно, какой он бледный, словно съел что-то очень несвежее. Ричи дважды сглотнул и наконец сумел сказать:

— Крови нет.

— В точку. — Я толкнул дверь ванной фонариком. Полотенца сочетающихся цветов, пластиковые игрушки, обычные шампуни и гели для душа, сверкающая белая сантехника. Если здесь кто-то мылся, то действовал аккуратно.

— Попросим криминалистов обработать пол люминолом, поискать следы, но если мы ничего не упускаем, то либо убийц было несколько, либо убийца сначала занялся детьми. Оттуда, — кивнул я в сторону кухни, — ничего не занесли.

— Это сделал кто-то из своих, да? — спросил Ричи.

— Почему?

— Если я псих и хочу убить всю семью, то с детей начинать не стану — родители могут услышать. Я занят делом, и вдруг на меня набрасываются мамаша с папашей? Не-а. Я подожду, пока все уснут, а затем разберусь с самыми опасными целями. Отсюда я начну только в одном случае, — Ричи скривился, но удержал себя в руках, — если точно знаю, что мне никто не помешает. Значит, убийца — один из родителей.

— Точно. Версия далеко не окончательная, однако на первый взгляд все сходится. Заметил, что еще указывает на них?

Ричи покачал головой.

— Входная дверь. Там два замка, «чабб» и «йель», и она была закрыта на оба. Ее не просто захлопнули, а заперли на ключ. Кроме того, я не заметил ни одного распахнутого или разбитого окна. Если кто-то забрался в дом — или Спейны сами его впустили, — то как он выбрался наружу? Опять же версия не окончательная: окно можно открыть, ключи — забрать, у кого-то из друзей или знакомых мог быть запасной комплект, — и все это нужно проверить. Но данный факт весьма показателен. С другой стороны… — Я повел фонариком: над плинтусом на лестничной площадке виднелась еще одна дыра размером с книгу в мягкой обложке. — Откуда в стенах такие повреждения?

— Появились в ходе борьбы. После… — Ричи снова потер рот. — После смерти детей, иначе они бы проснулись. Похоже, кто-то отчаянно сопротивлялся.

— Может, и сопротивлялся, но дыры появились не вчера вечером, а раньше. Теперь выброси все из головы и объясни, почему это так.

Бледность на лице Ричи уступила место выражению полной сосредоточенности, которое я уже видел раньше, в машине.

— Вокруг отверстий нет крови, а на полу — штукатурки, — наконец сказал он. — И даже пыли нет. Кто-то все убрал.

— Верно. Возможно, что убийца или убийцы — по своим причинам — остались и как следует все пропылесосили. Доказательств пока нет, поэтому самое вероятное объяснение: отверстия были проделаны пару дней назад, а может, и гораздо раньше. Есть идеи, откуда они взялись?

Теперь, когда Ричи втянулся в работу, он выглядел лучше.

— Структурные проблемы? Влажность, осадка почвы… А может, кто-то менял проводку. В гостиной сырость — видели пол и пятна на стене? Кроме того, повсюду трещины — не удивлюсь, если проводка тоже накрылась. Весь дом — настоящий кошмар.

— Может быть. Пригласим строительного инспектора, пусть посмотрит. Но, если честно, только хреновый электрик оставит все в таком виде. Другие версии на ум не приходят?

Ричи пощелкал языком и задумчиво посмотрел на отверстие в стене.

— Если навскидку, то, похоже, здесь что-то искали, — сказал он.

— Я тоже так думаю. Иногда прячут оружие или драгоценности, но обычно это старая добрая наркота и наличка. Попросим криминалистов поискать следовые количества наркотиков.

— А дети? — возразил Ричи, кивнув в сторону комнаты Эммы. — Родители хранили то, из-за чего их могли убить? При том что в доме дети!

— Мне казалось, что для тебя главные подозреваемые — Спейны.

— Это другое. Если человек спятил, он что угодно натворит. Но кило герыча за обоями, где его могут найти дети, — такого просто не бывает.

Снизу донесся скрип, и мы обернулись — но это просто дверь раскачивалась на ветру.

— Да ладно тебе, сынок. Я сам такое видел сотни раз — да и ты, наверное, тоже.

— Не в таких семьях.

Я поднял брови:

— Не думал, что ты сноб.

— Нет, я не про класс. Смотрите — дом ведь в порядке, понимаете? Везде чисто, даже за унитазом, все как надо, и специи в баночках не просрочены. Семья старалась жить правильно. А грязные делишки… Это на них непохоже.

— Прямо сейчас — нет, но не забывай: мы ни черта про них не знаем — только то, что они убирали в доме, по крайней мере иногда, и что их убили. Поверь, второе гораздо важнее. Пылесосить может каждый, но убивают далеко не всех.

Ричи, благослови Господь его невинную душу, бросил на меня взгляд, полный скепсиса и праведного гнева.

— Многие жертвы в жизни не сделали ничего дурного.

— Некоторые — да, но многие? Ричи, друг мой, открою тебе страшную тайну. О ней не говорят ни в интервью, ни в документальных фильмах, потому что мы ее никому не выдаем: преимущественно жертвы получают по заслугам, ни больше ни меньше.

Ричи открыл рот.

— Конечно, к детям это не относится, — добавил я. — Детей мы не обсуждаем, но взрослые… Если толкаешь наркоту на участке, принадлежащем другому говнюку, если выходишь замуж за прекрасного принца, после того как из-за него четыре раза лежала в реанимации, если режешь ножом парня, потому что он зарезал твоего друга, который пырнул его двоюродного брата, то — прошу прощения за резкость — ты напрашиваешься. Знаю, такому на курсах следователей не учат, но здесь, в реальном мире, убийство вторгается в жизнь людей удивительно редко. В девяноста девяти случаях из ста они сами открывают дверь и приглашают его войти.

Ричи переступил с ноги на ногу. Сквозняк, поднимавшийся снизу, холодил колени, дергал дверную ручку комнаты Эммы.

— Не понимаю, каким образом кто-то мог напроситься на такое, — сказал Ричи.

— Я тоже — по крайней мере пока. Но если Спейны — образец добропорядочности, то кто продолбил стены? И почему они просто не вызвали кого-нибудь и не заделали их? Может, не хотели выдавать, чем кто-то из них — или оба — тут занимаются?

Ричи пожал плечами.

— Ты прав: возможно, они тот самый один случай из сотни, — сказал я. — Будем объективны. В конце концов, именно это позволит нам не ошибиться.

Спальня Патрика и Дженнифер Спейн, как и другие комнаты, была идеальна, словно с картинки. Сделана «под старину» — в розовом, кремовом и золоте. Ни крови, ни следов борьбы, ни пылинки. Над кроватью, под потолком, небольшое отверстие в стене.

Две вещи бросались в глаза. Во-первых, одеяло и простыни откинуты, словно кто-то недавно вскочил с постели. Судя по тому, что мы видели в других комнатах, кровати здесь застилали сразу. Значит, когда все началось, по крайней мере один из них спал.

Во-вторых, прикроватные столики. На каждом лампа с кремовым абажуром, украшенным кисточками; обе выключены. На дальнем столике — пара девичьих баночек, крем для лица или что-то подобное, розовый мобильный телефон и книга в розовой обложке. Ближний стол завален электроникой: два белых гаджета, похожих на рации, два серебристых мобильника — все вставлены в зарядные устройства — и еще три пустые зарядки, тоже серебристые. Насчет раций я сомневался, но вот пять мобильников бывает только у брокеров и наркодилеров, а этот дом не похож на жилище брокера. На секунду мне показалось, что отдельные фрагменты начинают складываться в картинку. И вдруг:

— Боже мой! — Ричи вскинул брови. — Перебор, да?

— Почему?

— Аудионяни. — Он кивнул в сторону стола Патрика.

— А это они?

— Ага. У моей сестры дети. Белые передают только звук, а те, что похожи на телефоны, — это видео, чтобы смотреть, как дети спят.

— Прямо как в «Большом брате». — Я осветил устройства фонариком: экраны белых тускло светятся, серебристые отключены. — А сколько их обычно? По одной на ребенка?

— Про обычно не скажу. У сестры трое детей, а устройство одно, в комнате младенца, она работает, когда малыш спит. Когда девочки были маленькие, она купила аудионяню — вот как эти «рации», — но малый родился недоношенным, и пришлось взять видеоняню, чтобы за ним присматривать.

— Ну, значит, Спейны сильно беспокоились о детях, раз поставили по устройству в каждой комнате. — И я должен был их заметить. Что Ричи увлекся и упустил из внимания детали, это понятно, но я-то не первый раз замужем.

Ричи покачал головой:

— Но зачем? Дети достаточно взрослые — если что, могли бы сами прийти за мамой. И дом не огромный: если бы кто-то поранился, вопли были бы слышны.

— Ты узнаешь вторые части этих нянь, если увидишь? — спросил я.

— Скорее всего.

— Отлично. Тогда идем их искать.

На розовом комоде Эммы стояла круглая белая штука, похожая на часы-радио, — по словам Ричи, это был аудиомонитор.

— Она слишком взрослая для него, но, возможно, родители крепко спят и хотели слышать, если она их позовет…

Второй аудиомонитор — на комоде Джека. А видеокамеры мы увидели, когда снова вышли на лестницу.

— Пусть криминалисты проверят чердак, — сказал я, — вдруг кто-нибудь искал… — Тут я посветил на потолок.

Ход на чердак был на месте, а за ним — чернота; луч фонаря осветил балку, а также люк, который к чему-то прислонили. Отверстие кто-то затянул проволочной сеткой, особо не беспокоясь о красоте: края неровные, большие шляпки гвоздей торчат во все стороны. На другом конце лестничной площадки, высоко на стене, криво установлено нечто серебристое — я и без помощи Ричи понял, что это видеомонитор. Камера направлена строго на люк.

— Какого черта?! — воскликнул я.

— Крысы? Эти дыры…

— Какой идиот станет устраивать наблюдение за крысами? В таких случаях нужно просто закрыть люк и вызвать дератизаторов.

— А потом?

— Не знаю. Поставить ловушку — если тварь, которая пробила стены, захочет провести второй раунд. Надо сказать криминалистам, чтобы соблюдали осторожность. — Я поводил фонариком над головой, пытаясь определить, что находится на чердаке. Картонные коробки, черный пыльный чемодан. — Посмотрим, что нам дадут другие камеры.

Вторая камера находилась в гостиной, на стеклянном столике рядом с диваном, и была направлена на дыру над камином; красный индикатор указывал на то, что она включена. Третья закатилась в угол кухни, в кучу шариков из распоротого пуфа, но работать не перестала. Устройство для просмотра наполовину спрятано за плитой — я заметил его еще в первый раз, однако принял за телефон. Второе под кухонным столом. Никаких следов последнего устройства и еще двух камер.

— Предупредим криминалистов, попросим найти другие камеры, — сказал я. — Хочешь взглянуть еще на что-нибудь, или зовем их?

Ричи неуверенно посмотрел на меня.

— Сынок, это вопрос без подвоха.

— А. Ну да. Нет, с меня хватит.

— С меня тоже. Идем.

Налетел еще один порыв ветра, и на сей раз мы оба вздрогнули. Этот дом уже начинал действовать мне на нервы. Дело не в детях и не в крови — ни то ни другое меня не пугает, — а в этих дырах, в немигающих камерах, в огромном количестве стекла и в остовах домов, которые таращатся на нас словно звери, окружившие костер. Я напомнил себе, что видел вещи и похуже, и даже глазом не моргнул, однако вибрации в костях черепа говорили: «Это дело особенное».