Прозаический секрет: работа в отделе убийств наполовину состоит из управления людьми. Новички представляют себе волка-одиночку, который уходит в глушь, повинуясь интуиции, однако на практике парни, не умеющие работать в команде, обычно оказываются в наружной слежке. Даже в мелком расследовании — а это расследование совсем не мелкое — заняты «летуны», пиарщики, криминалисты, патологоанатом да еще сам черт и его троюродная бабушка. И ваша задача — сделать так, чтобы они держали вас в курсе событий, действовали сообща и чтобы никто никому не мешал, потому что все замыкается на вас. Тишина внутри янтаря закончилась; как только мы вышли из дома, настало время заняться укрощением людей.

Купер, патологоанатом, с недовольным видом ждал у калитки, постукивая пальцами по своей папке. Правда, иного ожидать и не приходилось: даже в лучшие моменты Купер — угрюмая сволочь, а со мной он вовсе не церемонится. Я ничего ему не сделал, однако он почему-то меня невзлюбил, а ненавидят заносчивые ублюдки вроде Купера по полной программе. Хоть одна опечатка в запросе, и он заставляет писать его заново, и о срочности можно забыть: все мои дела, и важные, и не очень, ждут своей очереди.

— Детектив Кеннеди, — сказал он, раздувая ноздри словно я воняю. — Позвольте узнать: я что, похож на собаку?

— Вовсе нет. Доктор Купер, это детектив Курран, мой напарник.

Он сделал вид, что не замечает Ричи.

— Рад это слышать. Если я не собака, тогда почему меня не пускают в дом?

Должно быть, он обдумывал этот каламбур все время, пока ждал здесь.

— Извините, — сказал я. — Наверное, произошло недоразумение. Я, конечно же, никогда бы не стал зря тратить ваше время. Не будем вам мешать.

Купер пронзил меня испепеляющим взглядом, давая понять, что его не проведешь.

— Будем надеяться, — сказал он, — что вы не слишком сильно затоптали место преступления. — С этими словами он проскочил мимо меня в дом, на ходу натягивая перчатки.

«Летунов» пока не видно. Один из полицейских по-прежнему крутился у машины и сестры. Другой стоял на дороге, беседуя с парнями из двух белых фургонов — криминалистами и ребятами из морга.

— Что будем делать теперь? — спросил я у Ричи.

Как только мы вышли из дома, Ричи снова затрясло: он дергал головой, оглядывая дорогу, небо и дома, барабанил пальцами по ногам. Услышав вопрос, он замер.

— Отправим внутрь криминалистов?

— Разумеется, но что ты собираешься делать, пока они работают? Если будем крутиться здесь и поминутно спрашивать: «Ну что, готово?» — то и сами потеряем время, и им помешаем.

Ричи кивнул:

— Я бы поговорил с сестрой.

— Может, сначала проверим, не скажет ли нам что-нибудь Дженни Спейн?

— Я подумал, что она еще не скоро сможет с нами побеседовать. Даже если…

— Даже если выживет. Да, наверное, ты прав, но это надо проверить. У нас все должно быть под контролем.

Я уже набирал номер. Связь была такая, словно мы во Внешней Монголии: чтобы появился сигнал, пришлось дойти до конца дороги, где нет домов. Кроме того, я потратил немало времени, перезваниваясь с разными людьми, прежде чем добрался до врача, к которому попала Дженнифер Спейн, и убедил его в том, что я не репортер. Судя по голосу, врач был молодой и очень уставший.

— Она еще жива, но я ничего не обещаю. Сейчас она в операционной; если не умрет на столе, тогда у нас будет более четкая картина.

Я включил громкую связь, чтобы Ричи слышал наш разговор.

— Можете описать ее повреждения?

— Я провел лишь поверхностный осмотр. Не уверен…

Морской ветер унес его голос, и нам с Ричи пришлось склониться над телефоном.

— Мне нужны предварительные данные, — сказал я. — Ее все равно осмотрит наш врач, а пока я просто хочу узнать, что с ней — стреляли в нее, душили, топили или еще что.

Вздох.

— Поймите, это не окончательная информация. Я могу ошибаться.

— Понял.

— Ладно. В общем, ей повезло. У нее четыре ранения в живот — кажется, ножевые, но это решать вашему врачу. Две раны глубокие, однако ни один важный орган или сосуд не задет — иначе она бы истекла кровью еще до того, как попасть сюда. На правой щеке сквозная рана — похоже, резаная. Если женщина выживет, ей понадобится серьезная пластическая операция. Кроме того, она получила удар тупым предметом по затылку: на рентгене трещина в черепе и субдуральная гематома, — но, судя по рефлексам, мозг не поврежден. Повторяю, ей очень повезло.

Скорее всего он последний человек, который сказал «повезло» применительно к Дженнифер Спейн.

— Это все?

Он что-то глотнул — наверное, кофе — и подавил зевоту.

— Извините. Возможно, есть какие-то мелкие травмы, но я их не искал — моя задача состояла в том, чтобы доставить ее в операционную, пока не поздно. Так что кровь могла скрыть небольшие порезы и ушибы. Но никаких иных серьезных повреждений у нее нет.

— Следы сексуального насилия?

— Я же говорю: у меня были другие задачи, — однако поверхностный осмотр ничего подобного не выявил.

— Во что она была одета?

Возникла пауза: врач, вероятно, подумал, что ошибся и сейчас беседует с каким-то особым маньяком.

— В желтую пижаму. Больше на ней ничего не было.

— В больнице должен быть полицейский. Положите пижаму в бумажный пакет и отдайте ему. Если это возможно, укажите, кто к ней прикасался. — Вероятность того, что Дженнифер Спейн — жертва, увеличилась: женщины не уродуют себе лицо и ни за что не станут убивать себя в пижаме. Они надевают лучшие платья, тщательно выбирают косметику и такой способ самоубийства, который, как они полагают — и почти всегда ошибочно, — позволит им выглядеть красивыми и умиротворенными. Они думают, что боль уйдет и останется лишь холодный белый покой. Почему-то их разрушающееся сознание полагает, что им будет неприятно, если их обнаружат не в идеальном состоянии. Большинство самоубийц на самом деле не верят, что смерть — это навсегда. Наверное, как и мы все.

— Пижаму мы ему отдали. Список я составлю, когда у меня будет свободное время.

— Она хоть раз приходила в сознание?

— Нет. Я же говорю: велика вероятность того, что она вообще не придет в себя. После операции картина прояснится.

— Если она выживет, когда с ней можно будет поговорить?

Вздох.

— Об этом можно только гадать. Когда имеешь дело с травмами головы, ничего предсказать нельзя.

— Спасибо, доктор. Позвоните мне, если ситуация изменится?

— Сделаю все, что в моих силах. Прошу прощения, но я должен…

Он положил трубку. Я тут же звякнул администратору отдела Бернадетте, чтобы она побыстрее поручила кому-нибудь заняться финансами и телефонными разговорами Спейнов. Когда я закончил разговор, телефон загудел: три новых голосовых сообщения — кто-то не смог дозвониться из-за хреновой связи. О'Келли передал, что выбил для меня еще пару «летунов»; знакомый журналист умолял — на этот раз тщетно — дать ему информацию для материала; и, наконец, Джери. Дошли только обрывки текста: «…Мик, не могу… тошнит каждые пять минут… не могу выйти из дома, даже для… все нормально? Позвони, когда…»

— Черт, — вырвалось у меня. Дина работает в городе, в кулинарном магазинчике. Я попытался прикинуть, через сколько часов там окажусь и какова вероятность, что за это время никто рядом с ней не включит радио.

Ричи вопросительно наклонил голову.

— Ничего, — сказал я. Звонить Дине не было смысла: она ненавидит телефоны, — а больше и некому. Я вздохнул и задвинул эту проблему подальше. — Идем. Криминалисты нас заждались.

Ричи кивнул. Я убрал телефон, и мы пошли общаться с людьми в белом.

Старший инспектор сдержал слово: мне прислали Ларри Бойла, фотографа, чертежника и еще парочку людей. Бойл — пухлый круглолицый чудак: когда его видишь, создается впечатление, что дом у него доверху набит странными журналами, аккуратно разложенными в алфавитном порядке, — однако на месте преступления действует безупречно и, кроме того, наш лучший специалист по следам крови. А мне нужно и то и другое.

— Наконец-то, — сказал Бойл, уже одетый в белый комбинезон с капюшоном. Перчатки и бахилы он держал в руке. — Кто это у нас тут?

— Мой новый напарник Ричи Курран. Ричи, это Ларри Бойл из отдела криминалистики. Будь с ним ласков. Мы его любим.

— Хватит заигрывать, сначала посмотрим, нужен ли я тебе, — отмахнулся Ларри. — Что внутри?

— Отец и двое детей, все мертвы. Мать в больнице. Дети наверху — их, похоже, задушили. Взрослые были внизу — их, кажется, зарезали. Крови столько, что тебе на месяц хватит.

— Чудесно.

— И не жалуйся потом, что я ничего для тебя не делаю. Кроме всего прочего, я хочу узнать как можно больше о последовательности событий — на кого напали первым, где, сколько жертвы двигались, какой была борьба. Судя по всему, наверху крови нет — и это может быть важно. Проверишь?

— Без проблем. Другие пожелания будут?

— В доме творилось что-то очень странное — притом задолго до вчерашнего дня. В стенах полно дыр, и я понятия не имею, кто их пробил и зачем. Если найдешь хоть какие-нибудь зацепки — отпечатки пальцев или еще что, — мы будем очень благодарны. Кроме того, там куча аудионянь — если судить по зарядкам на туалетном столике, то по крайней мере две аудио и пять видео, а возможно, и больше. Зачем они нужны, неясно, и пока что мы нашли только три камеры — на лестничной площадке, на столе в гостиной и на полу в кухне. Я бы хотел, чтобы вы их сфотографировали. И еще надо найти оставшиеся две камеры, или сколько их там. То же с устройствами для просмотра — два заряжаются, два на кухонном полу, так что по крайней мере одного не хватает.

— М-м, — с наслаждением протянул Ларри. — Лю-бо-пыт-но. Слава богу, на свете есть ты, Снайпер. Еще одна смерть от передоза, и я бы сдох от скуки.

— Какая-то связь с наркотиками, возможно, тут имеется. Пока ничего определенного, но мне очень хотелось бы знать, есть ли в доме наркота — и была ли раньше.

— О Боже, только не это. Конечно, мы возьмем мазки всего, что может представлять интерес, но я буду счастлив, если результаты окажутся отрицательными.

— Ищите мобильники и любые финансовые документы. Кроме того, на кухне стоит компьютер, им тоже нужно заняться. И как следует осмотрите чердак, ладно? Мы туда не поднимались, но странности, которые творились в доме, как-то связаны с чердаком. Вы сами все поймете.

— Вот это совсем другое дело, — радостно сказал Ларри. — Обожаю странности. Ну, мы пойдем?

— Там, в полицейской машине, сестра пострадавшей. Мы собираемся с ней поболтать. Подождете минутку, пока мы ее уводим? Не хочу, чтобы она вас видела, — не дай бог, у нее крыша поедет.

— Да, женщины часто на меня так реагируют. Не вопрос — побудем здесь, пока не дашь сигнал. Удачи! — Он помахал нам бахилами.

Мы пошли к сестре.

— Он не будет так радоваться, когда зайдет в дом, — мрачно заметил Ричи.

— Да нет, сынок, будет. Еще как будет.

* * *

Я не жалею никого, с кем встречаюсь по работе. Жалость — это прекрасно, она позволяет почувствовать себя офигительно чудесным человеком, но тем, кого ты жалеешь, она ни черта не дает. Думая о страданиях жертв, ты размякаешь, теряешь концентрацию, слабеешь — и в одно прекрасное утро оказывается, что у тебя нет сил встать с кровати и идти на работу. Ничего хорошего в этом нет. Я трачу время и силы на то, чтобы добыть ответы; объятия и горячий шоколад не моя специальность.

Но если кого и стоит пожалеть, так это родственников жертв. Как я и говорил Ричи, девяноста девяти процентам жертв жаловаться не на что: они получили ровно то, что хотели, — а вот члены семьи примерно с такой же вероятностью оказались в подобном аду совершенно незаслуженно. Я не верю, что во всем виновата мамочка, если малыш Джимми стал торчком и наркодилером и по собственной тупости решил нагреть своего поставщика. Да, возможно, она не помогла ему реализоваться, но у меня тоже было тяжелое детство, и что — я получил две пули в затылок от разъяренного наркобарона? Нет, пару лет ходил к психологу, чтобы разобраться с этими проблемами, и в то же время жил обычной жизнью. Потому что я взрослый человек и решения принимаю сам. Если однажды утром мне кто-то прострелит башку, значит, я сам виноват, а зализывать раны придется моим родственникам, которые тут совсем ни при чем.

Общаясь с родными, я усиливаю контроль над собой. Ничто так не сбивает с верного курса, как сострадание.

Когда утром Фиона Рафферти вышла из дома, ее, наверное, можно было назвать симпатичной девушкой. Мне нравятся более высокие и ухоженные, но у нее стройные ноги, а на голове — копна блестящих волос, хотя Фиона и не позаботилась о том, чтобы выпрямить их и покрасить из мышино-бурого цвета в более шикарный. Однако теперь девушка выглядела ужасно: распухшее красное лицо покрыто соплями и полосами поплывшей косметики, заплаканные глаза стали маленькими, как у поросенка. Она утирала лицо рукавом красной куртки — что ж, по крайней мере вопить перестала.

Полицейский тоже был малость не в себе.

— Нам нужно поговорить с мисс Рафферти, — сказал я ему. — Может, вернетесь в участок и попросите прислать кого-нибудь, чтобы отвезти ее в больницу?

«Мундир» кивнул и попятился, облегченно вздохнув.

Ричи опустился на одно колено у машины.

— Мисс Рафферти? — негромко спросил он. Такому мягкому обращению мог бы позавидовать и семейный доктор. Возможно, Ричи даже переусердствовал с вежливостью, ибо угодил прямо в грязь. Теперь все будут считать, что он на ногах не держится, но сам он, похоже, не обратил на это внимания.

Фиона Рафферти медленно и неуверенно подняла голову. Казалось, она ничего не видела перед собой.

— Я вам очень сочувствую.

Секунду спустя ее подбородок чуть наклонился — она еле заметно кивнула.

— Принести вам что-нибудь? Воды?

— Мне нужно позвонить маме. Как я… О Боже, дети! Я не могу сказать ей…

— Вас проводят в больницу, — сказал я. — Кто-нибудь сообщит вашей матери, чтобы она встретила вас там, и поможет поговорить с ней.

Она меня не слышала — ее мысли уже срикошетировали куда-то еще.

— С Дженни все в порядке? С ней все будет нормально, да?

— Мы на это надеемся. Если что-нибудь узнаем, то сразу вам сообщим.

— Мне не разрешили поехать на «скорой»… А ведь я должна быть с ней. Что, если она… Мне нужно…

— Понимаю, — ответил Ричи. — Но врачи за ней присмотрят, они-то знают, что делают. Вы же не хотите путаться у них под ногами?

Голова качнулась из стороны в сторону: «нет».

— Нет. В любом случае мы надеемся, что вы нам поможете — ответите на несколько вопросов. Можете сделать это сейчас?

Она открыла рот, задыхаясь:

— Нет. О Боже, вопросы… Я не могу… Я хочу домой. Я хочу к маме. О Боже, я хочу…

Она снова была на грани истерики. Ричи начал отступать, успокаивающе поднимая руки.

— Мисс Рафферти, если хотите ненадолго вернуться домой и заехать к нам позже, мы вас задерживать не будем, — ловко ввернул я, пока Ричи ее не отпустил. — Выбор за вами. Но с каждой минутой шансы найти того, кто это сделал, уменьшаются. Улики уничтожаются, воспоминания тускнеют, убийца уходит все дальше. Помните об этом, когда будете принимать решение.

В глазах Фионы появился огонек.

— Если я… Он может уйти? Если я приеду позже, он скроется?

Крепко взяв Ричи за плечо, я отодвинул его за пределы ее поля зрения, а затем прислонился к дверце машины.

— Верно. Повторяю, выбор за вами, но жить с таким грузом на душе лично я не хотел бы.

Ее лицо перекосилось, и я испугался, что сейчас мы ее потеряем, но она прикусила щеку и собралась.

— Хорошо, хорошо, я могу… Ладно. Но… Дадите мне пару минут? Я покурю и тогда отвечу на все ваши вопросы.

— Вы сделали правильный выбор, мисс Рафферти. Не торопитесь, мы никуда не уйдем.

Она выбралась из машины — неуклюже, словно после операции — и побрела по дороге мимо недостроенных домов, затем присела на невысокую стену и закурила.

Мы в результате оказались у нее за спиной, так что я подал знак Ларри. Он радостно помахал мне рукой и заковылял к дому, натягивая перчатки. Остальные криминалисты последовали за ним.

Дешевенькая куртка Ричи не была рассчитана на загородные условия; он прыгал на месте, обхватив себя руками, и пытался делать вид, что ему совсем не холодно.

— Собирался отправить ее домой? — спросил я тихо.

Он резко дернул головой от удивления.

— Ну да, — осторожно ответил он. — Я подумал…

— Не думай. Только не об этом. Отпустить свидетеля или нет, решаю я, а не ты, понял?

— Мне показалось, она сейчас сорвется.

— И что? Это не значит, что ей можно идти домой, детектив Курран. Это значит, что она должна собраться. Еще немного, и ты бы сорвал допрос ценного свидетеля.

— Я не нарочно. Лучше поговорить с ней через пару часов — ведь если ее сейчас расстроить, она придет в себя только завтра.

— Нет, так не годится. Если тебе нужен свидетель, найди способ с ним поговорить, и точка. Нельзя отправлять ее домой, чтобы она выпила чаю с печеньем и выбрала удобное для нее время.

— Я подумал, что должен дать ей выбор. Она только что потеряла…

— Я что, наручники на нее надел? Дай девочке выбор, не вопрос — но она должна выбрать то, что нужно тебе. Правило номер три, четыре, пять и еще пара десятков: на этой работе нельзя плыть по течению — его нужно направлять. Я понятно выразился?

— Да. Прошу прощения, детектив. Сэр, — сказал Ричи после паузы.

Наверное, в ту минуту он меня ненавидел, но с этим я готов мириться. Пусть новички используют мои фотографии в качестве мишеней для дартса — лишь бы не нанесли ущерб делу или своей карьере.

— Это больше не повторится?

— Нет. То есть да, вы правы. Не повторится.

— Отлично. Тогда приступим к допросу.

Ричи спрятал подбородок в воротник и с сомнением оглядел Фиону Рафферти. Она обмякла — голова опустилась почти до колен, в пальцах повисла забытая сигарета. Издали Фиона казалась красной тряпкой, которую смяли и выбросили за ненадобностью вместе с прочим мусором.

— Думаете, она справится?

— Без понятия. Это не наша проблема, лишь бы не устраивала истерик во время допроса. Идем.

Не оглядываясь, я пошел по дороге и секунду спустя услышал хруст гравия — Ричи спешил за мной.

Фиона немного собралась: время от времени по ее телу все еще пробегала дрожь, однако руки уже не тряслись и тушь с лица она стерла, пусть даже и полой рубашки. Я отвел ее в один из недостроенных домов — подальше от сурового ветра и Ларри с его парнями, — усадил на штабель шлакобетонных блоков и дал еще одну сигарету. Я не курю и никогда не курил, но всегда держу под рукой пачку: лучший способ установить отношения с курильщиком, как и с любым другим наркоманом, — дать ему взятку в его собственной валюте. Я уселся рядом с ней, а Ричи встал у подоконника, за моим плечом, чтобы наблюдать за ходом разговора и делать пометки, не привлекая особого внимания. Условия не идеальные, но бывало и хуже.

— Может, вам еще что-нибудь нужно? — спросил я, давая ей прикурить. — Свитер? Стакан воды?

Фиона уставилась на сигарету — крутила ее в пальцах и делала быстрые короткие затяжки. Все мышцы девушки были напряжены — к концу дня она устанет так, словно пробежала марафон.

— Ничего не нужно. Давайте закончим с этим побыстрее! Пожалуйста!

— Без проблем, мисс Рафферти. Мы все понимаем. Для начала расскажите мне о Дженнифер.

— Дженни. «Дженнифер» для нее слишком чопорно… Ее всегда звали «Дженни» — с самого детства.

— Кто из вас старше?

— Она. Мне двадцать семь, ей двадцать девять.

Я так и думал, что Фиона моложе, отчасти из-за комплекции — она худая, невысокая, с узким несимметричным лицом. Но дело еще и в одежде — в этакой студенческой небрежности. Во времена моей молодости девушки одевались так и после окончания колледжа, однако сейчас основная масса старается принарядиться. Судя по тому, что мы видели в доме, Дженни наверняка уделяла своей внешности больше внимания.

— Чем она занимается?

— Работает в пиар-отделе… то есть работала. После рождения Джека сидит дома с детьми.

— Логично. По работе не скучает?

Фиона попыталась покачать головой, однако была так зажата, что движение больше походило на судорогу.

— Вряд ли. Ей нравилось работать, но амбиции у нее не завышенные; она знала, что не сможет вернуться после рождения второго ребенка, но они все равно решили завести Джека.

— Проблемы на работе? Может, она с кем-то не ладила?

— Нет. Правда, мне казалось, что девушки в той компании настоящие стервы, если кто-то забывал обновить искусственный загар, смеялись, а когда Дженни забеременела, называли ее «Титаник» и советовали сесть на диету. Но Дженни считала, что это ерунда…. Она не любит скандалов, понимаете? Скорее будет плыть по течению… — Фиона с шипением выдохнула сквозь зубы, словно на нее накатила волна боли. — Она всегда считала, что в конце концов все будет хорошо.

— А Патрик? Он ладит с людьми?

Не останавливайся, заставляй их прыгать от одной темы к другой, не давай им времени посмотреть вниз. Если они упадут, то уже не поднимутся.

Она резко повернулась ко мне — серо-голубые глаза с опухшими веками распахнуты до предела.

— Пэт… Боже мой, вы ведь не думаете, что это он! Пэт никогда, никогда…

— Знаю. Скажите…

— Откуда вы знаете?

— Мисс Рафферти, — добавил я немного строгости в голосе, — вы хотите нам помочь?

— Конечно! Я…

— Хорошо. Тогда сосредоточьтесь. Чем быстрее мы получим информацию, тем скорее сможем ответить на все вопросы. Договорились?

Фиона с безумным видом огляделась, будто ей приснился кошмар и эта комната в любой момент может исчезнуть. Нас окружали неровно сложенные стены из бетонных блоков; у одной из них — как опоры — стояли две балки. Стопка перил «под дуб», покрытая слоем пыли; на полу — расплющенные пенопластовые стаканчики, в углу — смятая в комок грязная синяя фуфайка. Мы словно попали в лагерь археологов, где время замерло в тот момент, когда обитатели побросали свое добро и бежали, спасаясь от природного бедствия или захватчиков. Сейчас Фиона ничего не замечала, но эта картинка останется с ней навсегда. Вот он, один из бонусов, которые убийство дает родственникам: вы можете забыть и лицо погибшего, и последние слова, но до мельчайших подробностей запомните место, где находились, когда в вашу жизнь ворвался этот кошмар.

— Мисс Рафферти, — сказал я. — Нам нельзя терять время.

— Да. Я в порядке. — Она затушила сигарету о шлакоблок и уставилась на окурок так, словно он появился в ее руке из небытия.

— Вот, — тихо сказал Ричи, наклоняясь вперед и протягивая ей пластиковый стаканчик.

Резко кивнув, Фиона схватила стаканчик и бросила в него окурок.

— Так что вы можете сказать о Патрике? — спросил я.

— Он чудесный. — Покрасневшие глаза с вызовом глядели на меня. Даже в таком состоянии упрямства ей было не занимать. — Мы все из Монкстауна, из одной компании. Пэт и Дженни вместе с шестнадцати лет.

— Какие у них были отношения?

— Они без ума друг от друга. У остальных романы редко длились дольше пары недель, но Пэт и Дженни… — Глубоко вздохнув, Фиона запрокинула голову и уставилась туда, где за пустым лестничным пролетом и торчащими во все стороны балками виднелось серое небо. — Они сразу поняли, что нашли друг друга. Остальные просто играли, забавлялись, понимаете? А у Пэта и Дженни все было серьезно, по-взрослому. Любовь.

На моей памяти от этого «серьезно», наверное, погибло больше людей, чем по всем остальным причинам и поводам.

— Когда они обручились?

— В девятнадцать лет. На День святого Валентина.

— По нынешним временам рановато. Как отреагировали ваши родители?

— Они были в восторге! Пэта они обожают. Просто посоветовали сперва закончить колледж. Пэт с Дженни были не против, и в двадцать два они сыграли свадьбу. Дженни сказала, что откладывать нет смысла — все равно не передумают.

— И как у них все вышло?

— Замечательно. Пэт так относится к Дженни… Он до сих пор обожает делать ей подарки. Раньше я молилась о том, чтобы кто-нибудь любил меня так же, как Пэт — Дженни. Понимаете?

О тех, кого уже нет, еще долго говоришь в настоящем времени. Моя мать умерла, когда я был подростком, но Дина до сих пор рассказывает о том, какие духи выбирает мама, какое мороженое любит. Джери от этого готова на стену лезть.

— Они ни разу не спорили? За тринадцать лет?

— Я так не говорила: спорят все, — но не ссорились ни разу.

— О чем они спорили?

Фиона уже смотрела только на меня, и на ее лице, стирая остальные эмоции, все сильнее проявлялась усталость.

— О том же, что и остальные пары. Раньше, например, Пэт злился, если кто-то заглядывался на Дженни. Или однажды Пэт хотел поехать на курорт, а Дженни считала, что сбережения нужно откладывать на покупку дома. Но они всегда договариваются.

Деньги: только из-за них люди умирают чаще, чем из-за любви.

— Чем занимается Патрик?

— Вербует сотрудников. Он работал в «Нолан и Робертс» — они подбирают людей для финансовых компаний, — но в феврале его уволили.

— По какой причине?

Плечи Фионы снова напряглись:

— Он ни в чем не виноват — уволили не только его, но и других. В финансовом секторе сейчас мало вакансий, понимаете? Кризис…

— У него были проблемы на работе? Может, он поругался с кем-нибудь?

— Нет! Вы хотите представить все так, словно у Пэта с Дженни повсюду враги, словно они постоянно ссорятся… А они не такие.

Фиона отстранилась от меня, прикрываясь стаканчиком словно щитом.

— Именно такие сведения мне и нужны, — успокаивающе сказал я. — Я ведь не знаю Пэта и Дженни, вот и пытаюсь составить о них представление.

— Они чудесные. Люди их любят. Они любят друг друга. Любят детей. Понятно? Этого достаточно, чтобы составить представление?

На самом деле я ни черта полезного не узнал, но, похоже, большего от нее не добьешься.

— Абсолютно. Большое вам спасибо. А родные Патрика по-прежнему живут в Монкстауне?

— Его родители умерли: папа давно, когда мы еще были детьми, мама — пару лет назад. У него есть младший брат Йен, он в Чикаго… Позвоните ему, спросите про Пэта и Дженни — он скажет то же самое.

— Не сомневаюсь. Пэт и Дженни хранили в доме ценности — деньги, ювелирные украшения или еще что-нибудь?

Пока Фиона обдумывала ответ, ее плечи снова слегка опустились.

— Обручальное кольцо Дженни — Пэт отдал за него пару кусков — и кольцо с изумрудом, которое бабушка завещала Эмме. И еще у них есть совсем новый компьютер — Пэт купил его на выходное пособие. Возможно, за него что-то получилось бы выручить… Эти вещи на месте или пропали?

— Мы проверим. Больше ничего нет?

— У них нет ничего ценного. Раньше был большой внедорожник, но его пришлось вернуть — они не смогли оплатить кредит. Ну и еще есть вещи Дженни — пока Пэта не уволили, она много на них тратила, — но кто пойдет на такое ради кучи тряпок?

Я знал людей, которые убили бы и за меньшее, однако нутром чуял, что тут причина в другом.

— Когда вы видели их в последний раз?

Фиона задумалась.

— Мы с Дженни встретились в кафе в Дублине — летом, месяца три-четыре назад. А Пэта я сто лет не видела — с апреля, наверное. Боже мой, почему же мы так долго…

— А детей?

— Тоже с апреля, как и Пэта. Я приезжала на день рождения Эммы — ей исполнилось шесть.

— Заметили что-нибудь необычное?

— Вроде чего?

Голова вздернута, подбородок выпячен — Фиона заняла оборону.

— Все, что угодно: может, пришел какой-то странный гость или вы слышали непонятный разговор.

— Нет, ничего странного не было. Пришла куча одноклассников Эммы, Дженни поставила надувной за́мок — о Боже, Эмма и Джек… Они… Вы уверены, что они оба… Может, один из них не пострадал, а просто, просто…

— Мисс Рафферти, — сказал я так мягко, насколько мог, но все же с нажимом, — я уверен, что они не просто ранены. Если что-нибудь изменится, мы сразу вам сообщим, но прямо сейчас я хочу, чтобы вы побеседовали со мной. Каждая секунда на счету, помните?

Фиона прижала ладонь к губам и сглотнула:

— Да.

— Отлично. — Я протянул ей еще одну сигарету и щелкнул зажигалкой. — Когда вы в последний раз разговаривали с Дженни?

— Вчера утром. — На этот вопрос она ответила сразу. — Я звоню ей каждое утро в полдевятого, как только прихожу на работу. Чтобы начать день, понимаете?

— Неплохая мысль. И какой она была вчера?

— Обычной! Совершенно нормальной! Богом клянусь, я помню весь наш разговор — в нем не было ничего…

— Верю, — сказал я успокаивающе. — О чем говорили?

— Даже не знаю… о всякой всячине. Моя соседка по квартире играет на бас-гитаре, и у нее скоро будет концерт, — я рассказала Дженни об этом, а она — про то, что хочет купить в Интернете игрушечного стегозавра, — в пятницу Джек привел друга из детского сада, и они искали стегозавра в саду… Она была нормальной. Абсолютно нормальной.

— А она сказала бы вам, если бы что-то случилось?

— Думаю, да. Нет, я уверена, что сказала бы.

Ее голос звучал совсем не уверенно.

— Вы были близки?

— Нас же только двое. — Услышав себя, Фиона поняла, что это не ответ. — Да, мы близки. Ну, то есть раньше мы общались больше — а потом каждая пошла своей дорогой. И теперь, когда Дженни переехала сюда, поддерживать отношения стало сложнее.

— Как долго они живут здесь?

— Дом они купили года три назад. — Две тысячи шестой: самый пик бума. Сколько бы они ни заплатили за эту конуру, сейчас она стоит вдвое меньше. — Но тогда здесь ничего не было, только поля — они купили дом в проекте. Я думала, что они спятили, но Дженни была на седьмом небе от счастья, она так радовалась, что у них будет собственный дом… — Губы Фионы дрогнули, но она взяла себя в руки. — Где-то через год, как только дом был достроен, они переехали.

— А вы? Где вы живете?

— В Дублине, в Ренеле.

— Вы сказали, что снимаете с кем-то квартиру.

— Ага. Я и еще две девушки.

— Чем вы занимаетесь?

— Я фотограф. Пытаюсь сделать выставку, ну а пока работаю в студии Пьера — ну вы же знаете Пьера: его еще показывали в телешоу про элитные ирландские свадьбы? Я обычно снимаю детей или, если у Кита… Пьера… две свадьбы в один день, на одной из них работаю я.

— Сегодня утром вы фотографировали детей?

Ей пришлось напрячься, чтобы вспомнить, — утро было так далеко от нее.

— Нет. Разбирала снимки, сделанные на прошлой неделе, — мать ребенка хотела заехать сегодня за альбомом.

— Когда вы ушли?

— Примерно в четверть десятого. Один из парней сказал, что сам подготовит альбом.

— Где находится студия Пьера?

— У Финикс-парка.

По утренним пробкам и в такой таратайке до Брокен-Харбора минимум час.

— Вы беспокоились о Дженни.

И снова она резко мотнула головой, словно от удара током.

— Вы уверены? Немаленькие хлопоты только из-за того, что кто-то не взял трубку.

Пожав плечами, Фиона аккуратно поставила стаканчик рядом с собой и стряхнула пепел.

— Хотела убедиться, что с ней все в порядке.

— А почему вдруг она должна быть не в порядке?

— Потому. Мы всегда разговариваем — каждый день, уже много лет. И я ведь оказалась права, верно?

У Фионы задрожал подбородок. Я наклонился к ней, чтобы дать салфетку и не стал отстраняться.

— Мисс Рафферти, мы оба знаем, что это не все. Вы не стали бы бросать работу, рискуя вызвать недовольство клиента, и не потратили бы целый час на дорогу просто потому, что сестра сорок пять минут не отвечает на звонки. Может, она лежит в постели с головной болью или потеряла телефон? Может, ее дети заболели гриппом? Вы могли придумать еще сотню куда более правдоподобных причин, однако сразу решили, что случилось несчастье. Почему?

Фиона прикусила губу. В воздухе пахло сигаретным дымом и горелой шерстью — девушка уронила горячий пепел на пальто. Сама Фиона, ее дыхание, ее кожа источали сырой, горьковатый аромат. Интересный факт: горе пахнет раздавленными листьями и сломанными ветками — как зеленый, зазубренный вскрик.

— Это просто пустяк, — сказала она после паузы. — Случай произошел давным-давно, несколько месяцев назад. Я бы и не вспомнила о нем, если бы…

Я ждал.

— В общем, однажды вечером она позвонила. Сказала, что в доме кто-то был.

Я почувствовал, как встрепенулся Ричи — словно терьер, который готов броситься за палкой.

— Она поставила в известность полицию? — спросил я.

Фиона затушила сигарету и бросила окурок в стаканчик.

— Не тот случай. Заявлять не о чем — никто не разбил окно, не вышиб дверь, ничего не украл.

— Тогда почему она решила, что в дом кто-то проник?

Фиона снова пожала плечами — на этот раз еще более напряженно — и опустила голову.

Я подбавил суровости в голос:

— Мисс Рафферти, это может быть важно. Что именно она сказала?

Вздрогнув, Фиона глубоко вздохнула и пригладила волосы.

— Ладно, — уступила она. — Ладно. Ладно. Ну, звонит мне Дженни, да? И сразу: «Ты сделала копии ключей?» А у меня их ключи были ровно две секунды — прошлой зимой, когда Дженни и Пэт повезли детей на Канары на неделю и хотели, чтобы кто-то присматривал за домом на случай пожара или еще чего. Ну я и говорю: «Конечно, нет…»

— А они у вас были? — спросил Ричи. — Ну, копии ключей? — Трюк удался: он ни в чем не обвинял, а просто спрашивал, словно ему интересно. И это прекрасно: теперь мне не нужно устраивать ему разнос (по крайней мере страшный) за то, что заговорил без спроса.

— Нет! Зачем они мне?

Фиона резко выпрямилась. Ричи пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся:

— Просто решил проверить. Работа у меня такая — вопросы задавать, понимаете?

Фиона снова обмякла:

— Ну да, конечно.

— И в ту неделю никто не мог снять копию? Вы не оставляли ключи там, где их могли найти соседки или сослуживцы, нет? Повторяю, задавать вопросы — это наша работа.

— Они висели на моем брелке, но я не держала их в сейфе или еще где. Когда я на работе, ключи в моей сумочке, а дома висят на крючке на кухне. Если они кому-нибудь и понадобились бы, их бы никто не нашел. Кажется, я даже никому не сказала, что они у меня.

Соседкам и сослуживцам тем не менее предстоят долгие беседы с нами — не говоря уже о том, что мы поднимем все их личные данные.

— Вернемся к телефонному разговору, — сказал я. — Вы сообщили Дженни, что копии ключей у вас нет…

— Да. Дженни говорит: «Ну, все равно: кто-то добыл ключи, а мы давали их только тебе». Пришлось полчаса убеждать ее в том, что я без понятия, к чему она ведет, но наконец-то она объяснила, в чем дело. Днем она с детьми пошла в магазин или еще куда, а когда вернулась, то заметила, что в доме кто-то побывал. — Фиона разорвала салфетку, и белые клочья упали на красное пальто. Ладони у нее маленькие, пальцы тонкие, с обгрызенными ногтями. — Сначала она не признавалась, откуда ей это известно, но в конце концов я все из нее вытянула: занавески отодвинуты не так, как она делает, пропало пол-упаковки ветчины, а с холодильника — ручка, которой Дженни записывает, что нужно купить. Я говорю: «Ты шутишь», — и она едва не вешает трубку. Ну, я ее успокоила, и как только она перестала меня ругать, я поняла, что она напугана. Реально в ужасе. А ведь Дженни не тряпка.

Вот почему я наехал на Ричи за то, что он пытался отложить разговор с Фионой. Когда у людей рушится мир, они, возможно, будут болтать без умолку, но подожди денек, и они уже начнут восстанавливать разрушенные укрепления — если ставки высоки, люди действуют стремительно. Поймай человека сразу после того, как в небо взлетел ядерный «гриб», и он выложит все — от любимых жанров порно до тайного прозвища своего босса.

— Ясное дело. Такое кого угодно напугает.

— Это же были ломтики ветчины и ручка! Если бы пропали драгоценности, половина нижнего белья или еще что, тогда, конечно, крышу снесет. Но это… Я ей сказала: «Ладно, допустим, что какой-то идиот решил вломиться в дом. Но это же не Ганнибал Лектер, верно?»

— И как отреагировала Дженни? — быстро спросил я, пока Фиона не поняла, что именно она произнесла.

— Снова на меня взъярилась, сказала, что главное не в том, что он это сделал, а в том, что теперь она ни в чем не может быть уверена. Например, заходил ли он в комнаты детей, перебирал ли их вещи… Им, мол, не по карману выбрасывать детское добро, а так бы она купила все новое — на всякий случай. Она же не знает, к чему он прикасался, вот ей и показалось, что все не на своих местах, что все грязное. Как он попал в дом? Почему он проник в дом? Все это ее сильно напрягало. Она повторяла: «Почему мы? Что ему от нас надо? Разве похоже, что у нас есть чем поживиться? В чем дело?»

Фиона вздрогнула — так сильно, что едва не согнулась пополам.

— Хороший вопрос, — заметил я. — У них ведь есть сигнализация; вы не знаете, она была в тот день включена?

Девушка покачала головой:

— Я спросила, и Дженни сказала «нет». Днем она ее не включала — только по ночам, когда все ложились спать, — и то потому, что местные подростки устраивают вечеринки в пустых домах и порой сильно бузят. По словам Дженни, днем городок практически вымирает — ну вы и сами видите, — так что сигнализация ни к чему. Но она сказала, что теперь будет ее включать. И добавила: «Если ключи у тебя, не пользуйся ими. Я сменю код прямо сейчас, сигнализация будет работать круглые сутки, и точка». Я же говорю — она была сильно напугана.

Но когда полицейские выбили дверь, когда мы четверо расхаживали по драгоценному домику Дженни, сигнализация была отключена. Очевидное объяснение: Спейны сами впустили убийцу в дом, и этого человека Дженни не боялась.

— Она сменила замки?

— Про это я тоже спросила… Она колебалась, но в конце концов сказала «нет» — замки обойдутся в пару сотен, и семейный бюджет таких расходов не выдержит. Сигнализации будет достаточно. Она сказала: «Пусть возвращается, я не против. Если честно, мне даже хочется, чтобы он вернулся, — тогда хоть что-то прояснится». Я же говорю: ее так просто не напугаешь.

— А где был Патрик? Это произошло до его увольнения?

— Нет, после. Он уехал в Атлон на собеседование — тогда еще у них было две машины.

— И как он отнесся к этому проникновению?

— Не знаю… Кажется, Дженни так ему об этом и не сказала. Во-первых, она говорила очень тихо — возможно, чтобы не будить детей, — но, с другой стороны, в таком большом доме? Кроме того, она все повторяла: «Я поменяю код, я не могу потратить столько денег на замки, я разберусь с этим парнем». «Я», не «мы».

Еще одна маленькая странность — тот самый подарок, про который я говорил Ричи.

— А почему она не захотела сообщить Пэту? Если она решила, что в дом проникли чужаки, нужно было сразу об этом рассказать.

Фиона снова пожала плечами и еще ниже опустила голову:

— Наверное, не хотела его волновать, ведь ему и так нелегко. Думаю, поэтому и замки не поменяла — Пэт сразу бы заметил.

— Вам не кажется, что это немного странно — и даже рискованно? Разве он не имеет права знать, что кто-то вломился в его дом?

— Возможно. Если честно, я не думаю, что там действительно кто-то был. Ну, то есть какое самое простое объяснение? Что Пэт взял ручку и съел эту чертову ветчину, а кто-то из детей играл с занавесками? Или что к ним проник невидимый взломщик, который умеет проходить сквозь стены и которому захотелось съесть сандвич?

Ее голос зазвенел — она словно оправдывалась.

— Вы так и сказали Дженни?

— Да, более или менее, но стало только хуже. Она завелась: говорила, что ручка особенная — из отеля, в котором они провели медовый месяц; что Пэт знал, что ее нельзя трогать; что она точно знала, сколько ветчины в пакете…

— А она из тех, кто помнит такие вещи?

— Да, вроде того, — выдавила Фиона после паузы, будто эти слова причиняли ей боль. — Дженни… Она любит все делать правильно. Понимаете, когда она ушла с работы, то прониклась ролью мамы-домохозяйки. В доме ни пятнышка, детей она кормила натуральными продуктами, сама готовила, каждый день занималась гимнастикой по DVD-дискам, чтобы похудеть… Так что да, она могла помнить, что именно лежит в холодильнике.

— А из какого отеля ручка? — спросил Ричи.

— Из «Голден-Бей ризорт» на Мальдивах. — Фиона подняла голову и посмотрела на него. — Вы же не думаете, что… По-вашему, ее в самом деле кто-то взял? Вы думаете, что этот человек, который, который… вы думаете, что он вернулся и…

Ее голос начал подниматься по опасной спирали.

— Мисс Рафферти, когда произошел этот инцидент? — быстро спросил я, пока она не потеряла контроль над собой.

Она бросила на меня безумный взгляд, сжала в комок обрывки салфетки и собралась.

— Месяца три назад.

— В июле.

— Может, и раньше, но в любом случае летом.

Нужно просмотреть телефонные счета Дженни и найти вечерние звонки Фионе, а также проверить, не сообщал ли кто-нибудь о чужаках, гуляющих по «Оушен-Вью».

— И с тех пор подобных проблем не возникало?

Фиона вздохнула, и я услышал, как хрипит сдавленная спазмом глотка.

— Возможно, были и другие случаи, но после того разговора Дженни ничего не сказала бы мне. — Ее голос задрожал. — Я ей говорю: «Возьми себя в руки, хватит нести чушь». Я думала…

Она взвизгнула, словно щенок, которого пнули, зажала рот руками и снова зарыдала.

— Мне казалось, что она спятила, что у нее крыша едет, — бормотала она, задыхаясь и вытирая сопли салфеткой. — О Боже, мне казалось, что она спятила.