Представления о человеческой природе имеют важные практические последствия. Они влияют на международную политику, характер и объемы регулирования, структуру налогообложения. Они диктуют корпоративные стратегии борьбы с уклонением от выполнения трудовых обязанностей со стороны рабочих, ведения переговоров с профсоюзами и ценообразования. В личной жизни они влияют на то, как мы выбираем партнеров и работу, и даже на то, как мы тратим свои доходы.

Что важнее, наши представления о человеческой природе помогают формировать саму человеческую природу. Как подчеркивают критики материалистических теорий, из всех обитателей земли мы более всех поддаемся влиянию. Но и у нашей приспособляемости есть пределы. Наши представления о границах человеческого потенциала формируют то, чем мы стремимся стать. Мы определяем и то, чему мы учим своих детей в школе и дома.

Модель обязательства и модель эгоистического интереса рисуют на удивление разные картины не только человеческой природы, но и ее последствий для материального благосостояния. Мы видели, что поведение людей, которые любят; людей, которые, обманув, испытывают вину; людей, которые, будучи оскорбленными, жаждут мести или испытывают зависть, получив несправедливую долю, — часто оборачивается снижением их материальных выигрышей. Но именно благодаря этому перед ними открываются возможности, которые никогда не представятся чисто оппортунистическому человеку. Во многих случаях человек или общество, вооруженные этим знанием, сделают выбор лучше, чем те, кто ориентирован лишь на модель эгоистического интереса.

 

УКЛОНЕНИЕ НА РАБОТЕ

На рабочем месте, как и в других областях жизни, есть множество возможностей для обмана и отлынивания. В последние десятилетия экономисты много писали на эту тему — известную как «проблема принципала-агента». В ее стандартном виде фирма, или принципал, имеет какую-то задачу, которую она хочет заставить работника — своего агента — выполнить. Проблема в том, что выполнение задачи трудно проконтролировать.

Экономисты сосредоточили внимание на форме контракта, который давал бы материальные стимулы не отлынивать. Согласно одному хитроумному предложению, фирмы часто могут ранжировать результаты разных работников, даже когда они не могут измерить, сколько в действительности производит каждый. В этих обстоятельствах фирмы могут добиться лучших результатов, если часть заработной платы работников будет зависеть от их положения в этой иерархии производства.

Но и самые изощренные из этих контрактов ограничены фактом, что порой поведение практически невозможно проконтролировать. Говоря языком главы IV, у рабочих есть золотая возможность для отлынивания, с которой ничего не могут сделать контракты с материальными стимулами. В современной промышленной компании люди обычно работают в команде, а не индивидуально. Классическая проблема мониторинга заключается в том, что фирма может легко установить, сколько произвела команда, но у нее мало способов выяснить, какой вклад в общий произведенный продукт внес каждый индивид. В этом случае модель эгоистического интереса подчеркивает, что у каждого работника есть стимул стать «безбилетником», выезжая за счет усилий коллег.

Модель обязательства предлагает два подхода к решению этой проблемы — один вполне очевидный, другой более неожиданный. Первый — нанять работников, которым не нравится отлынивать от работы. Как фирмы могут это сделать? В главе IV мы видели, что, хотя невозможно проследить за действиями работника, когда перед ним открывается золотая возможность, его репутация тем не менее может дать некоторые подсказки. Иногда знание о том, к какой группе принадлежат индивиды, может дать нужную информацию. (Вспомним — см. главу V — семейные пары из Нью-Йорка, дававшие объявления о гувернантках в газетах Солт-Лейк-Сити.) Фирмам, сталкивающимся с серьезными проблемами мониторинга, также советуют собирать информацию о репутации кандидатов, и многие из них, конечно, так и поступают.

В чем модель обязательства может предложить по-настоящему новый взгляд, так это в том, каким образом увеличить предрасположенность работника к сотрудничеству. Большинство людей в какой-то мере способны переживать эмоции, поддерживающие сотрудничество. То, в какой степени они их испытывают, напрямую зависит от факторов среды. Практическая задача, стоящая перед фирмами, — создать такую рабочую обстановку, которая будет поощрять эти эмоции. Полезной отправной точкой может послужить наблюдение, обсуждавшееся в главе X: чувство моральной ответственности гораздо больше распространяется на людей, с которыми у нас тесные личные связи. Отсюда следует, что с отлыниванием можно бороться, создавая рабочую обстановку, которая способствует формированию тесных личных связей между коллегами.

Именно этой стратегии придерживалось большинство успешных японских фирм. В типичной японской корпорации работник — «член компании подобно тому, как бывают членом семьи, братства и других сплоченных организаций в Соединенных Штатах». Многие японские компании предоставляют своим работникам жилье, медицинское обслуживание, возможности для занятия спортом и обучения детей в школе при компании. Коллеги вместе проводят отпуск в горах или приморских домах отдыха, принадлежащих компании. В отличие от типичного американского работника, который за свою жизнь успевает поработать на разных работодателей, идеал японцев — один постоянный работодатель на всю жизнь.

Такая модель позволяет японской фирме решать проблему мониторинга методами, недоступными американской фирме. Тесные связи между японскими товарищами по работе позволяют их работодателю привязать оплату к показателям группы и полагаться на чувство солидарности с коллегами для решения проблемы «безбилетника». Тогда как системы оплаты в рамках модели эгоистического интереса, фокусируясь на индивидуальных показателях, не только не поощряют сотрудничество, но и активно ему препятствуют.

Сказанное не означает, что конкретные решения, найденные японскими фирмами, будут всегда подходить для США, где мы так высоко ценим индивидуальность и мобильность. Скорее наоборот, фирмы, слепо имитирующие поведение японских компаний, как это стали делать многие американские фирмы, едва ли добьются успеха. Если модель обязательства может принести в данном случае какую-то пользу, то это потому, что она подсказывает особую цель, на которую направлены японские практики, — поощрение эмоций, поддерживающих сотрудничество. Успеха добьются те фирмы, которые найдут способ решить эту проблему в американском контексте. Модель эгоистического интереса с ее исключительным акцентом на материальных стимулах направляет внимание администрации совершенно в ином направлении.

 

РАЗМЕР ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ И ЦЕНООБРАЗОВАНИЕ

Представления о человеческой природе влияют не только на политику фирмы по борьбе с отлыниванием от работы, но также на решения о размере заработной платы и уровне цен. В высокорентабельных фирмах, например, нередко случается, что члены профсоюза угрожают увольнением, если руководство не согласится удовлетворить их требования. В этих ситуациях руководство должно решить, следует ли принимать эту угрозу всерьез.

Лишиться средств к существованию — это, безусловно, очень высокая цена, в большинстве случаев более высокая, чем то, что потеряли бы работники, если бы умерили свои требования. И никто не верил бы их угрозам, если бы члены профсоюза вели себя в рамках модели эгоистического интереса. Но если их озабоченность честной игрой так важна для них, легко понять, почему подобные угрозы так часто оказываются эффективными. Политика трудовых отношений, основанная на традиционной модели рационального торга, сослужила бы фирме плохую службу.

Не только рабочие озабочены тем, как делится экономический пирог. В главе IX мы видели, что потребители тоже часто идут на жертвы ради честности. В частности, они обычно готовы терпеть убытки, но не иметь дела с наглыми компаниями, чьи цены кажутся им нечестными. Мы также видели на примере лыжных курортов, что представления о честности и стоящая за ними реальность часто сильно расходятся. В таких случаях фирма может укрепить свою позицию, если найдет способ сделать так, чтобы ее цены казались более соответствующими ее затратам.

Ричард Талер приводит пример с пакетами гостиничных услуг в выходные, на которые приходится Суперкубок. Суперкубок разыгрывают каждый год в последнее воскресенье января. В городе, в котором проходит игра, совершенно невозможно найти номер в субботу накануне игры. И все-таки гостиничные сети не спешат повышать цену — в сущности, по той же причине, по которой лыжные курорты не устанавливают самые высокие цены в праздничные выходные: они боятся, что клиенты сочтут, что 300 долларов за ночь — это нечестно, и откажутся жить в их гостиницах в других городах или в другое время.

Решение, найденное некоторыми отелями, — продавать «пакет Суперкубка»: номер с четверга по воскресенье за 400 долларов. Поскольку в другие дни свободные номера всегда есть, их включение в пакет обходится отелю недорого. В этом случае клиент видит цену 100 долларов за ночь, которая кажется ему «честной». Клиент с радостью готов заплатить эту цену, хотя ему и не нужен номер на три другие ночи.

 

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

В военном и стратегическом планировании все больший вес набирает теория игр того рода, какие впервые были использованы для этих целей в корпорации RAND в 1950-е годы. Однако поведение, предсказываемое традиционной теорией игр, часто имеет мало отношения к реальному поведению стран — участниц конфликтов. Так, многие аналитики указывали на явную глупость, в которую вылилась война Великобритании с Аргентиной за заброшенные Фолклендские острова. Как отмечалось в главе I, за сумму гораздо меньшую, нежели та, что была потрачена на конфликт, каждому жителю Фолклендских островов можно было подарить замок в Шотландии и щедрую пожизненную пенсию.

В какой-то исторический момент Фолклендская война могла рассматриваться как рациональная инвестиция в сдерживание агрессии против других, экономически более ценных территорий Британской империи. Но учитывая, что осталось от этой империи, это едва ли может служить оправданием. (Например, насколько пострадают британские интересы, если Испания вернет себе Гибралтар?) Поэтому легко представить себе, как аргентинский военный, вооруженный только традиционными моделями теории игр, приходит к выводу, что можно совершенно безнаказанно захватить Фолкленды.

Конечно, реакция британцев разошлась с предсказаниями традиционных моделей, и они, и Аргентина понесли тяжелые потери. И все же хотя британцы потратили столько времени и сил и столь малого добились, они не выказывают признаков раскаяния. Возможно, несмотря на свою сдержанность, они тоже способны на возмущение и жажду мести. Если так, отсутствие у них раскаяния неудивительно. Точно так же никто не будет настаивать на том, что эти чувства, за которые в итоге пришлось заплатить дорогой ценой, были менее дороги до описываемых событий. Потому что, несмотря на предсказания традиционных моделей теории игр, аргентинцы должны были очень хорошо себе представлять ответ британцев — и он-то в первую очередь и должен был удерживать их от нападения. Но, конечно, ими тоже двигало чувство негодования, вызванное их предшествующими территориальными претензиями на эти острова.

Похожие проблемы возникают и в связи с вопросом, можно ли «заставить бомбардировками сдаться» военного противника. И немецкие бомбардировки Англии во время Второй мировой войны, и американские бомбардировки Северного Вьетнама 25 лет спустя были предприняты в надежде, что ответ положительный. Однако в обоих случаях такая политика только усилила сопротивление оппозиции. С точки зрения модели рационального выбора такой исход ставит в тупик. Но портрет человеческой природы, нарисованный моделью обязательства, делает эти факты более понятными.

Модели эгоистического интереса и обязательства демонстрируют и противоречащие друг другу наблюдения в отношении целого ряда других стратегических вопросов. Один из них — военная доктрина «взаимно гарантированного уничтожения» (ВГУ). В ее основе лежит простая идея: необходимо иметь достаточно вооружения, чтобы ответить разрушительным контрударом любой стране, которая может вынашивать планы первого ядерного удара против нас.

Рационалисты утверждали, что эта форма сдерживания бессмысленна. Едва мы узнаем, что стали жертвой первого удара, рассуждают они, очевидно, будет уже слишком поздно что-либо сдерживать. На этом этапе наши интересы четко требуют не отвечать тем же, потому в противном случае мы лишь увеличим вероятность уничтожения всего мира. Проблема со стратегий ВГУ, заключают они, в том, что потенциальный виновник первого удара прекрасно знает, каковы будут наши стимулы, как только удар нанесен. И это знание полностью подрывает способность ВГУ к сдерживанию.

Если принимать это за чистую монету, критика кажется совершенно верной. Если страна принимает политические решения, полагаясь строго на модель эгоистического интереса, то ВГУ и есть иррациональная стратегия. Чтобы она была рациональной, наши противники должны знать, что у нас есть либо (1) оружие Судного дня (устройство, которое ответит автоматически), либо (2) политики, которые будут реагировать нерационально. Модель обязательства ясно показывает, что, поскольку такие решения принимают люди, они и в самом деле могут повести себя иррационально. Когда ставки так высоки, ни одна предусмотрительная страна не сделает ставку на идеально рациональный ответ на первый удар.

Хотя модель обязательства выявляет случаи, в которых нашим интересам лучше служат политики, обуреваемые человеческими эмоциями, она также указывает и на случаи, в которых эмоциональные политики приносят вред. Например, часто возникает трудность, когда законные интересы одной группы требуют, чтобы другая группа заплатила непомерную цену. Рассмотрим яркий пример: в критический момент Второй мировой войны, сразу после того как союзники взломали код немцев, Англия расшифровала сообщение, что Германия собирается бомбить Ковентри. Перед Уинстоном Черчиллем встала ужасная дилемма. Если он отдаст приказ об эвакуации Ковентри, он спасет жизни своих граждан, но даст понять, что код взломан. Если промолчит, тайна останется тайной, и война скорее всего закончится быстрее.

Черчилль рассудил, что выгоды от более быстрой и верной победы оправдывали жертвы Ковентри. По-видимому, частично имея в виду именно это решение, он позднее писал:

Нагорная проповедь — последнее слово христианской этики. Все уважают квакеров. И тем не менее министры берут на себя ответственность за руководство государством на других условиях [241] .

Но даже если мы признаем, что Черчилль принял правильное решение, можно себе представить, что многие лидеры не смогли бы поступить так же. Их жалость к конкретным, известным жертвам в Ковентри перевесила бы беспокойство о неизвестных людях, которых можно будет спасти позднее.

Обратный пример — решение Рональда Рейгана поставить оружие Ирану в обмен на американских заложников. Это, конечно, было плохое решение. Оно обещало спасти жизни небольшого числа знакомых людей в краткосрочной перспективе ценой того, что почти наверняка существенно больше людей окажется в заложниках в будущем. Однако точно так же ясно, что это было решение, мотивированное честной человеческой заботой о конкретных людях, оказавшихся в заложниках.

В этих примерах мы видим, что эмоции могут функционировать не только как решение проблемы обязательства, но и как ее причина. В таких случаях их порой можно преодолеть при помощи уловок с обязательствами более формального толка. Так, после сделки с Ираном по принципу «заложники в обмен на оружие» выдвигалось предложение разработать закон, запрещающий президенту вести переговоры с террористами. Президент в таком случае уподобился бы Одиссею, привязавшему себя к мачте, дабы помешать чувствам взять над собой верх.

 

НАЛОГИ И РЕГУЛИРОВАНИЕ

Как мы видели в главе IX, модель обязательства ясно показывает, что человек, пекущийся только об абсолютном богатстве, будет менее эффективным переговорщиком, нежели тот, кого волнует, как распределяются выигрыши. Эмоция зависти действует как механизм обязательства, мешающий людям принимать прибыльные, но несправедливые — отдающие явное преимущество лишь одной из сторон — транзакции. Завистливые люди часто ведут себя иррационально, но есть очевидное материальное преимущество в том, чтобы уметь эффективно торговаться.

Хотя и здесь эмоция решает одну проблему обязательства, только чтобы создать другие. Испытывать чувство зависти — значит быть озабоченным положением в некоей иерархии. Подобная озабоченность искажает наши решения в ряде важных вопросов, в том числе в вопросе, сколько денег откладывать. В любой момент семья может откладывать большую часть своего дохода на старость или больше потратить сейчас на дом в районе, где школы лучше. Для большинства родителей перспектива дать относительные образовательные преимущества своим детям является мощным стимулом. Однако простые законы арифметики говорят нам, что независимо от того, сколько семья потратит на жилье, только 10% детей могут занять места в верхней децили в распределении качественного образования. Как в знакомой метафоре стадиона, люди вскакивают, чтобы лучше видеть, чтобы выяснить, что вид нисколько не лучше, чем когда все сидят. В конечном счете решение меньше откладывать и больше тратить на жилье в районе с хорошими школами ведет только к взлету цен на это жилье. Оно никак не влияет на общее распределение образовательных возможностей.

Таким образом, из-за заботы о положении выигрыши от траты денег часто кажутся очень большими, а выигрыши от накапливания — непропорционально маленькими. На самом же деле большинство семей имели бы крайне неадекватные доходы после выхода на пенсию, если бы не система социального страхования и частные накопительные программы. Озабоченность своим относительным положением помогает решать проблему торга, но в процессе создает дилемму заключенного в отношении сбережений. Принудительные сберегательные программы могут рассматриваться как попытка ее решения. Если смотреть на них в этом свете, и сама озабоченность положением, и программа, которая ее сдерживает, — это механизмы реализации обязательств.

Надеясь продвинуться в относительных категориях, люди не только меньше откладывают, часто они дольше работают и отказываются от сумм, выделенных на безопасность и страховки. Однако и здесь выигрыш в итоге меньше, чем кажется индивидам. Ибо когда все дольше работают или занимаются более рискованными работами, никто не двигается вперед в относительных категориях. И снова это проблема простой арифметики: неважно, сколько мы все работаем, неважно, как мы рискуем на работе, только 10% из нас могут оказаться в верхних 10% распределения доходов.

Модель обязательства подсказывает, что стандарты охраны труда и законы о труде могут интерпретироваться как механизмы осуществления обязательств, которые помогают разрешать дилемму заключенного. Если они полезны, то не в силу традиционно выдвигаемых причин, как то: у фирм слишком много власти или работники некомпетентны, но потому озабоченность своим положением — такой важный компонент человеческой природы. Это важно знать. Это может помочь ограничить регулирование областями, в которых оно имеет хотя бы какие-то шансы принести пользу. Это также подсказывает, при помощи каких альтернативных мер тех же самых целей можно достичь более тактично.

 

ВАЖНОСТЬ СТАБИЛЬНОЙ ОБСТАНОВКИ

По разным причинам и модель обязательства, и модель «око за око» подсказывают, почему среды, поощряющие повторяющиеся интеракции, могут оказаться выгодными. В модели «око за око» повторение полезно, потому что подкрепляет угрозу мести: тот, кто предает, может быть наказан в следующий раз. Модель обязательства подсказывает, что стабильные среды также полезны в силу возможностей, которые они предоставляют для различения черт характера и для укрепления личных связей и лояльности. Это, в свою очередь, может поддерживать готовность к кооперации в ситуациях, в которых предательство невозможно выявить (а значит невозможно за него отомстить). Таким образом, обе модели показывают, на чем основывается привлекательность жизни в маленьких городках или образование сплоченных групп соседей в больших городах.

Идея о том, что географическая мобильность — это хорошо, стала в Америке общепризнанной мудростью. Защищая ее, экономисты подчеркивают, что доходы будут выше всего, когда ресурсы вольны свободно перемещать свои наиболее ценные навыки. В такой формулировке их утверждения кажутся истинными по определению. Но она не рассматривает возможное воздействие этой увеличившейся мобильности на решение проблем обязательства. Стабильному населению, естественно, гораздо легче, чем транзитному, формировать эффективные связи доверия. Корни имеют свою экономическую цену, как на то указывает модель эгоистического интереса. Но у них есть также важные экономические преимущества. Вовсе необязательно, что люди, отказывающиеся от высокооплачиваемой работы в обезличенном окружении, не задумываются о своем материальном благосостоянии.

 

ПОВЕДЕНИЕ В ОТНОШЕНИИ ИНСТИТУТОВ

Модель обязательства говорит, что движущей силой морального поведения являются эмоциональные склонности. Мы видели много независимых данных, подтверждающих это утверждение. Роль эмоций помогает понять, почему столь многим людям и в голову не придет обманывать друга, но при этом они, не задумываясь, могут посягнуть на собственность компании или слукавить с подоходным налогом, заплатив его меньше положенного. Симпатия, мотивирующая подобающее поведение в отношении индивидов, обычно гораздо слабее проявляется в отношении крупных институтов.

На более ранних этапах истории человечества было неважно, склонны ли люди обманывать крупные организации или нет, ибо таковых не было. Но сегодня, конечно, они стали постоянным и растущим элементом жизни, и, конечно же, невыгодно жить в обществе, в котором люди считают, что могут их свободно обманывать.

Современная стратегия в решении этой проблемы обычно полагается на тактику выявления и наказания: промышленные осведомители, детекторы лжи и проверки на наркотики — для того чтобы поймать мошенников, и штрафы, увольнения или тюремное заключение — чтобы их наказать. Модель обязательства подсказывает, что эффективной альтернативой или дополнением этой стратегии может быть персонализация отношения людей к институтам. В конце концов, институты действуют от лица реальных людей. Мы создаем правительства, чтобы они принимали для нас меры, которые, по нашему мнению, непрактично принимать нам самим. Аналогичным образом крупные корпорации существуют, поскольку они дают нам возможность производить больше, чем мы произвели бы сами по себе. Когда мы обманываем государство, мы обманываем наших соседей. Когда крадем у работодателей или принимаем наркотики на работе, обкрадываем наших коллег. Проблема в том, что мы не имеем дела с этими связями напрямую. Поскольку моральным поведением в основном движут эмоции, а эмоции легче испытывать к человеку, чем к учреждению, безусловно, полезно делать акцент на этих связях, когда мы прививаем нашим детям моральные ценности.

 

ПРИОБЩЕНИЕ К ЦЕННОСТЯМ

В прежние времена люди высоко ставили воспитание характера. Моральные уроки, усвоенные в начале жизни, забыть нелегко, церковь и семья, не щадя сил, заботились о том, чтобы дети их получили.

Моральное поведение почти всегда требует самопожертвования, требует ставить интересы других людей выше наших собственных, но готовность прислушаться к этим требованиям ослабла под воздействием материализма. Вопреки ясно заявленным намерениям Адама Смита, его невидимая рука насадила идею, что моральное поведение вовсе необязательно, что лучший из всех миров может возникнуть, если люди будут просто следовать своим интересам. Дарвиновское выживание сильнейшего сделало еще один шаг, создав впечатление, что отказ от эгоистических интересов может даже пагубно сказаться на нашем здоровье. Смитовский пряник и дарвиновский кнут заставили забыть о теме воспитания характера во многих индустриализированных странах.

В материалистических теориях быть нравственным — значит, быть простофилей. В той степени, в какой «модель простофили» принимается на веру, она, конечно же, способствует распространению оппортунистических ценностей. Британский экономист Фред Хирш утверждал, что капиталистическая система может функционировать, если повсеместно разделяются ценности протестантской этики. Он отмечал, что эти ценности, на формирование которых потребовались столетия, быстро приходят в упадок. Противоречие капитализма, заключал он, в том, что акцент на индивидуальном эгоистическом интересе размывает те самые черты характера, без которых он не может функционировать.

Модель обязательства проливает новый свет на это противоречие. Подобно модели простофили, она признает, что правильные, или справедливые, поступки имеют свою цену в каждом конкретном случае; но она при этом подчеркивает, что такого рода предрасположенность не всегда становится проигрышной стратегией. Проблемы обязательства повсюду в избытке, и если «кооператоры» могут найти друг друга, можно пожинать материальные преимущества. В перспективе, предложенной моделью обязательства, альтруистические черты характера, необходимые для эффективных рынков, больше не кажутся противоречащими их материалистическим предпосылкам.

Практическая важность состоит в том, что осознание этой идеи может оказаться решающим для индивида в ситуации выбора, каким человеком стать. Ценности и взгляды не отпечатываются со всей четкостью при рождении. Наоборот, их развитие, как отмечалось, главным образом и составляет задачу культуры. Большинство людей способно на развитие эмоциональных привязанностей, не дающих вести себя оппортунистически. В отличие от модели простофили, модель обязательства предлагает простой ответ на мучительный вопрос, почему даже оппортунисты так поступают.

Внушение моральных ценностей некогда было почти исключительной практикой организованной религии. Только церковь имела достаточно возможностей выполнять эту задачу, ибо у нее был готовый ответ на вопрос «Почему я не должен обманывать, когда никто не видит?» Перед верующим человеком такой вопрос не встает, поскольку Бог смотрит всегда. Но, похоже, угроза вечных мук потеряла свою силу в последние годы. А альтернативных институтов, которые могли бы взять на себя соответствующую роль церкви, так и не возникло.

Упадок религии — не единственное важное изменение. У семей, даже тех из них, которые хотят привить своим детям моральные ценности, оказывается все меньше времени и сил, необходимых для выполнения этой задачи. Половина американских детей проводят сегодня часть детства в неполной семье. В полных семьях для обоих родителей норма — работать полный рабочий день. Когда стоит выбор между тем, чтобы один родитель оставался дома и приобщал детей к моральным ценностям (или оба оставались дома на неполный день), и тем, чтобы оба работали полный рабочий день и тем самым обеспечивали возможность проживания в районе с лучшими школами, подавляющую часть родителей непреодолимо влечет второй вариант.

Моральные ценности важны, и если о постижении их не заботятся дома, то почему бы не приобщать к ним в школе? Немногие предложения вызывают такую бурю страстей, как предложение преподавать моральные ценности в школах. Цепные псы либерализма бросаются в атаку, как только в школьной программе появляется хотя бы один пункт, отдаленно напоминающий ценностное суждение. Для них идея обучения ценностям означает, что «кто-то попытается насильно пропихнуть свои ценности моему ребенку». Консервативные фундаменталисты, в свою очередь, настаивают, чтобы религиозное учение подавалось в школе наравне с научными фактами. Как им представляется, отсутствие в программе обучения именно их набора ценностей равноценно их публичному отвержению.

По многим специфическим вопросам, таким как аборт, две группы имеют мало шансов прийти к компромиссу. К сожалению, заметность таких вопросов оттесняет на второй план тот факт, что по основным ценностям принципиальный консенсус как раз есть. Так, большинство живущих сейчас в США согласятся, что люди должны:

• не лгать;

• не красть;

• не жульничать;

• выполнять свои обещания;

• следовать золотому правилу — поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой;

• быть толерантными и уважать различия между людьми.

Это не значит, что в сложных случаях все будут согласны.

Ложь во спасение часто считается приемлемой, но порой ее трудно определить. Но даже и в этом случае сохраняется удивительный консенсус в отношении большинства конкретных примеров, охватываемых этими простыми правилами. Почему бы все их не включить в школьную программу?

По иронии судьбы, трудности частично связаны с последним пунктом этого списка, нашим уважением к многообразию и различиям. Конечно же, многие суждения о ценностях носят глубоко личный характер. Ведь если почти все мы искренне согласимся с каждым пунктом этого списка, некоторые все же будут активно против. И потому многие из нас не готовы навязывать им «наши» ценности в таком месте, как государственные школы.

Но толерантность, как любая из прочих ценностей, не абсолютна. Чтобы пойти на уступки крохотному меньшинству, которому не нравится, что даже этот ограниченный набор ценностей активно пропагандируется в государственных школах, нам всем приходится многим жертвовать. Если бы ценности были исключительно чьими-то личными убеждениями, то и тогда были бы весомые основания для такой жертвы. Но они таковыми не являются. Когда людей учат не лгать и не обманывать, мир становится более привлекательным местом практически для всех. Что еще важнее, речь не только об общих выгодах: они более чем пропорционально накапливаются для тех людей, которые эффективно интериоризируют эти ценности. Таким образом, люди, настаивающие, что ценности нельзя прививать в государственных школах, настаивают, чтобы дети других людей — наши дети — обходились меньшим числом черт характера, которые в будущем помогли бы им пробиться в материальном мире. Неясно — почему общество должно с готовностью идти на такие жертвы ради меньшинства?

Преподавание ценностей в государственных школах встречало и политическое сопротивление, поскольку многие люди полагают, что оно стирает важную грань между церковью и государством. Модель обязательства подчеркивает, однако, что ценности связаны не только с религиозными учениями, но и с совершенно независимыми от них материальными соображениями. В этом отношении, конечно, она ничем не отличается от множества других материалистических объяснений моральных ценностей. В отличие от других объяснений, она, однако, подчеркивает, что ценности выгодны индивидам, а не только обществу в целом. Таким образом, она проясняет то, что не могут прояснить другие теории, а именно — что основания для преподавания моральных ценностей в государственных школах в этом смысле те же, что и традиционные основания для преподавания естественных наук и математики.

Хотя силы, описанные моделью обязательства, подсказывают, что моральное поведение может приносить индивидуальные выгоды, важно помнить, что эти силы сами по себе не обеспечивают высокого уровня социального сотрудничества. Наоборот, мы знаем, что степень сотрудничества существенно варьируется в разных обществах и что даже в одном обществе она имеет тенденцию резко меняться со временем. Такие различия, безусловно, не объясняются врожденными различиями в способности к сотрудничеству. Скорее всего они отражают разные степени, в каких общества вкладываются в поддержание социальных норм.

Важность таких норм еще более подчеркивается воздействием, которое поведение каждого человека оказывает на поведение остальных. Как мы видели в экспериментах с дилеммой заключенного в главе VII, люди имеют сильную тягу к сотрудничеству, когда ожидают, что и другие поступят так же. По той же логике они с большей вероятностью откажутся от сотрудничества, когда ожидают предательства. Поведенческие системы, в которых есть такого рода ответная реакция, обычно крайне устойчивы. Если в один год доля предательства по каким-то причинам возрастает, возникнет тенденция к тому, чтобы в следующий год еще больше людей отказывались от сотрудничества, и еще больше — еще через год. Точно так же рост сотрудничества бывает самоподкрепляющимся.

Общества, которым не удается вмешаться в этот процесс, упускают ценную возможность. Как подчеркивал социолог Джеймс Коулман, нормы общества — существенная часть его капитала, не менее важная, чем дороги или фабрики. Неспособность поддерживать их приведет к отставанию с тою же неизбежностью, что и неспособность поддерживать более конкретные и заметные элементы инфраструктуры.

 

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ МАТЕРИАЛЬНАЯ ВЫГОДА ПОДОБАЮЩИМ МОТИВОМ ДЛЯ МОРАЛИ?

Могут возразить, что перспектива материальной выгоды — неподобающий мотив для принятия моральных ценностей. Это возражение, однако, неверно истолковывает основную идею модели обязательства. Чтобы эта модель работала, удовлетворение от правильного поступка не должно основываться на том, что материальные выгоды могут последовать позднее; скорее, они должны быть внутренне присущи самому этому поступку. В противном случае у человека не будет необходимой мотивации, чтобы делать альтруистический выбор; а как только другие это почувствуют, собственно материальных выгод не последует. Согласно модели обязательства, моральные чувства ведут к материальным выгодам, только когда они пережиты всем сердцем.

Более того, если верно, что усвоение моральных ценностей благотворно, то людям наверняка полезно это знать. Роль материальных ценностей в модели обязательства логически эквивалентна угрозе вечного проклятия в религии, и скрывать одну — оснований не больше, чем скрывать другую.

Наоборот, неясно, достаточно ли будет чего-то меньшего, чем перспектива получения материальной выгоды, для того чтобы противодействовать противоположным тенденциям, поощряемым моделью простофили. Недавно я видел очень печальный документальный фильм на Пи-би-эс, в котором интервьюер исследовал отношение старшеклассников к моральному поведению в мире бизнеса. Среди прочего он спросил их: «Если бы принадлежащая вам химическая компания оказалась на грани банкротства и вы могли бы спасти ее, захоронив токсичные отходы, — но такое захоронение может нанести существенный вред другим людям, что бы вы сделали?» Все, кроме одного ученика, без колебаний ответили, что так и поступили бы! Мне с трудом верится, что за подобным отношением не стояли представления о морали по модели простофили. Если так, то альтернативная перспектива, предлагаемая моделью обязательства, должна заставить этих старшеклассников призадуматься. По крайней мере я на это надеюсь всем сердцем.

Я полагаю, что свидетельства, которые мы рассмотрели, полностью подтверждают следующие четыре вывода.

1. Люди часто ведут себя не так , как это предсказывает модель эгоистического интереса. Мы голосуем, возвращаем потерянные бумажники, не отключаем каталитические нейтрализаторы на своих автомобилях, становимся донорами костного мозга, жертвуем деньги на благотворительность, несем расходы ради честности, альтруистически поступаем в любовных отношениях; некоторые из нас даже рискуют жизнью, спасая чужих людей. Традиционные попытки рационализировать аналогичное поведение заканчивались провалом. Родственный отбор, безусловно, важен, однако многие бенефициары не имеют никаких родственных отношений со своими благодетелями. Реципрокный альтруизм и стратегия «око за око» важны, но не могут объяснить сотрудничества в дилемме заключенного, которая разыгрывается только один раз или в которой предательство просто не может быть выявлено. Многие из интеракций, которые мы рассматривали, именно такого рода, и их участникам это известно.

2. Причина иррационального поведения не всегда в том , что люди ошибаются в расчетах. Совершенно верно, мы часто ошибаемся. Я слышал, что First National дает кредит под 9%, но совершенно забыл об этом и заплатил Citizens Federal 10%. Или, возможно, я не сумел подсчитать, что налоговое законодательство поощряет покупку вместо аренды. Если бы кто-то указал мне на эти ошибки, я бы, наверняка, изменил свое поведение. Тем не менее многие яркие примеры иррационального поведения вовсе не связаны с ошибками. Муж, не бросающий жену, несмотря на ее продолжительную болезнь, мог бы сменить ее на кого-то более здорового. Во многих случаях это в высшей степени соответствовало бы его материальным интересам. Но он остается, и не потому что неспособен правильно произвести расчеты. То же самое происходит, когда люди отклоняют слишком односторонние предложения. Большинство прекрасно знают, что предложение увеличит их благосостояние, но все-таки отвергают его без малейших сожалений.

3. Эмоции часто становятся важным мотивом иррационального поведения. Есть множество свидетельств, что в основе нашей неспособности к максимизации лежат эмоциональные силы. Специалисты по психологии развития говорят, что моральное поведение возникает вместе с созреванием специфических эмоциональных компетенций. Психопат терпит неудачу не из-за неспособности распознать свой эгоистический интерес, но из-за неспособности к эмпатии, фундаментальной нехватки эмоционального обусловливания. Тесты тематической апперцепции показывают, что в основе успешных личных отношений лежит привязанность, а не озабоченность материальным эгоистическим интересом. Мы знаем, что чувства людей сильно влияют на шансы совершения ими доброго дела, например, когда они объясняют другим людям дорогу или возвращают потерянный бумажник. И эксперименты постоянно показывают, что «кооператоры» с возмущением реагируют на то, что их «партнеры» предают в дилемме заключенного.

4. Эмоциональная мотивированность часто дает преимущества. Есть множество проблем, которые эгоистичные люди просто не могут решить. Они не могут стать привлекательными для участия в предприятиях, в которых требуется доверие. Они не могут убедительно угрожать отказом от нечестной сделки, которая увеличит их благосостояние. Точно так же они не могут сдерживать агрессоров, если месть оказывается слишком дорогостоящей. Равно как не могут брать на себя убедительные обязательства в близких отношениях.

Все эти проблемы важны. Мы видели, что люди, известные своей специфической эмоциональной предрасположенностью, часто способны их решить. Проблемы требуют, чтобы мы связали себе руки, а эмоции как раз и оказывают желаемое воздействие. Мы также видели серию убедительных средств, при помощи которых другие могут распознать наши склонности. Вовсе необязательно, чтобы мы могли судить о характере любого человека с максимальной точностью. Модель обязательства требует только, чтобы мы могли вынести достаточно здравое суждение о хорошо знакомых нам людях.

Большинство из нас полагают, что у нас есть эта способность. Если мы правы, то отсюда следует, что благородные человеческие мотивы и затратное поведение, к которому они подталкивают, могут не только пережить безжалостное давление материального мира, но даже подпитываться им.

Учитывая силу доказательств, мы должны сказать, что модель эгоистического интереса дает удручающе неадекватное описание того, как люди ведут себя на самом деле. И тем не менее эта модель продолжает процветать. Ее сторонники в науках о поведении захватывают одну область за другой. Одна из причин этого в том, что, если традиционализм часто носит слишком общий и размытый характер, модель эгоистического интереса болезненно точна. Многие из ее предсказаний могут быть неверными, но по крайней мере она делает предсказания. И по совести говоря, многие из них оказываются верными.

Однако самые важные причины успеха модели эгоистического интереса в том, что ее логика столь убедительна. Она раскрывает элегантную последовательность, стоящую за многочисленными внешне никак не связанными между собой паттернами жизненного опыта. Самые знакомые примеры предлагает животное царство. Теория Дарвина говорит нам, что ястребы так хорошо видят, потому что особи с более острым зрением всегда ловили больше добычи и потому оставляли больше потомства.

Модель оказалась в равной мере полезной и для понимания эволюции организаций. Так, она говорит нам, что поскольку фирмы, загрязняющие окружающую среду, несут меньше расходов, они неизбежно вытеснят своих более социально ответственных конкурентов. Многие могут желать, чтобы загрязнения было меньше, но легко поддаются соблазну нажиться за счет других, полагаясь на то, что те будут покупать более дорогие продукты экологических компаний.

Похожее материальное давление, как утверждает эта модель, сформировало поведение человека. Ее прагматичный, хотя и печальный вывод состоит в том, что в течение тысячелетий эгоистичные люди постепенно вытесняли всех остальных.

И все же, несмотря на убедительную логику, свидетельствующую в пользу такого вывода, факт остается фактом: этот вывод ошибочен. Объясняя, почему он ошибочен, большинство критиков стремятся отрицать важную роль материальных выигрышей. При этом они часто ссылаются на то, что люди с высокими доходами обычно имеют меньше детей, и отсюда делают вывод, что к людям давление естественного отбора просто не применимо.

Но, если вдуматься, такой ответ тоже ошибочен: негативное соотношение между рождаемостью и доходом — лишь недавнее явление. На протяжении большей части человеческой истории условия выживания были гораздо тяжелее, чем сейчас, и существовала очень сильная связь между материальным успехом семьи и числом оставшихся в живых детей. Более того, на ранних этапах истории человечества полигамные общества были нормой, и мужчины, не добивавшиеся материального успеха, часто и вовсе не женились. Конечно, это неплодотворная стратегия — критиковать материалистическую модель, просто заявив, что люди каким-то образом являются исключением из ее логики.

Критики часто спешат сказать, что культура побеждает тенденции, поощряемые материальными стимулами. Но эта критика тоже не работает. Даже в рамках строго материалистической теории легко увидеть, почему общества будут пытаться сдерживать преследование эгоистического интереса: дилемм заключенного хватает, и когда кто-то проявляет сдержанность, от этого выигрывают все. Материалисты также без труда поймут, почему оппортунистам нравится жить в таких обществах. Однако то, чего не объяснили критики, — это почему оппортунисты прививают моральные ценности своим собственным детям. Почему бы им не учить их сотрудничать, когда это в их узких интересах, и вести себя оппортунистически во всех других случаях?

Многие умные люди, кажется, способны сопротивляться культурному подкреплению. По логике материалистических теорий, эти люди должны были давно вытеснить всех остальных. Когда мы говорим, что культура сама по себе не всегда объясняет то, что этого не случилось, мы при этом не отрицаем ее важной роли. Даже если эволюция держала нас на необыкновенно длинном поводке, а культурное обучение необходимо для объяснения деталей неоппортунистического поведения, его одного все равно недостаточно.

 

ДРУЖЕСТВЕННОЕ ДОПОЛНЕНИЕ К МОДЕЛИ ЭГОИСТИЧЕСКОГО ИНТЕРЕСА

Трудность, с которой сталкиваются критики, состоит в том, что им не удалось выдвинуть альтернативной теории. Данные, опровергающие модель эгоистического интереса, отнюдь не новы. Эксперименты с дилеммами заключенного начались еще в 1950-е годы, с честностью и жертвами в беде — в 1960-е. Даже недавние работы Кагана о роли эмоциональных компетенций просто придают современный научный оттенок убеждениям, получившим повсеместное распространение в XIX веке. Но, как подчеркивал философ Томас Кун, господствующая теория почти никогда не вытесняется просто из-за противоречий в данных. Если ей вообще будет брошен вызов, то должна быть альтернативная теория, которая более соответствует фактам.

Модель обязательства — робкий первый шаг к созданию теории неоппортунистического поведения. Она оспаривает картину человеческой природы, какую рисует модель эгоистического интереса, на ее собственных основаниях, принимая фундаментальную посылку, что в конечном счете человеческим поведением управляют материальные стимулы. Точка расхождения между ними — наблюдение, что люди, напрямую мотивированные следовать своему эгоистическому интересу, часто по этой же причине обречены на провал. Они терпят неудачу именно потому, что неспособны решить проблемы обязательства.

Эти проблемы часто могут быть решены людьми, известными тем, что отказались от поисков максимального материального преимущества. Эмоции, заставляющие людей вести себя внешне иррациональным образом, могут привести к большему материальному благосостоянию. С этой стороны модель обязательства — не столько опровержение модели эгоистического интереса, сколько ее дружественное дополнение. Оставаясь в рамках базовой материалистической теории, она подсказывает, как могли возникнуть и развиться более благородные стороны человеческой природы.

Кажется, не так уж наивно надеяться, что такое понимание окажет благотворное воздействие на наше поведение. В конце концов, модель эгоистического интереса, заставляя нас ожидать от других худшего, по-видимому, пробудила самое худшее в нас самих. Тот, кто всегда ждет, что его обманут, не имеет особенной мотивации быть честным. Модель обязательства, возможно, не заставляет нас ожидать от других лучшего, но она способствует гораздо более оптимистичному взгляду.