Проект серийных монографий по социально-экономическим и гуманитарным наукам

Руководитель проекта Александр Павлов

SUCCESS AND LUCK

© 2016 Robert H. Frank

All rights reserved

© Перевод на рус. яз. Издательский дом Высшей школы экономики, 2019

* * *

 

 

Предисловие

Насколько важна в жизни удача? Мало найдется вопросов, столь отчетливо определяющих водораздел между консерваторами и либералами. Как справедливо отмечают консерваторы, создатели громадных состояний почти всегда чрезвычайно талантливы и трудолюбивы. По столь же обоснованному суждению либералов, аналогичные качества присущи многим другим людям, которые, однако, больших денег никогда не зарабатывают.

Не так давно социологи обнаружили, что случайные события играют в человеческих судьбах гораздо большую роль, чем принято было думать. «Успех и удача» – книга, где я анализирую интригующие (а порой и неожиданные) последствия этого открытия для формирования у людей оптимального понимания роли удачи в жизни человека.

Изначально у книги был рабочий подзаголовок «Личная точка зрения». Я добавил его из опасения, что отдельные – не проявившие достаточного внимания – читатели сочтут эту книгу сборником личных историй, связанных с пережитыми мною случайными событиями. Тем не менее издатели из Princeton University Press отговорили меня от первоначальной идеи. Они отметили, что читатели, увидев подзаголовок, ошибочно примут мою книгу за автобиографию, каковой она, безусловно, не является. Скрытое, но обоснованное беспокойство издателей объяснялось тем, что автобиографии людей, не ставших «знаменитостями», большого читательского интереса не вызывают.

Я давно утверждаю, что ныне рыночные системы большинства развитых стран гораздо более меритократичны, чем когда-либо в прошлом. Поэтому в первый момент я без энтузиазма воспринял предложенный издательством другой подзаголовок «Фактор везения и миф меритократии». Эти мои опасения лишь укрепила реакция давнего коллеги, которому я показал макет обложки. «А с чего бы фирмам не нанимать самых квалифицированных специалистов?», – поинтересовался тот. Я заверил скептика, что вместе с ним категорически осуждаю любые проявления кумовства.

Разумеется, на практике ни одна система не является абсолютно меритократической. Однако мое согласие на новый подзаголовок («Фактор везения и миф меритократии») не было связано с беспокойством по поводу устойчивости традиций кумовства или классовых привилегий. Мое согласие объяснялось скорее убежденностью в том, что риторика меритократии содержит в себе громадный общественный вред.

Сам термин «меритократия» был предложен в 1958 г. британским социологом (и впоследствии лордом) Майклом Янгом в его язвительной сатире на британскую образовательную систему. В своей книге «Возникновение меритократии» он писал, что стремление успешных людей к самоутверждению путем приписывания всех своих достижений исключительно собственным усилиям и способностям на деле ведет к ухудшению общей ситуации. В газетной колонке от 2001 г., ссылаясь на свою книгу, Майкл Янг отметил, что назначение людей на должность по заслугам не лишено смысла. Однако, продолжил он, «ситуация меняется на противоположную, когда люди, считающиеся носителями определенных достоинств, образуют новоявленный общественный класс, закрытый для посторонних». Янг был сильно раздосадован тем, что термин, предложенный им как уничижительный, быстро вошел в обиход в качестве позитивной характеристики.

В обществах, воспевающих меритократический индивидуализм, получателям максимальных доходов редко напоминают о том, что своими успехами они, возможно, обязаны счастливому случаю. Это ведь почти равносильно заявлению о том, что эти люди – не те, за кого себя выдают, что в действительности они не принадлежат к элите. Как мне представляется, меритократическая риторика маскирует тот факт, что мера успеха или провала часто зависит от событий, человеку совершенно не подвластных. Так, в 2012 г. в обращении к выпускникам Принстонского университета Майкл Льюис описал невероятную цепь событий, позволивших ему стать известным и преуспевающим автором:

Однажды на званом ужине меня усадили рядом с супругой руководителя крупного инвестиционного банка с Уолл-стрит. Назывался банк Salomon Brothers. Случилось так, что моя соседка по столу уговорила мужа дать мне работу. Я почти ничего не знал об этом банке, но Salomon Brothers оказался в эпицентре преобразований на Уолл-стрит, сделавших ее тем, за что все мы ее ценим и любим. Попав туда, я был почти случайно назначен на пост, где мог в идеальных условиях наблюдать «нараставшее безумие». Меня сделали банковским экспертом по производным финансовым инструментам. Спустя полтора года Salomon Brothers платил мне сотни тысяч долларов за советы профессиональным инвесторам в вопросах приобретения деривативов [3] .

Опираясь на опыт работы в Salomon Brothers, Льюис написал книгу, ставшую главным бестселлером 1989 г. В ней он рассказал о том, как новая волна финансовых изобретений на Уолл-стрит изменила современный мир:

Книга, которую я написал, называлась «Покер лжецов» и продавалась миллионными тиражами. Мне было 28 лет, в моем активе были карьера, небольшая известность, скромное состояние и новая жизненная стезя. Внезапно меня стали убеждать в том, что я – прирожденный писатель. Это было абсурдом. Я не мог не видеть, что в моей истории решающим был фактор удачи. Каковы были шансы оказаться на ужине рядом с супругой руководителя SalomonBrothers? А шансы попасть в лучшую фирму на Уолл-стрит, чтобы описать эпохальные события с позиции очевидца? А получить должность, где весь банковский бизнес был у меня как на ладони? А счастье иметь родителей, не осудивших меня, но лишь с грустью сказавших: «Делай, что считаешь должным»? Или ощутить чувство долга, которое было привито мне профессором истории искусств в Принстоне? Или, в первую очередь, шанс быть принятым в Принстон?

Это – отнюдь не ложное смирение: в нем есть высший смысл. Мой случай – пример того, что человек всегда рационализирует успех. Людям – особенно успешным – претит мысль о том, что их успех объясняется удачей. С годами приходит преуспеяние, и люди начинают верить в то, что их успех был предопределен. Они не желают признавать, что в их жизни известную роль сыграла случайность.

Ту же тему поднимает в своих колонках обозреватель «NewYork Times» Николас Кристоф:

Одно из заблуждений, свойственных успешным американцам, – вера в то, что они преуспели лишь благодаря своему уму и трудолюбию. На деле им повезло уже в том, что они родились в американских семьях среднего класса, где их любили, читали им книжки, водили на спортивные тренировки, записывали в библиотеки и занимали уроками музыки. На успех они были запрограммированы уже в утробе матери [53] .

Обратная сторона этого заблуждения, отмечает Кристоф, состоит в том, что люди, не ценящие собственное привилегированное положение, часто не замечают отсутствия привилегий у других представителей рода человеческого:

В результате политический мир заражается духом мелочности или, в лучшем случае, недостатком сочувствия к тем, кто страдает. Этим отчасти объясняется противодействие граждан расширению государственной программы Medicaid, продлению пособий по безработице и повышению минимальной зарплаты с учетом темпов инфляции.

В одной из колонок Кристоф повествует о жизни Рика Гоф фа, друга детства из его родного городка в штате Орегон. Когда Гоффу было пять лет, его мать умерла, а отец-алкоголик оставил троих детей на произвол судьбы. Люди, знавшие Гоффа, вспоминают его как верного друга. Рассказывают, что он был «потрясающе умен», но из-за синдрома дефицита внимания в школе учился плохо. Он бросил учебу, не окончив десятого класса, затем работал на лесопилке и в механических мастерских. Со временем Рик сделался талантливым художником, расписывавшим автомобили по индивидуальным заказам. Конец карьере положила серьезная травма руки, после чего Рик Гофф, живя на пособие по инвалидности, перебивался случайными заработками. В июле 2015 г. в возрасте 65 лет его постигла безвременная смерть: истратив последние 600 долларов на помощь бывшей супруге, он не смог купить себе необходимого лекарства.

В заключение Кристоф пишет:

Некоторые считают, что залог успеха – это «правильный выбор» и «личная ответственность». Да, все это верно, но жизнь – гораздо сложнее. «Дети богатых родителей нередко делают неудачный выбор, – отмечает [социолог из Стэнфордского университета] Шон Риардон. – Однако неудачные последствия такого выбора им испытывать не приходится» [103] .

Майкл Льюис завершил принстонскую речь описанием психологического эксперимента, проведенного учеными из Калифорнийского университета в Беркли. Исследователи разделили добровольцев-испытуемых на группы по три человека (отдельно мужчины и женщины) и поручили им обсудить непростую этическую проблему (например, как относиться к обману на экзаменах). В каждой группе учеными был произвольно назначен лидер (из членов той же группы). Через 30 минут после начала обсуждения испытуемым предложили скромное угощение: на блюде каждой группе принесли по четыре пирожных.

Кому же досталось лишнее пирожное? В каждой группе этим человеком оказался ее лидер, хотя, как отмечает Льюис, «таковой не обладал особыми качествами; его выбрали наугад, за полчаса до начала эксперимента. Его статус определялся исключительно удачным стечением обстоятельств. Тем не менее лидер ощущал, что у него есть полное право на дополнительное вознаграждение (пусть на этот раз – лишь в форме лакомства)».

Из этого эксперимента Льюис вывел для своих слушателей следующую мораль:

Каждый из вас, как выпускник Принстона, оказался как бы лидером группы. Ваше «производство» в лидеры не было чистой случайностью, но вам следует осознать его случайный аспект: вы – немногие счастливчики. Вам повезло с родителями; повезло со страной, где вы живете; повезло, что есть такое место, как Принстон, куда принимают удачливых людей и где они знакомятся с другими счастливчиками, что увеличивает их шансы стать еще более удачливыми. К счастью, вы живете в богатейшем обществе, когда-либо существовавшем на Земле, в период, когда никто не требует от вас жертвовать, во имя чего бы то ни было, личными интересами.

Каждому из вас предложили лишнее пирожное, а в дальнейшем предложат еще больше. Со временем вам покажется, что вы их заслужили и, насколько я могу судить, будете правы. Однако ваша жизнь станет гораздо счастливее, а мир вокруг вас – гораздо светлее, если вы хотя бы сделаете вид, что сами так не считаете.

Разумеется, есть много людей, охотно признающих роль удачи в своем жизненном успехе. Как показывает опыт, такие люди чаще других одобряют государственные инвестиции, позволяющие создать и поддерживать условия, сделавшие возможным их собственный успех. Кроме того, эти люди значительно счастливее других, как и полагал Льюис. И сам факт благодарности за успех, похоже, содействует их дальнейшему – в том числе и материальному – преуспеянию.

На страницах этой книги я выступаю с достаточно смелыми утверждениями. В частности, что успешные люди склонны недооценивать роль удачи в своем успехе и потому не одобряют государственных инвестиций, которые создают условия для преуспевания каждого из нас, и что относительно простое и ненавязчивое изменение государственной политики могло бы высвободить более чем достаточные ресурсы для устранения существующего дефицита капиталовложений в нашу инфраструктуру.

Мои доводы в пользу этих утверждений покоятся на вполне солидном, непротиворечивом фундаменте. Мои первые рецензенты из Принстонского университета предложили ряд дополнительных тем, по которым я также мог бы высказаться. И хотя многие из них были интересны, ни одна не была существенной для моей аргументации, почему я и отказался от этих рекомендаций. Моей целью с самого начала была такая книга, которая не отняла бы у читателя лишнего времени, так что настоящая публикация – очень щадящая в своей краткости. Я искренне надеюсь, что моя аргументация окажется созвучной вашим настроениям и вы захотите обсудить ее с другими людьми.

 

Благодарности

С тех пор как я задумал написать эту книгу, свою поддержку и полезные советы мне предлагали многие. Особенно я благодарен моей жене, Эллен МакКоллистер, чья работа в составе муниципального совета Итаки еще раз показала мне – и всему городскому сообществу, – что хорошее управление возможно. В отличие от многих коллег-экономистов я трачу мало времени на доказывание математических теорем, но часто размышляю о жизни реальных людей. Большим преимуществом такого распределения времени стала возможность обсудить многие вопросы с Эллен, чье глубокое знание человеческой психологии оказалось весьма полезным.

Чрезвычайно полезными были советы и других моих собеседников, слишком многочисленных, чтобы можно было их всех упомянуть. Искренне извиняясь перед остальными, я все же выражаю сердечную благодарность за советы и поддержку следующим лицам: Питер Блум, Саммер Браун, Брюс Бьюкенен, участники семинара CAU, Филип Кук, Ричард Докинс, Дэвид Де Стено, Ник Эпли, Алиса Фишбейн, Крис Фрэнк, Дэвид Фрэнк, Хейден Фрэнк, Джейсон Фрэнк, Шринагеш Гавернини, Том Гилович, Пайпер Гудив, Джанет Гринфилд, Джон Хайдт, Ори Хеффетц, Юэчжоу Хоу, Грэм Керслик, Кати Местайер, Дэйв Нуссбаум, участники Падуанского семинара в Нью-Йоркском университете, Сэм Пиццигати, Деннис Реган, участники семинара Фонда Рассела Сейджа, Кир-стен Сарачини, Эрик Шенберг, Барри Шварц, Ларри Сейдман, Амит Сингх, Рори Сазерленд, Дэвид Слоун Уилсон, Эндрю Уайли и Кейтлин Залум. Разумеется, никто из них не отвечает за мои возможные ошибки. Кроме того, моей признательности за умелую редакторскую помощь заслуживают Онор Джонс и Кейтлин Кейджеф. И, наконец, я благодарю Питера Доэрти и Сета Дитчика из Princeton University Press за ободрение и поддержку и, прежде всего, за их нерушимую веру в то, что книги людям все еще необходимы.

 

Глава 1

Пишите о том, в чем разбираетесь!

Писателям часто советуют «писать о том, в чем они разбираются». Это – одна из причин, по которым несколько лет назад я начал исследовать феномен удачи. Эта тема заинтересовала меня отчасти потому, что в моей жизни случайные события сыграли довольно значительную роль.

Пожалуй, самый экстремальный случай произошел со мной в ноябре 2007 г. В то холодное субботнее утро мы со старым другом и коллегой, психологом Корнеллского университета Томом Гиловичем, играли в спортивном зале в теннис. Позже он вспоминал, что перед началом второго сета мы сели передохнуть и я тогда пожаловался на тошноту. По его словам, уже через несколько секунд я неподвижно лежал на корте.

Пытаясь выяснить, что со мной, Том не обнаружил у меня ни дыхания, ни пульса. Он попросил кого-то вызвать скорую, а сам перевернул меня на спину и начал надавливать на грудную клетку, пытаясь вернуть меня к жизни. Нечто подобное Том видел в кино, но самому оживлять людей не доводилось. Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем я наконец начал кашлять. Вскоре появилась скорая помощь.

Станция скорой помощи находилась на другом конце города, более чем в пяти милях от спортивного зала. Как же ухитрились медики так быстро прибыть на место? Дело в том, что за полчаса до того, как со мной случилось несчастье, на другой вызов были отправлены две машины скорой помощи. По чистой случайности вблизи нашего спортивного центра произошли две автокатастрофы. Поскольку в одной из них травмы не были серьезными, один из экипажей смог отъехать на несколько сотен метров, чтобы подобрать и меня. Медики сделали мне де-фибрилляцию и быстро увезли в местную больницу. Там меня погрузили на вертолет и переправили в госпиталь Пенсильвании, где утром мне предстояла операция.

Позже врачи объяснили, что на корте у меня произошла внезапная остановка сердца, т. е. клиническая смерть. По их словам, в таких случаях 98 % пострадавших гибнет, а из немногих выживших большинство получает тяжелые поражения важнейших функций, включая когнитивные способности. И правда, по словам близких, после операции я, оставаясь на больничной койке, трое суток нес какую-то околесицу. Однако на четвертый день я выписался, обладая почти уже ясным сознанием. Через пару недель, благополучно пройдя кардиологический стресс-тест, я снова играл в теннис с Томом.

Итак, не окажись рядом медиков, я бы не выжил. Кое-кто из друзей решил, что я стал объектом божественного вмешательства. Я с подобным мнением не спорю, однако сам так не думаю. На мой взгляд, то, что я сегодня жив, произошло по чистой случайности. Мне просто дико повезло.

Разумеется, не все случайные события имеют счастливый конец. В связи с этим мне вспомнилась судьба Майка Эдвардса, ставшего невольной жертвой слепого рока. Майк был виолончелистом музыкального коллектива, образовавшего популярную британскую группу Electric Light Orchestra. Как-то раз (дело было в 2010 г. в английской глубинке) Майк Эдвардс неторопливо ехал по сельской дороге. Вдруг сверху по крутому склону на его машину скатился спрессованный тюк сена (весом в 600 кг). Майк погиб на месте. В тот день он не нарушал ни правил движения, ни законов природы. Люди считали его добрым, порядочным, симпатичным парнем. Точку в его жизни поставил злосчастный тюк сена. Это, безусловно, был типичный несчастный случай.

Большинство людей охотно согласятся с тем, что мне повезло – и я выжил, а Эдвардсу не повезло – и он погиб. Однако в других сферах жизни случайность зачастую проявляется гораздо тоньше, что заставляет тех же людей отвергать толкование событий, включающее фактор везения. В частности, многим кажется неубедительной версия, согласно которой успех на рынке может в существенной мере зависеть от удачи.

Несколько лет назад я написал газетную колонку о том, что кажущиеся незначительными случайные события влияют на судьбы людей гораздо весомее, чем полагает большинство из них. Это была первая из серии моих статей, постепенно составивших настоящую книгу. Меня удивило обилие негативных отзывов на статью, причем большинство авторов были убеждены, что успех человека объясняется почти исключительно его усилиями и талантом. Да, эти качества действительно важны. Однако поскольку состязания, в ходе которых распределяются крупнейшие общественные призы, носят чрезвычайно конкурентный характер, одних лишь усилий и таланта для обеспечения победы хватает далеко не всегда. Почти в каждом случае для нее требуется изрядная доля удачи.

Вскоре после выхода моей статьи меня пригласили выступить на шоу Fox Business News, ведущим которого был Стюарт Варни, большой скептик в отношении «феномена удачи». Я – неисправимый оптимист – согласился поучаствовать, надеясь, что в моих доводах ведущий и телезрители найдут пищу для размышлений.

Я понадеялся напрасно. С начала и до конца передачи Стюарт Варни не скрывал возмущения. «Профессор, вы даже не представляете, сколь оскорбительным кажется то, что вы написали! Тридцать пять лет назад я приехал в Америку, не имея ничего. И, смею заметить, я “сделал себя сам” своим талантом, трудолюбием и готовностью рисковать. А тут вы пишете в “New York Times”, что это была не более чем удача, – верно ли я вас понял?».

Я попытался объяснить суть моей статьи, что на самом деле я имел в виду следующее. Хотя успех достигается не без таланта и упорного труда, вокруг нас есть множество талантливых и трудолюбивых людей, которые никогда не добьются материального процветания. Однако разгневанный Варни не унимался. С пеной у рта он напустился на меня: «Вы утверждаете, что американская мечта – фантом, что ее не существует!» Я попытался объяснить, что ничего подобного не говорил. Вот как выглядел наш диалог:

Варни: Значит, в том, что я – это я, и что сегодня я занимаю именно это место, мне просто повезло?

Я: Да, это верно! Вам повезло – так же, как и мне!

Варни: Это неслыханно! Знаете ли вы, чем рискует человек, прибывший в США с пустыми руками? А знаете ли вы, как непросто человеку с британским акцентом претендовать на работу в американской телевизионной сети? Он – иностранец, то есть чужак! А знаете ли вы, чем рискует человек, чтобы в этих условиях добиться успеха?

И далее в том же духе… Это были мучительные минуты. Только в такси, покинув телестудию, я сообразил, как легко мог бы парировать его гневные филиппики. Это он-то прибыл в Америку с пустыми руками? Бред какой-то! Накануне я прочел, что у Варни имелся диплом Лондонской школы экономики, на американском рынке труда всегда ценившийся высоко.

Варни страдал из-за своего британского акцента? Только не это! Американцы обожают этот акцент! В 1970-е годы, когда я только начинал преподавать в Корнеллском университете, его президентом стал британский геолог Фрэнк Х.Т. Родс. Один из друзей поведал мне, что с течением времени особый «оксбриджский» акцент профессора Родса стал гораздо отчетливее, чем был по приезде его в США несколькими десятилетиями ранее. Разумеется, иные акценты являются социально ущербными, и лингвисты обнаружили, что со временем такие акценты нивелируются. Чего вовсе не скажешь о британском акценте!

Варни уверяет, что он рисковал! Даже если бы еще в такси до меня не дошел смысл его слов, то полученные в тот же вечер по электронной почте комментарии не оставили бы меня в неведении. Если человек рискует, то это значит, что успешный результат не гарантирован. Таким образом, если Варни пошел на риск и преуспел, то здесь ему повезло по определению! Жаль, что я не догадался отметить это во время нашего диалога в прямом эфире.

Я всегда жалел, что не умею остроумно реагировать на враждебные выпады, как это делают герои романов Элмора Леонарда. Кстати, это был мой любимый писатель. Вскоре после его смерти (в 2013 г.) журналистка Терри Гросс, работавшая на NPR, показала выдержки из двух своих ранних интервью с писателем. Упомянув о сверхъестественном остроумии его персонажей, она спросила Э. Леонарда, способен ли он сам в реальной жизни на столь же быстрые ответные реплики?

Тот ответил отрицательно: «О нет… никоим образом…». Когда пишешь, пояснил он, все происходит по-другому: «…ты завершаешь сцену репликой, идеальной фразой… над которой можно раздумывать месяцами».

Терри Гросс не отступала. Бывал ли он сам жертвой «остроумия на лестнице», когда нужные ответы приходят в голову слишком поздно? На это, не раздумывая ни секунды, Элмор Леонард выдал следующую историю:

Вот сценка из реальной жизни: горный курорт, дело к вечеру, я сижу на скамейке, едва живой от усталости. Я только что скатился с горы. Вдруг подлетает лыжница, лет двадцати пяти (т. е. лет на 30 меня моложе), и ставит ногу на скамейку. «Даже не знаю, что приятнее, – говорит она, – снять эти чертовы ботинки или с кем-нибудь…». И тут она вставляет словечко, означающее, мягко говоря, «переспать».

Терри Гросс: И тогда вы сказали ей…?

Элмор Леонард: Что я мог сказать? «Эээ…ну… ммм». Это было, наверное, лет пятнадцать назад.

И добавил, что с тех пор безуспешно пытается найти если не остроумный, то хотя бы достойный ответ.

И, тем не менее, в качестве ответа интервьюеру это был превосходный экспромт. Был ли он отрепетирован заранее? Вроде не похоже, и в таком случае Элмор Леонард обладал весьма острым умом и быстрой реакцией. Это – талант, которого мне часто не хватает. В большинстве случаев, как в диалоге со Стюартом Варни, расплатой бывает лишь мимолетная досада. Однако порой бывает неприятно, а однажды я едва не расстался с жизнью.

Как-то в особо непогожий день я занимался виндсерфингом на озере Каюга. Ветер был крайне переменчивым – мертвый штиль сменялся порывами, скорость которых превышала 65 км в час. Чтобы при сильном ветре удержать мачту с парусом в вертикальном положении, виндсерферы используют специальное приспособление. Это всего лишь спасательный жилет – к нему спереди крепится веревка, противоположный конец которой прикреплен к поверхности доски. (Это позволяет виндсерферу снимать усталость в руках и ногах, поскольку большая часть работы совершается за счет его собственного веса.) После короткого затишья налетел особо сильный порыв, от которого меня буквально «катапультировало» в озеро. В следующее мгновение я был накрыт парусом и слегка оглушен, но сознания все же не потерял. Придя в себя, я попытался освободиться от веревки, чтобы выплыть из-под паруса. Но поскольку мое тело, прежде чем оказаться в воде, сделало несколько оборотов, веревка затянулась слишком туго, чтобы я мог освободиться.

Тогда я решился на «план Б»: отжать парус от поверхности воды, чтобы образовалось воздушное пространство, где можно было бы дышать. Это тоже не удалось, и я снова попытался освободиться от веревки. И опять неудача.

Уже в панике и задыхаясь, я предпринял вторую попытку отжать парус, а затем попытался еще раз отцепить веревку. И оба раза неудачно. Надежда угасала – и я еще раз отчаянно надавил на парус. Это последнее усилие увенчалось-таки успехом: воздух со свистом заполнил промежуток между водой и парусом. Несколько мгновений, высунув голову из воды, я глубоко и жадно дышал.

Немного успокоившись, я осознал то, что должен был бы понять сразу: мне не нужно было освобождаться от веревки. Достаточно было расстегнуть и снять спасательный жилет, после чего я мог бы спокойно выплыть из-под предательского паруса. Что я, конечно, в результате и сделал – но не раньше, чем едва не погиб. Иногда вопрос спасения – не более чем игра слепого случая. В тот день мне повезло: судьба оказалась ко мне благосклонна.

Стюарт Варни и ему подобные утверждают, что люди, составившие громадные состояния, неизменно бывают талантливы, трудолюбивы и социально конструктивны. Это, мягко говоря, преувеличение. Вспомним эстрадных певцов, за немалые деньги поющих «под фанеру», или торговцев деривативами, которые – прежде чем обрушить мировую экономику – успели сказочно обогатиться. Тем не менее большинство из действительно преуспевших в экономике людей – чрезвычайно талантливы и трудолюбивы. В этом Варни, по большей части, совершенно прав.

А как насчет талантливых и трудолюбивых людей, никогда не добивающихся больших материальных успехов? В связи с этим мне вспоминается Бирхаман Рай, парень из небольшого горного племени в Бутане. Он был моим поваром в непальской деревушке, где я когда-то работал в качестве добровольца Корпуса мира. Пожалуй, Бирхаман Рай был самым предприимчивым и талантливым человеком, которого я когда-либо встречал. Он мог соорудить соломенную крышу и починить будильник. Отменный повар, он умел ставить новые подметки и мог подправить стену, замазав трещину раствором из глины, навоза или другого подсобного материала. Он мог мгновенно разделать козлиную тушу, а также умел, не портя отношений с местными жителями, отчаянно торговаться с ними на рынке.

Хотя этого парня не учили ни читать, ни писать, в окружающей жизни не было практической задачи, которую он не сумел бы решить наилучшим образом. Однако скромная плата, которую я мог предложить ему за услуги, была, пожалуй, высшей точкой его материального преуспеяния. Родись он в США или другой развитой стране, Бирхаман стал бы гораздо более преуспевающим и, возможно, богатым человеком. По оценкам экономиста Бранко Милановича, примерно половина разницы в личных доходах жителей планеты объясняется лишь двумя факторами: страной проживания и структурой распределения доходов в этой стране. Как заметил Наполеон Бонапарт, «способность без наличия возможности не стоит почти ничего».

Однако, даже если талант и упорный труд не гарантируют материального успеха, я думаю, никто из нас не станет спорить, что материальный успех гораздо более вероятен для людей с талантами, высоко ценимыми обществом, а также для тех, кто способен к неустанному труду и сосредоточенным усилиям. Но откуда же берутся такие способности? Этого мы не знаем. Единственное, что можно сказать: они возникают из определенной комбинации генов и условий окружающей среды. Впрочем, и здесь – как предполагают недавние открытия биологов – случайные факторы могут заметно повлиять на результат.

Наше желание (нежелание) утром приступать к работе во многом объясняют (взятые в некоторой пропорции) факторы генетического и экологического характера. Если вы – энергичный человек (каким в большинстве случаев я не являюсь), то вам крупно повезло. Точно так же ваши гены и условия жизни в значительной мере определяют, насколько вы умны. Если вы умны, то успешнее справитесь с задачами, щедро вознаграждаемыми обществом, так что и здесь вам повезло. Как отмечает экономист Алан Крюгер, в США корреляция между доходами родителей и детей составляет значительную величину (0,5) – примерно ту же, что и соотношение между ростом родителей и детей. Поэтому, если вы хотите быть умными и энергичными, то для вас лучшее решение – выбрать правильных родителей. Однако, если у вас имеются желаемые качества, то на каком основании вы претендуете на признание личных заслуг? Не вы выбирали себе родителей, и не вы создавали условия, в которых воспитывались. Просто вам со всем этим крупно повезло.

Многие из нас ленивы, ограничены в умственных способностях и других свойствах, высоко ценимых на рынке труда. А поскольку большинство из нас живет в конкурентной среде, можно сказать, что подобным людям не повезло.

Даже если бы для гарантии материального успеха было достаточно таланта и трудолюбия (которых всегда не хватает), то и здесь важной частью истории был бы фактор везения. Люди, обладающие талантом и склонностью к упорному труду, являются примером чрезвычайно удачной комбинации необходимых для этого факторов.

Впрочем, моя цель – не в том, чтобы объяснять различия в личных человеческих качествах. Вместо этого я хотел бы рассказать о недавних открытиях, касающихся влияния случайных событий и условий жизни на судьбы отдельных людей – влияния, не зависящего от их персональных достоинств и недостатков.

Тот факт, что я дважды избежал гибели, сам по себе, очевидно, не делает меня экспертом в области везения. Однако это внушило мне интерес к теме и побудило узнать о ней гораздо больше, чем можно было бы ожидать. Кроме того, исследовать роль случайных событий в становлении успешных карьер меня побудил мой личный опыт, касающийся влияния подобных факторов на рынок труда.

Влияние кажущихся незначительными случайных событий зачастую бывает довольно глубоким. Является ли уникальным произведением «Мона Лиза»? Является ли уникальной личностью Ким Кардашьян? Обе они знамениты, но порой известность тех или иных персон объясняется самим фактом их принадлежности к миру знаменитостей. Пытаясь объяснить этот феномен, мы тщательно изучаем их личные достоинства, но в реальности эти персонажи бывают порой не более уникальными, чем многие их «соперники по подиуму», притом гораздо менее известные.

Далее я расскажу, как успех зачастую объясняется циклами положительной обратной связи, превращающими мелкие исходные вариации в громадные различия конечных результатов. Кроме того, я приведу ряд примеров, когда самые впечатляющие истории успеха могли с легкостью обернуться прямо противоположным результатом.

Разумеется, случайные события всегда были значимыми, но в последние десятилетия они стали в какой-то мере еще более важными. Одной из причин этого явилось распространение и усиление феномена, который мы – экономист Филип Кук и я – назвали «рынками, где победитель получает все» (winner-take-all markets). Эти рынки возникают там, где технология позволяет наиболее талантливым людям, занятым в той или иной сфере деятельности, расширить свою аудиторию. Например, когда-то услуги налогового консалтинга были, как правило, занятием локального масштаба. Лучшие бухгалтеры города обслуживали крупнейших клиентов, следующие по уровню квалификации – клиентов средней величины, и т. д. Однако появление интуитивно понятного программного обеспечения по расчету и оптимизации налогов превратило этот рынок в площадку, где наиболее квалифицированные специалисты могут обслуживать практически всех.

В первые годы за преобладание на рынке боролось множество конкурирующих программ по расчету налогов. Однако стоило рецензентам достичь консенсуса относительно того, какие из программ являются лучшими, как все остальные программы стали излишними, поскольку копирование лучших программ не стоило практически ничего. Почти весь этот рынок заняла программа Turbo Tax Intuit. Ее разработчики сказочно обогатились, тогда как всем тем, чьи программы были почти так же хороши, пришлось выйти из бизнеса. На таких рынках разница в качестве первого и второго по рангу продукта зачастую бывает едва заметна, тогда как разница в размере вознаграждения может оказаться громадной.

Технология создает аналогичные «рынки, где победитель получает все» во многих других сферах, таких как медицина, спорт, журналистика, розничная торговля, материальное производство и даже научная деятельность. В этих и многих других областях новые методы производства и коммуникации усилили эффект случайных событий, значительно увеличив разницу между победителями и проигравшими. Одно дело – считать, что человек, который оказался на один процент трудолюбивее или талантливее остальных, заслуживает на один процент большего вознаграждения. И другое дело – признать, что значимость удачи вырастает до небес, когда небольшие различия в эффективности исполнения оборачиваются тысячекратной разницей в размерах вознаграждения.

Кроме того, распространение «рынков, где победитель получает все» усилило значимость фактора удачи еще одним способом. Почти во всех случаях громадные вознаграждения, достающиеся горстке победителей на этих рынках, привлекают туда огромное число конкурентов. И чем шире круг соперников, тем значимее фактор удачи.

Рассмотрим полностью меритократический конкурс, т. е. оцениваемый только по объективным критериям исполнения. Предположим, что место каждого из участников на 98 % определяется величиной таланта и трудолюбия и всего на 2 % – фактором удачи. Учитывая эту пропорцию, мы понимаем, что никто из них не может выиграть, не будучи одновременно талантливым и трудолюбивым. Возможно, не столь очевидно другое – то, что победитель, вероятно, окажется также одним из наиболее удачливых участников. Удача в таких конкурсах особенно важна потому, что победа требует почти идеального сочетания всех значимых факторов. Неизбежно появление многих соперников, чьи таланты и трудолюбие близки к максимально возможному уровню, причем хотя бы некоторым из них должно еще и повезти. Таким образом, даже если удача оказывает незначительное влияние на качество исполнения, то самые талантливые и трудолюбивые конкурсанты, как правило, вынуждены уступить тем, кто почти столь же талантлив и трудолюбив, но гораздо более удачлив. При тысячекратном моделировании результатов подобного конкурса, как мы увидим, в числе его счастливых победителей обладателями наивысшего мастерства и трудолюбия окажется лишь незначительное меньшинство участников.

Почему многие из нас, вопреки убедительным свидетельствам, преуменьшают важность фактора удачи? Эта тенденция частью объясняется тем, что преуспевшие люди, акцентируя таланты и трудолюбие в ущерб прочим обстоятельствам, еще раз утверждаются в своих правах на заработанные деньги. Впрочем, я проанализирую и другую возможность: отрицая значимость удачи, люди надеются превозмочь многочисленные препятствия, почти всегда стоящие на пути к успеху.

Возможно, основным препятствием является то, что большинству из нас сложнее мобилизовать усилия, если итоговое вознаграждение либо слабо обозначено, либо отложено во времени. Сюжеты, подчеркивающие важность удачи, акцентируют тот факт, что сегодняшние – пусть даже максимальные – усилия не гарантируют завтрашнего успеха, и это побуждает маловеров, сомневающихся в победе, сложить руки и ждать у моря погоды.

Другой любопытный аспект человеческой натуры предполагает второй способ, которым ложные убеждения позволяют человеку собраться с силами. Как показывают опросы, большинство из нас относят себя к верхней половине любого распределения талантов, что подразумевает наличие нереалистичного оптимизма по поводу наших шансов на победу в любом потенциальном конкурсе. Таким образом, более реалистичный взгляд может ослабить наши усилия, заставляя многих заключить, что шансы на победу – ниже, чем мы предполагали.

Короче говоря, людям, полагающим, что успех зависит лишь от таланта и трудолюбия, и преувеличивающим меру своей одаренности, гораздо легче мобилизовать силы для победы. Если это так, то ложные убеждения – как ни парадоксально – могут порой оказаться конструктивными.

Однако недооценка роли внешних факторов в отдельных историях успеха чревата значительными издержками. Например, она побуждает нас состязаться в сферах, где мы лишены реальных шансов на победу. Еще тревожнее то, что успешные люди менее склонны одобрять инвестиции в инфраструктуру, способствующую материальному процветанию общества в целом.

Уоррен Баффет однажды заметил: «Сегодня ты прохлаждаешься в тени, потому что в прошлом кто-то посадил дерево». В том же духе рассуждала Элизабет Уоррен, сенатор от штата Массачусетс. В ходе предвыборной кампании 2012 г. она напомнила о том, что американцам действительно повезло родиться в богатой стране с развитой правовой, образовательной и прочей социальной инфраструктурой. Вот что она сказала:

В этой стране нет никого, кто разбогател бы собственными силами. Ты построил фабрику – ну и молодец… Ты доставил товары на рынок по дороге, которую строило все общество. Ты нанял работников, за обучение которых платили все мы вместе. Безопасность на твоей фабрике обеспечивают полиция и пожарные, которых финансируют налогоплательщики… Ты создал предприятие, приносящее хорошую прибыль – Бог в помощь, оставь себе все, что тебе причитается. Однако «общественный договор» состоит в том, что часть прибыли ты вкладываешь в следующее поколение, которое будет жить в этой стране после тебя [122] .

Видеоролик на YouTube с ее выступлением быстро распространился в социальных сетях, и многие комментаторы заклеймили Элизабет Уоррен за нежелание признать большинство предпринимателей творцами своего собственного успеха.

Впрочем, по здравому размышлению, трудно оспорить ее мнение о том, что родиться в благополучной стране – уже большая удача. Еще важнее то, что такого рода удача в значительной мере поддается контролю со стороны общества. Однако подобный контроль требует вложения крупных инвестиций, что во многих странах в последнее время поддерживается неохотно.

В наши дни призывы к увеличению государственных инвестиций редко встречают понимание в обществе, ибо люди не видят реальных политических способов привлечения необходимых средств. Однако мобилизовать нужные ресурсы в действительности гораздо проще, чем полагает большинство из нас. Самой веской причиной для написания этой книги стала моя уверенность в том, что мы не пользуемся возможностью, которую я называю «матерью любых потенциальных успехов». Речь о том, что простые изменения в налоговой политике могли бы улучшить структуру наших расходов, позволив ежегодно избегать напрасных трат на многие триллионы долларов. Использовать такую возможность нам помогло бы лучшее понимание связи между успехом и удачей.

То, что такая возможность остается потенциальной, объясняется непониманием того, насколько серьезно наш выбор определяется имеющейся у общества «системой координат». Например, какой величины должен быть дом, в котором вы живете? Сколько нужно потратить на свадьбу? Хотя это выглядит крайне абсурдно, ортодоксальные экономические теории утверждают, что наши решения абсолютно не зависят от социального контекста. Между тем имеющиеся данные говорят о том, что человек не способен рассуждать о таких вопросах без соответствующей «системы координат».

Мало кто из специалистов по поведенческим наукам станет отрицать, что наши представления о собственных нуждах формируются нашим окружением. Однако глубокие выводы из этого простого факта в значительной мере проигнорированы экономистами и пока еще слабо изучены специалистами по поведенческим наукам в смежных областях. Если эти выводы очевиднее для меня, то лишь потому, что я – прожив два года в одной из беднейших стран мира, – заинтересовался и десятки лет серьезно изучал «эффекты фрейминга» (framing effects).

Следуя принципу «писать о том, в чем разбираешься», я напомню главный урок моего пребывания в Непале. Он состоял в том, что намного более низкие материальные стандарты практически не повлияли на мое привычное восприятие повседневной жизни. Например, утверждая, что крошечный дом без водопровода и электричества – немыслимый для американского среднего класса – казался мне вполне удовлетворительным в Непале, я пишу лишь о том, что прочувствовал на личном опыте.

Я не собираюсь романтизировать нищету. С ростом национального дохода в жизни людей происходит много позитивного, не в последнюю очередь – снижение детской смертности. Воздух и вода становятся чище, школы – лучше, дороги – безопаснее. Единственное, что я хочу сказать: нормы, определяющие степень «достаточности» во многих сферах потребления, довольно эластичны. Если все вокруг начинают тратить меньше, то и потребительские стандарты меняются соответствующим образом.

Богатые американцы возводят громадные особняки лишь потому, что в последние годы присвоили бóльшую часть прироста национального дохода. Однако ничто не свидетельствует о том, что по достижении определенного размера громадные особняки делают их обитателей счастливее. После того как в обществе достигнут известный уровень комфорта, дальнейшее расширение площади жилища лишь сдвигает всю «систему координат» в сторону повышения критериев достаточности. Точно так же тот факт, что сегодня американское бракосочетание обходится в среднем более чем в 30 тыс. долл. (т. е. почти втрое дороже, чем в 1980-е годы), по-видимому, не делает современных молодоженов счастливее. Напротив, согласно недавнему исследованию, этот факт впоследствии делает супругов более склонными к разводу. Например, по оценкам экономистов Эндрю Фрэнсиса и Хьюго Миалона, у семейных пар, потративших на свадьбу свыше 20 тыс. долл., вероятность развода в любом году на 12 % больше, чем у пар, потративших от 5 до 10 тыс. долл.

Эффекты фрейминга ведут к неразумным тратам еще одним способом – формируя предубеждение в пользу частного потребления и в ущерб государственным инвестициям. Основная мысль автора в связи с этим станет понятнее на простом примере, касающемся автомобилей и автомагистралей.

Все согласны с тем, что без дорог автомобили бесполезны, как и дороги без автомобилей. Труднее определить оптимальное сочетание того и другого. Однако нетрудно понять, что сегодняшнее их сочетание в США далеко не оптимально (по крайней мере с позиции владельцев дорогих автомобилей). Поставим мысленный эксперимент: что предпочтет состоятельный автолюбитель: прокатиться на Porsche 911 Turbo (стоимостью 150 тыс. долл.) по ровной, ухоженной автостраде – или на Ferrari F12 Berlinetta (ценой 333 тыс. долл.) по шоссе, испещренному глубокими выбоинами?

Несложный вопрос. Хотя отдельные фанаты-автолюбители могут и поспорить, мы будем исходить из того, что при наличии хороших дорог предпочтительным автомобилем окажется Ferrari. Однако он будет ненамного лучше, чем Porsche стоимостью 150 тыс. долл., поскольку тот уже имеет большинство конструктивных особенностей, определяющих высокие потребительские свойства автомобиля. Экономический закон убывающей полезности (в данном случае – вложений в автомобиль) действует здесь с удвоенной силой. Он напоминает о том, что после определенного момента стоимость дальнейшего повышения качества товара возрастает экспоненциально. Так что, если Ferrari и обладает преимуществом, то весьма небольшим. Кто после этого станет всерьез доказывать, что ему приятнее трястись на Ferrari по ухабистой дороге, чем нестись на Porsche по ухоженной автостраде?

Porsche 911 Turbo, 150 тыс. долл.

Ferrari F12 Berlinetta, 333 тыс. долл.

Тем не менее богатейшие граждане Соединенных Штатов на деле предпочитают такое сочетание частных и общественных инвестиций, которое обещает им скорее езду на Ferrari по выбоинам, чем на Porsche по ровному асфальту. Это озадачивает, поскольку второе сочетание достижимо при гораздо меньших суммарных расходах. Это искаженное видение предмета объясняется следующим. Ситуация, когда расходы на автомобиль сокращает один человек, сильно отличается от ситуации, когда это делают все вокруг. В первом случае покупатель более дешевого автомобиля ощущает некоторую свою ущербность. Во втором случае, когда расходы сокращает каждый, «ценовая система координат» изменяется, тогда как мера самоуважения в сознании автовладельца остается прежней.

Парадоксально, но многие сообщества находятся в выгодном положении именно потому, что их нынешние модели потребления столь расточительны. В этом смысле им повезло уже в том, что само наличие неоправданных расходов подразумевает возможность, не жертвуя многим, поднять благосостояние каждого члена общества.

С экономической точки зрения система является расточительной, если ее можно перестроить так, чтобы люди легче достигали целей, не требуя от окружающих дополнительных жертв (в виде экономии средств). Как может разумный человек противиться подобной трансформации?

В принципе, трудно представить себе более доступную политическую цель, чем согласование предложений по устранению лишних трат. Действительно, это – простая задача, но лежащая в ее основе идея, по-видимому, пока не получила широкого распространения. Экономисты, описывая всю совокупность доступных нам ресурсов, часто используют понятие «экономический пирог». Поэтому можно сказать, что любые меры по сокращению неразумных расходов ведут к увеличению размеров экономического пирога.

Элементарная геометрия показывает, что с увеличением «экономического пирога» появляется возможность разделить его так, чтобы каждый из нас получил более крупный кусок, чем раньше. Иначе говоря, устранение лишних трат всегда способствует более полному достижению наших целей. Рост благосостояния наступает для всех – как для богатых, так и для бедных. Жизнь улучшается как для либералов, так и для консерваторов. Богаче становятся все граждане – как белые, так и цветные.

Описываемые мною стимулы, приведшие наше общество к расточительности, не являются ни сложными, ни таинственными. Я утверждаю: как только мы поймем эти стимулы, модифицировать их будет довольно просто.

Если коротко, то у нас есть прекрасный шанс. С помощью простых изменений налоговой политики мы могли бы дополнительно направить триллионы долларов инвестиций в отчаянно нуждающуюся в них государственную инфраструктуру, не требуя ни от кого болезненных экономических жертв. На первый взгляд, это мое утверждение выглядит нелепым. Однако вы удивитесь, когда увидите, что оно опирается на ряд внутренне непротиворечивых простых предпосылок.

Вместе с тем это не значит, что практическое осуществление необходимых изменений окажется легким делом. Предоставленный нам шанс не получится использовать, действуя в одиночку. Нам нужно действовать сообща. Это – вызов, поскольку политический климат сегодня поляризован больше, чем когда-либо в новейшей истории. Есть опасение, что предложения по восстановлению разрушающейся инфраструктуры встретят сильное сопротивление даже со стороны тех, кто, в принципе, осознает необходимость подобных действий.

Отчасти это сопротивление порождено опытом, заставляющим многих из нас сомневаться в эффективности правительства. Возможно, нагляднейшей метафорой неэф фективного управления является Департамент по регистрации транспортных средств (Department of Motor Vehicles, DMV): высокомерие его сотрудников и длительные сроки ожидания давно уже стали «притчей во языцех». Вот как описывает визит в местный офис DMV блогер из Огайо, недавно переехавший в этот штат:

Это было старое небольшое кирпичное здание, где распоряжалась единственная служащая. Войдя туда и не застав других посетителей, я проигнорировал табло с указанием «возьмите номер» и сразу же направился к стойке. Женщина, строго взглянув на меня, сказала: «ВОЗЬМИТЕ НОМЕР». Дивясь абсурду, я усмехнулся, но взял пластиковый номерок и сел на деревянную скамью. В помещении нас было двое – я и она. Стоило мне присесть, как она объявила: «НОМЕР ОДИН!». «ЗДЕСЬ!» – откликнулся я, вернул номерок на место и вновь подошел к стойке [7] .

Не секрет, что подобный опыт зачастую порождает негативное мнение о правительстве, но факт остается фактом: ни одно общество не может процветать без эффективных инструментов коллективного действия его граждан. Если бы не правительство, как бы мы защищали свою жизнь или право собственности, справлялись с загрязнением окружающей среды или поддерживали социальную инфраструктуру? Кстати, без последней мы бы не узнали, как нам повезло родиться в Соединенных Штатах, а не в другой – бедной и слаборазвитой стране!

Итак, без правительства не обойтись, поэтому стоит подумать о том, как его улучшить. В конце концов, одни страны располагают более эффективным правительством, чем другие; некоторые государственные учреждения функционируют гораздо лучше остальных.

Возможность повышения эффективности правительственных учреждений ярко демонстрирует поразительный контраст между отделением DMV, каким оно было в 1970-е годы, когда я переехал в Итаку, – и тем, каким оно стало сегодня. Ранняя версия DMV отличалась тем же бюрократизмом, что описывается у блогера из Огайо, зато нынешнее состояние этого учреждения – совсем иное.

Пару лет назад я хотел продать машину иногороднему покупателю, который заявил, что был бы рад совершить покупку, но не в восторге от необходимости посетить местное отделение DMV. Я настоятельно рекомендовал ему зарегистрировать машину в Итаке и пообещал, что здесь его ждет приятный сюрприз. Он неохотно согласился, но через четверть часа, к его изумлению, дело было сделано – и мы покинули контору, держа в руках готовые номера. Операция прошла бы еще быстрее, не допусти он ряда ошибок при заполнении бумаг, исправить которые ему с готовностью помогла улыбчивая сотрудница.

Чем было вызвано такое превращение? Желая узнать причину, я обратился к Авроре Валенти, которая руководила отделением DMV в нашем округе Томпкинс свыше двух десятилетий, пока недавно не вышла на пенсию. Она рассказала, что, вступив когда-то в эту должность, нашла моральный дух сотрудников невысоким, а жалобы клиентов – многочисленными и обоснованными.

Одной из проблем было то, что клиентам приходилось стоять в длинной очереди на регистрацию документа, а затем еще раз – чтобы заплатить сборы. Г-жа Валенти решила эту проблему, убедив вышестоящих чиновников в Олбани поставить терминалы, способные решать обе эти задачи. Теперь посетители стоят лишь в одной очереди.

Второй важной инициативой стала организация психологической подготовки сотрудников. Г-жа Валенти сказала им: «Большинству клиентов легче к стоматологу сходить, чем к нам в отделение DMV, – весьма печальный факт, как для них, так и для нас». Она задалась целью подготовить расторопных и жизнерадостных работников, способных убедить клиентов в том, что любые проблемы будут разрешены быстро и качественно.

Перемены оказались разительными, нынешний моральный дух персонала заметно укрепился. Когда я пояснил обслуживавшей нас сотруднице, почему предпочел оформить документ в ее офисе, та засияла от гордости и призналась, что она и ее коллеги по-настоящему дорожат своей работой.

Еще один аргумент в пользу возможности хорошего правительства – ежегодные опросы, которые проводит базирующаяся в Берлине некоммерческая организация Transparency International. По итогам опросов в топ-листе стран, граждане которых высоко оценивают деятельность своих правительств, постоянно оказываются одни и те же государства – Новая Зеландия, Нидерланды, Швейцария, Канада, Скандинавские страны и ряд других. В этих странах почти никто из граждан не считает своих чиновников коррупционерами; большинство налогоплательщиков удовлетворены качеством предоставляемых им государственных услуг.

Подчеркивая возможность эффективного правительства, я призываю скептиков без предвзятости отнестись к моим словам о том, что мы способны оставить нашим детям более благополучное общество. Чтобы достичь этой цели, нам нужны весьма умеренные шаги, не требующие увеличения бюрократии. Однако эти шаги едва ли будут предприняты, если в их эффективности усомнятся слишком многие наши сограждане.

 

Глава 2

Как обретают значимость случайные, на первый взгляд – заурядные события

Описывая нашу склонность верить в большую, чем она того заслуживает, предсказуемость тех или иных событий, психологи говорят об «ошибке хиндсайта» (hindsight bias). В конце 1940-х годов социолог Пауль Лазарсфельд наглядно продемонстрировал это явление с помощью простого эксперимента. Он опубликовал исследование, согласно которому в обстановке Второй мировой войны солдаты, набранные в сельской местности, намного лучше своих городских товарищей по оружию «переносили все тяготы и лишения воинской службы». Как и предполагал Лазарсфельд, читатели, ознакомившиеся с результатами этого исследования, сочли их совершенно естественными. Разумеется, гораздо менее комфортные условия сельской жизни делают человека более устойчивым к стрессам, неизбежным в боевой обстановке! Чтобы подтвердить это, нет нужды проводить исследований!

Весь фокус состоял в том, что «исследование» Лазарсфельда было полной фикцией. Реальное исследование выявило прямо противоположное: городским жителям служба в армии давалась значительно легче. Лазарсфельд показал: когда мы полагаем, что уже знаем результат события, нам легко представить причины, по которым оно оказалось именно таковым.

Расширив эксперимент Лазарсфельда, социолог Дункан Уоттс доказал, что «ошибка хиндсайта» приобретает особую силу, когда мы наблюдаем чрезвычайно успешные результаты. Проблема, полагает он, состоит в том, что человеку, как правило, легче всего построить версию случившегося события как неизбежного. Однако каждое событие – результат сложной последовательности взаимосвязанных стадий, каждая из которых зависит от предыдущей. Если бы какие-то из предыдущих стадий были другими, то и все последующие события почти наверняка развивались бы по иному сценарию.

В подтверждение своей точки зрения Уоттс приводит пример «Моны Лизы», самого известного портрета в истории искусств. Будучи в Лувре, он обратил внимание на неизменно возникавшую перед картиной толпу посетителей, старавшихся лучше ее рассмотреть. При этом в соседней галерее были выставлены несколько других полотен Леонардо да Винчи (той же эпохи), которые публика почти полностью игнорировала. На взгляд Уоттса, портрет «Моны Лизы» был ничем не лучше других произведений Леонардо. Заинтересовавшись феноменом, Уоттс провел небольшое исследование и обнаружил, что большую часть предыдущего своего существования портрет «Моны Лизы» оставался безвестным. Событием, сделавшим картину знаменитой, стало, вероятно, ее похищение из музея в 1911 г. Совершил его Винченцо Перуджа, итальянец, трудившийся в Лувре в качестве подсобного рабочего. Однажды вечером, уходя со смены, он тайком сунул полотно под спецовку.

Эта кража, получившая широкую огласку, оставалась нераскрытой до тех пор, пока два года спустя Винченцо Перуджа не был арестован за попытку сбыть картину владельцам галереи Уффици во Флоренции. Вот как эта история выглядит в изложении Йена Лесли:

Французы кипели от возмущения. Итальянцы же приветствовали похитителя как патриота, стремившегося вернуть картину на родину. Газеты всего света многократно перепечатали этот портрет, в результате чего он и стал первым произведением искусства, получившим мировую известность. С этого момента «Мона Лиза» стала олицетворением всей западной культуры [10] .

Вот что об это пишет Дункан Уоттс: «Мы говорим, что “Мона Лиза” – самая известная картина в мире, поскольку ей присущи характеристики X, Y и Z. В реальности же мы хотим сказать, что “Мона Лиза” знаменита уже потому, что все знают ее именно как самую знаменитую картину в мировой истории».

А вот другой пример. Вспомним карьеру Аль Пачино, одного из величайших актеров последних сорока лет. Его поклонникам трудно представить себе альтернативную историю, в которой Аль Пачино не преуспел бы как актер. Тем не менее его легендарная карьера состоялась во многом благодаря одному маловероятному событию в ходе первого кастинга.

На роль Майкла Корлеоне в фильме Френсиса Форда Копполы по мотивам романа Марио Пьюзо «Крестный отец» руководители студии Paramount прочили Роберта Редфорда, Уоррена Битти или Райана О'Нила. Однако Коппола искал на эту роль неизвестного актера, который был бы похож на сицилийца. Продюсеры сомневались – и в какой-то момент готовы были утвердить на главную роль Джеймса Каана. Они уступили лишь после того, как Коппола пригрозил уйти из проекта. В конце концов, Каана сняли в роли Сонни – старшего брата Майкла, а главную роль отдали Аль Пачино.

В романе Пьюзо главным героем является Вито Корлеоне. Однако в экранизации Фрэнсиса Форда Копполы это место, очевидно, занимает младший сын Вито – Майкл. Таким образом, Аль Пачино, ранее снявшийся лишь в двух небольших лентах, получил главную роль в фильме, названном многими критиками лучшим в мировом кинематографе. Невероятность подобного выбора подчеркивает тот факт, что Коппола стал режиссером своей первой ленты в возрасте 33 лет. Как правило, в спорах со студийными боссами неопытные кинорежиссеры крайне редко выходят победителями.

Тем не менее последующая карьера Аль Пачино подтвердила точность выбора Копполы. Тот, кто полагает, что талант и трудолюбие непременно победят, будет утверждать, что Аль Пачино – тогда еще довольно молодой актер – благодаря своим дарованиям стал бы в конечном счете знаменитым артистом, даже если бы не сыграл роль Майкла Корлеоне. Может, это и так. Однако на свете есть множество талантливых актеров, которым подобный шанс проявить собственное мастерство так и не представился.

Или еще пример. Брайан Крэнстон, актер второго плана, был уже немолод, когда продюсер Винс Гиллиган предложил его на главную роль в новом сериале «Во все тяжкие». Опять же, как в случае с Аль Пачино, продюсеры не спешили вкладывать большие деньги в актера, никогда не снимавшегося в главных драматических ролях. Поэтому роль Уолтера Уайта они предложили Джону Кьюсаку. А когда тот отказался, они обратились к Мэтью Бродерику, но и здесь получили отказ. Тогда Гиллиган вновь предложил им кандидатуру Крэнстона, и на этот раз продюсеры, наконец, согласились.

В итоге «Во все тяжкие» стал одним из самых популярных телесериалов всех времен. В немалой степени своим успехом он обязан Крэнстону, понравившемуся зрителям в роли скромного учителя химии, волею обстоятельств ставшего лучшим изготовителем метамфетамина. За пять сезонов сериала Крэнстон получил четыре премии «Эмми» и теперь является одним из наиболее востребованных актеров в своем жанре. Конечно, он – талантливый исполнитель, но есть тысячи талантливых актеров, не попадающих в поле зрения продюсеров. Можно с уверенностью сказать, что Крэнстон не стал бы суперзвездой, если бы роль Уолтера Уайта согласились сыграть Джон Кьюсак или Мэтью Бродерик.

Творческие карьеры становятся яркой иллюстрацией феномена положительной обратной связи, известной как «эффект Матфея». Термин предложен социологом Робертом К. Мертоном и восходит к стиху из Евангелия от Матфея, где сказано: «ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Этот термин описывает расходящиеся, словно круги по воде, последствия кажущихся незначительными событий, зачастую глубоко меняющих всю карьеру исследователя.

Тот же эффект наблюдается в экономике. Ближе к завершению учебы большинство аспирантов-экономистов в США ищут работу, посещая ежегодные заседания Американской экономической ассоциации. В 1971 г., когда я завершал обучение в Беркли (и как будущий PhD прощупывал рынок труда), ее заседания происходили в Новом Орлеане. Когда сумрачным декабрьским утром в Сан-Франциско я поднялся на борт самолета, простуда, начавшаяся у меня накануне, развилась в полномасштабный грипп. Мне явно не везло. На всех собеседованиях я страдал от высокой температуры и почти наверняка производил неблагоприятное впечатление. Я покинул Новый Орлеан в унынии, полагая, что никто в здравом уме не захочет со мной связаться. К моему удивлению, я получил три приглашения. Первое пришло из Корнеллского университета (где меня ждали на кампусе), второе – из Университета штата Висконсин, третье – из малоизвестного вуза на Среднем Западе.

Изучать список я начал с конца: первым делом отправился на Средний Запад. Пригласивший меня институт был не очень известен и делал акцент скорее на преподавании, чем на научных исследованиях. Для экономиста-исследователя, каким я себя видел, он не был идеальным местом работы. Тем не менее, лишенный широкого выбора, я постарался произвести на собеседников наилучшее впечатление. По-видимому, мне это удалось, ибо через считанные дни последовал звонок от институтского начальства. Мне предлагали работу.

Ободренный тем, что не остался вообще за бортом, я отправился в Корнеллский университет и вскоре после собеседования получил второе предложение. Спросив, можно ли дать ответ через десять дней (поскольку мне хотелось съездить еще и в Висконсин), я понял, что медлить нельзя. Предложение сохраняло силу в течение пяти дней, и я сразу же согласился. Экономический факультет в Корнеллском университете был почти так же хорош, как и в Висконсине (где никто не гарантировал мне третьего предложения), так что решение далось без особого труда.

На следующий год на кампусе у меня состоялся любопытный разговор с одним молодым преподавателем. Он имел отношение к моему приему на работу и рассказал, что в тот год экономический факультет расширил набор новых преподавателей на семь человек. Это было больше, чем в любой предыдущий год, причем я был принят седьмым. «Строго по секрету, – добавил коллега, – когда я поддержал твою кандидатуру, один из факультетских боссов швырнул в меня кусочком мела». (Вспыльчивый человек, он, вероятно, благоволил другому кандидату.) Короче говоря, меня утвердили чудом – а это значит, что в Висконсине я почти наверняка потерпел бы фиаско.

В итоге скажу: мне повезло. Если бы не исключительное, невероятное стечение обстоятельств, то моя карьера ограничилась бы преподаванием в малоизвестном институте на Среднем Западе. Как оказалось, туда на работу устроился мой бывший однокашник. Много лет мы перезванивались, ему просто хотелось с кем-то поговорить. Он то сетовал на отсутствие общих научных интересов с коллегами, то пересказывал дискуссии с особо одаренными студентами по поводу их курсовых работ. Однако серьезных творческих стимулов в этой среде он для себя не находил: исследовательской работы на факультете почти не велось. Если бы я попал в это болото, то отлично бы вписался. По натуре я ленив, работу склонен откладывать, и если бы с меня много не требовали, то я бы этим и удовлетворился. Однако я, по счастью, попал в Корнеллский университет, академическая среда которого оказалась для меня невероятно благотворной.

То, что я закрепился в Корнелле как штатный сотрудник, было еще менее вероятным, чем мое там появление. На второй год преподавания в университете я пережил тяжелый бракоразводный процесс (бывает ли он вообще легким?). Следующие несколько лет мне одному пришлось воспитывать двух младших сыновей, а это означало, что ежедневно я мог находиться на работе не дольше чем до трех часов пополудни. У меня почти не было времени на исследования, и на третий год профессорства я издал лишь одну статью, да и то в соавторстве с коллегой по аспирантуре. Моя научная диссертация не представляла особого интереса, да и в заделе у меня практически ничего серьезного не было.

Эдвард М. Грэмлич, 1939–2007

Фотография: Gerald R.Ford School of Public Policy, University of Michigan.

Доцента с таким послужным списком в прежние времена почти наверняка уволили бы на третий год работы. Однако к тому моменту порядки стали чуть либеральнее – и поскольку я неплохо управлялся с аудиторией и не стоил больших денег, факультет продлил мой контракт еще на три года. Однако по истечении этого срока мои шансы закрепиться в штате были, мягко говоря, весьма проблематичными.

На четвертый год моей работы к нам на факультет в качестве приглашенного профессора прибыл Нед Грэмлич, признанный авторитет в области экономической политики. Мы быстро подружились, и зимой по субботам вместе с детьми катались на горных лыжах. Нередко на подъемнике мы увлеченно беседовали об экономике. До этого никто из старших коллег заметного интереса к моей работе не проявлял. В отличие от них Нед нашел некоторые мои соображения по поводу рынков труда интригующими – и предложил написать статью для его академического сборника.

Как известно, такие сборники читают мало, поэтому публикация в подобном издании не считается для ученого-экономиста сильным карьерным ходом. Психолог Дэнни Канеман, лауреат Нобелевской премии по экономике за 2002 г., однажды признался, что отговаривал молодых коллег писать статьи в академические сборники. Однако других вариантов (равно как и публикаций) у меня не было, и я охотно согласился. Взявшись за дело, я довольно быстро написал, как мне показалось, неплохую статью.

Когда статья вчерне была готова, ко мне заглянул крайне расстроенный Нед. Он сообщил, что редактор серии, в которой планировался наш сборник, объявил об аннулировании этого проекта. Вот уж невезение!

Во всяком случае, так мне казалось. Шутки ради я послал статью в «Econometrica», один из самых престижных (и недоступных) журналов по экономике. Через пару месяцев из редакции пришел положительный ответ: там были готовы опубликовать статью, не требуя внесения в нее существенных изменений. Воодушевленный этим успехом, я несколько расширил свои соображения и представил новую статью в другой авторитетный журнал. Несколько недель спустя я получил от редактора письмо с одобрением этой новой статьи (причем, опять же, без требования внести существенные изменения).

Следующим летом я написал и отправил на рецензию еще три статьи. На них быстро пришли положительные ответы из редакций журналов «American Economic Review», «Journal of Political Economy» и «Review of Economics and Statistics». Из статей, присылаемых на рецензию, эти престижные издания по экономике обычно принимают не более 10 %. Вновь отмечу: эти журналы даже не потребовали серьезной переделки текстов!

В отличие от этих, ранних статей, десятки материалов, которые я с тех пор опубликовал, бывали отвергнуты, как минимум, одним издательством, а некоторые – даже четырьмя. Лишь в нескольких случаях я получил ответы от редакторов раньше, чем шесть месяцев спустя (а то и позже). В тех случаях, когда мои статьи не отклонялись с порога, редакторы неизменно требовали значительной переделки и обещали опубликовать их лишь после того, как правка будет выверена. Эти требования увеличивали срок рецензирования, как минимум, на несколько месяцев.

Я по-прежнему горжусь некоторыми из ранних статей, но твердо верю, что работы, написанные позже, были гораздо лучше. Единственное объяснение: мой ранний успех у редакторов академических журналов стал результатом неимоверного везения (шансы проиграть были астрономически высоки).

Если бы не исключительное везение, то на шестой год работы коллеги почти наверняка забаллотировали мою кандидатуру на зачисление в штат. Присутствовавший на заседании товарищ рассказал мне, что комиссия, рассматривавшая мое дело, запросила отзыв у наиболее авторитетных рецензентов, отличавшихся предельно критичным отношением к большинству публикаций. Явной целью комиссии, по его словам, был сбор досье в подкрепление отрицательного решения по моему вопросу. Однако мой послужной список (в смысле количества и качества публикаций) оказался гораздо весомее, чем у других преподавателей, принятых на работу одновременно со мной. Отвергнув мою кандидатуру, комиссия должна была бы исключить и остальных – решение, пойти на которое комиссия не могла.

Таким образом, мою судьбу решила почти невероятная череда случайных событий. Если бы меня не взяли на работу с первого раза, если бы Нед Грэмлич не появился на факультете в качестве приглашенного профессора, если бы мои ранние статьи были оценены с той же строгостью, что и последующие, и если бы редакторы тянули время с ответом (как они обычно делают), то в последующие годы я не встретил бы столько умных и талантливых преподавателей и студентов. Я не участвовал бы в увлекательных конференциях, не получал бы многочисленных научных грантов. Меня не пригласили бы провести десять дней с Далай-ламой в Индии или вести экономическую колонку в «New York Times». Эти – и другие яркие впечатления – составили мое жизненное богатство, потому что мне несказанно повезло.

Можно ли количественно измерить степень, в которой успех в различных областях деятельности зависит от кажущихся тривиальными случайных событий? Чтобы ответить на такой вопрос (применительно к начинающим музыкантам) вышеупомянутый социолог Дункан Уоттс и его сотрудники разработали эксперимент, названный ими «Music Lab». На веб-сайте они поместили 48 групп, исполняющих инди-музыку, и выложили от каждой по одной песне. Между прочим, двое моих младших сыновей играют в группе «The Nepotist», которая изо всех сил пытается пробиться на предельно конкурентную музыкальную сцену Нью-Йорка. Поэтому об инди-исполнителях мне, вероятно, известно чуть лучше, чем большинству читателей. Однако я никогда не слышал ни об одной из групп, названия которых были упомянуты в «Music Lab».

Посетители веб-сайта получили возможность загрузить любую из представленных там 48 песен при условии, что составят рейтинг понравившихся им произведений. Исследователи «усреднили» полученные ответы в целях создания «объективной» оценки качества мелодий. Объективной оценка была в том смысле, что ее проставляли респонденты, ничего не знавшие о реакции на песню со стороны других людей. Эти объективные оценки сильно варьировались. Одни песни получили от большинства слушателей высокие рейтинги, другие – низкие рейтинги. Однако для подавляющего большинства песен однозначного рейтинга не получилось. Одним респондентам эти песни очень понравились, другим – не особенно, а кто-то поставил песням крайне низкие оценки.

С учетом «объективных» рейтингов исследователи создали 8 независимых веб-сайтов, представлявших те же самые 48 групп с их песнями. Однако на этот раз новые сайты содержали дополнительную информацию: теперь посетители могли видеть, сколько раз была загружена каждая песня, а также средний рейтинг качества, который она успела получить.

Среди участников эксперимента находилась группа 52 Metro. В объективном рейтинге ее песня «Lockdown», занявшая 26-е место, оказалась где-то посередине. На восьми сайтах, имевших обратную связь со слушателями, последующая судьба этой песни широко варьировалась. На одном из сайтов она заняла первое место, на другом – лишь сороковое.

Оказалось, что судьба песни в значительной степени зависела от реакции на нее слушателей, скачавших ее первыми. Если песня очень нравилась, то вокруг нее возникал «эффект ореола» (a halo effect), благодаря чему ее всё чаще скачивали и чаще оценивали положительно. В противном случае все происходило наоборот.

Эксперимент с «Music Lab» свидетельствует о том, что многие песни (книги, фильмы), становящиеся хитами, зачастую обязаны своим триумфом тому простому факту, что они успели понравиться первым же слушателям (читателям, зрителям). Разумеется, подлинные шедевры имеют все шансы получить благожелательные отзывы уже на раннем этапе – и способны снискать популярность даже вопреки изначально негативным комментариям. Однако большинство художественных произведений вызывают широкий спектр субъективных оценок. Некоторые творения становятся успешными просто потому, что первые их публичные оценки случайно оказываются более благоприятными, чем предполагает стандартное распределение вероятностей. Иначе говоря, многие известные произведения искусства обязаны своим успехом (по крайней мере, частично) всего лишь счастливому случаю.

Похоже, большинство успешных художников об этом даже не подозревают. Однако есть и обнадеживающие исключения. Вернемся опять к Винсу Гиллигану, создателю телесериала «Во все тяжкие». В номере журнала «GQ» от 2013 г. (посвященном «Человеку года») было опубликовано интервью, которое режиссер дал Бретту Мартину. Вот что Винс Гиллиган рассказал об успехе своего сериала:

Случалось ли вам, сидя за столом, скомкать лист бумаги и, не глядя, бросить его через плечо – прямиком в мусорную корзину? Вы сделали это машинально, даже не целясь – и у вас это получилось! А затем, если вы захотите это повторить, то, как ни старайся, такого не сделать и за миллион лет. Вот так и с нашим сериалом. Мы «выкладывались по полной», но так на телевидении выкладываются все. Мы старались сделать самый лучший сериал, какой только возможен, но ведь и авторы сериала «Как сказал Джим» стремились к тому же. Теперь о том, почему эта штука сработала… Я мог бы наговорить всякой ерунды, но, если честно… Будь у меня объяснение, я мог бы с большей уверенностью ожидать успеха на телевидении. Истина же состоит в том, что я должен радоваться уже тому, чего сумел достичь.

Нередко мелкие случайные события влекут за собой значительные последствия. В один и тот же день сестры-близняшки сдают экзамены. Одна из них неважно себя чувствует и набирает на 200 баллов меньше другой. С этого дня их карьеры развиваются по расходящимся траекториям. Одна из сестер получает Нобелевскую премию по химии, другая – перебивается как внештатный преподаватель (все той же химии). Нередко самые незначительные вариации в наших судьбах оборачиваются громадными различиями в конечных результатах.

Случайные события влияют на нашу карьеру еще и тем, что формируют наш выбор будущей специальности. Опыт детства – дающий раннюю подсказку о том, чем тебе лучше заниматься, – способен определить рыночную нишу, где есть надежда на успех. Однако, возможно, эта ниша уже занята, и тебе достается та, что еще осталась.

Решающую роль в судьбе часто играет даже очередность рождения братьев и сестер – фактор, максимально приближающийся к чистой случайности. Моя жена – пятая из шести детей (в семье росли пять девочек и один мальчик). Когда она родилась, спортивная ниша в семье была уже занята, поэтому на нее даже не претендовали. Моей жене досталась творческая (музыкальная) ниша, наиболее подходящая для ее талантов и интересов.

При всем том спортивная ниша, возможно, была бы для нее более подходящей. Выросший на юге Флориды, я за долгие годы обучил катанию на водных лыжах несколько сот человек. Один из первых трюков, который новички пытаются освоить, научившись держаться на двух лыжах, – попытка прокатиться на одной лыже (что непросто). Первый элемент – скользя по воде на двух лыжах, отбросить одну из них, сохраняя равновесие на другой. Как только этот элемент освоен, энтузиасты приступают к более сложному заданию. Стоя глубоко в воде на одной лыже, они должны с помощью буксирующего катера выбраться на поверхность, не потеряв равновесия. Среди сотен людей, которых я пытался обучить этому приему, моя жена оказалась единственной, кто преуспел с первой же попытки. Как правило, даже одаренным спортсменам для этого требуется, как минимум, несколько попыток.

Моя жена в детстве не подозревала об этих способностях, поскольку спортивная ниша в ее семье уже была занята старшими детьми. И тот факт, что девочка не пошла «в большой спорт», оказался чистой случайностью.

Разумеется, и в одном семейном поколении может быть несколько выдающихся спортсменов, как показывает пример сестер Уильямс в большом теннисе и братьев Алоу в бейсболе. Тем не менее описываемая мною тенденция вполне реальна. Мой младший сын долго подавлял свою любовь к музыке, поскольку его старший брат уже добился в этой сфере выдающихся успехов. В конце концов страсть младшего к музыке победила, но легко представить, что этого могло и не случиться.

Как подробно объясняет Малкольм Гладуэлл в книге «Гении и аутсайдеры», преимущества, полученные в детстве, нередко определяют индивидуальные различия в жизненном успехе. Например, Билл Гейтс в конце 1960-х годов, будучи восьмиклассником, имел счастье учиться в одной из немногих американских частных школ, предлагавших детям неограниченный доступ к одному из первых терминалов компьютерного программирования, работавших в режиме разделения времени. На этих терминалах впервые стало возможным сразу же запускать написанные программы. Ошибки при программировании тут же выявлялись и исправлялись «на ходу».

Я на десять лет старше Билла Гейтса, и когда я учился программированию в колледже, мгновенной обратной связи еще не существовало. В те дни программы записывались на перфокарты, толстые пачки которых студенты относили в вычислительный центр, располагавшийся на высоком холме. Там была еще и очередь. На следующий день мы возвращались, чтобы получить распечатку, где были перечислены ошибки, помешавшие запуску наших программ. Мы вносили исправления и повторно сдавали программы, и часто проходило несколько дней, прежде чем их вообще удавалось запустить, не говоря уже о выполнении тех функций, которых мы от них ожидали.

Билл Гейтс родился и вырос в условиях, которые сделали его одним из первых американцев, в ходе обучения программированию имевших многочасовой опыт мгновенной обратной связи. Когда его позже спросили, сколько подростков из его поколения имели подобный опыт еще до поступления в колледж, он ответил: «Я удивлюсь, если наберется пятьдесят человек… Думаю, в то время я имел больше возможностей заниматься разработкой программного обеспечения, чем любой другой мой ровесник. И все благодаря невероятно счастливому стечению обстоятельств».

Билл Гейтс не стал бы богатейшим человеком в мире, если бы не достиг высочайшего мастерства в написании компьютерных программ. Но даже эти знания и опыт, в сочетании с невероятным трудолюбием, не в полной мере объясняют его успех. Ему повезло также во многом другом.

Оставив Гарвард, Билл Гейтс и его школьный друг Пол Аллен создали компанию, которую они позже назвали Microsoft. Это был прекрасный момент для учреждения компании по разработке программного обеспечения, и их бизнес почти наверняка имел бы успех – даже без особых улыбок фортуны. Но Microsoft не просто процветала. К концу 1990-х годов она стала самой дорогостоящей компанией на планете.

Важный шаг ее развития из маленького технологического стартапа состоялся в 1980 г., когда компания IBM обратилась к Гейтсу с вопросом, может ли Microsoft создать операционную систему для ее нового персонального компьютера. Сначала Гейтс этим проектом не заинтересовался и посоветовал IBM обратиться в Digital Research, небольшую фирму в Сиэтле, успевшую разработать операционную систему для персонального компьютера (под названием CP/M).

Гэри Килдалл (основатель Digital Research), с которым IBM провела переговоры, выразил заинтересованность. В описании дальнейших событий нет единства, однако ясно, что IBM и DR о продаже CP/M не договорились. Джек Сэмс (переговорщик от IBM, отвечавший за закупку операционной системы) позже рассказал Биллу Гейтсу, что IBM рассматривала вопрос приобретения QDOS (quick and dirty operating system) – операционной системы, разработанной Тимом Паттерсоном (из компании Seattle Computer Products). Последний разработал QDOS, имея на руках инструкцию к программе CP/M, подготовленной фирмой Гэри Килдалла. Паттерсон признал, что QDOS была во многом основана на CP/M, но считал их различия достаточными для защиты своего авторского права.

О том, что случилось дальше, рассказывает физик и популяризатор науки Леонард Млодинов. По словам Сэма, пишет он, Билл Гейтс спросил: «Вы хотите заполучить… – [QDOS], или хотите, чтобы я?..» Сэм, явно не осознавая всех последствий, ответил: «Добудьте ее». Этим решением Сэм невольно санкционировал рождение продукта, который в конечном счете будет оцениваться в сотни миллиардов долларов. Фирма Microsoft (в лице Пола Алена) договорилась о покупке QDOS за 50 тыс. долл. Затем Microsoft модифицировала программу и переименовала ее в MS-DOS (сокращение от Microsoft disk operating system). И, наконец, IBM согласилась на то, чтобы Microsoft получала роялти с каждого персонального компьютера IBM, использующего ее операционную систему.

Величайшей удачей фирмы Гейтса стал пессимистический прогноз IBM по объему продаж своих персональных компьютеров. Если бы IBM предвидела экспоненциальный рост выпуска ПК, то не позволила бы фирме Microsoft сохранить право собственности на MS-DOS. Однако Гейтсу повезло, и роялти за каждую установленную копию операционной системы (как важнейший фактор) обеспечило баснословную прибыльность компании Microsoft.

Если бы не длинная череда невероятных событий, то большинство из нас никогда бы не услышали о Microsoft. Если бы Билл Гейтс родился не в 1955 г., а в 1945 г.; если бы в его школе не было компьютерного клуба с терминалом, обеспечивавшим мгновенную обратную связь; если бы IBM договорилась с Digital Research и если бы Тим Патерсон оказался лучшим переговорщиком, то Microsoft никогда не достигла бы такого процветания.

В долгосрочной перспективе даже, казалось бы, неудачный старт иногда оборачивается счастливым финалом. В своей книге Гладуэлл ссылается на опыт еврейских иммигрантов, в начале XX в. прибывших в Нью-Йорк и добившихся успеха в швейном бизнесе. Однако их дети, получившие юридическое образование, не пришлись ко двору в крупнейших адвокатских конторах Нью-Йорка, предпочитавших в те годы нанимать на работу выходцев из богатых протестантских семей. Новоиспеченные еврейские правоведы зачастую имели единственный выбор – открыть собственную адвокатскую контору. Часто они специализировались на делах, которыми элитные юридические фирмы пренебрегали (такими, например, как защита от враждебных корпоративных поглощений). Таким образом, набравшиеся опыта юристы – потомки еврейских портных – были едва ли не единственными, кто извлек выгоду из резко выросшего в 1970–1980-е годы числа судебных процессов вокруг попыток враждебных поглощений. Доминируя на новом рынке, еврейские адвокаты зарабатывали гораздо больше, чем получали бы в юридических конторах, ранее ими пренебрегшими.

Моя личная семейная история тоже содержала элемент везения, но везения особого рода. Будучи приемным сыном пары частнопрактикующих врачей из Флориды, я провел детство в окружении рентгеновской аппаратуры, и хотя мне не приходилось засыпать голодным, деньги в семье принято было считать. Я знал, что купить что-нибудь необычное я мог, лишь заработав на это самостоятельно – сначала чисткой обуви в барах, позднее – доставкой утренних газет. Только в среднем возрасте я познакомился, наконец, с моей родной (т. е. биологической) матерью и всем ее семейством, и узнал, какой могла стать моя судьба, если бы меня не отдали на усыновление. Мои новые родственники, встретившие меня радушно, оказались потомками старинного рода, ведущего происхождение от первых поселенцев в районе Трескового мыса (Кейп-Кода). В Гарварде на стене библиотеки Бейкера можно видеть большой написанный маслом портрет моего пращура, небезызвестного Фредерика Тюдора.

«Ледяной король» Фредерик Тюдор, 1783–1864

Фредерик Тюдор получил известность как «ледяной король». В XIX в. он стал одним из богатейших людей Новой Англии благодаря тому, что упорно воплощал в жизнь идею, почти всеми считавшуюся вполне абсурдной. Он предлагал зимой резать лед в прудах Новой Англии и на судах развозить его по всему миру – в города, особо страдавшие из-за жары. Биография Фредерика Тюдора – это описание стойкости человека в несчастье. Фредерик Тюдор неоднократно терпел банкротство, отбыл несколько сроков в долговой тюрьме, но в итоге одержал победу. С тех пор его некогда громадное состояние переходит (правда, все более мелкими долями) к новым поколениям многочисленных потомков.

Большинство моих единоутробных братьев и сестер выросли, зная, что к совершеннолетию получат немалую сумму из трастового фонда. Такое знание влияет на людей по-разному: Билл Гейтс происходит из состоятельной семьи, но кто же усомнится в его трудолюбии? Однако мне понятно, как это известие повлияло бы на меня! Если ты знаешь, что в любом случае получишь уйму денег, то сможешь ли мобилизовать волю на преодоление проблем карьерного роста? Мне едва ли удалась интересная карьера, если бы я вырос в условиях материального достатка.

О роли случайных (казавшихся неважными) фактов в крупных поворотах наших жизненных путей повествуют бесчисленные примеры. Так, в мировом хоккее около 40 % всех игроков в ведущих профессиональных лигах родились в январе, феврале или марте, и лишь 10 % – в октябре, ноябре или декабре. Очевидная причина такого перекоса в распределении игроков состоит в том, что первое января служит традиционной датой отсечения (по срокам рождения) кандидатов на участие в молодежных хоккейных лигах. Таким образом, на всех последующих этапах карьеры игроки, родившиеся в начале года, были самыми «возрастными» членами своей команды. Они были в среднем чуть крупнее, сильнее, быстрее и опытнее своих товарищей, родившихся в более поздние месяцы. Поскольку они с большей вероятностью преуспевали на каждом этапе, то их чаще отбирали в элитные сборные для участия в международных турнирах либо в состав молодежных «команд всех звезд». Они получали лучшие условия для спортивной подготовки, лучших тренеров, специальные стипендии и т. д.

Та же связь между датой рождения и достигнутым успехом обнаруживается в других сферах деятельности. Хотя сроки начала школьных занятий варьируются от штата к штату, большинство детей, родившихся в летние месяцы, как правило, являются среди одноклассников самыми младшими. Этот простой факт объясняет, почему в школьные годы такие дети значительно реже занимают лидирующие позиции. Другие исследования показали, что – даже с поправкой на разницу в когнитивных, психологических, физических и прочих способностях – ученики, занимавшие лидирующие позиции в классе, впоследствии получают значительно большую зарплату. Социологи, изучавшие выборку крупных американских компаний, обнаружили, что численность их руководителей, рожденных в июне и июле, оказалась на треть меньше, чем можно было бы ожидать, исходя из вероятностного фактора.

Объяснить весомую разницу в достижениях людей способна даже первая буква в их фамилиях. Например, одно из исследований показало, что доценты на экономических факультетах многих престижных университетов с тем большей вероятностью получали профессорскую должность, чем выше в алфавитном списке значилась их фамилия. Исследователи объясняли этот эффект принятой в экономической литературе традицией перечисления авторов совместных публикаций (фамилии соавторов приводятся в алфавитном порядке). При этом отмечалось, что такого эффекта не наблюдается в психологической науке, где авторы совместных публикаций в алфавитном порядке не перечисляются.

Тот факт, что кажущиеся заурядными случайные события зачастую играют в жизни существенную роль, не означает, что успех не зависит от таланта и усилий. Все те, кто преуспевают на самых конкурентных площадках, почти всегда невероятно талантливы и трудолюбивы. Как заметил Чарли Мангер, вице-президент Berkshire Hathaway (финансовой структуры Уоррена Баффета), «самый надежный способ получить желаемое – это попытаться его заслужить». Возможно, самый полезный совет тому, кто стремится к материальному успеху: накапливайте опыт и знания в областях, которые высоко ценятся обществом! А опыт и знания – это не следствие удачи, а плод многолетних напряженных усилий.

И все же случайные события порой оказываются значимыми. И, как мы увидим, материальный успех на многих рынках невозможен без некоторой толики удачи.

 

Глава 3

На рынках, где «победитель получает все», роль удачи многократно возрастает

Почему люди, обладающие примерно одинаковой мерой трудолюбия, таланта и образования, зачастую получают несопоставимые по величине зарплаты? И почему разница в этих зарплатах за последние десятилетия выросла столь значительно? Мало найдется вопросов, которые вызывали бы у экономистов столь пристальный интерес.

Традиционный взгляд на эти вопросы определяет рынок труда как меритократию, обладающую совершенной конкуренцией, где человек получает зарплату в соответствии с создаваемой им стоимостью. С этой точки зрения различия в доходах в большой мере обусловлены индивидуальными различиями в «человеческом капитале» – т. е. в сплаве интеллекта, образования, опыта, социальных навыков и других личных особенностей, – которые, как известно, влияют на нашу эффективность. Человеческий капитал, как всякий рыночный актив, обеспечивает свою норму доходности, следовательно, индивидуальные различия в оплате труда должны быть пропорциональны различиям в человеческом капитале. Например, если Сью «наработала» вдвое больший человеческий капитал, чем Джеймс, то и ее заработок должен быть примерно вдвое большим, чем у него.

Однако даже наиболее тонкие «инструменты» оценки человеческого капитала объясняют лишь малую долю различий в уровне индивидуальных доходов за любой взятый год. И поскольку распределение интеллекта, опыта и других личных качеств за последние десятилетия особо не изменилось, то подход с точки зрения человеческого капитала не может объяснить нарастающие со временем дисбалансы в оплате труда.

Подход с точки зрения человеческого капитала полностью замалчивает и роль случайных событий в ситуации на рынке труда. Согласно этому подходу, чем больше ваш человеческий капитал, тем больше вам платят денег, что происходит далеко не всегда. Разумеется, большинство лиц, принадлежащих к самому высокооплачиваемому 1 % населения, попали в эту группу не только благодаря везению. Почти все они трудолюбивы и необыкновенно эффективны в том, чем занимаются; их человеческий капитал велик. Однако подход с точки зрения человеческого капитала не учитывает того, что в одних условиях некоторые личные способности оказываются гораздо более ценными, чем в других. Еще в 1995 г. Филип Кук и ваш покорный слуга в совместной работе «Общество, в котором победитель получает все» отмечали, что эффективность, например, специалиста по продажам будет гораздо выше, если он предлагает ценные бумаги суверенным фондам, чем если он торгует, скажем, детской обувью.

Если рынки со временем становятся все более конкурентными, то почему в рамках концепции человеческого капитала разрывы в заработках остаются неучтенными в большей мере, чем когда-либо ранее? Мы с Филипом Куком выявили следующие изменения: новые технологии и рыночные институты обеспечивают самым одаренным людям все более мощные рычаги для реализации талантов. В прежние времена людям, страдавшим редкими заболеваниями, оставалась едва ли ни единственная возможность – проконсультироваться с самым опытным местным специалистом. Однако сегодня, когда данные медицинской карты можно щелчком мыши отправить куда угодно, пациенты получают консультацию у ведущего мирового авторитета по каждой такой болезни.

Эти перемены начались не вчера. В XIX в. великий британский экономист Альфред Маршалл писал о том, как прогресс транспортных средств позволил наиболее эффективным производителям почти в каждом сегменте расширить сферу деятельности. Например, изготовление фортепиано изначально было широко разбросано по карте мира уже потому, что доставка музыкального инструмента обходилась крайне дорого. Если производство было удалено от места жительства покупателя, то стоимость доставки товара быстро становилась непомерной.

Однако с каждым расширением сети речных каналов, железных дорог и автомагистралей стоимость доставки товара резко снижалась, и на каждом этапе производство все более концентрировалось. Сегодня в мире на этом рынке остается лишь горстка наилучших фирм по изготовлению фортепиано. Разумеется, нас радует тот факт, что их превосходные музыкальные инструменты теперь доступны большему количеству людей. Однако неизбежным побочным эффектом стало то, что производители, обладавшие минимальным превосходством над конкурентами, захватили максимальную долю отраслевых доходов.

Здесь – намек на то, почему значимость случайных событий выросла, хотя рынки стали более конкурентными. С резким падением цены на доставку производители, бывшие когда-то местными монополистами, обслуживавшими географически изолированные рынки, схватились в конкурентной борьбе за выживание. В этих битвах решающим могло стать даже крошечное преимущество в цене или качестве. В таких состязаниях незначительные случайные события могут легко изменить соотношение сил и определить, чем кончится дело – обогащением или разорением. Удача приобретает больший вес отчасти потому, что резко выросли ставки в борьбе, результаты которой всегда в той или иной степени зависели от случайных событий.

Многие происходящие с годами перемены в хозяйственной среде аналогичны сокращению затрат на доставку. Это справедливо, например, для снижения тарифных барьеров и улучшения коммуникационных технологий. Возможно, еще важнее тот факт, что все большая часть свойств продукта, делающего его ценным, определяется воплощенными в нем идеями. Идеи лишены физического веса, поэтому их доставка – бесплатна.

Мы с Филипом Куком отмечали, что эти перемены объясняют не только растущую разницу в доходах людей, вроде бы близких по статусу, но и резкое увеличение неравенства в доходах, начавшееся в конце 1960-х годов. В одной сфере деятельности за другой, писали мы, технология позволяет наиболее талантливым специалистам расширить область применения своих способностей.

В бухгалтерском деле на местном уровне прошли две волны кадровой оптимизации – первую породили услуги, оказываемые на условиях франшизы (такие, как H&R Block), вторую – общедоступные программные продукты, облегчающие налоговые расчеты. В торговой сфере традиционные магазины уступают место интернет-магазинам (таким, как Amazon). Если в прежние времена лучшему производителю шин (скажем, в г. Акрон, штат Огайо) был гарантирован оживленный местный рынок, то в наши дни автомобилисты приобретают шины лишь у нескольких компаний мирового уровня.

Причины этих трансформаций от случая к случаю различаются, но важным фактором почти всегда является информационная революция. В 1950-е годы телефонные соединения через Атлантику были настолько в дефиците, что международные компании нанимали в США клерков, которые сутками напролет зачитывали коллегам в европейских филиалах длинные тексты, лишь бы не прервалась связь. В те времена операционная активность международных корпораций заметно сдерживалась трудностями координации и управления. И фирме для выживания на рынке зачастую было достаточно оставаться лучшим производителем в небольшой территориальной зоне.

Однако времена изменились. За прошедшие годы масштабы отдельных рынков значительно выросли. Новость о том, что предложение данного продавца превосходит предложения его конкурентов, распространяется быстро. Благодаря удешевлению доставки товаров и падению торговых барьеров обслужить покупателей в любой точке планеты стало намного проще. И если в современном мире, охваченном информационными сетями, открываются новые экономические возможности, то энергичные предприниматели их быстро находят и используют.

Современные коммуникационные технологии усилили мощные сетевые эффекты, обеспечившие повышение размеров вознаграждения наиболее эффективным производителям. Скажем, эти эффекты позволяют объяснить, почему в конце 1980-х годов на рынке программных продуктов возобладала платформа Windows PC. Как только графический пользовательский интерфейс Windows (от Microsoft) достиг паритета с его более ранним соперником Macintosh (от Apple), решающим фактором стало численное превосходство пользователей Windows. Разработчики программного обеспечения предпочли платформу Windows, поскольку большее число пользователей означало больший объем продаж. А широкий набор продуктов на базе этой платформы, в свою очередь, расширил число поклонников Windows, создав положительную обратную связь. Эта связь, принявшая форму сетевого эффекта, едва не довела фирму Apple до банкротства.

Благодаря сетевым эффектам подчас эфемерное преимущество одной фирмы приносит ей победу над другой фирмой вопреки тому, что предложение последней во всех отношениях – гораздо выгоднее. Именно так лет тридцать назад происходила схватка компаний Betamax и VHS. В конце 1980-х годов я – один из последних среди моих друзей – приобрел свой первый видеомагнитофон. Мне отчетливо помнится разговор с продавцом, в конце которого тот продемонстрировал явное превосходство формата Betamax (от Sony) над конкурирующим форматом VHS (от JVC). Хотя я признал, что картинка в формате Betamax более контрастна, продавец, похоже, нисколько не удивился, когда я все же предпочел VHS.

Проблема с Betamax состояла в том, что ранние версии позволяли записывать не более 60 минут контента за один раз. А поскольку одной из главных функций видеомагнитофона была запись телевизионных фильмов, это становилось серьезным недостатком. Когда VHS предложила возможность записи двух часов контента кряду, тренд продаж быстро изменился в ее пользу, несмотря на менее качественное изображение.

Когда число видеомагнитофонов VHS на руках пользователей превысило количество Betamax, фирма Blockbuster и другие сети видеопроката начали закупать больше фильмов в формате VHS, что, в свою очередь, усилило привлекательность этого формата.

В то время видеомагнитофоны были популярны еще и потому, что на них записывали домашнее кино с детьми, которое (видео) отсылали бабушкам и дедушкам. Для этого обе семьи должны были использовать одинаковый формат, что создавало дополнительную обратную связь, работавшую в пользу VHS. И хотя к тому моменту Sony смогла увеличить объем записи в формате Betamax, нисходящая спираль уже раскручивалась полным ходом. Формат Betamax был обречен.

Сетевые эффекты заслуживают особого внимания, поскольку являются важнейшим источником элементов случайности в жестокой (с высокими ставками) конкурентной борьбе на рынках, где «победитель получает все». Мы читаем книги и смотрим фильмы еще и потому, что можем обсудить их с другими людьми. Разумеется, шансы на это возрастают, если мы читаем популярные книги и смотрим популярные фильмы. Однако из тысяч ежегодных новинок в список популярных бестселлеров попадает лишь небольшое число произведений.

Станет ли книга бестселлером зависит от многих факторов, важнейшим из которых является ее литературное достоинство. Однако, по признанию самих авторов, многие хорошие книги никогда не становятся бестселлерами. Вероятность успеха повышается, если книга написана автором уже состоявшихся бестселлеров. А среди первых бестселлеров большая часть – книги, получившие благоприятные рецензии в таких авторитетных изданиях, как «New York Times» или «Atlantic». Однако большинство книг, как и других художественных произведений, получают от рецензентов отзывы весьма широкого диапазона. И, как показал эксперимент с «Music Lab», непропорционально большое число бестселлеров создается удачливыми авторами, чьи произведения были позитивно встречены их первыми рецензентами. Таким образом, многие бест селлеры оказываются, по объективным критериям, не более достойными, чем множество других произведений, так и не вошедшие в этот заветный список.

Рынок, где «победитель получает все», часто имеет две характерные особенности. Во-первых, вознаграждение победителя зависит не столько от абсолютной, сколько от относительной его эффективности. Например, Штеффи Граф, одна из лучших теннисисток всех времен, в середине 1990-х годов играла на неизменно высоком уровне. Тем не менее за 12 месяцев, начиная с апреля 1993 г., она заработала намного больше, чем за предыдущие 12 месяцев. Причиной стало отсутствие в этот период ее соперницы Моники Селеш, выбывшей из борьбы после того, как весной 1993 г. на турнире в Германии её пырнул ножом какой-то безумец. И, хотя в отсутствие Моники Селеш качество игры Штеффи Граф в абсолютном выражении не изменилось, в относительном оно значительно улучшилось.

Во-вторых, вознаграждение, как правило, достается горстке наиболее эффективных участников конкурса. Это происходит по многим причинам, но чаще всего – благодаря промышленным технологиям, расширяющим аудиторию данного исполнителя. Это справедливо, например, для музыкальной индустрии, демонстрирующей обе характеристики рынков, где «победитель получает все». Как писал экономист Шервин Розен:

Сегодняшний рынок классической музыки – обширнее, чем когда-либо раньше, но число профессиональных исполнителей в любой инструментальной категории составляет лишь несколько сотен (а во всех категориях, кроме сольного пения, скрипки и фортепиано – и того меньше). В этой ограниченной компании исполнители высшего ранга составляют лишь небольшую группу, но именно они получают гигантские доходы. Как известно, между их доходами и доходами исполнителей второго ряда имеется существенная разница, хотя при «слепом прослушивании» большинство меломанов не выявят в их исполнении сколько-нибудь заметных различий [15] .

Сто лет назад единственной возможностью послушать музыку было посещение концерта в живом исполнении. Тогда (как, впрочем, и всегда) ценители оперы стремились услышать лучших исполнителей, однако количество выступлений знаменитых певцов было ограниченным. Таким образом, в музыкальном мире имелся обширный рынок для тысяч сопрано и теноров. Менее известные музыканты зарабатывали меньше (но не намного меньше), чем их прославленные на весь мир соперники. Современные технологии звукозаписи в качестве, не отличимом от реального исполнения, дают меломанам возможность слушать любимые оперы, не выходя из дома. А любители оперных спектаклей в их сценической версии могут в HD-разрешении смотреть трансляции спектаклей из нью-йоркской «Метрополитен-оперы» в лучших театрах мира. Между тем провинциальные оперные театры повсеместно закрываются.

Как только критики и зрители достигают единства в том, кого считать лучшими современными певцами, рынок звукозаписи и/или телетрансляции оперных спектаклей может обслуживаться небольшой группой исполнителей. Мало кто из современников назовет имена более чем трех теноров – потому что рынок не «нуждается» в большем их количестве. Если сделан оригинал записи оперного исполнения, то напечатать дополнительные копии не стоит практически ничего. Вот почему многомиллионные контракты на запись оперных шедевров достаются нескольким исполнителям, тогда как тысячи других – многие из которых почти столь же талантливы – с трудом находят работу в качестве учителей музыки в начальной школе.

Ряд технологических факторов, содействующих концентрации вознаграждений, оказывает и противоположное воздействие. Как в 2006 г. объяснил Крис Андерсон в своей книге «Длинный хвост», музыкальные записи, книги, фильмы и многие другие вещи благодаря цифровым технологиям становятся экономически рентабельными при гораздо меньших тиражах, чем когда-либо прежде.

Так, в прошлые десятилетия фильм приносил доход, только если привлекал аудиторию, достаточную, чтобы оправдать его прокат в кинотеатрах. Большинство нишевых рынков (таких, как рынок фильмов на языке хинди в средней величины американских городах) были нерентабельны. С появлением Netflix все изменилось. Поскольку предельные издержки доставки цифрового контента – практически нулевые, постольку фильмы можно смотреть, не набиваясь в переполненные кинотеатры. Для мелких дистрибьюторов это создает (хотя бы в принципе) новые захватывающие перспективы.

Важные аспекты того, как технология меняет карьерные возможности человека, отражены в обеих концепциях – «длинного хвоста» и «победитель получает все». Однако, согласно проведенным исследованиям, ближе к отражению наблюдаемых тенденций подошла концепция «победитель получает все».

Возьмем продажи цифровой музыки. Сторонники концепции «длинного хвоста» прогнозируют, что рыночная доля самых популярных мелодий сократится в пользу менее известных названий. Однако, как в подробном исследовании 2013 г. отмечает профессор Гарвардской школы бизнеса Анита Элберс, факты говорят об обратном. Сегодня на долю верхней тысячной одного процента самых популярных названий приходится гораздо большая, чем раньше, доля продаж (15 % в 2011 г., по сравнению с 7 % в 2007 г.).

Противоречат прогнозу с позиции «длинного хвоста» и тренды продаж слабо реализуемых музыкальных произведений. Например, доля наименований, ежегодно торгуемых в количестве менее ста копий, выросла с 91 % в 2007 г. до 94 % в 2011 г. (Это был период, когда совокупный объем продаж почти удвоился, так что в абсолютном выражении существенно увеличилась реализация даже слабо востребованных названий.)

По словам Аниты Элберс, рыночные доли бестселлеров растут также в издательской и кинематографической отраслях. В ряде случаев они расширяются благодаря социальным сетям, повышающим их привлекательность. Здесь мы вновь наблюдаем влияние сетевых эффектов. Простая арифметика подсказывает, что общение на Facebook во многом стимулируется обсуждением всякого рода художественных бестселлеров.

Еще один аспект: новая технология не снимает существенного рыночного ограничения – недостатка времени и жизненной энергии. Никто не в силах рассмотреть каждое из миллионов наименований в магазине приложений фирмы Apple. И, как утверждает известный психолог Барри Шварц в книге 2004 г. «Парадокс выбора», выбирать из массы вариантов большинству покупателей неприятно. Многие из них обходят проблему, ограничиваясь наиболее популярными названиями в каждой категории.

Однако тот факт, что бестселлеры становятся все популярнее, не означает, что «золотой век», прогнозируемый автором концепции «длинного хвоста» для минимально востребованных произведений, не настанет никогда. И верно, производителям стало проще (дешевле) обращаться к покупателям, обладающим уникальными вкусами, а современные алгоритмы поиска все чаще позволяют таким людям находить именно те причудливые предложения, которые им нужны.

Никогда раньше у творческих людей не было лучших возможностей для демонстрации талантов. Благодаря веб-сайтам и YouTube их песни и рассказы легко доступны всем желающим. Эти информационные каналы стали новыми «низшими лигами» для продвижения «суперзвезд» завтрашнего дня. А поскольку цена доступа снижена до минимума, рынки творческих начинаний становятся еще более меритократичными, чем были раньше.

В этих словах много правды. Мой интеллектуальный выбор в пользу концепции «победитель получает все» определился давно. Вместе с тем у меня сохраняется глубокий личный интерес к концепции Андерсона. Ранее я уже упоминал группу «The Nepotist», исполняющую альтернативную музыку в стиле «соул». В этой группе играют мои младшие сыновья, Крис и Хейден. Их музыкальному коллективу еще далеко до финансовой независимости, и ради успеха они продолжают вкалывать на основной работе. Тем не менее группа неуклонно поднимается вверх по лестнице популярности. Полагая, что они достойны большего, я, возможно, проявляю необъективность. И хотя в случае успеха их ожидают впечатляющие награды, ребята хорошо понимают, что их шансы на звездную карьеру остаются почти микроскопическими.

Дополнительный свет на то, как небольшие различия в эффективности оборачиваются громадной разницей в заработках, проливает хроника последних тенденций в сфере трудовых вознаграждений высшего корпоративного менеджмента. Возьмем компанию с годовым доходом в 10 млрд долл., которая в поисках нового генерального директора остановилась на двух кандидатах. Из них один чуть более талантлив – скажем, настолько, что за счет разницы итоговые показатели компании вырастут на 3 %. Получается, что эта незначительная разница в управленческих способностях кандидата обернется для компании дополнительным доходом в размере 300 млн долл. И даже при зарплате в 100 млн долл. такой управляющий будет для нее хорошим приобретением.

По мере того как фирмы становятся крупнее, быстро растет и леверидж зарплат высшего менеджмента. Как пишут экономисты Нью-Йоркского университета Хавьер Га-бай и Августин Ландье в статье за 2008 г., на конкурентном рынке вознаграждение менеджерам компании должно прямо зависеть от ее рыночной капитализации. Авторы обнаружили, что за период 1980–2003 гг. вознаграждение директорам крупных компаний возросло шестикратно (примерно так же, как и рыночная капитализация этих компаний).

Однако взрывной рост доходов высших менеджеров нельзя объяснить одним лишь увеличением левериджа, т. е. финансового рычага, с помощью которого их зарплата повышается многократно. Решения, которые принимал Чарльз Эрвин Уилсон, возглавлявший General Motors с 1941 по 1953 г., оказывали на ежегодные результаты деятельности компании не меньшее влияние, чем решения сегодняшнего гендиректора любой (в среднем) фирмы из списка Fortune 500. Тем не менее совокупный заработок Чарльза Уилсона за всю его карьеру в GM, с поправкой на инфляцию, составил лишь малую часть ежегодных вознаграждений сегодняшним корпоративным руководителям.

Дело в том, что во время Чарльза Уилсона отсутствовал второй фактор, объясняющий взрывной рост зарплат высшего менеджмента, а именно – открытый рынок для найма руководителей компаний. До недавнего времени в большинстве советов директоров полагали (по умолчанию), что надежным кандидатом на руководящую должность может быть только человек, чья карьера – целиком или по большей части – состоялась в компании. Как правило, на место уходящего руководителя подбирался основной кандидат из своей среды, и редко где имелось несколько кандидатур, заслуживающих доверия. В этих условиях зарплата генерального директора становилась предметом двусторонних переговоров между правлением компании и преемником, утвержденным на этот пост.

В последние десятилетия ставка на инсайдеров делается реже – перемена, в значительной мере вызванная уникальным кадровым решением, когда руководителем важнейшей компании стал человек, приглашенный со стороны. Этим человеком был Луис Дж. Герстнер, в 1993 г. перешедший из RJR Nabisco на работу в IBM. Поначалу наблюдатели сомневались в том, что бывший гендиректор табачной компании выправит шаткое положение компьютерного гиганта. Однако совет директоров IBM посчитал, что мотивационный и управленческий потенциал Герстнера отвечает потребностям компании, а технические пробелы в его познаниях восполнят другие сотрудники. Как известно, решение компании оказалось удачным – и в большинстве отраслей тенденция к найму менеджмента со стороны усилилась.

Хотя большинство компаний все еще выдвигают руководителей из собственной среды, даже в этих случаях более открытый рынок управленческих талантов полностью изменил атмосферу, в которой происходят переговоры о зарплате. Отныне «внутренние» кандидаты могут всерьез угрожать компании отставкой, если их усилия не будут оплачены согласно рыночной оценке их экономического вклада.

Более открытый рынок кадров повлиял на зарплаты менеджеров во многом так же, как наличие независимых агентств повлияло на заработки профессиональных спортсменов. Зарплаты лидеров американских корпораций, еще в 1980 г. превышавшие зарплату среднего работника в 42 раза, сегодня превышают ее в 400 раз. Таким образом, мы наблюдаем рост значимости случайных событий, кажущихся мелкими, но порождающих не столь уж мелкие различия в абсолютных количественных показателях.

Кроме того, обострение конкуренции создает положительную обратную связь, увеличивающую рост доходов самых высокооплачиваемых работников многих отраслей путем изменения структуры потребительских расходов. Этим эффектом объясняется, например, растущее неравенство доходов среди врачей-стоматологов. Те из них, чьи доходы выросли максимально, чаще специализируются на косметической стоматологии, где спрос на услуги стимулируется высокими зарплатами в других профессиях. В свою очередь, наиболее высокооплачиваемые стоматологи предъявляют спрос на услуги столь же высокооплачиваемых специалистов в других областях.

Последние тенденции в распределении доходов являются существенным отходом от трендов, наблюдавшихся в первые 30 лет после Второй мировой войны. В ту пору доходы американцев до вычета налогов росли примерно одинаково (чуть меньше, чем на 3 % в год) для всех домохозяйств, независимо от их места на «лестнице доходов». С конца 1960-х годов эта ситуация изменилась. В наши дни средняя почасовая зарплата американского работника фактически стала ниже, чем была. За период с 1967 по 2012 г. реальные доходы американских семей выросли в среднем лишь на 19 %, главным образом – за счет заметного увеличения доли женщин на рынке труда. Избежать замедления роста доходов смогли лишь те, кто входит в верхний квинтиль: их доходы с середины 1970-х годов выросли примерно вдвое. В большинстве других стран наблюдались аналогичные (может быть, лишь чуть менее выраженные) изменения.

У каждой демографической подгруппы ситуация с ростом доходов – примерно та же, что у населения в целом. Например, люди, составляющие нижнюю часть верхнего квинтиля, почти не ощущают реального роста доходов, львиная доля которого (роста) достается самым высокооплачиваемым категориям граждан. Например, реальные доходы богатейших 5 % населения в 2007 г. оказались в 2,5 раза выше, чем в 1979 г., а доходы богатейшего 1 % – почти в 4 раза выше. Если в 1976 г. из совокупного национального дохода (до вычета налогов) на долю богатейшего 1 % приходилось лишь 8,9 %, то к 2012 г. эта группа получала уже 22,5 %.

Объяснение растущего неравенства доходов лозунгом «Победитель получает все» убеждает далеко не всех. По мнению несогласных, взрывной рост зарплат высшего менеджмента доказывает, что рынки управленческого труда не являются реально конкурентными. Есть мнение, что главы компаний назначают в советы директоров «своих людей», а те устанавливают им незаслуженно высокие вознаграждения. Кроме того, нам рассказывают о заговоре индустриальных гигантов, стремящихся вытеснить конкурентов с рынка, чтобы за счет повышения цен вымогать у беззащитных потребителей дополнительные деньги.

Безусловно, эти злоупотребления случаются, но сегодня их не стало больше, чем было всегда. Как пишет Адам Смит в «Богатстве народов»: «Представители одного и того же вида торговли или ремесла редко собираются вместе даже для развлечения и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен». Руководители компаний всегда назначают в советы директоров тех, кого они знают близко, так что для объяснения тенденций последнего времени этой аргументации недостаточно.

Критики сразу же отметят, что не имеющие особых достижений руководители получают такие же непомерные компенсации, как и их успешные коллеги. Да, это характерно для каждого года, но связь между вознаграждением и эффективностью становится явственнее, если рассматривать ее в длительной перспективе. На всяком рынке труда существует «нормативная» ставка вознаграждения для тех, кто решает наиболее сложные задачи – будь то управляющие в бизнесе или тренеры в профессиональном спорте. Чем ответственнее позиция менеджера, тем выше ставка оплаты труда. В большинстве сфер деятельности предсказать, кто из кандидатов окажется наиболее эффективным, чрезвычайно сложно. Обычно кадровые комиссии отбирают, как они полагают, лучших кандидатов и оценивают их труд по ставкам, соответствующим работе высочайшего качества.

Однако, если эффективность менеджмента недостаточна, то компании более чем когда-либо прежде скоры на расправу. Сегодня, по сравнению с прошлыми десятилетиями, компании держат управленцев «на коротком поводке», и от тех, кто не оправдывает ожиданий, избавляются быстро. Например, Лео Апотекер был назначен гендиректором Hewlett-Packard в ноябре 2010 г., а уже в сентябре 2011 г., когда цены акций компании резко упали, его уволили. Высшие менеджеры компаний из списка S&P 500, лишившиеся должностей в 2012 г., пробыли на своих постах в среднем на 20 % времени меньше, чем их коллеги, работавшие в 2000-е годы.

Некоторые объясняют рост неравенства увеличением «премий за квалификацию», т. е. повышением зарплаты, которую работодатели предлагают ради привлечения высококвалифицированных кадров. Да, сегодня разрыв в заработках лиц, окончивших колледж, и всех остальных – шире, чем 30 лет назад. Но, взглянув на распределение доходов среди выпускников колледжей, мы обнаружим ту же закономерность, какая действует во всем обществе. В последние десятилетия рост заработной платы большинства лиц с образованием не ниже колледжа был либо минимальным, либо вообще отсутствовал. Применительно к таким лицам «премия за квалификацию» существует потому, что за указанный период сравнительно небольшое число самых преуспевающих выпускников колледжей продемонстрировало весьма впечатляющий рост вознаграждений.

Другие утверждают, что глобализация усиливает неравенство, снижая зарплату наименее квалифицированных работников. В этом тоже есть доля правды. Например, профсоюзы утратили часть былых возможностей давить на работодателей, договариваясь о зарплатах, поскольку фирмам стало легче переносить свои операции в страны с меньшим уровнем платы труда. Аналогичное понижательное давление на величину зарплат оказал аутсорсинг работ через сеть Интернет.

Однако глобальным давлением не объяснить того, что происходит в профессиях «белых воротничков». Рост неравенства в их высших эшелонах происходит драматичнее, чем в нижних слоях общества, поскольку наиболее высокооплачиваемые специалисты – юристы, врачи, корпоративные менеджеры (и даже проповедники!) – далеко оторвались от основной массы населения. Таким образом, у нас нет оснований полагать, будто рост неравенства вызван усугублением несовершенства рынков или увеличением аутсорсинга в развивающиеся страны с низкой оплатой труда.

События двух последних десятилетий лишь подтвердили очевидный факт. Безудержный рост максимальных доходов произошел в значительной мере благодаря усилению финансового рычага (левериджа), характерного для позиций, занимаемых победителями в кадровой гонке, а также за счет обострения конкуренции среди желающих занять такие позиции. С 1995 г., когда вышла в свет книга «Общество, в котором победитель получает все», рынки сделались, по всем меркам, более конкурентными, а самые эффективные игроки получили дополнительные рычаги влияния.

Очевидно, что экономические силы, вызывающие расширение и ускорение «рынков, где победитель получает все», отнюдь не исчерпали своего потенциала. Можно ожидать дальнейшего обострения конкуренции: со стороны спроса – за самых талантливых работников, со стороны предложения – за самые высокооплачиваемые позиции.

В своей, ставшей сенсацией 2013 г., книге «Капитал в XXI веке» Том Пикетти предлагает еще одно объяснение роста неравенства. Таковым является историческая тенденция доходности вложенного капитала к превышению общих темпов роста экономики. В этом случае, утверждает автор, богатство продолжает концентрироваться в руках тех, кто владеет большей частью капитала. Поэтому, с учетом сказанного мы имеем разумные основания прогнозировать будущее, где рост неравенства доходов и богатства продолжится. Иначе говоря, нас ожидает будущее, где случайные события станут гораздо более значимыми.

Поскольку громадные вознаграждения, предлагаемые во многих сферах деятельности, привлекают множество участников, победители, почти без исключения, окажутся людьми чрезвычайно талантливыми и трудолюбивыми. Однако, как вы прочтете в следующей главе, из всей совокупности соперников они лишь в редких случаях будут максимально талантливыми и трудолюбивыми. Кроме того, мы увидим, что даже в состязании, где удача играет минимальную роль, победителями почти всегда оказываются наиболее удачливые из всех участников.

И вот итог: кажущиеся банальными случайные события гораздо чаще, чем когда-либо ранее, обусловливают впечатляющие различия в размерах финансового вознаграждения.

 

Глава 4

Почему великие триумфаторы почти всегда – еще и самые удачливые

Однажды участников онлайн-форума Reddit спросили: «Каково статистически наименее вероятное событие, когда-либо случавшееся с вами?» На этот вопрос пришло несколько чрезвычайно любопытных ответов.

Один из них мы приведем. «Звонок в дверь застал меня за приготовлением омлета. Отпереть замок одной рукой было непросто: в другой было куриное яйцо. В дверях стояла моя новая соседка: она просила одолжить ей яйцо для омлета. Изумление женщины, моментально получившей желаемое, сравнимо лишь с моим собственным ощущением. Потрясенная соседка взяла яйцо и удалилась, не проронив ни слова».

Лично я не отпирал дверей, держа в руке куриное яйцо, и соседи не обращались ко мне за этим диетическим продуктом. И я предполагаю, что в моем возрасте шансы пережить аналогичный эпизод практически отсутствуют.

Однако за долгие годы соседи неоднократно занимали у меня инструмент, посуду и какие-то продукты. Чаще всего это происходило днем, когда многие стряпают, так что в просьбе соседки одолжить яйцо не было бы ничего необычного. А поскольку я часто готовлю что-то из яиц, то не исключено, что я открыл бы дверь, держа одно из них в руке. Таким образом, я легко могу представить себя в обеих ситуациях, однако вероятность того, что они совпадут во времени, действительно исчезающе мала. Поэтому наблюдать совпадение подобных (в общем-то, маловероятных) событий почти никому из нас, очевидно, не придется.

Однако для всех нас вместе взятых вероятность совпадения подобных событий не так уж и ничтожна. В одних лишь США живут сотни миллионов человек, которые ежедневно готовят сотни миллионов завтраков. За двадцать лет это составит более триллиона утренних трапез, во время которых описанные события могли произойти с кем-нибудь из нас. Можно с уверенностью сказать, что подобных случаев было намного больше одного. А поскольку мы говорили о яйцах, то уместно предположить, что в одних лишь США таких случаев было несколько дюжин.

Огромная разница между вероятностью того, что необычное событие происходит с вами сейчас, и вероятностью того, что это событие происходит с кем-то и когда-то, затуманивает наше интуитивное ощущение предсказуемости маловероятных событий. Большую часть жизни с каждым из нас ничего необычного не происходит, но практически каждый, кто живет достаточно долго, станет свидетелем нескольких событий, в которые будет трудно поверить. Просто в любой момент времени большинство таких событий – маловероятны. Однако, чем больше нашего времени проходит, тем выше вероятность наступления маловероятных событий. А если умножить достаточное число моментов на достаточное количество людей, то события, в любой момент кажущиеся исключительно маловероятными, внезапно предстанут перед нами как едва ли не неизбежные.

Самое невероятное совпадение, которому я стал свидетелем, случилось в ходе поисков моей биологической матери. С самого детства я помнил о том, что меня усыновили. Должно быть, приемные родители рассказали мне об этом довольно рано. Кроме того, им были известны имена, места рождения и несколько обстоятельств жизни моих настоящих родителей. Мне обещали сообщить всю информацию, как только я об этом попрошу.

Я медлил с этим несколько десятилетий. Не то чтобы меня это не интересовало; напротив, я чувствовал, что сильно отличаюсь от приемных родителей. Мне действительно было любопытно узнать о своем происхождении, но меня сдерживала угроза разочарования, которое могло наступить при встрече с действительностью.

Однако к 35 годам я собрался с духом и был готов к наихудшему исходу, который только мог себе представить. Ведь могло случиться так, что настоящие родители оказались бы неприятными людьми, не желающими со мною знаться. И только в 1980 г. я попросил, наконец, мою приемную мать рассказать мне все, что ей известно.

Так я узнал, что девичья фамилия моей родной матери была Джейн Гарланд, что она выросла в районе Кейп-Код, училась в частном женском гуманитарном Колледже Смит, а во время войны в качестве пилота перегоняла самолеты между военными базами во Флориде. Там она влюбилась в морского офицера и забеременела, но пожениться они не могли, поскольку он уже был помолвлен с девушкой в родном городе. Тогда мать решила отдать меня на усыновление. Она была случайно знакома с моим (будущим) приемным отцом, заявившим, что знает семейную пару, желавшую усыновить ребенка. Отец обещал помочь с деталями усыновления, не раскрывая, что приемными родителями будут он и его жена.

Первым делом я позвонил в Колледж Смит и попросил дать информацию о выпускнице по имени Джейн Гарланд.

В колледже подтвердили, что в начале 1940-х годов девушка с таким именем числилась, но через год оставила учебу. У них не было других сведений кроме того, что она жила в городе Баззардс Бэй, штат Массачусетс.

В справочной города Баззардс Бэй я запросил телефон Джейн Гарланд. Абонентов с фамилией Гарлад было четверо – Кристофер, Дэвид, Тюдор и еще кто-то. Я записал все четыре номера и решил сначала позвонить Тюдору. Мне ответила женщина. Я пояснил, что хотел бы поговорить с Джейн Гарланд, но не уверен, тот ли у меня номер. «Может быть, вам нужна Джейн Крамер? – предположила женщина. – Если это та Джейн, то она живет в Вирджинии». Телефона Джейн она не знала, но дала мне номер ее дочери, Даны. Так я впервые узнал, что у меня есть сестра (три десятилетия спустя я найду еще одну!)

Поскольку я не знал, известно ли Дане о моем существовании, мне не хотелось звонить ей напрямую. У меня в Корнеллском университете была приятельница, помогавшая мне в поисках матери. Она взялась позвонить Дане под видом социолога, создающего базу данных о выпускницах женских колледжей 1940-х годов. По этой версии, Джейн оказывалась в ее статистической выборке. Я не был в восторге от этой идеи, но маленький обман казался мне гуманнее правды, грозившей обрушиться на неподготовленную девичью психику. В общем, я согласился. Моя подруга позвонила Дане, которая охотно дала нужную информацию. Теперь у меня был номер телефона Джейн и ее адрес в штате Вирджиния. Джейн жила в городе Делаплейне, таком маленьком, что я не нашел его ни на одной географической карте.

В тот момент я еще не решил, как поступить дальше. Я не знал, замужем ли Джейн – и если да, то осведомлен ли ее супруг о моем бренном существовании. Я опасался, что мой звонок или письмо создадут для Джейн массу проблем. Поэтому я решил съездить в Делаплейн и подробнее разузнать о ее положении. Моральная подготовка к поездке, занявшая несколько дней, сопровождалась удивительным событием, равного которому в моей жизни не было ни до, ни после этого.

Тогда на нашей улице, в доме напротив, жила некая Сьюзан Миллер, которая, как я знал, выросла в штате Вирджиния. При встрече я спросил у нее, где находится Делаплейн. «А тебе зачем?» – насторожилась Сьюзан (ей было известно, что я разыскиваю мать). Когда я сообщил, что нашел адрес, она воскликнула: «Я же там выросла! Как ее зовут?»

Услышав имя, она завопила: «Я знаю Джейн Крамер!» Она прекрасно знала и Дану, с которой все восемь лет учебы в школе Хилл Кантри неподалеку от Делаплейна они сидели за одной партой (детей там рассаживали по именам, в алфавитном порядке). Сьюзан рассказала мне, что Джейн недолго была замужем за отцом Даны, неким Муни, а затем вышла за Крамера, но последние двадцать лет проживала в одиночестве.

Ободренный полученными новостями, я смело обратился к Джейн с письмом. Помнится, главной моей заботой было уверить ее в бескорыстности моего обращения. У меня была хорошая работа, прочное финансовое положение, мне не требовалась пересадка органов и т. д. Моим единственным желанием, писал я, было встретиться с нею и ближе узнать. Опустив письмо в почтовый ящик, я ощутил неподдельную тревогу (из-за серьезных последствий, которые оно могло повлечь).

Пару дней спустя я нашел на автоответчике сообщение от Джейн. Я сразу перезвонил ей, представился – и она тут же меня признала! Сомнений не было: Джейн – моя родная мать, она счастлива, что мне удалось ее найти, и ее всегда беспокоил вопрос о том, что со мною сталось.

Джейн рассказала, что ее дочь ничего обо мне не знает. И добавила, что Дана всегда мечтала иметь брата, и в детстве ангажировала на эту роль соседских мальчишек. Джейн сказала, что, получив мое письмо, позвонила Дане, которая от этой новости пришла в восторг. Мы еще немного поговорили, и в конце я пообещал, что позвоню Дане и постараюсь встретиться с нею в ближайшее время.

Услышав мой голос в трубке, Дана закричала, что хочет встретиться со мною как можно скорее. В то время она жила в Баззардс Бэй и работала в местном аэропорту летным инструктором. Дана была готова уже на следующий день прилететь в Итаку, лишь бы ей дали свободный самолет. Отлично! Вскоре она позвонила, чтобы сообщить, что все устроилось, и что завтра к 11 часам она будет на месте. Утром, ожидая ее в аэропорту Итаки, я увидел, как в нежно-голубом июньском небе появился серебристый самолет. Наконец, машина грациозно приземлилась, и из кабины выбралась молодая девушка. Она вся светилась от радости.

Это была волнующая встреча! До сих пор у меня были два кровных родственника – мои сыновья двенадцати и десяти лет – но теперь у меня появился третий! Дана припарковала свой самолет, и мы поехали в прибрежный ресторан, чтобы отметить знакомство.

За столом Дана почти ничего не ела, и я спросил, как у нее с аппетитом. Она ответила, что обычно ест хорошо, но сегодня слишком взволнована. Кстати, она вспомнила, что много лет назад «New Yorker» опубликовал сатирический рисунок, такой забавный, что Дана его вырезала и сохранила. На рисунке была изображена китаянка, укорявшая своего малыша за пренебрежение к рисовой каше: «Доедай все, проказник, и не забывай, что в Америке дети голодают!».

Сегодня большинство американцев едва ли оценят этот юмор по достоинству. Однако мои ровесники помнят, как родители часто прибегали к такому доводу: «Доедайте все, ребята, и не забывайте: в Китае дети голодают!». Однако вот что поразительно: полтора десятка лет назад я вырезал тот же самый рисунок из того же журнала! Он потом долго украшал стену моей комнаты в общежитии колледжа. Именно на этот рисунок я позднее ссылался за домашним столом, увещевая моих маленьких, но привередливых сотрапезников.

Как известно, чувство юмора и художественные вкусы – вещи своеобразные и, возможно, содержащие в себе наследуемый компонент. Так что не исключено, что сходная реакция на рисунок была обусловлена нашей общей цепочкой ДНК. Однако я не нахожу объяснений тому факту, что несколькими десятилетиями позже рядом со мной на той же улице поселится одноклассница Даны. Вероятность того, что девушка из Делаплейна, безвестного городка в Вирджинии, окажется моей соседкой в Итаке (другом городке, о котором мало кто слышал), представляется мне крайне невысокой. В самом деле, она была ниже вероятности того, что при бросании монетки «орел» выпадет вам 20 раз подряд. Многие мои друзья, слышавшие эту историю, настаивают на том, что здесь было не просто совпадение. Здесь, должно быть, осуществилась сама судьба – либо имело место божественное вмешательство.

Однако подлинный смысл этой истории, на мой взгляд, гораздо проще: если вы живете достаточно долго, то с вами обязательно случится что-то невероятное. Шанс на то, что при бросании монетки «орел» выпадет 20 раз подряд, составляет порядка 0,000001, т. е. примерно один шанс на миллион. Большинство фактов нашей жизни являются результатом сложной комбинации многочисленных событий. Поэтому достаточно долгая человеческая жизнь, содержащая многие миллионы событий, должна включать эпизоды, кажущиеся совершенно невероятными.

Именно так и происходят состязания, где определяются победители, присваивающие главные экономические призы современного общества.

Как и десятки миллионов американских мальчишек, я когда-то мечтал стать профессиональным бейсболистом. Однако воплощение этой мечты требует преодоления целого ряда все более сложных препятствий. К среднему школьному возрасту большинство мальчишек отказывается, вольно или невольно, от своих мечтаний. Однако и после этого в рядах претендентов остается немалое количество юных энтузиастов.

По данным High School Baseball Web, в составе 15 тыс. бейсбольных команд, зарегистрированных Национальной федерацией средних школ, насчитывается свыше 450 тыс. игроков. Из более чем 140 тыс. игроков в бейсбол, ежегодно претендующих на статус профессионалов, отбор проходят лишь 1500 человек. А поскольку ни одна из 30 команд Высшей бейсбольной лиги не может иметь в своем реестре более 25 игроков, большинство из этих 1500 спортсменов никогда не будут выступать за нее.

Разумеется, победители в матчах Высшей бейсбольной лиги получают впечатляющие вознаграждения. В 2014 г. Мигель Кабрера, лучший игрок в команде Detroit Tigers, продлил свой восьмилетний контракт на сумму 248 млн долл. (в среднем по 31 млн долл. в год). Неудивительно, что столь многие стремятся присоединиться к растущему числу участников состязаний с такими высокими ставками.

С возрастанием числа участников любого состязания решающим фактором все чаще становятся случайные события. Причина в том, что для победы в таком состязании требуется почти идеальное сочетание всех факторов. Это означает, в свою очередь, что даже если фактор удачи гарантирует лишь минимальную долю от совокупной эффективности участника, то редко найдется победитель, который при этом не будет и чрезвычайно удачливым.

Роль удачи в таких состязаниях аналогична влиянию ветра на результаты соревнований по легкой атлетике. Установление мирового рекорда в легкой атлетике является спортивным достижением высшего порядка. Все без исключения спортсмены, которым это удавалось, от рождения обладали почти сверхчеловеческими талантами и трудолюбием, что позволило им выдерживать долгие годы изнурительных тренировок. Однако даже здесь важную роль играет случай. Чтобы вы смогли установить рекорд, все условия должны совпасть едва ли не идеально.

В четырех видах соревнований по легкой атлетике – забег на 100 метров, бег с препятствиями на 110 метров (для женщин – на 100 метров), прыжок в длину и тройной прыжок – результаты зависят (немного, но ощутимо) от наличия встречного или попутного ветра. Поэтому руководящие международные спортивные органы постановили, что мировые рекорды могут регистрироваться лишь в ходе соревнований при скорости попутного ветра не более двух метров в секунду.

В табл. 4.1 обращает на себя внимание тот факт, что из восьми ныне действующих мировых рекордов семь были установлены при наличии попутного ветра, и ни одного – при встречном ветре. Семь из восьми предыдущих рекордсменов также побеждали при попутном ветре (единственным исключением оказался забег на 100 метров у мужчин, где не было ни встречного, ни попутного ветра).

Одним из способов оценки того, как случайные события влияют на результаты состязаний, является численное моделирование. С его помощью изучается ряд предположений относительно того, в какой степени фактор удачи влияет на результаты. Численное моделирование, широко используемое как в общественных, так и в естественных науках, помогает исследователям лучше понять сложные интерактивные процессы.

Таблица 4.1

Роль ветра в установке мировых рекордов в соревнованиях по легкой атлетике

Вернемся к знакомому вопросу: какова вероятность того, что, когда вы бросаете монетку, «орел» выпадет 20 раз подряд? Тот, кто знаком с основами теории вероятностей, легко решит подобную задачу. Однако для многих сложных проблем подобные решения невозможны. В таких случаях альтернативным способом действия бывает многократное моделирование предполагаемых условий и наблюдение за частотностью событий. В эксперименте с монеткой теоретически можно привлечь армию из миллиарда добровольцев, которые бросили бы монетку 20 раз подряд. Затем следовало бы подсчитать вероятность, с которой «орел» выпадает 20 раз подряд, как долю из того миллиарда попыток, которые были для этого предприняты.

Армия добровольцев нам, конечно, не понадобится, поскольку компьютер можно легко запрограммировать на моделирование результатов, ожидаемых в ходе подобного эксперимента. Именно этим методом я пользуюсь для оценки того, сколь значим фактор удачи в исходе соревнований с большим числом участников, где «победитель получает все».

В Приложении 1 описаны несколько примеров такого моделирования. Подобно состязаниям по легкой атлетике, все они имеют форму конкурса, где «победитель получает все», а исход зависит лишь от личной эффективности. Эффективность поддается объективному измерению, и конкурс выигрывает тот, у кого совокупное число баллов окажется наибольшим. Эффективность, в свою очередь, зависит от личного сочетания таланта, усилия и удачи.

В одном из случаев моделирования рассматривается базовый пример конкурса с участием 100 тыс. человек, где доля удачи в совокупной эффективности составляет лишь 2 %. Остальные 98 % эффективности в равных долях обеспечиваются усилиями и талантами участников. Показатели талантов, усилий и удачи каждого участника определяются независимым выбором случайных чисел, находящихся в диапазоне от 0 до 100. В данном сеансе моделирования средний балл победителей конкурса составлял 90,23, причем в 78,1 % случаев победители не обладали максимумом талантов и усилий. В большинстве случаев находился ряд участников, чьи показатели таланта и усилий оказывались выше, чем даже у победителя.

Если удача влияет на результаты столь ничтожным образом, то почему в отсутствие заметного везения так сложно победить в большом состязании? Этому имеется два объяснения. Согласно первому присущая везению случайность означает, что самый талантливый участник состязания не обязательно является более удачливым, чем кто-либо из его соперников. Согласно второму объяснению, при большом количестве участников состязания там непременно окажется немало людей с максимальным уровнем способностей, а среди них хотя бы некоторые окажутся и весьма удачливыми. Таким образом, при очень большом числе соперников почти всегда найдется тот, кто почти так же искусен, как наиболее талантливый участник состязания, но при этом значительно более удачлив. Поэтому, даже если удача обеспечивает лишь незначительную долю общей эффективности, победитель в крупном состязании редко оказывается самым искусным соперником, но, как правило, бывает одним из самых удачливых.

Кроме того, описанное в Приложении 1 моделирование помогает понять как сильные, так и слабые стороны обсуждавшейся выше концепции человеческого капитала. Люди, достигшие значительного материального успеха, почти всегда чрезвычайно талантливы и трудолюбивы (как и предполагает метод человеческого капитала). Однако моделирование проясняет (в отличие от метода человеческого капитала), почему столь многие чрезвычайно талантливые и трудолюбивые люди не достигают значительного материального успеха. Просто многие из них менее удачливы, чем их соперники, оказавшиеся победителями.

Если результаты моделирования противоречат нашим представлениям о важности случайных событий, то это происходит отчасти потому, что мы считаем (вполне обоснованно), что эффективность гораздо сильнее зависит от способностей и усилий, чем от случайных мелких обстоятельств. Наши интуитивные представления нередко оказываются ложными, поскольку даже события, кажущиеся крайне маловероятными в любом конкретном случае, становятся более вероятными при появлении достаточных условий для их осуществления.

Разумеется, почти все события, происходящие в жизни большинства людей, довольно заурядны. Однако в жизни каждого из нас бывают и необычные события. Однажды Карл Саган, мой покойный коллега по Корнеллскому университету, описал свой реалистичный сон, в котором умер его близкий родственник. Позвонив домой, Карл с облегчением узнал, что этот родственник жив и здоров. Однако, заметил мой коллега, миллионы людей в тот или иной момент видят во сне кончину своих близких. И уже чисто статистически какое-то число этих близких той же ночью непременно расстанется с жизнью.

По поводу сверхъестественных событий Карл Саган был вечным скептиком. Однако и он признал, что ему было бы трудно поверить в простое совпадение, если бы его родственник в ту ночь действительно умер. Не помогло бы и понимание того, что это (маловероятное) стечение обстоятельств непременно должно было с кем-то произойти.

Не секрет, что невероятные события способны поражать наше воображение. Я не был настолько наивен, чтобы поразиться встрече с одноклассницей моей (только что обретенной) сестры, с которой они вместе выросли в крошечном виргинском городке. Однако тот факт, что спустя десятилетия эта одноклассница поселится в столь же крошечной Итаке на одной улице со мною, был гораздо менее вероятен. Можно утверждать, что в моем случае вероятность такого совпадения выглядит чрезвычайно призрачной (каковой она в действительности и является).

Однако вероятность того, что подобное произойдет с кем-то, где-то и когда-то, не столь уж незначительна. Поскольку мы живем достаточно долго и всех нас достаточно много, подобные события не могут не происходить.

Если эффективность почти полностью зависит от талантов и трудолюбия, то интуиция подсказывает нам, что самые талантливые и трудолюбивые среди нас почти наверняка окажутся победителями. Эти ощущения сильно подкреплены тем обстоятельством, что победители в состязаниях, сопровождаемых острой конкуренцией, почти всегда – люди, обладающие максимальными способностями и талантами.

Однако стоит удаче вмешаться (пусть и самым банальным образом), как наша интуиция начинает подводить. Состязания, где разыгрываются крупнейшие экономические «премии» нашего общества, неизменно привлекают огромное количество участников. Многие, если не большинство, люди чрезвычайно талантливые и трудолюбивые. Однако победители не станут таковыми, если при этом не окажутся и на редкость удачливыми.

Опять же, я не утверждаю, что большинство победителей выигрывают только благодаря везению. На рынках с высоким уровнем конкуренции они вообще не смогли бы претендовать на участие, если бы не были чрезвычайно талантливыми и трудолюбивыми. В таком случае было бы несправедливо говорить, что большинство победителей не заслуживают своих наград. Так, не будет натяжкой назвать Брайана Крэнстона одним из наиболее успешных (и заслуженно успешных) драматических актеров современности, хотя никто не рискнул бы утверждать этого, если бы Джон Кьюсак и Мэтью Бродерик не отказались от роли Уолтера Уайта в сериале «Во все тяжкие». К его чести, Брайан Крэнстон вполне осознает роль удачи в своем успехе. «Везение, – говорит он, – это такой фактор, который многие деятели искусства нередко игнорируют. У вас могут быть таланты, настойчивость и трудолюбие, однако без капельки удачи вам успешной карьеры не построить».

 

Глава 5

Почему столь устойчивы ошибочные представления об удаче и таланте

В книге 2012 г. «Формула успеха» Майкл Моубусин описывает человека, которому постоянно снился выигрыш в Национальную испанскую лотерею, но лишь при условии, что он купит билет с номером, оканчивающимся цифрой 48. После долгих поисков он купил-таки нужный билет, который действительно оказался выигрышным. Когда в одном из интервью счастливчика спросили, почему он искал билет именно с таким номером, тот ответил: «Цифра 7 снилась мне семь ночей подряд, вот и выходит: 7 × 7 = 48».

Описанный персонаж мало напоминает прагматичных, рациональных индивидов, описываемых традиционными экономическими моделями. Бесспорно, эти модели улучшили наше понимание человеческого поведения и природы социальных институтов, но не способны объяснить происходящего вокруг нас безумия. Вот почему поведенческая экономика – междисциплинарная отрасль, черпающая идеи из экономики, психологии, биологии и других научных сфер, – в последние 30 лет остается самым динамичным и быстро развивающимся экономическим направлением.

Опираясь на передовые исследования таких психологов, как Даниэль Канеман и покойный Амос Тверски, эта междисциплинарная отрасль зафиксировала большое количество поведенческих аномалий, нарушающих прогнозы и рецепты стандартных экономических моделей. Например, для рационального человека естественным будет съездить на другой конец города, чтобы выгадать 10 долл. на покупке часов с радиоприемником стоимостью 20 долл. Однако тот же человек не пожелает этого делать, чтобы сэкономить 10 долл. на покупке телевизора стоимостью 1000 долл. Тем не менее выгода от поездки в том и другом случае составляет 10 долл. Поэтому, если подразумеваемые издержки такой поездки составят менее 10 долл., то рациональный человек должен предпринять ее в обоих случаях. Нежелание ехать через весь город, чтобы выгадать на покупке телевизора, люди зачастую объясняют тем, что экономия 10 долл. составит ничтожную долю его стоимости. Однако на это можно возразить, что рациональный человек оценивает выгоды и издержки в абсолютном, а не в относительном выражении. Вспоминают, как Амос Тверски, будучи профессором психологии в Стэнфордском университете, однажды сказал: «Мои коллеги изучают искусственный интеллект, а я – естественную глупость».

В основе значительной части работ по поведенческой экономике лежит склонность людей полагаться на упрощенные схемы мышления и элементарный здравый смысл. Эти схемы весьма утилитарны – в том смысле, что сэкономленные благодаря им силы и время с избытком компенсируют вероятность того, что эти схемы окажутся менее точными, чем подробные расчеты. И хотя в большинстве случаев эвристика работает достаточно хорошо, в некоторых контекстах она вызывает систематические ошибки в суждении и атрибуции.

Для нас особый интерес представляет то, как специалисты по поведенческой экономике объясняют существующую в нашем сознании тенденцию к сохранению устойчивых ложных убеждений. Почему, например, гораздо больше половины респондентов относят себя к верхней половине любого распределения талантов? И почему многие из нас – вопреки убедительным доказательствам обратного – преуменьшают роль удачи? Одно из правдоподобных объяснений, на мой взгляд, состоит в том, что людям с более реалистичными представлениями о мере своего таланта и значимости удачи бывает труднее мобилизовать волю для преодоления несметного числа препятствий, лежащих на пути каждого из нас к жизненному успеху.

Экономист Пол Самуэльсон однажды сказал: «Не стоит недооценивать готовность человека поверить в то, что льстит его самолюбию». Хотя Самуэльсон не специализировался на поведенческой экономике, он ясно осознавал, что самооценка людей зачастую бывает выше уровня, диктуемого объективными фактами. Например, более 90 % автомобилистов считают, что их мастерство водителя – выше среднего. Тот же уровень самооценки показывали свыше 80 % опрошенных водителей, находившихся на излечении после автомобильных аварий, многие из которых были, несомненно, результатом их собственных ошибочных действий.

Разумеется, в ряде случаев большинству людей свойствен некий признак, по которому они оказываются в группе, превышающей средний уровень для данной популяции. Например, если среди нас есть небольшое число людей, потерявших одну или обе ноги, и нет людей с тремя ногами, то в любой популяции число ног на одного человека в среднем будет чуть меньше двух. Так что у большинства людей и вправду «больше ног, чем в среднем на душу населения».

Однако трудно представить, как мы можем определить (и тем более вычислить) количественную меру среднего умения водить автомобиль. Поэтому, называя себя «водителями выше среднего уровня», респонденты скорее всего имели в виду, что они «более искусны, чем средний водитель». Разумеется, для водителей, вместе взятых, подобное невозможно, поскольку математически в верхней половине любого распределения может находиться лишь половина его участников.

Можно привести множество примеров наших ложных представлений о том, сколь высоки наши достижения. Например, среди профессоров одного из университетов к числу 25 % лучших преподавателей отнесли себя почти 70 % опрошенных. В ходе другого опроса выяснилось, что 87 % студентов элитной программы MBA полагали, что по итогам успеваемости они принадлежат к верхней половине своего учебного коллектива.

Эту закономерность называют «эффектом Лейк-Уобегона», по названию выдуманного Гаррисоном Кейлором городка Лейк-Уобегона в Миннесоте, где «все дети – выше среднего уровня». Как правило, данный эффект больше касается свойств или характеристик, слабо поддающихся объективной оценке (таких, как способность к вождению автомобиля). В одном опросе лишь 2 % учеников старших классов признали, что их лидерские способности – ниже среднего, и практически все оценили выше среднего свои способности ладить с людьми.

Столь же распространены в обществе и ложные представления о факторе везения. Иногда люди, выигравшие в лотерею, подробно рассказывают о том, как их личные умения и наития помогли им выбрать счастливые номера. В статье 1991 г. Чарльз Клотфельтер и Филип Кук дали описание популярных сонников, советующих читателям выбирать лотерейные номера на основе приснившихся сюжетов. Одна из таких книжек, «Пять счастливых звезд принца Али», купленная близ Гарвард-ярда, рекомендовала ставить на следующие номера: если вам снятся яблоки, то номер 416; если жуки, то 305; если могилы, то 999; если священники, то 001, и т. п.

Тем не менее всякий, кому знакомы генераторы случайных чисел (определяющие «счастливые» лотерейные номера), понимает, что все попытки предсказать эти числа – совершенно напрасны. Заданные алгоритмы призваны обеспечить равную вероятность появления любых арифметических чисел. Однако многие продолжают верить, что обладают способностями, позволяющими им выбрать «правильный» номер.

Еще одно несоответствие между реальностью и нашей убежденностью – склонность недооценивать роль удачи в нашем успехе, а также объяснять отсутствие успеха невезением. Экономист и статистик Нассим Талеб считает такую склонность характерной для инвесторов. Некоторые называют это мотивированным знанием (motivated cognition): люди склонны думать о себе хорошо и наслаждаться позитивной самооценкой, считая свои поступки вполне компетентными, а неудачи списывая на неподконтрольные обстоятельства.

В статье 1979 г., озаглавленной «Печальнее, но мудрее», психологи Л.Б. Эллой и Л.Я. Абрамсон представили ряд соображений в поддержку этой теории. Авторы поставили под сомнение прежнюю точку зрения, согласно которой люди, находящиеся в депрессии, страдают когнитивным расстройством, формирующим у них беспричинно негативные представления о себе и окружающем мире. Вместо этой теории они предложили гипотезу «депрессивного реализма», согласно которой оценки, исходящие от лиц, страдающих от депрессии, являются более точными, чем оценки людей, признанных здоровыми.

Эта гипотеза является следствием экспериментов, в ходе которых самооценка группы учащихся, страдавших от депрессии, сравнивалась с результатами контрольной группы, депрессией не страдавшей. Членам каждой группы было предложено выполнить ряд заданий, а затем оценить, насколько успешно они это сделали. Само оценки лиц, страдавших от депрессии, мало отличались от оценок, сделанных объективными наблюдателями. В контрольной группе участники, как правило, переоценивали свои успехи при выполнении заданий, с которыми они справлялись, и недооценивали свои ошибки при выполнении заданий, с которыми им справиться не удавалось.

Это исследование вызвало обширную дискуссию, и прочный консенсус по поводу его результатов до сих пор не достигнут. Даже те, кто заключает отсюда, будто в краткосрочной перспективе ложные представления делают людей счастливее, не исключают возможности того, что в долгосрочной перспективе те же самые представления обернутся для тех же людей значительными проблемами.

Эта возможность подкрепляется догадкой Чарльза Дарвина о том, что естественный отбор сформировал нашу нервную систему такой, какая она есть, не с целью сделать нас счастливыми, но чтобы стимулировать поведение, способствующее выживанию и размножению. Люди, полагающие, что им суждено побеждать в любых состязаниях, склонны вступать в борьбу, которую им – во избежание ненужных издержек – вести бы не стоило. А люди, слишком склонные объяснять свои провалы невезением, утрачивают связь с реальностью, необходимую для достижения победы в перспективе. Ни первая, ни вторая тенденция репродуктивному успеху, по-видимому, не способствует.

Поэтому, даже если ложные представления и делают людей счастливее, то эти счастливые люди, возможно, были бы чуть более успешными (в чисто материальном смысле), если бы их представления лежали чуть ближе к истине. Еще одна возможность (о которой я расскажу в следующей главе) состоит в том, что более объективная оценка наших способностей и роли везения позволила бы активизировать государственную политику, нацеленную – в долгосрочной перспективе – на увеличение шансов каждого гражданина на рост материального благополучия.

Впрочем, и помимо таких возможностей бывают случаи, когда ложные представления могут быть полезны для их носителей. Типичный пример этого приводит экономист Майкл Маноу. Когда ему предложили стать заместителем декана, он проделал стандартный экономический тест, сопоставив свои оценки соответствующих издержек и выгод от занятия новой должности. Наиболее существенной выгодой была надбавка в размере нескольких тысяч долларов в год. А поскольку его оценка потенциальных издержек, связанных с неизбежными обременениями, уступала величине вознаграждения, Маноу ответил положительно.

Однако, пробыв некоторое время в новой должности, Маноу осознал, что стал жертвой того, что экономисты называют «проклятием победителя». В ходе любого аукциона участники торгов по-разному оценивают стоимость предлагаемой вещи (одни – выше, другие – ниже ее истинной стоимости). Однако даже если все оценки объективны и их среднее значение близко к истинной стоимости вещи, победителем торгов станет тот участник, чья оценка превысит истинную стоимость вещи на максимальную величину. Решение занять новую должность Маноу объясняет тем, что он допустил гораздо большую, чем его коллеги, недооценку связанных с этим трудностей.

Тем не менее он находит в своем решении и положительную сторону: став менее счастливым, чем его коллеги, Маноу стал более обеспеченным. Дарвинова теория естественного отбора гласит: то, чем ты располагаешь, значит больше, чем то, насколько ты счастлив. Из своего опыта Маноу делает следующий вывод: в известных пределах наивный оптимизм может выполнять адаптивную функцию.

Если бы, начиная собственный бизнес, люди реалистично оценивали всю сложность предстоящих проблем, то лишь немногим достало бы смелости на подобный шаг. Однако, решившись на такое предприятие, люди во имя успеха, как правило, не жалеют усилий. Таким образом, своей удачей большинство энтузиастов отчасти бывает обязано изначальному наивному оптимизму.

А как насчет ложных представлений об удаче? Если, как я полагаю, случайные события становятся все более значимыми, то почему столь многие скептики продолжают это отрицать? Подчеркивая роль таланта и упорного труда и исключая прочие факторы, успешные люди, как им кажется, подкрепляют свое право на заработанные доходы. В следующей главе я подробнее расскажу об этом допущении. Здесь же мы рассмотрим более гуманное толкование, в рамках которого отрицание роли удачи позволяет людям собрать все свои силы, необходимые для достижения успеха.

Одной из главных помех на пути к успеху становится простая черта людской психологии: склонность уделять слишком мало внимания событиям, наступающим с задержкой или с неопределенностью. Как утверждают многие исследователи, недостаток самоконтроля зачастую побуждает людей предпочесть немедленное вознаграждение – несмотря на гораздо более ценную альтернативу, требующую долговременного ожидания.

Этой психологической особенностью исследователи объясняют множество социальных недугов, поражающих современные общества. В книге «Сила воли» (2011) психолог Рой Баумейстер и популяризатор науки Джон Тирни рассмотрели весомые и убедительные свидетельства того, что недостаток самоконтроля лежит в основе многих социально-психологических проблем. Среди них: «наркомания и алкоголизм, преступность и бытовое насилие, предрассудки и неуплаченные долги, нежелательная беременность и венерические болезни, провалы в образовании, слабая успеваемость и низкая производительность, избыточный вес и малоподвижный образ жизни».

Склонность обращать внимание на сиюминутные издержки и выгоды бывает полезной в условиях, когда люди сталкиваются с непосредственной угрозой выживанию. Возможно, лучше сосредоточиться на этих проблемах, чем тратить время и силы, планируя будущее, которое может и не наступить. Однако в более стабильных условиях, в наши дни типичных для развитых стран, забота лишь о ближайших издержках и выгодах – это путь к поражению.

Рассмотрим следующий пример. Желая улучшить свои карьерные перспективы по окончании учебы, молодые люди стремятся поступить в престижный университет. Поскольку в наши дни конкуренция за места в элитных вузах резко возросла, кандидатуры абитуриентов не будут рассматриваться, если они не прошли сложнейших тестов и не набрали наивысших баллов. Однако даже самые способные ученики не могут без чрезвычайных усилий превзойти других талантливых одноклассников. Чтобы получить лучшие баллы на вступительных экзаменах, молодым людям зачастую требуются долгие часы интенсивной подготовки и дорогостоящие услуги профессиональных репетиторов.

Эти усилия нужны сейчас, а лучше было бы приложить их несколькими годами раньше. Напротив, результаты усилий дадут о себе знать с многолетней задержкой (если это вообще произойдет). Это несовпадение по срокам резко осложняет мобилизацию сил, даже если потенциальное вознаграждение чрезвычайно велико. Поскольку издержки в связи с необходимостью действовать являются прямыми и наглядными, они приходят человеку на ум довольно быстро. Однако если выгоды от этих действий отложены во времени, то их еще требуется вообразить. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что многие воздерживаются от болезненных мер, необходимых для поступления в наиболее популярные университеты.

Это искушение становится тем сильнее, чем менее осязаемой выглядит будущая награда. Особое внимание к этой неопределенности привлекает уже сам факт наличия тесной связи между успехом и удачей. В результате у человека возникает дефицит тех самых волевых усилий, которые так часто необходимы для достижения успеха.

Здесь возникает парадокс, связанный с отрицанием фактора удачи. Родители, говорящие детям о ничтожности этого фактора, именно поэтому имеют больше шансов воспитать успешных граждан, нежели родители, говорящие детям правду о значимости удачи. Когда наступают трудности в карьере (что почти неизбежно случается с каждым из нас), человек, осознающий важность удачи, оказывается более склонным к стратегии пассивного выжидания.

В конкурентной среде, где предпосылкой успеха часто являются подлинные знания и опыт, подобная стратегия губительна. Чтобы стать экспертом в любой сфере деятельности, требуются тысячи часов напряженной работы. Это означает многократное повторение проб и ошибок, необходимых для достижения хотя бы скромного прогресса в осваиваемых навыках. Приложить ради этого усилия, как правило, бывает непросто. Если вы рассчитываете на фактор удачи, то скорее будете искать оправдание своему бездействию, надеясь лишь на благосклонность судьбы. Поэтому, если вера в собственные силы и талант как в единственно значимые вещи облегчает решение трудных задач, то отрицание роли удачи оказывается в житейском плане вполне адаптивным типом реагирования.

Весомую поддержку тезису о том, что отрицание роли удачи в успехе способно мобилизовать дополнительные усилия, оказывают выводы из психологической теории атрибуции. Было доказано, например, что учащиеся упорнее выполняют сложные учебные задания, если считают каждый достигнутый успех прежде всего результатом собственных усилий и талантов. С учетом того, что высокая работоспособность – стойкая черта характера, такие установки готовят человека к напряженному труду в будущем. По той же причине залог успеха полезно видеть в собственных усилиях, которые человек сам контролирует и, следовательно, волен прилагать ради своего будущего преуспеяния.

Та же логика подсказывает, что столь же важное, хотя и противоположное, значение имеют представления о роли удачи в случае наших поражений. Если вчерашнее поражение – следствие всего лишь неудачи, то нет оснований полагать, что столь же безуспешными окажутся завтрашние наши усилия. А потому нет оснований воздерживаться от дальнейших попыток бороться за победу, когда для этого откроются новые возможности.

Похожие проблемы сопровождают интерпретацию свободы воли. Одни из нас считают, что любые человеческие поступки определяются предшествующими событиями и что свобода воли – это, по существу, иллюзия. Другие же утверждают, что мы, обнаружив на дороге развилку, вольны выбрать любой путь, хотя повлиять на этот выбор могут и сторонние воздействия (такие, как гены, жизненный опыт, режим питания и прочие факторы).

Учитывая наше ограниченное понимание того, как работает человеческий мозг, быстрого завершения дискуссии ожидать не приходится. Однако для целей нашей книги это большого значения не имеет. Даже если бы удалось доказать, например, что действия убийцы были предопределены его прежними жизненными обстоятельствами, то мы все равно посчитали бы разумным его покарать. В результате люди, склонные к насилию, понимали бы, что за убийство их привлекут к ответственности. При этом вынесение приговора мы зачастую оставляем на усмотрение судей, зная, что они проявят гуманность, если окажется, что обвиняемые не способны отвечать за свои поступки.

Учитывая сходство затронутых проблем, мы не удивляемся тому, что разногласия людей по поводу уголовного кодекса зачастую отражают их разногласия по поводу удачи. Тот из нас, кто охотнее признает значение удачи, при оценке поведения взрослых правонарушителей охотнее признает смягчающим фактором их тяжелое детство.

Предположим, в порядке дискуссии, что нейробиологи доказали невозможность свободы воли, а также то, что любой будущий выбор можно с точностью предсказать, исходя из сегодняшней информации. Помогут ли нам эти знания при принятии жестких решений? Непонятно, как это может происходить. Во всяком случае, лабораторные исследования показывают, что люди, предпочитающие меньшее, но немедленное вознаграждение, более склонны идти на уступки, если верят, что их выбор предопределен.Подобно представлениям об удаче, представления о свободе воли, даже если объективно являются ложными, могут субъективно восприниматься как адекватные.

То, как мы понимаем человеческое познание, расширяет круг причин, по которым мы склонны недооценивать роль удачи в достижении успеха. Одна из простейших схем мышления, часто используемых в наших суждениях, – это так называемая эвристика доступности. Предположим, вас спросили: «Какие английские слова встречаются чаще: начинающиеся с буквы “r” – или те, в которых “r” стоит на третьем месте?». Используя эвристику доступности, большинство людей начинает искать ответы, вспоминая слова из обеих категорий. Обычно этот подход срабатывает – в том смысле, что примеры более частых событий (или явлений) легче вызываются из памяти. А поскольку большинству людей легче вспомнить слова, начинающиеся с буквы “r”, они – опираясь на эвристику доступности – отвечают, что такие слова встречаются чаще. Однако в реальности английские слова, где “r” на третьем месте – более многочисленны.

В данном случае эвристика доступности не работает, ибо частотность – не единственный критерий легкости припоминания слов. Слова сохраняются в памяти разными способами – по смыслу, по звучанию, по образности, по начальным буквам и по множеству других признаков. Однако никто не запоминает слова в зависимости от того, какая буква в них стоит на третьем месте.

Эвристика доступности предполагает, что мы, выстраивая для себя картину мира, чаще всего полагаемся на информацию, легче всего извлекаемую из памяти. Однако это с большой вероятностью означает, что наша картина мира окажется предвзятой, ибо данные разных категорий имеют неравную доступность. Например, информация о событиях (явлениях), свидетелями которых мы бывали многократно, гораздо весомее информации о том, о чем мы лишь изредка слышали или читали. В последнем случае информация всплывает в памяти гораздо медленнее.

Поэтому естественно, что сметливые и трудолюбивые люди, добившись материального успеха, объясняют его лишь собственными усилиями и способностями. В большинстве своем они четко осознают, как тяжело работали и насколько талантливы. Действительно, долгие годы они упорно трудились и ежедневно решали сложные задачи! Возможно, они также осознают – в каком-то абстрактном смысле, – что в других условиях не добились бы таких успехов. Тем не менее повседневный опыт лишь изредка напоминает этим людям о том, как им повезло, что они не родились, например, в такой экономически и политически разрушенной стране, как Зимбабве.

Эвристика доступности влияет на нашу судьбу еще одним способом: события, противодействующие нашим целям, вспоминаются легче, чем благоприятствующие нам события. Для описания этой асимметрии Том Гилович, мой коллега по Корнеллскому университету, использовал метафору «встречного и попутного ветров».

Если вы занимались бегом или велоспортом, то знаете, что движение против ветра требует дополнительных усилий. Вы все ждете, пока ветер переменится на попутный, – и когда это происходит, вам становится легче. Однако вскоре вы об этом забываете – попутного ветра просто не замечаешь! Это – одна из фундаментальных особенностей работы нашего мозга. Мы чаще думаем о препятствиях, нежели о благоприятных факторах [28] .

Велосипедисты, двигающиеся с попутным ветром, часто испытывают иллюзию встречного ветра. Например, если при попутном ветре, скорость которого составляет 15 км/ч, вы двигаетесь со скоростью 20 км/ч, то у вас возникает ощущение встречного ветра, дующего со скоростью 5 км/ч.

Встречный ветер легко проиллюстрировать

Гилович отмечает, что поиск «встречного ветра» в Google дает множество образов, ярко отражающих эту идею:

Вам придется описать [идею] схематично, так как образно представить ее не получается. А то, что выглядит истинным фотографически, ощущается таковым и психологически. А поскольку люди – это целеустремленные существа, ищущие решения своих проблем, то мы, естественно, обращаем внимание на препятствия, которые нам предстоит преодолеть ‹…›. Мы охотно замечаем чужие преимущества (которых нет у нас) и собственные трудности (от которых свободны другие). При этом мы остаемся в счастливом неведении относительно наших собственных преимуществ и чужих трудностей. «Биологический компьютер», склонный к быстрым решениям, человек формирует представление о мире в зависимости от его отношения к себе любимому – благоприятного или враждебного [29] .

Том Гилович и его соавтор Шай Дэвидай продолжили исследовать психологическую асимметрию восприятия встречного и попутного ветров, опрашивая людей, игравших в Wordical (игру наподобие Scrabble, в которой участники складывают слова из букв, выпавших им случайным образом). Как во всех таких играх, из двух участников в долгосрочной перспективе чаще побеждает наиболее искусный. Однако в любом отдельном раунде может победить и менее искусный игрок, если ему повезет с комбинацией букв. Исследователи попросили игроков определить пять лучших и пять худших букв (с учетом того, что буквы, более удобные для составления слов, дают меньше очков, и наоборот). Затем игроков просили оценить частоту, с которой они сами и их соперники вытягивали наилучшие и наихудших буквы. Поскольку букв в обеих категориях было по пять, то следовало ожидать, что эта пропорция в среднем составит 50:50. По оценкам игроков, сами они вытягивали примерно одинаковое количество букв каждой категории (что и ожидалось). Вместе с тем они были уверены, что их соперникам удавалось вытянуть 56 % букв лучшей категории, т. е. они переоценивали удачу соперников более чем на 10 %.

По правилам игры половина ее участников выигрывает, половина – проигрывает. И поскольку игроки полагают, что соперникам достаются в среднем более выигрышные буквы, случайные победители, очевидно, убеждены (по крайней мере, подсознательно), что победить им – вопреки удаче соперников – помогает собственное мастерство.

Тот факт, что мы склонны переоценивать собственную роль в любом жизненном успехе, не означает, что нам не следует гордиться нашими достижениями – даже теми, которых бы не было без вмешательства удачи или других внешних факторов. Именно гордость за свои достижения является одной из сильнейших мотиваций к напряжению всех человеческих сил, требующихся для победы.

Также вполне естественно, что большинство из нас гордится достоинствами, присущими нам от рождения (т. е. не стоившими нам никакого труда). Недавно ко мне обратился мой бывший студент, которого я учил в 1980-е годы, с просьбой дать отзыв на его статью о политике в области здравоохранения. Когда-то мы с ним играли в команде факультета по софтболу, и в своем электронном письме он написал следующее. «Вы запомнились мне не только как замечательный лектор, но и как человек, обладавший лучшим броском среди игроков, которых я когда-либо встречал на площадке!» В том, что мне польстила фраза о читанных мною лекциях, возможно, была некая логика, ибо в них было вложено много усилий. Труднее объяснить радостное ощущение, вызванное напоминанием о моей врожденной способности бросать мяч несколько лучше, чем это удавалось другим игрокам.

Эта способность не стоила мне личных усилий. То, что в своем окружении я бросал мяч лучше всех, было не более чем курьезом ДНК. Однако понимание этого факта не умерило той наивной радости, которую я ощутил при чтении письма. По-видимому, именно так устроена человеческая психика. Может, это и к лучшему, поскольку тот, кто радуется своим успехам – заслуженным или нет, – имеет больше шансов найти сферу, где он сможет успешно конкурировать.

Лабораторные опыты психологов подтверждают ту расхожую истину, что либералы больше, чем консерваторы, склонны замечать роль удачи в жизни человека. Впрочем, здесь есть множество исключений, и различия между противоположными взглядами часто оказываются гораздо более нюансированными, чем принято думать. Дэвид Брукс, колумнист газеты «New York Times», занимающий правоцентристские позиции, точно отразил суть дела в статье, опубликованной в дни президентской кампании 2012 г. Он начал с цитаты из письма, присланного бизнесменом из Огайо:

Уважаемая редакция!

Озадаченный из Колумбуса

За последние годы мне удалось создать успешный бизнес. Я много работал – и горжусь тем, чего добился. Однако теперь президент Обама утверждает, что мне помогли в этом социальные и политические факторы. Митт Ромни, посещая Израиль, заявил, что разница в богатстве народов объясняется культурными кодами. Все это меня озадачило. Какая часть успеха принадлежит лично мне, а какая – результат влияния внешних сил?

Вот как отреагировал Брукс: лучший ответ на вопрос о роли внешних сил зависит от того, в какой фазе жизненного цикла вы находитесь, и от того, глядите вы вперед или назад. Своему корреспонденту он дал следующий совет:

Дорогой читатель!

Считайте себя единственным творцом всех Ваших будущих достижений и благодарным бенефициаром всех прошлых успехов ‹…›. В течение жизни человек проходит несколько этапов оценки собственных достижений. В начале жизненного пути следует верить, что Вы – капитан своей судьбы. В конце пути стоит признать, что Вам в общем и целом было дано больше, чем ожидалось ‹…›. Как бизнесмену с амбициями, Вам следует верить в то, что Ваши достижения вполне заслуженны. Как человеку, Вам важно осознавать, что все это – полная ерунда.

В самую точку, мистер Брукс!

Как заметил Ф. Скотт Фитцджеральд, «критерием высокого интеллекта является способность одновременно держать в голове две противоположные идеи, не теряя при этом способности к разумным действиям». Согласно этому критерию, ясное мышление относительно роли удачи требует чрезвычайно высокого интеллекта, поскольку для этого необходимо учитывать противоположные взгляды на этот предмет, принадлежащие людям на крайних флангах политического спектра. Однако задача немного облегчается тем, что оба взгляда содержат существенные элементы истины.

 

Глава 6

Бремя заблуждений

Если вы согласны со мной в том, что материальное процветание – это благо, то согласитесь и с тем, что есть один показатель личной удачи, превосходящий все остальные. Это – факт рождения в высокоразвитой стране. Если же ты родился в одной из беднейших стран мира, то – будь ты даже трижды талантлив и амбициозен – твои шансы на материальный успех останутся лишь призрачной возможностью.

Мне вновь вспоминается Бирхаман Рай, парень из племени бутанских горцев, бывший у меня поваром, когда я в качестве добровольца «Корпуса мира» находился в Непале. Поскольку этот парень не умел ни читать, ни писать, связь с ним после моего возвращения в США прервалась. Однако я часто задавался вопросом, что с ним стало? Он был не менее талантлив и находчив, чем любой из тех, кого я встречал в жизни, но в Непале ему, вероятно, не был доступен даже тот мизерный «средний доход», который там составлял менее 1500 долл. США в год.

Родись парень в США, почти наверняка он был бы теперь обеспеченным, возможно, даже богатым человеком. Если он еще жив, то ему должно быть лет семьдесят, что значительно превышает ожидаемую продолжительность жизни мужчин в Непале. Однако в Америке его ожидали бы еще долгие годы крепкого здоровья и благополучия.

Разумеется, люди не выбирают условия, в которых рождаются. Существенно повлиять на эти условия может лишь общество в целом, но для этого требуется громадный объем инвестиций. Таким образом, мы, родившиеся в высокоразвитых странах, являемся счастливыми бенефициарами многолетних интенсивных капиталовложений, сделанных людьми, жившими здесь раньше нас.

Между тем за последние десятилетия эти инвестиции обесценились. В докладе, опубликованном в 2013 г. Американским обществом инженеров-строителей, отмечалось, что Соединенные Штаты испытывают недостаток средств на капитальный ремонт инфраструктуры в размере 3,6 трлн долл. На территории США встречаются небезопасные дороги и ненадежные мосты, устаревшие водопроводные и канализационные системы. Миллионы американцев живут в местностях, которые могут оказаться под угрозой затопления в случае прорыва ветхих плотин. В неприглядном состоянии находятся в Соединенных Штатах бесчисленные школьные здания.

Кроме того, для расширения и улучшения имеющейся инфраструктуры мы прилагаем недостаточные усилия. Марокко – страна, где доход на душу населения в десять раз меньше, чем в США, – приближается к завершению 350-километрового скоростного железнодорожного пути между Касабланкой и Танжером. На протяжении большей части этой магистрали поезда будут ходить со скоростью 320 км/ч. В США, стране с одной из самых плотных железнодорожных сетей в мире, предложения создать высокоскоростную железную дорогу постоянно отвергаются Конгрессом. Скорость движения поездов по северо-восточному направлению США не превышает 130 км/ч.

Еще более тревожно то, что за последние десятилетия резко сократилась поддержка государственного образования. В одном из тщательно документированных исследований на основе информации о доходах и расходах, взятой из базы данных Delta Cost Project Database Национального центра статистики образования, приводятся следующие оценки.Произошедшее за последнее десятилетие повышение (на 3 тыс. долл.) среднегодовой платы за обучение в университетах (с четырехлетней образовательной программой) примерно на 80 % объясняется сокращением государственного финансирования. В 2014 г. свыше 70 % выпускников четырехгодичных колледжей имели задолженность по студенческим кредитам, составлявшую в среднем 33 тыс. долл.

Острейшую тревогу вызывает сокращение вложений, бенефициарами которых были дети из малообеспеченных семей. В состоятельных семьях родители способны компенсировать происходящее в государственных школах сокращение бюджетов и учебных программ. Они могут отправить детей в частные школы или оплачивать частные уроки музыки, занятия спортом и курсы подготовки к SAT. Как вариант, они могут записать детей на платные программы в государственных школах. Семьям с низким уровнем доходов подобные варианты недоступны.

Тот факт, что США не сохранили традиционный уровень государственных инвестиций, имеет много причин, среди которых особенно выделяется одна: потребность граждан в общественных услугах превышает налоговые поступления. Это, в свою очередь, имеет множество причин, в том числе резко возрастающие расходы на здравоохранение и пенсионные выплаты, обусловленные процессом старения американского населения.

Однако дополнительным фактором, как видно из табл. 6.1, стало продолжительное снижение предельных налоговых ставок – тенденция, отмеченная во многих странах мира. Много налоговых льгот было предоставлено в расчете на их стимулирующий эффект, обещавший рост экономики. Надеялись, что подъем будет достаточным, чтобы предотвратить снижение общих налоговых поступлений, но этого не произошло. По оценкам бюджетного управления Конгресса США, эффект от уменьшения налогов по инициативе президента Джорджа Буша-младшего за 2001–2011 гг. выразился в сокращении доходов федерального бюджета на 2,9 трлн долл. В своей широко цитируемой статье в «New York Times» Брюс Бартлетт, старший экономический советник в администрациях Рональда Рейгана и Джорджа Буша-старшего, утверждал, что реальный дефицит поступлений, вызванный упомянутым сокращением налогов, был значительно выше. Если Бартлетт прав, то одной этой суммы (сохранись она в бюджете) было бы достаточно для приведения в порядок нашей бедствующей социальной инфраструктуры.

Если родиться в процветающей стране – одна из величайших удач, выпадающих человеку, то неспособность оценить значение удачи – наша крупнейшая ошибка, больше всего подрывающая общественное благосостояние. Игнорируя роль удачи, преуспевающие граждане весьма неохотно платят налоги, необходимые для поддержания современной инфраструктуры. Как мы увидим, более реалистичные суждения о роли удачи не только облегчили бы сохранение инфраструктуры как гарантии счастья будущих поколений, но и повысили бы материальный уровень жизни даже наиболее процветающих членов общества.

Таблица 6.1

Предельные ставки налога на доходы физических лиц (по странам, %)

* В Гонконге максимальная налоговая ставка («стандартная ставка») составляет 15 %, что фактически ограничивает предельную ставку налога для лиц с высокими доходами (в обмен на отсутствие персональных налоговых вычетов).

Источники: PricewaterhouseCoopers; International Bureau of Fiscal Documentation.

Для начала зададим вопрос: что означает «повышение материального уровня жизни»? Многие понимают эту фразу как «увеличение материального богатства». Однако в реальности она означает нечто большее: возможность более полного достижения всех наших целей. Это может подразумевать не только рост материального благосостояния, но и улучшение экологии, укрепление безопасности, увеличение времени, проводимого с близкими и друзьями, а также множество других неосязаемых ценностей.

Бесспорно, нам для достижения главных целей требуется сочетание государственного и частного потребления. Как мы отмечали в главе 1, автомобили бесполезны без дорог, а дороги – без автомобилей. Однако по поводу оптимального сочетания общественного и частного потребления имеется множество разногласий. Тот факт, что американцы ездят на лучших в мире автомобилях по дорогам с далеко не лучшим покрытием, говорит о том, что соотношение первых и вторых у нас – отнюдь не оптимальное. Как известно, по достижении известного уровня все дополнительные затраты на автомобили дают лишь незначительное улучшение их потребительских характеристик. Поэтому мы могли бы, практически не жертвуя качеством жизни, тратить меньше денег на автомобили и больше – на поддержание дорожной сети. Результатом стало бы значительное улучшение самочувствия человека за рулем. Независимо от вашего материального уровня вы скорее предпочтете «рассекать» на Porsche 911 Turbo (ценой 150 тыс. долл.) по ухоженной трассе, нежели трястись на Ferrari Berlinetta (стоимостью 333 тыс. долл.) по дороге, покрытой выбоинами. Почему же многие богатые автовладельцы выступают за снижение налогов, хотя и осознают, что эти меры приведут к дальнейшей деградации транспортной инфраструктуры?

Я объясняю эту странную позицию сочетанием двух ложных убеждений (или «когнитивных ошибок»). Одним из них – с виду правдоподобным, но по сути ложным – является убеждение в том, что высокие налоги значительно затруднят нам приобретение желаемых благ. Другое заблуждение – изученная в предыдущей главе склонность успешных людей недооценивать роль удачи в своем успехе. Обе ошибки затрудняют восприятие ими возможных достоинств качественных государственных услуг, финансируемых за счет повышения налогов. Я рассмотрю обе когнитивные ошибки по очереди.

Первая ошибка стала мне особенно очевидна из разговора с коллегой несколько лет назад. Когда на вопрос о налогах, которые нам «готовил» президент Обама, я ответил, что ничего о них не знаю, коллега был потрясен моим невежеством. Я пояснил, что таким людям, как мы с ним, беспокоиться о подобных вещах не имеет смысла. Далее мы согласились в том, что невероятно, чтобы правительство приняло налоговые изменения, которые угрожали бы нашим возможностям покупать необходимое. (Мы оба – авторы популярных учебников, и в небольшом городке – таком, как Итака, – мы не тратим даже близко к тому, сколько мы зарабатываем.)

Затем я спросил, обеспокоен ли он тем, что повышение налогов помешает нам покупать желаемое. Да, именно это его и беспокоило! Однако поскольку основные жизненные потребности уже удовлетворены, желаемым для людей вроде нас становятся в основном вещи дефицитные. Это может быть дом с потрясающим видом на озеро или удобное место для швартовки частной яхты. Чтобы получить доступ к таким вещам, нам необходимо заплатить больше других претендентов, людей с аналогичными вкусами и доходами. Поэтому, если правительство повысит взимаемые с нас налоги, то вырастут и налоги со всех граждан аналогичного уровня достатка. В итоге конкуренция за дефицитные блага, по сути, нисколько не изменится. Дома с хорошими видами из окон и удобные стоянки в элитном яхт-клубе достанутся тем же счастливцам, что и раньше.

Таким образом, снижение лишь вашего дохода после налогообложения – совсем не то, что снижение доходов всех и каждого. Если доход снижается только у вас, то сокращается и ваша покупательная способность. Однако если доход снижается одновременно у всех, то в целом относительная покупательная способность не меняется. А то, кому достанутся дефицитные блага, определяется именно относительной покупательной способностью.

Поскольку в большинстве случаев доход снижается у отдельных людей – будь то в результате пожара, развода или потери работы, – их убытки оказываются индивидуальными убытками. Эвристика доступности заставляет нас рассматривать повышение налогов только как причину снижения доходов. Но вот что любопытно: при потере работы вы можете забыть об особняке с видом на озеро. Однако если снижается располагаемый доход каждого (как бывает при общем повышении налогов), то возникает совершенно иная ситуация.

Подобно игнорированию разницы между индивидуальным и всеобщим снижением доходов, недооценка роли удачи – вполне объяснимая психологическая тенденция. Как уже отмечалось, когда материального процветания добиваются талантливые и трудолюбивые люди, они естественно приписывают этот успех исключительно своему таланту и трудолюбию.

Обе когнитивные ошибки затрудняют мобилизацию ресурсов, необходимых для поддержания высокого уровня жизни в стране, где нам посчастливилось родиться. Причина – в том, что самые успешные люди, игнорирующие роль удачи, считают себя вправе удерживать львиную долю заработанного ими дохода.

Доказательством этого утверждения служат результаты лабораторной игры, в которой происходит торг между незнакомыми людьми. В одном из ее вариантов, «игре в ультиматум», имеются два игрока – тот, кто делает предложение, и тот, кто на него отвечает. Первый, получивший от экспериментатора некую сумму денег (скажем, 100 долл.), предлагает второму поделить ее на двоих. Эти 100 долл. можно делить в любой пропорции – при условии, что отвечающий получит не менее 1 долл. Он может либо принять предложение, и тогда деньги разделятся по уговору, либо отклонить его, и тогда 100 долл. возвращаются экспериментатору, а участники игры не получают ничего. Игроки взаимодействуют лишь раз, что исключает для них возможность приобрести в глазах партнера реноме «неуступчивого переговорщика».

Если бы оба игрока руководствовались корыстным интересом в его чистом виде, то оптимальным шагом для первого было бы предложить второму 1 долл., присвоив себе оставшиеся 99 долл. В этом случае второй игрок, движимый чисто корыстным интересом, принял бы предложение, понимая, что 1 долл. лучше, чем ничего.

Тем не менее в ходе бесчисленных повторений эксперимента столь «несправедливых» предложений почти не поступало. Во многих случаях предлагалось поделить деньги поровну. В этом могли сказаться как соображения великодушия и справедливости, так и опасения, что противная сторона отвергнет демонстративно неравную сделку. И, конечно же, в тех немногочисленных случаях, когда участниками делались чрезвычайно односторонние предложения, обычным ответом становился отказ от сотрудничества.

Один из вариантов эксперимента позволяет нам изучить ложные представления о роли удачи. В этом варианте, как и прежде, имеются два игрока, делящих некую сумму. Однако в этот раз участникам сначала демонстрируют на экране компьютера большое и, на первый взгляд, почти равное количество точек, расположенных по обе стороны от вертикальной линии. Затем участникам задается вопрос: где больше точек – справа или слева, а их ответы выдаются за одну из четырех возможных комбинаций: оба игрока ответили правильно; оба ответили неправильно; первый ответил правильно, второй – неправильно; первый ответил неправильно, второй – правильно. На самом деле эти оценки генерируются случайным образом и не имеют отношения к истинной наблюдательности игроков, но те об этом не догадываются. Таким образом, игрокам внушается мысль, будто эти результаты отражают степень их наблюдательности, хотя в действительности они носят случайный характер.

Результаты оказались ожидаемыми: после того как игрокам сообщали, что первый из них ответил правильно, а второй – неправильно, первый выдвигал более неравноценные предложения (в свою пользу), а второй был более склонен их принять. В противоположном случае и реакция игроков была противоположной, но разница в тактике была асимметричной. Когда первый игрок слышал о том, что его ответы были правильны, а ответы партнера – неверны, он оставлял себе гораздо большую часть суммы, чем когда ему сообщали о правоте обоих участников. Однако, когда первому игроку говорили, что его ответ был неверным, а ответ второго игрока – верным, то первый уменьшал свою долю лишь на незначительную величину, по сравнению с тем, как он делил сумму при сообщении о правоте обоих участников. По-видимому, ложное ощущение большей собственной искусности внушало ему мысль о праве на львиную долю вознаграждения, тогда как ложное ощущение своего несовершенства производило на игрока гораздо менее выраженный эффект.

Ючжоу Хуо, моя научная ассистентка, чрезвычайно талантлива. Она разработала простой опрос, проливающий дополнительный свет на то, как осознание роли внешних факторов влияет на готовность людей содействовать общему благу. Она начала с того, что попросила испытуемых, нанятых онлайн через сервис Mechanical Turk, созданный компанией Amazon, вспомнить приятные события, произошедшие с ними за последнее время. Первую группу она попросила перечислить независимые внешние факторы, содействовавшие этим событиям, вторую группу испытуемых – перечислить их личные качества или поступки, способствовавшие этим событиям, а контрольную группу – просто перечислить причины, по которым эти события произошли.

Членам каждой группы платили по 50 центов за регистрацию и обещали добавить по доллару за завершение эксперимента. В конце эксперимента каждому участнику предоставили возможность пожертвовать всю эту сумму (или ее часть) в один из трех благотворительных фондов («Фонд планирования семьи», «Всемирный фонд дикой природы» и «Врачи без границ»).

Как ясно из рис. 6.1, испытуемые, которых просили вспомнить хорошие события и перечислить вызвавшие их внешние причины, часто подчеркивали роль удачи или называли заботливых супругов, вдумчивых учителей и щедрых меценатов. Суммы, внесенные этими испытуемыми в благотворительные фонды, более чем на четверть превзошли величину пожертвований со стороны респондентов, объяснявших счастливые события внутренними причинами или собственными усилиями. Члены этой группы упомянули такие факторы, как целеустремленность, упорный труд и принятие правильных решений. Пожертвования членов контрольной группы оказались средним арифметическим от показателей двух других групп. Как мы далее убедимся, эти результаты согласуются с итогами экспериментов, в ходе которых психологи выявляли, как чувство благодарности влияет на поведение людей.

Отрицание роли удачи в успехе сопровождается нежеланием платить налоги и усиливает в людях ощущение их права на доход, заработанный собственным трудом. Как писал британский философ XVII в. Джон Локк, «каждый человек обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него, не имеет никаких прав. Мы можем сказать, что труд его тела и работа его рук, по самому строгому счету, принадлежат ему». Эти слова сделали Джона Локка «святым покровителем» противников налогообложения по всему миру.

Рис. 6.1. Вспоминая о своей удаче, люди становятся щедрее

Влияние внешних факторов: средняя величина пожертвований (в %) = 22,14, число испытуемых = 93; влияние внутренних факторов: средняя величина пожертвований = 17,61, число испытуемых = 108; контрольная группа: средняя величина пожертвований = 19,67, число испытуемых = 100

Тот факт, что человек чувствует право на плоды своего труда, возможно, связан с феноменом, известным как «неприятие потерь» (loss aversion). Одно из наиболее убедительных «открытий» в поведенческой экономике, «неприятие потерь» подчеркивает, что люди прилагают гораздо большие усилия во избежание убытков, нежели ради прибыли аналогичной величины. Поскольку большинство успешных людей зарабатывают деньги нелегким трудом, они воспринимают личные доходы как собственность, а налогообложение – как кражу.

Однако знак равенства между налогообложением и кражей вызывает естественные возражения. Государство, не взимающее налогов, в конце концов останется без армии и вскоре будет завоевано другим государством, где налоги существуют. В этом случае жители завоеванной страны будут платить налоги захватчику. Государство без обязательного налогообложения – это политический аналог чрезвычайно нестабильного химического элемента.

Философы Лиэм Мерфи и Томас Нагель не признают за гражданами морального права сохранять за собой все доходы до налогообложения. Правительства предоставляют гражданам ценные услуги, которые необходимо оплачивать. Избранные законодательные органы демократических государств определяют – путем голосования – величину налоговых ставок, а граждане вправе сохранить только ту часть доходов, которая остается после уплаты налогов. Понятно, что желающих платить налоги в реальной жизни не столь уж много, но без налогов мир человека оказался бы гораздо ущербнее.

Растущий во всем мире дефицит государственных бюджетов в большой мере обусловлен требованием сокращения налогов, на чем настаивают самые высокооплачиваемые граждане. Кое-кто отстаивает эти сокращения как часть стратегии «голодной диеты для Левиафана», согласно которой, чем меньше средств достается государству, тем менее расточительным оно будет. Однако государственные программы, важные для широких слоев избирателей, сократить очень сложно. Реальные сокращения чаще происходят не там, где они имели бы наибольший смысл, а там, где ожидается наименьший отпор. Поэтому значимым результатом бюджетных дефицитов становится уменьшение инвестиций в благополучие наших внуков. Еще не родившиеся дети, которые от этого пострадают, сегодня протестовать, естественно, не могут.

Финансовые эксперты бьют тревогу: учитывая десятки миллионов беби-бумеров, в ближайшие годы выходящих на пенсию, мы не сможем сбалансировать наши бюджеты и осуществить необходимые инвестиции без значительных новых доходов. А поскольку большинство доходов, полученных за последние 40 лет, доставались людям, венчавшим собою пирамиду заработков, основное бремя налоговых поступлений ляжет на наиболее обеспеченных граждан. Говорят, что на вопрос, почему он грабил банки, Вилли Саттон ответил: «Потому что там – деньги».

Можно предположить, что те, кто яснее осознает важность удачи в своей жизни, с большей вероятностью будут благодарны за достигнутые успехи. Как эти чувства повлияют на их готовность поддерживать инфраструктуру, благодаря которой они добились успеха? Чтобы ответить на этот вопрос, Дэвид Дестено, психолог из Северо-Восточного университета, провел множество экспериментов по изучению чувства благодарности.

В известном лабораторном исследовании он и его соавторы придумали хитрый способ заставить испытуемых почувствовать благодарность, а затем предоставили им возможность принести собственные интересы в жертву ближнему. Испытуемых разделили на две группы: активную (участникам которой внушили чувство благодарности) и контрольную (где таких попыток не делалось). Для начала испытуемых усадили перед компьютерами с заданием фиксировать, составляют ли буквы, всплывавшие на экране, значимые английские слова. Задание было скучным, и испытуемым предлагалось выполнить его как можно скорее, чтобы перейти к следующей фазе эксперимента.

Когда испытуемые, входившие в активную группу, выполнили задание и ожидали подведения результатов, их компьютеры внезапно зависали. В этот момент посторонняя девушка (на деле – из числа психологов), сидевшая за соседним столом, предлагала свою помощь. Она поясняла, что в ходе предыдущего лабораторного эксперимента ей удавалось «оживить» один из зависших тогда компьютеров.

Каждый испытуемый охотно принимал спасительную помощь. Несколькими нажатиями на клавиши девушка «исправляла» компьютер, который перезагружался с сохранением итогов работы испытуемого. Как подтвердили дальнейшие анкеты, эта уловка помогла внушить испытуемым активной группы чувство благодарности за (якобы) оказанную им поддержку. Контрольная группа испытуемых выполняла аналогичное задание, но не сталкивалась с компьютерным сбоем. В этих случаях девушка недолго общалась с испытуемыми на нейтральную тему, после чего участники переходили к следующему этапу эксперимента.

Затем испытуемым обеих групп была предложена экономическая игра, позволявшая выявить их готовность к затратным для них действиям во имя общего блага. Игроков разбили попарно, и каждому изначально выдали по четыре жетона. Тот, кто оставлял жетоны себе, мог обменять их по курсу 1 долл. за штуку; жетоны, переданные партнеру, котировались уже по 2 долл. Таким образом, для каждой пары игроков наилучшим решением было бы передать все четыре жетона партнеру, и тогда каждый получил бы по 8 долл. Однако, поскольку игроки не могли заранее договориться, передача всех жетонов партнеру была рискованной мерой, ибо не было гарантии, что тот поступит аналогичным образом. В этом случае игроки, движимые чисто эгоистичными мотивами, испытывали соблазн оставить все жетоны себе и получить хотя бы 4 долл. (вместо 0 долл., которые они получили бы, отдав все жетоны более эгоистичному партнеру) или 12 долл. (если бы их более щедрый партнер передал им все четыре жетона).

Таким образом, число жетонов, которые игрок передает партнеру, является удобным критерием оценки его «солидарности». Каждая пара игроков встречалась лишь однажды, что исключало для них возможность «расквитаться» с партнером в будущем. Игрокам сообщали, что их партнеры находятся за компьютерами в другом помещении, причем половине испытуемых в обеих группах сообщалось, что их партнером является тот персонаж, с которым они общались на первой стадии эксперимента (девушка – «тайный агент» исследователей). Остальным испытуемым сказали, что их партнером является посторонний человек.

Результаты эксперимента отражены на рис. 6.2, где темные и светлые столбцы означают среднее количество жетонов, переданных игроками своим партнерам в активной и контрольной группах, соответственно. Отметим, что испытуемые в активной группе, которым было внушено чувство благодарности, передавали своим партнерам в среднем, как минимум, на 25 % жетонов больше, чем испытуемые в контрольной группе. Как подчеркивают Де-Стено с соавторами, превосходящую щедрость благодарных испытуемых нельзя объяснить соображениями взаимности, поскольку к незнакомым людям игроки относились даже несколько щедрее, чем к «подсадным» персонажам, якобы оказавшим им помощь в начале эксперимента.

В более раннем исследовании, где испытуемым также внушалось чувство благодарности, Дэвид Дестено и Моника Бартлетт изучали готовность испытуемых откликнуться на просьбы о помощи. В одних случаях – от «подставных лиц», якобы помогавших им в начале эксперимента, в других случаях – от незнакомых людей. Как видно из рис. 6.3, испытуемые, чувствовавшие благодарность, выделяли больше времени на оказание помощи, чем испытуемые, пребывавшие в нейтральном эмоциональном состоянии.

Рис. 6.2. Среднее количество переданных жетонов, в зависимости от эмоционального состояния игрока и личности его партнера

Под именем «благодетель» подразумевается человек, известный своим партнерам (т. е. тот, кто оказывал помощь испытуемым в активной группе, но не помогал испытуемым в контрольной группе).

Источник: DeSteno D. et al. Gratitude as Moral Sentiment: Emotion-Guided Cooperation in Economic Exchange // Emotion. 2010. Vol. 10. No. 2. P. 289–293.

Рис. 6.3. Среднее количество минут, потраченных на оказание помощи, в зависимости от эмоционального состояния игрока и от личности его партнера

Именем «благодетель» обозначен персонаж, известный партнеру (т. е. человек, помогавший испытуемым в активной группе, но не помогавший таковым в контрольной группе).

Источник: Bartlett M., DeSteno D. Gratitude and Prosocial Behavior: Helping When It Costs You//Psychological Science. April 2006. Vol. 17. No. 4. P. 319–325.

Эти данные показывают, что если люди, признающие роль удачи в своей жизни, более склонны испытывать чувство благодарности за достигнутые успехи, то они с большей вероятностью поделятся плодами своих трудов ради обеспечения всеобщего блага.

В своих воспоминаниях дочь Чарльза Диккенса, Мей-ми, цитирует «рождественскую проповедь», с которой отец обратился к детям. «Думайте о том, сколько вам оказано благодеяний, каковых всякому отпускается с избытком, – сказал Диккенс, – нежели о несчастьях, каждому выпадающих в том или ином количестве».Недавние открытия психологов доказывают, что люди, последовавшие этому совету, не только охотнее содействуют всеобщему благу, но и чаще бывают наделены семейным счастьем и физическим здоровьем.

Например, в одном из исследований психологи Роберт Эммонс и Майкл Маккалоу попросили испытуемых вести личные дневники. Первую группу испытуемых попросили еженедельно отмечать события, внушившие им чувство благодарности, вторую группу – события, вызвавшие у них раздражение, а третью – просто отмечать значимые события. Через десять недель после начала эксперимента респонденты, фиксировавшие чувство благодарности, были исполнены гораздо большего оптимизма, чем испытуемые в двух других группах, а также обнаруживали высокую «степень субъективного благополучия» (так психологи обозначают счастье). Кроме того, испытуемые, фиксировавшие чувство благодарности, демонстрировали лучшее здоровье, судя по их большей физической активности и меньшему числу обращений за медицинской помощью.

В другом исследовании психолог Мартин Селигман и его соавторы попросили испытуемых выполнить пять заданий, доказавших в прошлых экспериментах свое позитивное воздействие на самоощущение участников. Одно из заданий состояло в том, чтобы написать и лично вручить благодарственные письма людям, которых никогда должным образом не благодарили за проявленную ими доброту. По оценке ученых, из всех пяти заданий именно это оказалось для участников источником наиболее яркого и длительного ощущения счастья.

Схожие выводы психологов содержатся во многих других исследованиях. Нэнси Дигдон и Эми Кобле обнаружили, что испытуемые, которым внушалось чувство благодарности, в дальнейшем демонстрировали снижение тревожности и улучшение сна. Натан Девалл и его сотрудники показали, что благодарный человек чаще других сопереживает окружающим и реже проявляет агрессию в ответ на провоцирующее поведение.

* * *

Разумеется, игнорирование роли удачи – не единственная причина того, что богатые лоббируют дополнительные налоговые льготы, но это – важная причина. Проблема усугубляется тем, что решительнее других фактор удачи отрицают люди, обладающие наибольшим влиянием на принятие политических решений, касающихся налогов.

Вот, скажем, Стив Шварцман, гендиректор компании Blackstone, легендарной фирмы, специализация которой – частные инвестиционные проекты. Шварцману живется неплохо. В 2007 г. он наделал шуму, отметив шестидесятилетие в кругу нескольких сотен друзей в «Арсенале» (the Armory) на Парк-авеню. Вечеринка обошлась ему в 3 млн долл. Как писал «Gawker»: «Выступление Рода Стюарта стоило миллион долларов, “Happy Birthday” юбиляру спела Патти Лабелль. Внешнее оформление зала было копией жилых апартаментов Шварцмана (стоимостью 40 млн долл.), расположенных по адресу: Park Avenue, 740». При этом Шварцман считает, что правительство отбирает у него слишком много денег, «нажитых тяжким трудом».

Джеймс Суровеки, экономический обозреватель журнала «New Yorker», высказался по поводу главы компании Blackstone следующим образом:

Последние несколько лет были для Стива Шварцмана весьма успешными… Сфера бизнеса, в которой он оперирует, существует на заемные деньги; крайне выгодными для него были низкие процентные ставки, а бум на фондовом рынке позволил его фирме изрядно «подняться» на сделанных инвестициях. Сегодня Шварцман «стоит» более десяти миллиардов долларов, и у него вроде бы нет причин жаловаться. Однако послушать его, так Шварцман – жертва вымогательства со стороны правительства (одержимого маниакальной жаждой взимания налогов) и народа (завистливого и вечно жалующегося). Недавно Шварцман упрекнул американский средний класс в желании переложить груз собственных проблем на «состоятельных людей». Ранее Шварцман ратовал за высокий подоходный налог с бедняков, чтобы те «на своей шкуре почувствовали его прелесть». Кроме того, Шварцман уподобил германскому нападению на Польшу законодательное предложение закрыть (выгодную лично ему) лазейку в налоговом кодексе, касающуюся так называемого перенесенного процента (carried-interest tax loophole) [99] , [100]

Суровеки отмечает похожие сетования со стороны других, не менее богатых руководителей корпораций. Например, Том Перкинс, венчурный капиталист, и Кеннет Лан-гоне, соучредитель компании Home Depot, приравняли (каждый по-своему) популистскую критику богачей к нацистскому преследованию евреев.

Шварцман (и ему подобные) направляют громадные суммы комитетам политического действия, лоббирующим снижение максимальных ставок подоходного налога и ослабление правил регулирования бизнеса. В результате недавнего постановления Верховного суда в отношении финансирования американских выборов политические возможности этих кругов по реализации преследуемых ими целей значительно возросли.

Результатом стал системный цикл положительной обратной связи, объясняющий многие примеры рыночного успеха на индивидуальном уровне. Люди, в значительном масштабе преуспевшие экономически, используют часть доходов для получения более благоприятных налоговых и регулятивных условий, что еще больше увеличивает их богатство, позволяя им приобретать более благоприятный правовой режим, и т. д.

Поскольку со временем такие процессы набирают ход, гражданам, выступающим за перемены, легко утратить надежду. Однако чувство безнадежности не только затрудняет частному человеку путь к успеху, но и препятствует общественным изменениям. Поэтому сторонникам таких перемен важно не терять надежду, если для нее остаются хоть какие-то разумные основания.

Херб Стейн, главный советник по экономике в администрации Никсона, однажды заметил: «Все, что не вечно, рано или поздно кончится». Что же остановит процесс, который со временем лишь набирает обороты? Ответ: противоположный процесс, со временем также становящийся все более и более мощным.

Люди, лоббирующие снижение налогов и ослабление регулирования бизнеса, едва ли изменят свою тактику в ответ на призывы со стороны общества в целом. Большинство из них, без сомнения, искренне верят в то, что их частные интересы совпадают с общественными. Однако жизнь убедительно свидетельствует о том, что нынешние модели частных и государственных расходов крайне непродуктивны, и не только для семей с низкими и средними доходами, но и для богатых семей. Если бы последние ознакомились с нашими аргументами, то, возможно, сочли бы их весомыми. Фундаментальные политические перемены будет тем легче «продать» избирателям, чем яснее состоятельные люди увидят, насколько современное положение дел противоречит их собственным интересам.

Известно, что даже небольшие изменения в ракурсе восприятия способны кардинально изменить отношение людей к таким вещам. В этом меня убедил случай, произошедший несколько лет назад в Париже, где я с семьей проводил академический отпуск, предоставленный мне для научной работы. Однажды наш младший сын, Хейден, вернулся из школы в большом волнении. Он получил avertissement – дисциплинарное взыскание – за проступок, которого не совершал. Один из школьных работников, отвечавший за порядок на игровой площадке, пожаловался на учеников, выкрикнувших ругательство в его адрес. Не сумев опознать обидчика, он обвинил всех, кто находился на площадке, в том числе и нашего сына.

Утверждая, что ничего плохого не сделал, Хейден заявил, что мы должны потребовать расследования. Однако, сделав ряд запросов, я установил, что получение одного взыскания не влечет за собой никаких последствий. Оно имело значение лишь для школьников, в течение учебного года получивших три таких взыскания.

Я объяснил Хейдену, что французская система трактует подобные вопросы иначе, чем американская система, и добавил, что даже расследование эпизода не гарантирует, что власти во всем разберутся. Хейден согласился с тем, что французская система, по большей части, справедливо разрешает такие конфликты, поскольку школьники, в течение учебного года получившие 4 взыскания, по всей вероятности, хотя бы в чем-то вели себя неправильно. Рассмотрев проблему с альтернативной точки зрения, сын освободился от тягостного морального негодования.

Аналогично я заметил, что даже краткое обсуждение взаимосвязи удачи и успеха снижает градус возмущения, которое налоговая система вызывает у состоятельных людей. Может показаться естественным, что успешные люди (вроде Шварцмана) считают налогообложение актом конфискации того, чем они владеют по праву. Однако такой способ рассуждать о налогах – контрпродуктивен. Существенной предпосылкой финансового успеха самих противников налогообложения являются государственные инвестиции, а инвестиции без налогов – невозможны.

Здравые взгляды на налоги (и любые другие предметы) в краткосрочной перспективе не всегда оказываются убедительнее фантастических. Однако всех нас обнадеживает тот факт, что в долгосрочной перспективе истина, как правило, торжествует. Когда аргументы в пользу разумных взглядов становятся неопровержимыми, количество сторонников объективной реальности нарастает, подобно снежной лавине. Заразительны бывают не только дурные примеры, но и рациональные представления.

Яркой иллюстрацией этого принципа является эволюция американского общественного мнения в отношении допустимости однополых браков. Еще лет десять тому назад против этого решительно выступало значительное большинство населения США. Однако к 2010 г. мнения разделилось почти поровну, а к весне 2014 г. идею допустимости однополых браков поддержали 59 % американцев, тогда как против высказались лишь 34 %.

Дискуссия, породившая этот сдвиг, отчасти стала результатом освещения в СМИ конкретных историй людей, поддерживающих однополые отношения. Эльмер Локкинс и Густаво Арчилья, познакомившиеся в Нью-Йорке в 1945 г. и жившие вместе 58 лет, сохраняли свои отношения втайне даже от родственников. Наконец, в 2003 г., после того как однополые браки были легализованы в Канаде, пара отправилась туда, чтобы закрепить отношения официально. «Нам такой шанс предоставила Канада», – отметил Густаво Арчилья, выступая в 2007 г. в Нью-Йорке перед сочувствующими участниками ежегодного «Свадебного марша». «Надеюсь, это станет возможным повсюду, – добавил он, – возможно, еще при нашей жизни, хотя лично у нас времени осталось не так много».

Даже убежденные сторонники однополых браков не ожидали, что общественное мнение в США изменится столь быстро. Равным образом, никто из экспертов не смог предвидеть ни распада СССР, ни событий «Арабской весны». Очевидно, что особенностями господствовавших в этих регионах общественных взглядов были их волатильность и непредсказуемость.

Эльмер Локкинс (слева) и Густаво Арчилья

Фотография: James Estrin/The New York Times/Redux.

С каждой дискуссией общественное мнение совершает шаг вперед. Мои недавние беседы с преуспевающими людьми показали, как на глазах меняются их суждения. Многие из них, ранее не допускавшие, что своим успехом они обязаны чему-то еще, помимо собственных усилий и таланта, нередко проявляют неожиданную готовность к переосмыслению вопроса. Зачастую после краткого размышления эти успешные люди припоминают конкретные случаи необычного везения, выпавшего им на жизненном пути.

Нежелание граждан платить налоги, вызванное недооценкой роли удачи в жизненном успехе, усложняет нам задачу по привлечению государственных инвестиций. А ведь они необходимы для поддержания инфраструктуры, обеспечивающей грядущим поколениям их долю счастья и благополучия. Мало того, результатом – как мы далее убедимся – является структура расходов, плохо отвечающая нуждам даже нынешнего поколения (в том числе – наиболее успешных ее представителей).

 

Глава 7

Счастливая возможность, которая у нас остается

Чтобы улучшить игру на фортепиано, вам потребуется многочасовая практика – время, которое ни на что другое потратить не удастся. Если воскресным вечером вы чуть дольше засидитесь за детективным романом, то утром ощутите недосып. Потратив на покупку велосипеда 2 тыс. долл., вы не сможете потратить их на путешествия и развлечения. Как говорят экономисты, «бесплатных обедов не бывает». Под этим подразумевается, что все блага, которыми мы дорожим, имеют некоторую цену (явную или неявную).

Однако в этом принципе имеется исключение. Предположим, что вы (и не только вы) собирались потратить на то, что – как выясняется – вам совсем не нужно, сумму в 2 тыс. долл. Вместо этого вы за те же 2 тыс. долл. можете приобрести, скажем, велосипед, ничем при этом не поступаясь. Я называю это мнимым исключением из правила «бесплатных обедов не бывает», ибо покупка велосипеда также исключает возможность потратить 2 тыс. долл. на что-то иное. Однако факт остается фактом: если вам нужна дорогостоящая вещь, то приобрести ее будет гораздо легче, если сократить другие, необязательные расходы.

Разумеется, большинство людей тратят деньги весьма экономно, так что выявить ненужные расходы не столь уж легко. Однако, как мы убедимся, структура наших расходов включает лишние траты в значительных объемах, что в целом составляет триллионы долларов в год. Лишние траты объясняются не тем, что мы расходуем деньги неразумно, а скорее тем, что личные стимулы к потреблению часто противоречат нашим коллективным интересам. Представьте себе трибуну стадиона, где все болельщики, желая иметь лучший обзор, встанут и останутся стоять. Окажется, что ни у кого обзор не улучшился и что всем им было бы комфортнее, если бы они продолжали сидеть. Аналогично эгоистичные интересы поощряют нас к расходам, выливающимся в общественное расточительство.

Сколько, например, родители считают нужным потратить на свадьбу дочери? Конечно, они хотели бы, чтобы это событие запомнилось как «особенное», но такой критерий – вещь относительная. Разумеется, в большинстве случаев к праздничному столу вам не подадут гамбургеров из ближайшей забегаловки – и будут правы. Другой вопрос – сколько не зазорно будет потратить на свадебный пир и цветочные украшения?

В разные эпохи у разных народов представления о достойном не бывают одинаковыми. В 1980 г. стоимость американской свадьбы, скорректированная с учетом инфляции, составляла в среднем 11 тыс. долл. В большинстве стран мира эта сумма даже сегодня кажется баснословной. Однако к 2014 г. эта цифра возросла до 30 тыс. долл., а в наши дни свадебная церемония на Манхэттене стоит в среднем свыше 76 тыс. долл.

Почему сегодня люди тратят на такие цели гораздо больше, чем тратили вчера? Краткий ответ – потому что параметры «особенного события» резко изменились – и не в сторону удешевления. Ниже я подробнее расскажу о причинах, а сейчас лишь отмечу, что удорожание свадебной церемонии не сделало молодые семьи счастливее. Напротив, увеличение свадебных расходов повышает вероятность последующего развода. В таком случае, если все более пышные торжества не прибавляют счастья, то несообразный рост свадебных расходов следует назвать чистым мотовством.

Мало того, есть простые, щадящие политические меры, способные высвободить значительную долю ресурсов, расходуемых сегодня впустую. Этих ресурсов более чем хватило бы для решения наиболее острых экологических и экономических проблем. Мы могли бы, не жертвуя чьими-либо интересами, направить эти ресурсы на развитие образования (как гарантию прогресса), обновить социальную инфраструктуру, расширить сферу здравоохранения, смягчить климатические изменения и существенно уменьшить масштабы бедности.

Это утверждение кажется слишком смелым, но вот что удивительно: в его основе – лишь пять элементарных предпосылок, ни одна из которых не является противоречивой.

1. Точка отсчета также имеет значение – и немалое

На рисунке вы видите две горизонтальные линии. Вопрос: какая из них длиннее?

Если вы чувствуете подвох, то скажете, что они одинаковы – и будете правы! Но если вы действительно считаете, что они одинаково ВЫГЛЯДЯТ, то вам стоит записаться к неврологу. Человеку с нормальными мозгами верхняя линия покажется длиннее – по причине ее расположения на рисунке.

Похожие эффекты, связанные с точкой отсчета (или системой координат), определяют нашу оценку едва ли не каждого купленного товара. К сожалению, экономисты осознали этот факт далеко не сразу. Выше я уже описывал домик в Непале, где я жил без электричества и водопровода. Если бы такой дом был у меня в США, то наши дети не смогли бы приглашать к себе друзей. Однако в Непале такое жилище казалось вполне удовлетворительным.

А если бы непальские друзья увидели мой дом в Итаке (штат Нью-Йорк), то решили бы, что я тронулся умом. Они бы не поняли, зачем мне такой громадный дом и почему в нем столько ванных комнат. Однако большинство американцев такими вопросами не задаются. Причина – в том, что наши оценки сильно зависят от социального контекста, т. е. от наиболее актуальной для нас «точки отсчета».

2. Расходы каждого из нас отчасти зависят от структуры расходов окружающих

Ортодоксальные экономические модели предполагают, что расходы человека совершенно не зависят от расходов окружающих его людей. Но если социальный контекст имеет значимость, то подобное предположение – неверно.

Люди начинают тратить больше, если много тратят их друзья и соседи. Это – не бог весть какое открытие; об этом было известно всегда. Это называется: «быть не хуже других». Мне это выражение никогда не нравилось, ибо оно выдает тщеславное желание казаться богаче, чем ты есть. Впрочем, даже в обществе, очищенном от зависти и ревности, влияние контекста, по всей видимости, оставалось бы столь же существенным.

Эффект социального контекста усилился из-за растущего неравенства. Сегодня новый дом в Соединенных Штатах стоит в среднем на 50 % дороже, чем в 1980 г., хотя средний доход в реальном выражении вырос незначительно. Тот факт, что жилье растет в цене быстрее, чем доходы в семьях среднего достатка, трудно объяснить, не усматривая в этом феномен, который я называю «каскадами расходов» (expenditure cascades).

Вот как это работает. Самые богатые начинают строить громадные дома потому, что получают больше денег. Возможно, теперь им нравится отмечать семейные торжества в родных стенах, и отныне «бальный зал» является неотъемлемой частью жизненного пространства. Эти жилища меняют систему координат для тех, кто чуть менее богат, но вращается в тех же кругах, поэтому и они начинают строить крупные дома. А поскольку эти – чуть менее зажиточные люди – также устанавливают в доме сводчатые потолки и сверхмощные холодильники, они меняют представления о достойном жилье у американцев среднего класса. И тогда эти семьи, чтобы не отставать от окружения, начинают меньше сберегать и больше заимствовать. Так оно и катится – до нижних ступеней иерархии доходов. Рост затрат наверху неотвратимо приводит к росту затрат внизу, где дополнительные расходы зачастую являются серьезной проблемой.

3. Издержки неспособности сохранить стандарты потребления, характерные для социального окружения, не ограничиваются психологическим дискомфортом

Почему же люди не прибегнут к самодисциплине и не откажутся от этих «крысиных бегов»? В конце концов, никто (включая Конгресс) не заставляет нас покупать дома, которые мы не можем себе позволить. Одна из причин – та, что отказ от «статусной гонки» неизбежно сопровождается реальными социальными издержками.

Неспособность оставаться на одном уровне с социальным окружением в том, что касается затрат на жилье, не сводится к проживанию в менее просторном доме. Кроме того, вам придется отправить детей в менее престижные школы. «Хорошая» школа – понятие относительное, и лучшие школы чаще находятся в более дорогих кварталах города. Чтобы записать детей в школу хотя бы среднего уровня, родители, имеющие средний достаток, обязаны в своем районе иметь жилье не ниже средней категории. Одним из косвенных последствий увеличения расходов на жилье со стороны наиболее обеспеченных граждан стало резкое повышение стоимости домов средней ценовой категории.

Мне пришел в голову простой показатель, который я назвал «индексом труда» (см. рис. 7.1). Он фиксирует ежемесячное количество часов, которое человек со средней зарплатой должен отработать, чтобы арендовать дом в школьном округе среднего уровня. В послевоенные десятилетия темпы роста доходов большинства американцев были примерно одинаковыми, поэтому индекс был почти стабильным. Однако начиная с 1970-х годов неравенство в доходах резко возросло, и с тех пор параллельно ему увеличивается индекс труда. В последние десять лет он составляет около 100 часов в месяц, по сравнению со всего лишь 42 часами в 1970 г.

Рис. 7.1. «Индекс труда»

Средняя почасовая зарплата американского работника в реальном выражении сегодня – ниже, чем была в 1980-е годы. Если семьи среднего достатка тратят на покрытие основных расходов больше, чем раньше, то каким образом они сводят концы с концами? Данные опросов выявляют признаки растущего финансового напряжения, с которым сталкиваются такие семьи. Среди сотни административных единиц (округов) на территории США, где происходил самый быстрый рост неравенства в доходах, наблюдалось и наибольшее увеличение трех важнейших симптомов финансового неблагополучия (число разводов, число банкротств, время в пути на работу и обратно). По данным Организации экономического сотрудничества и развития, в богатых обществах повышение уровня неравен, ства – как между странами, так и во времени – связано с ростом продолжительности рабочего дня. Никаких взаимосвязей такого рода стандартные экономические модели не предусматривали.

«Каскады расходов» имеют место и в других случаях (например, торжества по поводу значительных событий). Без учета этих процессов сложно объяснить резкое повышение расходов на свадебные церемонии, о котором мы говорили выше. Аналогичным образом многомиллионные вечеринки по случаю совершеннолетия, организуемые богатейшими семьями, «подняли планку» расходов на подобные мероприятия со стороны семей, стоящих чуть ниже на лестнице доходов. Сегодня дети в семьях среднего достатка будут разочарованы, если к ним на именины не придет профессиональный артист – клоун или фокусник.

Забота об относительном социальном статусе – непреложный факт человеческой природы. Ни один биолог не усомнится в важности этого фактора для человеческой психологии, ибо сравнительное положение особи в среде себе подобных служит лучшим прогнозом ее репродуктивного успеха. Люди, безразличные к собственному статусу в его относительном выражении, были бы плохо подготовлены к конкурентным условиям, в которых происходила эволюция человека. Чуть поразмыслив, мало кто из родителей захочет полностью оградить детей от честолюбивых устремлений.

Впрочем, если статусные соображения и являются важным компонентом человеческой психологии, то не все они имеют благоприятные последствия.

4. Статусные соображения толкают нас к расточительности даже тогда, когда все мы хорошо информированы и ведем себя вполне рационально

Чарльз Дарвин, великий британский натуралист, находился под сильным интеллектуальным влиянием Адама Смита и других экономистов. Дарвин отмечает: как бы следуя «теории невидимой руки», конкуренция в природе, подобно рыночной конкуренции, обеспечивает преимущество как отдельным особям, так и целым сообществам. Например, острое зрение делает ястребов более успешными – как отдельную птицу, так и всю их популяцию. Тем не менее, Дарвин заметил, что многие особенности строения и поведения выгодны отдельным особям – в ущерб всему сообществу. Если биологический успех обусловлен сравнительной позицией – как почти всегда получается в конкурентной борьбе, – то в природе возникает «статусная гонка вооружений», причем весьма расточительная. Возьмем, например, оленей вапити (Cervus canadensis), чьи рога достигают одного метра в размахе и весят до 20 кг. Мешая оленям двигаться в лесной чаще, эти громоздкие украшения повышают для них риск стать добычей хищников, в частности – волков. Почему же естественный отбор не благоприятствует уменьшению оленьих рогов? Дарвин объясняет этот тем, что крупные рога развились у них потому, что олени – полигинный вид (т. е. самцы живут со столькими самками, скольких смогут удержать). Но если одному самцу достается несколько самок, то другим – ни одной. Вот почему олени жестоко сражаются друг с другом за самок. Мутации, приводившие к увеличению рогов, быстро распространялись в популяции, поскольку самец с более ветвистыми рогами имел больше шансов на победу. Олень с меньшими рогами был бы не столь уязвим для хищников, но имел бы меньше шансов передать свои гены следующему поколению.

Большие рога: хороши для одного самца, но плохи для группы оленей

Фотография: Duke Coonrad.

Оленям как виду было бы лучше, если бы рога каждого животного были вполовину меньше. Каждая схватка завершалась бы, как и прежде, но для хищников олени стали бы менее уязвимыми. Неэффективность «статусной гонки вооружений» в природе подобна неэффективности гонки вооружений в человеческих сообществах.

Этот важный момент пока не нашел в мире должного понимания. В книге, вышедшей в 2011 г., я провожу параллель между гонкой вооружений в человеческом обществе и эволюционными силами, породившими оленей с большими рогами. Как только книга была опубликована, в журнале «Slate» появилась рецензия, автором которой был Джон Уитфилд. Заголовок рецензии не предвещал ничего хорошего: «Рогатые либертарианцы: книга Роберта Фрэнка “Дарвиновская экономика” ошибочно трактует эволюцию». Уитфилд представил свое возражение: если бы для оленей большие рога были опасными, то естественный отбор давно бы решил эту проблему, отбраковав носителей слишком тяжелых статусных украшений. Однако данное возражение, на мой взгляд, игнорирует логику, объясняющую, почему такого рода «гонка вооружений» является расточительством. Гонка вооружений в человеческом обществе имеет объективные ограничения, поскольку население страны, тратящей все доходы на оружие, обречено голодать. Аналогично гонка вооружений в природе (вокруг величины рогов) также ведется в известных пределах. Мы не встречаем оленей с рогами шириной в 10 м и весом в 200 кг, ибо такие животные не смогли бы поднять носа от земли, а тем более – сражаться за самок. Однако тот факт, что гонкам вооружений присуще самоограничение, не означает, что бомбовые арсеналы – это не расточительство или что метровые рога полезны оленям как совокупности особей. Если бы олени как-то договорились уменьшить величину рогов наполовину, то им всем жилось бы гораздо спокойнее и безопаснее.

Этот довод справедлив как в отношении величины оленьих рогов, так и наших расходов на предметы, ценность которых сильно зависит от контекста. За известным пределом дополнительные расходы на особняки, вечеринки по случаю совершеннолетия, а также другие радости становятся чисто позиционными. А это означает, что они лишь подымают цену того, что считается приличествующим моменту. Поскольку значительная доля расходов в современной экономике является чисто позиционной, они – такое же расточительство, как гонка вооружений в ее общепринятом смысле.

Хотя позиционные проблемы ежегодно обходятся нам в триллионы долларов бесполезных расходов, у меня в связи с этим имеется для вас и хорошая новость.

5. Хорошая новость: путем несложных изменений в налоговом законодательстве многие расточительные статьи расходов можно уменьшить или исключить

Для того чтобы ограничить «позиционную гонку вооружений», животным не хватает когнитивных и коммуникационных способностей. В отличие от оленей люди способны договариваться о контроле над вооружениями (в том числе и позиционными). Мы слишком много тратим на особняки и вечеринки, поскольку у нас нет стимулов учитывать, как эти расходы влияют на соседей. Однако в налоговой системе есть простой, необременительный способ изменить эти стимулы. Мы могли бы отказаться от нынешнего прогрессивного подоходного налога в пользу еще более прогрессивного налога на потребление. Вот как я это мыслю. Люди будут декларировать свои доходы (как делают это сейчас) и показывать годовые сбережения (как это уже делается, когда освобождают от налогов пенсионные счета). Доходы граждан за вычетом сбережений составят величину их годового потребления, и эта сумма, минус значительный стандартный налоговый вычет, будет считаться налогооблагаемым потребле-нием. Так, семья, в течение налогового года заработавшая 100 тыс. долл. и сэкономившая 20 тыс. долл., покажет годовое потребление в размере 80 тыс. долл. Если ее «стандартный вычет» равен 30 тыс. долл., то налогооблагаемое потребление составит 50 тыс. долл.

Ставка налога, вначале низкая, по мере роста налогооблагаемого потребления будет неуклонно повышаться. Ставки нынешнего подоходного налога нельзя увеличивать слишком резко, так как это подавляет сбережения и инвестиции. Повышение предельных ставок налога на потребление будет, напротив, способствовать увеличению сбережений и инвестиций.

Многие обеспеченные люди полагают, что повышение налогов помешает им приобретать желаемое. Однако, как мы выяснили ранее, ситуация, когда меньше тратит один человек, резко отличается от ситуации, когда меньше тратят все. В стране с прогрессивным налогом на потребление даже самые обеспеченные граждане предпочтут Porsche 911 Turbo ценой 150 тыс. долл. автомобилю Ferrari Berlinetta F12, который более чем вдвое дороже. Однако в стране, где расходы сократятся у всех, владельцы Porsche будут выделяться своим автомобилем так же, как при нынешней налоговой системе это происходит с владельцами Ferrari.

У этой аргументации имеется еще одно важное измерение: прогрессивный налог на потребление обеспечит дополнительный доход, что поможет финансировать улучшение инфраструктуры. В рамках нынешней налоговой системы богачи могут позволить себе Ferrari, но вынуждены ездить по плохим дорогам. А ощущения водителя Ferrari на дороге, покрытой выбоинами, сильно уступают ощущениям водителя Porsche на ухоженном шоссе.

Моя основная идея такова. Относительно простое изменение налоговой политики, не требующее ни от кого болезненных жертв, позволит нам ежегодно инвестировать триллионы долларов в восстановление институтов и инфраструктуры. Именно благодаря этим институтам наши таланты и усилия переплавляются в карьерный успех, иначе говоря, создаются условия жизни, которыми мы, как граждане этой страны, могли бы гордиться. Эта идея многим покажется странной. Тем не менее аргументация в ее пользу является достаточно цельной, и ни одна из ее предпосылок не содержит противоречий.

Большая часть прироста доходов приходится на самый высокооплачиваемый слой людей, что стимулирует их приобретать все более дорогие особняки. Однако жизнь показывает, что увеличение особняков – по достижении известных границ – не делает их владельцев более счастливыми. Тем не менее погоня за внешними эффектами в высших слоях общества меняет систему координат, формирующую запросы следующих слоев, до самых нижних ступеней лестницы доходов. Растущее финансовое давление на семьи среднего достатка затрудняет им оплату расходных счетов; оно же препятствует росту государственных доходов. А это, в свою очередь, снижает качество государственных услуг и инфраструктуры.

Сегодня, вопреки увеличению доходов, даже богатые, в общем, мало что выиграли. Их возросшие расходы на автомобили и дома лишь подняли планку, определяющую уровень «достаточности» в подобных кругах, тогда как снижение качества общественных благ оказало значительное негативное воздействие на жизнь каждого. Однако наша удача в том, что крайне расточительная структура расходов, вызванная завистью к социальному окружению, может быть исправлена простым изменением налогового кодекса.

Кто-то возразит, что эти люди так богаты, что в решениях о расходах будут игнорировать прогрессивный налог на потребление. Однако это возражение противоречит фактам, а именно – тому, как богатейшие люди реагируют на завышенные цены. В Нью-Йорке, где стоимость квадратного метра жилья – одна из самых высоких в мире, даже мультимиллиардеры редко имеют квартиры площадью свыше 750 квадратных метров. Большинство таких людей до конца жизни останутся достаточно богатыми, чтобы купить целиком те здания, где расположены их квартиры. Но они этого не делают, возможно, потому, что высокие цены на недвижимость в Нью-Йорке сделали проживание в более скромных условиях социально приемлемым даже для супербогачей. Если бы эти же мультимиллиардеры жили, скажем, в Далласе, то без колебаний приобретали бы особняки площадью в 2000 квадратных метров.

Таким образом, следует ожидать, что прогрессивный налог на потребление подвигнет многих состоятельных граждан пересмотреть свои планы по перестройке особняков за 2 млн долл. Поскольку стоимость таких проектов после уплаты налогов окажется гораздо выше прежней, многие из этих богачей, возможно, передумают и попросят архитекторов показать, как выглядит более скромный проект – скажем, за 1 млн долл.

Удовлетворившись более скромными проектами, эти люди, возможно, ожидали бы от них меньшего эффекта, чем от более дорогостоящих мер, планировавшихся изначально. Однако мы видели, что ситуация, когда меньше тратит один человек, отличается от ситуации, когда меньше тратят все окружающие. Таким образом, если расходы снижают все, то сегодняшние меньшие затраты обеспечат тот же эффект, что вчерашние, хотя они и были выше. Еще важнее то, что прогрессивный налог на потребление обеспечит дополнительный доход, который позволит нам оплачивать более качественные общественные услуги.

В этом и заключается «финансовая алхимия» прогрессивного налога на потребление. Ограничив многие, в основном непродуктивные «каскады расходов», этот налог извлекал бы новые деньги буквально «из воздуха».

Кто-то опасается, что прогрессивный налог на потребление подорвет стимулы к упорному труду и инвестициям в будущее. Однако мысль Дарвина о поступательном развитии жизни предполагает иное: никакие изменения в законах или налоговой политике не отменят человеческого стремления к прогрессу. Однако прогресс – понятие почти относительное, включающее стремление превзойти соперников. И прогрессивный налог на потребление не меняет того факта, что человек, больше других зарабатывающий, имеет право больше других и потратить.

Кого-то беспокоит то, что прогрессивный налог на потребление затруднит жизнь людям, испытывающим особую слабость к уникальным вещам. Однако этот налог никак не уменьшил бы разнообразие предметов, которыми мы можем владеть. В Нью-Йорке число квартир в пентхаусах с видом на Центральный парк отнюдь не бесконечно, и хотя прогрессивный налог на потребление уменьшит сумму, которую желающие смогут предложить за квартиры, это не изменит результаты торгов, победителями которых окажутся те же категории граждан, что и всегда.

Однако прогрессивный налог на потребление уменьшит долю национального дохода, идущую на потребление, и увеличит долю капиталовложений. Экономический рост, вызванный расширением инвестиций, увеличит будущие доходы. Следовательно, будущий размер потребления, по сравнению с нынешним размером, хотя и уменьшится как доля в национальном доходе, на деле (в абсолютном выражении) все же увеличится. Поэтому даже граждане, считающие, что степень нашего удовлетворения сильнее зависит от уровня абсолютного, нежели относительного потребления, могут в этом смысле ничего такого не опасаться.

Кое-кто возражает против прогрессивного налога на потребление по той причине, что он легитимирует базовые инстинкты, такие как ревность и зависть, учитывать которые при выработке государственной политики не принято. Вот что говорит об этом сторонник либертарианской политики экономист Дональд Будро:

Я понимаю озабоченность людей их относительным социальным статусом, но не считаю, что она непременно должна воплощаться в политике правительства. Мне очевидна естественная предубежденность населения к иностранцам (т. е. к людям, чьи обычаи, язык и внешний облик резко отличаются от национальных стереотипов), но я не хочу, чтобы государственная политика опускалась до уровня пережитков родоплеменных отношений.

Будро и его единомышленники отвергают политику, основанную на статусных соображениях, по той же причине, по которой они не пустили бы в политику, например, деятелей с садистическими наклонностями.

Я понимаю, что у нас есть причины ограждать детей от чувства зависти к успехам ближнего. Однако статусные соображения гораздо менее вызваны чувством зависти, нежели тем простым фактом, что многие существенные жизненные блага распределяются в зависимости от социального положения. Широкие панорамы открываются из окон немногих домов, и имена их будущих владельцев точнее всего определяются их сравнительными доходами.

Еще важнее то, что источником суждений о качестве товаров и услуг – суждений, постоянно стимулирующих потребительский спрос, – является социальный контекст. То, что эта мысль не нашла еще широкого понимания, я выяснил несколько лет назад из разговора за обедом накануне моей лекции. Мы с двумя коллегами по факультету ожидали четвертого участника, который вскоре подкатил к ресторану на новеньком седане Lexus. Когда мы сели за стол, владелец машины без особого повода заявил, что ему безразлично, на чем ездят соседи и коллеги. Поскольку мы с этим джентльменом были давно знакомы и часто беседовали, его слова показались мне вполне искренними.

Я поинтересовался, почему он предпочел седан Lexus более дешевому, но столь же надежному седану Toyota (того же производства). Коллега ответил, что его привлекло качество – такие вещи, как материал внутренней отделки, приятный звук закрытия дверей, и т. д. Особую гордость вызывала работа двигателя, столь тихая и плавная, что инструкция предостерегала водителя от попытки вновь запустить работающий мотор.

Таких привлекательных свойств его прежний автомобиль не имел, пояснил коллега. Тогда я поинтересовался возможной реакцией общества на этот устаревший аппарат, если бы можно было с помощью «машины времени» вернуться на нем в 1935 г. Люди той эпохи, ответил коллега, не раздумывая, были бы восхищены красивым автомобилем с надежной системой управления, роскошной отделкой салона и нереально бесшумным двигателем.

Затем мы прикинули, как могла бы выглядеть математическая модель, формализующая спрос на качественные автомобили. Получалось, что разумная модель предполагает сопоставление характеристик любых автомобилей, доступных покупателю на данной территории. Машины, оцененные в ходе такого сравнения положительно, имели бы в глазах потребителя высокое качество, заслуживающее ценовой премии. Однако эта математическая модель, как мне представляется, была бы, в сущности, идентична модели, основанной на желании потребителя иметь не качество как таковое, а скорее возможность превзойти – или хотя бы оказаться не хуже – своих друзей и соседей.

Очевидно, что эти два – по сути, несовпадающие – желания порождают в нас противоположные субъективные оценки. Требовать качества как такового – значит быть взыскательным покупателем. Стремиться превзойти друзей и соседей – значит демонстрировать пустое и глупое тщеславие.

Я заметил, что эта беседа неожиданно вылилась в более интересный для всех разговор о типах поведения, задаваемого контекстом. Оказалось, что мы охотно обсуждаем поведение, связанное с субъективным восприятием качества, но без энтузиазма говорим о поведении, диктуемом чувством зависти и желанием превзойти ближнего.

Итак, мы можем ввести прогрессивный налог на потребление, не возбуждая этим предосудительных чувств, таких как ревность или зависть. Этот налог является привлекательным по чисто практическим соображениям.

Если мы продолжим нынешний курс, то дальнейший рост неравенства доходов вызовет «каскады расходов», которые превзойдут все, что было до сих пор. Особняки будут становиться все помпезнее, свадебные церемонии – все расточительнее, а семьи будут тратить на это все больше ресурсов, заслуживающих лучшего применения.

Хотя за прогрессивный налог на потребление я выступаю уже многие десятилетия, мы, похоже, к его введению не приближаемся. В самом деле, практически нет шансов, что в этом году Конгресс хотя бы обсудит (не говоря о том, чтобы принять) законопроект о таком налоге. И даже если бы законодатели, к общему удивлению, уже сегодня утвердили прогрессивный налог на потребление, то в настоящий момент было бы разумнее его не принимать.

Причина – в том, что затяжные последствия Великой рецессии удерживают совокупные расходы ниже уровня, необходимого для поддержания занятости для всех, желающих работать. В идеальном мире мы бы отреагировали на этот недостаток, занявшись давно назревшим обновлением устаревшей инфраструктуры. В отсутствие же таких дополнительных вложений, поощрение (пусть даже расточительных) расходов на потребление – это все же лучше, чем ничего. Уже само обещание ввести прогрессивный налог на потребление приведет к дополнительным частным расходам на сотни миллиардов долларов. Строительство больших особняков не сделает богачей счастливее, но создаст рабочие места для безработных архитекторов, каменщиков и плотников.

Вводимый постепенно, по мере возвращения экономики к состоянию полной занятости, прогрессивный налог на потребление изменит со временем структуру национальных расходов. Доля, расходуемая на предметы роскоши, будет постепенно снижаться, а доля, идущая на инвестиции, – постепенно расти. Реализованный таким образом, прогрессивный налог на потребление не уменьшит количества рабочих мест, но лишь изменит структуру задач, выполнить которые общество считает необходимым.

Если прогрессивный налог на потребление столь полезен, то почему он еще не введен? В каком-то смысле мы его ввели, ибо свыше 90 % американцев ограничивают свои сбережения с отложенной выплатой налогов (tax-deferredsavings) потолком, установленным для дополнительных пенсионных счетов. Для этих домохозяйств текущие стимулы к расходованию средств являются в основном такими же, какими бы они были при прогрессивном налоге на потребление. Однако домохозяйства, получающие наивысшие доходы, способны накапливать гораздо больше средств, чем это предусмотрено потолком для дополнительных пенсионных счетов. А поскольку расточительство именно таких домохозяйств провоцирует упомянутые «каскады расходов», то получается, что действующая налоговая система ничем не поощряет сдержанности с их стороны. Таким образом, вопрос «Почему до сих пор полностью не введен прогрессивный налог на потребление?» остается без ответа.

Этот вопрос я обсуждал в разных аудиториях. Корнеллский университет часто приглашает меня выступить перед его бывшими выпускниками по всей стране, и я всегда объясняю, почему переход от прогрессивного подоходного налога к прогрессивному налогу на потребление был бы для каждого наилучшим решением. Отклики участников обсуждения (из которых очень многие регулярно слушают National Public Radio) сводятся к следующему: «Идея весьма привлекательна, но шансы заинтересовать ею консервативную часть общества – практически нулевые».

Эта оценка представляется мне излишне пессимистичной. Время от времени я выступаю перед образованной публикой в американской глубинке, и многие убежденные консерваторы, стоит им выслушать все доводы в пользу прогрессивного налога на потребление, довольно быстро переходят в лагерь его сторонников. (Разумеется, этого легче добиться на форумах выпускников, чем в политических дебатах, где основным форматом общения является обмен тридцатисекундными репликами.)

Помню случай, произошедший в 1997 г., через неделю после выхода статьи, где я описывал прогрессивный налог на потребление. По почте мне пришел увесистый конверт, отправителем которого был профессор Милтон Фридман, этот «святой покровитель» консерваторов, ратующих за ограничение прерогатив государства. Профессор сообщал, что с интересом прочел мою статью, но не разделяет уверенности в том, что правительство должно собирать (в виде налога) и расходовать еще больше средств. (Учитывая, что это писалось на втором президентском сроке Билла Клинтона, когда государственный бюджет постепенно становился профицитным, такое мнение вполне объяснимо.) Однако далее Фридман пишет: «Если правительству понадобится дополнительный доход, то самым эффективным способом его повышения, безусловно, является прогрессивный налог на потребление». Кроме письма, в конверте оказалась копия статьи, опубликованной в «American Economic Review» в далеком 1943 г. Автор статьи, Милтон Фридман, доказывал, что прогрессивный налог на потребление стал бы лучшим способом финансирования военных усилий США.

В 1995 г. появилось дополнительное подтверждение того, что прогрессивный налог на потребление может получить поддержку от обеих политических партий. Сенаторы Пит Доменичи (Республиканская партия, штат Нью-Мексико) и Сэм Нанн (Демократическая партия, штат Джорджия) выступили с законопроектом, предлагавшим налоговые льготы применительно к любым (без ограничений) суммам сбережений, которые, в сущности, были идентичны предлагаемому мною налогу. В тот раз постановке законопроекта на голосование помешали баталии вокруг федерального бюджета, но никто не посчитал эту идею излишне радикальной.

Вопреки почти всеобщей оппозиции к учреждению новых налогов, в 2012 г. два видных ученых из Американского института предпринимательства, аналитического центра с консервативным уклоном (Вашингтон, округ Колумбия), опубликовали книгу, где воспевались достоинства прогрессивного налога на потребление. Авторы – экономисты Алан Виард и Роберт Кэрролл – не упоминают о его способности уменьшить «каскады расходов». Этот налог нравится им тем, что с его помощью они надеются (и справедливо) стимулировать столь необходимые сбережения и инвестиции. Однако прогрессивный налог на потребление – еще более эффективный политический инструмент, чем им представляется.

В общем, время списывать прогрессивный налог на потребление как политически нереальный еще не настало.

До начала глубокого финансового кризиса американский Конгресс, вероятно, не станет всерьез рассматривать прогрессивный налог на потребление. Однако, учитывая, что десятки миллионов беби-бумеров скоро отправятся на пенсию, подобный кризис становится лишь вопросом времени. И когда в ближайшем будущем нам понадобятся дополнительные доходы, мы предложим правительству готовое решение: прогрессивный налог на потребление.

Если налог будет введен, то через несколько лет американцы к нему привыкнут и поймут, как нам повезло, что прежняя структура расходов была столь расточительной. Тогда без болезненных жертв с чьей-либо стороны мы сможем осуществить долгожданные инвестиции, которые принесут громадную пользу каждому из нас.

Это и есть та «счастливая возможность», которую мы с вами не должны упустить!

 

Глава 8

Умение быть благодарным

В романе «Паломар» (1983) писатель Итало Кальвино передает мысли своего героя, оказавшегося на средиземноморском пляже. Прогуливаясь вдоль прибоя, герой приближается к туристке, загорающей с открытой грудью, и, не желая вторгаться в ее личное пространство, быстро обращает взор в сторону моря., Однако, миновав женщину, он понимает, что, отвернувшись, невольно солидаризировался с мнением (которое сам же презирает), будто вид обнаженной груди является чем-то непристойным.

Поэтому, возвращаясь назад, герой меняет тактику. Проходя мимо женщины во второй раз, он смотрит прямо перед собой, изображая отсутствие интереса, как если бы он был не мужчиной, а, скажем, морской чайкой. Однако в следующий миг герой решает, что и эта позиция – некорректна. Теперь он опасается, что своим безразличием к ее груди уподобил женщину бездушному предмету.

Тут герой поворачивает назад и вновь приближается к женщине, взором пытаясь изобразить нейтральность и объективность. Однако, проходя мимо, он начинает опасаться, что женщина истолкует его равнодушный взгляд как знак мужского превосходства. Все еще надеясь исправить впечатление, герой предпринимает последнюю попытку. «На сей раз взгляд его, порхая по пейзажу, задержится с почтением ненадолго на ее груди и тут же поспешит вовлечь ее в порыв расположения и благодарности, которые он ощущает ко всему – к солнцу, небесам, корявым соснам, дюнам, песку и скалам, водорослям, облакам, миру, обращающемуся вокруг вот этих шпилей в ореолах света».

На этот раз женщина вскакивает и, накинув на себя одежду, в раздражении удаляется. Не без сожаления герой заключает, что «мертвый груз традиции безнравственного поведения мешает по достоинству оценивать и просвещеннейшие побуждения».

В своей озабоченности мнением окружающих герой романа не одинок. По той же причине люди, пользующиеся любовью и уважением себе подобных, не только более счастливы, но и более успешны, – в том числе и потому, что почти все великие истории экономического успеха являются плодами коллективных усилий. Большинство из нас дорожит пользой сотрудничества с талантливыми коллегами, но, поскольку одаренные личности, способные эффективно работать в команде, достаточно редки, в своем выборе партнеров они обычно весьма избирательны. Реноме надежного члена команды – большое экономическое преимущество, но этот статус нужно еще заслужить. Если человек ненадежен, то мало кто захочет включить его в свою команду.

Очевидно, что талант и трудолюбие – положительные качества всякого командного игрока, и члены элитных команд почти всегда обладают ими в избытке. Однако одних этих качеств недостаточно. Успешное сотрудничество предполагает еще и умение доверять коллегам, т. е. полагать, что они поставят интересы команды выше личных интересов даже тогда, когда никто их не контролирует. Таким образом, попадание в элитную команду в большой мере зависит от личностных характеристик кандидата.

В моделях человеческого поведения, выстроенных многими экономистами, оценка личностных характеристик большого смысла не имеет. Эти модели предполагают, что люди руководствуются рациональными и корыстными интересами (в узком смысле слова). В рамках таких моделей Homo economicus готов жульничать, но только если надежда на обогащение достаточно высока, а вероятность наказания достаточно низка. Соответственно, тот факт, что некто слывет честным человеком, говорит лишь о том, что он проявляет осмотрительность. Отсюда не следует, утверждают эти экономисты, что человек не станет жульничать, когда его никто не проконтролирует.

Действительно, корыстный интерес – важный (возможно, наиболее важный) фактор человеческого поведения. Каждое увеличение штрафа за превышение допустимой скорости движения заставляет автомобилистов ездить осторожнее. Когда растут цены на топливо, люди снижают температуру в жилищах и покупают более экономичные автомобили. Однако корыстный интерес – не единственный значимый мотив человеческого поведения. Например, люди, обедающие в ресторанах, где больше никогда не появятся, оставляют чаевые стандартного размера. Они анонимно жертвуют средства на благотворительность и часто возвращают потерянные кошельки с деньгами.

Разумеется, всякий, желающий создать эффективную команду, сочтет весьма полезной возможность заранее предугадать, поставит ли потенциальный кандидат свои личные интересы выше групповых, когда никто за ним не наблюдает. Возможны ли такие прогнозы? Рассмотрим простой мысленный эксперимент:

Представьте, что вы вернулись с многолюдного концерта и обнаружили потерю 10 тыс. долл. наличными. Деньги лежали в конверте с вашим именем и адресом, а конверт, очевидно, выпал из кармана пальто, когда вы были на концерте. Знаете ли вы человека (не связанного с вами узами родства или брака), который, по вашему мнению, способен вернуть вам потерянный конверт с деньгами?

Того, кто найдет ваш конверт, подстерегает «великий соблазн». Это – редкий шанс оставить деньги себе, почти не рискуя быть разоблаченным и наказанным. Однако большинство респондентов утверждают, что знают человека, который обязательно вернул бы найденные деньги. Чаще всего люди, которых называют респонденты, являются их близкими друзьями. Крайне маловероятно, чтобы респонденты раньше наблюдали, как их друзья ведут себя в подобных обстоятельствах. Откуда же у респондентов такая уверенность в собственных прогнозах? На расспросы они отвечают, что знают своих друзей достаточно хорошо, чтобы уверенно предсказать их отвращение при самой мысли о присвоении денег.

Интуитивные ощущения, лежащие в основе подобных суждений, подтверждаются реальными фактами. Томас Гилович, Деннис Риган и я проводили психологические эксперименты, в ходе которых испытуемым была предложена игра, где они могли жульничать, не рискуя быть разоблаченными. В начале эксперимента эти (прежде не встречавшиеся) люди в течение получаса общались в группах по три человека. Затем испытуемые отдельно друг от друга заполняли две анкеты, по одной на каждого из двух других членов группы. В анкетах испытуемые отвечали на вопрос, готовы ли они сами жульничать в несложной игре с небольшими денежными ставками, а также прогнозировали возможное поведение партнеров. В реальности испытуемые жульничали менее чем в четверти случаев, однако в отношении партнеров точность их прогнозов составляла почти 60 %.

Если окружающие способны адекватно судить о человеке по его личностным характеристикам, то, возможно, наилучший способ прослыть в обществе надежным человеком – это в действительности стать таковым. Как давно заметили психологи, привычка формирует характер, т. е. нужные черты характера воспитываются путем частого повторения необходимых действий. Если бы вы хотели сделаться желанным игроком в составе любой команды, то какие черты характера стали бы в себе воспитывать? Это – важный вопрос. Моих студентов я предупреждаю, что во «взрослой жизни» руководители, от которых будет зависеть их карьера, захотят, на всякий случай, иметь свое мнение о том, возвратит ли данный сотрудник найденный им конверт с 10 тыс. долл.

Студентам я советую помнить о том, что их отношение к фактору удачи может повлиять на их реноме в глазах окружающих. Случайные события играют важную роль в карьере всякого человека, поэтому люди, объясняющие свои успехи одними личными заслугами, почти наверняка претендуют на более важное место в любой команде, чем они заслуживают, что вряд ли придаст им популярности в глазах партнеров. Как писал Адам Смит: «Человек, оценивающий себя настолько, сколько он действительно стоит и не больше, вызывает у других людей как раз такое уважение, какое желает заслужить. Он ведь требует только должного и вполне удовлетворяется таким требованием».

Я также напоминаю студентам, что в большинстве культур (особенно на Западе) амбиция как личное качество приветствуется и что члены успешных команд, как правило, этим качеством обладают в избытке. В то же время в большинстве культур принято считать, что за известными пределами амбиция может стать контрпродуктивной. Когда желание успеха бывает чрезмерным, оно заставляет людей ставить личный интерес выше интересов общего дела. Порой ощущение, что некто «слишком амбициозен», бывает порождено завистью или ревностью, но даже в отсутствие подобных эмоций чрезмерно амбициозные люди способны дестабилизировать сплоченную команду.

Например, многие полагают, что по этой причине и был уволен со своего поста Скотт Форстолл, старший вице-президент компании Apple. В свое время он был «главным архитектором» операционной системы iOS, обеспечивающей работу таких устройств, как iPhone и iPad, быстрый рост продаж которых сделал компанию Apple самой прибыльной в мировой истории. Скотт Форстолл, давний протеже сооснователя Apple Стива Джобса, получил всемирное признание как яркий инженерный гений; порой его даже прочили в гендиректоры компании. Тем не менее почти все СМИ, представляя Форстолла в зените славы, отмечали его необычайную амбициозность. По сведениям «Bloomberg Business», сотрудники конфиденциально описывали его как руководителя, ставящего себе в заслугу коллективные достижения и отрицающего вину за коллективные неудачи». Когда в октябре 2012 г. Форстолл был уволен, Тим Кук, глава компании Apple, объяснил этот шаг необходимостью сохранения корпоративной культуры, основанной на принципе сотрудничества.

Влияет ли готовность признать роль окружающих – т. е. признать, что своим успехом вы отчасти обязаны тому, что сделано другими, – на вашу привлекательность как члена команды? Я полагаю, что да. В этом меня убеждает опыт работы с Беном Бернанке (бывшим председателем ФРС), с которым мы были соавторами вводного курса по экономической теории. Безусловно, Бен Бернанке – самый успешный экономист, с которым мне посчастливилось сотрудничать. Он был не только главой ФРС, но и редактором авторитетного журнала «American Economic Review», а также многие годы возглавлял экономический факультет Принстонского университета, который высоко котируется в мире. На этих постах Бен оказался чрезвычайно успешным не только благодаря своему интеллекту и трудолюбию (черты, характерные для многих экономистов), но и ряду других достоинств, встречающихся гораздо реже.

Еще до выхода нашего с Беном учебника я на многих конференциях встречал экономистов из Принстонского университета. Когда выяснялось, что мы с Беном – соавторы, они неизменно (и вполне добровольно) вспоминали, каким он был чудесным руководителем факультета. Знающие люди подтвердят, что университетская профессура редко высказывается о руководстве в столь восторженных тонах.

В большинстве случаев деканами факультетов маститые ученые становятся неохотно – и большого усердия на этих постах не проявляют. Такого рода начальники редко вызывают у подчиненных сильные эмоции. Однако порой руководители энергично берутся за переустройство факультетов, и в большинстве случаев реакция профессуры оказывается негативной. Как член руководства Принстонского университета Бернанке был чрезвычайно активен; он зачислил в штат факультета с дюжину молодых преподавателей. Тем не менее его деятельность не породила негативных реакций, часто сопутствующих решениям об обновлении профессорско-преподавательского состава.

Хотя в любом академическом собрании – пусть даже состоявшем из выдающихся ученых – Бен зачастую был самым ярким интеллектуалом, он никогда не претендовал на то, чтобы окружающие воспринимали его именно так. Понимая, что передовые идеи тем скорее получат признание, чем больше людей будут причастны к их разработке, он всегда подчеркивал конструктивную роль коллег в научных достижениях.

Несомненно, этими качествами объясняется не только его умение обеспечить поддержку своих небесспорных кадровых решений в Принстонском университете, но и способность убедить в собственной правоте (скептически настроенных) коллег в руководстве ФРС в период после финансового кризиса 2008 г. Многие члены Совета управляющих ФРС с симпатией прислушивались к мнению сторонников жесткой экономии. Последние утверждали, что лучшим способом восстановить доверие инвесторов окажется ужесточение денежной политики и повышение банковских ставок. К счастью, одной из специализаций Бена была история Великой депрессии, и ее анализ убедил его в том, что строгая экономия будет не только бесполезной, но еще углубит рецессию. Учитывая, что совокупные расходы в стране остаются ниже уровня, необходимого для восстановления занятости, утверждал Бернанке, экономика нуждается в мощных налоговых и монетарных стимулах. Бен не мог обеспечить экономике налоговые стимулы, которыми распоряжался Конгресс, соглашавшийся лишь на умеренные шаги. Однако Бернанке убедил многих (вначале сопротивлявшихся) коллег по ФРС поддержать его идею крупнейшей денежной экспансии, какую когда-либо предпринимал Центральный банк. Сегодня большинство специалистов по макроэкономике согласны с тем, что лишь вмешательство Бена Бернанке не позволило Великой рецессии стать более глубокой и едва ли не хронической.

И финальный штрих к портрету Бена: в экономической литературе имена соавторов книг и статей традиционно приводятся в алфавитном порядке. Последуй мы этой традиции, профессиональный авторитет Бена обеспечил бы книге дополнительные тиражи. Однако Бен настоял, чтобы мое имя назвали первым. Иначе будет несправедливо, пояснил Бен, так как сам он вошел в проект уже после того, как я сформулировал основную концепцию книги и написал (в черновом варианте) задуманные мною главы по микроэкономике.

Сформулировать черты, делающие человека привлекательным членом команды, – довольно сложная задача. Однако все мы согласимся с тем, что люди, приписывающие себе непомерные заслуги, вызывают обоснованный скепсис, а счастливчики, отрицающие роль удачи в успехе, чаще всего претендуют на большее, чем им положено.

Как окружающие реагируют на таких людей? Чтобы ответить на этот вопрос, я провел онлайн-исследование, предложив двум группам испытуемых прочесть две противоположные версии интервью с Гарольдом Джонсоном, весьма успешным предпринимателем в сфере биотехнологий. Это интервью было представлено как отрывок из передачи «60 Minutes», однако в действительности Гарольд Джонсон – фиктивный персонаж. Все подробности его биографии являются полностью вымышленными.

Тексты этих интервью по моей просьбе написала Кир-стен Сарачини, друг семьи и будущий магистр искусств, изучающая литературу по программе Корнеллского университета. Я попросил ее изобразить Джонсона пусть и не очень симпатичным, но компетентным и уверенным в себе человеком. Исключая последний абзац, обе версии интервью были идентичны. Совпадавшие части интервью имели следующий вид:

Вопрос: Как мы знаем, в Университете штата Огайо вы занимали административный пост. Не могли бы вы коротко рассказать о том, как возглавили H. J. Institute?

Ответ: На административную должность в Колумбусе (столица штата Огайо) я устроился, чтобы бесплатно изучать химию в местном университете. Когда работы было немного, а сотрудники не обращали на меня внимания, я доставал учебники, спрятанные под грудами почтовых конвертов. Так все это начиналось. В конце концов, из Университета штата Огайо я вышел бакалавром наук (BS) в области биохимии и продолжил учебу в Йельском университете, где защитил диссертацию (PhD) по фармакологии. Вы, вероятно, знаете, что там расходы на обучение разрешено покрывать за счет подработки – скажем, обучая первокурсников умению, не спалив себе волосы, зажечь горелку Бунзена.

За время учебы в Йельском университете я опубликовал ряд статей, поэтому в Гарварде ко мне и моей работе проявили интерес. У меня также возникла заинтересованность, и за 10 лет я прошел все этапы академической карьеры: начальный энтузиазм – профессорская кафедра – итоговое разочарование. Так для меня прошли 1990-е годы. Затем я получил престижную работу в системе Национальных институтов здравоохранения, где у меня была собственная исследовательская группа. Мы изучали потенциал реакции в возбуждаемых нейронах, но вскоре я отвлекся на другой проект (исследование матричной РНК). Система Национальных институтов здравоохранения проявила некоторый интерес, но она тянула с утверждением проекта, с его финансированием и т. п., так что по истечении контракта я оттуда ушел.

Мы с партнером основали H. J. Institute вскоре после того, как я выступил на конференции в Беркли. После доклада к нам обратилась группа инвесторов с готовым бизнес-планом, позволявшим менее чем за год привлечь 20 млн долл., чтобы создать лаборатории и нанять компетентных сотрудников. Примерно через три года у нас уже был патент, заинтересовавший ряд фармацевтических компаний, которые заплатили за него хорошие деньги. Благодаря этому мы вместо метания по рынку занялись по-настоящему вдохновляющей работой, и с тех пор высоко держим интеллектуальную планку.

В последнем абзаце интервью (которое я называю «версией с акцентом на мастерстве») Джонсон подчеркивал, что успех его компании объясняется сочетанием высокой квалификации и упорного труда:

Однако успех не приходит сам собой. Мы много трудились, и важными факторами, несомненно, были интуиция и рыночный опыт моего партнера. Однако многие работают упорно, и многим дипломированным специалистам не чуждо интуитивное понимание рынка. Реальные достижения нашей лаборатории стали результатом высоких технологий – и, вероятно, единственным, кто мог все это обеспечить, был ваш покорный слуга.

В другой версии (которую я называю «версией с акцентом на везении») Джонсон не говорит о своем мастерстве и трудолюбии. Зато он отмечает, что компания, вероятно, не добилась бы такого успеха, если бы не ряд событий, которые можно считать фактором везения:

Мы упорно работали, но нам еще и повезло. Я смог выступить на конференции в Беркли только потому, что в последний момент не прибыл ожидавшийся докладчик. Если бы присутствовавшие инвесторы не увидели в нас никакой перспективы, то я не уверен, что мы смогли бы совершить реальные открытия.

Эти две версии были розданы двум группам из примерно трехсот испытуемых, набранных с помощью онлайн-сервиса Mechanical Turk. Одна группа читала только версию с акцентом на везении, другая – только версию с акцентом на мастерстве. Инструкции, предпосланные эпизодам из интервью, одинаковым для каждой версии, выглядели следующим образом:

Ниже дан отрывок из передачи «60 Minutes», где Морли Сейфер (Morley Safer), берет интервью у Гарольда Джонсона, соучредителя и гендиректора фирмы «H. J. Institute», в 2013 г. признанной «компанией года» по версии журнала «Biotechnology Magazine». После прочтения отрывка просим вас ответить на несколько вопросов, представленных на следующей странице.

Эти вопросы, а также пояснения к ним звучали следующим образом:

По каждому из вопросов укажите вероятность событий, о которых вы говорите в своих ответах, поставив метку на приведенной внизу 10-балльной шкале. Над каждой меткой укажите соответствующий балл (например, 7,6).

1. Если бы Вы возглавляли гораздо более крупную компанию, чем компания Джонсона, и имели возможность нанять его в качестве старшего вице-президента, какова была бы вероятность такого решения?

2. Какова, на Ваш взгляд, вероятность того, что Гарольд Джонсон согласился бы со следующим утверждением: «Доброта к людям – важное качество»?

3. Если бы Вы и Гарольд Джонсон были соседями, то какова, на Ваш взгляд, вероятность того, что Вы с ним стали бы близкими друзьями?

Задавая эти вопросы, мы исследовали отношение испытуемых к успешному предпринимателю, обусловленное его рассказом об успешной карьере. Обе версии были одинаковыми в основной части, состоявшей более чем из 300 слов, а отличались последним абзацем, содержавшим менее 60 слов. В последнем абзаце «версии с акцентом на мастерстве» Джонсон объясняет успех глубокими знаниями и большим трудолюбием – весьма правдоподобная трактовка, против которой разумные люди не станут возражать. Не стали бы они возражать и против финального абзаца другой версии – «с акцентом на везении», где Джонсон признает, что успехом он отчасти обязан и фортуне.

На первый взгляд, у испытуемых не было причин по-разному отвечать на поставленные вопросы. Однако моя гипотеза состояла в том, что испытуемые, прочитавшие интервью «с акцентом на везении», отнесутся к Гарольду Джонсону в общем и целом благосклоннее, чем прочитавшие интервью «с акцентом на мастерстве». В пилотном исследовании, где испытуемыми были студенты МВА, именно это и обнаружилось. На каждый из трех вопросов испытуемые, прочитавшие версию с акцентом на везении, давали ответы, оказавшиеся для Гарольда Джонсона гораздо более благоприятными, чем ответы тех, кто прочел версию с акцентом на мастерстве.

В дальнейшем исследовании (на этот раз – с участием испытуемых, набранных через Интернет) различия в ответах были меньшими и не столь последовательными. По вопросу о приеме Джонсона на работу респонденты-женщины в версии с акцентом на везении показывали в среднем более высокую вероятность положительного ответа, чем в версии с акцентом на мастерстве. В группе респондентов-мужчин ситуация была противоположной. Когда же ответы на этот вопрос со стороны мужчин и женщин были объединены, то существенной разницы между реакциями испытуемых на обе версии интервью в среднем не обнаружилось. Разделив группу испытуемых на имеющих степень бакалавра (или выше) – и всех прочих, мы получили в ответах на тот же вопрос аналогичную картину. Более образованные респонденты показали большую вероятность найма Джонсона на работу в версии интервью с акцентом на везении, чем в версии с акцентом на мастерстве. Для менее образованных респондентов структура ответов была противоположной. Здесь, как и в предыдущем случае, различия оказались статистически незначимыми.

Ответы на второй и третий вопросы совпали с моими ожиданиями в гораздо большей степени. Как показано на рис. 8.1, испытуемые, читавшие интервью «с акцентом на везении», показали в среднем большую вероятность того, что они подружатся с Джонсоном, как и того, что он считает доброту к людям важным качеством (результаты были теми же, что и в предыдущем исследовании). По этим двум вопросам структура ответов была, по существу, идентичной для мужчин и для женщин, а также среди лиц с неодинаковым уровнем образования.

Поэтому, хотя различия были слабыми и непоследовательными, испытуемые, читавшие версию интервью, где Джонсон признавал роль удачи в успехе, в целом составили об этом человеке более благоприятное мнение. Они полагали, что с большей вероятностью подружились бы с ним и что ему, вероятно, свойственна доброта к людям. Это предполагает, что они восприняли Джонсона (каким он представлен в версии с акцентом на везении) как более привлекательного кандидата в члены своей команды. Данные результаты соответствуют общепринятому мнению, согласно которому скромность в известных пределах является положительным качеством.

Короче говоря: признание роли удачи в успехе отвечает вашим интересам хотя бы потому, что благодаря этому люди будут о вас лучшего мнения. Согласно объективным данным, вы почувствуете себя счастливее. И уже тот факт, что люди сочтут вас хорошим человеком, сделает вас привлекательным кандидатом в члены команды. А это, в свою очередь, повышает вероятность вашего материального процветания.

Как я уже отмечал, часто встречающееся у людей стремление приписывать свои успехи личным достоинствам и усилиям, а неудачи объяснять фактором невезения, иногда является инструментом психологической адаптации. Однако в целом я полагаю, что в наших интересах – занимать более реалистичные жизненные позиции. Подобно тому как признание роли удачи в успехе часто отвечает нашим интересам, большую пользу нам принес бы отказ от привычки списывать наши провалы на фактор невезения. Например, мне не стоило долгие годы оплакивать мою – преждевременно разрушенную – юношескую мечту стать игроком Высшей бейсбольной лиги.

Рис. 8.1. Средние значения ответов на вопросы о дружбе и доброте

Версия с акцентом на мастерстве/дружба: количество наблюдений: 301, среднее значение = 4,833887; версия с акцентом на мастерстве/доброта: количество наблюдений: 301, среднее значение = 5,704319; версия с акцентом на везении/дружба: количество наблюдений: 307, среднее значение = 5,511401; версия с акцентом на везении/доброта: количество наблюдений: 305, среднее значение = 6,47541.

В детстве меня интересовал только бейсбол. До последнего года, пока я по возрасту еще подходил для участия в соревнованиях Младшей лиги в Южной Флориде, все свободное время я посвящал тренировкам. По знакомству мне удалось устроиться – в качестве мальчика, подносящего мячи, – на главном стадионе штата. Там ежегодно проходила весенняя (из 10 матчей) показательная серия игр с участием знаменитой команды Brooklyn Dodgers. Целых два сезона мне посчастливилось часто находиться рядом с такими звездами бейсбола, как Пиви Риз, Рой Кампанелла и Сэнди Куфэ. С каким восторгом я слушал их рассказы о спортивных подвигах и как радовался каждому поощрению с их стороны! Тогда я был уверен, что бейсбол – мое призвание.

Однако в 13 лет меня увлекли мотоциклы, и, мечтая приобрести «двухколесного друга», я устроился работать, из-за чего пришлось отказаться от бейсбола. Два года спустя мотоциклы мне надоели, и я решил снова заняться бейсболом. К тому времени наша семья переехала, и я оказался вне системы подбора игроков в команду новой школы. Тем не менее, выйдя вновь на поле, я чисто принял все подачи, произвел меткие броски и успешно отбил большинство мячей. Увы, на следующий день я узнал, что в команду меня не возьмут.

Это меня потрясло, и долгие годы я сожалел о том, что по глупости забросил бейсбол. Я считал себя хорошим игроком и полагал, что, продолжая тренироваться, со временем попаду в высшую лигу.

Однако, приступив – как профессиональный экономист – к изучению «рынков, где победитель получает все», я понял, сколь наивными были мои надежды. Цифры рисуют картину, мало похожую на ту, что представлялась мне в юности. Даже если бы я успешно выступал на юношеском уровне, то в профессиональную команду, скорее всего, я бы не попал. Но даже если бы и попал, то, скорее всего, с десяток лет проторчал в молодежной лиге, прежде чем понял, что во взрослой бейсбольной лиге не сыграю никогда.

После этого мне, в возрасте 28 лет, пришлось бы, имея лишь диплом об окончании средней школы, начинать жизнь заново. Однако вышло так, что в этом возрасте я уже преподавал экономику в Корнеллском университете, годом раньше получив докторскую степень по экономике. Все страдания по несостоявшейся карьере бейсболиста кажутся мне сегодня напрасной тратой моральных сил.

* * *

Обычно мы нечасто задумываемся о том, как случайные, мелкие события порой радикально меняют нашу жизнь. Разумеется, игнорирование фактора удачи – не единственная причина, по которой мы не способны поддерживать должным образом инфраструктуру, для многих из нас бывшую исключительно благоприятной. Однако в этом есть доля и нашей вины. Хорошая же новость – в том, что ряд простых изменений в государственной политике позволит нам высвободить ресурсы, необходимые для восстановления инфраструктуры, причем ради этого ни от кого не потребуется болезненных жертв.

Моя аргументация в пользу этих изменений прямо обращена к эгоистическим интересам человека. Мы могли бы сделать так, чтобы стимулы к расходам частных лиц больше соответствовали широким интересам общества. Для этого достаточно было бы отказаться от нынешнего подоходного налога в пользу прогрессивного налога (с экспоненциальной шкалой) на потребительские расходы домохозяйств. Этот шаг позволил бы снизить темпы роста расходов на особняки, автомобили, ювелирные изделия и торжества по особым поводам. Ничто не доказывает, что эти изменения сделают получателей крупнейших доходов менее счастливыми. Если бы все особняки, автомобили, бриллианты и торжества приобрели более скромные масштабы, то критерии, определяющие статус «особенного» события, товара или услуги, были бы скорректированы, позволяя успешным людям наслаждаться жизнью, как и прежде.

Этот момент важно учитывать, рассматривая одно из наиболее распространенных возражений против любой инициативы, требующей дополнительных налоговых поступлений. Люди нередко заявляют, что готовы платить больше налогов в поддержку общественных благ, если бы не опасения, что правительство пустит деньги на ветер. И хотя кое-где встречаются «мосты в никуда» и иные примеры государственного расточительства, большинство граждан признает, что значительная часть госбюджета тратится на общественные блага и услуги, действительно имеющие реальную ценность. Это резко контрастирует с наблюдаемым в богатейших слоях населения ростом частного потребления, большая часть которого тратится на бесплодные гонки за статусом и престижем. Вопреки распространенному мнению, расточительство частных лиц, по сравнению с государственным расточительством, не только шире распространено, но и гораздо легче поддается сокращению.

В итоге состоятельные граждане (даже те из них, кто относится к правительству с крайним предубеждением) должны будут признать, что прогрессивный налог на потребление – мера, не содержащая рисков. В конце концов, за счет дополнительных налоговых поступлений будут оплачены, как минимум, некоторые общественные блага, причем для этого не потребуется существенных жертв (если, конечно, нам не докажут, что утроение свадебных расходов сделает молодоженов втрое счастливее).

Политолог Роберт Патнэм в книге «Наши дети» писал, что в пользу воссоздания социальной среды, способствующей жизненному успеху, имеется и убедительный нравственный довод. Частично опираясь на обследование семей в своем родном городе Порт-Клинтон (штат Огайо), Патнэм демонстрирует, как увеличение разницы в доходах существенно уменьшает возможности, доступные детям из малообеспеченных семей. Его выводы подкреплены систематическими данными, полученными в ходе профильного исследования, проведенного министерством образования. Преуспеть в жизни, не имея диплома об окончании колледжа, становится все более трудной задачей, что явилось тяжелым потрясением для выходцев из малообеспеченных семей. Дети из таких семей, входящие по итогам математических экзаменов за 8-й класс в верхнюю квартиль (см. рис. 8.2), имеют меньше шансов стать бакалаврами, чем дети из богатых семей, по своим математическим способностям входящие в нижнюю квартиль. Учитывая, что плата за обучение в колледже растет быстрее, чем даже стоимость медицинского обслуживания, дети из бедных семей, все же получившие образование, вынуждены затем погашать громадную задолженность по студенческим ссудам.

Политики от обеих партий обычно воспевают «американскую мечту»: принцип, согласно которому талантливые и трудолюбивые люди, «играющие по правилам», способны преуспеть в жизни, причем независимо от семейного происхождения. Как убедительно доказывает Патнэм, сегодня эта мечта развеяна в прах. Мало кого обрадует тот факт, что в наши дни выходцам из бедных семей все труднее преодолевать барьеры на пути к успеху. А поскольку мы можем легко исправить эту ситуацию, то достойно ли нам оправдывать дальнейшее бездействие?

Рис. 8.2. Зависимость уровня образования молодого человека от социально-экономического положения его семьи

Источник: Fox M.A., Connolly B.A., Snyder T.D. Youth Indicators 2005: Trends in the Well-Being of American Youth // Washington, DC, US Department of Education, National Center for Education Statistics. Table 21. ‹›.

Долгие годы Патнэм был моим другом, и осенью 2014 г., в один из моих приездов в Кембридж, мы за чашкой кофе обсуждали книжные проекты. Я объяснял, почему, на мой взгляд, государственные инвестиции (за которые ратуем мы оба) имели бы больше шансов на реализацию, если бы состоятельные люди осознали их полезность не только для бедняков, но и для самих себя. Не оспаривая этого, Боб утверждал, что значительным социальным изменениям почти всегда предшествуют апелляции не к эгоистическим интересам, а к нравственным ценностям. Он надеялся, что его книга «Наши дети» вызовет теоретическую дискуссию, необходимую для перехода к практическим мерам. Я разделял его надежду, но задавался вопросом, достаточно ли одних лишь нравственных доводов, чтобы преодолеть влияние «больших денег» на современный политической климат. Не желая принимать мер, предлагаемых нами, богатые выработали собственную моральную аргументацию и располагают чрезвычайно мощными средствами воздействия на общество.

Важно отметить, что в данном случае никакого конфликта между моралью и личным интересом не возникает. Разумеется, в пользу увеличения инвестиций в будущее наших детей есть убедительные нравственные доводы; однако, как я уже говорил, те же инвестиции отвечают интересам и состоятельных граждан, сегодня вынужденных непродуктивно расходовать несообразно большую часть своих доходов.

Кстати, я давно пишу о том, что противоречие между моральными ценностями и личными интересами – менее острое, чем думают многие. В книге «Страсти в нашем разуме» (1988) я привожу мысленный эксперимент (описанный в этой главе выше), чтобы проиллюстрировать, как действительно честные люди могут преуспевать даже в условиях жесткой конкуренции. В ситуации, требующей доверия, надежный человек становится чрезвычайной ценностью. Если мы и вправду сможем находить таких людей (как предполагает наш мысленный эксперимент), то их вознаграждение (с доплатой за надежность) будет адекватно компенсировать им любую упущенную – в силу их личной порядочности – материальную выгоду.

Перемены всегда нелегки, но иногда неспособность к переменам влечет за собой еще большие затруднения. Проживая в охраняемых поселках и прибегая к другим формам самоизоляции, преуспевающие люди избегают отдельных последствий резкого сокращения расходов на общественную инфраструктуру. Однако многих других последствий избежать просто невозможно. Например, нецелесообразно в каждую короткую поездку отправляться на вертолете; кроме того, богатство не избавляет людей от неудобств и опасностей перегруженных аэропортов и плохо отремонтированных дорог. Если вы – владелец фабрики, то и вы почувствуете, чем чревата неспособность образовательной системы обеспечить национальную экономику квалифицированной рабочей силой.

Разумеется, в своем нынешнем составе Конгресс США не пожелает рассматривать законопроекты о введении новых налогов. Однако, если у нас не появятся новые источники доходов, то появление дополнительных десятков миллионов пенсионеров погрузит страну в бездну задолженности. Разумеется, мы можем дожидаться очередного финансового кризиса (который неизбежен) – или уже сейчас заговорить о том, почему следует начать действовать как можно скорее.

Я благодарен судьбе за то, что не только остался в живых, но и могу участвовать в этом разговоре. Все могло случиться иначе, ведь внезапная остановка сердца лишает головной мозг кислорода. Вероятно, в этом – причина неспособности запоминать новую информацию, каковая (неспособность) выявилась у меня в первые дни после падения на теннисном корте в то злосчастное утро ноября 2007 г. Трудно представить величайшее облегчение для моей семьи, когда на четвертый день проблема внезапно отступила. (Мне и самому значительно полегчало бы, если бы я догадывался о наличии такой проблемы.) Однако в то время оставалось еще неясным, не получил ли я каких-нибудь менее очевидных – но зато более устойчивых – нарушений когнитивной функции.

Чтобы понять, каково мое состояние, я в январе 2008 г. отправился на повторное обследование к неврологу, осматривавшему меня в ноябре, когда я находился в больнице. Один из тестов, который он мне тогда предложил, был весьма прост. Я должен был повторить три слова (шляпа, туфля, ручка), которые доктор несколькими минутами раньше просил меня запомнить. Близкие рассказывают, что в тот раз я не запомнил ни одного из трех слов; мало того, я вообще не помнил, чтобы доктор просил меня об этом.

В последующие недели, по мере того как мне становилось все лучше, эта забывчивость стала в нашей семье темой для шуток. На Рождество жена и сыновья подарили мне (помимо прочего) коробку с надписью «Три большие вещи». Они попросили меня угадать, что находится в коробке; разумеется, об этом я и понятия не имел. Открыв коробку, я обнаружил три предмета: летнюю шляпу, шариковую ручку и теннисную туфельку (игрушечную, которую Эллен вылепила из глины). Как мне объяснили, это были те самые три предмета, запомнить которые меня просил невролог.

Утром перед визитом к доктору я попросил жену проверить мою память с помощью трех новых слов. «Дерево, коробка, белка», – произнесла Эллен, а через пять минут попросила меня вспомнить эти три слова. Прежде чем ответить, я поинтересовался, помнит ли она их сама; оказалось – нет. (Этот тест – сложнее, чем кажется!) К счастью, я эти три слова запомнил, что меня весьма обнадежило.

В тот день, побеседовав со мною около четверти часа, невролог вновь попросил меня запомнить три слова. Мы с Эллен едва сдержали улыбку, когда он произнес те же три слова, что и в прошлый раз, – «шляпа, туфля, ручка»!

(Ну, естественно, он всегда называл одни и те же слова – иначе как он сам их не забывал?) Когда через пять минут доктор спросил, помню ли я эти три слова, на меня нашло мгновенное затмение. Однако в следующий миг перед моим мысленным взором предстало содержание рождественской коробки: шляпа, туфля и ручка. Я был спасен – и вышел от невролога с диагнозом «практически здоров»!

Шляпа, туфля и ручка

Итак, получив временную отсрочку, я стараюсь лишний раз пояснить, каким образом ряд относительно простых изменений в политике существенно улучшит жизнь каждого из нас. Если мои идеи покажутся вам достойными внимания, то я призываю вас обсудить их с окружающими, ведь именно из таких обсуждений рождаются перемены стратегического курса. Пусть вас (подобно автору этих строк) вдохновляет то, что формирование общественного мнения по любому вопросу – процесс комплексный и динамичный. В рамках этого процесса то, что люди считают разумным, отчасти зависит от мнения их собеседников. В итоге мы имеем следующее: хотя общественные взгляды могут противоречить реальности в течение долгого времени, рациональный консенсус возникает с неожиданной быстротой, стоит лишь появиться убедительным аргументам. А подобные аргументы доходят до общественного сознания лишь в процессе их серьезного обсуждения.

 

Приложение 1

Подробные результаты численного моделирования (к главе 4)

В Приложении 1 дается подробное описание моделей, обсуждавшихся в главе 4, с помощью которых исследуется влияние случайных мелких факторов на результаты соревнований. Каждое моделируемое соревнование имеет вид состязания, где «победитель получает все», а результат зависит только от эффективности его участников. Этот показатель объективно измеряем, и победителем становится тот участник, чья суммарная эффективность окажется наибольшей.

Чтобы читатель разобрался в более сложных примерах, я начну с простого, где эффективность зависит лишь от квалификации каждого участника. Она обозначается случайным числом, которое может находиться в диапазоне от 0 до 100.

Для данного простого распределения средний уровень квалификации составляет 50:

По мере умножения числа участников состязания мы видим расширение диапазона уровней их квалификации. Иначе говоря, чем больше игроков, тем шире разброс их мастерства и, следовательно, тем выше максимальный уровень квалификации среди участников:

Если провести тысячу соревнований, каждое с участием лишь двух соперников, то средний уровень квалификации лучшего из двух игроков составит 66,7. Средний уровень квалификации худшего из двух игроков составит 33,3.

Аналогичным образом средний уровень квалификации лучшего из трех участников составит 75:

А средний уровень квалификации лучшего из четырех участников составит 80:

В общем, среднее значение максимального уровня квалификации наблюдаемого в состязании N-го количества участников будет равно: 100 [N/(N + 1)]:

В этом примере ожидаемый максимальный уровень квалификации с увеличением числа участников неуклонно растет, но по мере этого увеличения каждый прирост уровня квалификации становится все меньше и меньше.

Добавим в эту картину фактор удачи. Как и прежде, уровень квалификации каждого участника – это случайное число, с равной вероятностью принимающее любое значение от 0 до 100. Однако на этот раз эффективность зависит не только от квалификации, но и от удачи, также являющейся случайным числом, с равной вероятностью принимающим любое значение от 0 до 100. Чтобы отобразить сравнительную значимость квалификации и удачи, я допускаю, что эффективность каждого участника представляет собой взвешенную сумму значений квалификации и удачи, где подавляющая часть веса придается квалификации, и лишь небольшая часть – удаче. Например, если предположить, что эффективность зависит на 95 % от квалификации и лишь на 5 % – от удачи, то игрок с уровнем квалификации, равным 90, и уровнем удачи, равным 60, будет иметь уровень эффективности: 0,95 × 90 + 0,05 × 60 = 88,5, что лишь немного ниже уровня квалификации такого участника.

Поскольку удача – это, по определению, величина случайная, то наиболее естественным будет предположить, что корреляция между удачей и квалификацией отсутствует. Таким образом, самый квалифицированный участник имеет не больше шансов оказаться удачливым, чем любой другой. Например, самый квалифицированный из 1000 участников будет иметь ожидаемый уровень квалификации, равный 99,9, но ожидаемый уровень удачи – лишь 50.

Следовательно, ожидаемый уровень эффективности наиболее квалифицированного из 1000 участников: P = 0,95 × 99,9 + 0,05 × 50 = 97,4, что лишь на 2,6 пункта ниже максимального значения. Однако при наличии 999 соперников такой уровень эффективности для победы данного участника оказывается в обычных условиях недостаточным.

При наличии 1000 участников ожидается, что 10 из них покажут уровень квалификации, равный 99 или выше. Среди этих 10 наивысший ожидаемый уровень везения (удачи) составит: (10/11) × 100 = 90,9. Таким образом, наивысшая ожидаемая оценка эффективности среди 1000 участников должна быть не ниже: P = 0,95 × 99 + 0,05 × 90,9 = = 98,6, что на 1,2 пункта выше ожидаемой оценки эффективности наиболее квалифицированного участника.

Короче говоря, среди 1000 участников почти всегда найдется тот, кто почти так же талантлив, как и наиболее талантливый участник, но при этом значительно его удачливей. Вывод таков: даже если удача обеспечивает лишь малую долю общей эффективности, победитель в крупном соревновании редко будет самым квалифицированным участником, но, как правило, окажется одним из наиболее удачливых.

На следующих рисунках представлены результаты дополнительного моделирования, где эффективность зависит от трех факторов: способности, усилия и удачи. В этих примерах усилие и способность учитываются одинаково и вместе составляют львиную долю общей эффективности любого участника. Доля удачи в эффективности в разных случаях варьируется в весовом диапазоне от 1 до 20 %. Для каждой комбинации весов я также допускаю, что число участников может варьироваться от 1000 до 100 тыс. Количество участников в каждом моделировании составляет 1000. Все оценки способности, усилия и удачи – это реальные цифры, которые с равной вероятностью принимают любое значение от 0 до 100.

На рис. П 1.1 представлены средние оценки фактора везения у победителя (для этих случаев моделирования), а на рис. П 1.2 – процент победителей, не обладавших наивысшей оценкой «способности + усилия» среди всех участников.

Рис. П 1.1. Средняя оценка фактора везения (удачи) у победителя

Рис. П 1.2. Процент победителей, не обладавших наивысшей оценкой «способности + усилия»

 

Приложение 2

Часто задаваемые вопросы о прогрессивном налоге на потребление

Чем прогрессивный налог на потребление отличается от других потребительских налогов, таких как налог с продаж и налог на добавленную стоимость?

Налог на добавленную стоимость (НДС) аналогичен обычным налогам с продаж, взимаемым в большинстве штатов. Недавние предложения о принятии налога, взимаемого по единой ставке (flat tax), подразумевают замену действующего подоходного налога (для юридических лиц – налога на прибыль) национальным налогом с продаж. В случае налогов с продаж, которые обычно взимаются при расчете (на кассе), покупатели платят фиксированный процент от доналоговой отпускной цены приобретаемого товара. Налог на добавленную стоимость, как следует из его названия, представляет собой налог, взимаемый с каждого повышения цены изделия на каждом этапе его обработки в процессе производства. Функционально налоги на добавленную стоимость в основном эквивалентны стандартным налогам с продаж (т. е. с оборота). В итоге покупатели каждый раз платят налог в виде фиксированного процента от цены приобретаемого товара.

Напротив, прогрессивный налог на потребление не взимается ни при оплате товара или услуги, ни на каждом этапе процесса производства. Равным образом, не является он и фиксированным процентом от цены каждого купленного товара. Как и обычный подоходный налог, он выплачивается раз в год, но взимается не с налогооблагаемого дохода, а с налогооблагаемого потребления. В свою очередь, налогооблагаемое потребление рассчитывается как величина налогооблагаемого дохода, минус ежегодные прибавки к сбережениям, минус стандартный (и немалый) налоговый вычет. Если за год данная семья получила налогооблагаемый доход в размере 60 тыс. долл. и если ее суммарные сбережения за этот год выросли на 10 тыс. долл., а ее ежегодный стандартный вычет составил 30 тыс. долл., то ее налогооблагаемое потребление за год составляет: 60 тыс. – 10 тыс. – 30 тыс. = 20 тыс. долл.

После того как семья рассчитает свое налогооблагаемое потребление, причитающуюся с нее сумму налога можно будет найти в таблице, публикуемой налоговыми органами (подобно тому как сегодня люди заглядывают в такую таблицу, чтобы узнать величину своего подоходного налога). При прогрессивном подоходном налоге ставка, взимаемая с первых долларов, заработанных семьей, изначально невысока, но затем ставки на дополнительный доход постепенно растут. Аналогичным образом при прогрессивном налоге на потребление ставки также вначале являются низкими, а затем – по мере увеличения налогооблагаемого потребления – постепенно повышаются.

Прогрессивный налог на потребление освобождает от налогообложения частные сбережения, поэтому, чтобы нам сохранить нынешний масштаб налоговых поступлений, предельные ставки налога на максимальный уровень потребления следует установить выше, чем это предусмотрено действующим подоходным налогом.

Как в условиях прогрессивного налога на потребление будут выдаваться и погашаться кредиты?

Для целей налогообложения кредиты, взятые в течение любого года, будут рассматриваться как отрицательные сбережения. Если бы наша гипотетическая семья (с облагаемым доходом в размере 60 тыс. долл. и годовыми сбережениями в размере 10 тыс. долл.) в течение налогового года взяла кредит в размере 5 тыс. долл., то ее годовое налогооблагаемое потребление (при условии того же стандартного вычета в размере 30 тыс. долл.) составило бы 60 тыс. – 10 тыс. + 5 тыс. – 30 тыс. = 25 тыс. долл. (или на 5 тыс. долл. больше, чем если бы семья не брала кредита). Выплаты по кредитам будут трактоваться симметрично, т. е. как эквивалент положительных сбережений.

Как при прогрессивном налоге на потребление будет трактоваться покупка жилого дома и прочих дорогостоящих предметов длительного пользования?

Поскольку недвижимость является предметом весьма длительного пользования, семья, в данном налоговом году приобретающая дом за 1 млн долл., фактически увеличивает потребление жилищных услуг в течение этого года лишь на малую часть указанной суммы. Поэтому столь значительные долговременные расходы необходимо распределить на многолетний период, подобно тому как при действующей налоговой системе это происходит со многими видами производственных инвестиций. Например, при применении двадцатилетней схемы сглаживания (smoothing scheme) покупка жилья стоимостью в 1 млн долл. будет рассматриваться – в течение следующих двадцати лет – как ежегодное потребление в размере 50 тыс. долл.

Не окажутся ли потребительские налоги чрезмерно регрессивными?

Действительно, обычные налоги с продаж и налоги на добавленную стоимость весьма регрессивны – по той причине, что состоятельные семьи делают, как правило, гораздо большие сбережения, чем прочие семьи. Основным возражением против налогов, взимаемых по единой ставке, и других налогов с продаж является их регрессивность. Впрочем, сторонники плоских налогов выдвигали предложения (рассчитанные в основном на то, чтобы освободить от налогообложения предметы первой необходимости), принятие которых сделало бы эти налоги менее регрессивными. Прогрессивный налог на потребление по определению регрессивным не является. Напротив, структуру ставок налога на потребление можно скорректировать так, чтобы обеспечить любую желаемую кривизну шкалы.

Не станут ли потребительские налоги тормозить увеличение расходов, замедляя тем самым развитие экономики?

Да, но только если экономика изначально была вялой, подавленной. Основная проблема, связанная с экономикой, действующей в условиях неполной занятости, состоит в том, что низкий уровень совокупных расходов позволяет производителям обслуживать потребителей, не нанимая на работу всех тех, кто хочет трудиться. Таким образом, способствуя повышению цен (после уплаты налогов) на потребительские товары, налогообложение потребления, действительно, будет подавлять расходы, усугубляя и без того вялое состояние экономики. Поскольку экономика большинства стран еще не оправилась от глобального финансового кризиса 2008 г., введение прогрессивного налога на потребление следует отложить до полного восстановления занятости.

Как только это произойдет, прогрессивный налог на потребление следует вводить поэтапно, лишь постепенно заменяя им подоходный налог. По мере того как население станет больше сберегать, в экономике на первых порах произойдет небольшое сокращение доли потребляемого национального продукта. В то же время дополнительные сбережения вызовут снижение процентных ставок, что даст компаниям стимул увеличить свои инвестиционные расходы. Каждому доллару, на который уменьшится потребление, будет соответствовать увеличение инвестиций на тот же доллар, в результате чего совокупные расходы останутся прежними. Способность экономики обеспечить полную занятость зависит от общих расходов, а не от того, как эта сумма распределяется между потреблением и инвестициями. Таким образом, если экономика уже функционирует в условиях полной занятости, то прогрессивный налог на потребление к ее замедлению не приведет.

Напротив, в условиях полной занятости прогрессивный налог на потребление будет реально стимулировать долгосрочный экономический рост. С увеличением инвестиций и уменьшением потребления больше рабочих рук будет использоваться для производства инвестиционных товаров и меньше – для производства потребительских товаров. Со временем увеличение инвестиций обернется повышением производительности труда, что приведет к повышению заработной платы и ускорению темпов роста национального дохода. Как только национальный доход увеличится достаточно, совокупное потребление в экономике превысит тот уровень, на котором оно оставалось бы при подоходном налоге (хотя потребление будет составлять меньшую долю от совокупного объема производства).

Как лучше всего осуществить переход от действующей налоговой системы к системе, предлагаемой вами?

В условиях вялой экономики законодатели могли бы значительно ускорить восстановление совокупного уровня расходов, уже сегодня приняв прогрессивный налог на потребление. Однако при этом следовало бы объявить, что его постепенный и поэтапный ввод начнется лишь после возвращения экономики к полной занятости. Богатые семьи, замышлявшие строительство больших особняков или планировавшие дорогостоящие торжества, захотели бы ускорить эти проекты, чтобы избежать объявленного потребительского налога. Сотни миллиардов долларов дополнительных расходов на потребление сделались бы немедленным экономическим стимулом, не требующим дополнительных государственных расходов.

Разумеется, было бы лучше стимулировать экономику, ускорив давно назревшие вложения в инфраструктуру, но, если это невозможно, то побуждать богатых строить большие особняки – все же лучше, чем не делать ничего.

Как введение прогрессивного потребительского налога повлияет на способность нашего правительства стимулировать экономику в периоды рецессии?

В условиях депрессивной экономики задача правительства – стимулировать расходы любыми способами. Один из таких способов – прямое увеличение государственных расходов. Второй способ состоит в том, чтобы центральные банки стимулировали инвестиционные расходы за счет снижения процентных ставок. Третий способ, в условиях действующего подоходного налога, заключается в том, чтобы стимулировать расходы на потребление, временно снижая подоходный налог.

К сожалению, на практике временное снижение подоходного налога является слабым стимулом, потому что потребители вместо того, чтобы тратить дополнительный располагаемый доход, предпочитают его сберегать. В условиях неопределенности на рынке труда рациональным ответом населения является стремление усиленно экономить, но подобная реакция заведомо депрессивную экономику отнюдь не стимулирует.

Экономика, функционирующая в условиях прогрессивного налога на потребление, располагает гораздо более мощным средством стимулирования. Дело в том, что единственный способ, позволяющий потребителям извлечь выгоду из временного снижения прогрессивного налога на потребление, – это сразу же потратить больше денег. Отложив потребление до момента, когда временное снижение налога будет отменено, потребители ничего не выгадывают.

Не лучше ли было бы взимать налог на потребление только с предметов роскоши?

Пытаясь сдерживать расходы, считавшиеся расточительством, многие государства вводили налоги на конкретные предметы роскоши, но на практике такие налоги оказались в общем и целом контрпродуктивными. Проблема в том, что понятие роскоши весьма эластично. Если некий товар облагается налогом как роскошь, то потребители могут переключиться на другие товары, не облагаемые налогом, но удовлетворяющие те же базовые потребности. Например, столетия назад в некоторых странах налогом на роскошь облагались золотые пуговицы, в результате чего богатые модники просто перешли на резные пуговицы из слоновой кости. Еще одна проблема заключается в том, что налогообложение конкретных товаров в качестве предметов роскоши – прямая дорога в законодательный тупик. Ведь всем очевидно, что лоббисты от каждой отрасли будут пытаться убедить Конгресс в том, что именно их продукт является предметом первой необходимости, который необходимо освободить от налога.

Налогообложение совокупных расходов по прогрессивной шкале не требует от Конгресса постановлений о том, какие товары являются предметами роскоши, равно как не стимулирует потребителей переключаться на товары-заменители, не облагаемые налогом. Поскольку высокие предельные ставки налога будут применяться только к расходам, превышающим довольно высокий порог, то подразумевается, что эти расходы будут относиться лишь к вещам, которые большинство американцев не считают необходимыми.

Справедливо ли взимать налог на потребление с пенсионеров, расходующих то, что когда-то накопили, поскольку со своих сбережений они уже заплатили подоходный налог?

Нет, поэтому важно, чтобы деньги, отложенные гражданами в условиях текущего подоходного налога и расходуемые ими после выхода на пенсию, были бы освобождены от дополнительного налогообложения.

Не случится ли так, что богатейшие американцы проигнорируют прогрессивный налог на потребление?

Я не отрицаю, что многие нынешние богачи могут десятикратно увеличить текущие расходы – и все же до конца жизни не истратят сотни миллионов долларов на своих банковских счетах. Хотя эти люди могут позволить себе тратить деньги привычным образом даже в условиях прогрессивного налога на потребление, факты говорят о том, что они этого делать не станут. Например, многие богатейшие жители Манхэттена способны купить все здания, где расположены их нынешние квартиры. Тем не менее квартиры площадью свыше тысячи квадратных метров нетипичны даже для таких богачей. Однако, если бы те же люди жили в Хьюстоне или Кливленде, большинство из них проживало бы в домах площадью свыше двух тысяч квадратных метров. Тот факт, что, живя на Манхэттене, они предпочитают более скромные жилища, явно свидетельствует о том, что на ценовые сигналы реагируют даже богачи. Стоимость квадратного метра жилья в Нью-Йорке более чем вдвое дороже, чем в других городах США, что побудило большинство обитателей Манхэттена удовлетвориться небольшими квартирами. Одним из косвенных последствий этого стало изменение сравнительной системы координат: поскольку большинство горожан живет в компактных квартирах, они кажутся достаточными даже тем, кто легко позволил бы себе гораздо большее жилье.

Каким образом прогрессивный налог на потребление мог бы сократить «каскады расходов», оказывающих финансовое давление на представителей среднего класса?

Поскольку даже богатые реагируют на ценовые стимулы, прогрессивный налог на потребление будет побуждать людей, занимающих верхние ступени на лестнице доходов, тратить меньше денег. Богачам придется ограничить проекты расширения громадных особняков, умерить экстравагантность семейных праздников, меньше тратить на автомобили и ювелирные украшения, и т. д. Это изменит систему координат, формирующую структуру потребления тех, кто на лестнице доходов находится чуть ниже богатейших граждан, но вращается в одних и тех же социальных кругах. Таким образом, они тоже станут тратить меньше, и этот эффект будет транслирован до самого основания лестницы доходов. А если свои жилищные притязания умерят все семьи со средним уровнем дохода, то давление, вынуждающее каждую такую семью тратить больше средств, также соответствующим образом уменьшится.

Не станет ли налог на потребление причиной возрастания имущественного неравенства, поскольку богачи откладывают намного большую часть доходов, чем остальные граждане?

Одним из сильнейших доводов в пользу прогрессивного налога на потребление является то, что он способствует уменьшению неравенства в потреблении, что, как уже обсуждалось, позволит исключить часть иррациональных трат, характеризующих «каскады расходов». В то же время прогрессивная шкала налоговых ставок даст богатым домохозяйствам мощные стимулы к увеличению сбережений, что укрепит их нынешнюю склонность к накоплению в больших долях, чем это делают домохозяйства с меньшим доходом. Таким образом, необходимо признать, что введение прогрессивного налога на потребление, вероятно, приведет к увеличению материального неравенства домохозяйств. Исторически сложилось так, что двумя наиболее тревожными последствиями роста имущественного неравенства были создание семейных династий и концентрация политической власти в руках богатых. Поэтому каждое общество, рассматривая вопрос о введении прогрессивного налога на потребление, заинтересовано в том, чтобы тщательно продумать возможные профилактические контрмеры. Такими мерами могли бы стать увеличение налога на наследство и более строгие ограничения на финансирование политических кампаний.

Является ли существенный налог на наследство политически реалистичным дополнением к прогрессивному налогу на потребление?

В последние годы налог на наследство, прозванный его противниками «налогом на смерть», постепенно теряет былую значимость. Этот налог взимается только в том случае, если стоимость наследуемого имущества превышает порог в 11 млн долл. Как показывают опросы общественного мнения, отмену налога на наследство одобряет даже большинство тех, кто принадлежит к нижнему квинтилю распределения богатства. Это тем любопытнее, что в современных условиях им не грозит перспектива лично уплачивать налог на наследуемое имущество. Таким образом, введение более жесткого налога на наследство, действительно, чревато серьезным политическим противодействием.

Впрочем, это противодействие быстро исчезает, как только избирателям напоминают о том, что отмена налога на наследство потребует значительного увеличения других налогов или резкого сокращения государственных расходов. Например, в ходе одного из опросов, когда избирателям напомнили, что отмена налога на наследуемое имущество потребует комбинации из повышения подоходного налога или налога с продаж и сокращения расходов на конкретные общественные услуги, мнения против отмены налога на наследство возобладали в пропорции более чем «четыре к одному». Короче говоря, стоит гражданам осознать грозящие альтернативы, как оппозиция налогу на наследство быстро улетучивается.

В действительности в пользу дальнейшего укрепления налога на наследуемое имущество имеются сильные аргументы. Этот налог во многом напоминает так называемые адвокатские контракты без гарантированного вознаграждения. Представьте себе человека, пострадавшего по вине той или иной корпорации, но не имеющего средств нанять адвоката. Если случай имеет юридическую перспективу, то адвокат может взяться за него на следующих условиях. Если дело будет проиграно, то адвокат не получает ничего; при положительном исходе адвокат получает долю от присужденной компенсации. Здесь бросается в глаза сходство описанных условий с практикой взимания налога на наследство. Начиная карьеру, налогоплательщики не знают, завершится ли она финансовым успехом, но реально мыслящие люди знают, что в большинстве случаев этому не бывать. Установив налог на наследуемое имущество, правительство сможет дополнительно предложить обществу ценные услуги, например, дороги и школы. Ими будут пользоваться все налогоплательщики, независимо от их финансовой состоятельности. После смерти их имущество будет обложено налогом лишь в том (маловероятном) случае, если они умрут мультимиллионерами. Почему же против такого законодательства станут возражать молодые, хорошо информированные налогоплательщики?

Люди, разбирающиеся в бюджетной политике, признают, что с выходом на пенсию десятков миллионов беби-бумеров растущий дефицит бюджета потребует дополнительных источников дохода. А поскольку это обстоятельство осознается все шире, то разумно ожидать, что увеличение налога на наследство сделается более популярным.

Иные родители опасаются, что налог на наследство помешает им обеспечить финансовую независимость своих детей. Но существующий порог, после которого наследство начинает облагаться налогами, позволяет детям наследовать более чем достаточно, чтобы получить престижное образование, начать бизнес, приобрести роскошный дом и отложить на черный день несколько миллионов долларов. Действительно ли люди, по здравому размышлению, захотят, чтобы их дети унаследовали гораздо больше? Богатые семьи с давней историей традиционно боятся испортить судьбу отпрысков перспективой гарантированного богатства, лишающего их способности начать самостоятельную карьеру. Когда-то Уоррен Баффет (инвестор, наживший миллиарды долларов) объявил детям, чтобы они не рассчитывали на большое наследство – шаг, за который Питер Баффет впоследствии искренне благодарил отца.

Как прогрессивный налог на потребление повлияет на другие взимаемые сегодня налоги?

Налог на любую деятельность имеет двойной эффект: приносит налоговые поступления и препятствует указанной деятельности. Большинство взимаемых государством налогов имеют нежелательный побочный эффект в виде воспрепятствования полезной деятельности. Структура дохода любой семьи, например, состоит из потребления и сбережений, поэтому подоходный налог ограничивает величину сбережений. Налог на фонд заработной платы затрудняет (делает более дорогостоящим) наем дополнительных работников – и этим препятствует компаниям создавать новые рабочие места. Сильным аргументом в пользу прогрессивного налога на потребление является то, что его высокие предельные ставки препятствуют расходам, которые наносят ущерб окружающим. Разумеется, возводя все более дорогие особняки или проводя все более пышные праздники, богатые семьи не ставят целью нанести ущерб другим людям. Тем не менее подобные расходы неизбежно меняют точку отсчета, определяющую количество денег, которое семьи с меньшим доходом считают необходимым потратить на аналогичные цели.

Рациональная система налогообложения должна была бы отменить все существующие налоги на полезные виды деятельности и заменить их налогами на те виды деятельности, которые наносят неправомерный ущерб окружающим. Последний тип налогов – «пигувианские налоги» – связан с именем британского экономиста Артура Сесила Пигу, который был одним из первых сторонников их применения. Например, прибыль корпораций как таковая не наносит ущерба обществу, поэтому налог на прибыль организаций следует заменить налогом на выбросы углекислого газа, которые, по мнению ученых-климатологов, уже причинили огромный вред окружающей среде. Мы могли бы обложить транспортные средства налогом в зависимости от их веса, поскольку езда на тяжелых автомобилях подвергает других участников дорожного движения большему риску гибели или получения травмы. Мы могли бы взимать плату за использование перегруженных дорог, поскольку появление на них дополнительных транспортных средств мешает участникам дорожного движения своевременно добраться до места назначения. И таких примеров немало; они доказывают, что прогрессивный налог на потребление – это типичный «пигувианский налог». Короче говоря, в пользу замены сегодняш. них налогов на полезную деятельность налогами на деятельность, причиняющую другим людям неоправданный ущерб, можно привести еще один убедительный аргумент.

Если конечная цель экономической деятельности – производство нужных людям товаров и услуг, то почему вы хотите ограничить их потребление с помощью прогрессивного налога?

Аргументом в пользу прогрессивного налога на потребление является то, что он порождает мощные стимулы для изменения структуры производимой продукции – так, чтобы в результате создавалась намного большая стоимость. Нынешняя структура производства отстает не потому, что потребители не знают, что было бы лучше для них лично, а потому, что индивидуальные стимулы не совпадают с общественными интересами. Вспомним историю с болельщиками на стадионе: каждый из них считал, что для лучшего обзора нужно встать, но было бы видно не хуже, если они спокойно остались сидеть.

Если прогрессивный налог на потребление столь эффективен, то почему он еще не введен?

Большинство налогоплательщиков в США уже живут в условиях прогрессивного налога на потребление, поскольку лишь небольшая доля домохозяйств ограничивает величину сбережений пределами максимума, разрешенного по закону о необлагаемых пенсионных планах. Сегодня большинство состоятельных семей не ощущают этих стимулов, поскольку сберегают значительно больше, чем предполагается законом о максимальных налоговых вычетах. Нынешний «каскад расходов» начинается с вершины лестницы доходов, где обитают наиболее состоятельные граждане, причем на их расточительство действующая налоговая система совершенно не влияет.

Можно ли ввести прогрессивный налог на потребление в пределах штата или провинции?

Свобода перехода граждан в смежную юрисдикцию накладывает известные ограничения на налоговую политику, которую на практике может проводить отдельный штат или провинция. Например, если один штат вводит слишком высокий подоходный налог, то рискует потерять богатых налогоплательщиков, которые перейдут в юрисдикцию соседнего штата. Напротив, штат, вводящий у себя прогрессивный налог на потребление, мог бы привлечь богатых налогоплательщиков из других штатов. На вершине иерархии доходов состоятельные граждане тратят деньги на товары и услуги, считающиеся «эксклюзивными», но эксклюзивность – понятие относительное, а его критерии – чрезвычайно локальны. Если прогрессивный налог на потребление будет введен в одном штате, то там богатые граждане будут склонны больше сберегать – и меньше денег тратить на перестройку особняков и празднование юбилеев. А поскольку расходы на такие вещи сократятся у всех граждан, то локальные стандарты, определяющие понятие «эксклюзивности», соответственно будут скорректированы. Это сделает завтрашние (меньшие) издержки такими же эффективными, какими были вчерашние (гораздо более крупные).

Таким образом, информированные богатые граждане имели бы веские причины для переезда в соседний штат, где введен прогрессивный налог на потребление. Такой шаг позволил бы им поддерживать достойный уровень жизни, не переплачивая тяжело зарабатываемых денег, которые можно с большей пользой вложить в экономику. Если бы опыт введения прогрессивного налога на потребление оказался положительным на уровне одного штата, то соседние штаты столкнулись бы с аналогичным требованием со стороны местного населения. Таким образом, относительное преимущество штата, первым установившего прогрессивный налог на потребления, оказалось бы временным.

Разумеется, идеально было бы ввести прогрессивный налог на потребление на общенациональном уровне. Однако получить политическую поддержку такого шага, несомненно, будет легче, если подобная практика сперва докажет свою эффективность на уровне отдельных штатов.

Не является ли прогрессивный налог на потребление всего лишь политической иллюзией?

Как сказано в главе 7, прогрессивный налог на потребление насчитывает в США долгую историю поддержки со стороны обеих политических партий. В 1995 г. сенаторы Пит Доменичи (республиканец от штата Нью-Мексико) и Сэм Нанн (демократ от штата Джорджия) предложили ввести в стране прогрессивный налог на потребление, и хотя законопроект не дошел до голосования, никто не посчитал идею слишком радикальной. Еще в 1943 г. в статье, опубликованной в «American Economic Review», экономист из Чикагского университета Милтон Фридман, давний апологет свободного рынка, предложил ввести прогрессивный налог на потребление как наиболее эффективный способ финансирования усилий США во Второй мировой войне. Кроме того, в недавно опубликованной книге два известных ученых из Американского института предпринимательства – аналитического центра консервативного направления (Вашингтон, округ Колумбия) – отдали должное достоинствам прогрессивного налога на потребление. Для того чтобы Конгресс всерьез занялся обсуждением всеобъемлющей налоговой реформы, должен, по всей вероятности, произойти очередной финансовый кризис. Однако с учетом того, что спрос на государственные услуги будет и далее превышать необходимые для них источники федеральных доходов, подобный кризис – лишь вопрос времени. И когда он случится, в списке возможных мер реагирования прогрессивный налог на потребление будет значиться одним из первых.