Чтобы улучшить игру на фортепиано, вам потребуется многочасовая практика – время, которое ни на что другое потратить не удастся. Если воскресным вечером вы чуть дольше засидитесь за детективным романом, то утром ощутите недосып. Потратив на покупку велосипеда 2 тыс. долл., вы не сможете потратить их на путешествия и развлечения. Как говорят экономисты, «бесплатных обедов не бывает». Под этим подразумевается, что все блага, которыми мы дорожим, имеют некоторую цену (явную или неявную).

Однако в этом принципе имеется исключение. Предположим, что вы (и не только вы) собирались потратить на то, что – как выясняется – вам совсем не нужно, сумму в 2 тыс. долл. Вместо этого вы за те же 2 тыс. долл. можете приобрести, скажем, велосипед, ничем при этом не поступаясь. Я называю это мнимым исключением из правила «бесплатных обедов не бывает», ибо покупка велосипеда также исключает возможность потратить 2 тыс. долл. на что-то иное. Однако факт остается фактом: если вам нужна дорогостоящая вещь, то приобрести ее будет гораздо легче, если сократить другие, необязательные расходы.

Разумеется, большинство людей тратят деньги весьма экономно, так что выявить ненужные расходы не столь уж легко. Однако, как мы убедимся, структура наших расходов включает лишние траты в значительных объемах, что в целом составляет триллионы долларов в год. Лишние траты объясняются не тем, что мы расходуем деньги неразумно, а скорее тем, что личные стимулы к потреблению часто противоречат нашим коллективным интересам. Представьте себе трибуну стадиона, где все болельщики, желая иметь лучший обзор, встанут и останутся стоять. Окажется, что ни у кого обзор не улучшился и что всем им было бы комфортнее, если бы они продолжали сидеть. Аналогично эгоистичные интересы поощряют нас к расходам, выливающимся в общественное расточительство.

Сколько, например, родители считают нужным потратить на свадьбу дочери? Конечно, они хотели бы, чтобы это событие запомнилось как «особенное», но такой критерий – вещь относительная. Разумеется, в большинстве случаев к праздничному столу вам не подадут гамбургеров из ближайшей забегаловки – и будут правы. Другой вопрос – сколько не зазорно будет потратить на свадебный пир и цветочные украшения?

В разные эпохи у разных народов представления о достойном не бывают одинаковыми. В 1980 г. стоимость американской свадьбы, скорректированная с учетом инфляции, составляла в среднем 11 тыс. долл. В большинстве стран мира эта сумма даже сегодня кажется баснословной. Однако к 2014 г. эта цифра возросла до 30 тыс. долл., а в наши дни свадебная церемония на Манхэттене стоит в среднем свыше 76 тыс. долл.

Почему сегодня люди тратят на такие цели гораздо больше, чем тратили вчера? Краткий ответ – потому что параметры «особенного события» резко изменились – и не в сторону удешевления. Ниже я подробнее расскажу о причинах, а сейчас лишь отмечу, что удорожание свадебной церемонии не сделало молодые семьи счастливее. Напротив, увеличение свадебных расходов повышает вероятность последующего развода. В таком случае, если все более пышные торжества не прибавляют счастья, то несообразный рост свадебных расходов следует назвать чистым мотовством.

Мало того, есть простые, щадящие политические меры, способные высвободить значительную долю ресурсов, расходуемых сегодня впустую. Этих ресурсов более чем хватило бы для решения наиболее острых экологических и экономических проблем. Мы могли бы, не жертвуя чьими-либо интересами, направить эти ресурсы на развитие образования (как гарантию прогресса), обновить социальную инфраструктуру, расширить сферу здравоохранения, смягчить климатические изменения и существенно уменьшить масштабы бедности.

Это утверждение кажется слишком смелым, но вот что удивительно: в его основе – лишь пять элементарных предпосылок, ни одна из которых не является противоречивой.

1. Точка отсчета также имеет значение – и немалое

На рисунке вы видите две горизонтальные линии. Вопрос: какая из них длиннее?

Если вы чувствуете подвох, то скажете, что они одинаковы – и будете правы! Но если вы действительно считаете, что они одинаково ВЫГЛЯДЯТ, то вам стоит записаться к неврологу. Человеку с нормальными мозгами верхняя линия покажется длиннее – по причине ее расположения на рисунке.

Похожие эффекты, связанные с точкой отсчета (или системой координат), определяют нашу оценку едва ли не каждого купленного товара. К сожалению, экономисты осознали этот факт далеко не сразу. Выше я уже описывал домик в Непале, где я жил без электричества и водопровода. Если бы такой дом был у меня в США, то наши дети не смогли бы приглашать к себе друзей. Однако в Непале такое жилище казалось вполне удовлетворительным.

А если бы непальские друзья увидели мой дом в Итаке (штат Нью-Йорк), то решили бы, что я тронулся умом. Они бы не поняли, зачем мне такой громадный дом и почему в нем столько ванных комнат. Однако большинство американцев такими вопросами не задаются. Причина – в том, что наши оценки сильно зависят от социального контекста, т. е. от наиболее актуальной для нас «точки отсчета».

2. Расходы каждого из нас отчасти зависят от структуры расходов окружающих

Ортодоксальные экономические модели предполагают, что расходы человека совершенно не зависят от расходов окружающих его людей. Но если социальный контекст имеет значимость, то подобное предположение – неверно.

Люди начинают тратить больше, если много тратят их друзья и соседи. Это – не бог весть какое открытие; об этом было известно всегда. Это называется: «быть не хуже других». Мне это выражение никогда не нравилось, ибо оно выдает тщеславное желание казаться богаче, чем ты есть. Впрочем, даже в обществе, очищенном от зависти и ревности, влияние контекста, по всей видимости, оставалось бы столь же существенным.

Эффект социального контекста усилился из-за растущего неравенства. Сегодня новый дом в Соединенных Штатах стоит в среднем на 50 % дороже, чем в 1980 г., хотя средний доход в реальном выражении вырос незначительно. Тот факт, что жилье растет в цене быстрее, чем доходы в семьях среднего достатка, трудно объяснить, не усматривая в этом феномен, который я называю «каскадами расходов» (expenditure cascades).

Вот как это работает. Самые богатые начинают строить громадные дома потому, что получают больше денег. Возможно, теперь им нравится отмечать семейные торжества в родных стенах, и отныне «бальный зал» является неотъемлемой частью жизненного пространства. Эти жилища меняют систему координат для тех, кто чуть менее богат, но вращается в тех же кругах, поэтому и они начинают строить крупные дома. А поскольку эти – чуть менее зажиточные люди – также устанавливают в доме сводчатые потолки и сверхмощные холодильники, они меняют представления о достойном жилье у американцев среднего класса. И тогда эти семьи, чтобы не отставать от окружения, начинают меньше сберегать и больше заимствовать. Так оно и катится – до нижних ступеней иерархии доходов. Рост затрат наверху неотвратимо приводит к росту затрат внизу, где дополнительные расходы зачастую являются серьезной проблемой.

3. Издержки неспособности сохранить стандарты потребления, характерные для социального окружения, не ограничиваются психологическим дискомфортом

Почему же люди не прибегнут к самодисциплине и не откажутся от этих «крысиных бегов»? В конце концов, никто (включая Конгресс) не заставляет нас покупать дома, которые мы не можем себе позволить. Одна из причин – та, что отказ от «статусной гонки» неизбежно сопровождается реальными социальными издержками.

Неспособность оставаться на одном уровне с социальным окружением в том, что касается затрат на жилье, не сводится к проживанию в менее просторном доме. Кроме того, вам придется отправить детей в менее престижные школы. «Хорошая» школа – понятие относительное, и лучшие школы чаще находятся в более дорогих кварталах города. Чтобы записать детей в школу хотя бы среднего уровня, родители, имеющие средний достаток, обязаны в своем районе иметь жилье не ниже средней категории. Одним из косвенных последствий увеличения расходов на жилье со стороны наиболее обеспеченных граждан стало резкое повышение стоимости домов средней ценовой категории.

Мне пришел в голову простой показатель, который я назвал «индексом труда» (см. рис. 7.1). Он фиксирует ежемесячное количество часов, которое человек со средней зарплатой должен отработать, чтобы арендовать дом в школьном округе среднего уровня. В послевоенные десятилетия темпы роста доходов большинства американцев были примерно одинаковыми, поэтому индекс был почти стабильным. Однако начиная с 1970-х годов неравенство в доходах резко возросло, и с тех пор параллельно ему увеличивается индекс труда. В последние десять лет он составляет около 100 часов в месяц, по сравнению со всего лишь 42 часами в 1970 г.

Рис. 7.1. «Индекс труда»

Средняя почасовая зарплата американского работника в реальном выражении сегодня – ниже, чем была в 1980-е годы. Если семьи среднего достатка тратят на покрытие основных расходов больше, чем раньше, то каким образом они сводят концы с концами? Данные опросов выявляют признаки растущего финансового напряжения, с которым сталкиваются такие семьи. Среди сотни административных единиц (округов) на территории США, где происходил самый быстрый рост неравенства в доходах, наблюдалось и наибольшее увеличение трех важнейших симптомов финансового неблагополучия (число разводов, число банкротств, время в пути на работу и обратно). По данным Организации экономического сотрудничества и развития, в богатых обществах повышение уровня неравен, ства – как между странами, так и во времени – связано с ростом продолжительности рабочего дня. Никаких взаимосвязей такого рода стандартные экономические модели не предусматривали.

«Каскады расходов» имеют место и в других случаях (например, торжества по поводу значительных событий). Без учета этих процессов сложно объяснить резкое повышение расходов на свадебные церемонии, о котором мы говорили выше. Аналогичным образом многомиллионные вечеринки по случаю совершеннолетия, организуемые богатейшими семьями, «подняли планку» расходов на подобные мероприятия со стороны семей, стоящих чуть ниже на лестнице доходов. Сегодня дети в семьях среднего достатка будут разочарованы, если к ним на именины не придет профессиональный артист – клоун или фокусник.

Забота об относительном социальном статусе – непреложный факт человеческой природы. Ни один биолог не усомнится в важности этого фактора для человеческой психологии, ибо сравнительное положение особи в среде себе подобных служит лучшим прогнозом ее репродуктивного успеха. Люди, безразличные к собственному статусу в его относительном выражении, были бы плохо подготовлены к конкурентным условиям, в которых происходила эволюция человека. Чуть поразмыслив, мало кто из родителей захочет полностью оградить детей от честолюбивых устремлений.

Впрочем, если статусные соображения и являются важным компонентом человеческой психологии, то не все они имеют благоприятные последствия.

4. Статусные соображения толкают нас к расточительности даже тогда, когда все мы хорошо информированы и ведем себя вполне рационально

Чарльз Дарвин, великий британский натуралист, находился под сильным интеллектуальным влиянием Адама Смита и других экономистов. Дарвин отмечает: как бы следуя «теории невидимой руки», конкуренция в природе, подобно рыночной конкуренции, обеспечивает преимущество как отдельным особям, так и целым сообществам. Например, острое зрение делает ястребов более успешными – как отдельную птицу, так и всю их популяцию. Тем не менее, Дарвин заметил, что многие особенности строения и поведения выгодны отдельным особям – в ущерб всему сообществу. Если биологический успех обусловлен сравнительной позицией – как почти всегда получается в конкурентной борьбе, – то в природе возникает «статусная гонка вооружений», причем весьма расточительная. Возьмем, например, оленей вапити (Cervus canadensis), чьи рога достигают одного метра в размахе и весят до 20 кг. Мешая оленям двигаться в лесной чаще, эти громоздкие украшения повышают для них риск стать добычей хищников, в частности – волков. Почему же естественный отбор не благоприятствует уменьшению оленьих рогов? Дарвин объясняет этот тем, что крупные рога развились у них потому, что олени – полигинный вид (т. е. самцы живут со столькими самками, скольких смогут удержать). Но если одному самцу достается несколько самок, то другим – ни одной. Вот почему олени жестоко сражаются друг с другом за самок. Мутации, приводившие к увеличению рогов, быстро распространялись в популяции, поскольку самец с более ветвистыми рогами имел больше шансов на победу. Олень с меньшими рогами был бы не столь уязвим для хищников, но имел бы меньше шансов передать свои гены следующему поколению.

Большие рога: хороши для одного самца, но плохи для группы оленей

Фотография: Duke Coonrad.

Оленям как виду было бы лучше, если бы рога каждого животного были вполовину меньше. Каждая схватка завершалась бы, как и прежде, но для хищников олени стали бы менее уязвимыми. Неэффективность «статусной гонки вооружений» в природе подобна неэффективности гонки вооружений в человеческих сообществах.

Этот важный момент пока не нашел в мире должного понимания. В книге, вышедшей в 2011 г., я провожу параллель между гонкой вооружений в человеческом обществе и эволюционными силами, породившими оленей с большими рогами. Как только книга была опубликована, в журнале «Slate» появилась рецензия, автором которой был Джон Уитфилд. Заголовок рецензии не предвещал ничего хорошего: «Рогатые либертарианцы: книга Роберта Фрэнка “Дарвиновская экономика” ошибочно трактует эволюцию». Уитфилд представил свое возражение: если бы для оленей большие рога были опасными, то естественный отбор давно бы решил эту проблему, отбраковав носителей слишком тяжелых статусных украшений. Однако данное возражение, на мой взгляд, игнорирует логику, объясняющую, почему такого рода «гонка вооружений» является расточительством. Гонка вооружений в человеческом обществе имеет объективные ограничения, поскольку население страны, тратящей все доходы на оружие, обречено голодать. Аналогично гонка вооружений в природе (вокруг величины рогов) также ведется в известных пределах. Мы не встречаем оленей с рогами шириной в 10 м и весом в 200 кг, ибо такие животные не смогли бы поднять носа от земли, а тем более – сражаться за самок. Однако тот факт, что гонкам вооружений присуще самоограничение, не означает, что бомбовые арсеналы – это не расточительство или что метровые рога полезны оленям как совокупности особей. Если бы олени как-то договорились уменьшить величину рогов наполовину, то им всем жилось бы гораздо спокойнее и безопаснее.

Этот довод справедлив как в отношении величины оленьих рогов, так и наших расходов на предметы, ценность которых сильно зависит от контекста. За известным пределом дополнительные расходы на особняки, вечеринки по случаю совершеннолетия, а также другие радости становятся чисто позиционными. А это означает, что они лишь подымают цену того, что считается приличествующим моменту. Поскольку значительная доля расходов в современной экономике является чисто позиционной, они – такое же расточительство, как гонка вооружений в ее общепринятом смысле.

Хотя позиционные проблемы ежегодно обходятся нам в триллионы долларов бесполезных расходов, у меня в связи с этим имеется для вас и хорошая новость.

5. Хорошая новость: путем несложных изменений в налоговом законодательстве многие расточительные статьи расходов можно уменьшить или исключить

Для того чтобы ограничить «позиционную гонку вооружений», животным не хватает когнитивных и коммуникационных способностей. В отличие от оленей люди способны договариваться о контроле над вооружениями (в том числе и позиционными). Мы слишком много тратим на особняки и вечеринки, поскольку у нас нет стимулов учитывать, как эти расходы влияют на соседей. Однако в налоговой системе есть простой, необременительный способ изменить эти стимулы. Мы могли бы отказаться от нынешнего прогрессивного подоходного налога в пользу еще более прогрессивного налога на потребление. Вот как я это мыслю. Люди будут декларировать свои доходы (как делают это сейчас) и показывать годовые сбережения (как это уже делается, когда освобождают от налогов пенсионные счета). Доходы граждан за вычетом сбережений составят величину их годового потребления, и эта сумма, минус значительный стандартный налоговый вычет, будет считаться налогооблагаемым потребле-нием. Так, семья, в течение налогового года заработавшая 100 тыс. долл. и сэкономившая 20 тыс. долл., покажет годовое потребление в размере 80 тыс. долл. Если ее «стандартный вычет» равен 30 тыс. долл., то налогооблагаемое потребление составит 50 тыс. долл.

Ставка налога, вначале низкая, по мере роста налогооблагаемого потребления будет неуклонно повышаться. Ставки нынешнего подоходного налога нельзя увеличивать слишком резко, так как это подавляет сбережения и инвестиции. Повышение предельных ставок налога на потребление будет, напротив, способствовать увеличению сбережений и инвестиций.

Многие обеспеченные люди полагают, что повышение налогов помешает им приобретать желаемое. Однако, как мы выяснили ранее, ситуация, когда меньше тратит один человек, резко отличается от ситуации, когда меньше тратят все. В стране с прогрессивным налогом на потребление даже самые обеспеченные граждане предпочтут Porsche 911 Turbo ценой 150 тыс. долл. автомобилю Ferrari Berlinetta F12, который более чем вдвое дороже. Однако в стране, где расходы сократятся у всех, владельцы Porsche будут выделяться своим автомобилем так же, как при нынешней налоговой системе это происходит с владельцами Ferrari.

У этой аргументации имеется еще одно важное измерение: прогрессивный налог на потребление обеспечит дополнительный доход, что поможет финансировать улучшение инфраструктуры. В рамках нынешней налоговой системы богачи могут позволить себе Ferrari, но вынуждены ездить по плохим дорогам. А ощущения водителя Ferrari на дороге, покрытой выбоинами, сильно уступают ощущениям водителя Porsche на ухоженном шоссе.

Моя основная идея такова. Относительно простое изменение налоговой политики, не требующее ни от кого болезненных жертв, позволит нам ежегодно инвестировать триллионы долларов в восстановление институтов и инфраструктуры. Именно благодаря этим институтам наши таланты и усилия переплавляются в карьерный успех, иначе говоря, создаются условия жизни, которыми мы, как граждане этой страны, могли бы гордиться. Эта идея многим покажется странной. Тем не менее аргументация в ее пользу является достаточно цельной, и ни одна из ее предпосылок не содержит противоречий.

Большая часть прироста доходов приходится на самый высокооплачиваемый слой людей, что стимулирует их приобретать все более дорогие особняки. Однако жизнь показывает, что увеличение особняков – по достижении известных границ – не делает их владельцев более счастливыми. Тем не менее погоня за внешними эффектами в высших слоях общества меняет систему координат, формирующую запросы следующих слоев, до самых нижних ступеней лестницы доходов. Растущее финансовое давление на семьи среднего достатка затрудняет им оплату расходных счетов; оно же препятствует росту государственных доходов. А это, в свою очередь, снижает качество государственных услуг и инфраструктуры.

Сегодня, вопреки увеличению доходов, даже богатые, в общем, мало что выиграли. Их возросшие расходы на автомобили и дома лишь подняли планку, определяющую уровень «достаточности» в подобных кругах, тогда как снижение качества общественных благ оказало значительное негативное воздействие на жизнь каждого. Однако наша удача в том, что крайне расточительная структура расходов, вызванная завистью к социальному окружению, может быть исправлена простым изменением налогового кодекса.

Кто-то возразит, что эти люди так богаты, что в решениях о расходах будут игнорировать прогрессивный налог на потребление. Однако это возражение противоречит фактам, а именно – тому, как богатейшие люди реагируют на завышенные цены. В Нью-Йорке, где стоимость квадратного метра жилья – одна из самых высоких в мире, даже мультимиллиардеры редко имеют квартиры площадью свыше 750 квадратных метров. Большинство таких людей до конца жизни останутся достаточно богатыми, чтобы купить целиком те здания, где расположены их квартиры. Но они этого не делают, возможно, потому, что высокие цены на недвижимость в Нью-Йорке сделали проживание в более скромных условиях социально приемлемым даже для супербогачей. Если бы эти же мультимиллиардеры жили, скажем, в Далласе, то без колебаний приобретали бы особняки площадью в 2000 квадратных метров.

Таким образом, следует ожидать, что прогрессивный налог на потребление подвигнет многих состоятельных граждан пересмотреть свои планы по перестройке особняков за 2 млн долл. Поскольку стоимость таких проектов после уплаты налогов окажется гораздо выше прежней, многие из этих богачей, возможно, передумают и попросят архитекторов показать, как выглядит более скромный проект – скажем, за 1 млн долл.

Удовлетворившись более скромными проектами, эти люди, возможно, ожидали бы от них меньшего эффекта, чем от более дорогостоящих мер, планировавшихся изначально. Однако мы видели, что ситуация, когда меньше тратит один человек, отличается от ситуации, когда меньше тратят все окружающие. Таким образом, если расходы снижают все, то сегодняшние меньшие затраты обеспечат тот же эффект, что вчерашние, хотя они и были выше. Еще важнее то, что прогрессивный налог на потребление обеспечит дополнительный доход, который позволит нам оплачивать более качественные общественные услуги.

В этом и заключается «финансовая алхимия» прогрессивного налога на потребление. Ограничив многие, в основном непродуктивные «каскады расходов», этот налог извлекал бы новые деньги буквально «из воздуха».

Кто-то опасается, что прогрессивный налог на потребление подорвет стимулы к упорному труду и инвестициям в будущее. Однако мысль Дарвина о поступательном развитии жизни предполагает иное: никакие изменения в законах или налоговой политике не отменят человеческого стремления к прогрессу. Однако прогресс – понятие почти относительное, включающее стремление превзойти соперников. И прогрессивный налог на потребление не меняет того факта, что человек, больше других зарабатывающий, имеет право больше других и потратить.

Кого-то беспокоит то, что прогрессивный налог на потребление затруднит жизнь людям, испытывающим особую слабость к уникальным вещам. Однако этот налог никак не уменьшил бы разнообразие предметов, которыми мы можем владеть. В Нью-Йорке число квартир в пентхаусах с видом на Центральный парк отнюдь не бесконечно, и хотя прогрессивный налог на потребление уменьшит сумму, которую желающие смогут предложить за квартиры, это не изменит результаты торгов, победителями которых окажутся те же категории граждан, что и всегда.

Однако прогрессивный налог на потребление уменьшит долю национального дохода, идущую на потребление, и увеличит долю капиталовложений. Экономический рост, вызванный расширением инвестиций, увеличит будущие доходы. Следовательно, будущий размер потребления, по сравнению с нынешним размером, хотя и уменьшится как доля в национальном доходе, на деле (в абсолютном выражении) все же увеличится. Поэтому даже граждане, считающие, что степень нашего удовлетворения сильнее зависит от уровня абсолютного, нежели относительного потребления, могут в этом смысле ничего такого не опасаться.

Кое-кто возражает против прогрессивного налога на потребление по той причине, что он легитимирует базовые инстинкты, такие как ревность и зависть, учитывать которые при выработке государственной политики не принято. Вот что говорит об этом сторонник либертарианской политики экономист Дональд Будро:

Я понимаю озабоченность людей их относительным социальным статусом, но не считаю, что она непременно должна воплощаться в политике правительства. Мне очевидна естественная предубежденность населения к иностранцам (т. е. к людям, чьи обычаи, язык и внешний облик резко отличаются от национальных стереотипов), но я не хочу, чтобы государственная политика опускалась до уровня пережитков родоплеменных отношений.

Будро и его единомышленники отвергают политику, основанную на статусных соображениях, по той же причине, по которой они не пустили бы в политику, например, деятелей с садистическими наклонностями.

Я понимаю, что у нас есть причины ограждать детей от чувства зависти к успехам ближнего. Однако статусные соображения гораздо менее вызваны чувством зависти, нежели тем простым фактом, что многие существенные жизненные блага распределяются в зависимости от социального положения. Широкие панорамы открываются из окон немногих домов, и имена их будущих владельцев точнее всего определяются их сравнительными доходами.

Еще важнее то, что источником суждений о качестве товаров и услуг – суждений, постоянно стимулирующих потребительский спрос, – является социальный контекст. То, что эта мысль не нашла еще широкого понимания, я выяснил несколько лет назад из разговора за обедом накануне моей лекции. Мы с двумя коллегами по факультету ожидали четвертого участника, который вскоре подкатил к ресторану на новеньком седане Lexus. Когда мы сели за стол, владелец машины без особого повода заявил, что ему безразлично, на чем ездят соседи и коллеги. Поскольку мы с этим джентльменом были давно знакомы и часто беседовали, его слова показались мне вполне искренними.

Я поинтересовался, почему он предпочел седан Lexus более дешевому, но столь же надежному седану Toyota (того же производства). Коллега ответил, что его привлекло качество – такие вещи, как материал внутренней отделки, приятный звук закрытия дверей, и т. д. Особую гордость вызывала работа двигателя, столь тихая и плавная, что инструкция предостерегала водителя от попытки вновь запустить работающий мотор.

Таких привлекательных свойств его прежний автомобиль не имел, пояснил коллега. Тогда я поинтересовался возможной реакцией общества на этот устаревший аппарат, если бы можно было с помощью «машины времени» вернуться на нем в 1935 г. Люди той эпохи, ответил коллега, не раздумывая, были бы восхищены красивым автомобилем с надежной системой управления, роскошной отделкой салона и нереально бесшумным двигателем.

Затем мы прикинули, как могла бы выглядеть математическая модель, формализующая спрос на качественные автомобили. Получалось, что разумная модель предполагает сопоставление характеристик любых автомобилей, доступных покупателю на данной территории. Машины, оцененные в ходе такого сравнения положительно, имели бы в глазах потребителя высокое качество, заслуживающее ценовой премии. Однако эта математическая модель, как мне представляется, была бы, в сущности, идентична модели, основанной на желании потребителя иметь не качество как таковое, а скорее возможность превзойти – или хотя бы оказаться не хуже – своих друзей и соседей.

Очевидно, что эти два – по сути, несовпадающие – желания порождают в нас противоположные субъективные оценки. Требовать качества как такового – значит быть взыскательным покупателем. Стремиться превзойти друзей и соседей – значит демонстрировать пустое и глупое тщеславие.

Я заметил, что эта беседа неожиданно вылилась в более интересный для всех разговор о типах поведения, задаваемого контекстом. Оказалось, что мы охотно обсуждаем поведение, связанное с субъективным восприятием качества, но без энтузиазма говорим о поведении, диктуемом чувством зависти и желанием превзойти ближнего.

Итак, мы можем ввести прогрессивный налог на потребление, не возбуждая этим предосудительных чувств, таких как ревность или зависть. Этот налог является привлекательным по чисто практическим соображениям.

Если мы продолжим нынешний курс, то дальнейший рост неравенства доходов вызовет «каскады расходов», которые превзойдут все, что было до сих пор. Особняки будут становиться все помпезнее, свадебные церемонии – все расточительнее, а семьи будут тратить на это все больше ресурсов, заслуживающих лучшего применения.

Хотя за прогрессивный налог на потребление я выступаю уже многие десятилетия, мы, похоже, к его введению не приближаемся. В самом деле, практически нет шансов, что в этом году Конгресс хотя бы обсудит (не говоря о том, чтобы принять) законопроект о таком налоге. И даже если бы законодатели, к общему удивлению, уже сегодня утвердили прогрессивный налог на потребление, то в настоящий момент было бы разумнее его не принимать.

Причина – в том, что затяжные последствия Великой рецессии удерживают совокупные расходы ниже уровня, необходимого для поддержания занятости для всех, желающих работать. В идеальном мире мы бы отреагировали на этот недостаток, занявшись давно назревшим обновлением устаревшей инфраструктуры. В отсутствие же таких дополнительных вложений, поощрение (пусть даже расточительных) расходов на потребление – это все же лучше, чем ничего. Уже само обещание ввести прогрессивный налог на потребление приведет к дополнительным частным расходам на сотни миллиардов долларов. Строительство больших особняков не сделает богачей счастливее, но создаст рабочие места для безработных архитекторов, каменщиков и плотников.

Вводимый постепенно, по мере возвращения экономики к состоянию полной занятости, прогрессивный налог на потребление изменит со временем структуру национальных расходов. Доля, расходуемая на предметы роскоши, будет постепенно снижаться, а доля, идущая на инвестиции, – постепенно расти. Реализованный таким образом, прогрессивный налог на потребление не уменьшит количества рабочих мест, но лишь изменит структуру задач, выполнить которые общество считает необходимым.

Если прогрессивный налог на потребление столь полезен, то почему он еще не введен? В каком-то смысле мы его ввели, ибо свыше 90 % американцев ограничивают свои сбережения с отложенной выплатой налогов (tax-deferredsavings) потолком, установленным для дополнительных пенсионных счетов. Для этих домохозяйств текущие стимулы к расходованию средств являются в основном такими же, какими бы они были при прогрессивном налоге на потребление. Однако домохозяйства, получающие наивысшие доходы, способны накапливать гораздо больше средств, чем это предусмотрено потолком для дополнительных пенсионных счетов. А поскольку расточительство именно таких домохозяйств провоцирует упомянутые «каскады расходов», то получается, что действующая налоговая система ничем не поощряет сдержанности с их стороны. Таким образом, вопрос «Почему до сих пор полностью не введен прогрессивный налог на потребление?» остается без ответа.

Этот вопрос я обсуждал в разных аудиториях. Корнеллский университет часто приглашает меня выступить перед его бывшими выпускниками по всей стране, и я всегда объясняю, почему переход от прогрессивного подоходного налога к прогрессивному налогу на потребление был бы для каждого наилучшим решением. Отклики участников обсуждения (из которых очень многие регулярно слушают National Public Radio) сводятся к следующему: «Идея весьма привлекательна, но шансы заинтересовать ею консервативную часть общества – практически нулевые».

Эта оценка представляется мне излишне пессимистичной. Время от времени я выступаю перед образованной публикой в американской глубинке, и многие убежденные консерваторы, стоит им выслушать все доводы в пользу прогрессивного налога на потребление, довольно быстро переходят в лагерь его сторонников. (Разумеется, этого легче добиться на форумах выпускников, чем в политических дебатах, где основным форматом общения является обмен тридцатисекундными репликами.)

Помню случай, произошедший в 1997 г., через неделю после выхода статьи, где я описывал прогрессивный налог на потребление. По почте мне пришел увесистый конверт, отправителем которого был профессор Милтон Фридман, этот «святой покровитель» консерваторов, ратующих за ограничение прерогатив государства. Профессор сообщал, что с интересом прочел мою статью, но не разделяет уверенности в том, что правительство должно собирать (в виде налога) и расходовать еще больше средств. (Учитывая, что это писалось на втором президентском сроке Билла Клинтона, когда государственный бюджет постепенно становился профицитным, такое мнение вполне объяснимо.) Однако далее Фридман пишет: «Если правительству понадобится дополнительный доход, то самым эффективным способом его повышения, безусловно, является прогрессивный налог на потребление». Кроме письма, в конверте оказалась копия статьи, опубликованной в «American Economic Review» в далеком 1943 г. Автор статьи, Милтон Фридман, доказывал, что прогрессивный налог на потребление стал бы лучшим способом финансирования военных усилий США.

В 1995 г. появилось дополнительное подтверждение того, что прогрессивный налог на потребление может получить поддержку от обеих политических партий. Сенаторы Пит Доменичи (Республиканская партия, штат Нью-Мексико) и Сэм Нанн (Демократическая партия, штат Джорджия) выступили с законопроектом, предлагавшим налоговые льготы применительно к любым (без ограничений) суммам сбережений, которые, в сущности, были идентичны предлагаемому мною налогу. В тот раз постановке законопроекта на голосование помешали баталии вокруг федерального бюджета, но никто не посчитал эту идею излишне радикальной.

Вопреки почти всеобщей оппозиции к учреждению новых налогов, в 2012 г. два видных ученых из Американского института предпринимательства, аналитического центра с консервативным уклоном (Вашингтон, округ Колумбия), опубликовали книгу, где воспевались достоинства прогрессивного налога на потребление. Авторы – экономисты Алан Виард и Роберт Кэрролл – не упоминают о его способности уменьшить «каскады расходов». Этот налог нравится им тем, что с его помощью они надеются (и справедливо) стимулировать столь необходимые сбережения и инвестиции. Однако прогрессивный налог на потребление – еще более эффективный политический инструмент, чем им представляется.

В общем, время списывать прогрессивный налог на потребление как политически нереальный еще не настало.

До начала глубокого финансового кризиса американский Конгресс, вероятно, не станет всерьез рассматривать прогрессивный налог на потребление. Однако, учитывая, что десятки миллионов беби-бумеров скоро отправятся на пенсию, подобный кризис становится лишь вопросом времени. И когда в ближайшем будущем нам понадобятся дополнительные доходы, мы предложим правительству готовое решение: прогрессивный налог на потребление.

Если налог будет введен, то через несколько лет американцы к нему привыкнут и поймут, как нам повезло, что прежняя структура расходов была столь расточительной. Тогда без болезненных жертв с чьей-либо стороны мы сможем осуществить долгожданные инвестиции, которые принесут громадную пользу каждому из нас.

Это и есть та «счастливая возможность», которую мы с вами не должны упустить!